Произведение А. С. Пушкина «Станционный смотритель» входит в цикл «Повести Белкина» и открывает тему «маленького человека» в русской литературе. Его герой - мелкий чиновник четырнадцатого класса, призванный всю жизнь терпеть недовольство и издевательства проезжающих.

Первая встреча с Самсоном Выриным

Краткое содержание повести «Станционный смотритель» начинается, как и само произведение, с размышлений автора о нелегкой судьбе сиих почтовых «диктаторов». Многое приходится им терпеть от проезжающих, особенно если последние оказываются высоких чинов. Подобные мысли напомнили повествователю об одном из таких мучеников, с которым он впервые встретился в 1816 году, когда проезжал по тракту ***ской губернии.

Повествователь попал под сильный дождь и весь вымок. Добравшись до станции, он первым делом переоделся и попросил чаю. Смотритель, свежий и бодрый человек лет пятидесяти, позвал свою четырнадцатилетнюю дочь Дуню, отличавшуюся красотой, и велел поставить самовар. Пока грелся чай, а смотритель рассматривал подорожную, повествователь стал разглядывать рисунки-иллюстрации к притче о блудном сыне, висевшие на стене. Они последовательно рассказывали известную историю и навсегда запали в память проезжавшего. Так же, как горшки с бальзамином и прочие вещи, украшавшие комнату.

Вскоре Дуня принесла самовар, и они втроем долго, как давно знакомые люди, пили чай и беседовали. Наконец, гость отправился в дорогу, поцеловав на прощание Дуню. Так начинает свою повесть А. Пушкин.

Через несколько лет повествователь вновь оказался на том тракте. Его радовала возможность увидеться с Выриным и его дочерью, потому он пребывал в хорошем настроении. Однако дом выглядел запущенным, а сам смотритель, выбравшийся из-под тулупа, - постаревшим и хилым. Поначалу Самсон не хотел говорить, но, выпив пунша, поведал невеселую историю, случившуюся с ним и его Дуней.

О дочери старик говорил с любовью и гордостью. По его словам, на ней дом держался, да и проезжавшие, завидев девушку, делались мягче и сговорчивее. Да вот три года назад случилась беда, рассказ о которой продолжает краткое содержание «Станционного смотрителя».

Приезд гусара

Проезжий в военной шинели появился зимним вечером. Узнав, что нет лошадей, он повысил голос, но, увидев Дуню, смягчился и заказал ужин. Вскоре гусар уж лежал на лавке совсем больной. А к утру ему сделалось совсем худо, и смотритель послал за доктором. Тот пощупал пульс, поговорил с военным по-немецки, получил двадцать пять рублей и сказал, что больному нужно отлежаться пару дней. Все это время за молодым человеком ухаживала Дуня.

На третье утро гость собрался уезжать и захотел довезти Дуню до церкви - она шла к обедне. Отец сам предложил засомневавшейся дочери прокатиться, а через полчаса у него вдруг сердце заныло. Станционный смотритель отправился в церковь и узнал, что девушка там не появлялась. Оставалась надежда, что Дуня решила прокатиться до следующей станции, но вернувшийся ямщик сообщил, что она поехала с гусаром дальше.

В Петербурге

Старик слег и заболел горячкой. Его лечил тот же лекарь, что приходил к гусару. Он признался, что побоялся нагайки и не выдал молодого человека, который был абсолютно здоров. Подлечившись, Вырин решил идти в Петербург - именно туда, согласно подорожной, направлялся Минин. Краткое содержание «Станционного смотрителя» продолжается описанием того, что случилось в столице.

