Его отец Александр Зильбер был капельмейстером Омского пехотного полка. В 1896 году он приехал из Выборга в Псков с женой Анной Зильбер-Дессан и тремя детьми — Мирой, Еленой и Львом. В Пскове в семье Зильберов родились еще Давид, Александр и Вениамин. Семья была большая, сложная, «недружная», как позже отмечал Вениамин, по-своему замечательная и заметная в небольшом провинциальном городе. Александр Зильбер был человеком с незаурядными музыкальными способностями, он проводил много времени в казарме, репетируя армейские марши с солдатскими оркестрантами. По воскресеньям духовой оркестр под его руководством играл для публики в Летнем саду на открытой эстраде. Отец мало вникал в жизнь детей, и материальное положение семьи было нелегким. Большинство забот лежало на плечах матери, которая оказала гораздо большее влияние на судьбы своих талантливых детей. Анна Григорьевна была высокообразованной женщиной, окончила московскую консерваторию по классу рояля и всю свою интеллигентность, энергичность и широту интересов передала детям. Анна Григорьевна давала уроки музыки, организовывала для псковичей концерты, по ее приглашению в Псков приезжали известные музыканты, певцы и драматические артисты, в числе которых Федор Шаляпин и Вера Комиссаржевская.

В семье Зильберов были музыкально одарены все дети. Частый недостаток семейного уюта и согласия компенсировался преданностью любимому делу, трудолюбием, чтением и участием в общественной жизни города. Вечерами после концертов, когда за стол садились 12-15 человек, в семье обсуждали очередное событие в культурной жизни города, часто спорили и долго жили этими впечатлениями. Младший Вениамин прислушивался к спорам старших братьев и их товарищей — будущих ученых Августа Летавета, Юрия Тынянова, Мирона Гаркави, в значительной мере ощущал их влияние и обаяние увлеченных и творческих личностей. «Торчали на Великой, забегая домой только чтобы поесть. Это была прекрасная, ленивая жизнь, больше в воде, чем на суше…» — писал позже Вениамин. Летом Зильберы иногда снимали дачу в Черняковицах — большой, старый, разваливающийся дом, который прозвали «Ноев ковчег». Вспоминая себя в раннем детстве, Вениамин писал: «Меня поражало все — и смена дня и ночи, и хождение на ногах, в то время как гораздо удобнее было ползать на четвереньках, и закрывание глаз, волшебно отрезавшее от меня видимый мир. Повторяемость еды поразила меня — три или даже четыре раза в день? И так всю жизнь? С чувством глубокого удивления привыкал я к своему существованию — недаром же на детских фотографиях у меня всегда широко открыты глаза и подняты брови».

Автобиографическая трилогия «Освещенные окна» дает представление о том, какими разными каждодневными событиями была полна жизнь маленького псковича, как он самоутверждался в семье и жадно впитывал впечатления от окружавшего его мира, в котором назревала революция, враждовали демократы и монархисты, за подпольщиками охотились филеры, но «каждое утро открывались магазины, чиновники шли в свои «присутственные места», мать — в «Специальный музыкальный магазин» на Плоской, нянька — на базар, отец — в музыкальную команду».

В 1912 году Каверин поступил в Псковскую гимназию, где проучился 6 лет. Позже он вспоминал: «Мне не давалась арифметика. В первый класс я поступал дважды: провалился из-за арифметики. На третий раз хорошо сдал экзамены в приготовительный класс. Был рад. Мы жили тогда на Сергиевской улице. Вышел в форме на балкон: показать городу, что я гимназист». Годы учебы в гимназии оставили яркий след в жизни Вениамина, во всех событиях ученической жизни он был активным и непосредственным участником, стал в 1917 году членом демократического общества (сокращенно ДОУ).

Он писал позже, что «дом, гимназию, город в разные времена года, сады — Ботанический и Соборный, прогулки к немецкому кладбищу, каток, самого себя между четырьмя и пятнадцатью годами» он помнил «фотографически точно», а вот семнадцатый год «тонет в лавине нахлынувших событий». И не только политических — «Впервые в жизни я выступал на собраниях, защищал гражданские права пятого класса, писал стихи, без конца бродил по городу и окрестным деревням, катался на лодках по Великой, влюбился искренне и надолго».

Границей, разделяющей детство и юность, писатель считал зиму 1918 года, когда немецкие войска заняли Псков: «Немцы как бы захлопнули дверь за моим детством».

Важнейшее место в жизни Вениамина, с того момента, как научился он читать, занимали книги. Чтение поражало мальчика возможностью уходить в другой мир и в другую жизнь. О том, какую роль играло чтение в жизни псковской молодежи начала 20 века, Вениамин Александрович вспоминал в очерке «Собеседник. Заметки о чтении»: «В провинциальном городе, битком набитым реалистами, семинаристами, студентами Учительского института, постоянно спорили о Горьком, Леониде Андрееве, Куприне. Спорили и мы — по-детски, но с чувством значительности, поднимавшим нас в собственных глазах». Учителем, страшим товарищем, другом для молодого Каверина на всю жизнь стал близкий друг брата Льва, а затем муж сестры Елены — Юрий Тынянов, в будущем замечательный литературовед и писатель. В Пскове осенью 1918 года Вениамин читал ему свои стихи, с подражанием Блоку и первую трагедию в стихах. Тынянов, раскритиковав прочитанное, все же заметил, что в этом подростке «что-то есть», «хотя в тринадцать лет все пишут такие стихи». Тынянов отметил хороший слог, «крепкий» диалог, стремление к сюжетному построению, и позже по его совету молодой писатель обратился к прозе.

В 1919 году Вениамин Зильбер уехал с братом Львом из Пскова учиться в Москву. Он увез с собой небогатый гардероб, тетрадь со стихами, две трагедии и рукопись первого рассказа. В Москве Вениамин окончил среднюю школу и поступил в московский университет, но по совету Тынянова в 1920 году перевелся в Петроградский университет, одновременно поступив в институт восточных языков на факультет арабистики. Во время учебы он увлекся немецкими романтиками, ходил на лекции и семинары в огромном старом плаще, пробовал писать стихи, заводил знакомства с молодыми поэтами. В 1920 году Вениамин Зильбер представил на объявленный Домом литераторов конкурс свой первый рассказ «Одиннадцатая аксиома» и вскоре удостоился за него одной из шести премий. Этот рассказ не был опубликован, но произвел впечатление на Горького, который похвалил начинающего автора, и начал следить за его творчеством. Примерно в то же время Виктор Шкловский привел Вениамина в содружество молодых литераторов «Серапионовы братья», представив его не по имени, а названием того самого рассказа — «Одиннадцатая аксиома», о котором «Серапионы» были наслышаны. «Под именем «Серапионовых братьев», — писал Евгений Шварц, часто бывавший на их заседаниях, хотя и не входивший в «братство», — объединились писатели и люди мало друг на друга похожие. Но общее ощущение талантливости и новизны объясняло их, оправдывало их объединение». В число «Серапионов» входили такие известные писатели, как Всеволод Иванов, Михаил Зощенко, Константин Федин и поэт Николай Тихонов. Но Каверину ближе всех по духу был умерший в возрасте двадцати трех лет Лев Лунц. Вместе они представляли так называемое западное направление и призывали русских писателей учиться у зарубежной литературы.

Учиться — «это не значит повторять ее. Это значит вдохнуть в нашу литературу энергию действия, открыв в ней новые чудеса и секреты» — писал Лунц. Динамичный сюжет, занимательность в сочетании с мастерством формы и отточенностью стиля они ставили во главу угла. «Я всегда был и остался писателем сюжетным», — признавался позже Вениамин Александрович. За пристрастие к сюжету и занимательности критики его постоянно ругали, а в бурные 1920-е годы сам Вениамин с юношеским пылом критиковал признанные авторитеты: «Тургенева я считал своим главным литературным врагом» и не без сарказма заявлял: «Из русских писателей больше всего люблю Гофмана и Стивенсона». У всех «Серапионов» были характерные прозвища, у Вениамина таким прозвищем было «брат Алхимик». «Искусство должно строиться на формулах точных наук», — было написано на конверте, в котором Вениамин послал на конкурс свой первый рассказ.

