6f4922f45568161a8cdf4ad2299f6d23
Повествование в рассказе ведется от первого лица. Автор вспоминает случай из своей жизни, который произошел, когда он был еще мальчиком. Жил он тогда с бабушкой в селе. Однажды бабушка отправила его в лес за земляникой, пообещав, что если он наберет полный туесок ягод, то она привезет ему из города пряник в виде коня с розовой гривой. О таком прянике мечтали все мальчишки в деревне, и конечно же, автор решил без ягод из леса не возвращаться.
В лес он пошел вместе с ребятишками соседа – Левонтия. Соседи жили бедно, у них было много детей, а вот зарплаты хозяина постоянно не хватало. В день зарплаты жена соседа бегала по всему селу, возвращая долги, а спустя несколько дней уже снова бежала занимать. Но когда Левонтий получал зарплату, в доме царило веселье и начинался «пир горой».
Когда герой уже набрал несколько стаканов земляники, между детьми Левонтия завязалась драка – старший сын заметил, что остальные не собирают землянику, а едят ее. Во время драки они рассыпали и ту землянику, которую уже успели собрать, а потом решили отправится на речку. И тут они заметили, что у героя еще осталась земляника, тут же подговорив и его съесть все ягоды, что он и сделал.
Только вечером герой вспомнил о том, что так и не набрал ягод. Представив, что ему скажет бабушка, он не знал, что ему делать. И тут соседский мальчик Санька посоветовал ему набрать в туесок травы, а сверху присыпать ее земляникой – по виду можно подумать, что туесок полон ягод. Так он и сделал. Принес туесок бабушке, которая его похвалила. Проверять ягоды она не стала, чтобы не помять их – решила утром везти туесок в город, чтобы продать там ягоды. Выйдя на улицу, герой вновь встретил Саньку, которому и рассказал о том, что обман удался. За свое молчание Санька потребовал калачи, которые герой и утащил из дома. Ночью он долго не мог заснуть, вспоминая о том, как обманул бабушку. Утром он проснулся с твердым намерением тут же все рассказать, но опоздал – бабушка уже уехала в город.
Отправившись на реку с Санькой, герой увидел, как бабушка возвращается домой в лодке и грозит ему кулаком. Домой он вернулся только вечером, и тут же юркнул в кладовку, чтобы не встречаться с бабушкой. Он лежал в кладовке и вспоминал маму, которая утонула в реке, возвращаясь на лодке из города, где тоже продавала ягоды. Утром приехал дед, который велел герою попросить прощения у бабушки. Та его, конечно, долго ругала, но в конце концов, простила, и потом даже рассказывала всем соседям о том, что он вытворил. А пряник – коня с розовой гривой - она ему в городе все же купила.
События происходят в селе на берегу Енисея.
Бабушка пообещала внуку, что если он наберет в лесу туесок земляники, то она продаст ее в городе и купит ему пряник — белого коня с розовыми гривой и хвостом.
«Пряник можно сунуть под рубаху, бегать и слышать, как конь лягает копытами в голый живот. Холодея от ужаса — потерял, — хвататься за рубаху и со счастьем убеждаться— тут он, тут конь-огонь!»
Владельцу такого пряника от детей почет и уважение. Рассказывает мальчик (повествование ведется от первого лица) о «левонтьевских» ребятишках — детях соседа-лесозаготовщика.
Когда отец привозит деньги за лес, в доме пир горой. Жена Левонтия, тетка Васеня, «заполошная» — когда отдает долги, всегда передаст рубль, а то и два. Не любит считать деньги.
Бабушка их не уважает: несолидные они люди. Даже бани у них нет — моются в баньке у соседей.
Левонтий когда-то был моряком. Качал зыбку с младшеньким и пел песню:
Приплыл по акияну
Из Африки матрос,
Малютку облизьяну
Он в ящике привез...
В селе у всякой семьи «своя», коронная песня, которая глубже и полнее выражала чувства именно этой и никакой другой родни. «Я и поныне, как вспомню песню «Монах красотку полюбил», — так и вижу Бобровский переулок и всех бобровских, и мураши у меня по коже разбегаются от потрясенности».
Мальчик любит соседа, любит его песню про «облизьяну» и поплакать вместе со всеми над ее несчастной судьбой, любит попировать среди детишек. Бабушка сердится: «Нечего этих пролетарьев объедать!»
Однако Левонтий любил выпить, а выпивши, «бил остатки стекол в окнах,ругался, гремел, плакал.
На следующее утро он осколками стеклил окна, ремонтировал скамейки, стол и был полон раскаяния ».
С детьми дяди Левонтия герой отправился по землянику. Парнишки баловались, кидались друг в друга растрепанными берестяными туесками.
Старший (в этом походе) брат стал ругать младших, девочку и мальчика, за то, что они едят ягоды, а не собирают их для дома. Братья подрались, ягоды высыпались из медного чайника, куда их собирал старший.