Смотритель остановился у старого товарища и вскоре узнал адрес гусара. Он пришел к нему с просьбой отпустить с ним дочь. Однако Минин ответил, что Дуня его любит, что она уж отвыкла от прежней жизни, а затем что-то сунул за рукав смотрителя, это оказались ассигнации. Вырин хотел было уж ехать назад, но потом решил просто поглядеть на дочь. Через пару дней он увидел экипаж Минского у одного из больших домов и узнал от кучера, что здесь живет Авдотья Самсоновна. Дверь открыла служанка. Не спрашивая разрешения, смотритель направился в комнаты, где увидел роскошно одетую Дуню. Она нежно смотрела на Минского, а ее вид излучал счастье. Заметив отца, она упала на ковер, и тут же Минский вытолкал старика за дверь. Таков был рассказ, прерываемый слезами, и его краткое содержание. Станционного смотрителя повествователь вспоминал часто, волновала его и дальнейшая судьба Дуни.

Третий приезд на станцию

Спустя несколько лет рассказчик еще раз оказался в тех местах и решил навестить старого знакомого. Остановившись у домика, он увидел чужую бабу, которая сообщила, что старый смотритель спился и умер. И отправила сына показать барину его могилу. По дороге оказалось, что мальчик хорошо знал старика - Вырин любил возиться с детишками. Еще Ванька рассказал, как однажды приезжала прекрасная барыня с тремя ребятишками и кормилицей. Узнав, что смотритель умер, она расплакалась и пошла на кладбище. Там долго лежала на могиле старика, после чего дала попу денег и уехала.

Таково краткое содержание «Станционного смотрителя».

Полный вариант 15 минут (≈6 страниц А4), краткое содержание 3 минуты.

Герои

Самсон Вырин (смотритель почтовой станции, коллежский регистратор)

Дуня (дочь Вырина)

Ротмистр Минский (офицер)

Жена пивовара

Ванька (сын пивовара)

Александр Сергеевич Пушкин, 1799-1837

Самыми несчастными людьми являются станционные смотрители, потому что путешественники в собственных неприятностях всегда обвиняют смотрителей и стараются выместить собственную злость на них по любому поводу. А смотрители по своей натуре чаще всего являются кроткими и безответными людьми. В жизни смотрителя много забот и переживаний, никто не благодарит его. Наоборот, в его адрес сыплются крики и угрозы, а недовольные пассажиры толкают его. Но из бесед этих пассажиров он может узнать много интересного и поучительного.

Как-то раз рассказчика в дороге застал дождь. На станции он переоделся и напился чаю. Прислуживала ему дочь смотрителя Дуня. Девушка была поразительно красива. Рассказчик рассмотрел внутреннее убранство. На стене были расположены картинки, на которых была изображена история блудного сына. На окнах стояла герань. За разноцветным занавесом находилась кровать. Рассказчик сделал предложение смотрителю и его дочери выпить чаю вместе с ним. Появилась непринужденность в отношениях, которая располагала к симпатии. Подали лошадей, но рассказчик не спешил расставаться с новыми знакомыми.

Через некоторое время рассказчик снова ехал этой дорогой. Он испытывал нетерпение в ожидании встречи со смотрителем и его дочерью. Оказавшись в комнате, он увидел все ту же обстановку. Однако все оказалось ветхим и небрежным. Дуня отсутствовала. Смотритель постарел, был угрюмый, мало разговаривал. Только пунш смог разговорить его. рассказчику он поведал грустную историю исчезновения дочери. Это произошло три года назад. На станции объявился молодой человек офицерского чина. Он очень торопился и сердился на то, что ему все еще не приготовили лошадей. Однако увидев дочь смотрителя, несколько успокоился и даже согласился остаться на ужин. Когда подали лошадей, у офицера вдруг началось сильное недомогание. Прибывший врач обнаружил у него горячку и рекомендовал абсолютный покой. Спустя два дня больной поправился и решил отправиться в путь. Было воскресение. Офицер предложил дочери смотрителя подвезти до церкви. Смотритель отпустил дочь. Он не думал о плохом, однако у него появилось беспокойство. Поэтому он поторопился в церковь. Обедня к тому времени завершилась, люди расходились. Дьяк сказал смотрителю, что Дуня не приходила в церковь. Вечером вернулся ямщик, который отвозил офицера. Он рассказал, что дочь смотрителя уехала с офицером на следующую станцию. Смотрителю стало ясно, что офицер на самом деле не был болен. Он сам впал в сильную горячку. Вылечившись, смотритель получил отпуск и пешком направился в Петербург. Туда должен был прибыть ротмистр Минский. Смотритель нашел ротмистра и встретился с ним. Офицер сначала не признал его. Но, узнав, стал доказывать смотрителю, что любит его дочь, никогда ее не оставит и все сделает для ее счастья. Он передал отцу Дуни деньги и прогнал его на улицу.

