Е. А. Попова. Реставрация картин «Портрет императора Петра I» и «Портрет императрицы Екатерины I» «Портрет императора Петра I» и «Портрет императрицы Екатерины I» кисти неизвестного художника принадлежат собранию Егорьевского историко-художественного музея.При

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Екатерина Вторая
Записки
Часть I

Счастье не так слепо, как его себе представляют. Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личного поведения. Чтобы сделать это более осязательным, я построю следующий силлогизм:

качества и характер будут большей посылкой;

поведение – меньшей;

счастье или несчастье – заключением.

Вот два разительных примера:

Екатерина II,

Мать Петра III, дочь Петра I [i]
Анна Петровна (1708-1728), старшая дочь Петра I, в замужестве герцогиня Голштейн-Готторпская.

Скончалась приблизительно месяца через два после того, как произвела его на свет, от чахотки, в маленьком городке Киле, в Голштинии, с горя, что ей пришлось там жить, да еще в таком неудачном замужестве. Карл Фридрих, герцог Голштинский
Карл-Фридрих, герцог Голштейн-Готторпский (1700-1739).

Племянник Карла XII, короля Шведского, отец Петра III, был принц слабый, неказистый, малорослый, хилый и бедный (смотри «Дневник» Бергхольца
Берхголъц (Бергхгольц) Фридрих Вильгельм фон (1699-1765), камер-юнкер герцога Голштейн-Готторпского, автор «Дневника», содержащего ценные сведения о России последних лет царствования Петра I.

в «Магазине» Бюшинга
Бюшинг Антон-Фридрих (1724-1793), немецкий ученый и литератор, издатель «Магазина», в котором был напечатан в 1785-1787 гг. «Дневник» Ф. В. фон Берхгольца.

). Он умер в 1739 году и оставил сына, которому было около одиннадцати лет, под опекой своего двоюродного брата Адольфа-Фридриха, епископа Любекского, герцога Голштинского, впоследствии короля Шведского, избранного на основании предварительных статей мира в Або по предложению императрицы Елисаветы [v]
Адольф-Фридрих, герцог Голштейн-Эйтинский (1710-1771), двоюродный брат Карла-Фридриха и дядя Екатерины II. В 1727-1750 гг. епископ Любекский, с 1751 г. король Швеции.

Во главе воспитателей Петра III стоял обер-гофмаршал его двора Брюммер
Брюммер Оттон, граф, воспитатель Петра III.

Швед родом; ему подчинены были обер-камергер Бергхольц, автор вышеприведенного «Дневника», и четыре камергера; из них двое – Адлерфельдт
Адлерфельдт (Адлерфельд) Густав, придворный историк Карла XII, воспитатель Петра III.

– были шведы, а двое других, Вольф и Мардефельд,– голштинцы. Этого принца воспитывали в виду Шведского престола при дворе, слишком большом для страны, в которой он находился, и разделенном на несколько партий, горевших ненавистью; из них каждая хотела овладеть умом принца, которого она должна была воспитать, и, следовательно, вселяла в него отвращение, которое все партии взаимно питали по отношению к своим противникам. Молодой принц от всего сердца ненавидел Брюммера, внушавшего ему страх, и обвинял его в чрезмерной строгости. Он презирал Бергхольца, который был другом и угодником Брюммера, и не любил никого из своих приближенных, потому что они его стесняли.

С десятилетнего возраста Петр III обнаружил наклонность к пьянству. Его понуждали к чрезмерному представительству и не выпускали из виду ни днем ни ночью. Кого он любил всего более в детстве и в первые годы своего пребывания в России, так это были два старых камердинера: один – Крамер, ливонец, другой – Румберг, швед. Последний был ему особенно дорог. Это был человек довольно грубый и жесткий, из драгунов Карла XII. Брюммер, а следовательно, и Бергхольц, который на все смотрел лишь глазами Брюммера, были преданны принцу, опекуну и правителю; все остальные были недовольны этим принцем и еще более – его приближенными. Вступив на русский престол, императрица Елисавета послала в Голштинию камергера Корфа
Корф Николай Андреевич, барон (1710-1766), генерал-аншеф, с 1760 г. петербургский генерал-полицеймейстер, с 1762 г. главный директор над полициями.

Вызвать племянника, которого принц-правитель и отправил немедленно, в сопровождении обер-гофмаршала Брюммера, обер-камергера Бергхольца и камергера Дукера, приходившегося племянником первому.

Велика была радость императрицы по случаю его прибытия. Немного спустя она отправилась на коронацию в Москву. Она решила объявить этого принца своим наследником. Но прежде всего он должен был перейти в православную веру. Враги обер-гофмаршала Брюммера, а именно – великий канцлер граф Бестужев [x]
Бестужев-Рюмин Алексей Петрович, граф (1693-1766), выдающийся государственный деятель, дипломат, генерал-фельдмаршал; с 1741 г. вице-канцлер, в 1744-1758 гг. великий канцлер.

и покойный граф Никита Панин
Панин Никита Иванович, граф (1718-1783), выдающийся государственный деятель, дипломат. Воспитатель Павла I.

Который долго был русским посланником в Швеции, утверждали, что имели в своих руках убедительные доказательства, будто Брюммер с тех пор, как увидел, что императрица решила объявить своего племянника предполагаемым наследником престола, приложил столько же старания испортить ум и сердце своего воспитанника, сколько заботился раньше сделать его достойным шведской короны. Но я всегда сомневалась в этой гнусности и думала, что воспитание Петра III оказалось неудачным по стечению несчастных обстоятельств. Передам, что я видела и слышала, и это разъяснит многое.

Я увидела Петра III в первый раз, когда ему было одиннадцать лет, в Эйтине, у его опекуна, принца-епископа Любекского. Через несколько месяцев после кончины герцога Карла-Фридриха, его отца, принц-епископ собрал у себя в Эйтине в 1739 году всю семью, чтобы ввести в нее своего питомца. Моя бабушка, мать принца-епископа, и моя мать
Иоганна-Елизавета, княгиня Ангальт-Цербтская, урожденная принцесса Голштейн-Готторпская (1712-1760).

Сестра того же принца, приехали туда из Гамбурга со мною. Мне было тогда десять лет. Тут были еще принц Август
Август -Фридрих, принц Голштинский (1711-1785).

и принцесса Анна
Анна, принцесса Голштинская, в замужестве герцогиня Саксен-Готская. Тетка Петра III и Екатерины II.

Брат и сестра принца-опекуна и правителя Голштинии. Тогда-то я и слышала от этой собравшейся вместе семьи, что молодой герцог наклонен к пьянству и что его приближенные с трудом препятствовали ему напиваться за столом, что он был упрям и вспыльчив, что он не любил окружающих, и особенно Брюммера, что, впрочем, он выказывал живость, но был слабого и хилого сложения.

Действительно, цвет лица у него был бледен и он казался тощим и слабого телосложения. Приближенные хотели выставить этого ребенка взрослым и с этой целью стесняли и держали его в принуждении, которое должно было вселить в нем фальшь, начиная с манеры держаться и кончая характером.

Как только прибыл в Россию голштинский двор, за ним последовало и шведское посольство, которое прибыло, чтобы просить у императрицы ее племянника для наследования шведского престола. Но Елисавета, уже объявившая свои намерения, как выше сказано, в предварительных статьях мира в Або, ответила шведскому сейму, что она объявила своего племянника наследником русского престола и что она держалась предварительных статей мира в Або, который назначал Швеции предполагаемым наследником короны принца-правителя Голштинии. (Этот принц имел брата
Карл-Август, принц Голштинский (1706-1727).

С которым императрица Елисавета была помолвлена после смерти Петра I. Этот брак не состоялся, потому что принц умер от оспы через несколько недель после обручения; императрица Елисавета сохранила о нем очень трогательное воспоминание и давала тому доказательства всей семье этого принца.)

Итак, Петр III был объявлен наследником Елисаветы и Русским Великим Князем, вслед за исповеданием своей веры по обряду православной церкви; в наставники ему дали Симеона Теодорского
Симеон Теодорский (Тодорский; 1700-1754), церковный деятель, духовный писатель, переводчик.

Ставшего потом Архиепископом Псковским. Этот принц был крещен и воспитан по лютеранскому обряду, самому суровому и наименее терпимому, так как с детства он всегда был неподатлив для всякого назидания.