Подавили в драке все ягоды.
Тогда и старший стал есть ягоды. «Исцарапанный, с шишками на голове от драк и разных других причин, с цыпками на руках и ногах, с красными окровенелыми глазами, Санька был вреднее и злее всех левонтьевских ребят».
А потом подбили и главного героя, на «слабо» взяли. Стараясь доказать, что он не жадина и не трус, мальчик высыпал свой почти полный туес на траву: «Ешьте!»
«Мне досталось всего несколько малюсеньких, гнутых ягодок с прозеленью. Жалко ягод. Грустно.
Тоска на сердце — предчувствует оно встречу с бабушкой, отчет и расчет. Но я напустил на себя отчаянность, махнул на все рукой — теперь уже все равно. Я мчался вместе с левонтьевскими ребятишками под гору, к речке, и хвастался:
— Я еще у бабушки калач украду!»
Хулиганство мальчишек жестокое: они поймали и растерзали рыбку «за некрасивый вид», убили ласточку камнем.
Санька забегает в темную пещеру и уверяет, что видел там нечистую силу — «пещерного домового».
Левонтьевские ребята издеваются над мальчиком: «Ох, влетит тебе от бабушки!» Они подучили его набить туесок травой, а сверху уложить слой ягод.
— Дитятко ты мое! — запричитала бабушка, когда я, замирая от страха, передал ей посудину. — Восподь тебе пособил, восподь! Уж куплю я тебе пряник, самый большущий. И пересыпать ягодки твои не стану к своим, прямо в этом туеске увезу...
Санька угрожает рассказать все бабушке и герою приходится украсть у своей единственной воспитательницы (он сирота) несколько калачей, чтобы Санька «нажрался».
Мальчик решает утром все рассказать бабушке. Но она рано утром уплыла в город продавать ягоды.
Герой идет с Санькой и младшими детьми на рыбалку, они ловят рыбу и жарят ее на костре. Вечно голодные дети съедают небогатый улов почти сырым.
Мальчик опять задумывается о своем проступке: «Зачем послушался левонтьевских? Вон как хорошо было жить... Может, лодка опрокинется и бабушка утонет? Нет уж, лучше пусть не опрокидывается. Мама утонула. Я нынче сирота. Несчастный человек. И пожалеть меня некому.
Левонтий только пьяный жалеет да еще дедушка — и все, бабушка только кричит, еще нет-нет да поддаст — у нее не задержится. Главное, дедушки нет. На заимке дедушка. Он бы не дал меня в обиду».
Тут опять начинает клевать рыба — да клюет хорошо. В самый разгар клева к месту рыбной ловли направляется лодка, где среди прочих сидит бабушка. Мальчик бросается наутек и отправляется к «двоюродному братишке Кеше, дяди Ваниному сыну, жившему здесь, на верхнем краю села».
Тетя Феня накормила мальчика, порасспрашивала обо всем, взяли за руку и отвела домой.
Она стала беседовать с бабушкой, а мальчик забился в кладовку.
Тетка ушла. «В избе не скрипели половицы, не ходила бабушка. Устала. Не ближний путь в город-то! Восемнадцать верст, да с котомкой Мне казалось, что, если я буду жалеть бабушку, думать про нее хорошо, она об этом догадается и все мне простит. Придет и простит. Ну разок и щелкнет, так что за беда! За такое дело и не разок можно...»
Вспоминает мальчик, в каком глубоком горе была бабушка, когда утонула его мать. Шестеро суток не могли увести рыдающую старуху с берега. Она все надеялась, что река смилостивится и вернет дочь живой.
Утром заснувший в кладовке мальчик слышал, как на кухне бабушка кому-то рассказывала:
— ...Культурная дамочка, в шляпке. «Я эти вот ягодки все куплю».
Пожалуйста, милости прошу. Ягодки-то, говорю, сиротинка горе мышный собирал...
Оказывается, приехал с заимки дедушка. Бабушка бранит его, что он слишком снисходителен: «Потатчик!»
Много заходит людей и бабушка всем рассказывает, что «утворил» ее внук. Это нисколько не мешает ей исполнять домашние дела: она носилась взад-вперед, доила корову, выгоняла ее к пастуху, вытряхивала половики, делала разные свои дела.
Дед утешает мальчика, советует ему пойти повиниться. Мальчик идет просить прощения.
«И срамила же меня бабушка! И обличала же! Только теперь, поняв до конца, в какую бездонную пропасть ввергло меня плутовство и на какую «кривую дорожку» оно меня еще уведет, коли я так рано взялся шаромыжничать, коли за лихим людом потянулся на разбой, я уж заревел, не просто раскаиваясь, а испугавшись, что пропал, что ни прощенья, ни возврата нету...»