Смотритель очень хотел увидеть Дуню. Ему на помощь пришел случай. На одной из улиц он увидел офицера в дрожках, остановившихся около дома в три этажа. Офицер зашел в дом. Смотритель узнал от кучера, что здесь жила его дочь, и тоже вошел в дом. Оказавшись в квартире, через прикрытую дверь он рассмотрел офицера и собственную дочь, которая была великолепно одета и смотрела на офицера с неясностью. Девушка заметила отца, вскрикнула и потеряла сознание. Офицер рассердился и выгнал отца девушки на лестницу. Смотритель ушел. На протяжении трех лет отец ничего не слышал о дочери и переживал, что она повторила судьбу большинства молоденьких дур.

Как-то раз рассказчик снова проезжал через эти места. Станция уже не существовала. Смотритель умер год назад. Сын пивовара, который жил в избе смотрителя, показал рассказчику могилу смотрителя и сообщил, что летом здесь была красивая барыня с тремя детьми. Она долгое время пролежала на могиле, а мальчику вручила серебряный пятак.

Повесть Пушкина «Станционный смотритель» была написана в 1830 году и вошла в цикл «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина». Ведущей темой произведения является тема «маленького человека», представленного образом станционного смотрителя Самсона Вырина. Повесть относится к литературному направлению сентиментализм.

Сжатое изложение «Станционного смотрителя» будет интересно учащимся 7 класса, а также всем, кому интересна классическая русская литература. На нашем сайте вы сможете прочитать краткое содержание «Станционного смотрителя» онлайн.

Главные герои

Рассказчик – чиновник, который «в течение двадцати лет сряду, изъездил Россию», от его лица ведется повествование в произведении.

Самсон Вырин – мужчина лет пятидесяти, станционный смотритель «из почтенного сословия смотрителей», отец Дуни.

Другие герои

Авдотья Самсоновна (Дуня) – дочь Вырина, очень красивая девушка, в начале повести ей около 14 лет – «маленькая кокетка» с большими голубыми глазами.

Ротмистр Минский – молодой гусар, обманом увезший Дуню.

Сын пивовара – мальчик, показавший рассказчику, где находится могила Вырина.

Повесть начинается с размышлений рассказчика о судьбе станционных смотрителей: «что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда» . При этом по наблюдениям повествователя, «смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые» .

В мае 1816 года рассказчик проезжал через ***скую губернию. Мужчина попал под проливной дождь и остановился на станции, чтобы переодеться и выпить чаю. Накрывала на стол дочь смотрителя – Дуня, поразившая рассказчика своей красотой.

Пока хозяева хлопотали, повествователь рассматривал комнату – на стенах висели картинки, изображающие историю блудного сына. Рассказчик со смотрителем и Дуней выпили чаю, приятно беседуя «как будто век были знакомы» . Уезжая, повествователь поцеловал Дуню в сенях с ее позволения.

Через несколько лет рассказчик снова посетил эту станцию. Войдя в дом, он был поражен небрежностью и обветшалостью обстановки. Сам же смотритель, Самсон Вырин, сильно постарел и поседел. На вопросы о дочери старик сначала не хотел отвечать, но после двух стаканов пунша разговорился.