Я слышала от его приближенных, что в Киле стоило величайшего труда посылать его в церковь по воскресеньям и праздникам и побуждать его к исполнению обрядностей, какие от него требовали, и что он большей частью проявлял неверие. Его Высочество позволял себе спорить с Симеоном Теодорским относительно каждого пункта; часто призывались его приближенные, чтобы решительно прервать схватку и умерить пыл, какой в нее вносили; наконец, с большой горечью, он покорялся тому, чего желала императрица, его тетка, хотя он и не раз давал почувствовать – по предубеждению ли, по привычке ли, или из духа противоречия,– что предпочел бы уехать в Швецию, чем оставаться в России. Он держал при себе Брюммера, Бергхольца и своих голштинских приближенных вплоть до своей женитьбы; к ним прибавили, для формы, нескольких учителей: одного, Исаака Веселовского
Веселовский Исаак Павлович (ум. 1754), член Коллегии иностранных дел. Брат видных дипломатов петровского времени А. П. и Ф. П. Веселовских.

Для русского языка – он изредка приходил к нему вначале, а потом и вовсе не стал ходить; другого – профессора Штелина
Штелин Якоб (Яков Яковлевич; 1709-1785), искусствовед, профессор элоквенции и поэзии Петербургской Академии Наук, гравер.

Который должен был обучать его математике и истории, а в сущности играл с ним и служил ему чуть не шутом.

Самым усердным учителем был Ланге
Ланге (Ленде) Жан-Батист, придворный балетмейстер.

Балетмейстер, учивший его танцам.

В своих внутренних покоях великий князь в ту пору только и занимался, что устраивал военные учения с кучкой людей, данных ему для комнатных услуг; он то раздавал им чины и отличия, то лишал их всего, смотря по тому, как вздумается. Это были настоящие детские игры и постоянное ребячество; вообще, он был еще очень ребячлив, хотя ему минуло шестнадцать лет в 1744 году, когда русский двор находился в Москве. В этом именно году Екатерина II прибыла со своей матерью 9 февраля в Москву. Русский двор был тогда разделен на два больших лагеря, или партии. Во главе первой, начинавшей подниматься после своего упадка, был вице-канцлер, граф Бестужев-Рюмин; его несравненно больше страшились, чем любили; это был чрезвычайный пройдоха, подозрительный, твердый и неустрашимый, по своим убеждениям довольно-таки властный, враг непримиримый, но друг своих друзей, которых оставлял лишь тогда, когда они повертывались к нему спиной, впрочем, неуживчивый и часто мелочный. Он стоял во главе Коллегии иностранных дел; в борьбе с приближенными императрицы он, перед поездкой в Москву, потерпел урон, но начинал оправляться; он держался Венского двора, Саксонского и Англии. Приезд Екатерины II и ее матери не доставлял ему удовольствия. Это было тайное дело враждебной ему партии; враги графа Бестужева были в большом числе, но он их всех заставлял дрожать. Он имел над ними преимущество своего положения и характера, которое давало ему значительный перевес над политиканами передней.

Враждебная Бестужеву партия держалась Франции, Швеции, пользовавшейся покровительством ее, и короля Прусского
Фридрих II Великий (1712-1786), король Пруссии с 1740 г.

; маркиз де ла Шетарди
Шетарди Жак Иоахим Тротти дела, маркиз (1705-1758), французский дипломат, в 1739-1744 гг. посланник в России.

был ее душою, а двор, прибывший из Голштинии,– матадорами; они привлекли графа Лестока
Лесток Иоганн-Герман, граф (1692-1767), лейб-медик. На русской службе с 1713 г.

Одного из главных деятелей переворота, который возвел покойную императрицу Елисавету на Русский престол. Этот последний пользовался большим ее доверием; он был ее хирургом с кончины Екатерины I, при которой находился, и оказывал матери и дочери существенные услуги; у него не было недостатка ни в уме, ни в уловках, ни в пронырстве, но он был зол и сердцем черен и гадок. Все эти иностранцы поддерживали друг друга и выдвигали вперед графа Михаила Воронцова
Воронцов Михаил Илларионович, граф (1714-1767), государственный деятель, дипломат, камергер; с 1754 г. вице-канцлер, в 1758-1762 гг. канцлер. Брат графа Р. И. Воронцова (см. примеч. 100).

Который тоже принимал участие в перевороте и сопровождал Елисавету в ту ночь, когда она вступила на престол. Она заставила его жениться на племяннице императрицы Екатерины I, графине Анне Карловне Скавронской
Скавронская Анна Карловна, в замужестве Воронцова (1722-1775), двоюродная сестра Елисаветы Петровны; статс-дама. Жена графа М. И. Воронцова (см. примеч. 23).

Которая была воспитана с императрицей Елисаветой и была к ней очень привязана.

К этой партии примкнул еще граф Александр Румянцев
Румянцев Александр Иванович, граф (1679/1680-1749), государственный деятель, дипломат. Отец графа П. А. Румянцева-Задунайского.

Отец фельдмаршала, подписавший в Або мир со шведами, о котором не очень-то совещались с Бестужевым. Они рассчитывали еще на генерал-прокурора князя Трубецкого
Трубецкой Никита Юрьевич, князь (1699-1767), генерал-фельдмаршал; в 1740-1760 гг. генерал-прокурор.

На всю семью Трубецких и, следовательно, на принца Гессен-Гомбургского
Людвиг-Вильгельм, ландграф (принц) Гессен-Гомбургский (1704-1745), на русской службе с 1723 г.; генерал-фельдмаршал.

Женатого на принцессе этого дома
Трубецкая Анастасия Ивановна, княжна, дочь фельдмаршала князя И. Ю. Трубецкого, в первом браке княгиня Кантемир, во втором – ландграфиня (принцесса) Гессен-Гомбургская (1700-1755); см. также примеч. 27, 145.

Этот принц Гессен-Гомбургский, пользовавшийся тогда большим уважением, сам по себе был ничто, и значение его зависело от многочисленной родни его жены, коей отец и мать были еще живы; эта последняя имела очень большой вес. Остальных приближенных императрицы составляли тогда семья Шуваловых, которые колебались на каждом шагу, обер-егермейстер Разумовский
Разумовский Алексей Григорьевич, граф (1709-1771), генерал-фельдмаршал; морганатический супруг Елисаветы Петровны.

Который в то время был признанным фаворитом, и один епископ. Граф Бестужев умел извлекать из них пользу, но его главной опорой был барон Черкасов
Черкасов Иван Антонович, барон (1692-1752), кабинет-секретарь Елисаветы Петровны

Секретарь Кабинета императрицы, служивший раньше в Кабинете Петра I. Это был человек грубый и упрямый, требовавший порядка и справедливости и соблюдения во всяком деле правил.

Остальные придворные становились то на ту, то на другую сторону, смотря по своим интересам и повседневным видам. Великий князь, казалось, был рад приезду моей матери и моему.

Мне шел пятнадцатый год; в течение первых десяти дней он был очень занят мною; тут же и в течение этого короткого промежутка времени я увидела и поняла, что он не очень ценит народ, над которым ему суждено было царствовать, что он держался лютеранства, не любил своих приближенных и был очень ребячлив. Я молчала и слушала, чем снискала его доверие; помню, он мне сказал, между прочим, что ему больше всего нравится во мне то, что я его троюродная сестра, и что в качестве родственника он может говорить со мной по душе, после чего сказал, что влюблен в одну из фрейлин императрицы, которая была удалена тогда от двора ввиду несчастья ее матери, некоей Лопухиной
Лопухина Наталья Федоровна, урожденная Балк-Полева (1699-1763), статс-дама. В 1743 г. обвинена в заговоре, бита кнутом и сослана в Сибирь.

Сосланной в Сибирь; что ему хотелось бы на ней жениться, но что он покоряется необходимости жениться на мне, потому что его тетка того желает.

Я слушала, краснея, эти родственные разговоры, благодаря его за скорое доверие, но в глубине души я взирала с изумлением на его неразумие и недостаток суждения о многих вещах.

На десятый день после моего приезда в Москву как-то в субботу императрица уехала в Троицкий монастырь. Великий князь остался с нами в Москве. Мне дали уже троих учителей: одного, Симеона Теодорского, чтобы наставлять меня в православной вере; другого, Василия Ададурова
Ададуров Василий Евдокимович (1709-1780), математик, языковед, переводчик. С 1744 г. сенатор, с 1759 г. в ссылке; при Екатерине II куратор Московского университета, президент Мануфактур-коллегии.

Для русского языка, и Ланге, балетмейстера, для танцев. Чтобы сделать более быстрые успехи в русском языке, я вставала ночью с постели и, пока все спали, заучивала наизусть тетради, которые оставлял мне Ададуров; так как комната моя была теплая и я вовсе не освоилась с климатом, то я не обувалась – как вставала с постели, так и училась.

