Тема: Джонатан Свифт “Путешествия Гулливера” Путешествие к лилипутам. Путешествие к великанам.

Цели:

• вызвать интерес детей к внимательному чтению классических литературных произведений;
• развивать память, связную речь;
• учить обобщать, сравнивать, выделять главное, давать чёткие ответы на поставленные по содержанию литературного произведения вопросы;
• выявить среди учащихся класса вдумчивых читателей.

Оборудование: выставка детских иллюстраций к книге, портрет писателя, книга “Путешествия Гулливера” (Москва, АСТ, Астрель, ОНИКС 21 век, 2004 г.); шарфы трёх цветов: красный, жёлтый, зелёный (вместо дорожек), таблицы для жюри, перечень вопросов с ответами для жюри, призы, медали “Умник”, плакат “Умники и умницы”, фонограмма “ – ” песни “Учат в школе” (слова переделанной песни дети учат на уроке музыки или в группе продлённого дня).

ХОД МЕРОПРИЯТИЯ

I. Организационный момент

II. Сообщение темы и правил проведения интеллектуального ринга

Представление жюри.

III. Вступительное слово

Ученик-помощник рассказывает кратко биографию писателя.

IV. Заявочная викторина

Участвуют все дети. За лучший ответ – приз.

Вопросы викторины

• Какие черты характера Гулливера помогли ему получить относительную свободу в плену у лилипутов?

(С. 91. Безупречное поведение в сочетании с рассудительностью и тактичностью.)

• Как в Лилипутии относились к ябедам и доносчикам?

(С. 122. Их поощряли, если доносы оказывались правдой. Но карали жёстко, если уличали во лжи.)

• Знания какой науки помогали лилипутам отлично строить, кроить и шить?

(С. 125. Знание математики.)

• Что случилось 21 сентября 1701 года?

(Гулливер покинул страну лилипутов на лодке, которую он нашёл и отремонтировал.)

• По каким дням Гулливер не выступал в представлениях в стране великанов?

(Он не выступал по средам. Там этот день считался выходным днём.)

• Какая черта характера заставила фермера повезти Гулливера выступать в столицу?

(Алчность, жадность.)

• Сколько лет жил у великанов Гулливер?

(Два года.)

Подведение итогов викторины.

V. Музыкальная пауза

Дети исполняют песню “Гулливер”.

Путешествовать мечтал
И врачом хорошим стал,
Изучал морское дело даже в школе.
Триста лет для всех пример,
Даже имя “Гулливер”
Знают дети в каждой школе, каждой школе.

В Лилипутию попал,
Их законы соблюдал.
И заботился о маленьком народе.
Великанов удивлял,
Никогда не унывал
И однажды оказался на свободе.

VI. Приглашаются участники игры

Это ребята, которые прочитали книгу раньше других детей класса, сделали иллюстрации, активно работали на уроках внеклассного чтения по книге Д. Дефо. Этим ребятам перед началом первого конкурса вручают медали “Умник” – за усердие при подготовке к игре.

VII. Первый конкурс. Конкурс переводчиков с языков лилипутов и великанов

Участникам выдаются карточки.

Задание:

• Надо правильно соотнести имена собственные на языке лилипутов и великанов с их переводом на наш язык.

1) Бельфаборак. (Столица страны лилипутов.)
2) Флимнап. (Имя министра финансов Лилипутии.)
3) Квинбус Флестрин. (Человек-Гора.)
4) Грильдриг. (Мальчик с пальчик.)
5) Глюмдальклич. (Маленькая кормилица.)
6) Бробдиньяг. (Название страны великанов.)

VIII. Второй конкурс. Домашнее задание

Дома дети готовили ответ на вопрос:

– Чему учит книга Д. Дефо “Путешествия Гулливера”?

Подведение итогов после двух конкурсов. Выбор участниками цвета шарфика.

IX. Третий конкурс

Первые вопросы участникам.

• Откуда, по мнению учёных Лилипутии, прибыл Квинбус-Флестрин (Человек-Гора)?

(С. 39, 40, 41.)

• Какому умению (искусству) обучали сыновей знатных лиц Лилипутии? Кто в Лилипутии в этом искусстве был самым ловким?

(Танцевальное искусство на канате. Министр финансов Флимнап.)

• Что именно удивило Гулливера в столице лилипутов?

(“Нигде в столице я не заметил и следа грязи и беспорядка. Не было домов ниже, чем в три этажа.”)

X. Четвёртый конкурс

Вторые вопросы участникам.

• Какой случай послужил причиной вражды между Лилипутией и жителями острова Блефуску?

(Случай с яйцом. Жители разделились на остроконечников и тупоконечников.
Тупоконечники нашли приют, покровительство на острове Блефуску. С этим не хотел мириться король Лилипутии.)

• Что требовал король лилипутов от послов Блефуску при заключении мирного договора?

(Писать договор на языке лилипутов, хотя оба народа говорили на двух языках и прекрасно понимали друг друга.)

• Какое отношение было у лилипутов к врачам? Почему?

(С. 124. Они очень берегли здоровье, укрепляли его, крайне редко болели. Профессия врача там просто не была востребована.)

XI. Пятый конкурс

Третьи вопросы участникам.

• Почему фермер решил продать Гулливера?

(Гулливер ослаб, потерял аппетит и мог умереть. Фермер хотел извлечь выгоду от продажи Гулливера за 1000 золотых монет.)

• Почему, по мнению Гулливера, страну великанов не посещают моряки, а сами великаны не знают о существовании других народов?

(Страна великанов находилась на полуострове без удобных бухт для стоянки кораблей, а на севере была цепь гор с опасными действующими вулканами.)

• Какая проблема возникла у Гулливера после его возвращения из страны великанов?

(Все и всё казалось ему чрезмерно маленьким: дома, люди, вещи.)

Вопросы для блицтурниров.

• Чем удивила Гулливера манера письма лилипутов?

(С. 120. Они писали наискосок бумаги.)

• Какой вид спорта, по мнению королевы, был полезен Гулливеру?

(Гребля на лодке с вёслами.)

• Что очень удивляло поваров, короля, жителей, когда Гулливер ел мясо крупных животных?

(С. 128. Он ел их вместе с костями.)

• Что подарил Гулливер капитану корабля, спасшего его?

(С. 302. Зуб девочки, который вырвали по ошибке. Зуб дали Гулливеру по его просьбе.)

XII. Призовые вопросы для всех ребят

За два верных ответа – медаль “Умник”.

• Что при обыске Гулливер скрыл от лилипутов? Для чего?

(С. 60. Очки и подзорную трубу.)

• Каким образом испытывал ловкость своих министров сам король?

(С. 64. С помощью длинной палки. Первые сановники не дорожили своими жизнями и рисковали ради карьеры.)

• По возвращении из Лилипутии в Англию Гулливер уже через два месяца написал: “На меня посыпался золотой дождь.” Что это за дождь?

(Гулливер за высокую плату показывал жителям Англии своё маленькое стадо, привезённое из Лилипутии.)

• Кем считал Гулливера король великанов?

(С. 221. Игровым автоматом или уродом, который родился в стране великанов.)

• Как был наказан придворный карлик за свои злые шутки над Гулливером?

(Его высекли, заставили выпить сливки, в которых побывал Гулливер. Королева подарила карлика злой богатой даме.)

XIII. Подведение итогов

Зачисление в клуб “Умники и умницы” тех, кто получил медали “Умник”.

Поздравление победителей с вручением призов, дипломов. Фотографирование.

Образец карточки к первому конкурсу.

Образец карточки для членов жюри.

№ п/п	Ф.И. уч-ка	Перевод		Цвет шарфа	1-й вопрос	2-й вопрос	3-й вопрос	Блиц	Итоги игры
1.
2.
3.
		2 мин., № места	1 мин., + или –		1 мин., + или –	1 мин., + или –	1 мин., + или –	1 мин., + или –

Более чем полвека посвятил Толстой писательскому труду: литература, искусство были для него делом нужным и важным. Л.Н.Толстой выступал не только творцом, но и борцом за народность и реализм в искусстве. Свои мысли об искусстве он высказывал в статьях, в книгах, в письмах к писателям, художникам, артистам, в беседах с ними, - а встретиться с Толстым, побывать в его московском доме в Хамовниках и в Ясной Поляне стремились многие выдающиеся деятели русской культуры. Среди них – писатели А.П.Чехов, В.Г.Короленко, А.М.Горький и многие другие. От них остались воспоминания об этом великом деятеле русской литературе.

«60 лет звучал суровый и праведный голос, обличавший всех и всё; он рассказал нам о русской жизни почти столько же, как вся остальная наша литература. Историческое значение работы Толстого уже теперь понимается как итог всего пережитого русским обществом за весь XIX век, и книги его останутся в веках, как памятник упорного труда сделанного гением» «Этот человек сделал поистине огромное дело, дал итог пережитого за целый век и дал его с изумительной правдивостью, силой и красотой» «Не зная Толстого - нельзя считать себя знающим свою страну, нельзя считать себя культурным человеком» …нет человека более достойного имени гения, более сложного, противоречивого и во всём прекрасного… Весь мир, вся земля смотрит на него… отовсюду к нему протянуты живые, трепетные нити… А.М.Горький.