Вырин рассказал, что три года назад к ним заехал молодой гусар. Сначала посетитель сильно сердился, что ему не подают лошадей, но увидев Дуню, смягчился. После ужина молодому человеку якобы стало плохо. Подкупив вызванного на следующий день врача, гусар пробыл пару дней на станции. В воскресенье молодой человек выздоровел и, уезжая, предложил подвезти девушку до церкви. Вырин отпустил дочь с гусаром.

«Не прошло и получаса» , как смотритель начал беспокоится и сам пошел к церкви. От знакомого дьячка Вырин узнал, что Дуни на обедне не было. Вечером приехал ямщик, везший офицера, и рассказал, что Дуня поехала с гусаром до следующей станции. Старик понял, что болезнь гусара была притворной. От горя Вырин «занемог сильной горячкою» .

«Едва оправясь от болезни» , смотритель взял отпуск и пешком пошел искать свою дочь. Из подорожней Минского Самсон знал, что гусар ехал в Петербург. Разузнав адрес ротмистра в Петербурге, Вырин приходит к нему и дрожащим голосом просит отдать ему его дочь. Минский ответил, что просит у Самсона прощения, но Дуню он ему не отдаст – «она будет счастлива, даю тебе честное слово» . Договорив, гусар выставил смотрителя на улицу, сунув ему за рукав несколько ассигнаций.

Увидев деньги, Вырин расплакался и выбросил их. Через пару дней, прогуливаясь по Литейной, Вырин заметил Минского. Разузнав у его кучера, где живет Дуня, смотритель поспешил в квартиру дочери. Зайдя в комнаты, Самсон застал там роскошно одетую Дуню и Минского. Увидев отца, девушка упала в обморок. Рассерженный Минский «сильной рукою схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу» . Через два дня Вирин поехал обратно на станцию. Уже третий год он о ней ничего не знает и боится, что ее судьба такая же, как судьба других «молоденьких дур» .

Спустя некоторое время рассказчик снова проезжал через те места. Там, где раньше была станция, теперь жила семья пивовара, а Вырин, спившись, «с год как помер» . Повествователь попросил проводить его к могиле Самсона. Мальчик, сын пивовара, рассказал ему по дороге, что летом сюда приезжала «прекрасная барыня» «с тремя маленькими барчатами» , которая, придя к могиле смотрителя, «легла здесь и лежала долго» .

Вывод

В повести « Станционный смотритель» А. С. Пушкин обозначил особый характер конфликта, отличающийся от изображаемого в традиционных произведениях сентиментализма – конфликт выбора между личным счастьем Вырина (отцовским счастьем) и счастьем его дочери. Автор подчеркнул нравственное превосходство смотрителя («маленького человека»), над остальными героями, изобразив пример беззаветной любви родителя к своему ребенку.

Краткий пересказ «Станционного смотрителя» предназначен для быстрого ознакомления с сюжетом произведения, поэтому для лучшего понимания повести советуем прочесть ее полностью.

Тест по повести

После прочтения рассказа попробуйте пройти тест:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.7 . Всего получено оценок: 3233.

/ / «Станционный смотритель»

Повесть А.С. Пушкина «Станционный смотритель» была написана в 1830 году и стала основообразующей цикла «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина». В своем произведение Александр Сергеевич впервые поднял новую для русской литературы тему - « ». Стоит отметить, что «Станционный смотритель» был написан простым разговорным языком, что позволило наиболее точно передать картины ежедневного быта русского человека.

Основными действующими лицами повести являются рассказчик, Самсон Вырин – станционный смотритель, Дуня – дочь Вырина, Минский - ротмистр.

Повесть начинается с описания нелегкой судьбы станционных смотрителей. Станционными смотрителями были мелкие чиновники «четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда». Они были вынуждены постоянно терпеть нападки путников, ведь все беды «случались» исключительно по вине станционных смотрителей. Поэтому рассказчик просит относиться к смотрителям более снисходительно и уважительно.

