Галина Волчек не вступала в партию, не дружила с нужными людьми, не подсиживала коллег. Что же позволяет ей вот уже 45 лет возглавлять один из лучших театров страны?

— Галина Борисовна, как вы относитесь к тому, что многие нынешние молодые актеры стремятся получить все здесь и сейчас?

— Сегодня у людей, переступающих порог театрального училища, есть абсолютно четкое представление о том, чего они должны добиться. Именно должны, а не хотят. А вот каким способом, уже мало для кого важно. Конечно, есть молодые актеры, которые с трепетом относятся к делу, но в целом отношение к театру, к профессии меня не сильно радует. Наверное, виной всему это уродство: «Я, Зин, такую же хочу!» — то есть желание быть похожей на «звезд». Но там это слово произросло естественно, из другой жизни. А когда я читаю у нас «звезда», «райдер», то ничего, кроме раздражения, не испытываю. Вот почему-то Алену Бабенко никто не называет звездой, все говорят «прекрасная актриса».

— При этом вы всегда отпускаете актеров на съемки в кино и телепроектах…

— Да, я не раз благословляла своих актрис в «Ледниковый период». Я вообще к этому проекту отношусь с большим интересом. Ни Алена Бабенко, ни Чулпан Хаматова в прошлой жизни не были фигуристками, но достигли потрясающих результатов. И я понимаю, что, по крайней мере, мои актрисы пошли туда не ради денег и пиара.

— У вас есть свой способ борьбы со звездной болезнью актеров?

— Я очень тяжело это переношу. И бьюсь головой о стену (улыбается), потому что сделать ничего не могу. В разное время и с разной степенью тяжести этой болезни подвержены все. Как-то прочитала замечательную фразу: «Звездная болезнь — это мания величия, только без госпитализации», она плохо лечится и очень заразна: если кому-то можно, почему нельзя мне?! Это превращается в уродливейшее явление. Хорошо помню, как кричал: «Каботинство и звездность погубят театр!» Так же считали Станиславский и Товстоногов…

— Что еще вас может вывести из равновесия?

— Любая несправедливость. Однажды, с моей точки зрения, чудовищно обошлись с двумя нашими монтировщиками, абсолютно безотказными работниками. Они даже заслужили право на ошибку, но они не ошиблись, а их хотели отстранить от работы. Я, конечно же, вмешалась, причем очень активно. Помню, много лет назад, еще в 1980-е, мы с подругами ехали из бани. Лица у всех красные, на голове платки, чтобы не простудиться. Я сидела за рулем своих «Жигулей», а подруги ехали в машине сзади. И тут меня останавливает милиционер и заставляет дышать в трубку. А я в то время была еще депутатом. Подъезжают мои подруги Лариса Рубальская и Тата — Татьяна Тарасова: «Вы что, ее не узнали?! К тому же она депутат, вы не имеете права ее останавливать». Тот удивился, почему я не сказала, что депутат. «А почему я должна говорить? — возмутилась я. — Значит, депутатам одно, а всем остальным — другое?! Нет уж, поедемте дуть в трубку!» (Смеется.)

— Интересно, бескомпромиссность — качество врожденное или приобретенное?

— Думаю, что с таким характером я родилась. При этом я очень терпелива. Но когда терпение заканчивается, меня уже не остановить.

— Вы можете назвать себя победителем?

— Честно говоря, я об этом не думала. Господи, да какой я победитель… Хотя не буду лукавить: я счастливый человек. В доме, где родилась, живу всю жизнь и в этом театре работаю всю жизнь. Карьеру делать не пыталась, даже в партию не вступила. Мне многое удавалось. Я палец о палец не ударила, для того чтобы получить эту должность, — настоял коллектив театра. Я ничего не сделала, для того чтобы быть первым советским режиссером, приглашенным в Америку. Правда, многие не могли мне этого простить.

Я счастливая, что говорить, — у меня прекрасный сын!

— У вас с Денисом не утрачена близкая связь?

— Утрачена, конечно. Иначе не бывает.

— Это вас расстраивает?

— Очень! Но все попытки матерей что-то изменить наивны. У него своя жизнь, свои интересы, друзья, семья. Слава богу, что мы все-таки видимся.

— Со временем сильно изменился ваш ближний круг?

— Практически нет. Появились новые приятели, знакомые, люди, которым я благодарна, — а я умею быть благодарной за отношение, верность, дружбу. Но новых друзей у меня нет. Я вообще верю во взаимную любовь. Поэтому и живу одна. Никто не сказал, что это хорошо. Это так, и все. С близкими друзьями — например, с Татьяной Анатольевной Тарасовой, с которой мы видимся крайне редко, потому что она такая же замотанная, как я, — у нас одинаковое отношение друг к другу. Мы обе знаем, что, если, не дай бог, кому-то из нас понадобится помощь, мы найдем друг друга. Много ли у меня таких людей? Нет.

— Галина Борисовна, вы смотрите телевизор?

— Я очень полюбила документальный жанр. Не пропускаю новостные программы и сразу вижу, придуманная это история или правда. А вот сериалы не смотрю.

— Даже если там играют ваши любимые актеры?

— Все равно. Даже не могу сказать почему, но меня это так раздражает, что я сразу переключаю канал.

— Какие качества вы цените в людях?

— Например, искренность. У всех нас есть маски, но нельзя позволить им прирасти. Терпеть не могу притворство, жеманность, любую неестественность. Могу простить даже хамство. А уж если человек извинился и я почувствую, что это искренне, прощу обязательно.

— Многие боятся, что искренность может обернуться им же во вред…

— Не знаю (улыбается), я позволила себе роскошь быть такой, какой хочу. Я тоже могу обидеть и потом извиниться — перед своей домработницей, перед сыном — всегда…

— А сами обижаетесь?