«Я снова усиленнено занялся чтением…Дороже всех мне тогда был Толстой, как автор повестей «Крейцерова соната» и «Смерть Ивана Ильича»… я был так восхищен и потрясен жизненностью картин, которые мне в них открывались, что меня внезапно озарила мысль, как бы совсем новая для меня: как чудесно было бы стать писателем. Если бы можно было писать, как Толстой, и заставить весь мир прислушаться!» Теодор Драйзер

«А граф Толстой, которого я писал, интересный человек, даже удивительный. Я провел с ним несколько дней и, признаюсь, все время был в возбужденном состоянии. На гения смахивает…» «Я помню удовольствие в первый раз от встречи с человеком, у которого все детальные суждения крепко связаны с общими положениями, как радиусы с центром. О чем бы речь ни шла… суждение поражало своеобразностью точки зрения» И.Н.Крамской

«Вот, наконец, преемник Гоголя, нисколько на него не похожий, как оно и следовало» «Есть тут вещи, которые не умрут, пока будет существовать русская речь. В этом романе столько красот первоклассных, такая жизнестойкость, и правда, и свежесть, что нельзя не сознаться, что с появлением «Войны и мира» Толстой стал на первое место между всеми нашими современными писателями» И.С.Тургенев

«Чрезвычайная наблюдательность, тонкий анализ душевных движений, отчетливость и поэзия в картинках природы, изящная простота - отличительные черты таланта графа Толстого» «Особенность таланта графа Толстого состоит в том, что он не ограничивается изображением результатов психического процесса: его интересует сам процесс,- и едва уловимые явления этой внутренней жизни, сменяющиеся одно другим с чрезвычайной быстротой и неистощимым разнообразием, мастерски изображаются графом Толстым. Есть живописцы, которые знамениты искусством уловлять мерцающее отражение луча на быстро катящихся волнах, трепетание света на шелестящих листьях, переливы его на изменчивых очертаниях облаков: о них по преимуществу говорят, что они умеют уловлять жизнь природы. Нечто подобное делает граф Толстой относительно таинственнейших движений психической жизни. В этом состоит, как нам кажется, совершенно оригинальная черта его таланта. Из всех замечательных русских писателей он один мастер на это дело.»

«… он чрезвычайно внимательно изучал тайны жизни человеческого духа в самом себе; это знание драгоценно не только потому, что доставило ему возможность написать картины внутренних движений человеческой мысли,…, но еще,быть может, больше потому, что дало ему прочную основу для изучения человеческой жизни вообще, для разгадывания характеров и пружин действия,борьбы страстей и впечатлений» «Есть в таланте г.Толстого еще другая сила, сообщающая его произведениям совершенно особенное достоинство своею чрезвычайно замечательной свежестью,- чистота нравственного чувства.» Эти две черты - глубокое знание тайных движений психической жизни и непосредственная чистота нравственного чувства, придающие теперь особенную физиономию произведениям графа Толстого, останутся существенными чертами его таланта, какие бы новые стороны ни выказались в нём при дальнейшем его развитии Н.Г.Чернышевский

«Как эпический писатель Толстой – наш общий учитель; он учит нас наблюдать человека и во внешних проявлениях, выражающих его природу, и в скрытых движениях его души…Толстой дает нам также пример непревзойденного интеллектуального благородства, мужества и великодушия. С героическим спокойствием, с суровой добротой он изобличал преступления общества, все законы которого преследуют только одну цель- освящение его несправедливости, его произвола. И в этом Толстой- лучший среди лучших» Анатоль Франс

«Лев Толстой, как зеркало русской революции» «Острая ломка «всех старых устоев» деревенской России, обострила его внимание, углубила интерес к происходящему вокруг него, привела к перелому всего его миросозерцания. По рождению и воспитанию Толстой принадлежал к высшей помещичьей знати в России, - он порвал со всеми привычными взглядами этой среды и, в своих последних произведениях, обрушился страстной критикой на все современные государственные, церковные, общественные, экономические порядки, основанные на порабощении масс, на нищете их, на разорении крестьян и мелких хозяев вообще, на насилии и лицемерии, которые сверху до низу пропитывают всю современную жизнь»

«… Л.Толстой сумел поставить в своих работах столько великих вопросов, сумел подняться до такой художественной силы, что его произведения заняли одно из первых мест в мировой художественной литературе» Его мировое значение, как художника, его мировая известность, как мыслителя и проповедника, и то и другое отражает, по-своему, мировое значение русской революции В.И.Ленин.

Умер Толстой, и отошла в прошлое дореволюционная Россия, слабость и бессилие которой выразились в философии, обрисованы в произведениях гениального художника. Но в его наследстве есть то, что не отошло в прошлое, что принадлежит будущему. Это наследство берёт и над этим наследством работает российский пролетариат В.И.Ленин.

Выполнили: Учащиеся 10 Б класса МОУ СОШ 38 Степанов Константин Алексеевич Прутенский Денис Сергеевич 2008 г. Использованная литература: Ленин В. И., О Л. Н. Толстом, 2 изд., М., 1972; Чернышевский Н. Г., Полн. собр. соч., т. 3; Статья И. С. Тургенева о Л.Н. Толстом, т. 1, СПБ, 1885; Лакшин В, Толстой и Чехов, 2 изд., М., 1975; А. П. Чехов. Полн. собр. соч. и писем; М. Горький. Собр. соч. в 30 томах;

И что за интересная была эта прогулка детей в сопровождении автора «Детства»! По дороге ему удалось завязать ряд летучих бесед с мальчиками. Они уже совсем освоились с ним и относились к нему, как к милому дедушке, и то обгоняли его, то шли рядом, то устремлялись по его сигналу вперебежку, то вступали с ним в интимную беседу, наводя его на новые мысли, относившиеся к. его тогдашней работе - «Книге для детей». Шагая с такой быстротой, что любители-фотографы никак не успевали забегать вперед, Лев Николаевич весело вел веселую компанию извилистыми тропинками через кусты и полянки. Когда они стягивались вокруг него, он рассказывал им разные истории и, очевидно, чувствовал себя среди этой компании, как равный между равными.
Дети заинтересовались белой полотняной шляпой Льва Николаевича, напоминающей глубокую опрокинутую тарелку. И он демонстрирует им на припеке свою шляпу: снимает ее, складывает в комочек, прячет в карман и опять надевает. Беседа не умолкала. Дети тянулись ко Льву Николаевичу.
Вошли в залитую солнцем березовую рощу.
Художник, участвовавший в этом шествии, был поражен красотою зрелища и говорил о нем, как о чем-то сказочном. Быть может, когда-нибудь он и передаст на полотне эту картину.
- Кто скорее добежит до двух берез? - вызывает Лев Николаевич “любителей и хлопает в ладони.- Ну, раз, два, три!
Дети, наполняя рощу звонкими голосами, несутся к указанным березам.