На тринадцатый день я схватила плеврит, от которого чуть не умерла. Он открылся ознобом, который я почувствовала во вторник после отъезда императрицы в Троицкий монастырь: в ту минуту, как я оделась, чтобы идти обедать с матерью к великому князю, я с трудом получила от матери позволение пойти лечь в постель. Когда она вернулась с обеда, она нашла меня почти без сознания, в сильном жару и с невыносимой болью в боку. Она вообразила, что у меня будет оспа: послала за докторами и хотела, чтобы они лечили меня сообразно с этим; они утверждали, что мне надо пустить кровь; мать ни за что не хотела на это согласиться; она говорила, что доктора дали умереть ее брату в России от оспы, пуская ему кровь, и что она не хотела, чтобы со мной случилось то же самое.

Доктора и приближенные великого князя, у которого еще не было оспы, послали в точности доложить императрице о положении дела, и я оставалась в постели, между матерью и докторами, которые спорили между собою. Я была без памяти, в сильном жару и с болью в боку, которая заставляла меня ужасно страдать и издавать стоны, за которые мать меня бранила, желая, чтобы я терпеливо сносила боль.

Наконец, в субботу вечером, в семь часов, то есть на пятый день моей болезни, императрица вернулась из Троицкого монастыря и прямо по выходе из кареты вошла в мою комнату и нашла меня без сознания. За ней следовали граф Лесток и хирург; выслушав мнение докторов, она села сама у изголовья моей постели и велела пустить мне кровь. В ту минуту, как кровь хлынула, я пришла в себя и, открыв глаза, увидела себя на руках у императрицы, которая меня приподнимала.

Я оставалась между жизнью и смертью в течение двадцати семи дней, в продолжение которых мне пускали кровь шестнадцать раз и иногда по четыре раза в день. Мать почти не пускали больше в мою комнату; она по-прежнему была против этих частых кровопусканий и громко говорила, что меня уморят; однако она начинала убеждаться, что у меня не будет оспы.

Императрица приставила ко мне графиню Румянцеву
Румянцева Мария Андреевна, графиня, урожденная графиня Матвеева (1698-1788), статс-дама. Жена А. И. Румянцева (см. примеч. 25).

и несколько других женщин, и ясно было, что суждению матери не доверяли. Наконец, нарыв, который был у меня в правом боку, лопнул, благодаря стараниям доктора-португальца Санхеца
Санхец (Санше) Рибейро, лейб-медик.

; я его выплюнула со рвотой, и с этой минуты я пришла в себя; я тотчас же заметила, что поведение матери во время моей болезни повредило ей во мнении всех.

Когда она увидела, что мне очень плохо, она захотела, чтобы ко мне пригласили лютеранского священника; говорят, меня привели в чувство или воспользовались минутой, когда я пришла в себя, чтобы мне предложить это, и что я ответила: «Зачем же? пошлите лучше за Симеоном Теодорским, я охотно с ним поговорю». Его привели ко мне, и он при всех так поговорил со мной, что все были довольны. Это очень подняло меня во мнении императрицы и всего двора.

Другое очень ничтожное обстоятельство еще повредило матери. Около Пасхи, однажды утром, матери вздумалось прислать сказать мне с горничной, чтобы я ей уступила голубую с серебром материю, которую брат отца подарил мне перед моим отъездом в Россию, потому что она мне очень понравилась. Я велела ей сказать, что она вольна ее взять, но что, право, я ее очень люблю, потому что дядя мне ее подарил, видя, что она мне нравится. Окружавшие меня, видя, что я отдаю материю скрепя сердце, и ввиду того, что я так долго лежу в постели, находясь между жизнью и смертью, и что мне стало лучше всего дня два, стали между собою говорить, что весьма неразумно со стороны матери причинять умирающему ребенку малейшее неудовольствие и что вместо желания отобрать эту материю она лучше бы сделала, не упоминая о ней вовсе.

Пошли рассказать это императрице, которая немедленно прислала мне несколько кусков богатых и роскошных материй и, между прочим, одну голубую с серебром; это повредило матери в глазах императрицы: ее обвинили в том, что у нее вовсе нет нежности ко мне, ни бережности. Я привыкла во время болезни лежать с закрытыми глазами; думали, что я сплю, и тогда графиня Румянцева и находившиеся при мне женщины говорили между собой о том, что у них было на душе, и таким образом я узнавала массу вещей.

Когда мне стало лучше, великий князь стал приходить проводить вечера в комнате матери, которая была также и моею. Он и все, казалось, следили с живейшим участием за моим состоянием. Императрица часто проливала об этом слезы.

Наконец, 21 апреля 1744 года, в день моего рождения, когда мне пошел пятнадцатый год, я была в состоянии появиться в обществе, в первый раз после этой ужасной болезни. Я думаю, что не слишком-то довольны были моим видом: я похудела, как скелет, выросла, но лицо и черты мои удлинились; волосы у меня падали, и я была бледна смертельно. Я сама находила, что страшна, как пугало, и не могла узнать себя. Императрица прислала мне в этот день банку румян и приказала нарумяниться.

С наступлением весны и хорошей погоды великий князь перестал ежедневно посещать нас; он предпочитал гулять и стрелять в окрестностях Москвы. Иногда, однако, он приходил к нам обедать или ужинать, и тогда снова продолжались его ребяческие откровенности со мною, между тем как его приближенные беседовали с матерью, у которой бывало много народу и шли всевозможные пересуды, которые не нравились тем, кто в них не участвовал, и, между прочим, графу Бестужеву, коего враги все собирались у нас; в числе их был маркиз де ла Шетарди, который еще не воспользовался ни одним полномочием французского двора, но имел свои верительные посольские грамоты в кармане.

В мае месяце императрица снова уехала в Троицкий монастырь, куда мы с великим князем и матерью за ней последовали. Императрица стала с некоторых пор очень холодно обращаться с матерью; в Троицком монастыре выяснилась причина этого. Как-то после обеда, когда великий князь был у нас в комнате, императрица вошла внезапно и велела матери идти за ней в другую комнату. Граф Лесток тоже вошел туда; мы с великим князем сели на окно, выжидая.

Разговор этот продолжался очень долго, и мы видели, как вышел Лесток; проходя, он подошел к великому князю и ко мне – а мы смеялись – и сказал нам: «Этому шумному веселью сейчас конец»; потом, повернувшись ко мне, он сказал: «Вам остается только укладываться, вы тотчас отправитесь, чтобы вернуться к себе домой». Великий князь хотел узнать, как это; он ответил: «Об этом после узнаете», и ушел исполнять поручение, которое было на него возложено и которого я не знаю. Великому князю и мне он предоставил размыслить над тем, что он нам только что сказал; первый рассуждал вслух, я – про себя. Он сказал: «Но если ваша мать и виновата, то вы не виновны», я ему ответила: «Долг мой – следовать за матерью и делать то, что она прикажет».

Я увидела ясно, что он покинул бы меня без сожаленья; что меня касается, то, ввиду его настроения, он был для меня почти безразличен, но не безразлична была для меня русская корона. Наконец, дверь спальной отворилась, и императрица вышла оттуда с лицом очень красным и с видом разгневанным, а мать шла за нею с красными глазами и в слезах. Так как мы спешили спуститься с окна, на которое влезли и которое было довольно высоко, то у императрицы это вызвало улыбку, и она поцеловала нас обоих и ушла.

Когда она вышла, мы узнали приблизительно, в чем было дело. Маркиз де ла Шетарди, который прежде, или, вернее сказать, в первое свое путешествие, или миссию в Россию, пользовался большою милостью и доверием императрицы, в этот второй приезд или миссию очень обманулся во всех своих надеждах. Разговоры его были скромнее, чем письма; эти последние были полны самой едкой желчи; их вскрыли и разобрали шифр; в них нашли подробности его бесед с матерью и многими другими лицами о современных делах, разговоры насчет императрицы заключали выражения малоосторожные.

Граф Бестужев не преминул вручить их императрице, и так как маркиз де ла Шетарди не объявил еще ни одного из своих полномочий, то дан был приказ выслать его из империи; у него отняли орден Св. Андрея и портрет императрицы, но оставили все другие подарки из брильянтов, какие он имел от этой государыни. Не знаю, удалось ли матери оправдаться в глазах императрицы, но, как бы то ни было, мы не уехали; с матерью, однако, продолжали обращаться очень сдержанно и холодно. Не знаю, что говорилось между нею и де ла Шетарди, но знаю, что однажды он обратился ко мне и поздравил, что я причесана en Moyse; я ему сказала, что в угоду императрице буду причесываться на все фасоны, какие могут ей понравиться; когда он услышал мой ответ, он сделал пируэт налево, ушел в другую сторону и больше ко мне не обращался.