— Да, я же нормальный человек. Обижаюсь на несправедливость, предательство, злость.

— Галина Борисовна, если отвлечься от творчества: что вас сейчас больше всего радует?

— Маленькие дети. Многие знают, что, если я не в настроении, достаточно показать мне маленького ребенка. Я обожаю общаться с детьми, даже с крошечными. А уж если малышу года три — вообще замечательно! Люблю просто наблюдать за людьми, пытаюсь понять, почему человек такой. Из этого складывается моя работа. Мне нравится ездить, «менять картинку».

— Вам важно, с кем?

— Ой, это самое главное! Когда-то одна американская старушка мне сказала: «Что у вас за стремление обязательно выходить замуж? Разве плохо иметь трех-четырех подобных себе подруг и путешествовать?» Но «себе подобных» сложно найти (смеется).

— Вы не задумывались о том, что люди с возрастом, по сути, не меняются?

— Да, характер — это дело врожденное. Так же, как и талант. Можно научиться ремеслу, а стать талантливым невозможно.

— А что пришло или, наоборот, от чего избавились вы?

— Мое счастье в том, что Бог лишил меня самовлюбленности. Мне не нравится собственное изображение отчасти поэтому я перестала сниматься. Я вообще редко смотрюсь в зеркало.

— При этом одеты вы всегда очень стильно…

— Это другое — я просто не переношу отсутствия вкуса.

— Вы завидуете молодым, тому, что у них все впереди?

— Никогда не завидовала ролям, внешности, хорошей фигуре или богатству, которых у меня никогда не было. Я завидую только физическому здоровью. Вижу бегущую женщину ненамного моложе меня, с прямой спиной, не хромающую, и думаю: какая счастливая!

— Если бы у вас была машина времени, в какой период вы бы вернулись?

— (Задумывается.) Наверное, в то время, когда родился сын, в самое начало «Современника», чтобы еще раз испытать эмоции, которые даже трудно описать словами.

Видео с Галиной Волчек:

– Галина Борисовна, как-то в одном интервью вы рассказывали о том, что за все годы руководства «Современником» минута слабости одолела вас один-единственный раз, когда захотелось все бросить и оставить театр, но через несколько часов, к счастью, вы свое решение изменили. А на ваш взгляд, в театре больше счастливых или мрачных моментов?

– Трудно сказать. Специально не подсчитывала. К тому же я абсолютно не способна фиксировать и запоминать радостные моменты. Наверное, за всю свою творческую жизнь я насчитаю лишь несколько таких минут, когда проснулась и почувствовала себя счастливой. Мне всегда было некогда рассуждать о счастье: я думала о том, что ждет наш театр впереди, что надо бежать дальше и дальше…

– Но все же, какой момент оказался незабываемым?

– Я стала первым советским режиссером, которого пригласили в США – на постановку спектакля. Тогда, в советское время, это было чем-то невероятным! К нам, в Союз, зарубежные режиссеры, театральные деятели, конечно, приезжали, но нас из страны никто не выпускал.

И вот в один из таких приездов американцы пришли в «Современник». Точнее сказать, в нашем театре высадился целый десант из разных американских Штатов: все они хотели посмотреть «Эшелон». В антракте одна из американок, Найна Вэнс, с такой силой схватила меня за руку, что я немедленно повела ее в туалет, думая, будто она просто не может объяснить, что ей надо. Но в туалете она остановилась, осмотрелась, покачала головой и сказала: «Галина, я приглашаю вас на постановку этого спектакля в Хьюстон!» Я засмеялась, понимая, что это совершенно невозможно, но она спросила всерьез: «Когда?» На улице был май. Поэтому я ответила небрежно: «В декабре», понимая, что ничего не получится – никто не выпустит меня из страны.

После спектакля подошла переводчица и сказала, что гости хотят посмотреть, как устроен механизм в «Эшелоне». Мы пошли за сцену, но тут один молодой человек, взял меня под руку: «Галина, я приглашаю вас на постановку этого спектакля в Нью-Йорк». Я его поблагодарила и, по-прежнему не воспринимая приглашение всерьез, сказала, что приеду в декабре. Потом на сцене ко мне подбежал еще один американский гость, пожал руку, и я получила еще одно приглашение, теперь уже в Миннеаполис. Когда мой выезд, несмотря на все трудности, все же состоялся, чудо действительно произошло. Спектакль в Хьюстоне я поставила за два с половиной месяца, газеты (больше пятидесяти публикаций в американской прессе) не забыли рассказать об этой истории, что Найна Вэнс договорилась со мной первая в антракте, даже не дожидаясь окончания спектакля, и что именно поэтому я прилетела сначала в Хьюстон. На премьеру прибыло двести человек из Нью-Йорка, прием был невероятный: зал встал, столько криков «браво» от зареванных зрителей я не слышала никогда – они близко к сердцу приняли трагедию, которую пережили наши люди во время войны. Когда ты отвечаешь за себя, за свой театр, это одно, но когда отвечаешь за всю страну. В общем, после той премьеры и грандиозного приема на восемьсот человек, проснувшись утром, я испытала чувство настоящей эйфории.

– Моментов отчаяния было, наверно, больше?