А вот наконец и желанная Воронка, засверкавшая ослепительными зигзагами среди зеленых берегов. Дети устремляются к купальне и берут ее с боя. Распорядители сначала пытались было все устроить по порядку, по группам. Но скоро всем стало ясно, что это невозможно. Дети обливались потом, а Воронка так соблазнительно тянула к себе зеркальною влагой. И через минуту купальня превратилась как бы в бочку с живыми сельдями. Невозможно вообразить, что происходило в ней. Казалось, что там визжало, смеялось и барахталось какое-то многоголовое сказочное существо.
Лев Николаевич, как юноша, бегал то в купальню, то из купальни, заражаясь оживлением своих юных посетителей.
- Нет, вы пойдите туда, в купальню, посмотрите, что там делается,- интригующе говорил он, понукая нас заглянуть в купальню.
Но в купальне была только часть детей. Остальные мальчики, не надеясь на скорую очередь, раздевались на лужайке и бросались в воду прямо с берега. Их примеру Последовали и некоторые из учителей. Лев Николаевич переходил от одной группы к другой, восхищаясь детскими движениями и переговариваясь с купальщиками о глубине реки, о характере дна, о температуре воды и т. п.
- Как красивы крестьянские дети,- произносил он несколько раз, поглядывая на бросающихся в воду мальчиков.
Но интереснее всего было приветствие Льву Николаевичу, произнесенное одним из купающихся учителей. Он много лет мечтал увидеть когда-нибудь автора «Войны и мира». И вот ему выпало это счастье. Лев Николаевич стоял на берегу, точно на пьедестале, а учитель, держась колебательными движениями тела на глубине, говорил взволнованным голосом о своей осуществившейся мечте…
Вылезая из воды, дети обсушивались на солнце и” опять бросались в воду, опять плавали, брызгались и, дрожа от охватившего в воде озноба, опять выбегали на лужайку. И тут-то происходили удивительные жанровые сцены! Лев Николаевич стоял среди обнаженных детей, а те, ежась после купания, стуча зубами и сверкая на солнце мокрыми телами, наполняли знойный воздух взрывами дружного смеха. Лев Николаевич устраивал с ними разные гимнастические штуки: заставлял бороться в лежачем положении только при помощи ног, перепрыгивать друг через друга и, к довершению общего удовольствия, собственноручно переворачивал детей в воздухе. От времени до времени Лев Николаевич все-таки заглядывал в купальню, беспокоясь, как бы в такой каше не произошло чего-нибудь.
После купания произошли некоторые осложнения; спеша раздеться, мальчики растеряли свои цветные ленточки, которыми были перевязаны рукава. И Лев Николаевич с таким напряженным усердием разыскивал на берегу утерянные ленточки, а находя их, перевязывал рукава детям с таким радостным оживлением, точно вместе с ленточками завязывал навсегда с детьми узы дружбы.
Все наконец выкупались, освежились, построились в группы и, затянув под руководством главного распорядителя хоровую песню, стройными рядами направились к дому.
Лев Николаевич и несколько человек, поджидая экипаж, медленно поднимались в гору. Между освещенными стволами берез показались лошади. Но вместо линейки выслали почему-то пару верховых лошадей, причем одна из них была горячей крови и заранее обнаруживала протестующие наклонности. Но Лев Николаевич, уступив более смирную лошадь одному из гостей, сам подошел к горячей лошади и заговорил с нею. Но она затанцевала и попятилась. Он подошел к ней ближе и, вдруг, неожиданно для нас, быстрым, молодым движением вскочил в седло. Лошадь завертела крупом и рванулась в сторону, прямо на березу. Мы встревожились. Но Лев Николаевич решительным движением рванул лошадь туда-сюда, нажал ногами, повелительно сказал что-то… И горячая лошадь, к неизреченному нашему удовольствию, пошла мерным, послушным аллюром, как бы «гордясь могучим ездоком». Художник чуть не запрыгал от восторга.
Около четырех часов дня Ясная Поляна представляла необычайную картину. У дома и в тени деревьев, всюду виднелись пестрые группы, устраивавшие различные хороводы. Но в тени, под липами, происходило нечто вроде светопреставления с жаждущими чая. Бедные учительницы и учителя сбивались с ног, чтобы ублаготворить всю детвору, томившуюся жаждой. Один студент бегал на кухню и обратно, самоотверженно таская кипящие самовары. Но чтобы напоить тысячу жаждущих, сколько надо было самоваров!
В самый разгар общего оживления, песен и хороводов произошло событие, еще больше сблизившее хозяина Ясной Поляны с его юными гостями. Небо внезапно потемнело, загрохотал гром и как из душа хлынул дождь… Можно себе представить, какая произошла кутерьма, охватившая и гостей и хозяев! Лев Николаевич, не теряясь, начал быстро устраивать прибежище. С удивительной легкостью и энергией он начал сдвигать на террасе столы и стулья, очистив, таким образом, значительное пространство для желающих. При этом случился один эпизод, сильно напугавший видевших это.
Отодвигая в сторону длинный обеденный стол, Лев Николаевич в пылу рвения забыл о висевший над столом лампе и, подняв голову, изрядно ударился. Видевшие это невольно ахнули и бросились к нему. Но он, машинально поднеся руку к ушибленному месту, сейчас же опустил се и продолжал сдвигать мебель, как бы ничего не случилось.
Дети хлынули на террасу, но и здесь держали себя как нельзя лучше, не переходя ни на один шаг за устроенный Львом Николаевичем «барьер» из стульев.
Едва отшумел гром, как опять выглянуло солнце. И в воздухе и на детских лицах сделалось еще светлее. Начался настоящий праздник. Лев Николаевич с семьею и гостями сидел на террасе и, кажется, даже несколько завидовал беззаветной веселости юных гостей. Графиня Софья Андреевна и один любитель-фотограф снимали несколько раз молодую Русь со старой Россией.
Солнце начало склоняться к закату. Распорядители подали знак детям собираться. Дети построились в группы. Лев Николаевич подошел к барьеру террасы. Наступила грустная минута.
Распорядители поблагодарили хозяев за радушие и подали знак детям. Дети с флагами, как с хоругвями, начали проходить мимо Льва Николаевича и, обнажая головы, приветствовать его, как кто мог. Он кланялся и благодарил за посещение, сохраняя наружное спокойствие. Но, видимо, для этого ему нужны были значительные усилия над собою.
Дети все больше и больше намагничивались энтузиазмом.
- Ура! До свидания, милый Лев Николаевич! Никогда вас не забудем! - кричали они, махая фуражками.
Некоторые же не выдерживали наплыва чувств и бросали вверх свои фуражки.
Пройдя старую березовую аллею и миновав сторожевые башни, дети все еще продолжали оглашать воздух приветственными криками по адресу хозяина Ясной Поляны. У некоторых очевидцев до сих пор была как перед глазами картина: залитая солнечным закатом изумрудная поляна… пестрые группы детей и мелькающие в воздухе фуражки и стелющийся в вечерней прохладе гул детских голосов.
Дети скрылись, а Лев Николаевич все стоял у барьера террасы в той же позе, заложив руку за пояс блузы, и смотрел в глубину темнеющей аллеи. Казалось, он был спокоен и только любовался прелестным вечером. Но кто знает, что происходило в это время в его душе?
Прошла значительная пауза.
Лев Николаевич обернулся и тихо заговорил о несметных возможностях, лежащих в русских крестьянских детях. В голосе его звучали ласково-нежные ноты. Один из гостей, прислушиваясь к доносившемуся издали гулу детских голосов, сказал:
- А вы помните, Лев Николаевич, условленную фразу, произнеся которую Фауст должен был отдать душу Мефистофелю?
Лев Николаевич поднял голову и задумался.
- Гм… Никак не могу вспомнить… Гость подсказал:
- «Остановись, мгновенье, ты - прекрасно».

Да, да, теперь вспомнил,- сказал Лев Николаевич и, сделав паузу, тихо добавил, словно отвечая на скрытую мысль гостя:
- И сегодня, пожалуй, похоже на «прекрасное мгновенье».

