Писатель, сумевший вывести формулу идеальной женщины, конечно, должен быть истинным ценителем женской красоты. «Черные, кипящие смолой глаза… черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного руки, — понимаешь, длиннее обыкновенного! — маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленная икра, колена цвета раковины, покатые плечи» — Иван Бунин, как завзятый Пигмалион, всю жизнь искал Галатею, из которой можно вылепить свой идеал. Он нашел ее уже на склоне лет.
Любовь писателя и Галины Кузнецовой, которая была моложе его на тридцать лет, стала настоящим вызовом обществу, тем более что образовался такой пикантный любовный треугольник: муж, его стареющая жена и новая пассия. «Представьте, они так и живут — втроем», — судачили окружающие. Но это был тот случай, когда мнение других меньше всего интересовало влюбленных. Все границы были стерты мощным наплывом чувств. «В нем есть какая-то волшебная сила», — писала Галина о Бунине в своем дневнике, признавая, что этой силе невозможно противостоять.
Женщины гения
«Истинная любовь не выбирает» — так Бунин раз и навсегда определил свое отношение к главной из «человеческих страстей». Ему, писателю и поэту, «певцу любви», требовалась постоянная подпитка чувств, поэтому в каждый новый роман он бросался с головой, словно в омут.
О женщинах Бунина можно писать целые тома. В истории остались самые значимые романы писателя, о которых стало известно благодаря письмам и дневникам. Сам же Бунин не имел привычки хвастаться своими победами на любовном фронте. Между тем его первая продолжительная связь началась, когда Бунину было всего 19 лет. С избранницей Варварой Пащенко он познакомился в газете «Орловский вестник», где работал корреспондентом. Родители девушки категорически воспротивились женитьбе, поэтому влюбленные жили, что называется, «гражданским браком». Однако спустя время Варвара влюбилась в друга Бунина и вышла за него замуж.
Через несколько лет Бунин женится на Анне Цакни. Но брак оказался коротким и несчастливым. Их с Анной единственный сын умер в пятилетнем возрасте. Кроме сына, супругов ничего не связывало, Бунин много раз жаловался на холодность со стороны жены: «Сколько раз я раскрывал ей душу, полную самой хорошей нежности, — ничего не чувствует, кол какой-то».
После расставания с Цакни Бунин встретил ту женщину, с которой ему суждено было прожить до самой смерти. Веру Муромцеву, выросшую в дворянской, профессорской семье, друзья называли «прирожденной женой писателя». Высокая «с лицом камеи» блондинка приглянулась Бунину на одном из литературных вечеров. Они тайно начали встречаться. Повторилась давняя история — родители Веры выступили против ее романа, и девушка согласилась жить с Буниным «гражданским браком», без венчания. «Я придумал, нужно заняться переводами, тогда будет приятно вместе и жить, и путешествовать, — у каждого свое дело, и нам не будет скучно…» — такой Бунин видел их совместную жизнь, и Вера безропотно согласилась оставить родных, учебу, увлечения ради любимого. Следующие годы она занята лишь тем, что следит за домом и всеми силами обеспечивает комфорт и уют своему гению. Несмотря на бытовые трудности и тяжелые условия «кочевой жизни», супруги вполне счастливы. Но это безмятежное счастье, увы, уходит от них в Грассе, небольшом городке на юге Франции, где Бунин встречает свою последнюю страстную любовь — Галину Кузнецову.
Встреча с кумиром
Галина Кузнецова родилась в стародворянской семье, получила классическое образование в Киевской женской гимназии. Она довольно рано вышла замуж за юриста, белого офицера, и вместе с мужем уехала в Константинополь. Позже супруги перебрались в Прагу, а потом — во Францию.
Отношения с мужем не складывались, Галина пеняла ему на «слабость характера». Жили очень бедно. Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, Галина начала писать стихи и прозу. Ее печатают в литературных журналах, критики дают благосклонные оценки. Галина постепенно входит в литературный круг и заводит новые, полезные знакомства. Одно из таких знакомств оказалось поистине судьбоносным. Филолог, поэт Модест Гофман познакомил начинающую поэтессу с Иваном Буниным. Произошло это в Грассе, на пляже, где Бунин делал традиционный заплыв. Писатель был очарован прекрасной незнакомкой, а она оказалась совершенно не в силах сопротивляться его магнетизму. «Вы мой кумир», — призналась Галина в тот вечер. Вернувшись из Грасса, она тотчас объявила мужу, что уходит от него. После бурного скандала, во время которого муж плакал и клялся убить соперника, Галина стала свободной женщиной. С этого момента начинается ее длинный и страстный роман с великим писателем.
Под одной крышей
Почти год влюбленные встречались в маленькой съемной квартирке в Париже. Бунин разрывался между Парижем и Грассом, женой и новой возлюбленной. Конечно, Вера догадывалась о страсти мужа. Знакомая поэтесса рассказывала, что Вера «сходила с ума и жаловалась всем знакомым на измену Ивана Алексеевича». У супругов даже состоялось бурное выяснение отношений, после которого Бунин уехал в Париж. Но разводиться с женой писатель не собирался, он не хотел лишаться налаженного быта, да и за годы жизни жена стала ему родным человеком. «Любить Веру? Как это? Это все равно что любить свою руку или ногу...» — однажды с удивлением сказал Бунин. В свою очередь Вера не могла уйти от своего обожаемого гения. «Я его люблю. И ничего не могу с этим поделать», — отвечала она на расспросы знакомых.
Галина Николаевна Кузнецова. В.Н. Бунина надписала: «У Гали 10 дек. 1931 г.»
Виктор Борисов-Мусатов "Прогулка при закате"
«Пусть любит Галину... только бы от этой любви ему было сладостно на душе...» — писала Вера в своем дневнике. Настолько жертвенной была ее любовь, что она согласилась терпеть рядом присутствие пассии мужа. Галине тоже приходилось несладко, но она пыталась поддерживать хрупкое равновесие в доме, надеясь на то, что со временем Бунин все же сделает выбор в ее пользу. Эта не совсем типичная история отношений затянулась на пятнадцать лет. Что творилось на душе у всех участников «любовного треугольника» все эти годы, остается только догадываться. В своих дневниках все трое делают осторожные записи, ни одного лишнего слова. Впрочем, иногда, нет-нет да и промелькнут какие-то странные подробности «совместной жизни». Например, Вера в записях жаловалась на бедность, говорила о том, что у нее всего две рубашки и она часто ходит «в Галиных вещах». У Галины же в «Грасском дневнике» периодически прорывается сдерживаемое недовольство: «приходится считаться с характером И.А., а она за все двадцать лет жизни рядом не может примириться с ним», — пишет она про Веру.
Запутанные связи
Со временем «треугольник» превратился в «квадрат». На вилле поселился литератор Леонид Зуров, которого Вера принялась усиленно опекать. Опека вылилась в преданную влюбленность Зурова в Веру, о чем Бунин, само собой, знал. Обстановка в доме накалилась до предела. «Я не знаю, как держаться, чтоб были хорошие отношения в доме», — пишет Галина в своем дневнике.
Иван Бунин, Леонид Зуров, Галина Кузнецова
Солнечный удар
Если первое время Галина словно была заколдована Буниным, то напряженные годы в «любовном треугольнике» помогают ей сбросить эти чары. Она наконец осмеливается признаться самой себе в том, что Бунин никогда не уйдет от жены. С этого момента она начала думать о будущем: «Нельзя же, правда, жить так без самостоятельности, как бы в "полудетях"». Жить на положении то ли секретаря, то ли ученицы, ловить на себе косые взгляды, преданно смотреть в глаза гению, отказываясь от собственных амбиций, — нет, не об этом она мечтала! В отличие от Веры Галина более решительна. К тому же она поняла, что ей больше не нравится вести затворническую жизнь, на которой настаивал Бунин. Такой образ жизни подпитывал писателя, но полностью лишал сил саму Галину. А тут еще подоспела Нобелевская премия, получать которую Бунин отправился вместе с обеими «женами».
Наверное, именно в тот момент Галина осознала, как грустно оставаться в тени великого писателя. Сколько сил ушло на перепечатку рукописей, литературные дискуссии, а в итоге, она даже не может претендовать на роль музы гения. Ведь «официальной музой» всегда будет Вера как жена писателя. После вручения премии, на пути из Швеции во Францию, чета Буниных вместе с Галиной останавливается погостить у писателя Федора Степуна. Там Галина заболела, и Бунины уехали домой, оставив молодую женщину на попечение писателя. Вдали от Бунина Галина окончательно освободилась от своей страсти к нему. Более того, в ее жизни наступает новый период. Она неожиданно влюбилась в сестру Степуна, оперную певицу Маргариту Степун. Когда она возвращается в Грасс, Маргарита следует за ней.
Счастье после разрыва
Судя по всему, переболев тяжелой любовью к Бунину, Галина не хотела и не могла влюбляться в мужчин. Какое-то время они с Маргой, как называли Маргариту Степун, живут в Грассе вместе с супругами Буниными. Но ссоры с Буниным в конце концов приводят к тому, что Галина начинает паковать чемоданы. Вместе с Маргаритой она уезжает в Германию. «Галя наконец уехала. В доме стало пустыннее, но легче», — с облегчением запишет Вера в дневнике.
Бунин, с одной стороны, очень переживал разрыв с Галиной. С другой — быстро смирился с потерей, как всегда, переключившись на творчество. После расставания со своим «последним романтическим призом» он написал знаменитый цикл рассказов «Темные аллеи». «Знаете, на свете так мало счастливых встреч», — скажет он в одном из рассказов. Зато, кажется, есть счастливые расставания. Во всяком случае, Вера до конца жизни была рядом с любимым мужем и больше его ни с кем не делила. Галина же нашла свое счастье с Маргой.
«До конца жизни своей Степун ее держала в лапках... они поступили на службу и жили довольно прилично... все было хорошо», — писала близкая подруга семьи. Любовь-зависимость осталась в прошлом. А Галина все же вошла в историю как муза великого писателя. По мотивам ее «Грасского дневника» сняли известный фильм «Дневник его жены», благодаря которому имя Галины Кузнецовой навсегда осталось связанным с именем Ивана Бунина.
Могила И.А. Бунина на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа
Фото предоставлено М.Золотаревым
Фото: East News, Legion-Media.ru, ИТАР-ТАСС
Уходящий 2015 - год 145-летия Ивана Бунина – примирил писателя с Воронежем. Впервые за много лет в городе открылась масштабная , воронежцам показали картины лучшего друга Бунина – художника и писателя . А областной департамент культуры объявил . Подводя итоги «бунинского» года, корреспондент «РИА Воронеж» с помощью воронежских филологов собрала интересные факты о нашем выдающемся земляке.