– Их всегда много – в любой работе, но раньше как-то легче их было переживать. А теперь, когда мода на театр кем-то диктуется (я называю их «модельерами»), то уже не имеет значения, что на Бродвее «Современнику» вручили престижную театральную премию Drama Desk Award, которую американцы до нас не присуждали ни одному иностранному театру (кстати, за эту премию голосовало шестьсот человек, а у нас в России шесть экспертов каждый год решают, кому чего присудить). О театральных премиях «модельеров» я никакого понятия не имею. Одну из них просто не пошла получать. Даже не знаю, куда они потом дели «мою» награду, но не это, разумеется, вызывает мое отчаяние. Отчаяние может возникнуть, например, когда видишь пренебрежительное отношение артиста к театру, когда он отпрашивается с репетиции, чтобы успеть на съемку. Раньше нечто подобное невозможно было представить, и в каждом контракте, заключенным киностудией с артистом, обязательно указывалось: «артист снимается в кино в свободное от работы в театре время». Но сейчас этого пункта нет. Да и не все артисты готовы жертвовать жизнью ради театра, а ведь без способности жертвовать в нашей профессии делать нечего…

– Когда Олег Ефремов покинул «Современник», лично вы пожертвовали собой.

– Я сама бы никогда в жизни не встала у руля театра, я долго отказывалась, но мы все очень переживали за наш «Современник», и актеры уговаривали меня: «Галя, не бойся, мы будем тебе помогать!» А боялась я всерьез, поскольку чувства долга и страха во мне сильно преувеличены…

– Сегодня особенно тяжело, когда уходят корифеи, с которыми вы начинали ваше великое дело…

– Да, больно, когда уходят верные товарищи, и нет конца нашим общим человеческим потерям. Но, например, Игоря Квашу мы не «вспоминаем», потому что на забывали его ни на минуту: 4 февраля отметили его восьмидесятилетие – так, как ему бы понравилось. Нам всем так и казалось, что он смотрит оттуда – сверху и одобряет все, что мы придумали для него.

– «Современник» всегда отличался особой семейностью, и вы не раз подчеркивали, что воспринимаете театр исключительно как единую семью. Сохранился ли этот принцип по нынешний день?

– Да, и я им очень дорожу. Я рада, что у нас так много молодежи. Для нас всегда особый праздник, если у кого-то в труппе родился ребенок. И счастливые события, и горькие мы всегда отмечаем вместе. Например, вскоре после ухода Игоря Кваши мы прощались еще с одним человеком, который уже долго не работал в театре, хотя и отдал «Современнику» сорок лет своей жизни. Я говорю про Владимира Уразбахтина (художник по свету. – «Т»). Были поминки. Сидели, вспоминали, как мы работали. У нас не бывает такого: заболел – до свидания. Всегда находим способ как-то поддержать…

– Смена поколений в некоторых театрах – процесс довольно болезненный…

– Последние восемь лет я посвятила тому, чтобы создать в «Современнике» сильную молодую труппу и воспитать молодую режиссуру, ведь понятно, что никто из нас не вечен. Но когда меня спрашивают: «кого вы видите своим преемником», – мне становится смешно: я этого преемника искала с первого дня.

– А сейчас он есть?

– Это должен быть не один человек, а несколько. Они смогут служить теми кирпичами, той основой, на которой держится театр. Кирпичи старые от времени стираются, а нужно, чтобы стена не разрушилась. Я всегда говорила, что эстафету надо передавать на бегу, когда твои ноги-руки еще в состоянии что-то передать.

– Несколько лет назад вы предоставили «Другую сцену» молодым режиссерам. Надо полагать, оттуда и формируется костяк молодой режиссуры в вашем театре?

– Молодых режиссеров я ищу постоянно. И благодаря тому проекту в «Современнике» действительно остались работать несколько человек. Конечно, стопроцентных удач не бывает, все происходит методом отбора, но в театре сегодня идут замечательные спектакли: «Время женщин» Егора Перегудова, «Осенняя соната» и «Посторонний» Екатерины Половцевой, «ГенАцид. Деревенский анекдот» Кирилла Вытоптова. Любой новый режиссер – это риск, особенно, когда молодой, но рисковать необходимо. И эксперименты могут быть какими угодно – главное, чтобы театр оставался психологическим по своей сути.

– Ни в одном столичном театре не затронута история ХХ века так, как это сделано в «Современнике». А как реагирует на эти спектакли молодежь? Ведь по результатам соцопросов многие вчерашние школьники не могут отличить Бородинское сражение от Сталинградской битвы.

– В последние годы так сильно помолодел наш зрительный зал, что в какой-то момент я даже испугалась, будто они не поймут наш «Крутой маршрут». Но опасалась я напрасно – они еще как понимают! Сопереживают, приходят на спектакль по несколько раз, встают в конце.… Это меня очень радует.

– А за реакцией в зале наблюдаете?

– Раньше я часто в зале сидела, а теперь – у монитора (в своем кабинете), на котором прекрасно вижу и сцену, и зал. Я хорошо знаю спектакли. и мне интересны какие-то моменты, и важно восприятие зала. И самое ценное для меня не аплодисменты и даже не слезы, а… моменты напряженной тишины, когда люди чувствуют и присоединяются к тому, что происходит на сцене. Причем эти паузы мне были всего дороже и в те времена, когда была артисткой, я прекрасно знаю цену этому «крупному плану», когда ты один на один со зрителем…

– У многих актеров «Современника» активная гражданская позиция: Ахеджакова, Хаматова, Гафт и др. Насколько это важно вам как руководителю? Или же «гражданская позиция» – личное дело каждого?

– Я всегда говорю: «Я не политик, но моя политика – это то, что происходит на сцене». Конечно, радуюсь, что к моим актерам прислушиваются, что они, помимо театра, находят время и силы для социальной и общественной жизни. Хотя в нашей труппе есть артисты и не такие активные, но для меня главное, чтобы их позиция была, прежде всего, не столько «гражданской», сколько «человеческой».