Л.Н.Толстой и ученики тульской школы в Ясной Поляне. Фотография 1907 года

26 июня 1907 года гости и обитатели Ясной Поляны не находили себе места от жары. Особенно жарко было около дома. Ослепительно белые стены, отражая солнечные лучи, казалось, веяли зноем. У так называемого «дерева бедных» уже с утра томились просители в ожидании Льва Николаевича. Он совершал в парке свою обычную утреннюю прогулку, подготовляя себя к текущей работе, а может быть, и к предстоящему необычайному свиданию. Его должны были посетить дети из тульских училищ.
Между деревьями мелькнула наконец голубоватая блуза писателя. Он шел тихо, по-стариковски согнувшись. Невдалеке от дома Лев Николаевич снял шляпу и, медленно дыша, остановился. Видимо, он тоже изнемогал от жары. Ворот блузы у него был расстегнут, виски облеплены влажными волосами. Он казался ослабевшим и совсем-совсем стареньким.
Но это еще сильнее влекло к нему…
Увидав томившихся просителей, Лев Николаевич, быть может, вспомнил о своем правиле - «идти навстречу всякому доброму делу, как охотник ищет встречи с дичью», и направился к старому вязу; здесь он, прикрыв голову от солнца, выслушал серьезно и внимательно каждого из просителей и каждому оказал посильную поддержку. Но беседа с просителями, невыносимая жара и продолжительная прогулка, видимо, утомили писателя. И, экономизируя движения, он направился к себе наверх.
На длинной террасе, увитой зеленью, меланхолический слуга начал бесшумно накрывать стол для завтрака.
С разных сторон стали появляться на террасу гости й обитатели Ясной Поляны.
Внезапно из главной аллеи выбежала запыхавшаяся девочка и пронзительно закричала:
- Показались! Идут!
На террасе произошло движение. Заявление девочки означало, что с горы показалось детское шествие, направляющееся в Ясную Поляну.
Гостившие у Толстых художник1, писатель2 и другие устремились с альбомами и фотографическими аппаратами к главной аллее.
Уже издали слышалось нечто необыкновенное. Сотни детей наполнили всю окрестность своими голосами. Набралось около тысячи детей, девочек и мальчиков. Подвинчивая себя дружными криками, они оживленно двигались к Ясной Поляне.
Шествие растянулось почти на версту и издали казалось извивающейся пестрой лентой.
Особенно эффектно было зрелище, когда живая цветная река, пересекши шоссе, потекла извилистым потоком с горы к Ясной Поляне.
Распорядители отбегали в сторону и делали различные
замечания.
Чтобы установить некоторый порядок среди кишащего муравейника детей, распорядителям пришла счастливая мысль разделить детей на группы и каждой группе присвоить известный флаг. Это устраняло сумятицу и придавало шествию эффектную красивость.
- Красный флаг, вперед!
Дети с красными ленточками на рукавах выделились из муравейника и, сгруппировавшись около красного флага, быстро делали проверку, все ли в наличности и все ли обстоит благополучно.
Дети, подбадриваемые самым процессом шествия и предстоящим свиданием с Л. Н. Толстым, были радостно оживлены и стройно подвигались к круглым каменным башням, белевшим у входа в Ясную Поляну.
И чем-то особенным веяло от этого необыкновенного шествия русских детей к писателю русской земли.
У башен шествие на минуту закупорилось и вдруг с подмывающими криками «ура» потекло по главной аллее, дробясь разноцветными отражениями в ослепительном зеркале яснополянского пруда…
Сквозь чащу деревьев мелькнули белые стены яснополянского дома. Распорядителями заметно начало овладевать нервное возбуждение, которое быстро сообщилось и детям. И, чувствуя приближение чего-то особенного, они начали обгонять друг друга, суетиться и нервничать. Наконец, теснимые задними рядами, дети хлынули неудержимым потоком на площадку перед домом и залили ее.
Разноцветные флаги, цветы, темные шатры пышной зелени,- яркие краски детских нарядов, напряженный гул детских голосов - все это, залитое ослепительным солнечным светом, слилось в одно непередаваемое впечатление.
Площадка перед домом с разбросанными цветными клумбами превратилась в сплошной цветник божьих цветов.
Детский поток все прибывал. И все жадно устремляли взоры на террасу. Но там еще не было знакомого милого лица с белой бородою… Напряжение все росло и взвинчивало всех.
Как он выйдет? Что скажет? В какую форму выльется столь необыкновенное свидание?
Распорядители отдают последние приказы. Фотографы делают стойку. Общее напряжение достигает крайней степени. Наступает критический момент. В темном четырехугольнике дверей показывается знакомая белая голова. На мгновение все замирает…
Лев Николаевич, заложив руку за пояс блузы, тихо подвигается к затихшему морю детских голов и попадает под поток солнечного света. Вся его белая голова как в ореоле. Он бледен и, видимо, взволнован. Но твердо взял себя в руки и, сойдя по ступенькам, сразу перебрасывает мост между собою и учителями-распорядителями. Они, видимо, готовились к чему-то иному, лихорадочно их волновавшему. А вышло совсем другое, исключающее всякое волнение. Надо было поскорее ответить, в котором часу они вышли, какой шли дорогой, и на ряд других самых обыденных житейских вопросов, заданных таким простым, домашним тоном, что, отвечая на них, нельзя было и в свою очередь не войти в такой же обиходно-житейский тон. И незаметно простой и непринужденный тон сделался доминирующим, а возбужденное состояние исчезло само собою.
Дети, чутче взрослых воспринимающие психические эффекты, увидели, что перед ними нет ничего подавляющего и волнующего, а, напротив, есть нечто успокаивающее, особенно этот сутулящийся белый старичок, которого они как будто уже много раз видели и, несомненно, хорошо знают. Все это мгновенно передалось по беспроволочному телеграфу в задние ряды, и распорядителям уже не было никакой надобности прибегать к мерам воздействия. Дети сами себя дисциплинировали и держались с удивительным тактом. Ни одной шокирующей выходки, ни одного диссонанса.
Иностранец не поверил бы, что большинство этих маленьких джентльменов, ведущих себя с такой корректностью, принадлежит к крестьянскому сословию.
Невольно вспомнились вырвавшиеся однажды у Льва Николаевича слова:
- Какие орлы - русские дети!.
И, слегка наклонясь, чтобы удобнее беседовать, Лев Николаевич переходил от группы к группе, завязывая с детьми непринужденные беседы. Но в тоне Льва Николаевича иногда проскальзывал как бы новый оттенок. Казалось, что именно детей-то он и считает за старших и обращается с ними наиболее серьезно, избегая всякого заигрывания и фамильярности. Первое время даже казалось, что Лев Николаевич несколько суховат и не сдабривает своей речи общепринятыми шутливыми нотами.
Но дети, как тонкие психологи, чутко все схватывали и с удивительной быстротою усвоили яснополянский тон и в течение целого дня ни разу не сбивались с него. Они не шумели, не озорничали, но и не стеснялись, не дичились, а вели себя все время как нельзя проще, как будто они были не случайными посетителями Льва Николаевича, а его любящими детьми. И это производило обаятельное, непередаваемое впечатление. Совершалось как бы слияние двух миров - нового и старого…
Пройдя по жаре около трех верст и обливаясь потом, дети наслаждались тенистой прохладой яснополянского парка и быстро начали организовывать различные игры. Между детскими группами то и дело появлялся небольшого роста мальчик с сосредоточенным лицом и просительно повторял озабоченным тоном:
- Господа! Пожалуйста, будьте поаккуратнее и не топчите цветов!.. Господа! Пожалуйста…
И мальчик переходил к другой группе.
Девочки в своих пестрых нарядах, разбившись на группы, казались издали живыми букетами цветов. Они относились несколько иначе ко Льву Николаевичу, нежели мальчики; как только он появлялся среди них, С волнением окружали его тесным венком и не спускали с него блестевших умилением глаз.
Небольшая, лет девяти, девочка с миловидным личиком и прелестными широко раскрытыми немигающими глазами долго ходила за Львом Николаевичем, видимо томясь каким-то непреодолимым желанием. Наконец она не выдержала и, подняв на Льва Николаевича свои немигающие глаза, спросила, растягивая слова:
- Лев Ни-ко-ла-е-вич, ска-жите, пожалуйста, который вам год?
Лев Николаевич наклонился и вздохнул:
- Ужасно много: семьдесят девять!
Девочка, как бы соображая что-то и шевеля губами, опять сказала нараспев;
- А я думала, Лев Николаевич, что вам девяносто семь лет.
- Это ты перепутала цифры, «девять» поставила вместо «семи», а «семь» вместо «девяти».
Но ее, видимо, не удовлетворило это объяснение. Она опять как бы запела:
- Я вас видела, Лев Николаевич, на картинке - там вы моложе и лучше…
Окружающие девочки укоризненно покосились на собеседницу Льва Николаевича. Но он так весело рассмеялся, как будто услышал самый лестный комплимент.
Жара все усиливалась. Мальчики начали импровизировать души и обрызгивали себя водой из дождевых кадок. Лев Николаевич с улыбкой любовался их выдумкой и вдруг сказал призывно:
- Дети, хотите купаться? Мальчики пришли в восторг.
- Хотим, Лев Николаевич! Хотим!
И около Льва Николаевича мигом образовался детский муравейник.
- Тогда идемте! Кто хочет купаться? Идемте к реке. И Лев Николаевич, сразу помолодевший, направился юношески живой походкой с детьми к реке Воронке…

Мы знаем Льва Толстого по его романам, повестям, рассказам, пьесам,

философским и публицистическим статьям, дневникам и письмам. Но вот перед

нами еще один необычный жанр, доносящий его живое слово, - беседы, интервью

и газетные отчеты о встречах с яснополянским гением.

Толстовское литературное наследие собрано и прокомментировано у нас с

особой тщательностью. Не имеет себе равных по полноте текстов и

основательности комментария 90-томное (Юбилейное) издание сочинений

Толстого, осуществленное в 1928-1958 годах. После этого издания и

специальных "толстовских" томов "Литературного наследства" находки новых

автографов - писем или черновых рукописей писателя - стали большой

редкостью. Каждая строка кумира нашей литературы на учете у

специалистов-толстоведов.

Заметным подспорьем для понимания творчества, взглядов и судьбы Льва

Толстого стали дневники близких ему людей - В. Ф. Булгакова, А. Б.

Гольденвейзера, Н. Н. Гусева, Д. П. Маковицкого и, конечно, С. А. Толстой.

Немалое значение имеют и мемуары. Воспоминания о встречах с Толстым начали

появляться еще при его жизни, а вскоре же после смерти хлынул настоящий

мемуарный поток: журнальные публикации, отдельные книги, сборники

воспоминаний. Уже в наши дни трижды, постоянно пополняясь, издавался сборник

"Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников".

За бортом сборников, объединивших собственно мемуары, оставались, однако,

по большей части те беседы и интервью с Толстым, краткие, а иногда и весьма

пространные газетные отчеты о встречах с писателем, какие появлялись при его

жизни в отечественной и зарубежной прессе. Эти интервью и беседы с Толстым

никогда не были собраны, лишь малое число их перепечатывалось к юбилейным

датам в позднейшие десятилетия, а большая часть была и вовсе забыта и

затеряна. Погребенные в подшивках пожелтевших газет и не отмеченные даже

тщательными библиографами, они оставались в большинстве своем неизвестными

не только широкому читателю, но и специалистам-толстоведам.