Стыдно мальчику и страшно. И вдруг...
Бабушка позвала его и он увидел: «по скобленому кухонному столу, будто по огромной земле, с пашнями, лугами и дорогами, на розовых копытцах, скакал белый конь с розовой гривой.
— Бери, бери, че смотришь? Глядишь, за то еще когда омманешь баушку...
Сколько лет с тех пор прошло! Сколько событий минуло. Нет в живых дедушки, нет и бабушки, да и моя жизнь клонится к закату, а я все не могу забыть бабушкиного пряника — того дивного коня с розовой гривой».
1924–2001
В этой книжке есть рассказ «Васюткино озеро». Судьба его любопытна. В городе Игарке преподавал когда-то русский язык и литературу Игнатий Дмитриевич Рождественский, известный потом сибирский поэт. Преподавал он, как я теперь понимаю, свои предметы хорошо, заставлял нас «шевелить мозгами» и не слизывать из учебников изложения, а писать сочинения на вольные темы. Вот так он однажды предложил написать нам, пятиклассникам, о том, как прошло лето. А я летом заблудился в тайге, много дней провёл один и вот об этом обо всём и написал. Сочинение моё было напечатано в рукописном школьном журнале под названием «Жив». Много лет спустя я вспомнил о нём, попробовал восстановить в памяти. Так вот и получилось «Васюткино озеро» – мой первый рассказ для детей.
Рассказы, включённые в эту книжку, написаны в разное время. Почти все они о моей родине – Сибири, о далёком деревенском детстве, которое, несмотря на трудное время и сложности, связанные с ранней гибелью мамы, всё-таки было удивительно светлой и счастливой моей порой.
Васюткино озеро
Это озеро не отыщешь на карте. Небольшое оно. Небольшое, зато памятное Васютке. Ещё бы! Мала ли честь для тринадцатилетнего мальчишки – озеро, названное его именем! Пускай оно и не велико, не то что, скажем, Байкал, но Васютка сам нашёл его и людям показал. Да, да, не удивляйтесь и не думайте, что все озёра уже известны и что у каждого есть своё название. Много ещё, очень много в нашей стране безымянных озёр и речек, потому что велика наша Родина, и сколько по ней ни броди, всё будешь находить что-нибудь новое, интересное.
Рыбаки из бригады Григория Афанасьевича Шадрина – Васюткиного отца – совсем было приуныли. Частые осенние дожди вспучили реку, вода в ней поднялась, и рыба стала плохо ловиться: ушла на глубину.
Холодная изморозь и тёмные волны на реке нагоняли тоску. Не хотелось даже выходить на улицу, не то что выплывать на реку. Заспались рыбаки, рассолодели от безделья, даже шутить перестали. Но вот подул с юга тёплый ветер и точно разгладил лица людей. Заскользили по реке лодки с упругими парусами. Ниже и ниже по Енисею спускалась бригада. Но уловы по-прежнему были малы.
– Нету нам нынче фарту, – ворчал Васюткин дедушка Афанасий. – Оскудел батюшко Енисей. Раньше жили как Бог прикажет, и рыба тучами ходила. А теперь пароходы да моторки всю живность распугали. Придёт время – ерши да пескари и те переведутся, а об омуле, стерляди и осетре только в книжках будут читать.
Спорить с дедушкой – дело бесполезное, потому никто с ним не связывался.
Далеко ушли рыбаки в низовье Енисея и наконец остановились.
Лодки вытащили на берег, багаж унесли в избушку, построенную несколько лет назад учёной экспедицией.
Григорий Афанасьевич, в высоких резиновых сапогах с отвёрнутыми голенищами и в сером дождевике, ходил по берегу и отдавал распоряжения.
Васютка всегда немного робел перед большим, неразговорчивым отцом, хотя тот никогда его не обижал.
– Шабаш, ребята! – сказал Григорий Афанасьевич, когда разгрузка закончилась. – Больше кочевать не будем. Так, без толку, можно и до Карского моря дойти.
Он обошёл вокруг избушки, зачем-то потрогал рукой углы и полез на чердак, подправил съехавшие в сторону пластушины корья на крыше. Спустившись по дряхлой лестнице, он тщательно отряхнул штаны, высморкался и разъяснил рыбакам, что избушка подходящая, что в ней можно спокойно ждать осеннюю путину, а пока вести промысел паромами и перемётами. Лодки же, невода, плавные сети и всю прочую снасть надобно как следует подготовить к большому ходу рыбы.
Потянулись однообразные дни. Рыбаки чинили невода, конопатили лодки, изготовляли якорницы, вязали, смолили.
Раз в сутки они проверяли перемёты и спаренные сети – паромы, которые ставили вдали от берега.