– А вы следите за судьбами тех, кто сотрудничал с «Современником»? Кириллу Серебренникову, например, вы в свое время дали возможность неплохо развернуться – он сразу несколько спектаклей у вас поставил…

– Слежу по мере сил. Но Кирилл Серебренников человек особый, очень талантливый человек, я выделяю его из толпы тех, кто называет себя «спасателями русского театра». Я уверена, что «Гоголь-центр», который только что открылся в Москве, будет действительно интересным и модным местом.

– Вокруг этого места до сих пор не утихают страсти, некоторые возмущаются, что вместо театра сделали центр…

– А был ли театр? Если был, то очень давно. Серебренников в этом открытии «Гоголь-центра» показал, с каким глубоким уважением он относится к артистам старшего поколения. Я испытала чувство гордости за этих немолодых женщин: как они выглядят! Наверно, они никогда не выходили на сцену этого театра с таким почетом, и потом, само открытие было сделано довольно любопытно, мне очень понравилась его первая и последняя часть. И мне кажется, Кирилл очень честно переименовал театр.

– Театру «Современник» в ближайшее время предстоит пережить реконструкцию: придется покинуть такое намоленное место, куда-то переехать, вас это не пугает?

– Нас ждет большое испытание, но я верю в лучшее. Ни в коем случае я не хочу, чтобы театр стал разъездным: сегодня играет в одном месте, завтра в другом. Я – за постоянную прописку, даже если речь идет о годе.

– Вы нашли такое место?

– Это бывший Дворец культуры МЭЛЗ на Электрозаводской. Там хороший зал, хорошие условия для нашего театра. А еще, мы непременно отправимся на гастроли.

– Кстати, у вас всегда была невероятная гастрольная карта – где только не побывал «Современник»…

– При этом нас никогда никуда не посылали, в том числе ни на один фестиваль (даже внутри страны). Но мы все равно ездили.

– А почему такая несправедливость?

– «Мафиозная» часть театральных критиков меня ненавидит. Да и я их, мягко говоря, не очень люблю. Ведь таких замечательных театроведов, как Павел Александрович Марков или Аркадий Николаевич Анастасьев, давно уже нет в живых. Люди, пришедшие им на смену, продиктовали моду на ненависть к «Современнику». Правда, эта мода, к счастью, не коснулась зрителей, а только той маленькой компании…

– У «Современника» всегда перед началом спектакля толпится молодежь, такое сегодня можно увидеть далеко не в каждом театре. Вы привечаете студентов?

– Я – да, а вот пожарные ругаются, когда на ступеньках сидят, проходы загораживают. Помню, как еще на Маяковке я перед главным пожарным генералом на колени встала, чтоб он разрешил студентам сидеть на ступеньках, и он разрешил.

Лариса КАНЕВСКАЯ

Она руководит знаменитым театром «Современник» уже в течение 39 лет. И руководит успешно: театр остается не просто популярным, но и актуальным. Галина Борисовна разрушает стереотип о том, что женщина не может стоять во главе театра и держать в узде таких творческих личностей, как Марина Неелова, Чулпан Хаматова, Валентин Гафт, Сергей Гармаш

Фотография: Максим Арюков

Я жду встречи в приемной Галины Волчек. Из кабинета художественного руководителя «Современника», что-то договаривая на ходу, выходит Сергей Гармаш. Потом с деловыми бумагами заглядывает сотрудница театра. И наконец мы начинаем разговор с глазу на глаз. С Галиной Волчек мы общались в разных ситуациях: на побережье Балтийского моря, в самолете, у нее дома и, конечно же, здесь, в театре. На этот раз мне повезло особенно: столь искренней Галину Борисовну я не видел никогда.

Для атмосферы - одна деталь. На хозяйке красивая черная кофта и разноцветный шарфик, его Волчек все время поправляла, точнее, как-то ловко перевязывала, и выглядело это невероятно элегантно. Нашу беседу пришлось минут на десять прервать. Молодой актрисе требовались указания по поводу срочного ввода в «Пигмалион», и я стал свидетелем блистательного мастер-класса от режиссера Волчек. Закончив беседу, мы расцеловались, а кабинет уже наполнялся новыми людьми и новыми проблемами. И так целый день. И каждый день. А в другом ритме эта женщина-легенда жить не может. И не захочет никогда.

Давно, Галина Борисовна, я не был в вашем кабинете. У вас все стало такое минималистичное… Идете в ногу со временем?
Нет, не иду. Я вообще терпеть не могу подчинение любой моде. Мне все говорят: вы так модно одеты, вы так следите за тенденциями… А я считаю, что лучше моду приспособить к себе. Я не соревнуюсь с Лагерфельдом или с моим любимым Славочкой Зайцевым, но стараюсь улавливать общие тенденции и приспосабливаю их под себя.

А как вы их улавливаете? Читаете журналы, смотрите передачи?
Обязательно. Когда бываю в Париже, первым делом иду в магазин Chanel - чтобы понять, что есть высшая точка. Потом в Barbara Bui, то есть в два-три таких эталонных места. А потом говорю: пошли в самую помойку. Мне так интересно, как из этой высшей точки переделывается всё. Хотя я не ношу готовой одежды вообще. Я могу что-то купить, но в Chanel нет моих размеров.

То есть подсматриваете идеи и потом шьете?
У меня есть адрес, который, возможно, вызовет улыбку. Я уже 17 лет езжу на Кипр отдыхать, и мне не важно, модно это или не модно. Там у меня есть «свой» магазин тканей, очень хороший, в нем хозяин повесил мой портрет. Просто какие-то русские увидели меня там и говорят: «Вы знаете, кто это?» Он честно ответил: «Нет». Они ему рассказали, кто-то принес мою фотографию. Я ему потом сказала: «Если ты мою фотографию повесил около кассы, скидки хорошие давай».