Вернувшись с великим князем в Москву, мы с матерью стали жить более замкнуто; у нас бывало меньше народу и меня готовили к исповеданию веры. 28 июня было назначено для этой церемонии и следующий день, Петров день,– для моего обручения с великим князем. Помню, что гофмаршал Брюммер обращался ко мне в это время несколько раз, жалуясь на своего воспитанника, и хотел воспользоваться мною, чтобы исправить и образумить своего великого князя; но я сказала ему, что это для меня невозможно и что я этим только стану ему столь же ненавистна, как уже были ненавистны все его приближенные.

В это время мать очень сблизилась с принцем и принцессой Гессенскими и еще больше с братом последней, камергером Бецким
Бецкой Иван Иванович (1704-1795), государственный деятель, камергер, президент Петербургской Академии Наук, директор Канцелярии от строений. Побочный сын фельдмаршала князя И. Ю. Трубецкого, брат Анастасии, ландграфини Гессен-Гомбургской, урожд. Трубецкой; см. примеч. 28.

Эта связь не нравилась графине Румянцевой, гофмаршалу Брюммеру и всем остальным; в то время как мать была с ними в своей комнате, мы с великим князем возились в передней, и она была в полном нашем распоряжении; у нас обоих не было недостатка в ребяческой живости.

В июле месяце императрица праздновала в Москве мир со Швецией, и по случаю этого праздника она составила мне двор, как обрученной Русской великой княжне, и тотчас после этого праздника императрица отправила нас в Киев. Она сама отправилась через несколько дней после нас. Мы ехали понемногу за день: мать, я, графиня Румянцева и одна из фрейлин матери – в одной карете; великий князь, Брюммер, Бергхольц и Дукер – в другой. Как-то днем великий князь, скучавший со своими педагогами, захотел ехать с матерью и со мной; с тех пор как он это сделал, он не захотел больше выходить из нашей кареты. Тогда мать, которой скучно было ехать с ним и со мною целые дни, придумала увеличить компанию. Она сообщила свою мысль молодым людям из нашей свиты, между которыми находились князь Голицын
Голицын Александр Михайлович, князь (1718-1783), камергер, впоследствии военачальник, генерал-фельдмаршал, петербургский генерал-губернатор, сенатор.

Впоследствии фельдмаршал, и граф Захар Чернышев
Чернышев Захар Григорьевич, граф (1722-1784), камергер, впоследствии военачальник, генерал-фельдмаршал, московский генерал-губернатор.

; взяли одну из повозок с нашими постелями; приладили отовсюду кругом скамейки, и на следующий же день мать, великий князь и я, князь Голицын, граф Чернышев и еще одна или две дамы помоложе из свиты поместились в ней, и, таким образом, мы совершили остальную часть поездки очень весело, насколько это касалось нашей повозки; но все, что не имело входа туда, восстало против такой затеи, которая особенно не нравилась обер-гофмаршалу Брюммеру, обер-камергеру Бергхольцу, графине Румянцевой, фрейлине матери и также всей остальной свите, ибо они никогда туда не допускались, и, между тем как мы смеялись дорогой, они бранились и скучали. При таком положении вещей мы прибыли через три недели в Козелец, где еще три недели ждали императрицу, коей поездка замедлилась дорогой вследствие некоторых приключений. Мы узнали в Козельце, что с дороги было сослано несколько лиц из свиты императрицы и что она была в очень дурном расположении духа.

Наконец, в половине августа, она прибыла в Козелец; мы еще оставались с ней там до конца августа. Тут вели с утра до вечера крупную игру в фараон в большой зале, посередине дома; в остальных помещениях всем приходилось очень тесно: мы с матерью спали в одной общей комнате, графиня Румянцева и фрейлина матери – в передней, и так далее. Однажды великий князь пришел в комнату матери и в мою также, в то время как мать писала, а возле нее стояла открытая шкатулка; он захотел в ней порыться из любопытства; мать сказала, чтобы он не трогал, и он, действительно, стал прыгать по комнате в другой стороне, но, прыгая то туда, то сюда, чтобы насмешить меня, он задел за крышку открытой шкатулки и уронил ее; мать тогда рассердилась, и они стали крупно браниться; мать упрекала его за то, что он нарочно опрокинул шкатулку, а он жаловался на несправедливость, и оба они обращались ко мне, требуя моего подтверждения; зная нрав матери, я боялась получить пощечины, если не соглашусь с ней, и, не желая ни лгать, ни обидеть великого князя, находилась между двух огней; тем не менее я сказала матери, что не думала, чтобы великий князь сделал это нарочно, но что когда он прыгал, то задел платьем крышку шкатулки, которая стояла на очень маленьком табурете.

Тогда мать набросилась на меня, ибо, когда она бывала в гневе, ей нужно было кого-нибудь бранить; я замолчала и заплакала; великий князь, видя, что весь гнев моей матери обрушился на меня за то, что я свидетельствовала в его пользу, и, так как я плакала, стал обвинять мать в несправедливости и назвал ее гнев бешенством, а она ему сказала, что он невоспитанный мальчишка; одним словом, трудно, не доводя, однако, ссоры до драки, зайти в ней дальше, чем они оба это сделали. С тех пор великий князь невзлюбил мать и не мог никогда забыть этой ссоры; мать тоже не могла этого ему простить; и их обхождение друг с другом стало принужденным, без взаимного доверия, и легко переходило в натянутые отношения. Оба они не скрывались от меня; сколько я ни старалась смягчить их обоих, мне это удавалось только на короткий срок; они оба всегда были готовы пустить колкость, чтобы язвить друг друга; мое положение день ото дня становилось щекотливее.

Я старалась повиноваться одному и угождать другому, и, действительно, великий князь был со мною тогда откровеннее, чем с кем-либо; он видел, что мать часто наскакивала на меня, когда не могла к нему придраться. Это мне не вредило в его глазах, потому что он убедился, что может быть во мне уверен. Наконец, 29 августа мы приехали в Киев. Мы пробыли там десять дней, после чего отправились назад в Москву точно таким же образом, как ехали в Киев.

Когда мы приехали в Москву, вся осень прошла в комедиях, придворных балах и маскарадах. Несмотря на это, заметно было, что императрица была часто сильно не в духе. Однажды, когда мы: моя мать, я и великий князь – были в театре в ложе напротив ложи Ее Императорского Величества, я заметила, что императрица говорит с графом Лестоком с большим жаром и гневом. Когда она кончила, Лесток ее оставил и пришел к нам в ложу; он подошел ко мне и спросил: «Заметили ли вы, как императрица со мною говорила?» Я сказала, что да. «Ну вот,– сказал Лесток,– она очень на вас сердита».– «На меня! За что же?» – был мой ответ. «Потому что у вас,– отвечал он мне,– много долгов; она говорит, что это бездонная бочка и что, когда она была великой княжной, у нее не было больше содержания, нежели у вас, что ей приходилось содержать целый дом и что она старалась не входить в долги, ибо знала, что никто за нее не заплатит». Он сказал мне все это с сердитым и сухим видом, должно быть, затем, чтоб императрица видела из своей ложи, как он исполняет ее поручение. У меня навернулись на глаза слезы, и я промолчала. Сказав все, он ушел.

Великий князь, который был рядом со мной и приблизительно слышал этот разговор, переспросив у меня то, что не расслышал, дал мне понять игрой лица больше, чем словами, что он разделяет мысли своей тетушки и что он доволен, что меня выбранили. Это был довольно обычный его прием, и в таких случаях он думал угодить императрице, улавливая ее настроение, когда она на кого-нибудь сердилась. Что касается матери, то, когда она узнала, в чем дело, она сказала, что это было следствием тех стараний, которые употребляли, чтобы вырвать меня из ее рук, и что, так как меня так поставили, что я могла действовать, не спрашиваясь ее, она умывает руки в этом деле; итак, оба они стали против меня. Я же тотчас решила привести мои дела в порядок и на следующий же день потребовала счета. Из них я увидела, что должна семнадцать тысяч рублей; перед отъездом из Москвы в Киев императрица прислала мне пятнадцать тысяч рублей и большой сундук простых материй, но я должна была одеваться богато.

В итоге оказалось, что я должна всего две тысячи; это мне показалось невесть какой суммой. Различные причины ввели меня в эти расходы. Во-первых, я приехала в Россию с очень скудным гардеробом. Если у меня бывало три-четыре платья, это уже был предел возможного, и это при дворе, где платья менялись по три раза в день; дюжина рубашек составляла все мое белье; я пользовалась простынями матери. Во-вторых, мне сказали, что в России любят подарки и что щедростью приобретаешь друзей и станешь всем приятной. В-третьих, ко мне приставили самую расточительную женщину в России, графиню Румянцеву, которая всегда была окружена купцами; ежедневно представляла мне массу вещей, которые советовала брать у этих купцов и которые я часто брала лишь затем, чтобы отдать ей, так как ей этого очень хотелось. Великий князь также мне стоил много, потому что был жаден до подарков; дурное настроение матери также легко умиротворялось какой-нибудь вещью, которая ей нравилась, и так как она тогда очень часто сердилась, и особенно на меня, то я не пренебрегала открытым мною способом умиротворения. Дурное расположение духа матери происходило отчасти по той причине, что она вовсе не пользовалась благосклонностью императрицы, которая ее часто оскорбляла и унижала.