Псевдоним «Каверин» взят был писателем в честь гусара, приятеля молодого Пушкина (выведенного им под собственной фамилией в «Евгении Онегине»).

Уж тёмно: в санки он садится.
«Пади, пади!» — раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин .
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток,
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Стразбурга пирог нетленный
Меж сыром Лимбургским живым
И ананасом золотым.

В 1922 году Вениамин Каверин женился на сестре своего друга Юрия Тынянова - Лидии, позже ставшей известной детской писательницей. В этом счастливом и продолжительном браке у Вениамина и Лидии родилось двое детей - Николай, ставший доктором медицинских наук, профессором и академиком РАМН, и дочь Наталья, также ставшая профессором и доктором медицинских наук.

В 1923 году Каверин выпустил свою первую книгу «Мастера и подмастерья». Авантюристы и сумасшедшие, тайные агенты и карточные шулеры, средневековые монахи и алхимики, магистры и бургомистры — причудливый фантастический мир ранних «отчаянно оригинальных» рассказов Каверина населяли очень яркие личности. «Люди играют в карты, а карты играют людьми. Кто разберется в этом?» Горький называл Каверина «оригинальнейшим писателем» и советовал беречь свой талант: «Это цветок оригинальной красоты, формы, я склонен думать, что впервые на почве литературы русской распускается столь странное и затейливое растение». Нельзя не отметить и явные научные успехи начинающего автора. После окончания университета Каверин был оставлен в аспирантуре. Как филолога его привлекали малоизученные страницы русской литературы начала XIX-го века: сочинения В.Ф.Одоевского, А.Ф.Вельтмана, О.И.Сенковского — последнему он посвятил серьезный научный труд, выпущенный в 1929 году отдельной книгой «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского, журналиста, редактора «Библиотеки для чтения». Эта книга одновременно была представлена как диссертация, которую Каверин с блеском защитил, несмотря на ее явную беллетристичность, в Институте истории искусств. Каверин верил в свой писательский талант и в то, что судьба вручила ему «билет дальнего следования», как пророчески сказал о нем Евгений Замятин, и потому решил для себя только одно: писать и писать — ежедневно. «Каждое утро, — рассказывал Евгений Шварц, — на даче ли, в городе ли, садился Каверин за стол и работал положенное время. И так всю жизнь. И вот постепенно, постепенно «литература» стала подчиняться ему, стала пластичной. Прошло несколько лет, и мы увидели ясно, что лучшее в каверинском существе: добродушие, уважение к человеческой работе, наивность мальчишеская с мальчишеской любовью к приключениям и подвигам — начинает проникать на страницы его книг».

В начале 1930-х годов Каверин увлекся написанием пьес, которые были поставлены известными режиссерами и имели успех. Всеволод Мейерхольд неоднократно предлагал ему сотрудничество, но сам Каверин считал, что с ремеслом драматурга не в ладах и целиком сосредоточился на прозаических произведениях. Он издавал свои новые произведения одно за другим - так были изданы романы и повести «Конец хазы», «Девять десятых судьбы», «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», «Черновик человека», «Художник неизвестен» и сборники рассказов. В 1930 году у 28-летнего автора вышло трехтомное собрание сочинений. Чиновники от литературы объявили Каверина писателем-«попутчиком» и злобно громили его книги, обвиняя автора в формализме и жажде буржуазной реставрации. Между тем надвигались времена, когда на подобную «критику» становилось опасно не обращать внимания, и Каверин написал «традиционное» «Исполнение желаний». Этот роман пользовался большой популярностью, но автор был недоволен своим детищем, называл его «инвентарем назидательности», периодически его перерабатывал и, в конце концов, сократил чуть не на две трети: «Мой успех был наградой за отказ от своеобразия, которым я так дорожил, тогда, в двадцатых годах». Роман «Исполнение желаний» вышел в 1936 году, но действительно спас Каверина роман «Два капитана», в противном случае писатель мог разделить участь своего старшего брата, академика Льва Зильбера, которого трижды арестовывали и отправляли в лагеря.

Роман «Два капитана» по слухам понравился самому Сталину — и после войны писатель был удостоен Сталинской премии. Роман «Два капитана» стал самым известным произведением Каверина. После публикации он был так популярен, что многие школьники на уроках географии всерьез доказывали, будто Северную землю открыл не лейтенант Вилькицкий, а капитан Татаринов — настолько верили они в героев романа, воспринимали их как реально существующих людей и писали Вениамину Александровичу трогательные письма, в которых расспрашивали о дальнейшей судьбе Кати Татариновой и Сани Григорьева. На родине Каверина в городе Пскове неподалеку от Областной детской библиотеки, носящей ныне имя автора «Двух капитанов», был даже установлен памятник капитану Татаринову и Сане Григорьеву, чьей мальчишеской клятвой было: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

В годы Великой Отечественной войны Вениамин Каверин был специальным фронтовым корреспондентом «Известий», в 1941 году на ленинградском фронте, в 1942-1943 годах — на Северном флоте. Его впечатления о войне были отражены в рассказах военного времени, и в послевоенных произведениях — «Семь пар нечистых» и «Наука расставания», а также во втором томе «Двух капитанов». Сын писателя Николай Каверин рассказывал о военных годах отца: «Помню его рассказ о том, как летом 1941 года на Карельском перешейке его направили в полк, успешно отразивший наступление финнов. На дороге их машина встретила разрозненные группы бойцов, потом дорога стала совсем пустой, а потом их обстреляли, и шофер едва успел развернуть машину. Оказалось, что встреченные ими отступавшие бойцы — это и был этот самый полк, успех которого надо было описать. Раньше, чем спецкор «Известий» успел до него добраться, финны его разгромили. Помню рассказ о поведении моряков разных стран под бомбежкой в Архангельске. Британцы держались очень хорошо, а из американцев особенно спокойно — даже равнодушно — встречали опасность американские китайцы. Из рассказов о жизни в Мурманске мне запомнился эпизод в клубе моряков, когда кого-то из морских летчиков вызвали, он доиграл партию в шахматы и ушел, сказав, что его вызывают, чтобы лететь в «Буль-буль». Когда он ушел, Каверин спросил, что это значит, и ему объяснили, что «Буль-буль» — так летчики называют какое-то место на побережье, где у немцев очень сильная противовоздушная оборона, и наши самолеты там постоянно сбивают. И они «буль-буль». В поведении летчика, который доиграл партию и ушел, не было заметно никакого волнения или беспокойства».

В 1944 году был опубликован второй том романа «Два капитана», а в 1946 году вышло постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Михаил Зощенко и Анна Ахматова, которых член Политбюро Жданов в своем докладе назвал «подонком» и «блудницей», сразу оказались в изоляции. Многие «друзья», встретив Зощенко на улице, переходили на другую сторону, но Зощенко с Кавериным связывала старая дружба и их отношения после постановления ЦК не изменились. Каверин, живший тогда в Ленинграде, как мог, поддерживал попавшего в беду друга, которого считал одним из лучших современных писателей. Они бывали друг у друга в гостях, прогуливались вместе по ленинградским улицам. Каверин помогал Зощенко материально.