Дает скидку?
Дает. Я покупаю ткань, при этом в голове уже вижу готовую вещь. А в Москве у меня есть мастер - известный российский модельер Елена Макашова. У нас отдельные, абсолютно индивидуальные отношения. Я ей рассказываю идею, рисую фасон, и она это претворяет в жизнь.

Галина Борисовна, а на что вы можете потратить большие деньги? На украшения, предметы антиквариата, живопись?
Таких денег, Вадик, у меня нет. Все украшения, которые у меня есть, - это подарки. Мои друзья, те, кто может себе это позволить, уже знают мои вкусы. Вот, например, комплект, который сейчас на мне, - подарок. Копия царских украшений, здесь бирюза, я люблю яркие вещи. Замечательные подарки я получаю от своего бывшего мужа.

Интересно... Как его зовут?
Марк Абелев. Мы сейчас дружим, у нас замечательные, теплые, дружеские отношения.

По случаю юбилея театра, 15 апреля «Современник» отметил 60-летие, Галина Волчек впервые за долгое время дала откровенное интервью Ксении Собчак, в котором рассказала, кого бы хотела видеть своим преемником. Она назвала имя Валерия Фокина, который является художественным руководителем Александринского театра.

«В этом году Фокин отпраздновал юбилей - страшно подумать, семьдесят лет, но при этом он продолжает оставаться на одной волне с «Современником», - поделилась Галина Волчек. – В следующем сезоне он планирует выпустить в «Современнике» новый спектакль. Вот ему бы я, наверное, передала эстафету. Меньше всего мне хочется, чтобы после моего ухода на театре повис амбарный замок».

В декабре Галина Волчек отметит 83-летие. По словам коллег художественного руководителя, у нее есть проблемы с легкими. «Сейчас Галина Борисовна находится в Италии, где отдыхает в санатории и поправляет здоровье», - сообщили «СтарХиту» в «Современнике».

«Для меня пост главного режиссера или руководителя ничего не означает – рассказал «СтарХиту» Валерий Фокин. - Я уже много лет художественный руководитель театра Александрийского – одного из лучших в стране и Европе. Под руководством Галины Волчек я работаю уже 15 лет. Для меня важно не кресло и стол, а театр - живой или мертвый, и как я в нем работаю. Это во-первых. А во-вторых, мы с Галиной Борисовной на эту тему пока не говорили».

Ксения Собчак задала Волчек вопрос по поводу слухов, которые ходят в театре, якобы кресло худрука прочат ведущей актрисе Чулпан Хаматовой.

«Чулпан же не режиссер... При всей моей невероятной любви к актрисе Хаматовой - вряд ли это возможно, - рассказала Ксении Галина Волчек. - К тому же она и сейчас постоянно раздваивается - одна ее половинка в профессии, другая - в общественной деятельности, к которой я отношусь с огромным уважением. А для того, чтобы руководить театром, нужно забыть и откинуть все».

Интересно, что сама Галина Волчек тоже стала режиссером при довольно неожиданном стечении обстоятельств. «Со мной была другая история. Я уже поставила и «На дне», и «Обыкновенную историю», и «Двое на качелях», когда Олег Ефремов позвал меня к себе в кабинет и сказал: «Галя, все. Нельзя больше занимать место артистки, нужно тебя по штатному расписанию в режиссеры переводить». Я так плакала! Я думала: «Боже мой, все, я прощаюсь со своей профессией». А Табакова мы еще на заре «Современника» выбирали директором. Дали ему портфель, в котором лежали все наши пять бумажек, печать, и заставили работать. И он, знаете ли, втянулся!» - поделилась режиссер в интервью для журнала L’Officiel .

Выдающаяся актриса и режиссер Галина Волчек возглавляет «Современник» ровно 45 лет. О юбилее она бы и не вспомнила, если бы не театральная семья. Молодежь подготовила капустник, сама виновница торжества ответила на вопросы зрителей. О середине 1950-х, когда выпускники Школы-студии МХАТ, в чьей среде она была самой юной, основали новый театр, у руля которого встал молодой Олег Ефремов. О том, как спустя четырнадцать лет старики позвали его к себе, в Художественный, а труппу доверили Галине Борисовне: с 1972-го она - главный режиссер «Современника», с 1989-го - его худрук. Волчек не любит интервью, дает их все реже. Для «Культуры» время нашлось.

культура: Летнее воскресенье. Дневной час, спектакля нет, а в зале «Современника» полно актеров. Что смотрели, если не секрет?
Волчек: Работы совсем молодого режиссера Айдара Заббарова, ученика Сергея Женовача. Только окончил ГИТИС, и даже не знаю, получил ли диплом или получит скоро. День выдался замечательный: два показанных отрывка совершенно разные. Из Брехта и из Чехова, оба - прекрасны. Просто покорена их внутренней наполненностью и взглядом на театр вообще. Нет, не боюсь сглазить. Рада, что почти вся наша труппа, не только молодая ее часть, собралась в зале. Всегда добиваюсь понимания общего дела, которое надобно осваивать вместе. О чем все должны знать с первых шагов. Так и произошло. Просто счастлива.

культура: В интервью нашей газете о «школе «Современника» с благодарностью вспоминали Валерий Фокин, Римас Туминас, Сергей Газаров, и всегда на афише театра значилось немало новых имен. Чем должен поразить Вас начинающий режиссер, чтобы стало возможным доверить ему постановку?
Волчек: Проявить себя как личность, как индивидуальность, показать собственную позицию, а не думать о самовыкручивании и дешевых эффектах.