Действие «Станционного смотрителя» начинается в мае 1816 года по дороге рассказчика в ***скую губернию. В то время, рассказчик служил в чине мелкого чиновника. По дороге его застал дождь и на станцию он прибыл промокший до нитки. Смотритель тут же окликнул Дуню и приказал ей ставить самовар.

Дуня была дочкой Самсона Вырина – станционного смотрителя. Было ей четырнадцать лет. Но, не смотря на юные годы, ее красота поражала многих мужчин. Не остался равнодушным к девочке и рассказчик. Стоит отметить, что Вырин очень гордился своей дочкой-красавицей.

В то время пока смотритель переписывал подорожную рассказчика, последний принялся рассматривать жилище Вырина. Нужно сказать, что жилище смотрителя было прибрано, там царил уют. На стене висели картинки, которые изображали историю возвращения блудного сына. Под каждой картинкой были написаны стихи на немецком языке.

Вскоре Дуня принесла самовар. Рассказчик не мог не заговорить с девушкой. Дуня отвечала прямо и уверенно. Чувствовалось, что у нее уже есть не малый жизненный опыт. Рассказчик предложил Самсону стакан пуншу, а Дуне – чашечку чая, и они принялись беседовать, как давние знакомые.

Пришло время отправляться в дорогу. В сенях рассказчик попросил у Дуни разрешения ее поцеловать и девушка согласилась. Тот поцелуй рассказчик вспоминал еще долгие годы.

Через несколько лет рассказчик снова приехал на станцию Вырина. Он с нетерпением ждал встречи, хотел увидеть Самсона и Дуню. В этот раз путника ни кто не встретил. Когда он вошел в почтовый домик, то сразу узнал уже знакомые ему картинки на стене. В доме уже не было прежнего уюта. Станционный смотритель спал под тулупом. Приезд рассказчика разбудил его. Рассказчик сразу же признал в нем Самсона Вырина. Это был уже не тот бойкий мужичок, а седой старик с глубокими морщинами на лице. Он не сразу признал рассказчика.

Предложив смотрителю стакан пуншу, рассказчик принялся расспрашивать за Дуню. Самсон с неохотой и слезами на глазах поведал такую историю.

Как-то на его станцию приехал молодой гусар. Он гневно требовал и Вырина заменить коней, но увидев Дуню, остыл и сменил тон беседы. Через время кони были поданы, но гусару сделалось плохо, и он остался в доме смотрителя. Через три дня болезнь прошла. Собираясь в дорогу, гусар предложил подвести Дуню к обедне. Девушка согласилась. Через некоторое время, Самсон почуял неладное и отправился в церковь. Там Дуни не было. Вырин искал дочку повсюду, но так и не нашел. Только вечером извозчик сообщил, что Дуня поехала дальше с гусаром.

Из подорожной Самсон узнал, что этот гусар был ротмистр Минский, и что следовал он из Смоленска в Петербург. Вырин решил поехать в Петербург за дочерью. Разыскав ротмистра, Самсон пошел к нему на прием. Но разговор так и не состоялся. Вырин успел лишь попросить, чтобы Минский отпустил Дуню домой, на что тот сунул смотрителю несколько денежных банкнот и выставил на улицу.

Слезы катились по щекам смотрителя, злоба и ненависть переполняла его. Он швырнул деньги Минского, притоптав их каблуком. Пройдя несколько шагов, Вырин решил забрать деньги, но их уже не было.

Бродя по городу, Самсон увидел стоящую у дома повозку. Он сразу признал ее. Это была повозка Минского. От извозчика Вырин узнал, что в этом доме на втором этаже живет его Дуня, и что сейчас ротмистр у нее. Войдя в комнату, смотритель увидел, как Дуня нежным взглядом смотрела на Минского. Не успев произнести и слова, Самсон оказался на улице.

После этого он вернулся к себе на станцию и принялся выполнять свою работу. Три года он жил сам без Дуни.