Сергей Морозов, московский буниновед:
На Бунина очень часто навешивают разные ярлыки: он был злой, ядовитый, желчный, он скупой, он эгоист. Доходило до того, что Бунина называли и масоном, и человеком, поддерживающим немцев во время войны. А «клубничных» вещей про его личную жизнь я вообще не касаюсь. Снимаются книги, пишутся фильмы, без каких-либо ссылок. Все это походит на романы и выдумки.
Факт первый. Бунин был «колючим» человеком
«...По живости своего темперамента он многих бранил, но часто тут же, в той же фразе, напоминал обо всем талантливом, обещающем, что находил в них. Бранил он легко, очень легко, но это зависело от многого: он был безгранично требователен к себе и хотел того же от других».
Галина Кузнецова, «Грасский дневник».
Сохранилась масса свидетельств того, что писатель был язвительным и острым на язык человеком. Литературоведы подчеркивают: да, нрава он был непростого. Но злым человеком он никогда не был.
Десятки лет, особенно в советское время, недоброжелатели Бунина создавали миф об озлобленности писателя, - рассказывает воронежский буниновед Владимир Бойков. - В качестве примера приводятся его воспоминания, в которых он критикует ряд писателей и современников: Маяковского, Есенина, Алексея Толстого, Максима Горького. Бунин предъявляет им «гамбургский счет», обвиняя их и в том, что они пошли на сотрудничество с коммунистическим режимом. То, что многие принимали за озлобленность, было его принципиальностью. Он судил их по так называемому «пушкинскому принципу». Пушкин считал, что «слова поэта суть его дела». Бунин судит их дела по их словам. Он был взыскательным и требовательным человеком, но никак не озлобленным.
Он не был злым, но очень едким человеком, - отмечает доктор филологических наук, заведующий кафедрой славянской филологии филфака ВГУ Геннадий Ковалев. – Почему? Жизнь заставила. Он родом из обедневших дворян, и считал себя дворянином, но жил он в таких условиях, что дальше некуда. В Озерках, где прошло его детство, иногда нечего было есть. Гимназию он так и не окончил - во-первых, он много болел, во-вторых, у него не было особого желания учиться. Он вырастал гением, а гений и школа – вещи несовместимые. Бунину надо было вырастать из самого себя – то, что в нем было заложено, то он и реализовал. В этом смысле он был близок к Чехову. С Чеховым они дружили. Но вообще Бунин был человеком колючим. Он не всегда признавал дружество любого человека. Такой человек должен был быть хорошим дипломатом. Единственным человеком, с которым он не ругался, была Тэффи. Это была милая, хорошая женщина, которая все могла уладить. Бунин дружил с Куприным, хотя тот любил выпить и подшофе становился хуже Бунина.
Бунин не терпел поверхностности, - отмечает доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой русской литературы ХХ–ХХI вв., теории литературы и фольклора ВГУ Тамара Никонова. - У него было осознание значительности своего дарования. Он не был только резким и желчным. Но не потому, что ему хотелось поскандалить: он не прощал небрежности в работе, недодумывания каких-то вещей, которые казались ему очень важными.
КСТАТИ
Иван Бунин принадлежал к одному из старейших родов России. Первый заграничный паспорт, выданный Бунину до революции, на французском языке содержал приставку «де». В его паспорте было написано «Jean de Bounine». Будучи во Франции, он так и писал свое имя.
Факт второй. Бунин спас от смерти трех евреев
Во время Второй мировой войны Иван Бунин вместе со своей женой Верой Николаевной живут в юге Франции, в Грассе, на вилле «Жаннетт». Надо сказать, что нацисты, зная о том, что он Нобелевский лауреат, белогвардеец и эмигрант, относились к писателю с уважением. Но ни на какое сотрудничество с немцами Бунин не шел. Несмотря на то, что по соседству с бунинским домом жили немецкие офицеры, это не помешало писателю, рискуя своей жизнью и жизнью Веры Николаевны, на протяжении нескольких лет укрывать на своей вилле трех евреев. Это журналист и литературный критик Александр Бахрах, пианист Александр Либерман и его жена. Этих людей писатель спас от смерти. Именно поэтому в Израиле писатель был выдвинут на звание «Праведника мира».
Факт третий. Бунина чуть было не назвали Филиппом
Впоследствии журналист Александр Бахрах напишет интересную книгу воспоминаний об Иване Алексеевиче - «Бунин в халате». В книге встречается любопытное свидетельство – Бунин ненавидел букву «Ф». И признался журналисту, почему: в детстве матушка хотела назвать его Филиппом. Но в последний момент нянька отговорила барыню: «Зачем барчуку имя Филипп? Пусть будет Иваном».
Факт четвертый. Бунин жил в одном доме с женой и любовницей
На вилле в Грассе: Кузнецова стоит, слева направо: Маргарита Степун (любовница Кузнецовой), Бунин, Вера Николаевна
Писатель был пылким и влюбчивым человеком. Первой любовью Ивана Алексеевича была Варвара Пащенко, которая бросила его и вышла замуж за его друга Арсения Бибикова. Вторая любовь Бунина – одесская гречанка Анна Цакни, брак с которой продлился недолго – красавица-жена его быстро разлюбила. Их единственный ребенок – сын - умер, когда ему было пять лет. После этого детей у писателя не было.
Самой преданной женщиной писателя стала Вера Николаевна Муромцева, которая прожила с ним до самой смерти и оставила о нем книгу воспоминаний - «Жизнь Бунина». Именно она привнесла в жизнь писателя уют и стала настоящей хозяйкой.
В 1926 году в Грассе Бунин познакомился с начинающей писательницей Галиной Кузнецовой, с которой завязался роман, продолжавшийся целых 15 лет. Бунину Кузнецова годилась в дочери – разница в возрасте между ними составляла 30 лет. Около года любовники встречались на съемной квартире в Париже. Разводиться с Верой Николаевной писатель не собирался: «Любить Веру? Как это? Это все равно что любить свою руку или ногу...», - говорил писатель. В итоге он поставил жену перед фактом: Галина будет жить с ними под одной крышей в качестве секретаря, ученицы и приемной дочери. «Пусть любит Галину... только бы от этой любви ему было сладостно на душе...», - писала смирившаяся Вера Николаевна в своем дневнике.
Получать Нобелевскую премию в Стокгольме Бунин поехал вместе с Верой Николаевной и Галиной. На обратном пути ученица писателя простудилась, и супруги решили остановиться в Дрездене - оставить Галину в доме друга Бунина, философа Федора Степуна. Там она познакомилась с его сестрой – оперной певицей Маргаритой или, как ее называли друзья, Маргой. Когда через неделю Галина вернулась в Грасс, Иван Алексеевич почувствовал, что его возлюбленная проводит с ним гораздо меньше времени. Правда вскрылась, когда на виллу Буниных приехала Марга Степун. Женщины не расставались ни на минуту, жили в одной комнате. Поначалу Бунин подшучивал над подружками, пока не понял, что они любовницы. Для писателя это был сильнейший удар. После выяснения отношений с Буниным Кузнецова и Степун покинут грасскую виллу. История этого «любовного четырехугольника» легла в основу фильма «Дневник его жены».
Факт пятый. Бунин был матерщинником
Бунин жил нормальной жизнью русского человека. Он был не только превосходным писателем, обладающим высоким уровнем образности, но в то же время мог обматерить по-черному, - рассказывает Геннадий Ковалев. - В письмах Бунина мат встречается, где нужно и где не нужно. Причем он сравнивал себя с Куприным, который в виртуозном мастерстве владения матом превосходил Ивана Алексеевича. Но первое место в этом мастерстве принадлежало Алексею Толстому, который знал не только «малый» петровский «загиб», но и «большой».
Оборот или «загиб» - это стремящаяся к бесконечности цепь «многоэтажных» ругательств. Так, «малый» оборот включает более 35 ругательств, а «большой» – 120. Последним, кстати, по словам Геннадия Ковалева, виртуозно владел император Петр Первый. А двумя оборотами сразу – Сергей Есенин.
Иван Бунин понимал, что мат – частица национального русского языка. Кстати, когда ему присвоили звание академика, он решил создать словарь русского мата, - отмечает Геннадий Филиппович. - Нанял мальчишку, который бегал и списывал все, что написано на заборах, подслушивал матерные слова.
Факт шестой. Бунин раздал Нобелевскую премию.
Злые языки утверждают, что Нобелевскую премию Иван Бунин выбросил на ветер – пропил и проиграл. Но, как утверждают филологи и буниноведы, это миф. Так, после получения награды Бунин раздал нуждающимся почти 120 тысяч франков.
Документы говорят о том, что Нобелевскую премию писатель раздал, - отмечает Сергей Морозов. - Знаете, как называли бунинскую квартиру в Париже? Центр помощи.
Бунин никогда не был пьяницей, - подчеркивает Геннадий Ковалев. - Другое дело – когда появляется такой большой экономический шанс, у писателя появляется много «прилипал» - знакомых, которые просят о помощи. Это характеризует Бунина с другой стороны: он был щедрым человеком. После того, как Нобелевская премия была проедена, Бунины жили в дикой бедности. В Грассе, во время оккупации, чтобы хоть как-то выжить, они даже завели огородик.
Конечно, у Бунина были замашки русского барина, - отмечает Тамара Никонова. - Кстати, Бунины никогда не садились вдвоем за стол, даже тогда, когда они жили чрезвычайно бедно и голодали на вилле «Жаннетт». Бахрах, Кузнецова, писатель Леонид Зуров – это были люди, которым не на что было жить. Бунины сами еле сводили концы с концами, но два-три «нахлебника» у них всегда жило.
Тамара Александровна указывает на еще один факт: в 1933 году денежный эквивалент Нобелевской премии был самый маленький за всю ее историю. Всему виной – великая депрессия 1929-1930-х годов, с которой Европа справлялась с большим трудом.
Факт седьмой. Миссия по возвращению Бунина в СССР провалилась
Несмотря на свою ненависть к большевикам, писатель сильно тосковал по родине и, как утверждают некоторые исследователи, даже думал над предложением Алексея Толстого вернуться в СССР.
То, что сам писатель собирался вернуться в СССР - скорее, миф. Да, Бунин был в советском посольстве, но это не значит, что он подписал какие-то бумаги, - считает Тамара Никонова.
После войны миссией по возвращению Бунина в Советский Союз занимался поэт Константин Симонов. В советское время появилась легенда о том, что советское правительство решило соблазнить голодающего Бунина гастрономическими изысками: мол, из Москвы в Грасс прилетал самолет с удивительными яствами.
Бунины жили в абсолютной бедности. Они были рады принять у себя Константина Симонова, но угощать его было нечем, - рассказывает Тамара Никонова. - На самом деле Симонов договорился с Буниными, что он будет гостить у них со своими угощениями на их площади. Он попросил летчика закупиться нехитрой снедью - водочкой, селедкой, черным хлебом, колбасой. И вроде бы Бунин за столом приговаривал: «Хороша большевистская колбаска…». Но Бунин так и не согласился переехать в СССР. А Симонов доложил о неуспехе своей миссии.