культура: Исполнилось 45 лет с тех пор, как Вы повели в плавание «Современник». Тот июньский день 1972-го помните?
Волчек: Его забыть трудно. Я этого не хотела, к назначению не стремилась, отбояривалась, говоря вульгарным слогом, изо всех сил. Но, видимо, чувство долга зародилось во мне прежде, чем я появилась на свет. Собрание, в ходе которого мои однокашники, товарищи, друзья приговорили меня взять на себя ответственность за театр, помню, что называется, по голосам. Звонко и громко кричала Лена Миллиоти: «Галя, не бойся, мы тебе поможем...» Ее подхватывали другие. Я сдалась.

культура: Действительно помогали?
Волчек: Помогали и помогают. А иногда и нет - по-всякому бывало и бывает. Страшно вспомнить, сколько слез пролито, сколько я натерпелась из-за своих любимых артистов.

культура: Бросить все не хотелось?
Волчек: Дважды за 45 лет, как недавно выяснилось. Сама не считала, идет жизнь и идет, вообще цифры недолюбливаю. Когда напомнили о дате, я сильно удивилась: как же выдержала столько лет? Первый раз написала заявление об отставке в середине 70-х. Наверное, переживали мы тогда не лучший период. Труппа же не может существовать всегда на высокой волне, на одних подъемах и одними победами. Считаю, что если без поражений, то это не театр.

культура: Да таких, по-моему, нет...
Волчек: И правильно, что нет. Тогда очень любимая, уважаемая мною актриса, с правом рассуждать обо всем и говорить, что думает, сказала: «Спасибо, вот, до чего ты довела «Современник». Имени ее не назову никогда. Ни отзывы критиков, ни мнения комиссий не могли на меня так повлиять, как ее слова. Приехала домой, написала заявление об уходе, сообщила в театр. Совет «Современника» в полном составе, кроме той самой актрисы, утром заявился ко мне домой. Умоляли, уговаривали работать дальше.

Второй раз на желание уйти повлияли внешние обстоятельства, хотя точного повода не помню. Тогда я очень устала от каких-то сопротивлений и борьбы с недоброжелателями в лице своих же коллег. Хотя закалка в моем организме вроде бы и выработалась, но тут ее не хватило. Унижали не только меня лично, но и театр, вколачивая гвозди в его несуществующий гроб.

культура: Что же такого Вы совершили?
Волчек: Приведу один пример. Когда я вернулась из Америки в 1979 году, меня пригласили во все творческие дома: ученых, архитекторов, литераторов, композиторов. Для того, чтобы я рассказала про то, что видела. Это же невероятно, чтобы в разгар холодной войны, во времена железного занавеса, меня - беспартийного человека, с определенной национальностью - пригласили в Хьюстон ставить с труппой американских актеров пьесу Михаила Рощина «Эшелон». Пережить сие многим, наверное, оказалось трудно, но я ничего подобного тогда не понимала... Позвали везде, кроме ВТО, ЦДРИ и театральных институтов.

культура: Те, кто видел спектакль, говорили, что американские актрисы, мало знавшие о войне, были необыкновенно похожи на простых русских баб. Почему же люди театра не захотели узнать, что происходит за океаном?
Волчек: А почему нас не приглашали на фестивали? Никто не заметил, что мы первыми открыли театру прозу Чингиза Айтматова?

культура: «Восхождение на Фудзияму» - дивный спектакль с приглашенной Любовью Добржанской, с замечательными работами Табакова, Кваши, Покровской, Козельковой, Мягкова.
Волчек: Да-да, но на фестиваль Айтматова нас не отправили, а делегировали театр с Севера - с тем же названием. Возможно, он был вполне достойным, только ведь мы открыли тему, заставили Чингиза написать инсценировку, успех был огромный. Но - не поехали.

культура: Может, зависть?
Волчек: Не знаю. Наверное.

культура: Зависть вызывало и Ваше происхождение. Дочь знаменитого кинорежиссера и оператора Бориса Волчека. Детство, проведенное в мире искусства, предопределило выбор жизненного пути?
Волчек: Думаю, да. Жили в мосфильмовском доме. Соседи - великие люди - дергали меня за косички и, шутя, ударяли по попке. Райзман, Пырьев, Птушко и великий Ромм, перед которым я преклоняюсь. Михаилу Ильичу благодарна за то, что он меня самим собой, своей личностью убедил в том, что искусство есть. Эйзенштейн жил рядом в эвакуации в Алма-Ате. Тогда все говорили: «Он - самый-самый». Я же испытывала детскую ревность и не садилась к нему на колени в знак протеста. Стояла в сторонке и наблюдала, как он рисует детям картинки. Для меня был один «самый-самый» - Ромм.

культура: Почему же выбрали театр, а не кино?
Волчек: Кино казалось мне ежедневным, как бы почти бытовым будничным существованием. Все эти слова - «монтаж», «хлопушка», «дубль» - звучали постоянно, были привычны. В них никакой тайны не заключалось. А почти напротив нашего дома - «Мосфильм». Девчонки кричат: «Галь, беги скорее, тут тетя Люся Целиковская в гробу лежит». Это Эйзенштейн снимал «Ивана Грозного». Я же отвечаю: «Ни за что, я с дядей Колей Крючковым собираюсь кататься на танке вокруг студии». Понимаете, в этом мире я жила. Как он мог меня не задеть? Атмосферу творчества не впитать не получилось. Сегодня заставить меня отправиться на просмотр фильма - дело трудное. Несмотря на папу и сына. Наверное, я отравилась кинематографом с детства.

культура: Вы продолжаете верить в то, что идеальная модель - театр-дом, театр-семья?
Волчек: Да, «Современник» - общий наш дом. Тут все может случиться: радостное, грустное, тяжелое. Прихожу в восторг, когда свадьбы, рождения детей, юбилеи справляются в театре. Даже в горькие дни прощания с родными актеры спрашивают: «Можно мы здесь соберемся?» Для меня это очень важно. Русский психологический театр и есть дом.

