Очерки гоголевского периода русской литературы

(Отрывки)

Нельзя сказать, напротив, того, чтобы Гоголь не имел предшественников в том направлении содержания, которое называют сатирическим. Оно всегда составляло самую живую, или, лучше сказать, единственную живую сторону нашей литературы. Не будем делать распространений на эту общепризнанную истину, не будем говорить о Кантемире, Сумарокове, Фонвизине и Крылове, но должны упомянуть о Грибоедове. "Горе от ума" имеет недостатки в художественном отношении, но остается до сих пор одною из самых любимых книг, потому что представляет ряд превосходных сатир, изложенных то в форме монологов, то в виде разговоров. Почти столь же важно было влияние Пушкина как сатиричеокого писателя, каким он явился преимущественно в "Онегине". И однако же, несмотря на высокие достоинства и огромный успех комедии Грибоедова и романа Пушкина, должно приписать исключительно Гоголю заслугу прочного введения в русскую изящную литературу сатирического - или, как справедливее будет назвать его, критического направления.1) Несмотря на восторг, возбужденный его комедиею, Грибоедов не имел последователей, и "Горе от ума" осталось в нашей литературе одиноким, отрывочным явлением, как прежде комедии Фонвизина и сатиры Кантемира, осталось без заметного влияния на литературу, как басни Крылова.2) Что было тому причиною? Конечно, господство Пушкина и плеяды поэтов, его окружавшей. "Горе от ума" было произведением настолько блестящим и живым, что не могло не возбудить общего внимания; но гений Грибоедова не был так велик, чтобы одним произведением приобресть с первого же раза господство над литературою. Что же касается до сатирического направления в произведениях самого Пушкина, то оно заключало в себе слишком мало глубины и постоянства, чтобы производить заметное действие на публику и литературу. Оно почти совершенно пропадало в общем впечатлении чистой художественности, чуждой определенного направления, - такое впечатление производят не только все другие лучшие произведения Пушкина - "Каменный гость", "Борис Годунов", "Русалка" и проч., но и самый "Онегин": у кого есть сильное предрасположение к критическому взгляду на явления жизни, только на того произведут влияние беглые и легкие сатирические заметки, попадающиеся в этом романе; читателями, не предрасположенными к ним, они не будут замечены, потому что действительно составляют только второстепенный элемент в содержании романа...
...Таким образом, несмотря на проблески сатиры в "Онегине" и блестящие филиппики "Горя от ума", критический элемент играл в нашей литературе до Гоголя второстепенную роль.
Для первой книжки "Отечественных записок" 1840 года Белинский написал разбор комедии Грибоедова, около того времени вышедшей вторым изданием. Статья эта принадлежит к числу самых удачных и блестящих. Она начинается изложением теории искусства, написанным исключительно с отвлеченной, ученой точки зрения, хотя <в нем и ведется сильная борьба против мечтательности, и> все оно проникнуто стремлением к действительности и сильными нападениями на фантазерство, презирающее действительность...
...Хотя и говорится в этой статье постоянно, что поэзия нашего времени есть "поэзия действительности, поэзия жизни", но главною задачею новейшего искусства поставляется, однако же, задача, совершенно отвлеченная от жизни: "Примирение романтического с классическим", потому что и вообще наш век есть "век примирения" во всех сферах. Самая действительность понимается еще односторонним образом: она обнимает собою только духовную жизнь человека, между тем как вся материальная сторона жизни признается "призрачною": "Человек ест, пьет, одевается - это мир призраков, потому что в этом нисколько не участвует дух его"; человек "чувствует, мыслит, сознает себя органом, сосудом духа, конечною частью общего и бесконечного - это мир действительности", - все это чистый гегелизм. Но в объяснение теории надобно дать применение ее к произведениям искусства. Белинский выбирает образцами истинно поэтического эпоса повести Гоголя и потом подробно разбирает "Ревизора", как лучший образец художественного произведения в драматической форме. Этот разбор занимает бо?льшую половину статьи - около тридцати страниц. Видно, что Белинскому нетерпеливо хотелось поговорить о Гоголе, и это одно уже служит достаточным свидетельством за направление, еще тогда преобладавшее в нем. Разбор этот написан превосходно, и трудно найти что-нибудь лучше его в своем роде. Но комедия Гоголя, которая так непреодолимо вызывает живые мысли, рассматривается исключительно в художественном отношении. Белинский объясняет, как одна сцена вытекает из другой, почему каждая из них необходима на своем месте, показывает, что характеры действующих лиц выдержаны, верны самим себе, вполне обрисованы самим действием без всяких натяжек со стороны Гоголя, что комедия полна живого драматизма и т. д. Объяснив примером "Ревизора" качества художественного произведения, Белинский уже очень легко доказывает, что "Горе от ума" не может быть названо художественным созданием, он обнаруживает, что сцены этой комедии часто не связаны одна с другою, положения и характеры действующих лиц не выдержаны и т.д. - словом, критика опять ограничивается исключительно художественною точкою зрения. На то, какое значение для жизни имеет "Ревизор" и имело "Горе от ума", не обращено почти никакого внимания.

Сноски

1 В новейшей науке критикою называется не только суждение о явлениях одной отрасли народной жизни - искусства, литературы или науки, но вообще суждение о явлениях жизни, произносимое на основании понятий, до которых достигло человечество, и чувств, возбуждаемых этими явлениями при сличении их с требованиями разума. Понимая слово "критика" в этом обширнейшем смысле, говорят: "Критическое направление в изящной литературе, в поэзии", - этим выражением обозначается направление, до некоторой степени сходное с "аналитическим направлением, анализом" в литературе, о котором так много говорили у нас. Но различие состоит в том, что "аналитическое направление" может изучать подробности житейских явлений и воспроизводить их под влиянием самых разнородных стремлений, даже без всякого стремления, без мысли и смысла; а "критическое направление", при подробном изучении и воспроизведении явлений жизни, проникнуто сознанием о соответствии или несоответствии изученных явлений с нормою разума и благородного чувства. Потому "критическое направление" в литературе есть одно из частных видоизменений "аналитического направления" вообще. Сатирическое направление отличается от критического, как его крайность, не заботящаяся об объективности картин и допускающая утрировку. (Прим. Чернышевского.)
2 Мы говорим о направлении литературы, о ее духе, стремлениях, а не о развитии литературного языка - в последнем отношении, как уже тысячу раз было замечаемо в наших журналах, Крылов должен быть считаем одним из предшественников Пушкина (Прим. Чернышевского.)

Печатается по Полному собранию сочинений в 15 томах, т. III, Гослитиздат, М., 1947, стр. 17 - 19 и 239 - 240.
Впервые напечатано в "Современнике", 1855, No 12; 1856, NoNo 1, 2, 4, 7, 9 - 12.

● Источники усталости и напряжения будут возрастать. Боритесь с ними при помощи физических упражнений, а не коктейлей. Откройте для себя новые виды активности – йогу, танцы, гольф, теннис и все, что вам по душе, но только не отказывайтесь от пеших прогулок и ходьбы по лестницам.

● Солярий: НЕТ! Солнечные очки и солнцезащитный крем: ДА! А еще подумайте: лучше быть бледной сегодня, чем делать подтяжку лица завтра.

● Обмен веществ находится на самом пике. Используйте это, без опасений пробуя новые продукты. Но не забывайте про свежие овощи и фрукты в разгар сезона.

От 35 до 55 лет

"Мои года – мое богатство" – слабое утешение только для тех, кто еще молод. Француженки в этот период и в переносном, и в буквальном смысле находятся на пике жизненной активности – у нас на этот счет никаких сомнений нет. И у вас их тоже быть не должно. Если до сих пор вы вели здоровый образ жизни, теперь вы в полной мере способны оценить удовольствия, в том числе еду и секс. Вместе с тем, как вам уже известно, появляются продукты-провокаторы, норовящие разрушить вашу гармонию, достигнутую с таким трудом. Возникают новые обязательства в семье и на работе. Возможно, наступает пора заботиться одновременно и о детях, и о родителях – огромное напряжение. Уже почти нет "свободного времени". Более того, теперь мы переживаем довольно резкое замедление обмена веществ. Француженки относятся к этому периоду и как к своему расцвету, и как к кризису, но почти никто не опускает руки.