Год и место первой публикации: 1859, Лондон

Издатель: Искандер (Александр Герцен)

Литературная форма: мемуары

Записки императрицы Екатерины II известны в нескольких редакциях, между которыми существуют немаловажные концептуальные расхождения. В первом, лондонском, издании публикуется последний по времени, правленный императрицей вариант записок. Здесь в основе повествования - противопоставление Екатерины II и ее мужа, Петра III. Эта оппозиция заявлена в начале записок; в первой фразе текста воедино слиты эпиграф и эпилог:

«Счастие не так слепо, как обыкновенно думают. Часто оно есть не что иное как следствие верных и твердых мер, не замеченных толпою, но тем не менее подготовивших известное событие. Еще чаще оно бывает результатом личных качеств, характера и поведения. […]

И вот тому два разительных примера:

Петр III - Екатерина II».

«Записки охватывают первые пятнадцать лет жизни Екатерины в России: с момента приезда принцессы Ангальт-Цербстской, будущей Екатерины II, в Москву в 1744 году, - до 1758 года. Будущая императрица прерывает мемуары накануне самых любопытных событий: смерти императрицы Елизаветы Петровны, восшествии на престол Петра III и перевороте 1762 года, возведшем на престол великую княгиню, убийстве Петра III.

«В мемуарах Екатерины описанию государственной жизни с позиции историка-аналитика предпочитается наблюдение за жизнью двора из собственных покоев. Жизнь двора - это хроника его перемещений, главным образом, из Петербурга и его окрестностей в Москву - и обратно. Посты сменяются балами и пирушками, придворные интриги ведут к ссылкам и свадьбам. Образчик эпизода из частной жизни двора, которыми не пренебрегает Екатерина, - история о том, как вошедший в фавор у императрицы Елизаветы полковник Бекетов потерял милость из-за подозрений в педофилии:

«…он очень скучал и от нечего делать заставлял у себя петь мальчиков-певчих Императрицы. Некоторых из них он особенно полюбил за их прекрасный голос. Бекетов и друг его Елагин были оба стихотворцы, и сочиняли для мальчиков песни, которые те распевали. Этому дано было самое мерзкое истолкование. Все знали, что Императрица ни к чему не чувствовала такого отвращения, как к порокам этого рода. Бекетов, по невинности сердца, беспрестанно гулял с певчими по саду. Эти прогулки были ему вменены в преступление…»

Однако главное внимание автора воспоминаний сосредоточено на том, как сама Екатерина справлялась с неизбежным одиночеством и постоянными интригами против нее при дворе. Уже в пятнадцать лет поняв, что неравнодушна к русской короне, она «старалась снискать расположение всех вообще больших и малых»: «Я показывала великую почтительность матушке, беспредельное послушание императрице, отличную внимательность великому князю, и одним словом всеми средствами старалась снискать любовь публики». Сделать это, учитывая тяжелый нрав всех трех перечисленных особ, было нелегко. Однако матушку вскоре удалили из России, а милость императрицы стоила терпения и трудов. Больше всего достается великому князю, племяннику Елизаветы и наследнику престола.

Екатерина быстро увидела, «что он мало ценил народ, над которым ему суждено было царствовать, что он держался лютеранства, что не любил своих приближенных, и что был очень ребячлив». Изуродованный оспой, играющий со своими лакеями в куклы, пропахший табаком и псиной, Петр вызывал у Екатерины отвращение. «Сердце не предвещало мне счастия; одно честолюбие меня поддерживало», - говорит она о своих ощущениях накануне их свадьбы. Не удивительно поэтому, что умный и «прекрасный как день» камергер Сергей Салтыков быстро завоевал расположение великой княгини, - раньше, чем Петр начал, по воле императрицы, половую жизнь. Именно от Салтыкова, если верить рассказчице, родился Павел, будущий российский император.

Петр давно понял, что «ни он годен для русских, ни русские для него», поэтому, когда с болезнью императрицы усилились дворцовые интриги, Екатерина увидела перед собой три пути: «1-е - разделить судьбу В. князя, какая она ни будет; 2-е - находиться в постоянной зависимости от него и ждать, что ему угодно будет сделать со мною; 3-е - действовать так, чтобы не быть в зависимости ни от какого события». Разумеется, будущая императрица избирает третий путь. «Записки» обрываются на первом после всех несправедливостей откровенном разговоре Екатерины с императрицей Елизаветой.

ЦЕНЗУРНАЯ ИСТОРИЯ

Французская рукопись с самой полной редакцией «Записок» попала к Павлу I вместе с завещанием Екатерины II в пакете, надписанном «Его Императорскому Высочеству Великому князю Павлу Петровичу, моему любезнейшему сыну». В начале ноября 1796 года ее запечатывают особой печатью, которую сломать можно только по распоряжению царя. Вряд ли Павел хотел, чтобы тайная политическая история России, в которой ставится под сомнение его принадлежность к династии Романовых, стала достоянием общественности. Однако по старой дружбе он разрешил познакомиться с рукописью князю Александру Куракину. Последний не замедлил ее скопировать - списки распространились среди дворян.

Николай I Екатерину не любил: считал, что она «позорит род», - он попытался конфисковать все до единого списки ее мемуаров и запрещал читать «позорный документ» своим родственникам.

Император Александр II, в отличие от брата, наоборот заинтересовался мемуарами своей бабки. Сразу по восшествии на престол в 1855 году он потребовал доставить их из Московского архива иностранных дел в столицу. Тогда появились новые списки. В 1858 году некий русский, маленького роста и слегка прихрамывающий, привез рукопись «Записок» в Лондон и передал ее политическому эмигранту Александру Герцену. В сентябре в русской газете «Колокол», которую Герцен издавал в Лондоне, появляется анонс:

«Спешим известить наших читателей, что Н. Трюбнер издает в октябре месяце на французском языке мемуары Екатерины II, написанные ею самой (1744–1758). Записки эти давно известны в России по слухам и, хранившиеся под спудом, печатаются в первый раз. Мы взяли меры, чтобы они тотчас были переведены на русский язык».

«Колокол» в России был запрещен, как и все сочинения политического эмигранта Герцена. Но это не мешало повсеместному распространению журнала на родине Искандера. Говорят, что император читал его так же внимательно, как студенты-радикалы. Может быть поэтому в «Библиографических записках» в 1858 году появились два коротеньких отрывка из мемуаров Екатерины. В конце осени 1858 года мемуары вышли на французском, затем на русском, немецком, шведском, датском языках. Последовали переиздания. Позже стало известно, что некто, переправивший «Записки» в Европу - это Петр Бартенев, известный историк и архивист. Он-то и перевел сочинение на русский язык. Впоследствии этот перевод перепечатывался пять раз за границей и три раза в России.

Российские послы и консулы по приказу правительства бросились скупать и уничтожать издания - а Герцен умножал тиражи. Книга нашумела в Европе. Кое-кто утверждал, что «Записки» вышли из-под пера самого Герцена. В России искали злоумышленника, доставившего рукопись в Лондон, но не нашли. Любопытно, что впоследствии Бартенев был убежденным монархистом и очень сердился, когда ему напоминали об этой истории, пресекая любые намеки на его участие в публикации «Записок».

В 1891 году мемуары прочитал Александр III и наложил на них «дополнительный запрет». После 1905 года в России стали издавать «Записки», перепечатанные с герценовского издания. В 1907 году вышел 12-й том академического издания сочинений императрицы, где из французского текста все же исключили несколько отрывков.

М.М. САФОНОВ

«ЗАПИСКИ...» ЕКАТЕРИНЫ II О СЕБЕ И РОМАНОВЫХ

Safonov M.M. Catherine II and the Romanovs in her “Memoires”

Аннотация / Annotation

В статье анализируются «Записки императрицы Екатерины Второй», которые являются выдающимся памятником русской культуры последней четверти XVIII в. Они представляют собой ценнейший источник по истории Дома Романовых и содержат уникальный материал о четырех представителях романовской династии, который не нашел никакого отражения в других источниках: императрице Елизавете Петровне, ее племяннике великом князе Петре Федоровиче, его супруге великой княгине Екатерине Алексеевне, их сыне великом князе Павле. Но самая большая ценность этих мемуаров заключается в том, что они позволяют составить представление о личности самое императрицы Екатерины II.