В 1947 году Вениамин Каверин покинул Ленинград, переехал в Москву и жил в поселке писателей Переделкино. С 1948-го по 1956-й годы писатель работал над трилогией «Открытая книга», в которой рассказывалось о становлении и развитии микробиологии в стране и целях науки. Книга завоевала популярность у читателей, но коллеги по «цеху» и критики приняли роман в штыки. Вот что об этом рассказывал сын писателя: «Не знаю, сыграло ли роль независимое поведение Каверина в его литературной судьбе. Во всяком случае, когда в 1948 году вышла в журнальном варианте первая часть романа «Открытая книга», последовал необычно мощный, даже по тем временам критический разгром. В четырнадцати статьях и рецензиях в разных, не только литературных газетах и журналах роман обличали как произведение глубоко чуждое социалистическому реализму. Тон статей варьировал от яростно-обличительного до пренебрежительного, причем ругали не только автора, но и героев романа. Помню, что в одной из рецензий Андрей Львов был назван «придурковатым» (видимо, за слишком глубокомысленные рассуждения). Каверин держался стойко, разгромные статьи после первых трех-четырех читать перестал. Но все-таки разгром не прошел бесследно. Вторая часть романа бледнее первой. При издании романа первую сцену — вызывавшую особую ярость критиков гимназическую дуэль — пришлось убрать, теперь Таню Власенкову не поражала случайная дуэльная пуля, а просто сбивали мчащиеся сани. Впоследствии Каверин все восстановил».

На 2-м съезде писателей в 1954 году Каверин выступил со смелой речью, призывая к свободе творчества, к справедливой оценке наследия Юрия Тынянова и Михаила Булгакова. В 1956 году Каверин стал одним из организаторов альманаха «Литературная Москва». Его сын рассказывал: «Каверин был членом редколлегии и занимался делами альманаха очень активно. Первый том альманаха вышел в январе 1956 года, накануне ХХ съезда партии. Он не только имел успех у читателей, но был благосклонно принят критикой и «начальством». Второй том вышел в конце 1956 года. В нем была напечатана вторая часть романа «Открытая книга». Обстановка к тому времени сильно изменилась. В венгерском демократическом движении, которое было подавлено советскими танками в ноябре 1956 года, важную роль играли писатели - «Клуб Петефи». Поэтому теперь либерально настроенная литературная общественность была под подозрением. Да и вообще атмосфера в литературе и общественной жизни стала после «венгерских событий» более суровой. Второй альманах «Литературная Москва» был встречен в штыки. Особенно большую ярость вызвал рассказ Яшина «Рычаги». Яшин, который вряд ли в то время мог прочесть Оруэлла, описал, тем не менее, то явление, которое Оруэлл назвал «двоемыслием». Это не могло пройти незамеченным, так что альманах, скорее всего, громили бы и без «венгерских событий». Дело не ограничилось критическими нападками в печати. Заседали партийные бюро и комитеты, писателей-членов партии обязали «признать ошибки» на обсуждении альманаха в Союзе Писателей. Каверин не был членом партии, и ошибки признавать не желал. На обсуждении он решительно защищал альманах. Он волновался, у него срывался голос. Заключавший обсуждение Сурков, бывший тогда видным литературно-партийным чиновником, сказал (как всегда с оканием): «Видно, не шуточные вопросы мы здесь обсуждаем, если один из основоположников советской литературы так волновался, что даже пустил петуха». Эммануил Казакевич, главный редактор альманаха, очень выразительно воспроизводил эту речь Суркова. Мы с сестрой потом долго называли отца не иначе как «основоположник».

В 1960-е годы Каверин поместил в возглавляемом Александром Твардовским «Новом мире» повести «Семь пар нечистых» и «Косой дождь», написанные в 1962 году, а также статьи, в которых стремился воскресить память о «Серапионовых братьях» и реабилитировать Михаила Зощенко. В 1970-е годы Каверин выступал в защиту Александра Солженицына и других опальных литераторов. Не сдавался и сам Каверин, творя свою правдивую прозу - в 1965 году им была написана книга статей и мемуаров «Здравствуй, брат. Писать очень трудно…», в 1967 году — роман «Двойной портрет», в 1972 году - роман «Перед зеркалом», в 1976 году — автобиографическое повествование «Освещенные окна», в 1978 году — сборник статей и воспоминаний «Вечерний день», в 1981 году — сказочную повесть «Верлиока», в 1982 году - роман «Наука расставания», в 1985 году — книгу воспоминаний «Письменный стол» и еще многие другие произведения.

Впервые произведения Каверина начали экранизировать в 1926 году. На киностудии «Ленфильм» были сняты кинофильм «Чужой пиджак», кинофильм в двух сериях «Два капитана» и телефильм в девяти сериях «Открытая книга». Наиболее удачной сам Каверин считал телевизионную версию повести «Школьный спектакль». Всего по роману «Два капитана» было снято три фильма. А 19 октября 2001 года в Москве состоялась премьера мюзикла «Норд-Ост», созданного по мотивам этого романа. 11 апреля 2002 года на Северном Полюсе авторами мюзикла Георгием Васильевым и Алексеем Иващенко был водружен флаг «Норд-Оста» с бессмертным девизом полярников «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

Каверин не был ни диссидентом, ни борцом, и, тем не менее, имел мужество не раз осуждать произвол власти и цинизм господствующей идеологии. Каверин написал открытое письмо, в котором объявил о разрыве отношений со своим старым товарищем Константином Фединым, когда тот не допустил до русского читателя роман «Раковый корпус» Солженицына. Каверин свел счеты с недругами в книге мемуаров «Эпилог», которую он писал в стол в 1970-е годы.

«Эпилог» описывал историю советской литературы и биографии ее творцов без всяких румян и прикрас, представляя суровый и мужественный взгляд Каверина на то, кто есть кто. В нем велся рассказ о деградации Тихонова, предательстве Федина, сопротивлении Шварца, мученичестве Зощенко, мужестве Пастернака, выносился суровой приговор Алексею Толстому и Валентину Катаеву, была боль за Леонида Добычина, нежность к Мандельштаму и брезгливость к Константину Симонову. О Симонове Каверин писал: «Он изложил мне гениальную теорию поочередного взятия пяти Сталинский премий. И взял шесть…». «Эпилог» получился обжигающим и горьким. «История этой книги сама по себе не лишена интереса. - вспоминал Николай Каверин. — В 1975 году Каверин ее закончил, но через три года вновь к ней вернулся, окончательно работа была завершена в 1979 году. Предыдущая часть мемуаров, «Освещенные окна», где речь шла о дореволюционном времени, была издана за несколько лет до этого, но о публикации «Эпилога», в котором рассказывается о советском периоде, нечего было и думать. В книге, в частности, идет речь о попытке НКВД завербовать Каверина в качестве литературного стукача осенью 1941 года (больше им делать было нечего в момент, когда замкнулась блокада Ленинграда, а Гудериан наступал на Москву). Идет речь о подготовке депортации евреев в период «дела врачей» и связанной с этим попытке состряпать письмо «видных евреев» с просьбой расстрелять «врачей-убийц», о травле Солженицына, о разгроме «Нового Мира» Твардовского. И все это описано участником событий, да еще каверинским пером! «Эпилог» и сейчас — острое и интересное чтение, а тогда книга воспринималась как явное покушение не Советскую власть. Публиковать книгу за рубежом Каверин не хотел. Он собирался и дальше писать и печататься, и совершенно не стремился в тюрьму или эмиграцию. Было решено рукопись отложить до лучших времен, а для безопасности — переправить за границу, пусть там лежит и дожидается своего часа. В это время власти как раз собирались изгнать за границу Владимира Войновича, и Каверин с ним договорился, что если Войнович действительно уедет, то рукопись будет к нему переправлена. Просто отдать ее Войновичу, чтобы он взял рукопись с собой, представлялось слишком рискованным, и, кроме того, работа над мемуарами была еще не совсем закончена. Потом, когда Войнович уже уехал, а книга была завершена, я попросил Люшу (Елену Цезаревну Чуковскую) помочь с пересылкой рукописи. Я знал, что у нее есть немалый опыт в делах такого рода. Но, видимо, как раз в это время она не могла сама этим заниматься, так как «всевидящее око» внимательно за ней присматривало в связи с ее участием в делах Солженицына. Поэтому она попросила Бориса Биргера, известного во всем мире, но не признанного Советской властью художника, помочь переслать рукопись. Самого Каверина во все эти детали я не посвящал, он только знал, что я намерен обеспечить пересылку рукописи Войновичу. Именно из-за этого был момент, когда дело приняло неожиданный оборот и едва не сорвалось. Биргер обратился с просьбой отвезти рукопись к своему знакомому, австрийскому дипломату, а тот усомнился, действительно ли автор желает, чтобы его мемуары были переправлены на свободный Запад. И они оба, Биргер и дипломат, приехали на дачу к Каверину в Переделкино, чтобы получить личное одобрение автора. Меня в этот момент на даче не было, и никто не мог объяснить Каверину, какое отношение имеет Биргер, а тем более неизвестный австриец, к «Эпилогу». Тем не менее, все обошлось благополучно. Каверин все понял, подтвердил свое одобрение задуманной пересылки, и «Эпилог» уехал к Войновичу, где и пролежал до «лучших времен». «Лучшие времена», в конце концов, наступили, книгу не пришлось публиковать за рубежом. «Эпилог» вышел в 1989 году в издательстве «Московский Рабочий». Каверин успел увидеть сигнальный экземпляр…».