Нам отказано в юношеской невзыскательности – теперь промахи в правильном образе питания и здоровом образе жизни обязательно станут видны всем. Времени следовать модным диетам нет. Даже если вы похудеете, у вас появятся морщины, и вы будете выглядеть костлявой, поскольку кожа утрачивает эластичность из-за быстрой потери воды. И в сон клонит, как никогда прежде. Помните: раньше вы могли просидеть целую ночь, а наутро отправиться на работу как ни в чем не бывало? Все, прощай прежняя жизнь! Недосыпание на этом этапе скажется на вашем организме особенно явно и станет главной причиной лишних килограммов. Приходится признать, что миновали дни, когда свечу можно было безнаказанно жечь с обеих сторон. Начиная с тридцати пяти лет руководствуйтесь "правилом семи". Каждые семь лет проверяйте свой организм, серьезно изменившийся за указанный срок, и анализируйте свои привычки. Не ждите круглых дат, когда можно запросто заработать паралич или травму, да еще у всех на глазах. В тридцать пять лет замедляется обмен веществ, и уже нельзя питаться так, как в двадцать. Как правило, ежегодно каждые полфунта мышц превращаются в полфунта жира. В сорок два начинает понижаться уровень гормонов – этот процесс длится до менопаузы, примерно до сорока девяти. В это же время кости становятся хрупкими. В этом возрасте француженки, всю жизнь передвигающиеся пешком, начинают нагружать себя. Физические упражнения – верный способ остановить процесс превращения мышц в жир, который больше, чем что-либо, отличает двадцатилетних барышень от зрелых дам. Физические упражнения также препятствуют костным изменениям и стагнации метаболизма (не забывайте: в мышцах сжигается больше калорий, чем в других тканях, причем даже во время отдыха). Только не переусердствуйте, как это, к сожалению, получилось у Колетт. Начните с трех – пяти фунтов и медленно повторяйте движения, которые ваши мышцы контролируют в полной мере. Случайные упражнения не укрепят ваш организм – хороший результат дадут только медленные и последовательные занятия. Мышечная масса образуется благодаря серьезным нагрузкам. Раз вы не прочь позаниматься в спортзале (в этом нет особой необходимости, если вы придерживаетесь стратегии небольших нагрузок – безопасных при любом темпе – и ходите пешком, понемногу увеличивая физическое напряжение), на одно или два занятия обязательно наймите тренера. Недолюбливая спортивные залы, не могу дать никаких советов относительно тамошних тренажеров, смахивающих на системы вооружений. Тренируя верхнюю часть тела небольшими нагрузками, параллельно делайте по утрам приседания. Отдавайтесь этому занятию с душой. А для ног у меня один рецепт – лестница.

Необходимо учитывать серьезные психологические и эмоциональные потрясения, происходящие в эти годы, особенно если они связаны с весьма распространенными травмами вроде развода или утраты родителей. Мысли неизбежно возвращаются к теме собственной смерти. Порой это приводит к тому, что вы замыкаетесь в себе или, напротив, продолжаете искать новые впечатления и коллекционировать удовольствия. (Не буду здесь говорить, какой путь выбирают француженки.) Вы уже переросли юношеское желание немедленно получить награду за проделанную работу и теперь обрели счастливую возможность сбрасывать вес, как француженка. Многое попробовав на своем веку, вы уже знаете, что доставляет подлинное наслаждение. Никто не ценит мелочи так, как человек с ограниченным достатком. Впрочем, не упускайте из виду колонку с дебетом: требования и даже гримасы судьбы способны свести на нет все ваши радужные впечатления. Так что не сдавайтесь. Если вы не можете перечислить свои удовольствия, велика вероятность, что вы от многих из них отказались. Пора воспитывать в себе умение радоваться жизни.

Для меня эти годы ознаменовались обновлением рациона. Теперь я люблю соевые орехи, то есть целые соевые бобы – обжариваю их так, чтобы они хрустели и имели ореховый привкус. Я немного сократила свои порции, а в моем питании реже встречаются вредные ингредиенты. Теперь я ем шоколад не раз в день, как раньше, а трижды в неделю. Я стала меньше есть мясо. Сокращать потребление пищи нужно постепенно, тогда не заметишь никаких изменений. Кроме того, в эти годы я прибавила пятнадцать лестничных пролетов в неделю к своим обычным передвижениям по ступенькам. Двадцать минут в день помогают мне сохранить форму.

Доктор Чудо говорил, что, если в двадцать лет у вас здоровое телосложение, вы должны сохранить его на всю жизнь. Предлагаю несколько правил, которые помогут вам достичь этой разумной цели.

● Увеличьте долю фруктов и овощей в рационе, сократив потребление продуктов с содержанием жира и сахара. Медленно, но верно следуя данному принципу, даже сладкоежки добьются сбалансированного питания. Еще последовательнее придерживайтесь принципа "лучше меньше, да лучше", избегая ненужных калорий, а их место оставляя для настоящих наслаждений. Вкушайте удовольствие, не теряя бдительности.

● Внимательнее относитесь к ритмам своей жизни – ежедневным, еженедельным и ежемесячным. Делая физические упражнения, руководствуйтесь здравым смыслом. Осознанное отношение к происходящему снижает уровень стресса и способствует ощущению благополучия. Почаще делайте дыхательные упражнения.

● Всегда носите с собой бутылку с водой, увеличивая ее потребление хотя бы на две кварты в день.

● Начните вместе с едой принимать мультивитамины.

● Научитесь говорить "нет", чтобы в перспективе сказать "да" чему-нибудь другому.

● В будни устраивайте себе небольшие периоды отдыха. (Раньше после работы я посещала вечеринки и обеды, а теперь рано возвращаюсь домой и несколько минут посвящаю медитации. В результате этого вечером я чувствую прилив сил.) На работе делайте передышки: закройте глаза и подышите, прислушиваясь к себе.

● Попытайтесь расширить круг интересов. В жизни много неизведанного, а между тем женщины часто зависят от предпочтений своей молодости и в соответствии с этим относятся к среднему возрасту. Вчерашние новшества сегодня стали рутиной. Ваши удовольствия ограничены возрастом. Однако любознательность и умение получать удовольствие отнюдь не прерогатива молодежи.

● Ваша кожа с годами становится суше и теряет эластичность, но вам не нужны ни подтяжки, ни лечение стволовыми клетками. Вам необходимы увлажняющие средства и солнцезащитные кремы, причем даже в пасмурные дни. Почти все француженки, и я в том числе, на улице постоянно носят темные очки. Они предотвращают воздействие на кожу вредных солнечных лучей и усиливают впечатление загадочности.

От 55 до 77 и дальше

Данному периоду, несколько десятков лет назад называвшемуся "старостью", свойственны обостренные ожидания, и для многих наших современниц это самое активное время жизни. (Лучше поздно, чем никогда.) Хорошее самочувствие если и не редкость, то состояние преходящее. Проблемы со здоровьем, не слишком досаждающие женщинам помоложе, в эти годы приобретают особую актуальность. Именно поэтому на данном этапе важно баловать себя. Теперь слово "эгоизм" воспринимается позитивно: он не связан с себялюбием, но ассоциируется с последовательным и уравновешенным вниманием к своим потребностям, удовольствиям и дисциплине тела. После пятидесяти большинству женщин удается трезво смотреть на то, что их беспокоит. Наступает пора сосредоточиться на вполне конкретных вещах, сделать свое существование более комфортным благодаря простоте и понять: все, что ни делается, – к лучшему. Теперь мы говорим "нет" не потому, что хотим себя в чем-то ограничить, а потому, что обладаем знанием. Разум – неизменный союзник в деле сохранения здоровья. Доверяйтесь ему без оглядки. Однако это вовсе не значит, что нужно проводить свои последние годы, обливаясь потом. Пора отказаться от беспечности и стать безукоризненно элегантной.