На этом Вырин завершил свой рассказ. Все время слезы катились с его глаз.

Через время рассказчик снова приехал на станцию Вырина. Там его встретила толстая баба. На вопрос о старом смотрителе она ответила, что тот умер. Она попросила мальчишку Ваньку показать могилу смотрителя. Ванька рассказал, что как-то на их станцию приезжала прекрасная барыня в дорогом платье, что искала могилу прежнего смотрителя, а когда нашла – долго рыдала. Рассказчик понял, что это была Дуня.

Коллежский регистратор,

Почтовой станции диктатор.

Князь Вяземский.

Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подъячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение, и может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут - а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него, как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошенного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут - колокольчик!… и фельд-егерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования, сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течении двадцати лет сряду, изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покаместь скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности.

Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями.

В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных, и платил прогоны за две лошади. В следствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде. Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай, ввелось в употребление другое, на пример: ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать? Но обращаюсь к моей повести.

День был жаркий. В трех верстах от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки. По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю. «Эй Дуня!» закричал смотритель, «поставь самовар, да сходи за сливками». При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати, и побежала в сени. Красота ее меня поразила. «Это твоя дочка?» спросил я смотрителя. - «Дочка-с» отвечал он с видом довольного самолюбия; «да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать». Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему на встречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Все это до ныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с бальзамином и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах.

Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы.

Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев,

С тех пор, как этим занимаюсь,

но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.

Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием.

Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал… Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную спину - и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. «Узнал ли ты меня?» спросил я его; «мы с тобою старые знакомые». - «Может статься», отвечал он угрюмо; «здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало». - «Здорова ли твоя Дуня?» продолжал я. Старик нахмурился. «А бог ее знает», отвечал он. - «Так видно она замужем?» сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца.

Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив; вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула.

«Так вы знали мою Дуню?» начал он. «Кто же и не знал ее? Ах, Дуня, Дуня! Что за девка то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только, чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры, фельд-егеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишься; что суждено, тому не миновать». Тут он стал подробно рассказывать мне свое горе. - Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинеле, окутанный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей. Лошади все были в разгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подали ужинать. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но возвратясь, нашел он молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, не возможно было ехать… Как быть! смотритель уступил ему свою кровать, и положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в С*** за лекарем.

На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и села с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе, и охая заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы, и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки, и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие, и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом.

Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни, разговаривал с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедни. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем, щедро наградив его за постой и угощение; простился и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении… «Чего же ты боишься?» сказал ей отец; «ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул и лошади поскакали.

Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел, и пошел сам к обедни. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно вошел в церковь; священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу; но Дуни в церкве не было. Бедный отец на силу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив, ни мертв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лет вздумала, может быть, прокатиться до следующей станции, где жила ее крестная мать. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил ее. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром».

Старик не снес своего несчастья; он тут же слег в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. Теперь смотритель, соображая все обстоятельства, догадывался, что болезнь была притворная. Бедняк занемог сильной горячкою; его свезли в С*** и на его место определили на время другого. Тот же лекарь, который приезжал к гусару, лечил и его. Он уверил смотрителя, что молодой человек был совсем здоров, и что тогда еще догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки. Правду ли говорил немец, или только желал похвастаться дальновидностию, но он ни мало тем не утешил бедного больного. Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца, и не сказав никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своею дочерью. Из подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург. Ямщик, который вез его, сказывал, что всю дорогу Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте. «Авось» думал смотритель, «приведу я домой заблудшую овечку мою». С этой мыслию прибыл он в Петербург, остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, и начал свои поиски. Вскоре узнал он, что ротмистр Минский в Петербурге и живет в демутовом трактире. Смотритель решился к нему явиться.