Рыба в эти ловушки попадала ценная: осётр, стерлядь, таймень, частенько налим, или, как его в шутку называли в Сибири, поселенец. Но это спокойный лов. Нет в нём азарта, лихости и того хорошего, трудового веселья, которое так и рвётся наружу из мужиков, когда они полукилометровым неводом за одну тоню вытаскивают рыбы по нескольку центнеров.
Совсем скучное житьё началось у Васютки. Поиграть не с кем – нет товарищей, сходить некуда. Одно утешало: скоро начнётся учебный год и мать с отцом отправят его в деревню. Дядя Коляда, старшина рыбосборочного бота, уже учебники новые из города привёз. Днём Васютка нет-нет да и заглянет в них от скуки.
Вечерами в избушке становилось людно и шумно. Рыбаки ужинали, курили, щёлкали орехи, рассказывали были и небылицы. К ночи на полу лежал толстый слой ореховой скорлупы. Трещала она под ногами, как осенний ледок на лужах.
Орехами рыбаков снабжал Васютка. Все ближние кедры он уже обколотил. С каждым днём приходилось забираться всё дальше и дальше в глубь леса. Но эта работа была не в тягость. Мальчишке нравилось бродить. Ходит себе по лесу один, напевает, иногда из ружья пальнёт.
Васютка проснулся поздно. В избушке одна мать. Дедушка Афанасий ушёл куда-то. Васютка поел, полистал учебники, оборвал листок календаря и с радостью отметил, что до первого сентября осталось всего десять дней.
Мать недовольно сказала:
– К ученью надо готовиться, а ты в лесу пропадаешь.
– Чего ты, мамка? Орехи кто-то должен добывать? Должен. Охота ведь рыбакам пощёлкать вечером.
– «Охота, охота»! Надо орехов, так пусть сами ходят. Привыкли парнишкой помыкать да сорить в избе.
Мать ворчит по привычке, потому что ей не на кого больше ворчать.
Когда Васютка с ружьём на плече и с патронташем на поясе, похожий на коренастого, маленького мужичка, вышел из избы, мать привычно строго напомнила:
– Ты от затесей далеко не отходи – сгинешь. Хлеба взял ли с собой?
– Да зачем он мне? Каждый раз обратно приношу.
– Не разговаривай! На вот краюшку. Не задавит она тебя. Спокон веку так заведено, мал ещё таёжные законы переиначивать.
Тут уж с матерью не поспоришь. Таков старинный порядок: идёшь в лес – бери еду, бери спички.
Васютка покорно сунул краюшку в мешок и поспешил исчезнуть с глаз матери, а то ещё придерётся к чему-нибудь.
Весело насвистывая, шёл он по тайге, следил за пометками на деревьях и думал о том, что, наверное, всякая таёжная дорога начинается с затесей. Сделает человек зарубку на одном дереве, отойдёт немного, ещё топором тюкнет, потом ещё. За этим человеком пойдут другие люди; собьют каблуками мох с валежин, притопчут траву, ягодники, отпечатают следы в грязи – и получится тропинка. Лесные тропинки узенькие, извилистые, что морщинки на лбу дедушки Афанасия. Только иные тропинки зарастают со временем, а уж морщинки-то на лице едва ли зарастут.
Склонность к пространным рассуждениям, как у всякого таёжника, появилась у Васютки. Он ещё долго думал бы о дороге и о всяких таёжных разностях, если бы не скрипучее кряканье где-то над головой.
«Кра-кра-кра!..» – неслось сверху, будто тупой пилой резали крепкий сук.
Васютка поднял голову. На самой вершине старой взлохмаченной ели увидел кедровку. Птица держала в когтях кедровую шишку и орала во всё горло. Ей так же горласто откликались подруги. Васютка не любил этих нахальных птиц. Он снял с плеча ружьё, прицелился и щёлкнул языком, будто на спуск нажал. Стрелять он не стал. Ему уже не раз драли уши за попусту сожжённые патроны. Трепет перед драгоценным «припасом» (так называют сибирские охотники порох и дробь) крепко вбит в сибиряков отроду.
– «Кра-кра!» – передразнил Васютка кедровку и запустил в неё палкой.
Досадно было парню, что не может он долбануть птицу, даром что ружьё в руках. Кедровка перестала кричать, неторопливо ощипалась, задрала голову, и по лесу снова понеслось её скрипучее «кра!».
– Тьфу, ведьма проклятая! – выругался Васютка и пошёл.
Ноги мягко ступали по мху. На нём там и сям валялись шишки, попорченные кедровками. Они напоминали комочки сотов. В некоторых отверстиях шишек, как пчёлки, торчали орехи. Но пробовать их бесполезно. Удивительно чуткий клюв у кедровки: пустые орехи птица даже не вынимает из гнёздышка. Васютка поднял одну шишку, осмотрел её со всех сторон и покачал головой:
– Эх и пакость же ты!
Бранился Васютка так, для солидности. Он ведь знал, что кедровка – птица полезная: она разносит по тайге семена кедра.