В России газетное интервью с наиболее значительными лицами политического

или литературного круга стало повседневностью лишь с 80-90-х годов прошлого

века. Газеты существовали и при Пушкине, Гоголе, Лермонтове, но никто бы не

вздумал брать у них интервью. Не давали газетам интервью и Достоевский,

Тургенев, Некрасов. Сама эта форма еще не прижилась и не казалась законной

или общеинтересной. Но со второй половины 80-х годов живая беседа с

писателем, отчет о встрече с ним стали пробивать себе дорогу на страницы

русских газет, и первым из "интервьюируемых", конечно, стал Лев Толстой.

Фигура "яснополянского старца" - писателя, философа, страстного протестанта,

религиозного реформатора - с каждым годом вырастала в глазах читающей

В 1891 году Н. Н. Страхов писал в статье "Толки о Л. Н. Толстом":

"Малейшие известия о том, что пишется и как живется в Ясной Поляне, газеты

помещают наравне с наилучшими лакомствами, какими они угощают своих

читателей, т. е. наравне с политическими новостями, с пожарами и

землетрясениями, скандалами и самоубийствами. Может быть, со времен

Вольтера не было писателя, который производил бы такое сильное действие на

своих современников"

В самом деле, примерно с 1885 года в Ясную Поляну, как некогда в Ферней к

Вольтеру, стекались паломники, желавшие видеть писателя и говорить с ним.

Зимы Толстой обычно проводил в Москве, и его дом в Долго-Хамовническом

переулке осаждали тогда корреспонденты русских и иностранных газет, давние

почитатели "Войны и мира", новообращенные последователи его философии, да и

просто любопытствующие. Его гостями бывали студенты, курсистки, фабричные

рабочие, учителя, сектанты, крестьяне отдаленных губерний, семинаристы,

репортеры, священники, актеры, ученые, музыканты, художники, врачи, юристы,

ремесленники... Двери дома были гостеприимно открыты, и никому не было

заказано ступить на его порог - даже никаких предварительных рекомендаций не

требовалось.

Потрясенные встречей с Толстым, его личностью, его обращенной к любому и

поражавшей своей откровенностью беседой, многие посетители Толстого, не

говоря уж о профессионалах-журналистах, спешили запечатлеть свои беглые

наблюдения в заметках, становившихся достоянием газет.

По количеству печатавшихся материалов можно судить о возраставшей

всероссийской и мировой славе писателя. Сначала одно-два интервью с Толстым

в год, потом - встречи с ним каждый месяц, далее - едва ли не каждую неделю.

В 1908-1909 годах газетные репортеры выслеживали, казалось, уже каждый его

шаг. Помимо представителей московских, петербургских, одесских и других

русских газет у Толстого в разное время побывали корреспонденты из Англии,

Франции, Америки и других стран.

Толстой никому не давал интервью в нынешнем смысле слова, по принципу

"вопрос - ответ". Но он охотно поддерживал свободную беседу и не уклонялся

от разъяснения тех вопросов, какие интересовали гостя: разговор велся обычно

с живой непринужденностью. Конечно, мера его содержательности зависела и от

уровня интересов, личности собеседника. Однако едва ли не каждый посетитель

Толстого выносил из встречи что-то свое, подмеченное и записанное лишь им.

В беседах с гостями Ясной Поляны, в том числе и с профессиональными

журналистами, Толстой затрагивал широкий круг вопросов, по сути, все, что

волновало в тот момент его самого или отвечало интересам собеседников:

новинки литературы, музыки, живописи, повседневный круг чтения обсуждались

Толстым с тою же страстностью, что и новости политики и науки, религиозные и

философские вопросы.

В какой мере, однако, можно доверять основательности и точности этих

газетных и журнальных сообщений? На первый взгляд литературные мемуары в

сравнении с летучими репортерскими отчетами - жанр более обдуманный и

солидный. Мемуарист, как правило, располагает преимуществом дистанции

времени: в его возможностях отсеять все частное и бросить должный свет на

фигуру великого современника. Но интервью и беседы, появлявшиеся на газетной

полосе "по горячему следу", сразу же после самой встречи или с малым

промежутком после нее, обладают, в сравнении с поздними воспоминаниями, и

своими достоинствами.

Мемуарист, собравшийся спустя годы восстановить подробности облика и

подлинные слова великого человека, часто поневоле "досочиняет" на ходу. Лишь

в тех случаях, когда в основу воспоминаний кладутся дневниковые записи,

непосредственно приближенные к памятной встрече, можно рассчитывать на их

достоверность. Трудно возлагать надежды на столь капризный, субъективный и

избирательный инструмент, как человеческая память, работающая с заметными

подмесами воображения. Закон, давно обнаруженный психологами: то, что автор

воспоминаний несомненно видел и слышал сам, легко сливается в причудливую

амальгаму с тем, что он вычитал к книге, узнал с чужих слов. Я уж не говорю

о тех, тоже нередких, случаях, когда события "выпрямляются" и "подгибаются"

в согласии с предвзятой точкой зрения или роль мемуариста бывает раздута в

угоду тщеславию.

Не сбросишь со счетов и то обстоятельство, что мемуары, напечатанные

иногда годы и десятилетия спустя после смерти знаменитого собеседника,

лишены главного контроля - возможных возражений с его стороны.

Во всех этих отношениях жанр газетного отчета, беседы или интервью,

разумеется также не свободный от субъективной окраски, в целом все же более

надежный источник, чем большинство мемуаров о писателе. Суть обстоятельств и

разговора, как правило, передается в нем точнее, конкретнее. Да и как иначе?

Вооружившись карандашом и блокнотом, корреспондент обыкновенно ведет живую

запись или, на худой конец, запечатлевает беседу по свежему впечатлению,

оставшись один. В тот же самый или на следующий день еще не составляет труда

восстановить подробности и весь ход разговора слово за словом, тогда как

приводимая в воспоминаниях, написанных спустя десять или двадцать лет,

прямая речь прославленного современника производит натянутое впечатление.

Кроме того, интервьюер поневоле чувствует дополнительную ответственность:

"герой" его интервью всегда может прочесть описанную в газете встречу и

резко реагировать на возможные неточности. В письмах, дневниках, записях

секретарей Толстого не редкость встретить указания на то, что он читал в

газете проведенное с ним интервью; бывало, что писатель поправлял задним

числом или, напротив, одобрял побывавшего у него журналиста.

Этой нравственной узды начисто лишен мемуарист, сочиняющий свои

воспоминания после смерти того, кому они посвящены.

Вот почему, наверное, в отличие от мемуаров, наиболее содержательные

интервью могут быть включены даже в состав сочинений писателя. Так, в

недавнем Собрании сочинений И. А. Бунина в разделе "Приложения" напечатаны и

его газетные интервью.

С того момента, когда к известности Толстого-художника добавился его

страниц русских и иностранных газет: нами разыскано более двухсот интервью и

бесед с писателем разных лиц, по преимуществу журналистов-профессионалов.

Трудно переоценить значение этого источника для изучения взглядов,

творчества и биографии писателя.

Однажды, разговаривая с репортером "Новостей дня" Н. М. Никольским,

Толстой произнес добрые слова о его профессии: "А ведь это - дело хорошее и

интересное. Благодаря ему, что случилось в одной части города, становится

известно в других частях, что случилось в городе - становится известным в

России, Европе... Дело полезное - сообщать, оно способствует общению людей

между собою"

В другой раз он неожиданно высказался о технике журналистского письма,

сопоставив ее не без лукавства со своей работой художника:

"- Хотя я очень близко и не знаком с газетным миром, но к работникам его

всегда чувствую некоторую зависть.

Почему так?

Журналистам не приходится так уходить в работу с головой, отдаваться

всем телом и душой своей идее и, наконец, испытывать те родовые муки,

которые неизбежно всегда сопровождают появление на свет божий какого-нибудь

произведения. Независимо от этого у журналистов вырабатывается техника,

которой, признаюсь, даже у меня совсем нет"

Не следует, впрочем, представлять отношение Толстого к современной ему

печати и журналистам как идиллию. Он не раз высказывался о газетах и

газетчиках критически или с долей иронии, иногда на долгое время просто

Известен рассказ о том, как однажды он вовсе перестал выписывать в Ясную

Поляну какие-либо периодические издания, рассудив, что ничего нового для тех

задач душевного мироустройства, какие его занимают, он там не найдет. Прошло

несколько лет, и один из гостей настойчиво рекомендовал ему заинтересоваться

Толстой посетовал, что этой газеты или журнала нет в их доме, и просил с

нового года вновь подписаться на наиболее известные издания. Начав после

Толстой, однако, был разочарован: он мог подумать, что что-то пропустил,

чего-то не узнал, а на газетных полосах было все то же, что годы назад, те

же "вопросы", те же споры, даже слова и фразы знакомые...