Рано утром пришел он в его переднюю, и просил доложить его высокоблагородию, что старый солдат просит с ним увидеться. Военный лакей, чистя сапог на колодке объявил, что барин почивает, и что прежде одиннадцати часов не принимает никого. Смотритель ушел и возвратился в назначенное время. Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье. «Что, брат, тебе надобно?» спросил он его. Сердце старика закипело, слезы навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: «Ваше высокоблагородие!.. сделайте такую божескую милость!..» Минский взглянул на него быстро, вспыхнул, взял его за руку, повел в кабинет и запер за собою дверь. «Ваше высокоблагородие!» продолжал старик, «что с возу упало, то пропало; отдайте мне, по крайней мере, бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее по напрасну». - «Что сделано, того не воротишь», сказал молодой человек в крайнем замешательстве; «виноват перед тобою, и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она - вы не забудете того, что случилось». Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на улице.

Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти и десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их на земь, притоптал каблуком, и пошел… Отошед несколько шагов, он остановился, подумал… и воротился… но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый молодой человек, увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и закричал: «пошел!..» Смотритель за ним не погнался. Он решился отправиться домой на свою станцию, но прежде хотел хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Для сего, дни через два, воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней, и хлопнул двери ему под нос. Смотритель постоял, постоял - да и пошел.

В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль мелькнула в голове смотрителя. Он воротился, и поровнявшись с кучером: «Чья, брат, лошадь?» спросил он, «не Минского ли?» - «Точно так», отвечал кучер, «а что тебе?» - «Да вот что: барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет». - «Да вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с твоей запиской; теперь уж он сам у нее». - «Нужды нет», возразил смотритель с неизъяснимым движением сердца, «спасибо, что надоумил, а я свое дело сделаю». И с этим словом пошел он по лестнице.

Двери были заперты; он позвонил, прошло несколько секунд; в тягостном для него ожидании. Ключ загремел, ему отворили. «Здесь стоит Авдотья Самсоновна?» спросил он. «Здесь» отвечала молодая служанка; «зачем тебе ее надобно?» Смотритель, не отвечая, вошел в залу. «Нельзя, нельзя!» закричала вслед ему служанка: «у Авдотьи Самсоновны гости». Но смотритель, не слушая шел далее. Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате прекрасно-убранной Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он по неволе ею любовался. «Кто там?» спросила она, не подымая головы. Он все молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову… и с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать, и вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню, и подошел к нему, дрожа от гнева. «Чего тебе надобно?» сказал он ему, стиснув зубы; «что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать? Пошел вон!» и сильной рукою схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу.

Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию, и опять принялся за свою должность. «Вот уже третий год, заключил он, как живу я без Дуни, и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы…»

Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжении своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне…

Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: «Жив ли старый смотритель?» никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н.

Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев. Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова. Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром. «От чего ж он умер?» спросил я пивоварову жену. - «Спился, батюшка», отвечала она. - «А где его похоронили?» - «За околицей, подле покойной хозяйки его». - «Нельзя ли довести меня до его могилы?» - «Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище, да укажи ему смотрителеву могилу».

При сих словах, оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повел меня за околицу.

«Знал ты покойника?» спросил я его дорогой.

«Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!) идет из кабака, а мы-то за ним: „Дедушка, дедушка! орешков!“ - а он нас орешками и наделяет. Все бывало с нами возится».

«А проезжие вспоминают ли его?»

«Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу».

«Какая барыня» спросил я с любопытством.

«Прекрасная барыня» отвечал мальчишка; «ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: „Сидите смирно, а я схожу на кладбище“. А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: „Я сама дорогу знаю“. И дала мне пятак серебром - такая добрая барыня!..»

Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцем. Отроду не видал я такого печального кладбища. «Вот могила старого смотрителя», сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом.

«И барыня приходила сюда?» спросил я.

«Приходила», отвечал Ванька; «я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром - славная барыня!»

И я дал мальчишке пятачок, и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных.