Затворник и шестипалый читать. Пелевин – Затворник и Шестипалый. Виктор пелевин

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Виктор Пелевин
ЗАТВОРНИК И ШЕСТИПАЛЫЙ

1

– Отвали.

– Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.

– А на что это ты смотришь?

– Вот идиот, Господи... Ну, на солнце.

Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой, опилками и измельченным торфом, и, щурясь, уставился вверх.

– Да... Живем, живем – а зачем? Тайна веков. И разве постиг кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?

Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.

– Шестипалый, – немедленно представился Шестипалый.

– Я Затворник, – ответил незнакомец. – Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?

– Уже не у нас, – ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. – Вот это да!

– Чего? – подозрительно спросил Затворник.

– Вон, гляди! Новое появилось!

– Ну и что?

– В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.

Затворник снисходительно хмыкнул.

– А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять на каждом эпицикле. Правда, это не здесь было.

– А где? – спросил Шестипалый.

Затворник промолчал. Отвернувшись, он отошел в сторону, ногой отколупнул от земли кусок еды и стал есть. Дул слабый теплый ветер, два солнца отражались в серо-зеленых плоскостях далекого горизонта, и в этой картине было столько покоя и печали, что задумавшийся Затворник, снова заметив перед собой Шестипалого, даже вздрогнул.

– Снова ты. Ну, чего тебе надо?

– Так. Поговорить хочется.

– Да ведь ты неумен, я полагаю, – ответил Затворник. – Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай...

Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая чуть извивалась и подрагивала, – даже не верилось, что так отсюда выглядит огромная галдящая толпа.

– Я бы пошел, – сказал Шестипалый, – только они меня прогнали.

– Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.

– Настоящие?

– А то какие же. Они мне так и сказали – у нас сейчас самый, можно сказать, решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев... Нашел, говорят, время...

– Какой еще «решительный этап»?

– Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.

– А, – сказал Затворник, – понятно. Он, наверно, с каждым часом все отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?

– Точно, – удивился Шестипалый. – А откуда ты знаешь?

– Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.

– Да ну, – сказал Шестипалый. – Он же впервые происходит.

– Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.

Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами, так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то бормотал.

– Чего это ты? – с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.

– Это жест, – ответил Затворник. – Такая форма искусства. Читаешь стихотворение и производишь соответствующее ему действие.

– А какое ты сейчас прочел стихотворение?

– Такое, – сказал Затворник.

Иногда я грущу,
глядя на тех, кого я покинул.
Иногда я смеюсь,
и тогда между нами
вздымается желтый туман.

– Какое ж это стихотворение, – сказал Шестипалый. – Я, слава Богу, все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять слышал. Такого нет, точно.

Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.

– А ты хоть одно помнишь? – спросил он. – Прочти-ка.

– Сейчас. Близнецы... Близнецы... Ну, короче, там мы говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, только как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем глаза на стену, а там...

– Хватит, – сказал Затворник.

Наступило молчание.

– Слушай, а тебя тоже прогнали? – нарушил его Шестипалый.

– Нет. Это я их всех прогнал.

– Так разве бывает?

– По-всякому бывает, – сказал Затворник, поглядел на один из небесных объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: – Скоро темно станет.

– Да брось ты, – сказал Шестипалый, – никто не знает, когда темно станет.

– А я вот знаю. Хочешь спать спокойно – делай как я. – И Затворник принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и кусков торфа. Постепенно у него получилась огораживающая небольшое пустое пространство стена, довольно высокая, примерно в его рост. Затворник отошел от законченного сооружения, с любовью поглядел на него и сказал: – Вот. Я это называю убежищем души.

– Почему? – спросил Шестипалый.

– Так. Красиво звучит. Ты себе-то будешь строить?

Шестипалый начал ковыряться. У него ничего не выходило – стена обваливалась. По правде сказать, он и не особо старался, потому что ничуть не поверил Затворнику насчет наступления тьмы, – и, когда небесные огни дрогнули и стали медленно гаснуть, а со стороны социума донесся похожий на шум ветра в соломе всенародный вздох ужаса, в его сердце возникло одновременно два сильных чувства: обычный страх перед неожиданно надвинувшейся тьмой и незнакомое прежде преклонение перед кем-то, знающим о мире больше, чем он.

– Так и быть, – сказал Затворник, – прыгай внутрь. Я еще построю.

– Я не умею прыгать, – тихо ответил Шестипалый.

– Тогда привет, – сказал Затворник и вдруг, изо всех сил оттолкнувшись от земли, взмыл вверх и исчез за стеной, после чего все сооружение обрушилось на него, покрыв его равномерным слоем опилок и торфа. Образовавшийся холмик некоторое время подрагивал, потом в его стене возникло маленькое отверстие – Шестипалый еще успел увидеть в нем блестящий глаз Затворника – и наступила окончательная тьма.

Разумеется, Шестипалый, сколько себя помнил, знал все необходимое про ночь. «Это естественный процесс», – говорили одни. «Делом надо заниматься», – считали другие, и таких было большинство. Вообще, оттенков мнений было много, но происходило со всеми одно и то же: когда без всяких видимых причин свет гас, после короткой и безнадежной борьбы с судорогами страха все впадали в оцепенение, а придя в себя (когда светила опять загорались), помнили очень мало. То же самое происходило и с Шестипалым, пока он жил в социуме, а сейчас – потому, наверное, что страх перед наступившей тьмой наложился на равный ему по силе страх перед одиночеством и, следовательно, удвоился, – он не впал в обычную спасительную кому. Вот уже стих далекий народный стон, а он все сидел, съежась, возле холмика и тихо плакал. Видно вокруг ничего не было, и, когда в темноте раздался голос Затворника, Шестипалый от испуга нагадил прямо под себя.

– Слушай, кончай долбить, – сказал Затворник, – спать мешаешь.

– Я не долблю, – тихо отозвался Шестипалый. – Это сердце. Ты б со мной поговорил, а?

– О чем? – спросил Затворник.

– О чем хочешь, только подольше.

– Давай о природе страха?

– Ой, не надо! – запищал Шестипалый.

– Тихо ты! – зашипел Затворник. – Сейчас сюда все крысы сбегутся.

– Какие крысы? Что это? – холодея, спросил Шестипалый.

– Это существа ночи. Хотя на самом деле и дня тоже.

– Не повезло мне в жизни, – прошептал Шестипалый. – Было б у меня пальцев сколько положено, спал бы сейчас со всеми. Господи, страх-то какой... Крысы...