Имеется, впрочем, документальное свидетельство, что Толстой, как пишет его

секретарь Н. Н. Гусев, уже в последние годы регулярно проглядывал за

утренним чаем одну из ежедневных утренних газет. "Сначала при мне такой

газетой было "Новое время", - пишет Гусев, - затем Лев Николаевич сменил его

на "Русь", в которой находил два достоинства: газета эта печатала наверху

первой страницы сведения о количестве смертных казней и приговоров за день

(этот вопрос жгуче волновал Толстого. - В. Л.), а также перечень

выдающихся событий за минувший день. Затем, летом 1908 года. Лев Николаевич

Среди корреспондентов газет и журналов, посещавших Ясную Поляну, Толстой

выделял некоторых журналистов, вызывавших у него профессиональное и

человеческое доверие. В их числе нельзя не упомянуть корреспондента "Нового

времени", известного театрального критика и драматурга Ю. Д. Беляева и

корреспондента газеты "Русское слово" С. П. Спиро. Эти журналисты не однажды

беседовали с Толстым по разным вопросам и положили себе за правило точно

передавать все оттенки мысли и сам способ выражения писателя. Точность была

частью их журналистской этики.

Не всегда, конечно, слова Толстого воспроизводились в печати верно. В иных

случаях газетчики, особенно мелкотравчатых "бульварных" изданий, склонны

были внести элемент сенсации в свои сообщения о Толстом, иные их сведения

преувеличены и недостоверны, так что необходим тщательный отбор, проверка и

комментирование этого материала. На характер интервью накладывала печать и

личность интервьюера, его собственные цели и пристрастия, способ ставить

вопросы и манера выражать свои мысли. Не зря Толстой заметил как-то, что с

умным собеседником - умнеешь, с глупым - глупеешь... Среди посетителей

Толстого встречались бесцеремонные репортеры, которые не брезговали тем,

чтобы расцветить газетную страницу вымышленными подробностями о "визите к

графу" или приписать ему слова, каких он сроду бы не произнес.

Бывали и вовсе анекдотические случаи, когда журналист, побывав накоротке в

Ясной Поляне и поговорив лишь с извозчиком, доставившим его от станции, а

после с родными и прислугой, разукрашивал газетный рассказ перлами

собственного воображения. "...Я бываю изумлен иногда, - прочитав будто бы

"свою" речь, - сказал как-то Толстой корреспонденту "Нового времени". -

Приезжал ко мне недавно один господин и попросил позволения напечатать нашу

беседу. Я разрешил. Но слава богу, что этот визитер прислал мне свое писанье

на предварительный просмотр: боже мой, чего только не сочинил автор статьи!

Я просто диву дался"

Вопиющие случаи таких недостоверных "бесед с Толстым" вызывали возмущенные

отклики в печати его близких, друзей, а также известных литераторов,

бульварщины. Так, Н. С. Лесков дважды выступал в газетах с фельетонами по

поводу появившихся в 1888 году в двух номерах "Русского курьера" рассказов о

пребывании в Ясной Поляне некоего Штанделя. За девяносто минут этот репортер

"успел сделать девять совершенно фальшивых наблюдений, средним числом он

каждые десять минут принимал что-нибудь одно за другое или даже видел то,

чего совсем нет"

Случай со Штанделем не был такой уж редкостью. В газете "Юмористическая

копейка" появилась даже некая пародия на этот жанр под заглавием "Толстой и

интервьюер":

"Промучив 12 часов Софью Андреевну, 12 часов Татьяну Львовну и 12 часов

Александру Львовну, интервьюер принялся за Льва Николаевича.

Правда, что вы граф? - спросил интервьюер.

Правда, что вы носите блузу? Я хоть вижу это, но хотел бы для верности

услышать это от вас самих. - Правда!

Так допрашивал он Льва Николаевича три дня и три ночи.

Четвертый день интервьюер начал следующим вопросом:

Правда, что вы проповедуете непротивление злу?

есть даже доказательства.

Какие? - встрепенулся интервьюер.

Вы еще до сих пор не были спущены с лестницы..."

Понятно, что в разумной доле скептицизма и критическом взгляде нуждается

едва ли не любое газетное сообщение о встречах и беседах в Ясной Поляне. Но

есть случаи, когда достоверность сведений о Толстом в газетной статье

неоспорима, а прямая речь писателя, приведенная в интервью, может быть

что Толстой сам просмотрел текст интервью или газетного отчета перед

публикацией или даже собственноручно выправил его в гранках.

В 1903 и 1906 годах в Ясную Поляну приезжал с заданием редакция уже

упоминавшийся сотрудник газеты "Новое время" Юрий Беляев. Известный

журналист, он понимал, насколько ответственное дело предавать гласности

беседу с Толстым. И, вернувшись в Петербург, в обоих случаях заблаговременно

посылал в Ясную Поляну набор своей статьи, чтобы Толстой мог внести

необходимые поправки и уточнения.

Гранка первой из этих статей с многочисленными исправлениями и вставками

Толстого на полях недавно была обнаружена в фондах Ленинградского

театрального музея в составе коллекции книг и автографов Протопопова. Еще в

1912 году эта гранка с энергичной правкой Толстого была воспроизведена в

крайне редком библиографическом издании "Библиотека В. В. Протопопова"

(Спб., 1912). Работа писателя над этой корректурой не оставляет никакого

сомнения в том, как внимательно относился Толстой в иных случаях к

воспроизведению своих слов и оценок в печати.

Дмитриевич, корректуры Вашего очень хорошо составленного фельетона" (*).

журналистом. В дневниках С. А. Толстой и секретарей писателя,

зарегистрированы и другие случаи просмотра Толстым корректурных оттисков

своих интервью. Толстой предварительно знакомился со статьями о себе

корреспондента "Руси" А. Зенгера, корреспондента "Русского слова" С. П.

Спиро, журналиста Н. Чудова из "Орловского вестника" и некоторых других

своих посетителей.

При чтении этой книги читателя, мало знакомого с полным противоречий,

парадоксальным и ярким способом мысли Толстого, многое способно ошеломить,

и, может быть, более всего - отсутствие почтения к любым авторитетам.

В "философических замечаниях" 1846-1847 годов совсем еще молодой Толстой

писал: "Я начинаю историю моего познания с того момента, до которого я шел

одинаково с другими". Общеизвестное заранее выносится за скобки, каждое

утверждение представляет собою скрытый или явный спор.

Враг любой банальности, касается ли она расхожего вкуса, интеллектуальной

моды или навязшего в зубах школьного постулата. Толстой смело заявлял

протест, основываясь на здравом смысле, изучении или просто проницательной

догадке. Дерзость мысли, отвержение полуправд, уклончивостей и компромиссов

сообщали могучую силу его гению. Конечно, в конкретных случаях политики,

философии и эстетики это не спасло его и от множества ошибок, опрометчивого

увлечения и поспешного суда - тем более наглядных, чем яростнее настаивал он

на своем. Но та же страсть Толстого к бескомпромиссной правде, как он ее

понимал, представила в ясном, нагом свете истины множество проблем, до той

поры закомуфлированных угодливым сознанием, деспотизмом моды или равнодушием

обыденного рассудка.

В разговорах с посетителями Ясной Поляны и Хамовников Толстой касался

самых различных тем, но с наименьшей охотой говорил о своем художественном

творчестве.

Тем интереснее нам все, даже скупо оброненные, замечания Толстого о

собственной работе, художественных замыслах поздних лет: романе

"Воскресение", повести "Хаджи-Мурат", не воплощенных, но занимавших его

долгие годы сюжетах "Подмененный ребенок" и "Николай I и декабристы". Он

писал в эту пору и пьесы: "И свет во тьме светит", "Живой труп",

присутствовал на репетициях "Власти тьмы" в Малом театре. Его много

расспрашивали об этом, и он отвечал охотно. Замечания Толстого о том, как

трактовать роли Акима или Никиты, - готовая программа для артиста.

Литературные вкусы Толстого резко определенны и порой пристрастны. С

огромным уважением поминает он в публикуемых беседах имена Пушкина, Гоголя,

Герцена, Достоевского. Однако скептически отзывается о

критиках-шестидесятниках и даже о Белинском, некогда им высоко ценимом (см.

Дневник 1856 г.). Непримиримо высказывается Толстой о всех разновидностях

модного декадентства; поддерживает, дружески критикуя по частным поводам,

новое поколение русских писателей-реалистов.