Кто-то очень верно подметил: «Каверин — из тех людей, кого литература сделала счастливым: он всегда увлеченно писал, всегда с удовольствием читал других». Может быть, именно эта сосредоточенная погруженность в книги, архивы, рукописи позволила ему в самые жестокие годы «оградить свое сердце от зла» и остаться верным друзьям и себе самому. И потому в собственных его сочинениях, в которых добро всегда — четко и ясно — отделено от зла, мы обнаруживаем «мир несколько книжный, но чистый и благородный» (Е.Л.Шварц).

Размышляя о своих удачах и промахах, Вениамин Александрович писал: «Мое единственное утешение, что у меня все-таки оказался свой путь…» О том же говорил Павел Антокольский: «Каждый художник тем и силен, что не похож на других. У Каверина есть гордость «лица необщим выражением».

Он не прекращал писать до последних дней, даже когда уже не было полной уверенности в том, что все замыслы удастся осуществить. Одной из последних работ Каверина стала книга о его лучшем друге Ю.Тынянове «Новое зрение», написанная в соавторстве с критиком и литературоведом Вл.Новиковым.

Текст подготовила Татьяна Халина

Использованные материалы:

В. Каверин «Эпилог»
В. Каверин «Освещенные окна»
Материалы сайта www.hrono.ru
Материалы сайта www.belopolye.narod.ru

Романы и повести:

«Мастера и подмастерья», сборник (1923)
«Конец Хазы», роман (1926)
«Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» роман (1928).
«Художник неизвестен», роман (1931) — один из последних формальных экспериментов в ранней советской литературе
«Исполнение желаний» роман (книги 1—2, 1934—1936; новая редакция 1973).
«Два капитана» роман (книги 1—2, 1938—1944)
«Открытая книга» роман (1949—1956).
«Семь пар нечистых» повесть (1962)
«Косой дождь» повесть (1962)
«Двойной портрет», роман (1967) — рассказывает об уволенном с работы учёном, который по доносу попадает в лагерь
«Перед зеркалом», роман (1972) — раскрывает судьбу одной русской художницы, особенно останавливаясь на периоде эмиграции, бережно включая в художественное повествование подлинные документы
«Наука расставания», роман (1983)
«Девять десятых судьбы»

Сказки:

«Верлиока» (1982)
«Городок Немухин»
«Сын стекольщика»
«Снегурочка»
«Немухинские музыканты»
«Лёгкие шаги»
«Сильвант»
«Много хороших людей и один завистник»
«Песочные часы»
«Летающий мальчик»
«О Мите и Маше, о Веселом трубочисте и Мастере золотые руки»

Воспоминания, эссеистика:

«Здравствуй, брат. Писать очень трудно…». Портреты, письма о лит-ре, воспоминания (1965)
«Собеседник». Статьи (1973)
«Освещенные окна» (1976)
«Вечерний день». Письма, воспоминания, портреты (1980)
«Письменный стол». Воспоминания, письма, эссе (1984)
«Счастье таланта» (1989)

Кавалер ордена Ленина (1962)
Кавалер двух орденов Трудового Красного Знамени
Кавалер ордена Красной Звезды