культура: А студийный способ существования?
Волчек: К нему отношусь замечательно. Театром-студией мы жили в раннем «Современнике». В 1964 году, по-моему, точно не помню, у меня же плохо с датами, на гастролях в Саратове Олег Ефремов сказал: «Все, мы существуем по законам театра, к сожалению. Давайте снимем с нашего названия слово «студия». Считаю то решение подвигом Ефремова. Ведь тогда уже никто не отказывался ни от съемок в кино, ни от званий, что раньше давалось нам абсолютно легко и естественно.

культура: Про съемки - понятно, а запрет на звания - почему? Чтобы всегда оставаться равными во всем?
Волчек: Конечно. Мы сами распределяли зарплаты, хотя они и были бюджетными, государственными. Собирались и считали, кто у нас в сезоне преуспел больше, а кто - отстал.

культура: В театральном доме должен быть один хозяин или может править коллективный разум, коллегиальная мысль, когда все сообща?
Волчек: Думаю, от хозяина многое зависит, даже очень многое. И, чтобы любую коллегиальную мысль зародить и тем более ее воплотить, нужен решающий голос.

культура: «Дворец на Яузе» - четвертый адрес «Современника». Вынужденный - на время ремонта. Когда вернетесь на Чистые пруды?
Волчек: Нас уверяют, что остался год. Надеюсь, хотя загадывать рано. Работы идут в две смены, мастера стараются. Наше руководство, я имею в виду правительство Москвы и мэра Сергея Собянина, понимает, что делается подарок не только «Современнику», но и всем москвичам. Здание на Чистопрудном бульваре уже стало брендом. Кстати, Другая сцена работает, там идут спектакли. Мы благодарны, что имеем временно-постоянную прописку во «Дворце на Яузе». Без нее нависала бы опасность превратиться в разъездной театр. Это тяжело и физически, и психологически, я-то знаю: «Современник» начинал с подобного режима. Мы бы потеряли полтруппы и своего зрителя.

культура: Чеховский фестиваль показал в Москве новый спектакль Питера Брука. Он ведь видел Вас на сцене?
Волчек: Тут забавная история. Мне не было тридцати, когда я играла старуху в спектакле «Без креста» по Владимиру Тендрякову. Серьезно готовилась к роли, как могла одолевала старческую пластику, трясущиеся руки репетировала днем и ночью. Постигала внутреннюю жизнь существа, убивавшего собственного внука за то, что тот уничтожил любимую ею икону. Замечательная артистка Лена Миллиоти играла мальчика так, что невозможно было признать в ней женщину. На спектакль пригласили приехавшего в Москву Питера Брука. В антракте он разговаривал с Ефремовым и не поверил, что и бабка, и мальчик - молодые артистки. Сказал: «Дождусь, пока они снимут грим, и приду в ваш кабинет их потрогать». Так я впервые встретилась с великим английским режиссером.

культура: Всем руководителям, прошедшим советский период, задают вопрос об идеологическом давлении. Известно, что «Современнику» с его прицелом на публицистику доставалось в большей степени. Был в репертуаре спектакль «Свой остров». В нем звучали песни Владимира Высоцкого, и случился скандал...
Волчек: Скандал сопровождался моим сопротивлением. Я, что называется, уперлась рогом: «Запрещайте, делайте, что хотите, но будут песни только Высоцкого». Володя был мне близким другом, я относилась к его творчеству по-особенному. Немного отвлекусь. Мы жили тогда на первом этаже, и Высоцкий часто приходил - и с Мариной Влади, и без нее. В дом наведывались высокие гости. Сидели, слушали Володю. В одиннадцать вечера раздавался звонок в дверь, и - на пороге милиционер. Вызывали его соседи. Однажды стражи порядка онемели, увидев народного артиста СССР Евгения Лебедева, Георгия Товстоногова и Чингиза Айтматова - с депутатскими значками на пиджаках. Бывало еще смешнее, когда наряд милиции стоял под нашими окнами, и все внимательно слушали Володино пение до одиннадцати, а потом приходили и просили вежливо, даже любовно - закончить.

Но - к «Своему острову». Мне как режиссеру казалось, что песни Володи поднимали эту эстонскую бытовую пьесу, добавляли ей какой-то другой привкус и более глубокий смысл. Они звучали как баллады. Пел Игорь Кваша, и Володе нравилось его исполнение, без подражания, очень по-своему Игорь их исполнял и оставался убедительным. Незадолго до премьеры меня стали вызывать по инстанциям, убеждать в том, чтобы я заменила песни. Они якобы не залитованы и, значит, не разрешены. Один из начальников Управления культуры клал передо мной список поэтов: «Возьмите, кого хотите, хоть Северянина». Почему именно этого поэта Серебряного века рекомендовали к современной эстонской пьесе, непонятно. Но я стояла на своем. Спектакль к очередной советской дате так и не вышел, готовым отлеживался несколько месяцев, пока песни Высоцкого не залитовали, то есть не провели через государственную цензуру. Я была горда и бесконечно счастлива, что добилась этого. Потом ставила «Остров» в Болгарии. Высоцкого туда вывезла, и его - полюбили.