“Memoires” of Catherine II is outstanding monument of the Russian culture of the last quarter of XVIII century. It is a source of the great value about of Romanov’s history. There is unique evidence about 4 members of royal family: impress Elisabeth, her nephew impress gr. d. Peter, his wife Catherine, their son Paul. But the most interest of “Memoire” is a possibility to get real notion of Catherine II herself.

Ключевые слова / Keywords

«Записки императрицы Екатерины Второй», императрица Елизавета, великий князь Петр Федорович, великая княгиня Екатерина, великий князь Павел Петрович. “Memoires” of Catherine II, Empress Elisabeth, Grand Duke Peter, Grand Duchess Catherine, empress Catherine II, their son Paul.

САФОНОВ Михаил Михайлович – старший научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН, кандидат исторический наук, г. Санкт-Петербург; 8-812-784-81-39; Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript

Почти четверть века Екатерина II работала над своими автобиографическими записками. Они должны были увековечить образ императрицы в памяти потомков. Но 5 ноября 1796 г. Екатерину сразил апоплексический удар. К исходу следующего дня, не приходя в сознание, императрица скончалась. Внезапная кончина сорвала ее замысел. Точнее говоря, не позволила осуществить его так, как задумала императрица. И не потому что неожиданная кончина помешала окончить многолетний труд. Просто апоплексия, сразившая Екатерину в то ноябрьское утро, не позволила императрице подготовиться к смерти. Екатерина собиралась жить, по крайней мере, до восьмидесяти лет. Она была уверена, что у нее еще есть время. Если бы государыня хотела остаться в памяти потомков такой, какой она описала себя в «Записках», она была должна, точнее обязана, уничтожить черновики и подготовительные материалы. Но она не успела этого сделать. Сама того не желая, Екатерина оставила ценнейший материал для опровержения того, что, в конце концов, написала о себе.

Однако, как это не покажется странным, никто из исследователей в полной мере такой возможностью не воспользовался. Несмотря на то, что существует подготовленное академиком А.Н. Пыпиным авторитетное академическое издание французского текста «Записок...», в котором воспроизведены все собственноручные тексты императрицы, включая подготовительные материалы, а также точный перевод этого памятника на русский язык. Последняя публикация несколько раз воспроизводилась в перестроечное и постперестроечное время.

Екатерина создала две редакции «Записок...». И они очень существенно отличаются друг от друга. Первая редакция относится к началу 1770 гг. (1-194), то есть, написана женщиной, которой шел пятый десяток. Эта редакция создана в атмосфере острой, но скрытой от посторонних глаз борьбы за власть, которая развернулась при российском дворе между приверженцами Екатерины II и сторонниками ее сына Павла Петровича в связи приближающимся совершеннолетием наследника престола. Работа над второй редакцией протекала в середине 1790-х гг., когда Екатерине шел седьмой десяток. (201-461) . Эта редакция писалась тогда, когда власть Екатерина уже достаточно окрепла и перед императрицей стояли уже совсем другие задачи: прежде всего, отстоять свое историческое право на престол, когда в эпоху Французской буржуазной революции был поставлен под сомнение сам принцип монархической власти. Императрица более всего заботилась о том, чтобы представить потомству свой идеальный образ.

Первая редакция охватывает период от рождения Екатерины до 1751 г. Редакция вторая освещает период с момента появления Софии Августы Фредерики в России в 1744 г до 1758 г. Таким образом, время со дня приезда в Петербург в 1744 г. до 1751 г. описан дважды. И оба по-разному.

Кроме того, до нас дошла еще одна автобиографическая записка середины 1750-х гг., написанная не императрицей, а великой княгиней, женой наследника престола, который еще должен был стать императором (467-499) .

Эта записка предназначалась либо для английского посланника Г. Вильямса, либо для его секретаря С. Понятовского. Но, скорее всего, именно для последнего. Она написана тогда, когда Петр III был еще великим князем Петром Федоровичем, то есть при живом наследнике императрицы Елизаветы Петровны. Как самая ранняя, она очень существенно отличается от первых двух и служит важным подспорьем для правильного понимания содержания более полных мемуарных опытов.

В обеих редакциях, созданных в разных политических условиях, представлены два различных автопортрета императрицы. Это различие обусловлено разными задачами, которые ставил перед собой автор мемуаров. Основные персонажи «Записок...» являются лишь аксессуарами автопортрета Екатерины II. Поскольку эти автопортреты разные, то и их аксессуары также различны. Все персонажи мемуаров каждой редакции составляют жестко выстроенную систему образов, в которой каждый образ выполняет свою строго заданную ему автором функцию. Поскольку общая схема первой редакции отлична от общей схемы второй редакции, функции каждого персонажа в обеих редакциях совершенно различны.

Сопоставление этих трех текстов позволяет выявить то, что Екатерина во что бы то ни стало хотела скрыть. Для ученого это самая важная сторона мемуаротворчества императрицы. Умолчания дают исследователю уникальную возможность пренебречь тем, что Екатерина пыталась внушить потомству и определить то, что она на самом деле старалась утаить. Такой подход позволяет восстановить ее подлинные облики, определить сравнительную достоверность образа каждого из Романовых, представленных в этих текстах. В свою очередь, это открывает возможность не только внести существенные коррективы в наши представления о личности Екатерины и ее «родственников», но и по-новому взглянуть на политическую борьбу в российских верхах.

Большинство эпизодов, описанных в «Записках...», носят настолько личностный характер, что они не нашли никакого отражения в других документах. Поэтому только сопоставление их трактовок в обеих редакциях, позволяет определить их сравнительную достоверность. Но сохранился архив Тайной канцелярии. В нем отложился материал, освещающий кадровые изменения Малого двора. Документы Тайной канцелярии, касающиеся лакеев, обслуживающих великую княгиню и великого князя, на первый взгляд, не имеют большого исторического значения. Поэтому эти архивные материалы почти не интересовали ни историков императорского двора, ни биографов Романовых. Именно эти «второстепенные» материалы позволяют правильно понять поведение главных действующих лиц «Записок...», объяснить суть конфликтов Малого и Большого дворов, восстановить то, что мемуаристка во чтобы то ни стало стремилась утаить. Дополненные донесениями иностранных дипломатов эти материалы позволяют восстановить тайную политическую борьбу, которая разворачивалась тогда в петербургских верхах.

Обе редакции «Записок...», и 1770-х гг., и 1790-х, столь сильно разнятся друг от друга, что может даже создаться впечатление, будто бы они написаны разными людьми. В них созданы два совершенно разных образа автора мемуаров, то есть Екатерины. И это само по себе важнейший предмет, требующий самого тщательного исследования. К сожалению, исследователи, ни отечественные, ни зарубежные не распознали этого важнейшего обстоятельства и не воспользовались возможностями, которые открывает сопоставление авторских текстов.

В первой редакции своих «Записок...» Екатерина II старается создать образ довольно непосредственной девушки, очень живой и энергичной, а главное от политики бесконечно далекой. Она не борется ни за престол, ни за власть, совершенно чужда каким-либо интригам, заговорам, тайным козням. Самое провидение предназначило ей корону, сама же она верила в свое предназначение, но ничего не делала, чтобы овладеть скипетром. Это очень чистое и политически совершенно девственное создание. Накануне замужества она еще не знает, в чем состоит «разница обоих полов». И остается таковой и после свадьбы. Она - почти еще совсем ребенок. Недаром врач уверял, что у семнадцатилетней Екатерины голова шестилетнего ребенка, так как «головные кости еще не срослись». Соответственно она и ведет себя: любит прыгать, скакать, обожает жмурки, возню, всевозможные ребяческие проказы и детские игры. Естественно, она увлекается танцами, нарядами, драгоценностями. Ей противостоит Большой двор во главе с императрицей Елизаветой Петровной, женщины грубой, капризной, жестокой, деспотичной. Несомненно, она является главным антигероем первой редакции «Записок...». Именно в ее личности кроются все злоключения и неприятности, которые пришлось перенести Малому двору, прежде всего самой Екатерине.