Мне уже случалось отвечать на ваши письма по поводу моего романа «Два капитана», но, должно быть, многие из вас не слышали моего ответа (я выступал по радио), потому что письма продолжают приходить. Оставлять письма без ответа невежливо, и я пользуюсь случаем, чтобы принести извинения всем моим корреспондентам – маленьким и взрослым.
Вопросы, которые задают мои корреспонденты, касаются прежде всего двух главных героев моего романа – Сани Григорьева и капитана Татаринова. Многие ребята спрашивают: не рассказал ли я в «Двух капитанах» собственную жизнь? Другие интересуются: выдумал ли я историю капитана Татаринова? Третьи разыскивают эту фамилию в географических книгах, в энциклопедических словарях – и недоумевают, убеждаясь в том, что деятельность капитана Татаринова не оставила заметных следов в истории завоевания Арктики. Четвёртые хотят узнать, где в данное время живут Саня и Катя Татаринова и какое воинское звание присвоено Сане после войны. Пятые делятся со мной впечатлениями от романа, прибавляя, что они закрывали книгу с чувством бодрости, энергии, думая о пользе и счастье Отчизны. Это самые дорогие письма, которые я не мог читать без радостного волнения. Наконец, шестые советуются с автором, какому делу посвятить свою жизнь.
Мать самого озорного в городе мальчика, шутки которого граничили порой с хулиганством, написала мне, что после чтения моего романа её сын совершенно переменился. Режиссёр белорусского театра пишет мне, что юношеская клятва моих героев помогла его труппе своими руками восстановить разрушенный немцами театр. Юноша-индонезиец, отправлявшийся на родину, чтобы защищать её от нападения голландских империалистов, написал мне, что «Два капитана» вложили в его руки острое оружие и это оружие называется «Бороться и искать, найти и не сдаваться».
Я писал роман около пяти лет. Когда первый том был закончен, началась война, и лишь в начале сорок четвёртого года мне удалось вернуться к своей работе. Первая мысль о романе возникла в 1937 году, когда я встретился с человеком, который под именем Сани Григорьева выведен в «Двух капитанах». Этот человек рассказал мне свою жизнь, полную труда, вдохновения и любви к своей Родине и своему делу.
С первых страниц я взял за правило не выдумывать ничего или почти ничего. И действительно, даже столь необычайные подробности, как немота маленького Сани, не выдуманы мною. Его мать и отец, сестра и товарищи написаны именно такими, какими они впервые предстали передо мной в рассказе моего случайного знакомого, впоследствии ставшего моим другом. О некоторых героях будущей книги я узнал от него очень мало; например, Кораблёв был нарисован в этом рассказе лишь двумя–тремя чертами: острый, внимательный взгляд, неизменно заставлявший школьников говорить правду, усы, трость и способность засиживаться над книгой до глубокой ночи. Остальное должно было дорисовать воображение автора, стремившегося написать фигуру советского педагога.
В сущности, история, которую я услышал, была очень проста. Это была история мальчика, у которого было трудное детство и которого воспитало советское общество – люди, ставшие для него родными и поддержавшие мечту, с ранних лет загоревшуюся в его пылком и справедливом сердце.
Почти все обстоятельства жизни этого мальчика, потом юноши и взрослого человека сохранены в «Двух капитанах». Но детство его проходило на Средней Волге, школьные годы – в Ташкенте – места, которые я знаю сравнительно плохо. Поэтому я перенёс место действия в свой родной городок, назвав его Энском. Недаром же мои земляки легко разгадывают подлинное название города, в котором родился и вырос Саня Григорьев! Мои школьные годы (последние классы) протекли в Москве, и нарисовать в своей книге московскую школу начала двадцатых годов я мог с большей верностью, чем ташкентскую, которую не имел возможности написать с натуры.
Здесь, кстати, уместно будет вспомнить ещё об одном вопросе, который задают мне мои корреспонденты: в какой мере автобиографичен роман «Два капитана»? В значительной мере всё, что видел с первой до последней страницы Саня Григорьев, видел собственными глазами автор, жизнь которого шла параллельно жизни героя. Но когда в сюжет книги вошла профессия Сани Григорьева, мне пришлось оставить «личные» материалы и приняться за изучение жизни лётчика, о которой я прежде знал очень мало. Вот почему, дорогие ребята, вы легко поймёте мою гордость, когда с борта самолёта, направившегося в 1940 году под командованием Черевичного на исследование высоких широт, я получил радиограмму, в которой штурман Аккуратов от имени команды приветствовал мой роман.
Должен заметить, что огромную, неоценимую помощь в изучении лётного дела оказал мне старший лейтенант Самуил Яковлевич Клебанов, погибший смертью героя в 1943 году. Это был талантливый лётчик, самоотверженный офицер и прекрасный, чистый человек. Я гордился его дружбой.
Трудно или даже невозможно с исчерпывающей полнотой ответить на вопрос, как создаётся та или другая фигура героя литературного произведения, в особенности если рассказ ведётся от первого лица. Помимо тех наблюдений, воспоминаний, впечатлений, о которых я написал, в мою книгу вошли тысячи других, которые не относились непосредственно к истории, рассказанной мне и послужившей основой для «Двух капитанов». Вы, разумеется, знаете, какую огромную роль в работе писателя играет воображение. Именно о нем-то и нужно сказать прежде всего, переходя к истории моего второго главного героя – капитана Татаринова.
Не ищите этого имени, дорогие ребята, в энциклопедических словарях! Не старайтесь доказывать, как это сделал один мальчик на уроке географии, что Северную Землю открыл Татаринов, а не Вилькицкий. Для моего «старшего капитана» я воспользовался историей двух отважных завоевателей Крайнего Севера. У одного я взял мужественный и ясный характер, чистоту мысли, ясность цели – всё, что отличает человека большой души. Это был Седов. У другого – фактическую историю его путешествия. Это был Брусилов. Дрейф моей «Св. Марии» совершенно точно повторяет дрейф брусиловской «Св. Анны». Дневник штурмана Климова, приведённый в моём романе, полностью основан на дневнике штурмана «Св. Анны», Альбанова – одного из двух, оставшихся в живых участников этой трагической экспедиции. Однако только исторические материалы показались мне недостаточными. Я знал, что в Ленинграде живёт художник и писатель Николай Васильевич Пинегин, друг Седова, один из тех, кто после его гибели привёл шхуну «Св. Фока» на Большую Землю. Мы встретились – и Пинегин не только рассказал мне много нового о Седове, не только с необычайной отчётливостью нарисовал его облик, но объяснил трагедию его жизни – жизни великого исследователя и путешественника, который был не признан и оклеветан реакционными слоями общества царской России.
Летом 1941 года я усиленно работал над вторым томом, в котором мне хотелось широко использовать историю знаменитого лётчика Леваневского. План был уже окончательно обдуман, материалы изучены, первые главы написаны. Известный учёный-полярник Визе одобрил содержание будущих «арктических» глав и рассказал мне много интересного о работе поисковых партий. Но началась война, и мне пришлось надолго оставить самую мысль об окончании романа. Я писал фронтовые корреспонденции, военные очерки, рассказы. Однако, должно быть, надежда на возвращение к «Двум капитанам» не совсем покинула меня, иначе я не обратился бы к редактору «Известий» с просьбой отправить меня на Северный флот. Именно там, среди лётчиков и подводников Северного флота, я понял, в каком направлении нужно работать над вторым томом романа. Я понял, что облик героев моей книги будет расплывчат, неясен, если я не расскажу о том, как они вместе со всем советским народом перенесли тяжёлые испытания войны и победили.
По книгам, по рассказам, по личным впечатлениям я знал, что представляла собой в мирное время жизнь тех, кто, не жалея сил, самоотверженно трудился над превращением Крайнего Севера в весёлый, гостеприимный край: открывал его неисчислимые богатства за Полярным кругом, строил города, пристани, шахты, заводы. Теперь, во время войны, я увидел, как вся эта могучая энергия была брошена на защиту родных мест, как мирные завоеватели Севера стали неукротимыми защитниками своих завоеваний. Мне могут возразить, что в каждом уголке нашей страны произошло то же самое. Конечно, да, но суровая обстановка Крайнего Севера придала этому повороту особенный, глубоко выразительный характер.
Незабываемые впечатления тех лет лишь в небольшой степени вошли в мой роман, и, когда я перелистываю свои старые блокноты, мне хочется приняться за давно задуманную книгу, посвященную истории советского моряка.
Я перечитал своё письмо и убедился в том, что мне не удалось ответить на огромное, подавляющее большинство ваших вопросов: кто послужил прообразом Николая Антоновича? Откуда взял я Нину Капитоновну? В какой мере правдиво рассказана история любви Сани и Кати?
Чтобы ответить на эти вопросы, мне следовало бы хоть приблизительно взвесить, в какой мере в создании той или другой фигуры участвовала реальная жизнь. Но по отношению к Николаю Антоновичу, например, взвешивать ничего не придётся: лишь некоторые черты его внешности изменены в моём портрете, изображающем совершенно точно директора той московской школы, которую я окончил в 1919 году. Это относится и к Нине Капитоновне, которую ещё недавно можно было встретить на Сивцевом Вражке, в той же зелёной безрукавке и с той же кошёлкой в руке. Что касается любви Сани и Кати, то мне был рассказан лишь юношеский период этой истории. Воспользовавшись правом романиста, я сделал из этого рассказа свои выводы – естественные, как мне казалось, для героев моей книги.
Вот случай, который хотя и косвенным образом, но всё же отвечает на вопрос, правдива ли история любви Сани и Кати.
Однажды я получил письмо из Орджоникидзе. «Прочтя ваш роман, – писала мне некая Ирина Н., – я убедилась в том, что вы тот человек, которого я разыскиваю вот уже восемнадцать лет. В этом меня убеждают не только упомянутые в романе подробности моей жизни, которые могли быть известны только вам, но места и даже даты наших встреч – на Триумфальной площади, у Большого театра...» Я ответил, что никогда не встречался с моей корреспонденткой ни в Триумфальном сквере, ни у Большого театра и что мне остаётся только навести справки у того полярного лётчика, который послужил прообразом для моего героя. Началась война, и эта странная переписка оборвалась.
Ещё один случай вспомнился мне в связи с письмом Ирины Н., которая невольно поставила полный знак равенства между литературой и жизнью. Во время ленинградской блокады, в суровые, навсегда памятные дни поздней осени 1941 года, Ленинградский радиокомитет обратился ко мне с просьбой выступить от имени Сани Григорьева с обращением к комсомольцем Балтики. Я возразил, что хотя в лице Сани Григорьева выведен определённый человек, лётчик-бомбардировщик, действовавший в то время на Центральном фронте, тем не менее это всё-таки литературный герой.
– Мы это знаем, – был ответ. – Но это ничему не мешает. Говорите так, как будто фамилию вашего литературного героя можно найти в телефонной книжке.
Я согласился. От имени Сани Григорьева я написал обращение к комсомольцам Ленинграда и Балтики – и в ответ на имя «литературного героя» посыпались письма, содержавшие обещание бороться до последней капли крови и дышавшие уверенностью в победе.
Мне хочется закончить своё письмо словами, которыми по просьбе московских школьников я пытался определить главную мысль своего романа: «Куда шли мои капитаны? Вглядитесь в следы их саней на ослепительно-белом снегу! Это рельсовый путь науки, которая смотрит вперёд. Помните же, что нет ничего прекраснее, чем этот тяжёлый путь. Помните, что самые могущественные силы души – это терпение, мужество и любовь к своей стране, к своему делу».