– Слушай, – заговорил Затворник, – вот ты все повторяешь – Господи, Господи... у вас там что, в Бога верят?

– Черт его знает. Что-то такое есть, это точно. А что – никому не известно. Вот, например, почему темно становится? Хотя, конечно, можно и естественными причинами объяснить. А если про Бога думать, то ничего в жизни и не сделаешь...

– А что, интересно, можно сделать в жизни? – спросил Затворник.

– Как что? Чего глупые вопросы задавать – будто сам не знаешь. Каждый, как может, лезет к кормушке. Закон жизни.

– Понятно. А зачем тогда все это?

– Что «это»?

– Ну, вселенная, небо, земля, светила – вообще, все.

– Как зачем? Так уж мир устроен.

– А как он устроен? – с интересом спросил Затворник.

– Так и устроен. Движемся в пространстве и во времени. Согласно законам жизни.

– А куда?

– Откуда я знаю. Тайна веков. От тебя, знаешь, свихнуться можно.

– Это от тебя свихнуться можно. О чем ни заговори, у тебя все или закон жизни, или тайна веков.

– Не нравится, так не говори, – обиженно сказал Шестипалый.

– Да я и не говорил бы. Это ж тебе в темноте молчать страшно.

Шестипалый как-то совершенно забыл об этом. Прислушавшись к своим ощущениям, он вдруг заметил, что не испытывает никакого страха. Это его до такой степени напугало, что он вскочил на ноги и кинулся куда-то вслепую, пока со всего разгона не треснулся головой о невидимую в темноте Стену Мира.

Издалека послышался скрипучий хохот Затворника, и Шестипалый, осторожно переставляя ноги, побрел навстречу этим единственным во всеобщей тьме и безмолвии звукам. Добравшись до холмика, под которым сидел Затворник, он молча улегся рядом и, стараясь не обращать внимания на холод, попытался уснуть. Момента, когда это получилось, он даже не заметил.

2

– Сегодня мы с тобой полезем за Стену Мира, понял? – сказал Затворник.

Шестипалый как раз подбегал к убежищу души. Сама постройка выходила у него уже почти так же, как у Затворника, а вот прыжок удавался только после длинного разбега, и сейчас он тренировался. Смысл сказанного дошел до него именно тогда, когда надо было прыгать, и в результате он врезался в хлипкое сооружение так, что торф и опилки, вместо того чтобы покрыть все его тело ровным мягким слоем, превратились в наваленную над головой кучу, а ноги потеряли опору и бессильно повисли в пустоте. Затворник помог ему выбраться и повторил:

– Сегодня мы отправимся за Стену Мира.

За последние дни Шестипалый наслушался от него такого, что в душе у него все время что-то поскрипывало и ухало, а былая жизнь в социуме казалась забавной фантазией (а может, пошлым кошмаром – точно он еще не решил), но это уж было слишком.

Затворник между тем продолжал:

– Решительный этап наступает после каждых семидесяти затмений. А вчера было шестьдесят девятое. Миром правят числа.

И он указал на длинную цепь соломинок, торчащих из почвы возле самой Стены Мира.

– Да как же можно лезть за Стену Мира, если это – Стена Мира? Ведь в самом названии... За ней ведь нет ничего...

Шестипалый был до того ошарашен, что даже не обратил внимания на темные мистические объяснения Затворника, от которых у него иначе обязательно испортилось бы настроение.

– Ну и что, – ответил Затворник, – что нет ничего. Нас это должно только радовать.

– А что мы там будем делать?

– А чем нам тут плохо?

– А тем, дурак, что этого «тут» скоро не будет.

– А что будет?

– Вот останься, узнаешь тогда. Ничего не будет.

Шестипалый почувствовал, что полностью потерял уверенность в происходящем.

– Почему ты меня все время пугаешь?

– Да не ной ты, – пробормотал Затворник, озабоченно вглядываясь в какую-то точку на небе. – За Стеной Мира совсем не плохо. По мне, так гораздо лучше, чем здесь.

Он подошел к остаткам выстроенного Шестипалым убежища души и стал ногами раскидывать их по сторонам.

– Зачем это ты? – спросил Шестипалый.

– Перед тем как покинуть какой-либо мир, надо обобщить опыт своего пребывания в нем, а затем уничтожить все свои следы. Это традиция.

– А кто ее придумал?

– Какая разница. Ну, я. Больше тут, видишь ли, некому. Вот так...

Затворник оглядел результат своего труда – на месте развалившейся постройки теперь было идеально ровное место, ничем не отличающееся от поверхности остальной пустыни.

– Все, – сказал он, – следы я уничтожил. Теперь надо опыт обобщить. Сейчас твоя очередь. Залазь на эту кочку и рассказывай.

Шестипалый почувствовал, что его перехитрили, оставив ему самую тяжелую и, главное, непонятную часть работы. Но после случая с затмением он решил слушаться Затворника. Пожав плечами и оглядевшись – не забрел ли сюда кто из социума, – он залез на кочку.

– Что рассказывать?

– Все, что знаешь о мире.

– Долго ж мы здесь проторчим, – свистнул Шестипалый.

– Не думаю, – сухо отозвался Затворник.

– Значит, так. Наш мир... Ну и идиотский у тебя ритуал...

– Не отвлекайся.

– Наш мир представляет собой правильный восьмиугольник, равномерно и прямолинейно движущийся в пространстве. Здесь мы готовимся к решительному этапу, венцу нашей жизни. Это официальная формулировка, во всяком случае. По периметру мира проходит так называемая Стена Мира, объективно возникшая в результате действия законов жизни. В центре мира находится двухъярусная кормушка-поилка, вокруг которой издавна существует наша цивилизация. Положение члена социума относительно кормушки-поилки определяется его общественной значимостью и заслугами...

– Вот этого я раньше не слышал, – перебил Затворник. – Что это такое – заслуги? И общественная значимость?

– Ну... Как сказать... Это когда кто-то попадает к самой кормушке-поилке.

– А кто к ней попадает?

– Я же говорю, тот, у кого большие заслуги. Или общественная значимость. У меня, например, раньше были так себе заслуги, а теперь вообще никаких. Да ты что, народную модель вселенной не знаешь?

– Не знаю, – сказал Затворник.

– Да ты что?.. А как же ты к решительному этапу готовился?