Почти постоянно великая княгиня подвергается беспричинным притеснениями, обидам. Императрице и людям, которых она уполномочила наблюдать за невесткой, претит ее веселый и общительный характер. Она раздражает их своей живостью. Стареющую императрицу шокирует красота молодости. Ревность Елизаветы вызывают и туалеты великой княгини. Императрица недовольна тем, что невестка тратит много денег на туалеты и постоянно находится в долгах. Но ее раздражение неоправданно, ибо происхождение этих долгов вполне естественно и не может вызвать нареканий. Тем не менее, Екатерина все время подвергается незаслуженным унижениям и оскорблениям. Вплоть до того, что, увидев не ней новое красивое платье, ее бранят за отсутствие детей, тогда как виноват в этом только ее муж, физическое развитие которого не позволяло ему стать отцом ранее двадцатипятилетнего возраста. Вследствие этих причин режим содержания Малого двора постоянно ужесточается. Однако она не может найти этому разумного объяснения, кроме прихоти, капризов и самодурства. Каждый раз, когда Екатерина подвергается эскападам императрицы, это бывает вызвано особенностями характера дряхлеющей государыни, женщины-деспота, пользовавшейся своей неограниченной властью над судьбами подданных. Когда Екатерину совершенно беспричинно бранят, она никогда не знает, за что именно и в чем она провинилась на этот раз.

Совсем иной предстает Екатерина во второй редакции своих «Записок...». От былого образа непосредственного ребенка не осталось и следа. Это кристально чистое в нравственном отношении существо с мужским умом и характером, и в то же время с очаровательной женской внешностью, «благородный рыцарь», единственными жизненными побуждениями которого всегда были «самая строгая честность и добрая воля» (444-445). Разумеется, здесь уже нет ни прыжков, ни возни, ни детских проказ, ни ребяческих забав. Это вполне взрослый человек, «философ в пятнадцать лет», развитый не по годам. Образ резвящегося инфанта «уступлен» мужу, но его ребяческая непосредственность совсем иного рода, чем ранее была у автора. Она граничит с инфантилизмом. То, что ранее подавалось как проявление живой детской непосредственности Екатерины, теперь подается как плод замедленно умственного и физического развития ее мужа, который не может зачать ребенка просто потому, что еще психологически не стал взрослым мужчиной. Этот «отрицательный» инфантилизм служит великолепным фоном, на котором теперь уже интеллектуализм Екатерины проявляется еще ярче. Она умна не по годам. Во всем демонстрирует умственное превосходство и интеллектуальную силу рано развившейся девушки.

Разумеется, новый образ «умной» Екатерины требовал и соответствующих ему интересов. Ее не увлекают ни балы, ни украшения, ни наряды. Ее интересы не в мишуре придворной жизни, они - совсем в другой интеллектуальной области: она прилежно изучает русский язык, читает книги, любит умные беседы. При этом она чрезвычайно набожна, искренне религиозна. Ее считают «прилежным ребенком». И действительно, она еще больше чем в первой редакции, чужда политике. Она ни на что не претендует и во всем сообразуется с волей императрицы, делает, что ей прикажут. Даже в тех эпизодах, где ранее вопреки замыслу автора нет-нет, да и проскользнет интерес к политическим делам, теперь малейшие следы этого тщательно вытравлены. Если в первой редакции ребячливая и непосредственная Екатерина вопреки своим склонностям все же оказывается втянутой в политическую борьбу - во время опасной болезни императрицы у великой княгини-хохотушки и попрыгуньи - появляется, однако, план спасения себя и своего супруга (145-146), то во второй редакции «умная» и искренне набожная жена инфантильного Петра - полу-мальчика, полу-мужчины, даже и не думает ни о чем подобном.

Она, как и ранее, подвергается несправедливым притеснениям. То ее обвиняют в том, что она не любит мужа, то совершенно безосновательно подозревают в амурах с камер-лакеем. Ее унижают совершенно незаслуженно. Но конфликты с Елизаветой и ее окружением происходят на другой почве. Недалекую и ограниченную императрицу с замашками настоящего самодура раздражает интеллект невестки. Ее бранят за то, что она считает себя слишком умной.

Теперь причина постоянного недовольства Елизаветы и надзирающей за Екатериной лиц не в излишней живости и веселости малого двора. Их беспокоит, что «умная» невестка все время тратит деньги. Императрицу беспокоят долги Екатерины, молодой и богато одетой. Но она вынуждена тратиться на наряды, но не по душевной склонности, а потому, что придворный этикет требует, чтобы супруга наследника была богато одета, а это вводит ее в долги. Елизавету раздражают и долги, и наряды невестки, а главное - умственное превосходство великой княгини. Поэтому из окружения Екатерины постоянно один за другим удаляются преданные ей лица, но не потому, что они любят веселье, как это было раньше. Теперь их удаляют исключительно за то, что они преданы Екатерине.

Сходство образов Екатерины в обеих редакциях лишь в том, что она абсолютна чужда политики.

В первой редакции мемуаров противостояние двух дворов - конфликт возрастов: пожилых раздражает живость и подвижность молодежи. В то же время это - столкновение прихоти, капризов, самодурства взрослых с детской непосредственностью юношества.

Во второй редакции «Записок...» конфликты Малого и Большого дворов представлены по-иному. Императрица не столько капризный самодур, как это было ранее, а скорее добрая и ласковая женщина, относящаяся к своей невестке с большой симпатией и даже любовью. Правда, государыня иногда бывает не в духе, подпадает под влияние «зловредных людей», и тогда она проявляет себя как капризный деспот и совершает несправедливые поступки. Кроме того, ей претит интеллектуализм Екатерины, поэтому «зловредным людям» очень легко убедить государыню в том, что великая княгиня считает себя умней других. И это иногда становиться источником неприятных недоразумений. Однако главной причиной, из-за которой Малый двор подвергается все возрастающим преследованиям, является безрассудное, иногда нелепое, а порой просто безобразное поведение Петра, его откровенно хулиганские выходки, которые не могут не влечь за собой справедливого наказания. Петр представлен настоящим монстром. Именно он порождает конфликты Большого двора с Малым. Екатерина пытается пресечь дерзости супруга. Но у нее это не получается, и она вынуждена разделять его печальную участь. Они оба оказываются в «политической тюрьме». Но великая княгиня терпит безвинно за мужа. Кроме того, она сама становится жертвой недоброжелателей. Они очерняют супругу наследника в глазах подозрительной императрицы. Им это часто удается, а она вынуждена страдать совершенно незаслуженно.

Таким образом, в первой редакции антиподами являются императрица Елизавета и великая княгиня Екатерина. Деспот и ее жертва. Для того, чтобы изобразить свою невинность, Екатерина не жалеет черных красок, рисуя отвратительный образ Елизаветы. При этом каждый пассаж о самодурстве государыни, как правило, сопровождает повествование о несправедливом преследовании невинной девушки. Одним словом, чем безобразнее выглядит императрица, тем выигрышней смотрится ее невестка. Обличение Елизаветы - это прием для самооправдания Екатерины.

Совсем иной прием применен во второй редакции. Здесь антиподами являются Петр и Екатерина. Главный «злодей» - великий князь. Именно он является основным источником зла. Петр как бы заимствует у Елизаветы, изображенной теперь довольно-таки привлекательно, образ антигероя. Портрет Петра, нарисованный тенденциозным пером его супруги, это почти что карикатура. Изображая мужа нравственным и физическим уродом, Екатерина тем самым стремилась реабилитировать себя самое.

Обе редакции отражают две попытки конструирования этой исторической неправды. Усилия мемуаристки не пропали даром. Облик, созданный в последней редакции, прочно утвердился в историографии. В 1859 г. Герцен обнародовал текст последней редакции и как бы освятил своим авторитетом образ Екатерины, ею самой представленный. С тех пор именно этот образ и вошел в литературу. Таковой она предстала со страниц сочинений С.М. Соловьева и В.О. Ключевского.

В.А. Бильбасов, автор наиболее обстоятельной биографии Екатерины до ее воцарения, и поныне остающейся самым полным собранием фактического материала, сделал этот облик почти что каноническим. Хотя историк и отмечал определенную тенденциозность «Записок» и «заведомую неправду» он, тем не менее, перенес в свой труд едва ли не все основные положения и самохарактеристики Екатерины из этого текста. Все последующие исследователи в общем-то шли по пути, проложенным В.А. Бильбасовым. Академическая публикация первой редакции «Записок», осуществленная А.Н. Пыпиным, равно как и других подготовительных материалов ко всем редакциям, поставила много вопросов, но не изменила образа Екатерины, нарисованного ей самой в заключительной редакции. Он лишь слегка подправлялся, уточнялся, углублялся на основе данных из других редакций, но в основе своей оставался неизменным. В советское время «Записками...» Екатерины II, как историческим памятником, никто не занимался, даже с целью пропагандистского разоблачения. Да это было и невозможно.

В конце XX-го и в XXI в. в России появился целый ряд некритических сочинений о Екатерине II, в которых в той или иной степени рассматривался вопрос о ее «Записках...» . Эти сочинения носили поверхностный характер и отличались откровенно панегирическим духом. И хотя по большей части они были написаны профессиональными учеными, их работы больше напоминали научно-популярные сочинения, преследующие цель восстановить репутацию Екатерины II, незаслуженно опороченную в советское время.

Для всех этих работ характерна вера в достоверность воспоминаний Екатерины как исторического источника и в абсолютную искренность их автора, чуть не в исповедальный характер мемуаров царицы, написанных «с предельной откровенностью» . Авторы этих трудов свято верили в то, что молодая Екатерина политикой не занималась и лишь безрассудное поведение мужа заставило ее в середине 1750-х гг. для спасения себя, сына и отечества включиться в политическую борьбу. Никто из них не усомнился в достоверности этого образа. Более того, желая «дополнить» заключительную редакцию, современные биографы переносят в свои биографии отдельные эпизоды, описанные в ранней редакции создавая некий «синтетический образ» .

Такое же положение и в зарубежной историографии.

Между тем ни один из этих двух образов автора мемуаров, представленных в различных редакциях, не соответствует действительности. Подлинная Екатерина - это та женщина, которая создала эти два образа. Для чего же она сделала это? Для того, чтобы скрыть от потомства свой подлинный облик. Важнейшая исследовательская задача, еще ни кем не поставленная, состоит в том, чтобы, противопоставляя два образа Екатерины, воссоздать подлинный облик императрицы и окружавших ее персонажей из династии Романовых.

Список литературы

Сафонов М.М. Завещание Екатерины II. СПб., 2002.

Дневник А.В. Храповицкого. СПб., 1901.

Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей и объяснительными примечаниями академика А.Н. Пыпина. Т. XII. СПб., 1907.

Записки императрицы Екатерины Второй. СПб., 1907.

Записки императрицы Екатерины Второй. М., 1989.

Крючкова М.А. Мемуары Екатерины II. М., 2009.

Сексуальные откровения Екатерины II и происхождение Павла I // Reflextions on Russia in the Eighteenth Century. Edited by Jaachim Klein, Simon Dixon and Maarten Fraanje. Bohlau Verlag Koln Weimar Vien. 2001.

О происхождении Павла I // Император Павел I - взгляд XXI века. СПб., 2004. С. 5-20.

Сафонов М.М. Ангальт-Цербстская девственница // Технология власти. СПб., 2005. С. 208-242.

Писаренко К.А. Повседневная жизнь русского двора в царствование Елизаветы Петровны. М., 2003.

Сафонов М.М. Большой двор против Малого // Российский императорский двор и Европа... С. 95 -101.

Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. XII. Т. 23-24. М., 1964. Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. V. // Сочинения в девяти томах. Т. V. М. 1989.

Бильбасов В.А. История Екатерины Второй. Т. XII. Ч. II. Берлин, 1900.

Анисимов Е.В. «Записки» Екатерины II: силлогизмы и реальность // Записки императрицы Екатерины II. Репринтное воспроизведение издания 1859. М, 1990.

Сафонов М.М. «Молодая Екатерина» в отечественной историографии // Мавродинские чтения. 2004. СПб., 2004. С. 46-47.

Мадарьяга И., де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002.

Полностью материал публикуется в российском историко-архивоведческом журнале ВЕСТНИК АРХИВИСТА. Ознакомьтесь с условиями подписки .

Автобиографические записки» императрицы Екатерины II в течение ста лет были окутаны покровом государственной тайны и стали известны в их целом составе лишь в издании Императорской Академии Наук. Впервые записки вошли в лондонское издание той редакции французских «Мемуаров», которую напечатал Герцен в 1859 году; тогда же и там же появился и русский перевод, перепечатанный впоследствии пять раз за границей и трижды в России.

«Мемуары» императрицы проливают много света на личность и деятельность Екатерины II, в них заключается богатый материал для истории русского двора, общества и государства в XVIII веке...

Счастье не так слепо, как его себе представляют. Часто оно бывает следствием длиннаго ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию. А в особенности счастье отдельных личностей бывает следствием их качеств, характера и личнаго поведения. Чтобы сделать это более осязательным, я построю следующий силлогизм:

Качества и характер будут большей посылкой; Поведение -- меньшей; Счастье или несчастье -- заключением.

Я увидела Петра III в первый раз, когда ему было одиннадцать лет, в Эйтине, у его опекуна, принца-епископа Любекского. Тут были еще принц Август и принцесса Анна, брат и сестра принца-опекуна и правителя Голштинии. Тогда-то я и слышала от этой собравшейся вместе семьи, что молодой герцог наклонен к пьянству и что его приближенные с трудом препятствовали ему напиваться за столом, что он был упрям и вспыльчив, что он не любил окружающих, и особенно Брюммера, что, впрочем, он выказывал живость, но был слабого и хилого сложения.

Мне шел пятнадцатый год; в течение первых десяти дней он был очень занят мною; тут же и в течение этого короткого промежутка времени я увидела и поняла, что он не очень ценит народ, над которым ему суждено было царствовать, что он держался лютеранства, не любил своих приближенных и был очень ребячлив. Я молчала и слушала, чем снискала его доверие; помню, он мне сказал, между прочим, что ему больше всего нравится во мне то, что я его троюродная сестра, и что в качестве родственника он может говорить со мной по душе, после чего сказал, что влюблен в одну из фрейлин императрицы, которая была удалена тогда от двора ввиду несчастья ее матери, некоей Лопухиной, сосланной в Сибирь; что ему хотелось бы на ней жениться, но что он покоряется необходимости жениться на мне, потому что его тетка того желает. Я слушала, краснея, эти родственные разговоры, благодаря его за скорое доверие, но в глубине души я взирала с изумлением на его неразумие и недостаток суждения о многих вещах.

Он сказал графу Дивьеру, своему камергеру, что не было и сравнения между этой девицей и мною. Дивьер утверждал обратное, и он на него рассердился; эта сцена происходила почти в моем присутствии, и я видела эту ссору. Правду сказать, я говорила самой себе, что с этим человеком я непременно буду очень несчастной, если и поддамся чувству любви к нему, за которое так плохо платили, и что будет с чего умереть от ревности безо всякой для кого бы то ни было пользы. Итак, я старалась из самолюбия заставить себя не ревновать к человеку, который меня не любит, но, чтобы не ревновать его, не было иного средства, как не любить его. Если бы он хотел быть любимым, это было бы для меня нетрудно: я от природы была склонна и привычна исполнять свои обязанности, но для этого мне нужно было бы иметь мужа со здравым смыслом, а у моего этого не было.

Во время одного из этих концертов Сергей Салтыков дал мне понять, какая была причина его частых посещений. Я не сразу ему ответила; когда он снова стал говорить со мной о том же, я спросила его: на что же он надеется? Тогда он стал рисовать мне столь же пленительную, сколь полную страсти картину счастья, на какое он рассчитывал.... Я приняла все меры, чтобы заставить его переменить эти мысли; я простодушно думала, что мне это удастся; мне было его жаль. К несчастью, я продолжала его слушать; он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какой дают большой свет и особенно двор. Ему было 26 лет...

Великий князь был тогда влюблен в девицу Марфу Исаевну Шафирову, которую императрица недавно приставила ко мне так же, как и ее старшую сестру, Анну Исаевну. Сергей Салтыков, который по части интриг был настоящий бес, втерся к этим двум девицам, чтобы узнавать, какие могли быть на его счет речи у великого князя с двумя сестрами, и чтоб извлечь из них себе пользу. Эти девушки были бедные, довольно глупые и очень корыстные, и, действительно, они стали с ним очень откровенны в весьма короткий срок. Мне показалось, что Сергей Салтыков стал меньше за мною ухаживать, что он становился невнимательным, подчас фатоватым, надменным и рассеянным; меня это сердило; я говорила ему об этом, он приводил плохие доводы и уверял, что я не понимаю всей ловкости его поведения. Он был прав, потому что я находила его поведение довольно странным. .......

Однажды, когда я вошла с этой целью в покои Его Императорского Высочества, я была поражена при виде здоровой крысы, которую он велел повесить, и всей обстановкой казни среди кабинета, который он велел себе устроить при помощи перегородки. Я спросила, что это значит; он мне сказал тогда, что эта крыса совершила уголовное преступление и заслуживает строжайшей казни по военным законам, что она перелезла через вал картонной крепости, которая была у него на столе в этом кабинете, и съела двух часовых на карауле, сделанных из крахмала, на одном из бастионов, и что он велел судить преступника по законам военного времени; что его легавая собака поймала крысу и что тотчас же она была повешена, как я ее вижу, и что она останется там, выставленная напоказ публике в течение трех дней, для назидания. Я не могла удержаться, чтобы не расхохотаться над этим сумасбродством, но это очень ему не понравилось, ввиду той важности, какую он этому придавал; я удалилась и прикрылась моим женским незнанием военных законов, однако он не переставал дуться на меня за мой хохот. ....