Наконец Васютка облюбовал дерево и полез на него. Намётанным глазом он определил: там, в густой хвое, упрятались целые выводки смолистых шишек. Он принялся колотить ногами по разлапистым веткам кедра. Шишки так и посыпались вниз.
Васютка слез с дерева, собрал их в мешок. Потом оглядел окружающий лес и облюбовал ещё один кедр.
– Обобью и этот, – сказал он. – Тяжеловато будет, пожалуй, да ничего, донесу.
Вдруг впереди Васютки что-то сильно захлопало. Он вздрогнул от неожиданности и тут же увидел поднимающуюся с земли большую чёрную птицу. «Глухарь!» – догадался Васютка, и сердце его замерло. Стрелял он и уток, и куликов, и куропаток, но глухаря подстрелить ему ещё не доводилось.
Глухарь перелетел через мшистую поляну, вильнул между деревьями и сел на сухостоину. Попробуй подкрадись!
Мальчик стоял неподвижно и не спускал глаз с огромной птицы. Вдруг он вспомнил, что глухаря часто берут с собакой. Охотники рассказывали, что глухарь, сидя на дереве, с любопытством смотрит вниз, на заливающуюся лаем собаку, а порой и подразнивает её. Охотник тем временем незаметно подходит с тыла и стреляет.
Васютка же, как назло, не позвал с собою Дружка. Обругав себя шёпотом за оплошность, Васютка пал на четвереньки, затявкал, подражая собаке, и стал осторожно продвигаться вперёд. От волнения голос у него прерывался. Глухарь замер, с любопытством наблюдая эту интересную картину. Мальчик расцарапал себе лицо, порвал телогрейку, но ничего этого не замечал. Перед ним наяву глухарь!
… Пора! Васютка быстро встал на одно колено и попытался с маху посадить на мушку забеспокоившуюся птицу. Наконец унялась дрожь в руках, мушка перестала плясать, кончик её задел глухаря… Тр-рах! – и чёрная птица, хлопая крыльями, повалилась вниз. Не коснувшись земли, она выпрямилась и полетела в глубь леса.
«Ранил!» – встрепенулся Васютка и бросился за подбитым глухарём.
Только теперь он догадался, в чём дело, и начал беспощадно корить себя:
– Мелкой дробью грохнул. А что ему мелкой-то? Он чуть не с Дружка!..
Птица уходила небольшими перелётами. Они становились всё короче и короче. Глухарь слабел. Вот он уже, не в силах поднять грузное тело, побежал.
«Теперь всё – догоню!» – уверенно решил Васютка и припустил сильнее. До птицы оставалось совсем недалеко.
Быстро скинув с плеча мешок, Васютка поднял ружьё и выстрелил. В несколько прыжков очутился возле глухаря и упал на него животом.
– Стоп, голубчик, стоп! – радостно бормотал Васютка. – Не уйдёшь теперь! Ишь какой прыткий! Я, брат, тоже бегаю – будь здоров!
Васютка с довольной улыбкой гладил глухаря, любуясь чёрными с голубоватым отливом перьями. Потом взвесил в руке. «Килограммов пять будет, а то и полпуда, – прикинул он и сунул птицу в мешок. – Побегу, а то мамка наподдаст по загривку».
Думая о своей удаче, Васютка, счастливый, шёл по лесу, насвистывал, пел, что на ум приходило.
Вдруг он спохватился: где же затеси? Пора уж им быть.
Он посмотрел кругом. Деревья ничем не отличались от тех, на которых были сделаны зарубки. Лес стоял неподвижно-тихий в своей унылой задумчивости, такой же редкий, полуголый, сплошь хвойный. Лишь кое-где виднелись хилые берёзки с редкими жёлтыми листьями. Да, лес был такой же. И всё же от него веяло чем-то чужим…
Васютка круто повернул назад. Шёл он быстро, внимательно присматриваясь к каждому дереву, но знакомых зарубок не было.
– Ффу-ты, чёрт! Где же затеси? – Сердце у Васютки сжалось, на лбу выступила испарина. – Всё этот глухарина! Понёсся, как леший, теперь вот думай, куда идти, – заговорил Васютка вслух, чтобы отогнать подступающий страх. – Ничего, сейчас посоображаю и найду дорогу. Та-ак… Почти голая сторона у ели – значит, в ту сторону север, а где ветвей больше – юг. Та-ак…
После этого Васютка пытался припомнить, на какой стороне деревьев сделаны зарубки старые и на какой – новые. Но этого-то он и не приметил. Затеси и затеси.
– Эх, дубина!
Страх начал давить ещё сильнее. Мальчик снова заговорил вслух:
– Ладно, не робей. Найдём избушку. Надо идти в одну сторону. На юг надо идти. У избушки Енисей поворот делает, мимо никак не пройдёшь. Ну вот, всё в порядке, а ты, чудак, боялся! – хохотнул Васютка и бодро скомандовал себе: – Шагом арш! Эть, два!