– А уже почти все. Чего там еще-то... За областью социума находится великая пустыня, а кончается все Стеной Мира. Возле нее ютятся отщепенцы вроде нас.

– Понятно. Отщепенцы. А бревно откуда взялось? В смысле то, от чего они отщепились?

– Ну ты даешь... Это тебе даже Двадцать Ближайших не скажут. Тайна веков.

– Н-ну, хорошо. А что такое тайна веков?

– Закон жизни, – ответил Шестипалый, стараясь говорить мягко. Ему что-то не нравилось в интонациях Затворника.

– Ладно. А что такое закон жизни?

– Это тайна веков.

– Тайна веков? – переспросил Затворник странно тонким голосом и медленно стал подходить к Шестипалому по дуге.

– Ты чего? Кончай! – испугался Шестипалый. – Это же твой ритуал!

Но Затворник и сам уже взял себя в руки.

– Ладно, – сказал он. – Слезай.

Шестипалый слез с кочки, и Затворник с сосредоточенным и серьезным видом залез на его место. Некоторое время он молчал, словно прислушиваясь к чему-то, а потом поднял голову и заговорил.

– Я пришел сюда из другого мира, – сказал он, – в дни, когда ты был еще совсем мал. А в тот, другой мир я пришел из третьего, и так далее. Всего я был в пяти мирах. Они такие же, как этот, и практически ничем не отличаются друг от друга. А вселенная, где мы находимся, представляет собой огромное замкнутое пространство. На языке богов она называется «Бройлерный комбинат имени Луначарского», но что это означает, неизвестно даже им самим.

– Ты знаешь язык богов? – изумленно спросил Шестипалый.

– Немного. Не перебивай. Всего во вселенной есть семьдесят миров. В одном из них мы сейчас находимся. Эти миры прикреплены к безмерной черной ленте, которая медленно движется по кругу. А над ней, на поверхности неба, находятся сотни одинаковых светил. Так что это не они плывут над нами, а мы проплываем под ними. Попробуй представить себе это.

Шестипалый закрыл глаза. На его лице изобразилось напряжение.

– Нет, не могу, – наконец сказал он.

– Ладно, – сказал Затворник, – слушай дальше. Все семьдесят миров, которые есть во вселенной, называются Целью Миров. Во всяком случае, их вполне можно так назвать. В каждом из миров есть жизнь, но она не существует там постоянно, а циклически возникает и исчезает. Решительный этап происходит в центре вселенной, через который по очереди проходят все миры. На языке богов он называется Цехом номер один. Наш мир как раз находится в его преддверии. Когда завершается решительный этап и обновленный мир выходит с другой стороны Цеха номер один, все начинается сначала. Возникает жизнь, проходит цикл и через положенный срок опять ввергается в Цех номер один.

– Я много путешествовал, – сказал Затворник, – и по крупицам собирал тайные знания. В одном мире было известно одно, в другом – другое.

– Может быть, ты знаешь, откуда мы беремся?

– Знаю. А что про это говорят в вашем мире?

– Что это объективная данность. Закон жизни такой.

– Понятно. Ты спрашиваешь про одну из глубочайших тайн мироздания, и я даже не знаю, можно ли тебе ее доверить. Но поскольку, кроме тебя, все равно некому, я, пожалуй, скажу. Мы появляемся на свет из белых шаров. На самом деле они не совсем шары, а несколько вытянуты и один конец у них уже другого, но сейчас это не важно.

– Шары. Белые шары, – повторил Шестипалый и, как стоял, повалился на землю. Груз узнанного навалился на него физической тяжестью, и на секунду ему показалось, что он умрет. Затворник подскочил к нему и изо всех сил начал трясти. Постепенно к Шестипалому вернулась ясность сознания.

– Что с тобой? – испуганно спросил Затворник.

– Ой, я вспомнил. Точно. Раньше мы были белыми шарами и лежали на длинных полках. В этом месте было очень тепло и влажно. А потом мы стали изнутри ломать эти шары и... Откуда-то снизу подкатил наш мир, а потом мы уже были в нем... Но почему этого никто не помнит?

– Есть миры, в которых это помнят, – сказал Затворник. – Подумаешь, пятая и шестая перинатальные матрицы. Не так уж глубоко, и к тому же только часть истины. Но все равно – тех, что это помнит, прячут подальше, чтобы они не мешали готовиться к решительному этапу, или как он там называется. Везде по-разному. У нас, например, назывался завершением строительства, хотя никто ничего не строил.

Видимо, воспоминание о своем мире повергло Затворника в печаль. Он замолчал.

– Слушай, – спросил через некоторое время Шестипалый, – откуда берутся эти белые шары?

Затворник одобрительно поглядел на него.

– Мне понадобилось куда больше времени, чтобы в моей душе созрел этот вопрос, – сказал он. – Но здесь все намного сложнее. В одной древней легенде говорится, что эти яйца появляются из нас, но это вполне может быть и метафорой...

– Из нас? Непонятно. Где ты это слышал?

– Да сам сочинил. Тут разве услышишь что-нибудь, – сказал Затворник с неожиданной тоской в голосе.

– Ты же сказал, что это древняя легенда.

– Правильно. Просто я ее сочинил как древнюю легенду.

– Как это? Зачем?

– Понимаешь, один древний мудрец, можно сказать – пророк (на этот раз Шестипалый догадался, о ком идет речь) сказал, что не так важно то, что сказано, как то, кем сказано. Часть смысла того, что я хотел выразить, заключена в том, что мои слова выступают в качестве древней легенды. Впрочем, где тебе понять...

Затворник глянул на небо и перебил себя:

– Все. Пора идти.

– В социум.

Шестипалый вытаращил глаза.

– Мы же собирались лезть через Стену Мира. Зачем нам социум?

– А ты хоть знаешь, что такое социум? – спросил Затворник. – Это и есть приспособление для перелезания через Стену Мира.

3

Шестипалый, несмотря на полное отсутствие в пустыне предметов, за которыми можно было бы спрятаться, шел почему-то крадучись, и чем ближе становился социум, тем более преступной становилась его походка. Постепенно огромная толпа, казавшаяся издали огромным шевелящимся существом, распадалась на отдельные тела, и даже можно было разглядеть удивленные гримасы тех, кто замечал приближающихся.

– Главное, – шепотом повторял Затворник последнюю инструкцию, – веди себя наглее. Но не слишком нагло. Мы непременно должны их разозлить – но не до такой степени, чтобы нас разорвали в клочья. Короче, все время смотри, что буду делать я.