“Два капитана” – самый знаменитый роман русского советского писателя Вениамина Александровича Каверина. Произведение создавалось в период с 1938 по 1944 годы. За этот роман автор был награжден самой престижной Сталинской премией.

Несмотря на то что произведение создавалось в советскую эпоху, оно находится как бы вне времени, ведь повествует о вечном – любви, дружбе, целеустремленности, вере в мечту, преданности, предательстве, милосердии. Две сюжетные линии – приключенческая и любовная взаимно дополняют друг и друга и делают роман реалистичнее, ведь, согласитесь, не может жизнь человека состоять только из амурных переживаний или только из работы. В противном случае она неполноценна, чего никак нельзя сказать о труде Каверина.

Часть первая “Детство”

В небольшом речном городке Энске живет Саня Григорьев. Он не один на свете у него есть семья – отец, мать и сестра Саша (да, вот такое совпадение!) Их дом маленький, с низким потолком, стенами с газетами вместо обоев и холодной щелью под окном. Но этот маленький мир нравится Сане, ведь это его мир.

Однако все в нем круто поменялось, когда однажды мальчик тайком выбрался на пристань, чтобы половить раков.

Маленький Саня стал свидетем убийства почтальона. Впопыхах он потерял на месте преступления отцовский нож, который взял с собой, и папу посадили в тюрьму. Саня был единственным свидетелем преступления, но он не мог высказаться в суде в защиту отца – от рождения Саня был немым.

Мать тяжело переживает заключение мужа, обостряется ее хроническая болезнь и Саню с Сашей отправляют в деревню, где они зимуют в ветхом отцовском домике под присмотром такой же ветхой старухи Петровны. У Сани появляется новый знакомый – доктор Иван Иванович, который учит его говорить. Мальчик начинает произносить свои первые неуверенные слова – доктор поясняет, что его немота – психологическая. Страшное известие о том, что отец умер в тюрьме, становится тяжелым ударом для Сани, он впадает в горячку и начинает говорить… правда, поздно – теперь уже не для кого свидетельствовать в суде.

Мать вскоре выходит замуж. Отчим оказывается деспотичным и жестоким человеком. Он доводит слабую здоровьем маму до смерти. Саня ненавидит отчима и убегает из дома вместе со своим другом Петькой Сковородниковым. Ребята дают друг другу клятву “Бороться и искать, найти и не сдаваться”, которая станет их девизом на всю жизнь, и отправляются в теплый Туркестан. Многомесячные скитания едва не стоили двум беспризорникам жизни. Волей судьбы друзья расстаются, и Саня попадает в московскую школу-коммуну к Николаю Антоновичу Татаринову.

Часть вторая “Есть над чем подумать”

Жизнь Сани начала понемногу налаживаться – больше никаких голодовок и ночевок под открытым небом, в школе к тому же оказалось довольно интересно. У мальчика появились новые друзья – Валька Жуков и Михаил Ромашов по прозвищу Ромашка. А еще он познакомился с одной старушкой, которой помог донести сумки до дома. Ее звали Ниной Капитоновной, и это она ввела Саню в семью Татариновых.

Квартира Татариновых казалось парнишке из захудалого Энска “пещерой Али-Бабы”, столько там было “сокровищ” – книги, картины, хрусталь и разные другие неведомые штуковины. И жили в этой “сокровищнице” Нина Капитоновна – бабушка, Марья Васильевна – дочка ее, Катя – внучка, ровесница Сани, и… Николай Антонович. Последний приходился Кате двоюродным дядей по отцовской линии. Он был страстно влюблен в Марию Васильевну, но та не отвечала ему взаимностью. Она вообще была странной. Несмотря на свою красоту, вечно ходила в черном, училась в институте, мало говорила, а иногда подолгу сидела в кресле с ногами и курила. Тогда Катя говорила, что “у мамы грусть”. О ее муже и отце Кати Иване Львовиче говорили, что он то ли пропал без вести, то ли погиб. А Николай Антонович часто вспоминал, как помогал двоюродному брату, как вывел его в люди, помог поступить в мореходку, чем обеспечил ему блестящую карьеру капитана дальнего плавания.

Кроме Сани, которого Николай Антонович явно недолюбливал, был в квартире Татариновых еще один частый гость – учитель географии Иван Павлович Кораблев. Когда он переступал через порог, Мария Васильевна словно выходила из своего сна, надевала платье с воротничком, улыбалась. Николай Антонович ненавидел Кораблева и за слишком явные знаки внимания отстранил его от уроков.

Часть третья “Старые письма”

В следующий раз мы встречаемся с повзрослевшим семнадцатилетним Саней. Он участвует в школьной сценке по “Евгению Онегину, на которую пришла и Катя Татаринова. Она уже не такая задира, как в детстве, и еще она стала очень красивой. Мало-помалу между молодыми людьми вспыхивает чувство. Их первое объяснение произошло на школьном балу. Его подслушал Ромашка, тайно влюбленный в Катю, и доложил все Николаю Антоновичу. Саню больше не пускали в дом Татариновых. В порыве гнева он избил мерзкого Ромашку, которого раньше считал другом.

Однако влюбленных не смогла разлучить эта незначительная подлость. Они вместе проводят время в Энске, родном городе Сани и Кати. Там Григорьев находит старые письма почтальона, которые однажды выбросило на берег. Тетя Даша читала их каждый день вслух, и некоторые так часто, что Саня запомнил их наизусть. Тогда он мало что понимал в обращении какого-то штурмана Климова к какой-то Марье Васильевне, но перечитав эти письма спустя много лет, он словно прозрел – они адресованы Катиной маме! В них говорится о том, что экспедиция Ивана Львовича была загублена еще на суше, что инвентарь и провизия были негодными и всю команду послали на верную смерть. А занимался организацией… Николай Антонович. Правда, имя виновника вымыло водой, как и большую часть текста, но Саня помнил письмо наизусть.

Он тут же рассказал обо всем Кате и они отправились в Москву к Марье Васильевне, чтобы открыть ей правду о Николае Антоновиче. Она поверила… и покончила жизнь самоубийством. Николай Антонович сумел переубедить всех в том, что в письмах речь шла не о нем и что Саня виноват в смерти Марьи Васильевны, которая на тот момент уже стала его женой. От Григорьева отвернулись все, даже Катя.

Чтобы заглушить боль от потери любимой и несправедливой клеветы, Саня усиленно готовится к поступлению в летную школу. Теперь у него есть большая цель – отыскать экспедицию капитана Татаринова.

Часть четвертая “Север”

Успешно отучившись в летной школе, Саня добивается назначения на Север. Там он находит и расшифровывает дневники штурмана Ивана Климова, а также багор с судна “Святая Мария”. Благодаря этим бесценным находкам, теперь он знает, как отыскать забытую экспедицию и по возвращении в Москву собирается выступить с небольшим докладом.

А тем временем на “большой земле” сестра Саша выходит замуж за Петьку. Они живут в Санкт-Петербурге и учатся на художников. Ромашка стал самым близким человеком в семействе Татариновых и собирается жениться на Кате. Саня сходит с ума, какой будет их встреча с Катей, а вдруг им вообще больше не суждено увидеться, а вдруг она его разлюбила. Ведь поиски утраченной экспедиции в первую очередь стимулирует его любовь к ней. Свой мучительный мысленный диалог на пути в Москву Саня завершает словами: “Я бы не забыл тебя, даже если бы ты меня разлюбила”.