Факт девятый. Ни одно из предложенных Буниным произведений так и не было экранизировано
Еще при жизни Ивана Алексеевича к нему обращались киношники с просьбой продать им права на экранизацию, - рассказывает буниновед Сергей Морозов. - В одном из писем заинтересованному лицу он перечислил список своих произведений, которые можно было бы экранизировать. Но ничего из этого списка до сих пор не экранизировано.
Один из рассказов в этом списке - «Господин из Сан-Францизско». По мнению буниноведа Сергея Морозова, экранизировать его мог Лукино Висконти, но он этого не сделал. Но, продолжает Сергей Морозов, «Бунина лучше читать, и читать медленно».
Факт восьмой. Бунин восхищался Твардовским, но не любил Достоевского
Иван Алексеевич хвалил писателя и поэта Александра Твардовского за поэму «Василий Теркин».
Твардовский не был испорчен похвалами, он растерялся и сказал: «Ванька Бунин меня обхвалил!» Когда-то мне кто-то из студентов сказал: «Что ж хорошего, что Твардовский так сказал – он Нобелевского лауреата держал за панибрата». Я ответил: «Что бы ты понимал: для крестьян Ванька Бунин - это семейное прозвание». То есть Твардовский ввел его в свою крестьянскую семью. И никакая Нобелевская премия не играла роли.
В то же время в книге Галины Кузнецовой «Грасский дневник» есть любопытное свидетельство о том, что Бунин считал Достоевского плохим писателем. А разговоре с Верой Николаевной и Леонидом Зуровым он заметил: мир, зачитывающийся «плохим писателем» Достоевским, как будто помешался.
«Хочу сказать, что, очевидно, ошибаюсь не я, а «мир», что мы имеем дело со случаем всеобщего массового гипноза. Но не только не смеют сказать, что король голый, но даже и себе не смеют сознаться в этом», - говорил Иван Алексеевич.
Факт десятый. Бунин и Набоков были соперниками
Еще в начале 1920-х годов молодой литератор Владимир Набоков написал письмо, в котором признавался Ивану Бунину в любви к его творчеству. Две знаменитости встретились в Берлине, на торжественной встрече в честь вручения Бунину Нобелевской премии. Набоков читал его стихи. Удивительно, но спустя годы Набоков назовет Бунина «старой тощей черепахой» и пошляком. История взаимоотношений двух писателей отражена в книге Максима Шраера «Бунин и Набоков. История соперничества».
Кто-кто, а Набоков отличался большой избирательностью в отношениях с людьми, - отмечает Тамара Никонова. - Когда Бунин пригласил его встретиться и посидеть, он иронически написал о том, что душещипательных разговоров по-русски, за водочкой, для него не существует. Набоков и Бунин – во всем разные. Первый язык, на котором заговорил Набоков, - это английский. В шесть лет он только начал учить русский – отец спохватился, что ребенок совсем не говорит на нем. При этом вплоть до 1940-х годов, когда он окажется за пределами Европы, он будет русским писателем. Кажется, что в этом англизированном высокомерном человеке даже предполагать нельзя любви к России. Но она прослеживается в его лирике. Так, житейская биография разительно отличается от художественного текста.
«Все думали, что это крокодил, а это Бунин в гости заходил»
Бунин был артистичным человеком (не зря Станиславский приглашал его в свою труппу и даже предлагал роль Гамлета) и любил розыгрыши. В книге «Жизнь Бунина» Вера Муромцева-Бунина приводит воспоминание Ивана Алексеевича: весной 1901 года вместе с Куприным он нанес визит начальнице ялтинской женской гимназии Варваре Харкеевич, которая была поклонницей обоих писателей. Не застав ее дома, Бунин и Куприн прошли в столовую, к пасхальному столу и, «веселясь, стали пить и закусывать». Куприн предложил: «Давай напишем и оставим ей на столе стихи», и писатели, хохоча, написали хозяйке дома на скатерти шуточное послание, которое она потом вышила:
В столовой у Варвары Константиновны
Накрыт был стол отменно-длинный,
Была тут ветчина, индейка, сыр, сардинки –
И вдруг ни крошки, ни соринки:
Все думали, что это крокодил,
А это Бунин в гости приходил.
Заметили ошибку? Выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter
Не могло просто – быть иначе. Но было в Бунине что то еще. Что завораживало и властно гипнотизировало Галину. Столь странное, «впитывающее», свойство натуры сильно сказалось и на творчестве Галины Кузнецовой. Близость к Бунину определяет поэзию и прозу Кузнецовой, равно как и её место в русской литературе. С детства Галина Николаевна страстно любила их тень и аромат.
На торжественном приёме по случаю этого события было по традиции шумно и весело. Я был бы неискренен, если бы сказал, как говорят в подобных случаях, что это было наиболее сильное впечатление во всей моей жизни… Одна, Вера Николаевна Муромцева, рано поседевшая, была одета скромно и то и дело рассеянно улыбалась.
ГАЛИНА КУЗНЕЦОВА: «ГРАССКАЯ ЛАУРА» ИЛИ ЖИЗНЬ ВЕЧНО ВЕДОМОЙ
В феврале 1920 года Иван Алексеевич Бунин вместе с женой Верой Николаевной эмигрировал во Францию. При беглом взгляде на эту женщину Иван Алексеевич поразился её смелости и непосредственности: было жарко, и незнакомка непринужденно сняла босоножки, водя голой ножкой по кафельному полу веранды. Гофман. - Мы как раз говорили о вас! Познакомьтесь с моими друзьями - Дмитрий Петров и его супруга Галина». О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней…
Почти целый год влюблённые тайно встречались в Париже в маленькой «гарсоньерке» в Пасси, которую сняла Галина. Дмитрий стал напиваться до беспамятства, устраивал жене страшные скандалы и угрожал застрелить счастливого соперника. Галина плакала, переживала, но в своём решении была тверда: «Я хочу быть с этим человеком». Он оставлял на пороге квартиры в Пасси огромные букеты роз и конверты с деньгами, умоляя одуматься.
Постепенно блестящий офицер спился, и,чтобы не пропасть с голоду, стал водителем такси, а вскоре окончательно затерялся среди русских эмигрантов в Париже… Это известие мгновенно распространилось в русских кругах и произвело эффект разорвавшейся бомбы. Мужчины откровенно завидовали Бунину, женщины - открыто смеялись над Верой Николаевной.
Марга, как звали её близкие друзья, получила блестящее образование и от природы обладала великолепным контральто. Она много гастролировала по миру, прославившись блестящим исполнением Шумана, Сен-Санса и Чайковского. Из воспоминаний современницы Бунина писательницы Ирины Одоевцевой становится ясно, что Кузнецова сразу же пала жертвой «неприличных чар» Маргариты Степун: «Галина влюбилась страшно - бедная Галина.
Если бы у Яна была выдержка, то он это время не стал бы даже с Галей разговаривать. А он не может скрыть обиды, удивления и потому выходят у них неприятные разговоры, во время которых они, как это бывает, говорят друг другу лишнее». Прозревший Бунин рвал и метал. Он то умолял Кузнецову одуматься, то проклинал и ругался как сапожник. А вот когда она уходит к другой женщине - этого Бунин не мог представить даже в страшном сне. В октябре Кузнецова уехала вместе с Маргой в Германию.
Главное, не знает, чего он хочет. Живёт возбуждением и очень от этого страдает». Почти до 1938 года Бунин не мог оправиться от предательства Кузнецовой. Что вышло из Галины? Какая тупость, какое бездушие, какая бессмысленная жизнь!» Он стал много пить и даже покушался на самоубийство. К чёрту, распрямись, забудь и не думай! А как не думать? В 1941-1942 подруги снова жили в семье Буниных. В 1967 в Вашингтоне был опубликован её «Грасский дневник», который она вела в 1927-1934.
Её проза бедна событиями, рефлективна и всегда связана с воспоминаниями. Когда переписываются близкие люди»: Письма И. А. Бунина, В. Н. Буниной, Л. Ф. Зурова к Г. Н. Кузнецовой и М. А. Степун. Е. Р. Пономарёва и Р. Дэвиса]. Роли, которая привычно — обычна в жизни женщины, но которая часто – разрушает в ней – Личность. Она не замечала этого. Ей казалось, что все иначе. Ведь ее любили..
Потом они с матерью и отчимом переехали на Левандовскую улицу с огромными раскидистыми каштанами. В 1918 году, там же, в Киеве, она окончила первую женскую гимназию Плетневой, получив вполне классическое образование. Вышла замуж довольно рано из — за непростых отношений в семье, о которых глухо упоминает в своем автобиогафическом романе «Пролог» и в дневниках.
Иван Бунин: Пленник тёмных аллей
Да и она сама, боюсь, всегда и во всем была — «лишь отражением». Психологи четко и строго определяют такое свойство человека, как способность переживать и проигрывать в своей жизни лишь чужие эмоции». Голова действует поспешно и беспорядочно. Вчера взяла открытку с головой Мадонны и стала описывать ее стихами. Да, все так. Но в том то и дело, что это всего лишь — описание, без малейшего оттенка каких – либо своих личных, горячих, искренних впечатлений и чувств.
Чувства ее смутны, не вполне осознаны и проникнуты приметами неземными, «серафическими». В ее сборнике «Оливковый сад» (1937), например, почти нет стихов о любви; вообще, мало проявлений не только страстей, но и обычных, вполне женских радостей и печалей. Они встречались и как то раньше в Париже, но встреча та им никак не запомнилась. Галина Николаевна должна была передать Бунину рукопись чьей то книги. Она передала, он сказал несколько незначащих слов.Тогда еще ничего не предвещало ни молний, ни грозы, ни ослепляющего солнца!
Уже на следующий день Бунин отыскал телефон Кузнецовой, и они до ночи гуляли по Парижу, не в силах наговориться. М., 2014. - Т. 3. - 714 с. - (И. А. Бунин: Новые материалы). В Галине очень сильно была развита эмпатия. Галина еще в Праге стала студенткой Французского института, ее первые литературные опыты начали тогда же появляться в газетах и журналах. Все в доме заметили их странную «дружбу», и только Бунин до последнего оставался в неведении.
Жизнь, увы, не предоставила ей никакой иной роли, кроме роли «ведомой». Роли, которая привычно - обычна в жизни женщины, но которая часто – разрушает в ней – Личность. Она не замечала этого. Ей казалось, что все иначе. Ведь ее любили...
* * *
Жизнь, увы, не предоставила ей никакой иной роли, кроме роли «ведомой». Роли, которая привычно - обычна в жизни женщины, но которая часто – разрушает в ней – Личность. Она не замечала этого. Ей казалось, что все иначе. Ведь ее любили.. До самой смерти.