– Шестипалый приперся! – весело закричал кто-то впереди. – Здорово, сволочь! Эй, Шестипалый, кто это с тобой?

Этот бестолковый выкрик неожиданно – и совершенно непонятно почему – вызвал в Шестипалом целую волну ностальгических воспоминаний о детстве. Затворник, шедший чуть сзади, словно почувствовал это и пихнул Шестипалого в спину.

У самой границы социума народ стоял редко – тут жили в основном калеки и созерцатели, не любившие тесноты, – их нетрудно было обходить. Но чем дальше, тем плотнее стояла толпа, и уже очень скоро Затворник с Шестипалым оказались в невыносимой тесноте. Двигаться вперед было еще можно, но только переругиваясь со стоящими по бокам. А когда над головами тех, кто был впереди, показалась мелко трясущаяся крыша кормушки-поилки, уже ни шагу вперед сделать было нельзя.

– Всегда поражался, – тихо сказал Шестипалому Затворник, – как здесь все мудро устроено. Те, кто стоит близко к кормушке-поилке, счастливы в основном потому, что все время помнят о желающих попасть на их место. А те, кто всю жизнь ждет, когда между стоящими впереди появится щелочка, счастливы потому, что им есть на что надеяться в жизни. Это ведь и есть гармония и единство.

– Что ж, не нравится? – спросил сбоку чей-то голос.

– Не, не нравится, – ответил Затворник.

– А что конкретно не нравится?

– Да все.

И Затворник широким жестом обвел толпу вокруг, величественный купол кормушки-поилки, мерцающие желтыми огнями небеса и далекую, еле видную отсюда Стену Мира.

– Понятно. И где, по-вашему, лучше?

– В том-то и трагедия, что нигде! В том-то и дело! – страдальчески выкрикнул Затворник. – Было бы где лучше, неужели я б с вами тут о жизни беседовал?

– И товарищ ваш таких же взглядов? – спросил голос. – Чего он в землю-то смотрит?

Шестипалый поднял глаза – до этого он глядел себе под ноги, потому что это позволяло минимально участвовать в происходящем, – и увидел обладателя голоса. У того было обрюзгшее раскормленное лицо, и, когда он говорил, становились отчетливо видны анатомические подробности его гортани. Шестипалый сразу понял, что перед ним – один из Двадцати Ближайших, самая что ни на есть совесть эпохи. Видно, перед их приходом он проводил здесь разъяснения, как это иногда практиковалось.

– Это вы оттого такие невеселые, ребята, – неожиданно дружелюбно сказал тот, – что не готовитесь вместе со всеми к решительному этапу. Тогда у вас на эти мысли времени бы не было. Мне самому такое иногда в голову приходит, что... И, знаете, работа спасает.

– Взять их.

По толпе прошло движение, и Затворник с Шестипалым оказались немедленно стиснутыми со всех четырех сторон.

– Да плевали мы на вас, – также дружелюбно сказал Затворник. – Куда вы нас возьмете? Некуда вам нас взять. Ну, прогоните еще раз. Через Стену Мира, как говорится, не перебросишь...

Тут на лице Затворника изобразилось смятение, а толстолицый высоко поднял веки – их глаза встретились.

– А ведь интересная идея. Такого у нас еще не было. Конечно, такая пословица есть, но воля народа сильнее.

Видимо, эта мысль восхитила его. Он повернулся и скомандовал:

– Внимание! Строимся! Сейчас у нас будет нечто незапланированное.

Прошло не так уж много времени между моментом, когда толстолицый скомандовал построение, и моментом, когда процессия, в центре которой вели Затворника и Шестипалого, приблизилась к Стене Мира.

Процессия была впечатляющей. Первым в ней шел толстолицый, за ним – двое назначенных старушками-матерями (никто, включая толстолицего, не знал, что это такое, – просто была такая традиция), которые сквозь слезы выкрикивали обидные слова Затворнику и Шестипалому, оплакивая и проклиная их одновременно, затем вели самих преступников, и замыкала шествие толпа народной массы.

– Итак, – сказал толстолицый, когда процессия остановилась, – пришел пугающий миг воздаяния. Я думаю, ребята, что все мы зажмуримся, когда два эти отщепенца исчезнут в небытии, не так ли? И пусть это волнующее событие послужит страшным уроком всем нам, народу. Громче рыдайте, матери!

Старушки-матери повалились на землю и залились таким горестным плачем, что многие из присутствующих тоже начали отворачиваться и сглатывать; но, извиваясь в забрызганной слезами пыли, матери иногда вдруг вскакивали и, сверкая глазами, бросали Затворнику и Шестипалому неопровержимые ужасные обвинения, после чего обессиленно падали назад.

– Итак, – сказал через некоторое время толстолицый, – раскаялись ли вы? Устыдили ли вас слезы матерей?

– Еще бы, – ответил Затворник, озабоченно наблюдавший то за церемонией, то за какими-то небесными телами, – а как вы нас перебрасывать хотите?

Толстолицый задумался. Старушки-матери тоже замолчали, потом одна из них поднялась из пыли, отряхнулась и сказала:

– Насыпь?

– Насыпь, – сказал Затворник, – это затмений пять займет. А нам уже давно не терпится спрятать наш разоблаченный позор в пустоте.

Толстолицый, прищурившись, глянул на Затворника и одобрительно кивнул.

– Понимают, – сказал он кому-то из своих, – только притворяются. Спроси, может, они сами что предложат?

Через несколько минут почти до самого края Стены Мира поднялась живая пирамида. Те, кто стоял наверху, жмурились и прятали лица, чтобы, не дай Бог, не заглянуть туда, где все кончается.

– Наверх, – скомандовал кто-то Затворнику и Шестипалому, и они, поддерживая друг друга, пошли по шаткой веренице плеч и спин к терявшемуся в высоте краю стены.

С высоты был виден весь притихший социум, внимательно следивший издали за происходящим, были видны некоторые незаметные до этого детали неба и толстый шланг, спускавшийся к кормушке-поилке из бесконечности, – отсюда он казался не таким величественным, как с земли. Легко, будто на кочку, вспрыгнув на край Стены Мира, Затворник помог Шестипалому сесть рядом и закричал вниз:

– Порядок!

От его крика кто-то в живой пирамиде потерял равновесие, она несколько раз покачнулась и развалилась – все попадали вниз, под основание стены, но никто, слава Богу, не пострадал.