Но бодрости хватило ненадолго. Затесей всё не было и не было. Порой мальчику казалось, что он ясно видит их на тёмном стволе. С замирающим сердцем бежал он к дереву, чтобы пощупать рукой зарубку с капельками смолы, но вместо неё обнаруживал шершавую складку коры. Васютка уже несколько раз менял направление, высыпал из мешка шишки и шагал, шагал…
В лесу сделалось совсем тихо. Васютка остановился и долго стоял прислушиваясь. Тук-тук-тук, тук-тук-тук… – билось сердце. Потом напряжённый до предела слух Васютки уловил какой-то странный звук. Где-то слышалось жужжание.
Вот оно замерло и через секунду снова донеслось, как гудение далёкого самолёта. Васютка нагнулся и увидел у ног своих истлевшую тушку птицы. Опытный охотник – паук растянул над мёртвой птичкой паутину. Паука уже нет – убрался, должно быть, зимовать в какое-нибудь дупло, а ловушку бросил. Попалась в неё сытая, крупная муха-плевок и бьётся, бьётся, жужжит слабеющими крыльями.
Что-то начало беспокоить Васютку при виде беспомощной мухи, влипшей в тенёта. И тут его будто стукнуло: да ведь он заблудился!
Открытие это было настолько простым и потрясающим, что Васютка не сразу пришёл в себя.
Он много раз слышал от охотников страшные рассказы о том, как блуждают люди в лесу и погибают иногда, но представлял это совсем не так. Уж очень просто всё получилось. Васютка ещё не знал, что страшное в жизни часто начинается очень просто.
Оцепенение длилось до тех пор, пока Васютка не услышал какой-то таинственный шорох в глубине потемневшего леса. Он вскрикнул и бросился бежать. Сколько раз он спотыкался, падал, вставал и снова бежал, Васютка не знал.
Наконец он заскочил в бурелом и начал с треском продираться сквозь сухие колючие ветви. Потом упал с валежин вниз лицом в сырой мох и замер. Отчаяние охватило его, и сразу не стало сил. «Будь что будет», – отрешённо подумал он.
В лес бесшумно, как сова, прилетела ночь. А с нею и холод. Васютка почувствовал, как стынет взмокшая от пота одежда.
«Тайга, наша кормилица, хлипких не любит!» – вспомнились ему слова отца и дедушки. И он стал припоминать всё, чему его учили, что знал из рассказов рыбаков и охотников.
Перво-наперво надо развести огонь. Ладно, что спички захватил из дому. Пригодились спички.
Васютка обломал нижние сухие ветки у дерева, ощупью сорвал пучок сухого мха-бородача, искрошил мелко сучки, сложил всё в кучку и поджёг. Огонёк, покачиваясь, неуверенно пополз по сучкам. Мох вспыхнул – вокруг посветлело. Васютка подбросил ещё веток. Между деревьями зашарахались тени, темнота отступила подальше. Монотонно зудя, на огонь налетело несколько комаров – веселее с ними.
Бабушка возвратилась от соседей и сказала мне, что левонтьевские ребятишки собираются на увал по землянику, и велела сходить с ними.
Наберешь туесок. Я повезу свои ягоды в город, твои тоже продам и куплю тебе пряник.
Конем, баба?
Конем, конем.
Пряник конем! Это ж мечта всех деревенских малышей. Он белый-белый, этот конь. А грива у него розовая, хвост розовый, глаза розовые, копыта тоже розовые. Бабушка никогда не позволяла таскаться с кусками хлеба. Ешь за столом, иначе будет худо. Но пряник - совсем другое дело. Пряник можно сунуть под рубаху, бегать и слышать, как конь лягает копытами в голый живот. Холодея от ужаса - потерял, - хвататься за рубаху и со счастьем убеждаться - тут он, тут конь-огонь!
С таким конем сразу почету сколько, внимания! Ребята левонтьевские к тебе так и этак ластятся, и в чижа первому бить дают, и из рогатки стрельнуть, чтоб только им позволили потом откусить от коня либо лизнуть его. Когда даешь левонтьевскому Саньке или Таньке откусывать, надо держать пальцами то место, по которое откусить положено, и держать крепко, иначе Танька или Санька так цапнут, что останется от коня хвост да грива.
Левонтий, сосед наш, работал на бадогах вместе с Мишкой Коршуковым. Левонтий заготовлял лес на бадоги, пилил его, колол и сдавал на известковый завод, что был супротив села, по другую сторону Енисея. Один раз в десять дней, а может, и в пятнадцать я точно не помню, - Левонтий получал деньги, и тогда в соседнем доме, где были одни ребятишки и ничего больше, начинался пир горой. Какая-то неспокойность, лихорадка, что ли, охватывала не только левонтьевский дом, но и всех соседей. Ранним еще утром к бабушке забегала тетка Васеня - жена дяди Левонтия, запыхавшаяся, загнанная, с зажатыми в горсти рублями.