Впрочем, о чем это я здесь говорю? Боже мой, а так ли уж важна она в женщине – индивидуальность? Нечто странное, неуловимое, что то такое, что нельзя потрогать руками, нечто вовсе неподходящее для обыденной жизни в стиле terre a terre*(* земли, приземленности – франц. - автор.)
Так ли уж опасно было оно, невидимое глазу разрушение, стирание неведомых граней Личности, если было в ее земном круге все необходимое для удобства и спокойствия: обсаженный цветами дом, никак не напрягающая нервы работа, музыкальные вечера по выходным, общество любимой подруги?...
Правда, все время хвастающей перед гостями тем, что она, подруга, сумела подчинить все внимание хозяйки дома лишь Себе одной, заставив ее забыть другое сильное чувство – некогда покорившее и пленившее, казалось, навсегда?...
Но ничего не бывает - навсегда. Ничто не бывает – вечным. Как и сама Жизнь.
* * *
То чувство было похоже на солнечный удар, на накат внезапно высоко поднявшейся волны.. Впрочем, довольно скоро разбившейся о скалы. Это было закономерно. Иначе и не могло быть. Вот только смертельный разбег волны длился не много не мало: четырнадцать лет!
Именно столько времени прошло с того самого момента, как героиня нашего очерка повстречала на грасском солнечном пляже знаменитого русского эмигранта - писателя Ивана Алексеевича Бунина и до встречи ее же с оперною певицей Маргаритой Степун, в чей гостеприимный дом, наполненный звуками рояля, попала она в 1933 году, заболев на обратном пути из дождливого Стокгольма в теплый Грасс..
Впрочем, мы спешим. Очень спешим, читатель. Между отмеченными нами значимыми рубежами биографии была еще целая жизнь, оставшаяся незаметной, незаписанной, полузабытой, стертой, затененной, теми, кто исполнял в ее жизни свои, основные роли. Роли Любящих и Ведущих.
Несколько строк о ней, почти забытой, Жизни..
* * *
Галина Николаевна Кузнецова родилась 10 декабря 1900 года в Киеве, в культурной стародворянской семье.
Детство ее прошло в пригороде Киева, на Печерске, в доме номер три в Эспланадном переулке.
Потом они с матерью и отчимом переехали на Левандовскую улицу с огромными раскидистыми каштанами. С детства Галина Николаевна страстно любила их тень и аромат. Ей казалось, что в Париже каштаны пахнут уже совсем не так. И свечи их не так прямы.
В 1918 году, там же, в Киеве, она окончила первую женскую гимназию Плетневой, получив вполне классическое образование. Вышла замуж довольно рано из - за непростых отношений в семье, о которых глухо упоминает в своем автобиогафическом романе «Пролог» и в дневниках.
Уже ранней осенью 1920 года Галина оставила Россию вместе с мужем, белым офицером - юристом Дмитрием Петровым, отплыв в Константинополь на одном пароходов, наполненных разношерстной толпой людей, в отчаянии и безисходности покидавших истерзанную кровавыми новшествами октябрьского переворота Родину.
Сначала чета Кузнецовых поселилась было в Праге, где жила в общежитии молодых эмигрантов – «Свободарне», но затем из – за слабости здоровья Галины Николаевны, в 1924 году, переехала во Францию. Галина еще в Праге стала студенткой Французского института, ее первые литературные опыты начали тогда же появляться в газетах и журналах.
Крохотными крупицами ее «литературное наследство» рассеяно по ним, эмигрантским изданиям: «Новое время», «Посев», «Звено» «Современые записки»
Встречало все это, разумеется, неизменно доброжелательный отзыв редакторов и критиков, но что то в ее рассказах, этюдах, новеллах – акварельно – холодных, прозрачных, неизменно с несколько растянутым сюжетом («Олесь», «Синие горы» и мн. др.) сквозило холодком: безликое, незапоминающееся. Не было во всем написанном искр души, пламени сердца..
Лишь изысканно - бледное отражение чего то непрочувствованного, недопонятого. Да и она сама, боюсь, всегда и во всем была - «лишь отражением». Поясню свою мысль.
В Галине очень сильно была развита эмпатия.
Психологи четко и строго определяют такое свойство человека, как способность переживать и проигрывать в своей жизни лишь чужие эмоции». Не свои, увы! Свои эмоции тогда бывают запрятаны «зажаты» слишком глубоко. Да и есть ли они? Не иметь своей собственной, сильной внутренней жизни, жить и чувствовать лишь «чужим», все это - черта натур мягких, пластичных, легко поддающихся чужой воле.
А сильная чужая воля довольно комфортно чувствует себя, отражаясь в таких вот «человеческих зеркалах», согласитесь? Они - то ей и нужны, быть может.. Только они. Так уж устроен человек.
Столь странное, «впитывающее», свойство натуры сильно сказалось и на творчестве Галины Кузнецовой. На манере ее письма.
Среди «акмеистически прозрачных» строчек ее стихов и дневниковых записей я нашла весьма примечательный эпизод:
…Чувствую себя посредственно. Голова действует поспешно и беспорядочно. Однако, стараюсь заниматься. Вчера взяла открытку с головой Мадонны и стала описывать ее стихами. Вышло следующее:
В косынке легкой, голову склонив,
Она глядит покорными очами
Куда - то вниз. За узкими плечами
Пустая даль и склоны темных нив,
И городской стены зубчатый гребень,
Темнеющий на светло – синем небе
Она глядит по – детски рот сложив,
И тонкий круг над ней сияет в небе..»
На первый взгляд - ничего странного.. Прелестные поэтические строки. Верные рифмы, совершенное описание. Да, все так. Но в том то и дело, что это всего лишь - описание, без малейшего оттенка каких – либо своих личных, горячих, искренних впечатлений и чувств. Это – не пережитое, не глубокое. Лишь холодное спокойное скольжение взора. Таких стихов у Кузнецовой много. Их довольно высоко оценивали Вячеслав Иванов , Георгий Адамович , М. Бацилли, но холодно - отточенные строки не слишком трогали глубин души и запоминались, ибо, по справедливому замечанию, М. Духаниной - современного критика и исследователя крупиц наследия Кузнецовой - : «…В поэзии Кузнецова, безусловно, - мистик, созерцатель. Она всегда мыслила сложными, абстрактными образами и символами, ловила некие «прекрасные мгновения», которые и являются определяющими для нее в жизни.
Чувства ее смутны, не вполне осознаны и проникнуты приметами неземными, «серафическими». В ее сборнике "Оливковый сад" (1937), например, почти нет стихов о любви; вообще, мало проявлений не только страстей, но и обычных, вполне женских радостей и печалей. Для нее ценно "открывание повсюду таинственных заветных примет… чего? Она не знала, знала только, что именно в них была для нее красота и смысл, без которых все остальное было ненужно и пресно", - так характеризовала Кузнецова саму себя в автобиографической повести "Художник"*. (*М. Духанина. «Монастырь муз». Личное веб – собрание автора очерка.)
И вот в эту - то смутность чувств, ощущений, томлений, желаний, в упорядоченно - скучноватую жизнь довольно обеспеченной зрелой женщины, молчаливо любимой мужем* (*В момент расставания с Дмитрием Петровым Галине Николаевне было уже около 33 –х лет! – автор.) внезапно ворвалась ослепившая сердце и разум молния в облике Ивана Алексеевича Бунина.
Они встречались и как то раньше в Париже, но встреча та им никак не запомнилась. Галина Николаевна должна была передать Бунину рукопись чьей то книги. Она передала, он сказал несколько незначащих слов.Тогда еще ничего не предвещало ни молний, ни грозы, ни ослепляющего солнца! Для Бунина впереди была жизнь в Грассе, для нее прохладые жемчужно – сероватые утра над старинными парижскими крышами, утомительно - унизительная беготня по разными редакциям, ожидание отпусков и выходных, во время которых неизменно ехали с мужем к морю. Галина любила море. Обожала купания и солнечные брызги, которые тысечекратно окутывали ее всю: ладную, маленькую, с плавными линиями фигуры, совсем – совсем не испорченной зрелостью. И самой себе и знакомым она, по прежнему, во многом напоминала озорную девчонку: любила ходить в босоножках - сандалиях, открытых платьях, коротких юбках, любила солнце, которое тоже ласково льнуло к ней. Была загорелой, юной, и немного грустной. Что то невысказанное томило ее.. Но что? Она никак не могла понять.
* * *
В тот роковой для нее и внешне - обычный бархатный сезон лета 1926 года они с Дмитрием приехали на морское побережье лишь на две недели. Отпуск мужа уже заканчивался, когда в один из длинновато - скучных, как ей казалось, «грасских дней», гуляя по пляжу со знакомым редактором и писателем Михаилом Гофманом, Галина Николаевна вновь столкнулась с Буниным и была представлена ему повторно. Он обрадовался знакомству, непринужденно и тепло пожал ее ладонь. Сказал несколько любезных слов, медленно скользнув взглядом по обнаженной ее руке и задержал взгляд на ее улыбке: смущенной немного – Иван Алексеевич был для Галины кумиром, она взахлеб читала его книги и знала наизусть многие стихи.
Какая искра мелькнула тогда между ними, что мгновенно зажглось в тайниках их душ? Что обожгло? Прочел ли Бунин то самое, невысказанное, в ее глазах: томление страстей, острое любопытство, и, может быть, неосознанный даже ею самой до конца, призыв к вечной игре мужчины и женщины – опасной и сладкой, зовущей и одновременно - пугающе зачаровывающей.
В чем он выражался, этот призыв к кокетству, обещающий многое? Не решусь сказать. Просто не могу. Ибо тот, кто когда - либо пытался записывать словами едва начавшую звучать мелодию отношений между двумя, неизменно терпел поражение – есть в этом что – то совсем неподдающееся словам, описаниям, четким понятиям, вообще какой либо логике…
Почти целый год 1926 – 1927 влюбленные встречались в Париже в маленькой квартирке в Пасси, которую Галина сняла сама, почти тотчас по возвращении из Грасса уйдя от мужа.
«Дима – муж», как она называла его в дневнике, поначалу совершенно не мог понять причин ее ухода, а когда она все чистосердечно объяснила - не поверил. Поверив - напился, напившись - пообещал убить шестидесятилетнего соперника! Но наутро после бурного скандала заплаканная Галина обнаружила лишь пустой платяной шкаф и исчезновение двух больших старых чемоданов. Первое время отвергнутый супруг еще приезжал к ней, прося вернуться, одуматься, оставляя на пороге букеты и конверты с деньгами, но она наотрез отказывалась их принимать. Постепенно тихий и незадачливый юрист – шофер такси Дима – Володя Петров (* его имя варьируется в прихотливых воспоминаниях современников – автор.) что то понял и исчез, как призрачная тень. Растворился в парижской сутолоке.