Вцепившись в холодную жесть борта, Шестипалый вглядывался в крохотные задранные лица, в унылые серо-коричневые пространства своей родины; глядел на тот ее угол, где на Стене Мира было большое зеленое пятно и где прошло его детство. «Я больше никогда этого не увижу», – подумал он, и, хоть особого желания увидеть все это когда-нибудь еще у него не было, горло все равно сводило. Он прижимал к боку маленький кусочек земли с прилипшей соломинкой и размышлял о том, как быстро и необратимо меняется все в его жизни.

– Прощайте, сыновья! – закричали снизу старушки-матери, земно поклонились и принялись, рыдая, швырять вверх тяжелые куски торфа.

Затворник приподнялся на цыпочки и громко закричал:

Тут в него угодил большой кусок торфа, и он, растопыря руки и ноги, полетел вниз. Шестипалый последний раз оглядел все оставшееся внизу и заметил, что кто-то из далекой толпы прощально машет ему, – тогда он помахал в ответ. Потом он зажмурился и шагнул назад.

Несколько секунд он беспорядочно крутился в пустоте, а потом вдруг больно ударился обо что-то твердое и открыл глаза. Он лежал на черной блестящей поверхности из незнакомого материала; вверх уходила Стена Мира – точно такая же, как если смотреть на нее с той стороны, а рядом с ним, вытянув руку к стене, стоял Затворник. Он договаривал свое стихотворение:

Но что так это будет,
не думал...

Потом он повернулся к Шестипалому и коротким жестом велел ему встать на ноги.

Ноль часов
Веллер Михаил

Эта книга - о том, что мечтают сейчас, откровенно говоря, сделать многие, да не хватает духу и останавливают непреодолимые препятствия. Но герои Михаила Веллера преодолевают препятствия. Сюжет нового романа головокружителен и прост, реалистичен и невероятен одновременно. Роман смешон и печален, добр и зол; язык его легок, но последовательная мстительность мысли даже пугает. Книга рассчитана на читателей, которые хотели бы крепко встряхнуть окружающую жизнь за шкирку, а это, мягко говоря, широкий...

Вечный зов. Том II
Иванов Анатолий

Широки и привольны сибирские просторы, под стать им души людей, да и характеры их крепки и безудержны. Уж если они любят, то страстно и глубоко, если ненавидят, то до последнего вздоха. А жизнь постоянно требует от героев «Вечного зова» выбора между любовью и ненавистью...

Небо падших
Поляков Юрий

Рецензия из журнала «Собеседник»:
Юрий Поляков – автор широко известных произведений «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофегей», «Козленок в молоке».
«Небо падших» – новая повесть писателя. Она недавно закончена, еще нигде не публиковалась, но о ней уже заговорили. На вопросы нашего корреспондента отвечает автор.
– Юрий Михайлович, а почему вдруг о «новых русских»? Вроде не ваш материал...
– Все, что происходит сегодня в России, – мой материал. О новом классе, возникшем за после...

Зеленые холмы Калифорнии
Вильмонт Екатерина

Три женщины Три судьбы Три характера Мать, дочь и внучка

Для них не важны разделяющие их расстояния и вечный конфликт поколений. Каждая из них - одна с девичьим максимализмом, другая - с несладким грузом любовных неудач, третья, вроде бы защищенная мудростью прожитых лет, - стремится к одной и той же цели: найти свое настоящее женское счастье.

Где же прячется это счастье? Может быть, далеко-далеко от родного дома, среди «Зеленых холмов Калифорнии»?...

Возвращение домой.Том 2.
Пилчер Розамунда

Родители Джудит Данбар уезжают в Сингапур, а она остается в Англии, в пансионе «Школы святой Урсулы», где знакомится с Лавди Кэри-Льюис. Аристократическое семейство Кэри-Льюисов становится для Джудит второй семьей. В их доме она переживает первую любовь и первые разочарования. А потом начинается война. Джудит решает идти служить в армию. Однажды в короткие дни отпуска в военном затемненном Лондоне она встречает того, кто станет ее судьбой. Но как много еще предстоит пережить героям Пилчер на пут...

Путешествие на Коппермайн
Моуэт Фарли

Книга принадлежит перу известного писателя-натуралиста, много лет изучавшего жизнь коренного населения Северной Америки. Его новеллы объединены в одну книгу с дневниками путешественника по Канаде конца XVIII в. С. Хирна, обработанными Моуэтом. Эскимосы и индейцы - герои повествования. Об их тяжелой судьбе, ставшей поистине беспросветной с проникновением белых колонизаторов, рассказывает автор в своих поэтичных новеллах, полных гуманизма и сострадания. Жизнь коренного населения тесно связана...

Затворник и Шестипалый

Taken: , 1

– Отвали.

– Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.

– А на что это ты смотришь?

– Вот идиот, Господи… Ну, на солнце.

– Да… Живем, живем – а зачем? Тайна веков. И разве постиг кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?

Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.

– Шестипалый, – немедленно представился Шестипалый.

– Я Затворник, – ответил незнакомец. – Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?

– Уже не у нас, – ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. – Вот это да!

– Чего? – подозрительно спросил Затворник.

– Вон, гляди! Новое появилось!

– Ну и что?

– В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.

Затворник снисходительно хмыкнул.

– А где? – спросил Шестипалый.

– Снова ты. Ну, чего тебе надо?

– Так. Поговорить хочется.

– Да ведь ты не умен, я полагаю, – ответил Затворник. – Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай…

– Я бы пошел, – сказал Шестипалый, – только они меня прогнали.

– Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.

– Настоящие?

– А то какие же. Они мне так и сказали – у нас сейчас самый, можно сказать, решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев… Нашел, говорят, время…

– Какой еще «решительный этап»?

– Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.

– Точно, – удивился Шестипалый. – А откуда ты знаешь?

– Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.

– Да ну, – сказал Шестипалый. – Он же впервые происходит.

– Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.

– Чего это ты? – с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.

– А какое ты сейчас прочел стихотворение?

– Такое, – сказал Затворник.

Иногда я грущу,
глядя на тех, кого я покинул.
Иногда я смеюсь,
и тогда между нами
вздымается желтый туман.

Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.

– А ты хоть одно помнишь? – спросил он. – Прочти-ка.

– Сейчас. Близнецы… Близнецы… Ну, короче, там мы говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, только как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем глаза на стену, а там…

– Хватит, – сказал Затворник.

Наступило молчание.

– Слушай, а тебя тоже прогнали? – нарушил его Шестипалый.