Да стой ты, чумовая! - окликала ее бабушка. - Сосчитать ведь надо.
Тетка Васеня покорно возвращалась, и, пока бабушка считала деньги, она перебирала босыми ногами, ровно горячий конь, готовый рвануть, как только приотпустят вожжи.
Бабушка считала обстоятельно и долго, разглаживая каждый рубль. Сколько я помню, больше семи или десяти рублей из «запасу» на черный день бабушка никогда Левонтьихе не давала, потому как весь этот «запас» состоял, кажется, из десятки. Но и при такой малой сумме заполошная Васеня умудрялась обсчитаться на рубль, когда и на целый трояк.
Ты как же с деньгами-то обращаешься, чучело безглазое! напускалась бабушка на соседку. - Мне рупь, другому рупь! Что же это получится? Но Васеня опять взметывала юбкой вихрь и укатывалась.
Передала ведь!
Бабушка еще долго поносила Левонтьиху, самого Левонтия, который, по ее убеждению, хлеба не стоил, а вино жрал, била себя руками по бедрам, плевалась, я подсаживался к окну и с тоской глядел на соседский дом.
Стоял он сам собою, на просторе, и ничего-то ему не мешало смотреть на свет белый кое-как застекленными окнами - ни забор, ни ворота, ни наличники, ни ставни. Даже бани у дяди Левонтия не было, и они, левонтьевские, мылись по соседям, чаще всего у нас, натаскав воды и подводу дров с известкового завода переправив.
В один благой день, может быть, и вечер дядя Левонтий качал зыбку и, забывшись, затянул песню морских скитальцев, слышанную в плаваниях, - он когда-то был моряком.
Приплыл по акияну
Из Африки матрос,
Малютку облизьяну
Он в ящике привез…
Семейство утихло, внимая голосу родителя, впитывая очень складную и жалостную песню. Село наше, кроме улиц, посадов и переулков, скроено и сложено еще и попесенно - у всякой семьи, у фамилии была «своя», коронная песня, которая глубже и полнее выражала чувства именно этой и никакой другой родни. Я и поныне, как вспомню песню «Монах красотку полюбил», - так и вижу Бобровский переулок и всех бобровских, и мураши у меня по коже разбегаются от потрясенности. Дрожит, сжимается сердце от песни «шахматовского колена»: «Я у окошечка сидела, Боже мой, а дождик капал на меня». И как забыть фокинскую, душу рвущую: «Понапрасну ломал я решеточку, понапрасну бежал из тюрьмы, моя милая, родная женушка у другого лежит на груди», или дяди моего любимую: «Однажды в комнате уютной», или в память о маме-покойнице, поющуюся до сих пор: «Ты скажи-ка мне, сестра…» Да где же все и всех-то упомнишь? Деревня большая была, народ голосистый, удалой, и родня в коленах глубокая и широкая.
Но все наши песни скользом пролетали над крышей поселенца дяди Левонтия - ни одна из них не могла растревожить закаменелую душу боевого семейства, и вот на тебе, дрогнули левонтьевские орлы, должно быть, капля-другая моряцкой, бродяжьей крови путалась в жилах детей, и она-то размыла их стойкость, и когда дети были сыты, не дрались и ничего не истребляли, можно было слышать, как в разбитые окна, и распахнутые двери выплескивается дружный хор:
Сидит она, тоскует
Все ночи напролет
И песенку такую
О родине поет:
«На теплом-теплом юге,
На родине моей,
Живут, растут подруги
И нет совсем людей…»
Дядя Левонтий подбуровливал песню басом, добавлял в нее рокоту, и оттого и песня, и ребята, и сам он как бы менялись обликом, красивше и сплоченней делались, и текла тогда река жизни в этом доме покойным, ровным руслом. Тетка Васеня, непереносимой чувствительности человек, оросив лицо и грудь слезьми, подвывая в старый прожженный фартук, высказывалась насчет безответственности человеческой - сгреб вот какой-то пьяный охламон облизьянку, утащил ее с родины невесть зачем и на че? А она вот, бедная, сидит и тоскует все ночи напролет… И, вскинувшись, вдруг впивалась мокрыми глазами в супруга - да уж не он ли, странствуя по белу свету, утворил это черно дело?! Не он ли свистнул облизьянку? Он ведь пьяный не ведает, чего творит!
Дядя Левонтий, покаянно принимающий все грехи, какие только возможно навесить на пьяного человека, морщил лоб, тужась понять: когда и зачем он увез из Африки обезьяну? И, коли увез, умыкнул животную, то куда она впоследствии делась?