Глубокий интерес проявляет Толстой к Чехову и Горькому, а из более молодых

К Леониду Андрееву и Куприну. Многие его оценки и здесь остры, пристрастны

и субъективны. Так, высоко ценя прозу Чехова, он решительно отвергает его

как драматурга. Скептически отзывается Толстой о пьесе "На дне" и вообще

о теме босяка у молодого Горького. За рамками публикуемых интервью остались,

однако, другие высказывания Толстого о Горьком: он признавал заслугу

Горького в том, что тот "в натуральную величину" изобразил мир обездоленных

оборванцев и сделал по отношению к ним то же, "что в свое время сделали

Тургенев, Григорович по отношению мира крестьянского...". В дневнике за 11

мая 1901 года Толстой уточнил свое понимание темы молодого Горького: "Мы все

знаем, что босяки - люди и братья, но знаем это теоретически, он же показал

нам их во весь рост и заразил нас этой любовью" (т. 54, с. 98).

Непривычно, дерзко звучат и многие оценки Толстым признанных явлений

мировой культуры. Он нападает на сложившиеся веками репутации, как будто

хочет нарочно эпатировать публику. Однако дело тут не в прихотях вкуса, хотя

Толстой всегда разрешал себе прямо выражать то, что чувствует, и не терпел в

оценках прочитанного и услышанного ни малейшего притворства. К явлениям

искусства, помимо непосредственных суждений "нравится" или "не нравится", он

пытался приложить строгие мерки христианского, религиозно-нравственного

Шекспира, скептически относился к творчеству Гете и явно недооценил

Бетховена. Впрочем, художественная впечатлительность нередко поправляла

хмурый суд моралиста, и Толстой с восхищением говорил журналистам не только

о дорогих его сердцу просветителях - Лихтенберге и Руссо, но не скрывая

своего увлечения поэзией Гейне или музыкой Шопена, хотя и спешил

оговориться, что это выглядит как бы исключением в свете его общего

понимания задач искусства.

Конечно, осуждение Толстым "Божественной комедии" Данте или драм Ибсена не

заставит нынешнего читателя поколебаться в отношении к прославленным именам

и усомниться в их созданиях. Но толстовские оценки, всегда недвусмысленные и

прямые, помогают глубже понять особенности его собственной эстетики: крупный

талант избирателен, часто полемически отталкивает от себя чужеродное ему, и

с тем большим задором, чем несокрушимее кажутся признанные репутации.

Искренний максимализм, откровенность и независимость суда подкупает и в

суждениях Толстого на общественные темы. В беседах со своими посетителями

Толстой охотно откликается на "злобу дня", события современной ему

политической жизни: с резким неодобрением отзывается о деятельности

Государственной думы; в пору англо-бурской войны выступает в защиту народов

Южной Африки; высказывается по поводу греко-турецкого конфликта вокруг

Крита; осуждает политику репрессий царского правительства по отношению к

сектантам и т. п. Толстой отзывается на события Кровавого воскресенья 9

Конечно, приходится учитывать, что многие больные темы внутренней жизни

России, волновавшие Толстого, не могли найти себе отражения на страницах

газет подцензурных и зависимых. Но и получившие выход в печать мысли

Толстого, как, например, его суждения о русском "парламентаризме" или

аграрном вопросе, звучали крайне дерзко, еретически. Толстой неизменно

оставался, говоря словами В. И. Ленина, "срывателем всех и всяческих масок".

Хотя Толстой и рассуждает обычно как воинственный архаист, в живом своем

облике он предстает человеком нового времени, стоящим на пороге или уже

перешагнувшим в XX столетие. Он пользуется "вечным" пером, его снимают в

синематографе, он наговаривает тексты на восковые валики аппарата Эдисона и

интересуется успехами воздухоплавания. Но в главном он остается верен

природе и земле, выражает опасение, как бы прогресс науки и техники не

ущемил естественного бытия человека на его планете. Он страшится наступления

века "автоматов-машин" и, вопреки общим надеждам, не верит, что аэропланы

как новое могущественное средство войны сделают ее бессмысленной и переменят

судьбу человечества. Кое в чем он упрямо наивен, но оказывается порой

проницательнее своих благодушных современников, упоенных успехами

технического прогресса и не склонных замечать постепенного оскудения природы

и других горьких плодов пышно цветущего древа цивилизации.

Противоречия мысли Толстого, отмеченные В. И. Лениным, сказываются и в

публикуемых беседах. Они заметны прежде всего в его полемике с

материализмом, проповеди религиозно-нравственных идеалов, в проклятиях

"современному Вавилону" - городу, в отрицании роли революционного насилия.

Все это, разумеется, никуда не денешь из совокупности взглядов Толстого.

Нынешнему читателю куда проще, чем современникам Толстого, отделить

"предрассудок" писателя от его "разума". Но интересно отметить, что даже

некоторые из беседовавших с Толстым журналистов, далеко не во всем

соглашаясь с ним, апеллировали к будущему историческому опыту. "Я уже не раз

во время беседы замечал, - пишет Е. А. Соловьев (Андреевич), выступавший под

псевдонимом Скриба, - что всякие несогласия и возражения очень неприятно

действуют на Толстого. Он раздражается и говорит зло, красиво, с

воодушевлением. Здесь он доказывал невозможность стачек, безумие каких бы то

ни было баррикад и революционных попыток, говорил о Чингисханах с

телеграфами, о том, что парижский макадам (щебенная мостовая) сделал

немыслимыми баррикады, и о том, что такой макадам теперь везде и повсюду. Я,

впрочем, думаю, что эту часть моего разговора с Толстым читатель с гораздо

большим интересом и гораздо большей пользой для себя прочтет в "Русской

старине" 1953 года" (т. е. через 50 лет - В. Л.).

В наше время и впрямь смешны надежды Толстого на то, что замена булыжника

Привычного "оружия пролетариата" - щебенкой на мостовых сделает

невозможными революционные бои на городских улицах. Все это проверено и

опровергнуто историей. И только лишний раз подтверждает, как тесно сплетены

в высказываниях Толстого мудрость и заблуждение, сильные м слабые стороны

его гения.

Сейчас нам ценна каждая крупица нового знания о Толстом, и оттого мы с

таким любопытством листаем подшивки старых газет, с волнением всматриваемся

в "столбцы" и "подвалы", где снова и снова мелькает его имя. Публикация

интервью и бесед с Толстым помогает уточнить множество сведений, фактов,

дат, пополнить канву летописи его жизни и творчества.

Однако помимо этого газетные летучие материалы создают в совокупности

живой образ Толстого.

Во многих воспоминаниях отмечено и стало уже неким общим местом, что "ни

один портрет не передает" подлинность выражения лица, глаз Толстого. Отчего

же его внешность и художниками, в том числе очень талантливыми, и

мемуаристами, в том числе весьма точными, рисуется по-разному? Очевидно,

лицо его жило, он часто менялся в течение одних суток, одного дня, в течение

часа, не говоря уж о том, как меняли его годы. Также и внешность усадьбы,

обстановки дома: в обжитом жилье - все живое, вещи меняют места, теряются,

ветшают, заменяются новыми, пропадают как сквозь землю. Даже при самом

устойчивом быте происходит изменение обихода, "среды обитания".

В репортажах газет, современных Толстому, для нас запечатлены мгновенные

снимки "уходящей натуры": зарисовки быта усадьбы и городского дома Толстых,

черты обстановки и окружения, одежды, походки, облика самого Льва

Николаевича в разные минуты жизни.

Надо принять в расчет еще и силу первого впечатления. Люди, наблюдавшие

Толстого день изо дня, привыкшие к нему, как Софья Андреевна, дети,

секретари и домашний врач, многого не замечали и не регистрировали просто в

силу привычности впечатления. Не приходило в голову отмечать всякий раз, во

что был одет Толстой, что он ел, как он выглядел в тот или иной рядовой

день. А для случайного пришельца все это было полно значения и усиливалось

сто крат его возбужденным вниманием: "Сейчас он увидит Толстого!" - и все

пять чувств начинали работать с максимальной остротой.

Может показаться, что описания дороги в Ясную Поляну или Хамовники,

разговоры о "графе" с ямщиком или прислугой, подробные описания жилья,

расположения мебели и картин на стенах, бюллетени о состоянии здоровья

Толстого грешат избытком праздного любопытства. Может показаться чрезмерной

и подробность воспроизведения всех частных мнений и суждений Толстого о

событиях и людях, о войнах, Думе, земле, крестьянах, о религии, науке,

искусстве, об англичанах, французах и бурах, о спорте, кинематографе,

аэропланах, о духоборах, молоканах, народных школах, вегетарианской пище,

чае из земляники, о министрах, врачах и сумасшедших, об охоте, Сибири и

железных дорогах. Оправдан ли этот калейдоскоп?

Пусть некоторые сведения интервьюеров и случайных посетителей Ясной Поляны

неточны, неполны, впечатления разрозненны и субъективны, все равно из этих

десятков взглядов, брошенных на великого собеседника с разной мерой

проникновения, наблюдательности и просто ума, встает в совокупности

неповторимая фигура Толстого. Так из многих неподвижных кадров в киноленте,

когда их число достигает двадцати четырех в секунду, складывается движение,

воспринимаемое глазом, - изображение оживает. То, что сочтет несущественным

или о чем забудет сказать один посетитель Толстого, непременно подцепит на

кончик пера другой. А в целом возникает достоверный облик великого писателя

и человека.