– Нет. Это я их всех прогнал.

– Так разве бывает?

– Да брось ты, – сказал Шестипалый, – никто не знает, когда темно станет.

– Почему? – спросил Шестипалый.

– Так. Красиво звучит. Ты себе-то будешь строить?

– Так и быть, – сказал Затворник, – прыгай внутрь. Я еще построю.

– Я не умею прыгать, – тихо ответил Шестипалый.

Отвали.

Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.

А на что это ты смотришь?

Вот идиот, Господи Ну, на солнце.

Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой, опилками и измельченным торфом, и щурясь уставился вверх.

Да Живем, живем а зачем? Тайна веков. И разве постиг ктонибудь тонкую нитевидную сущность светил?

Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.

Шестипалый, немедленно представился Шестипалый.

Я Затворник, ответил незнакомец. Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?

Уже не у нас, ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. Вот это да!

Чего? подозрительно спросил Затворник.

Вон, гляди! Новое появилось!

Ну и что?

В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.

Затворник снисходительно хмыкнул.

А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять на каждом эпицикле. Правда, это не здесь было.

А где? спросил Шестипалый.

Снова ты. Ну, чего тебе надо?

Так. Поговорить хочется.

Да ведь ты не умен, я полагаю, ответил Затворник. Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай

Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая чуть извивалась и подрагивала, даже не верилось, что так отсюда выглядит огромная галдящая толпа.

Я бы пошел, сказал Шестипалый, только они меня прогнали.

Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.

Настоящие?

А то какие же. Они мне так и сказали у нас, можно сказать, самый решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев Нашел, говорят, время

Какой еще «решительный этап»?

Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.

А, сказал Затворник, понятно. Он, наверно, с каждым часом все отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?

Точно, удивился Шестипалый. А откуда ты знаешь?

Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.

Да ну, сказал Шестипалый. Он же впервые происходит.

Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.

Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то бормотал.

Чего это ты? с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.

Это жест, ответил Затворник. Такая форма искусства. Читаешь стихотворение и производишь соответствующее ему действие.

А какое ты сейчас прочел стихотворение?

Такое, сказал Затворник.

Иногда я грущу,

глядя на тех, кого я покинул.

Иногда я смеюсь,

и тогда между нами

вздымается желтый туман.

Какое ж это стихотворение, сказал Шестипалый. Я, слава Богу, все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять слышал. Такого нет, точно.

Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.

А ты хоть одно помнишь? спросил он. Прочти-ка.

Сейчас. Близнецы Близнецы Ну, короче, мы там говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, но как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем глаза на стену, а там

Хватит, сказал Затворник.

Наступило молчание.

Слушай, а тебя тоже прогнали? нарушил его Шестипалый.

Нет. Это я их всех прогнал.

Так разве бывает?

По-всякому бывает, сказал Затворник, поглядел на один из небесных объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: Скоро темно станет.

Да брось ты, сказал Шестипалый, никто не знает, когда темно станет.

А я вот знаю. Хочешь спать спокойно делай как я. И Затворник принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и кусков торфа. Постепенно у него получилась огораживающая небольшое пустое пространство стена, довольно высокая, в его рост. Затворник отошел от законченного сооружения, с любовью поглядел на него и сказал: Вот. Я это называю убежищем души.

Почему? спросил Шестипалый.

Так. Красиво звучит. Ты себе-то будешь строить?

Шестипалый начал ковыряться. У него ничего не выходило стена обваливалась. По правде говоря, он и не особо старался, потому что ничуть не поверил Затворнику насчет наступления тьмы, и когда небесные огни дрогнули и стали медленно гаснуть, а со стороны социума донесся похожий на шум ветра в соломе всенародный вздох ужаса, в его сердце возникло одновременно два сильных чувства: обычный страх перед неожиданно надвинувшейся тьмой и незнакомое прежде преклонение перед кем-то знающим о мире больше, чем он.

Так и быть, сказал Затворник, прыгай внутрь. Я еще построю.

Я не умею прыгать, тихо ответил Шестипалый.

Тогда привет, сказал Затворник и вдруг, изо всех сил оттолкнувшись от земли, взмыл вверх и исчез за стеной, после чего все сооружение обрушилось на него, покрыв его равномерным слоем опилок и торфа. Образовавшийся холмик некоторое время подрагивал, потом в его стене возникло маленькое отверстие Шестипалый еще успел увидеть в нем блестящий глаз Затворника, и наступила окончательная тьма.

Разумеется, Шестипалый, сколько себя помнил, знал все необходимое про ночь. «Это естественный процесс», говорили одни. «Делом надо заниматься», считали другие, и таких было большинство. Вообще, оттенков мнений было много, но происходило со всеми одно и то же: когда без всяких видимых причин свет гас, после короткой и безнадежной борьбы с судорогами страха все впадали в оцепенение, а придя в себя (когда светила опять загорались), помнили очень мало. То же самое происходило и с Шестипалым, пока он жил в социуме, а сейчас потому, наверное, что страх перед наступившей тьмой наложился на равный ему по силе страх перед одиночеством и, следовательно, удвоился, он не впал в обычную спасительную кому. Вот уже стих далекий народный стон, а он все сидел съежась возле холмика и тихо плакал. Видно вокруг ничего не было, и, когда в темноте раздался голос Затворника, Шестипалый от испуга нагадил прямо под себя.

Слушай, кончай долбить, сказал Затворник, спать мешаешь.

Я не могу, тихо отозвался Шестипалый. Это сердце. Ты б со мной поговорил, а?

О чем? спросил Затворник.

О чем хочешь, только подольше.

Давай о природе страха?

Ой, не надо! запищал Шестипалый.

Тихо ты! прошипел Затворник. Сейчас сюда все крысы сбегутся.

Какие крысы? Что это? холодея спросил Шестипалый.

Это существа ночи. Хотя на самом деле и дня тоже.

Не повезло мне в жизни, прошептал Шестипалый. Было б у меня пальцев сколько положено, спал бы сейчас со всеми. Господи, страх-то какой Крысы

Слушай, заговорил Затворник, вот ты все повторяешь Господи, Господи у вас там что, в Бога верят?

Черт его знает. Что-то такое есть, это точно. А что никому не известно. Вот, например, почему темно становится? Хотя, конечно, можно и естественными причинами объяснить. А если про Бога думать, то ничего в жизни и не сделаешь

А что, интересно, можно сделать в жизни? спросил Затворник.