культура: Вы говорите, что с датами и цифрами у вас плохо, но, наверное, есть такие, что забыть нельзя?
Волчек: Ни годы, ни роли, ни спектакли не считаю. Всегда было плохо с точными предметами: еле окончила школу... Какие даты помню? Дни рождения бывших мужей. Конечно, день рождения сына: часто отсчет веду от появления Дениса на свет. Не забываю, когда создан «Современник». Еще в сердце: 1 октября - Ефремов, 6 июня - Пушкин. Как объяснить, почему дату рождения Александра Сергеевича помню, а о годах жизни любимейшего, гениального Чехова - задумаюсь, не всегда могу с ходу воспроизвести. Это мое взаимоотношение с цифрами, а не свидетельство того, что у меня плохая память.

культура: Женщина-режиссер скорее исключение. Состоявшихся можно пересчитать по пальцам. Вера Марецкая удивлялась, что Вы выбрали такую профессию...
Волчек: Да, она меня в доме отдыха в Рузе удивленно спросила: «Неужели ты собираешься заниматься режиссурой? Будешь всю жизнь ходить в мужском костюме и с портфелем под мышкой?» Такое уж мнение бытовало о профессии. Наверное, она и впрямь мужская. Слово «режиссер» не имеет женского рода. «Летчица» - да, хоть это тоже не очень женское дело, а «режиссерши» - нет.

культура: Актерское видение мира отличается от режиссерского?
Волчек: Безусловно. Актерское предполагает большую концентрацию на том персонаже, какого играешь. Режиссер же видит целое. Я верю в то, что только он может если не продиктовать, то протранслировать артистам свой замысел. Понимаю, что хочу поставить, а дальше ищу тех, кто разделит со мной идею, сможет ее воплотить.

культура: Вы актриса уникального дара. Почему решили рано оставить сцену и давно не снимаетесь?
Волчек: Честно говорю - из чувства долга. Меня, конечно, перемолола в мясорубке история руководителя. Если ты оказался во главе театра, то необходимо победить в себе актерское сознание. Я беру на себя все, кроме цифр и денежных дел. В остальное вникаю. Во все мелочи. Когда прихожу домой, то, не успев перешагнуть порог, отвечаю на звонки. Либо начинаю телефонные репетиции, либо обсуждаю, что будет завтра или послезавтра в театре.

А вспомнить - я ведь плакала, когда Олег Ефремов перевел меня из актерского состава в режиссерский: «Я уже не буду артисткой?» Он успокаивал: «Галя, будешь, это только по штатному расписанию».

культура: Актеры любят Вас по-человечески. Если проблемы, то бегут и рыдают в жилетку. Почему время не сделало Вас жестче?
Волчек: Не знаю, мне трудно ответить на этот вопрос. Я люблю людей, каждый мне интересен. Еще очень ценю отношение к театру тех, кто в нем служит. Именно служит, а не работает. У меня не поднимается рука уволить человека сверхпенсионного возраста. Я же понимаю, сколько он сделал для коллектива.

культура: Если актер отпрашивается на очередные съемки, Вы входите в его положение, отпускаете или нет?
Волчек: И в положение не войду, и «нет» не скажу. Сегодня другая жизнь, и отказать невозможно ни Чулпан Хаматовой, ни Марине Нееловой, ни Сереже Гармашу - они востребованы. Мое «нет» со мной и остается.

культура: Значит, ищете компромисс?
Волчек: Стараюсь.

культура: Что за странная у Вас страсть к футболу? По-моему, женщинам гораздо ближе художественная гимнастика, например.
Волчек: И фигурное катание, и гимнастику люблю, горжусь достижениями наших сборных. Моя близкая подруга Таня Тарасова. Не устаю восторгаться Ириной Винер, которую знаю много лет, познакомилась с ней гораздо раньше, чем с Алишером Усмановым. Сейчас я благодарна его фонду за помощь «Современнику».

У меня-то давно есть понятие о командном существовании, и им я всегда интересовалась в футболе. Жизнь предоставляла возможности общаться со знаменитыми тренерами Константином Бесковым, Олегом Романцевым, я с ними проводила много времени. Меня волновало, как звезды спорта в команде себя проявляют. Пусть Вам не покажется странным, но у футбола много общего с театром! Никакая звезда - сцены или спорта - без команды не вызовет аплодисменты, не забьет гол. И то, и другое - дело коллективное, и там и там никуда без командного мышления.

культура: Потому, наверное, Вас так раздражают люди, диктующие театральному сообществу новую моду. Их не так много, и они чаще всего - вне команды.
Волчек: Вообще к массовой моде я отношусь предвзято. Не понимаю ее, возбуждающую стадное чувство. Например, в тренде нынешнего сезона - длинные волосы, и все стремятся ходить с лохмами до плеч. Одно время поветрием стали черные брови, у людей глаза спрятались, и брови сияли на «безглазом» лице. Старые гримеры говорили: осторожнее с бровями, они - коварны, могут закрыть глаза. Когда вижу «перерезанную» скальпелем пластического хирурга красавицу с накачанными губами, становится не по себе. Хотя я уважаю женщин, которые за собой следят. Но подражание мне претит и кажется отвратительным.

Несколько лет назад спросила ресторатора Аркадия Новикова о том, как ресторан становится модным. Он объяснил. Есть в Москве, предположим, стая в тысячу человек, которая прилетит на новое место, завтра - следующая тысяча, услышавшая от первой. Механизм запущен.

Театр тоже сделали модным местом, где зрителей не подключают к переживаниям, а удивляют экспериментами, что выдаются за новшества, виданные мною в Америке почти четыре десятилетия назад. Меня это не просто раздражает, бесит, а угнетает по-настоящему. Спросите о преемнике? Отвечу. В «Современнике» удалось создать молодую труппу, замечательную смену, продолжающую традиции русского психологического театра. Я счастлива тем, что они не дадут превратить наш дом в модное место. Эта команда - моя радость и гордость.

Фото на анонсе: Сергей Пятаков/РИА Новости