Часть пятая “Для сердца”

Первая встреча Сани и Кати прошла натянуто, однако было видно, что их взаимное чувство еще живо, что Ромашку в мужья ей просто навязывают, что все еще можно спасти. Большую роль в их воссоединении сыграл Кораблев, на педагогическом юбилее которого побывал и Саня, и Ромашов. Также Саня узнал, что Николай Антонович также готовит доклад об экспедиции брата капитана Татаринова и собирается представить свою правду о событиях прошлого. С таким авторитетным противником Григорьеву будет трудно справиться, но он не робкого десятка, тем более на его стороне правда.

В конце концов Катя и Саня воссоединяются, девушка твердо решает уехать из дома и начать работать геологом. В последний день перед Саниным отъездом в Заполярье в его гостиничный номер заявляется Ромашов. Он предлагает Григорьеву документы, подтверждающие вину Николая Антоновича в обмен на то, что Саня порвет с Катей, ведь он, Ромашка, так искренне ее любит! Саня делает вид, что ему нужно подумать, а сам немедленно вызывает по телефону Николая Антоновича. Увидев своего учителя и наставника, Ромашка бледнеет и принимается неуверенно отрицать только что сказанное. Однако Николаю Антоновичу все равно. Только сейчас Саня заметил, как постарел этот человек, ему трудно говорить, он едва держится на ногах – смерть Марьи Васильевны вконец лишила его сил. “Зачем вы пригласили меня сюда? – спросил Николай Антонович. – Я болен… Вы хотели уверить меня, что он негодяй. Это для меня не новость. Вы хотели снова уничтожить меня, но вы не в силах сделать больше, чем уже сделали для меня, – и непоправимо”.

Сане не удается рассорить Ромашку и Николая Антоновича, ведь у последнего уже нет сил сопротивляться, кроме подлеца Ромашова, у него больше никого нет.

Санину статью с небольшими поправками печатают в “Правде”, они с Катей читают ее в вагоне поезда, уезжая в новую жизнь.

Том второй: части шестая-десятая (некоторые рассказаны от лица Кати Татариновой)

Саня и Катя счастливо проводят время в Петербурге вместе с Сашей и Петей, которые только что стали молодыми родителями, у них родился сын. Первым страшным предзнаменованием грядущих несчастий становится внезапная смерть Саши от болезни.

Сане приходится отложить мечты о полярной экспедиции, ведь начинается война. Впереди фронт и долгая разлука с любимой, на тот момент уже его женой. Во время войны Катя находится в блокадном Петербурге, она голодает. Ее буквально спасает внезапно появившийся Ромашов. Он рассказывает об ужасах войны, о том, что встретил Саню, о том, как вытащил его на руках с поля боя и о том, как тот пропал без вести. Это практически правда за исключением того, что Ромашов не спасал Саню, а наоборот бросил раненого Григорьева на произвол судьбы, отобрав оружие и документы.

Ромашка убежден, что его соперник погиб и рано или поздно ему удастся завладеть Катей, как это когда-то сделал его наставник Николай Антонович в отношении Катиной мамы. Однако Катя продолжает верить, что ее муж жив. К счастью, это правда – Сане чудом удалось спастись. Отлежавшись в госпитале, он отправляется на поиски любимой, но они вечно разминаются.

Саню вызывают на Север, где продолжается служба. После одного из воздушных боев Санин самолет делает вынужденную посадку в том месте, где предположительно закончился путь экспедиции Татаринова. Преодолев километры снежной пустыни, Григорьев находит палатку с телом капитана, его письмами и дневниками – главными доказательствами правоты Григорьева и вины Николая Антоновича. Окрыленный, он едет в Полярный к своему старому приятелю доктору Ивану Ивановичу и, о чудо (!) там его дожидается Катя, больше влюбленные не расстанутся.

Роман “Два капитана”: краткое содержание

4.6 (92.5%) 56 votes

Знаменитый роман Вениамина Каверина заслуженно любим уже не одним поколением читателей. Помимо почти десятилетней (с середины 1930-х по 1944 годы) кропотливой работы и писательского таланта в этот роман был вложен особый дух - дух эпохи бурных и зачастую трагических исследований Крайнего Севера.

Автор никогда не скрывал, что многие его персонажи имеют вполне реальных прототипов, а в их слова порой вложены подлинные слова некотоых исследователей Арктики. Сам Каверин неоднократно подтверждал, что, например, образ капитана Татаринова навеян чтением книг об экспедициях Георгия Брусилова, Владимира Русанова, Георгия Седова и Роберта Скотта.

Действительно, достаточно чуть пристальнее вглядеться в фабулу романа, как за литературным персонажем Иваном Львовичем Татариновым возникает фигура полярного исследователя лейтенанта Георгия Львовоча Брусилова , экспедиция которого на шхуне "Святая Анна" (в романе "Святая Мария") отправилась в 1912 году из Петербурга Северным морским путем во Владивосток.

Лейтенант Г. Л. Брусилов (1884 - 1914?)

Прибыть в пункт назначения шхуне было не суждено - вмерзшее в лед судно дрейфом унесло далеко на север.

Шхуна "Святая Анна" на Неве перед началом экспедиции
лейтенанта Брусилова (1912 г.)

О перепетиях этого трагического плавания, о неудачах, преследовавших экспедицию, о распрях и конфликтах между её участниками можно узнать из дневника штурмана Валериана Ивановича Альбанова , который в апреле 1914 года вместе с десятью членами экипажа с разрешения капитана покинул "Святую Анну" в надежде пешком достичь Земли Франца-Иосифа.

Полярный штурман В. И. Альбанов (1882 - 1919)

В этом походе по льдам выжили лишь сам Альбанов и один из матросов.

Дневник штурмана Альбанова, явившегося прототипом персонажа романа Каверина штурмана Климова, был издан как книга в Петрограде в 1917 г. под заголовком "На юг к Земле Франца-Иосифа!"

Карта района экспедиции лейтенанта Брусилова
из книги штурмана Альбанова

Подтвердить или опровергнуть версию истории этой экспедиции, изложенную штурманом, некому - "Святая Анна" бесследно исчезла.
Некоторую ясность могли бы внести письма участников экспедиции, доверенные Альбанову, но пропали и они.

В романе Вениамина Каверина "полярная" почта со "Святой Марии", сыгравшая решающую рольв судьбе не только Сани Григорьева, но и других героев книги, оказалась в сумке утонувшего письмоносца и помогла на многое пролить свет. В реальной жизни письма найти не удалось, а в истории плавания "Святой Анны" осталось множество неразрешимых вопросов.

Кстати, интересно и то, что девиз романа - "Бороться и искать, найти и не сдаваться" - это вовсе не придуманная В. Кавериным мальчишеская клятва, а заключительная строка из хрестоматийного стихотворения любимого поэта британской королевы Виктории лорда Альфреда Теннисона "Улисс" (в оригинале: "To strive, to seek, to find, and not to yield" ).

Эта строка также выгравирована на кресте в память о погибшей экспедиции Роберта Скотта к Южному полюсу, на холме Обсервер в Антарктиде.

Не исключено, что английский полярный исследователь Роберт Скотт также послужил одним из прототипов капитана Татаринова. Так, например, прощальное письмо жене этого персонажа романа Каверина начинается так же, как и аналогичное письмо Скотта: "Моей вдове..." .

Роберт Скотт (1868 - 1912)

А вот внешность, характер, некоторые эпизоды биографии и взгляды капитана Ивана Татаринова позаимствованы Вениамином Кавериным из судьбы русского полярника Георгия Яковлевича Седова , экспедиция которого на шхуне "Святой Фока" к Северному полюсу, начавшаяся так же в 1912 г., закончилась полным провалом прежде всего из-за того, что была совершенно безобразно подготовлена.