Интервью и беседы с Львом Толстым интересны не только тем, что нового мы

узнаем о Толстом, какие слова его слышим, но и тем, как воспринимался он

современниками, какое место занимал в их сознании. К началу XX века и еще

при жизни Толстой стал легендой. В глазах русского общества и всего

просвещенного мира он был чем-то несравненно большим, чем просто литератор,

пусть даже самый выдающийся.

Апостол нового вероучения для одних, он для других был примером

безоглядного обличения всех язв русской жизни, воплощением неофициальной

власти совести и слова. Одинокий пророк, он умел и смел громко выговаривать

правду, неприятную правительству и церкви, идущую наперекор сословному и

национальному предрассудку. Его суда боялись, к его голосу прислушивались;

гордились, что живут в одно время с таким человеком-гигантом. Помощь

Толстого голодающим, протесты против смертной казни, его отлучение Синодом

от церкви, наконец, его уход из Ясной Поляны и смерть в пути становились

событиями, обсуждавшимися в каждой грамотной русской семье.

На рубеже XX века публику все более интересовали личность и лицо творца. И

русские буржуазные газеты (среди них одна из первых - "Новое время") хорошо

это поняли и этим воспользовались. Идя навстречу жадному желанию публики

знать о Толстом больше, знать во всякую пору, что он делает, что пишет, о

чем думает, как относится к тем или иным современным событиям, редакции и

посылали к нему то и дело корреспондентов или пользовались сведениями других

лиц - литераторов, учителей, студентов, только что побывавших в Ясной

Поляне. Свежие сведения о Толстом прочитывались жадно, перепечатывались

другими газетами и, как правило, становились достоянием всей читающей

русской публики. Жизнь людей в конце прошлого и начале нынешнего века шла

как бы в постоянном ощущении присутствия Льва Толстого.

Публику не по праздному любопытству волновала частная жизнь и привычки,

была инстинктивная попытка понять, какими человеческими силами вызвано к

жизни это художественное чудо, чем можно объяснить такую редкостную творящую

способность в человеке. Но общественный "феномен Толстого" объяснялся и

невольным желанием увидеть в ком-то, сильно подействовавшем на твое

воображение, защитника, образец и жизненный пример. Рождалась гордость уже

одной принадлежностью к сонму его современников, к числу людей вообще.

И внимание к мелочам быта, частностям его вкусов и мнений - не пустой

фетишизм, а желание видеть в великом совершенство, возможность прислониться

к нему за поддержкой и советом.

Пусть это издержки "легенды", всегда творимой вокруг великого имени, но

создатели прекрасных книг не могут, как издали кажется, жить подобно

заурядным людям - носить те же пиджаки, есть и пить, как все, страдать от

житейских пустяков и мучиться нескладицами дома и в семье. А когда узнается,

что все это при них и гений не защита от конфликтов и бед обыденной жизни,

какое-то теплое сочувствие разливается в читателе. И не злорадство, а лишь

большее понимание рождает эта похожесть: Лев Толстой - а "ничто человеческое

ему не чуждо".

Иных отталкивали, а иных привлекали в Толстом его "чудачества": шитье

сапог, работа за плугом, вегетарианство, блуза. В отношении же мира мнений,

он завоевывал внимание большинства тем, что ничего не боялся, верил лишь

искренности и громко, ясно выговаривал вслух то, о чем многие лишь шептались

или еще вовсе не успели осознать и подумать. Он мог ошибаться, заблуждаться,

преувеличивать - ему прощалось, как никому другому. Не он ли как молотом

разбивал общественную рутину, ложь, застой мысли? И за одно это, даже слепо

не поклоняясь ему, можно было им восхищаться.

Оттого многие годы, при переменах моды на тех или иных беллетристов,

журнальных пророков и общественных философов, не иссякал интерес публики к

Толстому: ошибочное его мнение казалось ценнее обкатанного профессорского

или газетного трюизма. Оттого и у многих людей, даже у самых духовно

независимых и сильных современников, каковы, к примеру, Чехов, Блок или

Горький, одна мысль о возможной смерти Толстого вызывала сознание огромного

духовного сиротства.

"- Вот умрет Толстой - все к черту пойдет! - говорил Бунину Чехов.

Литература?

И литература"

А Горький восклицал в неотправленном письме к Короленко: "Не сирота я на

земле, пока этот человек есть на ней!"

И Блок писал в статье "Солнце над Россией": "Часто приходит в голову: все

ничего, все еще просто и не страшно сравнительно, пока жив Лев Николаевич

Толстой... Пока Толстой жив, идет по борозде за плугом, за своей белой

лошадкой, - еще росисто утро, свежо, нестрашно, упыри дремлют, и - слава

богу. Толстой идет - ведь это солнце идет. А если закатится солнце, умрет

Толстой, уйдет последний гений, - что тогда?"

А Брюсов рассуждал, едучи на похороны в Ясную Поляну: "Будущие поколения

узнают о Толстом многое, чего не знаем мы. Но как они будут завидовать всем,

кто имел возможность его видеть, с ним говорить, сколько-нибудь приблизиться

к великому человеку, и даже тем, кто, подобно мне, мог собирать сведения о

Толстом от знавших его лично! Теперь, когда Толстого нет, мы начинаем

понимать, как много значило - быть его современником!"

Слова Брюсова помогают лишний раз оценить значение того источника сведений

о Толстом, с каким встретится читатель в этой книге. Интервью, беседы,

репортажи о Толстом, взятые в целом, предстают как факт общественного

сознания, восприятия современниками его личности. Даже принимая в расчет

отдельные неточности, приблизительную передачу слов Толстого в иных из этих

газетных материалов, мы можем представить себе, что думали, что знали о

Толстом из русской прессы его первые читатели. А для историка общественной

мысли это в конечном счете явление не менее объективное, чем подлинность

поступков и слов Толстого, запечатленных документально.

Из разысканных в старых газетах и журналах интервью, бесед с Толстым и

репортажей о нем нами отобрано сто шесть. В состав этой книги, ради полноты

впечатления, в двух-трех случаях включены материалы, перепечатывавшиеся в

сборниках о Толстом в советское время. Но с огромным большинством статей и

репортажей наш читатель сможет познакомиться впервые. Отвергнуты и не

включены в текст книги явно недостоверные или малосодержательные интервью с

Толстым, вызывавшие возражения его самого или его близких, становившиеся

предметом полемики в печати.

Некоторые беседы с Толстым появлялись в дореволюционных журналах с

временным интервалом, иногда спустя несколько лет после имевшей место

встречи. Мы включили в книгу те из них, которые отличаются от мемуаров в

собственном смысле слова двумя признаками: опубликованы при жизни Толстого

(исключение - две последние беседы, напечатанные сразу же после его смерти)

и основаны на предварительной документальной записи.

В этой книге читатель познакомится с беседами и интервью, напечатанными в

русских газетах и журналах. Разысканные нами материалы этого рода,

появившиеся в газетах и журналах Америки, Англии, Франции, Италии, Испании,

Норвегии, Венгрии, Финляндии, Словакии, Польши, Германии, Японии и других

стран, могут составить еще одну книгу примерно такого же объема, как лежащая

сейчас перед читателями. В настоящее издание включены лишь те из

иностранных корреспонденции, которые перепечатывались в России и

становились, таким образом, приметой русской общественно-литературной жизни,

фактом сознания отечественного читателя.

Купюры, к которым мы прибегли в ряде случаев, всякий раз отмечая их

многоточием в угловых скобках, связаны с устранением повторов в описания

дороги к Толстому, его усадьбы и т. п., а также побочных мотивов, не

связанных непосредственно с интересующей нас темой.

Следует учесть, что корректура в газетах и журналах, конца XIX - начала XX

века, в частности провинциальных, велась весьма небрежно, в особенности

орфографии и пунктуации оставались на совести издателей. Мы не имели в виду

строго унифицировать этот разнобой и лишь исправили явные опечатки,

небрежности, обычные в газетном листе, страдающем отсутствием хорошей

корректуры. Когда произвол в способах передачи прямой речи, особенностях

грамматики и синтаксиса был слишком очевиден, мы позволили себе привести его

к современной удобочитаемой норме.

Мне остается выразить мою глубокую признательность Николаю Федоровичу

Кайдашу, помогавшему мне в библиографических и текстологических разысканиях.

Я благодарен также сотрудникам Государственного музея Л. Н. Толстого за их

неизменное благожелательство, а Лидии Дмитриевне Опульской и Артуру

Федоровичу Ермакову - за ценные советы и замечания на разных этапах этой