«Гоголевское направление» - литературное направление, начало которому положил Н.В.Гоголь «петербургскими повестями», «Ревизором» и «Мертвыми душами» и которое определилось в 40-х годах как натуральная школа. В.Г.Белинский, выступавший горячим сторонником натуральной школы, подчеркивал ее связь с идейно-художественными принципами гоголевского реалистического творчества, утверждая плодотворное влияние гоголевской школы на современную русскую литературу. Термин возник в 50-х годах 19 века в полемике между революционно-демократической и либеральной критикой как обозначение социально-критической, сатирической линии в русской литературе. Демократическая критика выступила с обоснованием «Г.н.» в современной литературе. Этой цели прежде всего был посвящен обширный труд Н.Г.Чернышевского «Очерки гоголевского периода русской литературы», печатавшийся в «Современнике» в 1855 году. Против идей, развитых Чернышевским, выступил А.В.Дружинин, напечатавший в «Библиотеке для чтения» (1856, №№ 11, 12) статью «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения», в которой нарочито сталкивал гоголевское и пушкинское начала в русской литературе, ратовал за «артистическое» понимание искусства. Критика идеалистическая, либеральная (Дружинин, П.В.Анненков, С.С.Дудышкин, Н.Д.Ахшарумов) и славянофильская (А.А.Григорьев, Т.И.Филиппов, Б.Н.Алмазов, Е.Н.Эдельсон) писала о необходимости преодоления гоголевского «одностороннего» критицизма (П.В.Анненков, «О значении художественных произведений для общества», 1856) и о победе «пушкинского направления», «чистой художественной поэзии», «здорового» отношения к жизни.

Подтверждение этого тезиса пытались найти в творчестве А.Н.островского, А.Ф.Писемского, И.С.Тургенева, И.А.Гончарова, односторонне характеризуя некоторые стороны творчества этих писателей. Историко-литературное сопоставление А.С.Пушкина и Н.В.Гоголя как художников и сравнительная оценка их социального значения для определенного периода развития русского общества, характерные для В.Г.Белинского, превратились у либеральных критиков 50-х годов в метафизическое противопоставление их творческих принципов, в связи с чем термины «Г.н.» и «пушкинское направление» приобрели антиисторический характер, отвлеченный от конкретных стадий развития реализма - от Пушкина к Гоголю. «Пушкинское направление» объявлялось либеральной критикой единственным подлинно поэтическим выражением якобы «чистого искусства». «Г.н.» истолковывали как искусство «грубое», даже низменное. В противовес подобному искажению действительного смысла эволюции русского реализма критики революционно-демократического лагеря всемерно подчеркивали общественное значение критического пафоса именно «Г.н.». Продолжая точку зрения Белинского, Чернышевский и Добролюбов справедливо утверждали, что для современной жизни нужна столько «поэзия действительности», сколько «идея отрицания» ее, составляющая пафос творчества Гоголя. Вместе с тем революционно-демократическая критика понимала, что «Г.н.» не может просто повторять Гоголя. Чернышевский в «Очерках гоголевского периода» говорит о необходимости «более полного и удовлетворительного развития идей, которые Гоголь обнимал только с одной стороны, не сознавая вполне их сцепления, их причин и следствий». Вскоре он отметил в «Губернских очерках» Щедрина отсутствовавшее у Гоголя ясное понимание связи отдельных «безобразных фактов со всею обстановкою нашей жизни». Таким образом, в основе литературно-эстетической полемики был вопрос об отношении к русской действительности, об общественной роли литературы, ее задачах и путях развития; в конечном счете это был спор о том, по какому пути пойдет русская литература - по пути «чистого» (по существу, охранительного) искусства или по пути прямого, открытого служения народу, то есть по пути борьбы против крепостничества и самодержавия. С точки зрения методологической противопоставление «пушкинского направления» «Г.н.» (как бы ни были различны и даже противоположны те цели, с которыми это противопоставление совершалось) связано с известной утратой русской критикой того времени целостного восприятия явлений искусства, которое отличало критические выступления Белинского. В целом же влияние «Г.н.» на дальнейшие судьбы русской литературы свидетельствовало о победе материалистической эстетики над идеалистической, что благотворно сказывалось на развитии русского реалистического искусства. В современном зарубежном литературоведении часто повторяются воззрения русской либеральной критики в истолковании русского литературного процесса 19 века. Так в «Словаре русской литературы» (издан в США в 1956 году) принижается роль революционно-демократической критики, Пушкин же трактуется как сторонник «чистого искусства». Р. Поджоли в книге очерков о русских писателях «Феникс и паук» (издана в США, 1960) называет «сомнительной» теорию Белинского и Чернышевского о Гоголе как отце русского реализма, полагая, что «русский классический реализм был в большей степени отрицанием дела Гоголя, чем продолжением его». Таким образом, зарубежная буржуазная критика пытается опереться на те тенденции русской «эстетической» критики 60-х годов 19 века, которые были отвергнуты всем последующим развитием русской литературы.

«Гоголевское направление» - литературное направление, начало которому положил Н.В. Гоголь «петербургскими повестями», «Ревизором» и «Мертвыми душами» и которое определилось в 40-х годах как натуральная школа. В.Г.Белинский, выступавший горячим сторонником натуральной школы, подчеркивал ее связь с идейно-художественными принципами гоголевского реалистического творчества, утверждая плодотворное влияние гоголевской школы на современную русскую литературу. Термин возник в 50-х годах 19 века в полемике между революционно-демократической и либеральной критикой как обозначение социально-критической, сатирической линии в русской литературе. Демократическая критика выступила с обоснованием «Г.н.» в современной литературе. Этой цели прежде всего был посвящен обширный труд Н.Г.Чернышевского «Очерки гоголевского периода русской литературы», печатавшийся в «Современнике» в 1855 году. Против идей, развитых Чернышевским, выступил А.В.Дружинин, напечатавший в «Библиотеке для чтения» (1856, №№ 11, 12) статью «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения», в которой нарочито сталкивал гоголевское и пушкинское начала в русской литературе, ратовал за «артистическое» понимание искусства. Критика идеалистическая, либеральная (Дружинин, П.В.Анненков, С.С.Дудышкин, Н.Д.Ахшарумов) и славянофильская (А.А.Григорьев, Т.И.Филиппов, Б.Н.Алмазов, Е.Н.Эдельсон) писала о необходимости преодоления гоголевского «одностороннего» критицизма (П.В.Анненков, «О значении художественных произведений для общества», 1856) и о победе «пушкинского направления», «чистой художественной поэзии», «здорового» отношения к жизни. Подтверждение этого тезиса пытались найти в творчестве А.Н.островского, А.Ф.Писемского, И.С.Тургенева, И.А.Гончарова, односторонне характеризуя некоторые стороны творчества этих писателей. Историко-литературное сопоставление А.С.Пушкина и Н.В.Гоголя как художников и сравнительная оценка их социального значения для определенного периода развития русского общества, характерные для В.Г.Белинского, превратились у либеральных критиков 50-х годов в метафизическое противопоставление их творческих принципов, в связи с чем термины «Г.н.» и «пушкинское направление» приобрели антиисторический характер, отвлеченный от конкретных стадий развития реализма – от Пушкина к Гоголю. «Пушкинское направление» объявлялось либеральной критикой единственным подлинно поэтическим выражением якобы «чистого искусства». «Г.н.» истолковывали как искусство «грубое», даже низменное. В противовес подобному искажению действительного смысла эволюции русского реализма критики революционно-демократического лагеря всемерно подчеркивали общественное значение критического пафоса именно «Г.н.». Продолжая точку зрения Белинского, Чернышевский и Добролюбов справедливо утверждали, что для современной жизни нужна столько «поэзия действительности», сколько «идея отрицания» ее, составляющая пафос творчества Гоголя. Вместе с тем революционно-демократическая критика понимала, что «Г.н.» не может просто повторять Гоголя. Чернышевский в «Очерках гоголевского периода» говорит о необходимости «более полного и удовлетворительного развития идей, которые Гоголь обнимал только с одной стороны, не сознавая вполне их сцепления, их причин и следствий». Вскоре он отметил в «Губернских очерках» Щедрина отсутствовавшее у Гоголя ясное понимание связи отдельных «безобразных фактов со всею обстановкою нашей жизни». Таким образом, в основе литературно-эстетической полемики был вопрос об отношении к русской действительности, об общественной роли литературы, ее задачах и путях развития; в конечном счете это был спор о том, по какому пути пойдет русская литература – по пути «чистого» (по существу, охранительного) искусства или по пути прямого, открытого служения народу, то есть по пути борьбы против крепостничества и самодержавия. С точки зрения методологической противопоставление «пушкинского направления» «Г.н.» (как бы ни были различны и даже противоположны те цели, с которыми это противопоставление совершалось) связано с известной утратой русской критикой того времени целостного восприятия явлений искусства, которое отличало критические выступления Белинского. В целом же влияние «Г.н.» на дальнейшие судьбы русской литературы свидетельствовало о победе материалистической эстетики над идеалистической, что благотворно сказывалось на развитии русского реалистического искусства. В современном зарубежном литературоведении часто повторяются воззрения русской либеральной критики в истолковании русского литературного процесса 19 века. Так в «Словаре русской литературы» (издан в США в 1956 году) принижается роль революционно-демократической критики, Пушкин же трактуется как сторонник «чистого искусства». Р.Поджоли в книге очерков о русских писателях «Феникс и паук» (издана в США, 1960) называет «сомнительной» теорию Белинского и Чернышевского о Гоголе как отце русского реализма, полагая, что «русский классический реализм был в большей степени отрицанием дела Гоголя, чем продолжением его». Таким образом, зарубежная буржуазная критика пытается опереться на те тенденции русской «эстетической» критики 60-х годов 19 века, которые были отвергнуты всем последующим развитием русской литературы.