Весною левонтьевское семейство ковыряло маленько землю вокруг дома, возводило изгородь из жердей, хворостин, старых досок. Но зимой все это постепенно исчезало в утробе русской печи, раскорячившейся посреди избы.
Танька левонтьевская так говаривала, шумя беззубым ртом, обо всем ихнем заведенье:
Зато как тятька шурунет нас - бегишь и не запнешша.
Сам дядя Левонтий в теплые вечера выходил на улицу в штанах, державшихся на единственной медной пуговице с двумя орлами, в бязевой рубахе, вовсе без пуговиц. Садился на истюканный топором чурбак, изображавший крыльцо, курил, смотрел, и если моя бабушка корила его в окно за безделье, перечисляла работу, которую он должен был, по ее разумению, сделать в доме и вокруг дома, дядя Левонтий благодушно почесывался.
1Краткое содержание Конь с розовой гривой
В одной сибирской глубинке на берегу реки Енисей жил мальчик с бабушкой . Однажды она его послала за земляникой с соседскими ребятами. Собранную ягоду обещала продать в городе и купить ему «пряник конем». Пряник был белый в виде коня, облитый розовой глазурью там, где грива, хвост, глаза и копыта. В те времена о таком прянике мальчик мог только мечтать. Он гарантировал почет и уважение среди других деревенских ребят.
Чаще всего он играл с левонтьевскими ребятами, что жили по соседству. Их отец был бывшим моряком, нынче лесозаготовщиком, который раз в месяц приносил зарплату. Тогда в доме стоял пир горой. Отец любил выпивать, а мать, тетка Васёна, часто занимала у соседей деньги, в том числе и у бабушки мальчика. Бабушка не любила, чтобы он бывал у них, называла их «пролетариями», несолидными людьми. У них даже бани дома не было, все время мылись у соседей. Дядя Левонтий когда немного выпивал, пел песни, сажал мальчика за стол, угощал сладостями, жалел его, как сироту, но только он напивался, то все сразу разбегались. Дядя начинал ругаться, бить стекла в окнах, посуду, он чём утром сильно жалел.
Так с левонтьевскими ребятишками он пошел на увал за ягодами. Уже было собрано достаточно ягод, когда ребята затеяли меж собой драку. Старший заметил, что младшие вместо того, чтобы класть ягоду в посуду, кладут себе в рот и стал их ругать. В драке вся собранная ягода рассыпалась, помялась и была съедена. Затем все вместе решили спуститься к Фокинской речке, но тут заметили, что у мальчика еще осталась земляника. Санька , самый вредный из левонтьевских ребят, подбил его на «слабо» съесть все ягоды. Чтобы доказать, что он не жадина, мальчик высыпал все на траву и сказал: «Ешьте!». Самому достались всего несколько кривых, малюсеньких ягод с прозеленью. Жалко было, но что поделаешь.
О том, что его туесок опустел, он вспомни только к вечеру. От мысли, что бабушка устроит ему отчет да расчет становилось страшно, но он не показывал. Напустил на себя важный вид и еще говорил, что калач у нее украдет. А сам бабушку, как огня, боялся. Катерина Петровна, это не тетка Васена, ей не так просто соврать. По дороге левонтьевские ребятишки вели себя ужасно, много хулиганили. То ласточку убили камнем, то рыбку растерзали за некрасивый вид. Мальчика они подучили напихать в туесок травы, а сверху уложить слой ягод, чтобы бабушка не догадалась. Так и сделали.
Бабушка их радостно встретила, взяла посудину с ягодой и обещала купить мальчику самый большой пряник. А он весь трясся от страха, чуя, что обман скоро раскроется. К тому же, Санька на улице стал говорить, что выдаст его, если тот калач не принесет. За его молчание пришлось не один калач стащить. Всю ночь мальчик мучился, не спал. Утром решил во всем признаться, но бабушку не застал. Она уже уехала в город с «обманным» туеском. Мальчик жалел, что заимка деда находилась далеко. Там было спокойно, тихо и дед в обиду бы его не дал. Вскоре, от безделья он пошел с Санькой на речку рыбачить. Вечно голодные дети съели небогатый улов.
Из-за мыса показалась какая-то лодка. В ней сидела бабушка и грозила ему кулаком. Дома он спрятался в кладовке и думал о своем поступке, вспоминал о матери. Она когда-то тоже ездила в город торговать ягодой. Однажды лодка перевернулась и она утонула. На следующее утро приехал дед с заимки. Он посоветовал мальчику поговорить с бабушкой и попросить прощения. Ох, и срамила же она его, обличала в обмане, а потом посадила завтракать. А коня пряничного она ему все-таки привезла, такого дивного с розовой гривой. Столько лет прошло с тех пор, столько событий минуло, а он никак не мог забыть бабушкиного пряника.