Старший лейтенант Г. Я. Седов (1877 - 1914)

Так, само судно - старый норвежский промысловый барк "Гейзер" 1870 года постройки - было явно не приспособленно к длительному плаванию в высоких полярных широтах, поэтому большинство самых необходимых членов экипажа Седова (капитан, помощник капитана, штурман, механик и его помощник, боцман), уволились накануне экспедиции - точнее, за три дня до ее начала (27 августа 1912 г. по н. ст.).

Шхуна экспедиции Г. Я. Седова "Святой Фока"
на зимовке у Новой Земли (1913 г.?)

Руководителю экспедиции с трудом удалось набрать новую команду, причем радиста найти так и не удалось. Особенно стоит вспомтить историю с ездовыми собаками, которых для Седова наловили прямо на улицах Архангельска и продали по завышенной цене (обычных дворняг, разумеется), с недоброкачественной провизией, поставленной на "Св. Фоку" в спешке, которой местные купцы не приминули воспользоваться.

Не правда ли, все это имеет прямые параллели с сюжетом романа Каверина, в котором одной из главных причин провала экспедиции "Святой Марии" в пиьмах капитана Татаринова называется катастрофа со снабжением (насколько я помню, о собаках там тоже шла речь)?

Схема экспедиции Седова в 1912 - 1914 гг.

И, наконец, еще один возможный прототип капитана Татаринова - русский арктический исследователь Владимир Александрович Русанов.

В. А. Русанов (1875 - 1913?)

Судьба экспедиции В. А. Русанова, начавшейся так же в 1912 году на парусно-моторном боте "Геркулес" , до сих пор остается окончательно невыясненной. И сам руководитель и все её участники пропали без вести в 1913 году в Карском море.

Бот "Геркулес" экспедиции В. А. Русанова.

Поиски экспедиции Русанова, предпринятые в 1914 - 1915 гг. морским министерством Российской империи, не принесли никакого результата. Где именно и при каких обстоятельствах погиб "Гекрулес" и его команда выяснить тогда так и не удалось. Ну а потом в связи с мировой и гражданской войнами, последующей за ними разрухой, стало просто не до этого.

Только в 1934 году на безымянном островке (сейчас он носит название Геркулес) у западного побережья Таймыра были обнаружены столб, врытый в землю с надписью "ГЕРКУЛЕС. 1913"), а на расположенном поблизости другом островке - остатки одежды, патроны, компас, фотоаппарат, охотничий нож и некоторые другие вещи, по-видимому, принадлежавшие участникам экспедиции Русанова.

Именно в это время Вениамин Каверин начал работу над своим романом "Два капитана". Вероятнее всего именно находка 1934 года послужила для него реальной основой для заключительных глав книги, в которых Саня Григорьев, ставший полярным летчиком, случайно (хотя, конечно же, совсем не случайно) обнаружил останки экспедиции капитана Татаринова.

Возможно, что Владимир Русанов стал одним из прототипов Татаринова ещё и потому, что реальный полярный исследователь имел давнее (с 1894 г.) революционное прошлое, причем связывал себя не с какими-нибудь эсерами, а являясь убежденным марксистом, с социал-демократами. Все-таки, нужно учитывать и то время, в которое был Кавериным написан его роман (1938 - 1944 гг.).

При этом, сторонникам обвинять советских писателей в постоянном воспевании Сталина, способствующего формированию "культа личности", замечу, что во всём довольно объемном романе Каверина имя генсека упомянуто лишь один единственный раз, что не помешало писателю получить в 1946 году Сталинскую премию именно за "Два капитана", будучи евреем по происхождению, в разгар борьбы с "космополитами".

Вениамин Каверин (Вениамин Абелевич Зильбер)
(1902 - 1989)

Кстати, если внимательно почитать научно-фантастический роман В. А. Обручева "Земля Санникова", написанный им в 1924 году, то и в нём можно обнаружить прототипов книги В. Каверина (только не реальных, а литературных). Стоит напомнить, что свою литературную деятельность Каверин начинал в 1920-х годах именно как автор фантастических рассказов, и вряд ли не испытал на себе определенного вляния Обручева.

Так что, несмотря на название романа Вениамина Каверина, в нём фигурируют вовсе не два капитана, а как минимум шесть: Иван Татаринов и Саня Григорьев (как вымышленные литературные персонажи), а также прототипы капитана Татаринова - полярные исследователи - лейтенант Брусилов, старший лейтенант Седов, английский офицер Скотт и энтузиаст Русанов. И это если не считать штурмана Климова, прототипом которого стал штурман Альбанов.
Впрочем, и у Сани Григорьева тоже был прототип. Но об этом лучше рассказать отдельно.

Собирательный образ капитана Татаринова в романе Каверина "Два капитана" на мой взгляд является замечательным литературным памятником всем, кто в начале ХХ века, веря в светлое будущее человечества, стремился приблизить его, отправляясь в зачастую безнадежные экспедиции на утлых суденышках, чтобы исследовать Крайний Север (или Крайний Юг, в случае в Робертом Скоттом).

Главное, чтобы мы все не забывали этих пусть и в чем-то наивных, но совершенно искренних героев.

Возможно, заключение моего поста вам покажется излишне пафосным.
Как вам угодно. Можете считать меня даже "совком"!
Но я на самом деле так думаю, поскольку в моей душе, к счастью, ещё не умер романтический порыв. И роман Вениамина Каверина "Два капитана" до сих пор является одной из моих любимых книг из числа тех, что были прочитаны в детстве.

Благодарю за внимание.
Сергей Воробьев.

«Я никогда не забывал о Пскове.

Мне не раз случалось упоминать о нем в очерках и рассказах.

В романе Два капитана» я назвал его Энском. Как о близком, любимом человеке,

я много думал о нем в годы войны, в Ленинградской блокаде, на Северном флоте»

Каверин В.А., 1970 г.

Мы предлагаем вам совершить увлекательное путешествие по городу, сошедшему со страниц романа Два капитана».

Вспоминая свое детство, главный герой Саня Григорьев описывает город, где оно прошло. Мы видим г. Энск глазами мальчика.

Роман начинается словами Сани: Помню просторный грязный двор и низкие домики, обнесенные забором. Двор стоял у самой реки, и по веснам, когда спадала полая вода, он был усеян щепой и ракушками, а иногда и другими, куда более интересными вещами...»

«...Мальчиком я тысячу раз бывал в Соборном саду, но тогда мне и в голову не приходило, что он такой красивый. Он расположен высоко на горе над слиянием двух рек: Песчинки и Тихой, и окружен крепостной стеной»

«...В этот день мать взяла нас с собой-меня и сестру. Мы шли в присутствие» и несли прошение. Присутствие-это было темное здание за Базарной площадью, за высокой железной оградой»

«...Магазины были закрыты, улицы пусты, за Сергиевской мы не встретили ни одного человека»

«Остается в памяти губернаторский сад, в котором катался на трехколесном велосипеде маленький сын толстого пристава»

и Кадетский корпус.

«...мы условились пойти в городской музей. Саня хотела показать нам этот музей, которым в Энске очень гордились. Он помещался в Паганкиных палатах- старинном купеческом здании., о котором Петя Сковородников когда-то рассказывал, что оно набито золотом, а в подвале замурован сам купец Паганкин...»

«Поезд трогается, и милый Энский вокзал уходит от меня. Все быстрее! Еще минута-и перрон обрывается. Прощай Энск!»

Литература, использованная при подготовке материала:

• Каверин, В.А. Два капитана.
• Левин, Н.Ф. Псков на старых открытках /Н.Ф. Левин. - Псков, 2009.