Краткая литературная энциклопедия в 9-ти томах. Государственное научное издательство «Советская энциклопедия», т.2, М., 1964.

Литература:

Чернышевский Н.Г., Очерки гоголевского периода русской литературы, Полн. собр. соч., т. 3, М., 1947;

Анненков П.В., Замечательное десятилетие. 1838-1848, в его книге: Литературные воспоминания, М., 1860;

Анненков П.В., Молодость И.С.Тургенева, там же; Виноградов В., Гоголь и натуральная школа, Л., 1925;

Пруцков Н.И., Этапы развития гоголевского направления в русской литературе, «Уч. записки Грозненского пед. ин-та», 1946, в. 2;

Пруцков Н.И., «Эстетическая» критика (Боткин, Дружинин, Анненков), в книге: История русской критики, т. 1, М.-Л., 1958;

Мордовченко Н., Белинский и начало гоголевского периода русской литературы, в его книге: Белинский и русская литература его времени, М.-Л., 1950;

Машинский C., Гоголь и революционные демократы, М., 1953;

Кулешов В.И., «Отечественные записки» и литература 40-х годов 19 века, М., 1958;

Покусаев Е.И., Н.Г.Чернышевский, М., 1960, с. 107-122;

Поспелов Г.Н., История русской литературы XIX века, т. 2, ч. 1, М., 1962.

Далее читайте:

Гоголь Николай Васильевич (1809-1852), биографические материалы.

Очерки гоголевского периода русской литературы

(Сочинения Николая Васильевича Гоголя. Четыре тома.

Издание второе. Москва. 1855.

Сочинения Николая Васильевича Гоголя, найденные после его смерти.

Похождения Чичикова или Мертвые души. Том второй (пять глав). Москва. 1855)

Статья первая

В древности, о которой сохраняются ныне лишь темные, неправдоподобные, но дивные в своей невероятности воспоминания, как о времени мифическом, как об «Астрее», по выражению Гоголя, - в этой глубокой древности был обычай начинать критические статьи размышлениями о том, как быстро развивается русская литература. Подумайте (говорили нам) - еще Жуковский был в полном цвете сил, как уж явился Пушкин; едва Пушкин совершил половину своего поэтического поприща, столь рано пресеченного смертью, как явился Гоголь - и каждый из этих людей, столь быстро следовавших один за другим, вводил русскую литературу в новый период развития, несравненно высшего, нежели все, что дано было предыдущими периодами. Только двадцать пять лет разделяют «Сельское кладбище» от «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Светлану» от «Ревизора», - и в этот краткий промежуток времени русская литература имела три эпохи, русское общество сделало три великие шага вперед по пути умственного и нравственного совершенствования. Так начинались критические статьи в древности.

Эта глубокая, едва памятная нынешнему поколению древность была не слишком давно, как можно предполагать из того, что в преданиях ее встречаются имена Пушкина и Гоголя. Но - хотя мы отделены от нее очень немногими годами, - она решительно устарела для нас. В том уверяют нас положительные свидетельства почти всех людей, пишущих ныне о русской литературе, - как очевидную истину повторяют они, что мы уже далеко ушли вперед от критических, эстетических и т. п. принципов и мнений той эпохи; что принципы ее оказались односторонними и неосновательными, мнения - утрированными, несправедливыми; что мудрость той эпохи оказалась ныне суесловием и что истинные принципы критики, истинно мудрые воззрения на русскую литературу - о которых не имели понятия люди той эпохи - найдены русскою критикою только с того времени, как в русских журналах критические статьи начали оставаться неразрезанными.

В справедливости этих уверений еще можно сомневаться, тем более что они высказываются решительно без всяких доказательств; но то остается несомненным, что в самом деле наше время значительно разнится от незапамятной древности, о которой мы говорили. Попробуйте, например, начать ныне критическую статью, как начинали ее тогда, соображениями о быстром развитии нашей литературы - и с первого же слова вы сами почувствуете, что дело не ладится. Сама собою представится вам мысль: правда, что за Жуковским явился Пушкин, за Пушкиным Гоголь, и что каждый из этих людей вносил новый элемент в русскую литературу, расширял ее содержание, изменял ее направление; но что нового внесено в литературу после Гоголя? И ответом будет: гоголевское направление до сих пор остается в нашей литературе единственным сильным и плодотворным. Если и можно припомнить несколько сносных, даже два или три прекрасных произведения, которые не были проникнуты идеею, сродною идее Гоголевых созданий, то, несмотря на свои художественные достоинства, они остались без влияния на публику, почти без значения в истории литературы. Да, в нашей литературе до сих пор продолжается гоголевский период - а ведь уж двадцать лет прошло со времени появления «Ревизора», двадцать пять лет с появления «Вечеров на хуторе близ Диканьки» - прежде в такой промежуток сменялись два-три направления. Ныне господствует одно и то же, и мы не знаем, скоро ли мы будем в состоянии сказать: «начался для русской литературы новый период».

Из этого ясно видим, что в настоящее время нельзя начинать критических статей так, как начинали их в глубокой древности, - размышлениями о том, что едва мы успеваем привыкнуть к имени писателя, делающего своими сочинениями новую эпоху в развитии нашей литературы, как уже является другой, с произведениями, которых содержание еще глубже, которых форма еще самостоятельнее и совершеннее, - в этом отношении нельзя не согласиться, что настоящее не похоже на прошедшее.

Чему же надобно приписать такое различие? Почему гоголевский период продолжается такое число лет, какого, в прежнее время было достаточно для смены двух или трех периодов? Быть может, сфера гоголевских идей так глубока и обширна, что нужно слишком много времени для полной разработки их литературою, для усвоения их обществом, - условия, от которых, конечно, зависит дальнейшее литературное развитие, потому что, только поглотив и переварив предложенную пищу, можно алкать новой, только совершенно обеспечив себе пользование тем, что уже приобретено, должно искать новых приобретений, - быть может, наше самосознание еще вполне занято разработкою гоголевского содержания, не предчувствует ничего другого, не стремится ни к чему более полному и глубокому? Или пора было бы явиться в нашей литературе новому направлению, но оно не является вследствие каких-нибудь посторонних обстоятельств? Предлагая последний вопрос, мы тем самым даем повод думать, что считаем справедливым отвечать на него утвердительно; а говоря: «да, пора было бы начаться новому периоду в русской литературе», мы тем самым ставим себе два новые вопроса: в чем же должны состоять отличительные свойства нового направления, которое возникнет и отчасти, хотя еще слабо, нерешительно, уже возникает из гоголевского направления? и какие обстоятельства задерживают быстрое развитие этого нового направления? Последний вопрос, если хотите, можно решить коротко - хотя бы, например, и сожалением о том, что не является новый гениальный писатель. Но ведь опять можно спросить: почему же он не является так долго? Ведь прежде являлись же, да еще как быстро один за другим - Пушкин, Грибоедов, Кольцов, Лермонтов, Гоголь… пять человек, почти в одно и то же время - значит, не принадлежат же они к числу явлений, столь редких в истории народов, как Ньютон или Шекспир, которых ждет человечество по нескольку столетий. Пусть же теперь явился бы человек, равный хотя одному из этих пяти, он начал бы своими творениями новую эпоху в развитии нашего самосознания. Почему же нет ныне таких людей? Или они есть, но мы их не замечаем? Как хотите, а этого не следует оставлять без рассмотрения. Дело очень казусное.