Как что? Чего глупые вопросы задавать будто сам не знаешь. Каждый как может лезет к кормушке. Закон жизни.

Понятно. А зачем тогда все это?

Что «это»?

Ну, вселенная, небо, земля, светила вообще все.

Как зачем? Так уж мир устроен.

А как он устроен? с интересом спросил Затворник.

Так и устроен. Движемся в пространстве и во времени. Согласно законам жизни.

Откуда я знаю. Тайна веков. От тебя, знаешь, свихнуться можно.

Это от тебя свихнуться можно. О чем ни заговори, у тебя все или закон жизни, или тайна веков.

Не нравится, так не говори, обиженно сказал Шестипалый.

Да я и не говорил бы. Это ж тебе в темноте молчать страшно.

«Затворник и Шестипалый» - повесть с элементами сатиры и сказки. Эта повесть напоминает притчу. Главные герои повести – два цыпленка, Затворник и Шестипалый, живущие на комбинате (птицефабрике) имени Луначарского. Правда, об этом читатель узнает не сразу, а догадывается постепенно, т.к. в повести прямым текстом не сообщается, кем же являются герои.

Цыпленка по имени Шестипалый «изгоняют из социума» – на языке героев социумом называется общество всех цыплят одного «мира» – одного контейнера с птицами. Он знакомится с другим героем, Затворником, который является для писателя приближенной к идеалу моделью личности человека.

Сначала Шестипалый с опаской относится к идеям нового знакомого, но затем постепенно проникается мыслью Затворника о побеге с помощью полета. Идея полета – главного средства для того, чтоб стать свободным, вырвавшись из вселенной птицефабрики (это – аллегория обыденности, примитивного общества, где важнее всего «подобраться поближе к кормушке» – получить материальные и статусные преимущества; члены такого общества готовы послушно смириться с тем, что гибнут физически, Пелевин больше говорит о духовном погибании, о неспособности человека вырваться из плена обыденных суждений, массовости, творить), и Затворнику с Шестипалым это удается.

Главное, о чем рассуждает автор это свобода. Свобода любить (умение любить), свобода творить, свобода жить так, как хочется тебе самому. Идея яркой, насыщенной жизни, которая невозможна, если жить с оглядкой на социум, быть приспособленцем, неспособным мыслить, а способным только бороться за материальные блага, влиться в общество потребления – и есть главная идея Пелевина.

Понятие «личность» и ее место в авторской концепции

Так как повесть Виктора Пелевина более всего напоминает притчу, для книги характерны метафоры. Центральное место в повести Пелевина занимает главный герой – Затворник. Вторым главным героем является Шестипалый, который вначале больше похож на антигероя (он труслив, слепо верит догмам, которые, если их рассмотреть, оказываются порождениями глупости, невежества и банального незнания, не готов воспринимать новое), однако впоследствии Шестипалый примыкает к Затворнику и тоже приближается к идеалу личности – в конце повести ему даже удается взлететь раньше, чем Затворнику. Автор в своей концепции ставит личность во главу угла.

Характеристики личности

Личность всегда готова к восприятию чего-то нового. Она имеет реформаторский склад ума, однако эти реформы скорее направление на преобразование себя или близких людей, по крайней мере тех, кто готов меняться сам. Такая личность не будет менять окружающий мир насильственным путем, она может помочь тем, кому это нужно, но только если на это действительно есть согласие. Это говорит нам о цельности личности. Личность знает, в чем состоит ее путь и ничто не сможет сдвинуть ее с него. И конец повести показывает, что такие личности добиваются своего и обретают свободу и счастье, их надежды оправдываются, даже если большая часть их мира – того мира, который на самом деле не является лучшим для них, против. Личность всегда стремится к лучшему, она хочет развить себя, самосовершенствоваться, и, конечно, найти тот мир, общество, в котором возможен будет покой и гармония. Личность готова пожертвовать чем-то, она не ставит целью своего существования достичь своего блага.

Всё же, для личности большую ценность имеет преобразовывать что-то, кого-то еще. Конечно, она не навязывает никому свое общество, сначала может показаться замкнутой, закрытой, но такая личность способна искренне полюбить, к тому же, она на самом деле любит весь мир, просто иногда это не сразу понятно по ее поведению. Но когда личность проявляет любовь – это – лучшее из ее состояний. Самое же главное свойство такой личности – умение не терять надежды. Личность – мужественна. Даже не зная, что будет дальше, имеет ли все это (преобразования, изменения, потери, трата времени) смысл, она все равно будет самоотверженно развиваться, познавать, стремиться к лучшему и помогать ближним своим делать то же самое. Это и говорит о богатом внутреннем мире и духовной силе такой личности.

Структура личности по Пелевину

Личность должна быть цельной. Структура личности по Пелевину выглядит так: внутри каждого человека находится ядро, то есть, что-то, что присуще только этому человеку, его индивидуальность. Ядро содержит в себе способность любить, оно может свободно проявлять чувства, познавать окружающий мир и любить то, как этот мир открывается, каким предстает. Но вокруг ядра у каких-то людей может появиться оболочка. Оболочка – это то, что не дает ядру личности быть ярким, светить миру, освещать путь самому себе. Этими оболочками может быть общественное давление, страх перед будущим, лень, нежелание что-то делать, уныние. И настоящая личность – это та, которая надеется и пытается действовать и преображать(ся), несмотря на все помехи этому.

Ядро личности, его сущность, и дает эти лучи, дает силу личности двигаться вперед. Надежда извне, благоволение судьбы тоже важны, но даже если надежды, как кажется, нет, все-таки она есть. И поэтому нельзя скрывать свое ядро, приспосабливаться к чему-то, что тебе чуждо, потому что личность должна гореть, а не гнить.

Место личности в обществе

Может показаться, что Пелевин описывает абсолютно антисоциального человека. Понятие «социум» часто появляется на страницах повести, и всегда оно имеет негативную окраску. Главных героев, на чьи модели личности и предлагает нам ориентироваться автор, из социума попросту изгоняют. Их общество, такие же, как они, цыплята, не желают терпеть рядом с собой отличных от них самих героев, причем если Шестипалый изгнан за физическую непохожесть – он имеет шесть пальцев, то Затворник же изгнан за то, что часто философствовал, не соглашался. Однако… Личность вовсе не чувствует себя ущербной, если большинство не хочет разделять ее взгляды, принимать их как своих. Но у нее есть и единомышленники: к примеру, крыса Одноглазка вполне мирно рассуждает и философствует с Затворником. Да и Шестипалый прислушался к главному герою, впоследстии став таким же, как он, потеряв всякое желание жить «в социуме». Пелевин имеет в виду не отшельников, а свободно мыслящих людей. Возможно, в какой-то степени здесь есть и отсылка к социалистическому режиму, где за инакомыслие можно было даже попасть в тюрьму; возможно, ведется речь об обществе потребления, материалистах, стремящихся лишь укрепить социальный статус.