А иной читатель, прочитав последние строки, скажет, качая головою: «не слишком-то мудрые вопросы; и где-то я читал совершенно подобные, да еще и с ответами, - где, дайте припомнить; ну да, я читал их у Гоголя, и именно в следующем отрывке из подневных «Записок сумасшедшего»:

Декабря 5. Я сегодня все утро читал газеты. Странные дела делаются в Испании. Я даже не мог хорошенько разобрать их. Пишут, что престол упразднен и что чины находятся в затруднительном положении о избрании наследника. Мне кажется это чрезвычайно странным. Как же может быть престол упразднен? На престоле должен быть король. «Да», говорят, «нет короля» - не может статься, чтоб не было короля. Государство не может быть без короля. Король есть, да только он где-нибудь скрывается в неизвестности. Он, статься может, находится там же, но какие-нибудь или фамильные причины, или опасения со стороны соседственных держав, как-то: Франции и других земель, заставляют его скрываться, или есть какие-нибудь другие причины.

Читатель будет совершенно прав. Мы действительно пришли к тому же самому положению, в каком был Аксентий Иванович Поприщин. Дело только в том, чтобы объяснить это положение на основании фактов, представляемых Гоголем и новейшими нашими писателями, и переложить выводы с диалекта, которым говорят в Испании, на обыкновенный русский язык.

Критика вообще развивается на основании фактов, представляемых литературою, произведения которой служат необходимыми данными для выводов критики. Так, вслед за Пушкиным с его поэмами в байроновском духе и «Евгением Онегиным» явилась критика «Телеграфа»; когда Гоголь приобрел господство над развитием нашего самосознания, явилась так называемая критика 1840-х годов… Таким образом, развитие новых критических убеждений каждый раз было следствием изменений в господствующем характере литературы. Понятно, что и наши критические воззрения не могут иметь притязаний ни на особенную новизну, ни на удовлетворительную законченность. Они выведены из произведений, представляющих только некоторые предвестия, начатки нового направления в русской литературе, но еще не выказывающих его в полном развитии, и не могут содержать более того, что дано литературою. Она еще не далеко ушла от «Ревизора» и «Мертвых душ», и наши статьи не могут много отличаться по своему существенному содержанию от критических статей, явившихся на основании «Ревизора» и «Мертвых душ». По существенному содержанию, говорим мы, - достоинства развития зависят исключительно от нравственных сил пишущего и от обстоятельств; и если вообще должно сознаться, что наша литература в последнее время измельчала, то естественно предполагать, что и наши статьи не могут не носить того же характера, по сравнению с тем, что мы читали в старину. Но как бы то ни было, не совершенно же бесплодны были эти последние годы - наша литература приобрела несколько новых талантов, если и не создавших еще ничего столь великого, как «Евгений Онегин» или «Горе от ума», «Герой нашего времени» или «Ревизор» и «Мертвые души», то все же успевших уже дать нам несколько прекрасных произведений, замечательных самостоятельными достоинствами в художественном отношении и живым содержанием, - произведений, в которых нельзя не видеть залогов будущего развития. И если в наших статьях отразится хоть сколько-нибудь начало движения, выразившееся в этих произведениях, они будут не совершенно лишены предчувствия о более полном и глубоком развитии русской литературы. Удастся ли нам это - решат читатели. Но мы смело и положительно сами присудим своим статьям другое достоинство, очень важное: они порождены глубоким уважением и сочувствием к тому, что было благородного, справедливого и полезного в русской литературе и критике той глубокой древности, о которой говорили мы вначале, древности, которая, впрочем, только потому древность, что забыта отсутствием убеждений или кичливостью и в особенности мелочностью чувств и понятий, - нам кажется, что необходимо обратиться к изучению высоких стремлений, одушевлявших критику прежнего времени; без того, пока мы не вспомним их, не проникнемся ими, от нашей критику» нельзя ожидать никакого влияния на умственное движение общества, никакой пользы для публики и литературы; и не только не будет она приносить никакой пользы, но и не будет возбуждать никакого сочувствия, даже никакого интереса, как не возбуждает его теперь. А критика должна играть важную роль в литературе, пора ей вспомнить об этом.

Читатели могут заметить в наших словах отголосок бессильной нерешительности, овладевшей русскою литературою в последние годы. Они могут сказать: «вы хотите движения вперед, и откуда же предлагаете вы почерпнуть силы для этого движения? Не в настоящем, не в живом, а в прошедшем, в мертвом. Неободрительны те воззвания к новой деятельности, которые ставят идеалы себе в прошедшем, а не в будущем. Только сила отрицания от всего прошедшего есть сила, создающая нечто новое и лучшее». Читатели отчасти будут правы. Но и мы не совершенно неправы. Падающему всякая опора хороша, лишь бы подняться на ноги; и что же делать, если наше время не выказывает себя способным держаться на ногах собственными силами? И что же делать, если этот падающий может опереться только на гробы? И надобно еще спросить себя, точно ли мертвецы лежат в этих гробах? Не живые ли люди похоронены в них? По крайней мере, не гораздо ли более жизни в этих покойниках, нежели во многих людях, называющихся живыми? Ведь если слово писателя одушевлено идеею правды, стремлением к благотворному действию на умственную жизнь общества, это слово заключает в себе семена жизни, оно никогда не будет мертво. И разве много лет прошло с того времени, когда эти слова были высказаны? Нет; и в них еще столько свежести, они еще так хорошо приходятся к потребностям настоящего времени, что кажутся сказанными только вчера. Источник не иссякает оттого, что, лишившись людей, хранивших его в чистоте, мы по небрежности, по легкомыслию допустили завалить его хламом пустословия. Отбросим этот хлам, - и мы увидим, что в источнике еще живым ключом бьет струя правды, могущая хотя отчасти утолить нашу жажду. Или мы не чувствуем жажды? Нам хочется сказать «чувствуем», - но мы боимся, что придется прибавить: «чувствуем, только не слишком сильно».

Читатели могли видеть уже из того, что нами сказано, и увидят еще яснее из продолжения наших статей, что мы не считаем сочинения Гоголя безусловно удовлетворяющими всем современным потребностям русской публики, что даже в «Мертвых душах» мы находим стороны слабые или по крайней мере недостаточно развитые, что, наконец, в некоторых произведениях последующих писателей мы видим залоги более полного и удовлетворительного развития идей, которые Гоголь обнимал только с одной стороны, не сознавая вполне их сцепления, их причин и следствий. И однакоже мы осмелимся сказать, что самые безусловные поклонники всего, что написано Гоголем, превозносящие до небес каждое его произведение, каждую его строку, не сочувствуют так живо его произведениям, как сочувствуем мы, не приписывают его деятельности столь громадного значения в русской литературе, как приписываем мы. Мы называем Гоголя без всякого сравнения величайшим из русских писателей по значению. По нашему мнению, он имел полное право сказать слова, безмерная гордость которых смутила в свое время самых жарких его поклонников и которых неловкость понятна и нам:

«Русь! Чего ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?»

Он имел полное право сказать это, потому что как ни высоко ценим мы значение литературы, но все еще не ценим его достаточно: она неизмеримо важнее почти всего, что ставится выше ее. Байрон в истории человечества лицо едва ли не более важное, нежели Наполеон, а влияние Байрона на развитие человечества еще далеко не так важно, как влияние многих других писателей, и давно уже не было в мире писателя, который был бы так важен для своего народа, как Гоголь для России.

Прежде всего скажем, что Гоголя должно считать отцом русской прозаической литературы, как Пушкина - отцом русской поэзии. Спешим прибавить, что это мнение не выдумано нами, а только навлечено из статьи «О русской повести и повестях г. Гоголя», напечатанной ровно двадцать лет тому назад («Телескоп», 1835, часть XXVI) и принадлежащей автору «Статей о Пушкине». Он доказывает, что наша повесть, начавшаяся очень недавно, в двадцатых годах нынешнего столетия, первым истинным представителем своим имела Гоголя. Теперь, после того как явились «Ревизор» и «Мертвые души», надобно прибавить, что точно так же Гоголь был отцом нашего романа (в прозе) и прозаических произведений в драматической форме, то есть вообще русской прозы (не надобно забывать, что мы говорим исключительно об изящной литературе). В самом деле, истинным началом каждой стороны народной жизни надобно считать то время, когда эта сторона раскрывается заметным образом, с некоторою энергиею, и прочным образом утверждает за собою место в жизни, - все предшествующие отрывочные, исчезающие без следа эпизодические проявления должны быть считаемы только порывами к осуществлению себя, но еще не действительным существованием. Так, превосходные комедии Фонвизина, не имевшие влияния на развитие нашей литературы, составляют только блестящий эпизод, предвещающий появление русской прозы и русской комедии. Повести Карамзина имеют значение только для истории языка, но не для истории оригинальной русской литературы, потому что русского в них нет ничего, кроме языка. Притом же, и они скоро были подавлены наплывом стихов. При появлении Пушкина русская литература состояла из одних стихов, не знала прозы и продолжала не знать ее до начала тридцатых годов. Тут - двумя или тремя годами раньше «Вечеров на хуторе» - наделал шума «Юрий Милославский», - но надобно только прочитать разбор этого романа, помещенный в «Литературной газете», и мы осязательно убедимся, что если «Юрий Милославский» нравился читателям, не слишком требовательным относительно художественных достоинств, то для развития литературы он и тогда не мог считаться важным явлением, - и действительно, Загоскин имел только одного подражателя - себя самого. Романы Лажечникова имели более достоинства, - но не столько, чтобы утвердить право литературного гражданства за прозою. Затем остаются романы Нарежного, в которых несколько эпизодов, имеющих несомненное достоинство, служат только к тому, чтобы ярче выставить неуклюжесть рассказа и несообразность сюжетов с русскою жизнью. Они, подобно Ягубу Скупалову, более походят на лубочные изделия, нежели на произведения литературы, принадлежащей образованному обществу. Русская повесть в прозе имела более даровитых деятелей, - между прочими Марлинского, Полевого, Павлова. Но характеристику их представляет статья, о которой мы говорили выше, и для нас довольно будет сказать, что повести Полевого признавались самыми лучшими из всех, существовавших до Гоголя, - кто забыл их и хочет составить себе понятие о их отличительных качествах, тому советую прочесть превосходную пародию, помещенную некогда в «Отечественных записках» (если не ошибаемся, 1843 г.) - «Необыкновенный поединок»; а для тех, кому не случится иметь ее под руками, помещаем в выноске характеристику лучшего из беллетристических произведений Полевого - «Аббаддонны». Если таково было лучшее из прозаических произведений, то можно себе вообразить, каково было достоинство всей прозаической отрасли тогдашней литературы. Во всяком случае повести были несравненно лучше романов, и если автор статьи, о которой мы упоминали, подробно обозрев все существовавшие до Гоголя повести, приходит к заключению, что, собственно говоря, «у нас еще не было повести» до появления «Вечеров на хуторе» и «Миргорода», то еще несомненнее, что у нас не существовало романа. Были только попытки, доказывавшие, что русская литература готовится иметь роман и повесть, обнаруживавшие в ней стремление к произведению романа и повести. Относительно драматических произведений нельзя сказать и этого: прозаические пьесы, дававшиеся на театре, были чужды всяких литературных качеств, как водевили, переделываемые ныне с французского.

Таким образом, проза в русской литературе занимала очень мало места, имела очень мало значения. Она стремилась существовать, но еще не существовала.

В строгом смысле слова, литературная деятельность ограничивалась исключительно стихами. Гоголь был отцом русской прозы, и не только был отцом ее, но быстро доставил ей решительный перевес над поэзиею, перевес, сохраняемый ею до сих пор. Он не имел ни предшественников, ни помощников в этом деле. Ему одному проза обязана и своим существованием и всеми своими успехами.

«Как! не имел предшественников или помощников? Разве можно забывать о прозаических произведениях Пушкина?»

Нельзя, но, во-первых, они далеко не имеют того значения в истории литературы, как его сочинения, писанные стихами: «Капитанская дочка» и «Дубровский» - повести в полном смысле слова превосходные; но укажите, в чем отразилось их влияние? где школа писателей, которых было бы можно назвать последователями Пушкина как прозаика? А литературные произведения бывают одолжены значением не только своему художественному достоинству, но также (или даже еще более) своему влиянию на развитие общества или, по крайней мере, литературы. Но главное - Гоголь явился прежде Пушкина как прозаика. Первыми из прозаических произведений Пушкина (если не считать незначительных отрывков) были напечатаны «Повести Белкина» - в 1831 году; но все согласятся, что эти повести не имели большого художественного достоинства. Затем, до 1836 года, была напечатана только «Пиковая дама» (в 1834 году) - никто не сомневается в том, что эта небольшая пьеса написана прекрасно, но также никто не припишет ей особенной важности. Между тем Гоголем были напечатаны «Вечера на хуторе» (1831–1832), «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (1833), «Миргород» (1835) - то есть все, что впоследствии составило две первые части его «Сочинений»; кроме того, в «Арабесках» (1835) - «Портрет», «Невский проспект», «Записки сумасшедшего». В 1836 году Пушкин напечатал «Капитанскую дочку», - но в том же году явился «Ревизор» и, кроме того, «Коляска», «Утро делового человека» и «Нос». Таким образом, большая часть произведений Гоголя, и в том числе «Ревизор», были уже известны публике, когда она знала еще только «Пиковую даму» и «Капитанскую дочку» («Арап Петра Великого», «Летопись села Горохина», «Сцены из рыцарских времен» были напечатаны уже в 1837 году, по смерти Пушкина, а «Дубровский» только в 1841), - публика имела довольно времени проникнуться произведениями Гоголя прежде, нежели познакомилась с Пушкиным как прозаиком.

В общем теоретическом смысле мы не думаем отдавать предпочтение прозаической форме над поэтическою, или наоборот - у каждой из них есть свои несомненные преимущества; но что касается собственно русской литературы, то, смотря на нее с исторической точки зрения, нельзя не признать, что все предыдущие периоды, когда преобладала поэтическая форма, далеко уступают в значении и для искусства и для жизни последнему, гоголевскому периоду, периоду господства поэмы. Что принесет литературе будущее, мы не знаем; мы не имеем оснований отказывать нашей поэзии в великой будущности; но должны сказать, что до настоящего времени прозаическая форма была и продолжает быть для нас гораздо плодотворнее стихотворной, что Гоголь дал существование этой важнейшей для нас отрасли литературы и единственно он доставил ей тот решительный перевес, который она сохраняет до настоящего времени и, по всей вероятности, сохранит еще надолго.

Нельзя сказать, напротив, того, чтобы Гоголь не имел предшественников в том направлении содержания, которое называют сатирическим. Оно всегда составляло самую живую, или, лучше сказать, единственную живую сторону нашей литературы. Не будем делать распространений на эту общепризнанную истину, не будем говорить о Кантемире, Сумарокове, Фонвизине и Крылове, но должны упомянуть о Грибоедове. «Горе от ума» имеет недостатки в художественном отношении, но остается до сих пор одною из самых любимых книг, потому что представляет ряд превосходных сатир, изложенных то в форме монологов, то в виде разговоров. Почти столь же важно было влияние Пушкина как сатирического писателя, каким он явился преимущественно в «Онегине». И однакоже, несмотря на высокие достоинства и огромный успех комедии Грибоедова и романа Пушкина, должно приписать исключительно Гоголю заслугу прочного введения в русскую изящную литературу сатирического - или, как справедливее будет назвать его, критического направления. Несмотря на восторг, возбужденный его комедиею, Грибоедов не имел последователей, и «Горе от ума» осталось в нашей литературе одиноким, отрывочным явлением, как прежде комедии Фонвизина и сатиры Кантемира, осталось без заметного влияния на литературу, как басни Крылова. Что было тому причиною? Конечно, господство Пушкина и плеяды поэтов, его окружавшей. «Горе от ума» было произведением настолько блестящим и живым, что не могло не возбудить общего внимания; но гений Грибоедова не был так велик, чтобы одним произведением при обресть с первого же раза господство над литературою. Что же касается до сатирического направления в произведениях самого Пушкина, то оно заключало в себе слишком мало глубины и постоянства, чтобы производить заметное действие на публику и литературу. Оно почти совершенно пропадало в общем впечатлении чистой художественности, чуждой определенного направления, - такое впечатление производят не только все другие, лучшие произведения Пушкина - «Каменный гость», «Борис Годунов», «Русалка» и проч., но и самый «Онегин»: - у кого есть сильное предрасположение к критическому взгляду на явления жизни, только на того произведут влияние беглые и легкие сатирические заметки, попадающиеся в этом романе; - читателями, не предрасположенными к ним, они не будут замечены, потому что действительно составляют только второстепенный элемент в содержании романа.

Таким образом, несмотря на проблески сатиры в «Онегине» и блестящие филиппики «Горя от ума», критический элемент играл в нашей литературе до Гоголя второстепенную роль. Да и не только критического, но и почти никакого другого определенного элемента нельзя было отыскать в «ее содержании, если смотреть на общее впечатление, производимое всею массою сочинений, считавшихся тогда хорошими или превосходными, а не останавливаться на немногих исключениях, которые, являясь случайными, одинокими, не производили заметной перемены в общем духе литературы. Ничего определенного не было в ее содержании, - сказали мы, - потому, что в ней почти вовсе не было содержания. Перечитывая всех этих поэтов - Языкова, Козлова и проч., дивишься тому, что на столь бедные темы, с таким скудным запасом чувств и мыслей, успели они написать столько страниц, - хотя и страниц написано ими очень немного, - приходишь, наконец, к тому, что спрашиваешь себя: да о чем же они писали? и писали ли они хотя о чем-нибудь, или просто ни о чем? Многих не удовлетворяет содержание пушкинской поэзии, - но у Пушкина было во сто раз больше содержания, нежели у его сподвижников, взятых вместе. Форма была у них почти все, под формою не найдете у них почти ничего.

Таким образом, за Гоголем остается заслуга, что он первый дал русской литературе решительное стремление к содержанию, и притом стремление в столь плодотворном направлении, как критическое. Прибавим, что Гоголю обязана наша литература и самостоятельностью. За периодом чистых подражаний и переделок, какими были почти все произведения нашей литературы до Пушкина, следует эпоха творчества несколько более свободного. Но произведения Пушкина все еще очень близко напоминают или Байрона, или Шекспира, или Вальтера Скотта. Не говорим уже о байроновских поэмах и «Онегине», которого несправедливо называли подражанием «Чайльд-Гарольду», но который, однакоже, действительно не существовал бы без этого байроновского романа; но точно так же «Борис Годунов» слишком заметно подчиняется историческим драмам Шекспира, «Русалка» - прямо возникла из «Короля Лира» и «Сна в летнюю ночь», «Капитанская дочка» - из романов Вальтера Скотта. Не говорим уже о других писателях той эпохи, - их зависимость от того или другого из европейских поэтов слишком ярко бросается в глаза. То ли теперь? - повести г. Гончарова, г. Григоровича, Л. Н. Т., г. Тургенева, комедии г. Островского так же мало наводят вас на мысль о заимствовании, так же мало напоминают вам что-либо чужое, как роман Диккенса, Теккерея, Жоржа Занда. Мы не думаем делать сравнения между этими писателями по таланту или значению в литературе; но дело в том, что г. Гончаров представляется вам только г. Гончаровым, только самим собою, г. Григорович также, каждый другой даровитый наш писатель также, - ничья литературная личность не представляется вам двойником какого-нибудь другого писателя, ни у кого из них не выглядывал из-за плеч другой человек, подсказывающий ему, - ни о ком из них нельзя сказать «Северный Диккенс», или «Русский Жорж Занд», или «Теккерей северной Пальмиры». Только Гоголю мы обязаны этою самостоятельностью, только его творения своею высокою самобытностью подняли наших даровитых писателей на ту высоту, где начинается самобытность.

Впрочем, как ни много почетного и блестящего в титуле «основатель плодотворнейшего направления и самостоятельности в литературе» - но этими словами еще не определяется вся великость значения Гоголя для нашего общества и литературы. Он пробудил в нас сознание о нас самих - вот его истинная заслуга, важность которой не зависит от того, первым или десятым из наших великих писателей должны мы считать его в хронологическом порядке. Рассмотрение значения Гоголя в этом отношении должно быть главным предметом наших статей, - дело очень важное, которое, быть может, признали бы мы превосходящим наши силы, если бы большая часть этой задачи не была уже исполнена, так что нам, при разборе сочинений самого Гоголя, остается почти только приводить в систему и развивать мысли, уже высказанные критикою, о которой мы говорили в начале статьи; - дополнений, собственно нам принадлежащих, будет немного, потому что хотя мысли, нами развиваемые, были высказываемы отрывочно, по различным поводам, однакоже если свести их вместе, то не много останется пробелов, которые нужно дополнить, чтобы получить всестороннюю характеристику произведений Гоголя. Но чрезвычайное значение Гоголя для русской литературы еще не совершенно определяется оценкою его собственных творений: Гоголь важен не только как гениальный писатель, но вместе с тем и как глава школы - единственной школы, которою может гордиться русская литература, - потому что ни Грибоедов, ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Кольцов не имели учеников, которых имена были бы важны для истории русской литературы. Мы должны убедиться, что вся наша литература, насколько она образовалась под влиянием нечужеземных писателей, примыкает к Гоголю, и только тогда представится нам в полном размере все его значение для русской литературы. Сделав этот обзор всего содержания нашей литературы в ее настоящем развитии, мы будем в состоянии определить, чт? она уже сделала и чего мы должны еще ожидать от нее, - какие залоги будущего представляет она и чего еще недостает ей, - дело интересное, потому что состоянием литературы определяется состояние общества, от которого всегда она зависит.

Как ни справедливы мысли о значении Гоголя, высказанные здесь, - мы можем, нисколько не стесняясь опасениями самохвальства, называть их совершенно справедливыми, потому что они высказаны в первый раз не нами, и мы только усвоили их, следовательно, самолюбие наше не может ими гордиться, оно остается совершенно в стороне, - как ни очевидна справедливость этих мыслей, но найдутся люди, которым покажется, что мы слишком высоко ставим Гоголя. Это потому, что до сих пор еще остается много людей, восстающих против Гоголя. Литературная судьба его в этом отношении совершенно различна от судьбы Пушкина. Пушкина давно уже все признали великим, неоспоримо великим писателем; имя его - священный авторитет для каждого русского читателя и даже не читателя, как, например, Вальтер Скотт авторитет для каждого англичанина, Ламартин и Шатобриан для француза или, чтобы перейти в более высокую область, Гете для немца. Каждый русский есть почитатель Пушкина, и никто не находит неудобным для себя признавать его великим писателем, потому что поклонение Пушкину не обязывает ни к чему, понимание его достоинств не обусловливается никакими особенными качествами характера, никаким особенным настроением ума. Гоголь, напротив, принадлежит к числу тех писателей, любовь к которым требует одинакового с ними настроения души, потому что их деятельность есть служение определенному направлению нравственных стремлений. В отношении к таким писателям, как, например, к Жоржу Занду, Беранже, даже Диккенсу и отчасти Теккерею, публика разделяется на две половины: одна, не сочувствующая их стремлениям, негодует на них; но та, которая сочувствует, до преданности любит их как представителей ее собственной нравственной жизни, как адвокатов ее собственных горячих желаний и задушевнейших мыслей. От Гете никому не было ни тепло, ни холодно; он равно приветлив и утонченно деликатен к каждому - к Гете может являться каждый, каковы бы ни были его права на нравственное уважение, - уступчивый, мягкий и в сущности довольно равнодушный ко всему и ко всем, хозяин никого не оскорбит не только явною суровостью, даже ни одним щекотливым намеком. Но если речи Диккенса или Жоржа Занда служат утешением или подкреплением для одних, то уши других находят в них много жесткого и в высшей степени неприятного для себя. Эти люди живут только для друзей; они не держат открытого стола для каждого встречного и поперечного; иной, если сядет за их стол, будет давиться каждым куском и смущаться от каждого слова, и, убежав из этой тяжелой беседы, вечно будет он «поминать лихом» сурового хозяина. Но если у них есть враги, то есть и многочисленные друзья; и никогда «незлобивый поэт» не может иметь таких страстных почитателей, как тот, кто, подобно Гоголю, «питая грудь ненавистью» ко всему низкому, пошлому и пагубному, «враждебным словом отрицанья» против всего гнусного «проповедует любовь» к добру и правде.15 Кто гладит по шерсти всех и все, тот, кроме себя, не любит никого и ничего; кем довольны все, тот не делает ничего доброго, потому что добро невозможно без оскорбления зла. Кого никто не ненавидит, тому никто ничем не обязан.

Гоголю многим обязаны те, которые нуждаются в защите; он стал во главе тех, которые отрицают злое и пошлое. Потому он имел славу возбудить во многих вражду к себе. И только тогда будут все единогласны в похвалах ему, когда исчезнет все пошлое и низкое, против чего он боролся!

Мы сказали, что наши слова о значении произведений самого Гоголя будут только в немногих случаях дополнением, а по большей части только сводом и развитием воззрений, выраженных критикою гоголевского периода литературы, центром которой были «Отечественные записки», главным деятелем тот критик, которому принадлежат «Статьи о Пушкине». Таким образом, эта половина наших статей будет иметь по преимуществу исторический характер. Но историю надобно начинать с начала, - и прежде, нежели будем мы излагать мнения, которые принимаем, должны мы представить очерк мнений, высказанных относительно Гоголя представителями прежних литературных партий. Это тем более необходимо, что критика гоголевского периода развивала свое влияние на публику и литературу в постоянной борьбе с этими партиями, что отголоски суждений о Гоголе, высказанных этими партиями, слышатся еще до сих пор, - и, наконец, потому, что этими суждениями отчасти объясняются «Выбранные места из переписки с друзьями» - этого столь замечательного и, повидимому, странного факта в деятельности Гоголя. Мы должны будем касаться этих суждений, и нужно знать их происхождение, чтобы надлежащим образом оценить степень их добросовестности и справедливости. Но, чтобы не слишком растянуть наш обзор отношений к Гоголю людей, литературные мнения которых неудовлетворительны, мы ограничимся изложением суждений только трех журналов, бывших представителями важнейших из второстепенных направлений в литературе.

Сильнейшим и достойнейшим уважения из людей, восставших против Гоголя, был Н. А. Полевой. Все другие, когда не повторяли его слова, нападая на Гоголя, выказывали в себе только отсутствие вкуса и потому не заслуживают большого внимания. Напротив того, если нападения Полевого и были резки, если иногда переходили даже границы литературной критики и принимали, как тогда выражались, «юридический характер», - то всегда в них виден ум, и, как нам кажется, Н. А. Полевой, не будучи прав, был, однакоже, добросовестен, восставая против Гоголя не по низким расчетам, не по внушениям самолюбия или личной вражды, как многие другие, а по искреннему убеждению.

Последние годы деятельности Н. А. Полевого нуждаются в оправдании. Ему не суждено было счастие сойти в могилу чистым от всякого упрека, от всяких подозрений, - но многим ли из людей, долго принимавших участие в умственных или других прениях, достается на долю это счастие? Сам Гоголь также нуждается в оправданиях, и нам кажется, что Полевой может быть оправдан гораздо легче, нежели он.

Важнейшим пятном на памяти Н. А. Полевого лежит то, что он, сначала столь бодро выступивший одним из предводителей в литературном и умственном движении, - он, знаменитый редактор «Московского телеграфа», столь сильно действовавшего в пользу просвещения, разрушившего столько литературных и других предубеждений, под конец жизни стал ратовать против всего, что было тогда здорового и плодотворного в русской литературе, занял с своим «Русским вестником» то самое положение в литературе, которое некогда занимал «Вестник Европы», сделался защитником неподвижности, закоснелости, которую столь сильно поражал в лучшую эпоху своей деятельности. Умственная жизнь у нас началась еще так недавно, мы пережили еще так мало фазисов развития, что подобные перемены в положении людей кажутся нам загадочными; между тем в них нет ничего странного, - напротив, очень естественно, что человек, сначала стоявший во главе движения, делается отсталым и начинает восставать против движения, когда оно неудержимо продолжается далее границ, которые он предвидел, далее цели, к которой он стремился. Не будем приводить примеров из всеобщей истории, хотя они скорее всего могли бы пояснить дело. И в истории умственного движения недавно был великий, поучительный пример подобной слабости человека, отстающего от движения, главою которого он был, - этот прискорбный пример мы видели на Шеллинге, которого имя в последнее время было в Германии символом обскурантизма, между тем как некогда он придал могущественное движение философии; но Гегель повел философию далее границ, которых не могла переступить система Шеллинга, - и предшественник, друг, учитель и товарищ Гегеля стал его врагом. И если бы сам Гегель прожил несколько лет долее, он сделался бы противником лучших и вернейших своих учеников, - и, быть может, его имя сделалось бы также символом обскурантизма.

Мы не без намерения упомянули о Шеллинге и Гегеле, потому что для объяснения перемены в положении Н. А. Полевого надобно припомнить его отношение к разным системам философии. Н. А. Полевой был последователем Кузена, которого считал разрешителем всех премудростей и величайшим философом в мире. На самом же деле философия Кузена была составлена из довольно произвольного смешения научных понятий, заимствованных отчасти у Канта, еще более у Шеллинга, отчасти у других немецких философов, с некоторыми обрывками из Декарта, из Локка и других мыслителей, и весь этот разнородный набор был вдобавок переделан и приглажен так, чтобы не смущать никакою смелою мыслью предрассудков французской публики. Эта кашица, называвшаяся «эклектическою философиею», не могла иметь большого научного достоинства, но она была хороша тем, что легко переваривалась людьми, еще не готовыми к принятию строгих и резких систем немецкой философии, и, во всяком случае, была полезна как приготовление к переходу от прежней закоснелости и иезуитского обскурантизма к более здравым воззрениям. В этом смысле полезна была она и в «Московском телеграфе». Но само собой разумеется, что последователь Кузена не мог примириться с гегелевскою философиею, и когда гегелевская философия проникла в русскую литературу, - ученики Кузена оказались отсталыми людьми, - и ничего нравственно преступного с их стороны не было в том, что они защищали свои убеждения и называли нелепым то, что говорили люди, опередившие их в умственном движении: нельзя обвинять человека за то, что другие, одаренные более свежими силами и большею решительностью, опередили его, - они правы, потому что ближе к истине, но и он не виноват, он только ошибается.

Новая критика опиралась на идеях, принадлежащих строгой и возвышенной системе Гегелевой философии, - вот первая и едва ли не важнейшая причина того, что Н. А. Полевой не понимал этой новой критики и не мог не восстать против нее как человек, одаренный живым и горячим характером. Что это несогласие в философских воззрениях было существенным основанием борьбы, видим из всего, что было писано и Н. А. Полевым и его молодым противником, - мы могли бы привести сотни примеров, но довольно будет и одного. Начиная свои критические статьи в «Русском вестнике», Н. А. Полевой предпосылает им profession de foi, в котором излагает свои принципы и показывает, чем будет отличаться «Русский вестник» от других журналов, и вот как он характеризует направление журнала, в котором господствовали новые воззрения:

В одном из журналов наших предлагали нам жалкие, уродливые обломки гегелевской схоластики, излагая ее языком, едва ли даже для самих издателей журнала понятным. Все еще устремляясь уничтожать прежнее, вследствие спутанных и перебитых теорий своих, но чувствуя необходимость каких-либо авторитетов, дико вопили о Шекспире, создавали себе крошечные идеальчики и преклоняли колени перед детскою игрою бедной самодельщины, а вместо суждений употребляли брань, как будто брань доказательство.

Видите ли, основным пунктом обвинения была приверженность к «гегелевской схоластике», и все остальные грехи противника выставляются как следствия этого основного заблуждения. Но почему же Полевой считает гегелевскую философию ошибочною? Потому что она для него непонятна, это прямо говорит он сам. Точно так же и противник его основным недостатком, главною причиною падения прежней романтической критики выставлял то, что она опиралась на шаткую систему Кузена, не знала и не понимала Гегеля.

И действительно, несогласие в эстетических убеждениях было только следствием несогласия в философских основаниях всего образа мыслей, - этим отчасти объясняется жестокость борьбы - из-за одного разногласия в чисто эстетических понятиях нельзя было бы так ожесточаться, тем более что в сущности оба противника заботились не столько о чисто эстетических вопросах, сколько вообще о развитии общества, и литература была для них драгоценна преимущественно в том отношении, что они понимали ее как могущественнейшую из сил, действующих на развитие нашей общественной жизни. Эстетические вопросы были для обоих по преимуществу только полем битвы, а предметом борьбы было влияние вообще на умственную жизнь.

Но что бы ни было существенным содержанием борьбы, поприщем ее были чаще всего эстетические вопросы, и нам должно припомнить, хотя беглым образом, характер эстетических убеждений школы, представителем которой был Н. А. Полевой, и показать ее отношения к новым воззрениям.