В любом случае, антисоциальность здесь рассматривается скорее как достоинство, потому что в таком социуме, каким его описывает Пелевин, свободной личности вряд ли захочется жить. Поэтому Личность, какой ее представляет автор, может быть одинокой (но это никак не помешает ее цельности), может иметь несколько близких друзей-единомышленников, а может и построить свой социум или же постепенно изменить уже существующий (как изменил Затворник Шестипалого). Это произведение имеет схожесть с «Чайкой по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, ведь в том произведении главный герой тоже был изгнан – и был одиноким, но цельным! А затем постепенно находились другие чайки, которые верили ему, уважали и были похожи на него. Также можно заметить, что антисоциальность, замкнутость Затворника вовсе не делают его черствым. Он старается помочь цыплятам из социума, предлагая им меньше есть, ведь так они больше проживут, к тому же Затворник искренне привязывается к Шестипалому и становится его другом.

Наконец, есть еще одна важная черта характера, показывающая, что личность в понимании Пелевина не обладает заносчивостью и черствостью: Затворник, несмотря на то, что социум его изгнал, отзывается о нем спокойно и без ненависти. Даже Шестипалый, ушедший из социума сравнительно недавно, позволяет себе оскорбления. Он презирает тех, кто выгнал его, кто не может понять об окружающем мире то, что смог понять он сам. А Затворник спокойно и мягко сравнивает этих цыплят с детьми. Это показывает, что он не считает их глупыми, ничтожными. Он вполне допускает существование других, непохожих на него, менее развитых существ. Личность в описании Пелевина не подвержена греху гордыни, она может гордиться собой, но не презирать при этом общество. Просто у личности и такого общества – разные дороги.

Цель существования личности

Личность по Пелевину – запутавшаяся, не до конца еще понявшая смысл своего существования, но уже близкая к его пониманию. Скорее всего, тот этап, на котором находится Затворник (модель Личности у Пелевина) – заключительный этап ее становления. И в конце повести личность переходит на высшую ступень своего развития, Затворник и Шестипалый вырываются из окна птицефабрики, осваивая полет и улетают на юг, будучи теперь полностью свободными и цельными личностями. Таким образом, цель существования личности – найти свой путь, сумев преодолеть все преграды, стать свободным, цельным, все время стремиться куда-нибудь. И, конечно, еще и любить по-настоящему.

Причинами и одновременно целями существования личности являются Любовь и Свобода. Эти понятия практически отождествляются: только свободная, умеющая найти свой путь и следовать ему личность может любить, и только умеющая любить личность может жить и действовать. При этом неважно, что ты любишь, любить можно целый мир.

Другие особенности (факторы, влияющие на развитие личности)

На развитие личности, с точки зрения автора, оказывает влияние желание другого тебе помочь (именно после знакомства с Затворником Шестипалый понимает, что ему нужно освоить искусство полета, путешествовать, впервые пытается что-то сделать для того, чтоб спастись, меняет свое мнение о социуме, мире, ценностях), но, конечно, главное – чтобы личность сама этого хотела и была в состоянии измениться. Автор думает, что измениться может любая личность, развитие подвластно каждому – но не все этого хотят. Социум, то есть другие цыплята, знают, что они умрут (правда, один социум называет это «решительным этапом», вполне возможно, не понимая, что именно произойдет, а другой – «Страшным Супом», что уже больше приближено к действительности), однако ни один из членов социумов не пытается что-то изменить, слепо веря более значительным птицам. Толчком к развитию личности может являться изгнание из социума, но все-таки большее внимание уделяется именно участию другого человека. Затворник искренне привязался к Шестипалому и полюбил его, они стали настоящими друзьями. Они оба хотят улететь непременно вместе, Затворник объясняет Шестипалому устройство мира, помогает ему научиться летать, становится его наставником. Одновременно с этим Затворник меняется и сам, развивается дальше, становится по-настоящему цельным.

Интересно обратить внимание на то, как рассматривается в тексте любовь (умение любить – одно из главных свойств личности): любовь – то, что может дать самый мощный толчок к движению вперед. Личность – только тот человек, который умеет любить.

Сильные и слабые стороны. Актуальность модели в современном понимании

Автор видит личность, какой считает ее. По-настоящему сильный человек – не тот, который может занять место «у кормушки», а тот, который сможет отказаться от этого места ради настоящих ценностей. Следование своему пути, любовь к ближним своим и ко всему миру, целеустремленность, умение надеяться и верить, но в то же время действовать и дают человеку настоящую свободу, делая его цельной, полноценной личностью.

Возможно, кто-то скажет, что антисоциальность личности является ее слабостью… Но, как говорил мудрец Хайям, «И лучше будь один, чем вместе с кем попало», и это изречение, как и метафору изгнания из социума в повести Пелевина, но как способность личности найти именно «своих» людей, тех, кто поймет стремление творить, познавать, двигаться, развиваться и любить мир, а не потакать своему эгоизму, материализму и трусости. Многие гении были непонятыми, непризнанными вначале, были осуждаемы социумом… Но от этого не стали менее гениальны.

Модель такой личности актуальна и для современного человека. Если в СССР такая книга могла бы быть воспринята как вызов обществу, следующему за вождями, призыв к демократии, то сейчас она может заставить задуматься об обществе потребления. О том, как популярна массовая культура. О том, как люди гонятся за карьерой, не думая о том, что они могут принести миру. О том, как важно сейчас быть одобряемым (увы! Вопрос «Что будет говорить княгиня Марья Алексевна?» актуален и сейчас). А так ли важно что-то, если это не продиктовано благими, конечно, гуманистическими – а не жестокими, альтруистическими и творческими порывами твоей собственной души? Чувства и стремления самого человека должны и быть главными советчиками ему. Тогда он станет настоящей, цельной личностью. И сможет полететь к новым горизонтам, оттолкнуться от привычных обстоятельств, сделать все, что и должен сделать для того, чтоб не зря прожить жизнь.