С прошлой жизнью Галину теперь более ничего не связывало, и со свойственной почти всем женщинам способностью мгновенно «стирать» прошлое, как бы выбрасывать его из головы сознательно, она еще сильнее почувствовала себя только юной девочкой. Ей и самой не верилось, что она могла пережить уже слишком многое, на целую взрослую жизнь: замужество, революцию, отъезд из России, скитания эмиграции, литературные поражения и успехи, головокружительный роман, разрыв с мужем! Не верилось, и все тут! Ее полностью, с головой накрыло и захлестнуло ослепляющее чувство, действительно, похожее на солнечный удар, на вспышку молнии, на морской шторм, тайфун, цунами! Она моментально позабыла всех и вся, может быть, даже и саму себя, бедную, но до сравнений ли и анализа тогда было ее, ошеломленной столь бурным потоком чувств, душе? Она наслаждалась настоящим, ибо это было как раз то, о чем всегда неосознанно мечтала: яркое, захватывающее, безумно интересное, мучительное, непохожее на ее прежнюю, на годы вперед расписанную скучную невыносимо, «порядочную» жизнь…
Бунин ошеломил ее не только и не столько страстностью богатой натуры, блеском своего ума, глубиной душевных переживаний, тонкостью понимания сути ее, чисто женского характера – все это было, да, несомненно. Не могло просто – быть иначе. Но было в Бунине что то еще. Что завораживало и властно гипнотизировало Галину. Она постоянно чувствовала себя как бы «оглушенной» им. Безвольно подчинялась магической красивой жесткости его глаз. Словно тонула в нем целиком. Если же опоминалась на час другой, то, ощущая за плечами пустоту, на целый день давала волю слезам и беспомощно рвала письма Бунина и его короткие записки. Но на следующий день вновь покорно ждала его прихода. Ждала встреч на вокзале, в кафе, в Булонском лесу, в театре, концертном зале. В маленькой комнате с зеленым шелком на стенах и окном на садовую ограду Тюильри..
* * *
О «неприлично - бурном романе» Бунина и Кузнецовой вскоре уже судачил весь эмигрантско – светский Париж. «На орехи» в этих пересудах доставалось всем: и седовласым друзьям совсем потерявшего голову писателя, и жене его, милой Вере Николаевне Муромцевой – Буниной, допустившей такой неслыханный скандал и безропотно принявшей всю двусмысленность своего положения.
Кто то оправдывал ее, Веру Николаевну, прошедшую рядом с Буниным тридцатилетний почти путь странствий и скитаний, кто – то крутил пальцем у виска при виде приятной женщины, рано поседевшей, улыбавшейся растерянно, и рассеянно заговарившей со знакомыми совсем не о том, чего требовали от нее простые правила приличия и такт.
Преданая мужем в одночасье Вера Николаевна вся была наполнена не то, чтобы горем и обидою за себя, нет, просто – недоумением.. Что же все - таки Ян мог найти в этой сероглазой, улыбчивой девочке с аккуратным пробором головки леонардовской мадонны?! Он на старости лет совсем сошел с ума! Талант писать у девочки совсем мал и хрупок, словесная палитра ее - призрачно - бедна, и надо еще тщательно и терпеливо учить ее видеть по особенному: и дымку гор, и оттенки гаснущей зари и бирюзовые переливы волн… Дар – не главное в ней, да и силы развиться самостоятельно ему дано, увы, не будет.
Это видно ясно.
Но что же случилось с Яном? Он – ослеп? Ему, должно быть, безумно нравится то, что она, Галина, завороженно слушает его, едва ли не смотрит ему в рот, ловя каждое слово. Что смеется беспрестанно, даже и тогда, когда по настоящему хочется плакать.. Или прилежно пытается записать в рабочей тетради сюжет рассказа, который он дал ей мимоходом. Может быть, Ян так вот просто - напросто хочет удержать время, остановить его бег, он, всегда так безумно боящийся смерти, тления, забвения? Он хочет зачаровать время? Как доктор Фауст?!
Вера Николаевна ничего не знала определенно. Она терялась, мучительно и судорожно размышляла: уйти? Оставить? Бросить? Начать все заново? Но как?! Мыслимо ли ей жить без него, Яна, хоть миг? Нет. И ему без нее - знала точно – нет. От кого еще он сможет иметь и принять столько заботы? Мелочной, каждодневной, необходимой! И вот она, не брошенная, но прочно забытая жена, тихо тонула в этом странном, пугающем ее, треугольнике чувств, каждый день уходила на дно все глубже и глубже.. Что бы могло ее спасти, вернуть на берег жизни? Как можно было бы ей, усталой и уже не очень здоровой женщине, выжить и не сойти с ума посреди подобного душевного ада? Ну как?! Одиночество, да еще в эммиграции, с узким кругом знакомых, было ей - немыслимо. Ни в коей мере. И бедная Вера Николаевна придумала для себя и для них, влюбленных, весьма красивое спасительное оправдание: сумасбродный Ян, ее любимый и обожаемый, полюбил Галину Кузнецову как дочь, ребенка, которого у него почти никогда не было. Что же, видно, так и не зажила в его пылко - восприимчивой душе глубокая рана от потери пятилетнего Коленьки – кудрявого смышленого мальчика, начавшего рано говорить смешными рифмами, и сгоревшего в неделю от скарлатины. Да, именно, как ребенка! На милую Галину просто - напрсто шумной лавиной излилась вся, так и нерастраченная полностью, сила и пылкость его отцовских чувств.
Лишь окончательно убедив себя в том, что молодая сероглазая, начинающая поэтесса и прозаик «волею Божьей» просто заменила Ивану Алексеевичу потерянного в бесшабашной молодости и скоротечном первом браке малыша - сына, Вера Николаевна смогла принять в Грассе, на вилле «Бельведер», Галину Николаевну Кузнецову в качестве «литературной ученицы» мужа и своей «приемной дочери». Ни больше не меньше. Любовный треугольник был чересчур любящей Душой узаконен.
Стороны его внешне были столь гладки, что походили.. Непонятно на что. На некую изломанную фигуру, на луч, все стороны которого пересекались в одной точке – Хозяине дома. Его «я» было центральным, основным, единственно значимым. Только его. И - ничье больше. Вера Николаевна отлично понимала это. Но понимание этого юной «Лаурой» - Галиной вошло в ее ум и сердце - не сразу, увы!
* * *
Иван Бунин свои дневники 1925 -1927 года безжалостно предал огню, Галина же Кузнецова в очаровательном «Грасском дневнике», вместившем в себя почти шесть с небольшим лет жизни с ним в одном доме, ни единым словом не выдает
этой, связывающей ее с хозяином, жаркой и пленительной тайны чувства. Напрасно искать на страницах литературного, изящного, точного в описаниях, увлекательного журнала ее хотя бы крохотного намека нее! Роли в очень странном и таком обычном «спектакле реальной жизни» были строго и четко распределены. Он - Учитель. Она – смиренная ученица. Работает в своей келье грасского «монастыря муз».
(*Так В. Н. Бунина называла виллу «Бельведер» - автор.) Переписывает набело роман мэтра «Жизнь Арсеньева». Читает отобранные им книги. Ведет с ним нескончаемые беседы о литературе. Прилежно исполняет все поручения. Ведет переписку. Принимает гостей в отсутствие хозяйки. Составляет им компании на прогулках. А то, что происходит ночами.. Есть ли кому то до этого дело? Даже и истории, беспристрастно смотрящей на все, сквозь пелену времени..
А впрочем, впрочем…
Частая смена настроений, непонятная и неописуемая тоска и слезы, невозможность самостоятельной литературной работы даже и в незримом внешне присутствии Бунина. Его собственная глухая ненависть, непонятная злоба к тем листкам бумаги, которые она, «милая Галочка» заполняла строками в послеполуденные часы неизвестно почему - одна, вспышки его ничем не оправданного раздражения на всех и вся, глухое неприятие уже ею самой любых совершенно слов и жестов Веры Николаевны, ожесточенная и пугавшая Галину беспричинная ревность к книжному образу Арсеньева (то есть, молодого Ивана Бунина! – автор.) Все это говорит о многом, о слишком многом. Тем, кто может читать сквозь строки и видеть внутренним зрением. И не только о любви, разумеется! Не только.
Вот только несколько характерных записей из знаменитого ныне «Грасского дневника»:
Хотя внешне я весела, втайне мне нехорошо. В.Н* (*жена Бунина – автор) вчера сидела со мной в темноте при горящей печке, и говорила, что очень рада, что у нас живет Зуров*, (* Малоизвестный литератор -эммигрант, приглашенный на виллу Буниным, Зуров был тайно влюблен в Веру Николаевну Бунину и много лет сохранял это чувство. Бунин обо всем знал.Треугольник, таким образом, уравновесился и стал квадратом!- автор.), что он внес в дом оживление, молодость и влияет на меня в этом смысле, а то я чересчур поддаюсь влиянию И. А., живу вредно для себя, не по летам. - Вам надо пожелать только одного, что есть у Зурова, и чего нет у Вас, - сказала В. Н.,- самоуверенности и веры в себя.
Все эти дни грустна, потому что в доме нехорошо. У И . А. болит висок, и он на всех и на все в доме сердится. Впрочем, и без этого он раздражается на наши голоса, разговоры, смех. Мне часто бывает грустно от этого. Я не знаю, как держаться, чтоб были хорошие отношения в доме..
Последнее время все чаще бываю с В. Н. Сейчас она больна и мало выходит. Вчера мы обе оставались вечером дома, лежали на ее постели и говорили о человеческом счастье и о неверности его представления. Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя. Тогда душа успокаивается, и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала..»
* * *
Положим, последние слова в записи принадлежат вовсе не Галине Кузнецовой. Скорее уж - Вере Буниной. Галина, конечно, и не думала подписываться под столь сакраментальной, «пожилой» фразой. Она надеялась, что выехав, наконец, из Грасса в Париж, вместе с четой Буниных и Зуровым – как раз к выходу своей книги « Пролог» - автобиографического романа о годах юности в России -, сможет вкусить полноту жизни и вознаградит себя за трехлетнее заточение в « монастыре муз». Она все – таки отчаянно собиралась найти счастье на проторенных, привычных женских дорогах. Смирение ее не особо - то привлекало, хотя она и могла, при встрече с приятельницами в кафе, мило опуская глаза, посетовать на то, что женщинам подчас приходиться смиряться со многим им неприятным, и даже – заплакать, жалуясь на полное отсутствие собственной решительности и воли! Да, может быть, как профессиональный литератор, учась у Ивана Алексеевича, она и сделала громадный скачок вперед: почти за год написала книгу, встреченную тепло и с любопытством, но что, что же все это изменило в ней самой? Что это дало ей? Сделало ли это ее - окончательно счастливой? И где же его все таки искать – призрачное Счастье без воли?
Приятельницы жалели ее, кивая головами, снисходительно пожимая плечами, и провожая насмешливо – презрительными взглядами ее фигурку в светлом вечернем платье, с меховой беличьей накидкой на плечах.
Вырвавшись на свободу от тяжело – ревнивой удушливой опеки и самого Бунина, и смиренной им Веры Николаевны, Галина с огромным удовольствием, словно торопясь, в компании с вездесущим, вспыльчивым, нервным Зуровым, посещала парижские музеи и литературные вечера, с волнением и трепетом собирала, наклеивала и переписывала в дневник все замечания, высказанные кем - либо в прессе и в частных разговорах о ее первой книге.
Бунин же - бледнел, сжимал под столом кулаки, устраивал ей яростно - шипящие выговоры в кабинете на рю Оффенбах, не боясь посторонних ушей и глаз, забываясь донельзя, и вообще, выглядел расстроенным и измученным – так терзала его «частичная эмансипация» возлюбленной! Она в ответ – растерянно смеялась, говорила, что это – необходимо, чуть торжествуя в душе, но его нерность и неровность во всем: жестах, словах, поступках, передавалась и ей, чуткому эмпатику. Галина обрывала прежде регулярные записи дневника, много и бесцельно бродила по улицам, задыхаясь в непривычной, моментально перешедшей в лето парижской весне, стремилась к полному одиночеству. Ее вновь страшно терзала тоска. Опять внутри возникало ощущение чего то невысказанного, странного, рвущего на части сердце. Она вновь стала томиться и ждать. Бунин, как вещий ворон, почуял тревогу и стремительно перевез все свое «неправильно – святое» семейство в привычный, сонный, спокойный Грасс. Мучительное арпеджио в его тягостном романе с «ученицей» растянулось еще на три года. Что было в них, этих годах? Что ожидало ее? Она еще не могла знать. Только предощущала тонкими нервами эмпатика. По возвращении в Грасс личная несвобода Галины Николаевны стала еще более горько и остро ощутима ею. Каждое ее движение – душевное ли, физическое – под ревнивым контролем И. Бунина. « Я не успеваю быть одна, гулять одна…". – с горечью роняла Галина в дневнике.
Положение Кузнецовой вызывает сильное беспокойство у чуткой и бесконечно доброй Веры Николаевны: "…я ночевала с Галей. Много говорили, как ей быть, чтобы больше получить свободы", "Жаль мне Галю да Леню. Оба они страдают. Много дала бы, чтобы у них была удача. Яну тоже тяжело. Сегодня он сказал мне: "Было бы лучше нам вдвоем, скучнее, может быть, но лучше". Я ответила, что теперь уж поздно об этом думать". – писала она в то время в своей тетради.
Леонид Зуров, человек сложный и психически неуравновешенный, пребывал в постоянном унынии, что только усугубляло общую тяжелую атмосферу в доме: "З. вчера говорил мне, - записывает Кузнецова в дневнике, - что у него бывает ужасная тоска, что он не знает, как с ней справится, и проистекает она от того, что он узнал, видел в Париже, из мыслей об эмиграции, о писателях, к которым он так стремился. И я его понимаю".
Давний друг семьи Илья ИсидоровичФондаминский – редактор и издатель -, тоже в свое время деливший кров с Буниными, и потому отлично понимающий, что к чему, своими наездами в гости и разговорами тоже усердно и постоянно растравлял и без того неспокойную душу Кузнецовой: "В неволе душа может закалиться, кудато даже пойти, но мне кажется, все таки будет искривленной, не расцветет свободно, не даст таких плодов, как при свободе", "Вы могли бы все бросить. Но я знаю, что вы выбираете более трудный путь. В страданиях душа вырастает. Вы немного поздно развились. Но у вас есть ум, талант, все, чтобы быть настоящим человеком и настоящей женщиной". – говорит он ей, решительно предлагая сохранять для нее часть выплачиваемых ей гонораров на отдельном счете в банке, без ведома Ивана Алексеевича. Галина соглашается, нехотя, но уже понимая. что иного выхода у нее просто нет.
Кузнецову смущала не только и не столько ее личная "несвобода Женщины и человека". Создавшаяся ситуация усугублялась тем, что молодая писательница по прежнему, фактически, была лишена возможности работать и совершенствоваться в своем мастерстве. "…Нельзя садиться за стол, если нет такого чувства, точно влюблена в то, что хочешь писать. … У меня теперь никогда почти не бывает таких минут в жизни, когда мне так нравится то или другое, что я хочу писать", "… нельзя всю жизнь чувствовать себя младшим, нельзя быть среди людей, у которых другой опыт, другие потребности в силу возраста. Иначе это создает психологию преждевременного утомления и вместе с тем лишает характера, самостоятельности, всего того, что делает писателя", "Чувствую себя безнадежно. Не могу работать уже несколько дней. Бросила роман", "Чувствую себя одиноко, как в пустыне. Ни в какой литературный кружок я не попала, нигде обо мне не упоминают никогда при "дружеском перечислении имен". Клубок тоски и удушаюшей безысходности становился все более запутанным и тугим.
* * *
Маргарита Духанина в своей статье об истории взаимотношений в «грасском четырехугольнике» пишет проницательно: «Кризис в "Монастыре муз" постепенно все нарастал. Все страдали, все, хоть и по разным причинам, чувствовали себя несчастными.»
Абсолютно все. Даже высокая жертвенность Веры Николаевны Буниной не приносила ей теперь столь обычного смиренного удовлетворении. Наоборот.
"… Проснулась с мыслью, что в жизни не бывает разделенной любви. И вся драма в том, что люди этого не понимают и особенно страдают", - записывает она в своем дневнике в мае 1929 года. Примерно в то же время Кузнецова, по прочтении романа А.Моруа "Ариэль" констатирует: "Много интересного. Итог все тот же. Все несчастны". Л.Ф. Зуров откровенно томится, что "… ему постоянно после работы бывает грустно, не хватает молодости, не с кем пошуметь, повеселиться…". "Вы уже стали даже медленно ходить, все себя во всем сдерживаете", - с горечью замечает он Кузнецовой.
Мысль о необходимости перемен не оставляет обитателей грасского монастыря ни на минуту: "Сегодня … вышел очень серьезный и грустный разговор с Л. [Зуровым] о будущем. Уже давно приходится задумываться над своим положением. Нельзя же, правда, жить так без самостоятельности, как бы в "полудетях". Он говорил, что мы плохо работаем, неровно пишем, что сейчас все на карте. Я знаю больше, чем когда - нибудь, что он прав".
На какое-то время нервную обстановку в доме частично разряжает новое лицо: частым гостем здесь становится Ф. А. Степун. Под обаяние его личности попадают все домочадцы: "Он, как всегда, блестящ. В нем редкое сочетание философа с художником… в обращении он прост, неистощим…" - такова характеристика Веры Николаевны. "Вчера у нас на вилле Бельведер в кабинете И.А. был некий словесный балет. Степун насыпал столько блестящих портретов, характеристик, парадоксов, что мы все сидели, ошалело улыбаясь. И.А. ему достойный собеседник, но в нем нет этого брызжущего смакования жизни, которое есть в Степуне", "Он … был весел и весь блистал, резвился, переливался, так что удовольствие было смотреть на него и слушать. При этом он столько людей перевидал, со столькими переговорил за эти последние месяцы, когда ездил с лекциями по разным городам, и все это с самых неожиданных точек зрения оглядывает, с такими неожиданными жестами, дорисовывая, говорит!" - пишет Кузнецова. Много страниц "Грасского дневника" посвящено Ф.А.Степуну. Кузнецова с истинным удовольствием описывает все его стычки и столкновения с Буниным, и чувствуется, как часто в этих спорах она держит сторону гостя, а не хозяина!
Федор Августович Степун - философ, критик, писатель, блестящий спорщик, которому ближе всего были авторы-символисты, - в частности, Блок, Белый с его "Петербургом", точно специально фехтовался с Буниным, во всем с ним не соглашаясь. Таких жарких словесных баталий давно не помнили на Бельведере. Однако лето проходило, Степун - гость Фондаминских - больших приятелей Буниных - возвращался к себе в Германию, а с его отбытием в доме снова воцарялись уныние, скука и общее недовольство. Скоро это "семейное неблагополучие" становится заметно окружающим, и многие перестают бывать у Буниных и не зовут их к себе. И.И.Фондаминский, не скрывая, говорит об этом Кузнецовой: "Я не люблю, когда вы бываете у нас вчетвером. Так и чувствуется, что все вы связаны какой – то просто ниткой, что все у вас уже переговорено, что вы страшно устали друг от друга…" Какое проницательное замечание, не правда ли, читатель?!
Тяжелая психологическая обстановка усугубляется бытовыми неурядицами и все более скудеющими средствами на жизнь: "… мы так бедны, как, я думаю, очень мало кто из наших знакомых. У меня всего 2 рубашки, наволочки все штопаны, простынь всего 8, а крепких только 2, остальные в заплатах. Ян не может купить себе теплого белья. Я большей частью хожу в Галиных вещах", - записывает Вера Николаевна в самый канун 1933 года, года, который разрушил "Монастырь муз" и принес с собой столько радостей и бед, побед и поражений, падений и взлетов, сколько Бунины не знали за всю прежнюю эмигрантскую жизнь.
* * *
О нобелевской премии говорили на Бельведере последние три года - с тех самых пор, как у Ивана Алексеевича Бунина возникли реальные виды на ее получение. Осенью жизнь в доме вертелась вокруг бесконечных обсуждений "кому дадут" и жадного, почти безнадежного ожидания. То же происходило и этой осенью; пик пришелся на 9 ноября, день присуждения премии: "Все были с утра подавлены, втайне нервны и тем более старались заняться каждый своим делом…. И.А. сел за письменный стол, не выходил и как будто даже пристально писал". Уже через несколько часов все стало известно: Бунин и Кузнецова, чтобы "скорее прошло время и настало какое нибудь решение", пошли "в синема", куда и прибежал возбужденный, сам не свой, Зуров с ошеломляющей новостью.
Премия означала грядущие перемены в жизни, пока никто и не предполагал, какие. Даже и по истечении недели после известия в доме царило изумление и известная растерянность: "Мы все еще очнулись не до конца. Я вообще не могу освоиться с новым положением и буквально со страхом решаюсь покупать себе самое необходимое, - записала Кузнецова 17 ноября, добавив в конце: …дальние огни Грасса …. - …чувство, что все это кончено, и наша жизнь свернула куда то…"
Присуждение премии отнюдь не улучшило отношений Бунина с другими писателями эмиграции (и без того сложные, ибо "Бунину ничего не нравилось в современной прозе, эмигрантской или европейской", - и он своих "антипатий" никогда не скрывал.). К неприязни добавилась откровенная зависть некоторых бывших соратников. С Мережковскими вышел скандал и полный разрыв отношений, да и с остальными тоже. Дурной характер Бунина создавал прецеденты для постоянных ссор: с Б.К.Зайцевым, с Тэффи… Тэффи пустила по городу остроту: "Нам не хватает теперь еще одной эмигрантской организации: “Объединение людей, обиженных И.А.Буниным“".
Сложившаяся ситуация очень огорчала Г.Н.Кузнецову, о чем она неоднократно упоминает в дневнике.
Бунин решил ехать в Стокгольм для получения премии самолично. Он взял с собой в поездку Веру Николаевну и Кузнецову (очевидно, Зуров был оставлен дома из - за своей репутации "enfant terrible"). В качестве секретаря с Буниным отправился писатель Андрей Седых (Я.М.Цвибак). Поездка осталась в памяти как триумф: "Фотографии Бунина смотрели не только со страниц газет, но из витрин магазинов, с экранов кинематографов. Стоило И.А. выйти на улицу, как прохожие немедленно начинали на него оглядываться. Немного польщенный, Бунин надвигал на глаза барашковую шапку и ворчал: - Что такое? Совершенный успех тенора. Приемы следовали один за другим и были дни, когда с одного обеда приходилось ехать на другой", - вспоминал А.Седых в своей книге "Далекие, близкие" (1962).
Ничего не предвещало для Бунина грядущих испытаний. Назад решили возвращаться через Берлин и Дрезден, чтобы навестить в Германии милейшего Федора Августовича. Седых вернулся во Францию.
24 декабря 1933 года Вера Николаевна записала в дневнике: "Ян с Ф.А. (Степуном) перешли на "ты". У них живет его сестра Марга. Странная большая девица - певица. Хорошо хохочет".
Что происходило в доме Степунов в декабре 1933 года, доподлинно не известно. Никто из очевидцев записей об этих днях не оставил. Если верить воспоминаниям И.Одоевцевой, которая близко дружила с Галиной Николаевной, "трагедия" произошла сразу: "Степун был писатель, у него была сестра, сестра была певица, известная певица - и отчаянная лесбиянка. Заехали. И вот тут то и случилась трагедия. Галина влюбилась страшно - бедная Галина… выпьет рюмочку - слеза катится: "Разве мы, женщины, властны над своей судьбой?.." Степун властная была, и Галина не могла устоять…"
Маргарита Августовна Степун родилась в 1895 году в семье главного директора известных на всю Россию писчебумажных фабрик. Ее отец был выходцем из Восточной Пруссии, мать принадлежала шведофинскому роду Аргеландеров. Судя по всему, М.А.Степун получила блестящее образование - семья была не только весьма и весьма состоятельной, но и "просвещенной". Любовь к музыке Марга унаследовала от матери. По воспоминаниям Ф.А. Степуна, в доме было "много музыки, главным образом пения. Поет мама и ее часто гостящая у нас подруга".
История и литературоведение сейчас располагает, увы, более чем скудными сведениями о жизни М.А.Степун до встречи с Г.Н. Кузнецовой. Судя по тому, что в Париже она принимала участие в заседаниях Московского землячества и выступала на вечерах с "московскими воспоминаниями", можно предположить, что до революции она жила в Москве. В эмиграции часто выступала с сольными концертами (в Париже впервые в 1938 году), где своим сильным, "божественным контральто" исполняла произведения Шумана, Шуберта, Брамса, Даргомыжского, Сен -Санса, Чайковского, Рахманинова. Скорее всего, именно музыка и прекрасный голос Маргариты Августовны очаровали Галину Николаевну, которая некогда признавала в автобиографической (неоконченной) повести "Художник", разумея себя под главной героиней: "Музыка с детства была для нее чем -то особенным, принадлежавшим к миру волшебных стихий, владевших ею. Она жадно стремилась к ней и не знала, кто может повести ее по правильному пути. Еще в юности у нее была такая тайная мечта: у нее есть друг, гениальный музыкант. Она время от времени приходит к нему, и он часами играет для нее в огромной полупустой студии… Часы, которые они проводят вместе, принадлежат к чемуто самому высокому, самому прекрасному, что бывает на земле…".
Так или иначе, "друг - гениальный музыкант" у Кузнецовой, наконец, появился. Кто знает, быть может, после нескольких лет под одной крышей с деспотичным эгоистом Буниным и мрачным неврастеником Зуровым Галина Николаевна уже не могла себе позволить влюбиться в мужчину…
После возвращения в Грасс жизнь там уже совершенно не та. Зуров и Бунин в состоянии постоянной, скрытой ссоры с Кузнецовой. Вера Николаевна замечает, но не слишком разбирается, в чем дело: "Галя стала писать, но еще нервна. … У нее переписка с Маргой, которую мы ждем в конце мая".
В конце мая 1934 года М.А.Степун приехала в Грасс. Поскольку записей Кузнецовой за этот период нет, снова обращаемся к дневнику В.Н.Буниной:
"Марга у нас третью неделю. Она нравится мне. … Можно с нею говорить обо всем. С Галей у нее повышенная дружба. Галя в упоении и ревниво оберегает ее от всех нас… (8 июня 1934 года)".
"Марга довольно сложна. Я думаю, у нее трудный характер, она самолюбива, честолюбива, очень высокого мнения о себе, о Федоре (Степуне) и всей семье. … Но к нашему дому она подходит. На всех хорошо действует ее спокойствие. … Ян както неожиданно стал покорно относиться к событиям, по крайней мере по внешности… (14 июня 1934 года)".
"Дома у нас … не радостно. Галя как -то не найдет себя. Ссорится с Яном, а он - с ней. Марга у нас… (8 июля 1934 года)".
"В доме у нас нехорошо. Галя, того гляди, улетит. Ее обожание Марги какоето странное. … Если бы у Яна была выдержка, то он это время не стал бы даже с Галей разговаривать. А он не может скрыть обиды, удивления и потому выходят у них неприятные разговоры, во время которых они, как это бывает, говорят друг другу лишнее… (11 июля 1934 года)".
Понимал ли Бунин, что это начало конца? Судя по всему, нет, то есть не придавал значения, как это всегда с мужчинами бывает, отношениям двух женщин. Он ссорился с Галиной, пытаясь чтото вернуть, склеить, увещевал ее громкими фразами типа "Наша душевная близость кончена", на что она, по выражению Веры Николаевны, "и ухом не поводила". В октябре Кузнецова уехала вслед за Степун в Германию. "Галя, наконец, уехала. В доме стало пустыннее, но легче. Она слишком томилась здешней жизнью, устала от однообразия, от того, что не писала… Ян очень утомлен. Вид скверный. Грустен. Главное, не знает, чего он хочет. Живет возбуждением, и очень от этого страдает".
Еще через несколько месяцев в дневнике Веры Николаевны вынесен окончательный вердикт о Кузнецовой и Степун: "Они сливают свои жизни. И до чего они из разных миров, но это залог крепости… Пребывание Гали в нашем доме было от лукавого…"
Бунин потерпел полное поражение там, где совсем не ожидал. Разрыв с Кузнецовой был для него настоящим ударом. Впрочем, многие современники, считавшие Бунина человеком на редкость холодным, не делали из этой истории особой драмы: "Кузнецова была последним призом Ивана Алексеевича в смысле романтическом. И когда Галина Николаевна уехала с Маргаритой Степун, Бунину, в сущности, стало очень скучно", - писал Яновский. Многие воспринимали ситуацию юмористически и подтрунивали над Буниным - тот же Яновский, встречая его в Париже, ехидно осведомлялся: "- Как изволите поживать, Иван Алексеевич, в смысле сексуальном?… - Вот дам между глаз, так узнаешь, - гласил ответ".
Но что бы не говорили современники, Бунин переживал это расставание глубоко и страстно, тем паче, так сложилось, что после начала Второй мировой войны Галина и Марга, волею судеб и обстоятельств, были вынуждены жить в Грассе, все в том же Монастыре муз. Да и вообще, совсем разорвать отношения не получилось. Вера Николаевна была искренне привязана к Кузнецовой, да и Степун очень ей нравилась. Бунин вынужден был примириться с существованием этой пары, которая казалась ему странной и нелепой. Но он так и не понял и не простил Кузнецову. Его записи, посвященные ей, полны негодования, горечи и сожаления ("Главное - тяжкое чувство обиды, подлого оскорбления… Собственно, уже два года болен душевно, - душевно больной…", "Что вышло из Г! Какая тупость, какое бездушие, какая бессмысленная жизнь!").
Бунин не хотел понять, что полюбив, Кузнецова не могла не уйти в другую жизнь, ибо абсолютно четко понимала: рядом с ним, в его судьбе ей больше нет (и никогда не было?) места. Дальнейшая жизнь в Грассе представлялась немыслимой. Вряд ли Кузнецова решилась бы уйти - и позволить себе влюбиться - раньше. Она рассудила, что только теперь, когда Нобелевская премия подвела промежуточный итог литературной деятельности Бунина и - немаловажно - укрепила его материальное положение - удар не будет таким жестким. Да, она могла уйти еще несколько лет назад, когда, например, в нее влюбился художник Сорин и предлагал ей замужество, но она не сделала этого, хотя Сорин не оставил ее равнодушной. Тогда ей не хватило решительности и воли, а, может быть, Сорин не проявил должной настойчивости. Теперь же все сложилось по-другому. Сама Кузнецова, наконец ощутила в себе уверенность в том, что может жить своей собственной жизнью, преодолев комплекс ребенка, который развился у нее за годы, проведенные рядом с Буниным. Да и Марга Степун, надо заметить, была отнюдь не мягкотелым мечтателем Сориным. Приходится признать, что Кузнецова в некотором роде сменила одну "крепостную" зависимость на другую. Все без исключения современники говорят, что Маргарита Августовна была сильным, волевым, очень властным человеком и, бесспорно, доминировала в отношениях. "Степун властная была, и Галина не могла устоять… До конца жизни своей Степун держала Галину в лапках…" - говорила И.Одоевцева.
Тем не менее, в личной жизни Кузнецова, кажется, была счастлива. Она прожила вместе с Маргой до самого конца (пережив ее на пять лет). В 1949 году они переехали в США, с 1955 года работали в русском отделе ООН, с которым были в 1959 году переведены в Женеву. Их последние годы прошли в Мюнхене.
Кузнецова так и не стала широко признанной писательницей; уйдя от Бунина, она так и не смогла реализовать до конца свой талант. Сложно сказать, почему этого не произошло. Может быть потому, что она была слишком женщина (слабая, бесхарактерная, мечтательная, субъективная в оценках и восприятии) для того, чтобы реализовать себя в литературном творчестве. Вдобавок ко всему, время, когда формируется писательская индивидуальность, было безвозвратно упущено (как тут не вспомнить слова И.И.Фондаминского о том, что душа в неволе развивается искривлено и не дает плодов).
Нерегулярно Кузнецова все же публиковала некоторые свои стихи и рассказы в "Современных записках", "Новом журнале", "Воздушных путях". В 1967 году в Вашингтоне отдельным изданием вышел "Грасский дневник" - пожалуй, самое интересное и значительное, что было ею создано. В глазах рядового читателя Кузнецова навсегда осталась только "последней любовью Бунина", неким его придатком. Она решилась на поступок, разорвав с ним свою жизнь, но, по иронии судьбы, это никак не повлияло на ее литературный и даже личностный статус в восприятии других людей - и современников, и потомков.
Последние годы жизни Бунина прошли в ужасающей нищете и болезнях. Его взаимоотношения с другими людьми - особенно с писателями - отличала все большая озлобленность и агрессивность. Он публиковал свои едкие, желчные "Воспоминания", поносящие всех и вся - особенно Есенина, Блока, Горького, Волошина, Мережковских и, кажется, искренне ненавидел весь мир. О нем ходили нелепые слухи; в основном Бунина обвиняли в просоветских симпатиях (быть может, из за Л.Ф.Зурова, который, продолжая жить в Грассе и парижской квартире Буниных, после войны стал активных участником движения "советских патриотов").
Л.Ф.Зуров, который не нашел в себе сил вести самостоятельную жизнь и оставался с Буниными до самого конца, прожил творчески малопродуктивную жизнь. На его долю выпало тяжелое психическое расстройство, многолетняя бесплодная работа над так и неоконченным романом "Зимний дворец", и - как финал - богатейшее наследство в виде обширного бунинского архива.
Вместо эпилога
В 1995 году, в издательстве "Московский рабочий", впервые в России был полностью опубликован "Грасский дневник" Г.Н.Кузнецовой и ее избранная проза. На авантитуле, там, где обычно публикуется изображение автора, был помещен роскошный, огромный портрет Ивана Бунина. Так и осталась его «грасская Лаура» навсегда в тени, и по смерти безропотно выполняя свою незаметную роль Ведомой.
Увы, такую обычную в реальной, сегодняшней, всегдашней жизни для миллионов женщин!
* В подготовке этого очерка использованы материалы личной библиотеки автора и статьи М. Духаниной «Монастырь муз». Автор приносит сердечную благодарность Александру Ноздрачеву (Ставрополье), Любови Кузнецовой (Северо - Западный федеральный округ) Ирине Звягиной (Украина) и Инне Филипповой (Санкт - Петербург) за всемерную поддержку и помощь оказанную во время работы над данным очерком.
14 декабря 2015, 23:36Галина Николаевна Кузнецова родилась 10 декабря 1900 года в Киеве, в культурной стародворянской семье.
Детство ее прошло в пригороде Киева, на Печерске, в доме номер три в Эспланадном переулке.
Потом они с матерью и отчимом переехали на Левандовскую улицу с огромными раскидистыми каштанами. С детства Галина Николаевна страстно любила их тень и аромат. Ей казалось, что в Париже каштаны пахнут уже совсем не так. И свечи их не так прямы.
В 1918 году, там же, в Киеве, она окончила первую женскую гимназию Плетневой, получив вполне классическое образование. Вышла замуж довольно рано из - за непростых отношений в семье, о которых глухо упоминает в своем автобиогафическом романе «Пролог» и в дневниках.
Уже ранней осенью 1920 года Галина оставила Россию вместе с мужем, белым офицером - юристом Дмитрием Петровым, отплыв в Константинополь на одном пароходов, наполненных разношерстной толпой людей, в отчаянии и безисходности покидавших истерзанную кровавыми новшествами октябрьского переворота Родину.
Сначала чета Кузнецовых поселилась было в Праге, где жила в общежитии молодых эмигрантов – «Свободарне», но затем из – за слабости здоровья Галины Николаевны, в 1924 году, переехала во Францию. Галина еще в Праге стала студенткой Французского института, ее первые литературные опыты начали тогда же появляться в газетах и журналах.
Крохотными крупицами ее «литературное наследство» рассеяно по ним, эмигрантским изданиям: «Новое время», «Посев», «Звено» «Современые записки»
Встречало все это, разумеется, неизменно доброжелательный отзыв редакторов и критиков, но что то в ее рассказах, этюдах, новеллах – акварельно – холодных, прозрачных, неизменно с несколько растянутым сюжетом («Олесь», «Синие горы» и мн. др.) сквозило холодком: безликое, незапоминающееся. Не было во всем написанном искр души, пламени сердца..
Лишь изысканно - бледное отражение чего то непрочувствованного, недопонятого. Да и она сама, боюсь, всегда и во всем была - «лишь отражением». Поясню свою мысль.
В Галине очень сильно была развита эмпатия.
Психологи четко и строго определяют такое свойство человека, как способность переживать и проигрывать в своей жизни лишь чужие эмоции». Не свои, увы! Свои эмоции тогда бывают запрятаны «зажаты» слишком глубоко. Да и есть ли они? Не иметь своей собственной, сильной внутренней жизни, жить и чувствовать лишь «чужим», все это - черта натур мягких, пластичных, легко поддающихся чужой воле.
А сильная чужая воля довольно комфортно чувствует себя, отражаясь в таких вот «человеческих зеркалах», согласитесь?Они - то ей и нужны, быть может.. Только они. Так уж устроен человек.
Столь странное, «впитывающее», свойство натуры сильно сказалось и на творчестве Галины Кузнецовой. На манере ее письма.
Среди «акмеистически прозрачных» строчек ее стихов и дневниковых записей я нашла весьма примечательный эпизод:
…Чувствую себя посредственно. Голова действует поспешно и беспорядочно. Однако, стараюсь заниматься. Вчера взяла открытку с головой Мадонны и стала описывать ее стихами. Вышло следующее:
В косынке легкой, голову склонив,
Она глядит покорными очами
Куда - то вниз. За узкими плечами
Пустая даль и склоны темных нив,
И городской стены зубчатый гребень,
Темнеющий на светло – синем небе
Она глядит по – детски рот сложив,
И тонкий круг над ней сияет в небе..»
На первый взгляд - ничего странного.. Прелестные поэтические строки. Верные рифмы, совершенное описание. Да, все так. Но в том то и дело, что это всего лишь - описание, без малейшего оттенка каких – либо своих личных, горячих, искренних впечатлений и чувств. Это – не пережитое, не глубокое. Лишь холодное спокойное скольжение взора. Таких стихов у Кузнецовой много. Их довольно высоко оценивали Вячеслав Иванов , Георгий Адамович , М. Бацилли, но холодно - отточенные строки не слишком трогали глубин души и запоминались, ибо, по справедливому замечанию, М. Духаниной - современного критика и исследователя крупиц наследия Кузнецовой - : «…В поэзии Кузнецова, безусловно, - мистик, созерцатель. Она всегда мыслила сложными, абстрактными образами и символами, ловила некие «прекрасные мгновения», которые и являются определяющими для нее в жизни.
Чувства ее смутны, не вполне осознаны и проникнуты приметами неземными, «серафическими». В ее сборнике "Оливковый сад" (1937), например, почти нет стихов о любви; вообще, мало проявлений не только страстей, но и обычных, вполне женских радостей и печалей. Для нее ценно "открывание повсюду таинственных заветных примет… чего? Она не знала, знала только, что именно в них была для нее красота и смысл, без которых все остальное было ненужно и пресно", - так характеризовала Кузнецова саму себя в автобиографической повести "Художник"*. (*М. Духанина. «Монастырь муз». Личное веб – собрание автора очерка.)
И вот в эту - то смутность чувств, ощущений, томлений, желаний, в упорядоченно - скучноватую жизнь довольно обеспеченной зрелой женщины, молчаливо любимой мужем* (*В момент расставания с Дмитрием Петровым Галине Николаевне было уже около 33 –х лет! – автор.) внезапно ворвалась ослепившая сердце и разум молния в облике Ивана Алексеевича Бунина.
Они встречались и как то раньше в Париже, но встреча та им никак не запомнилась. Галина Николаевна должна была передать Бунину рукопись чьей то книги. Она передала, он сказал несколько незначащих слов.Тогда еще ничего не предвещало ни молний, ни грозы, ни ослепляющего солнца! Для Бунина впереди была жизнь в Грассе, для нее прохладые жемчужно – сероватые утра над старинными парижскими крышами, утомительно - унизительная беготня по разными редакциям, ожидание отпусков и выходных, во время которых неизменно ехали с мужем к морю. Галина любила море. Обожала купания и солнечные брызги, которые тысечекратно окутывали ее всю: ладную, маленькую, с плавными линиями фигуры, совсем – совсем не испорченной зрелостью. И самой себе и знакомым она, по прежнему, во многом напоминала озорную девчонку: любила ходить в босоножках - сандалиях, открытых платьях, коротких юбках, любила солнце, которое тоже ласково льнуло к ней. Была загорелой, юной, и немного грустной. Что то невысказанное томило ее.. Но что? Она никак не могла понять.
* * *
В тот роковой для нее и внешне - обычный бархатный сезон лета 1926 года они с Дмитрием приехали на морское побережье лишь на две недели. Отпуск мужа уже заканчивался, когда в один из длинновато - скучных, как ей казалось, «грасских дней», гуляя по пляжу со знакомым редактором и писателем Михаилом Гофманом, Галина Николаевна вновь столкнулась с Буниным и была представлена ему повторно. Он обрадовался знакомству, непринужденно и тепло пожал ее ладонь. Сказал несколько любезных слов, медленно скользнув взглядом по обнаженной ее руке и задержал взгляд на ее улыбке: смущенной немного – Иван Алексеевич был для Галины кумиром, она взахлеб читала его книги и знала наизусть многие стихи.
Какая искра мелькнула тогда между ними, что мгновенно зажглось в тайниках их душ? Что обожгло? Прочел ли Бунин то самое, невысказанное, в ее глазах: томление страстей, острое любопытство, и, может быть, неосознанный даже ею самой до конца, призыв к вечной игре мужчины и женщины – опасной и сладкой, зовущей и одновременно - пугающе зачаровывающей.
В чем он выражался, этот призыв к кокетству, обещающий многое? Не решусь сказать. Просто не могу. Ибо тот, кто когда - либо пытался записывать словами едва начавшую звучать мелодию отношений между двумя, неизменно терпел поражение – есть в этом что – то совсем неподдающееся словам, описаниям, четким понятиям, вообще какой либо логике…
Почти целый год 1926 – 1927 влюбленные встречались в Париже в маленькой квартирке в Пасси, которую Галина сняла сама, почти тотчас по возвращении из Грасса уйдя от мужа.
«Дима – муж», как она называла его в дневнике, поначалу совершенно не мог понять причин ее ухода, а когда она все чистосердечно объяснила - не поверил. Поверив - напился, напившись - пообещал убить шестидесятилетнего соперника! Но наутро после бурного скандала заплаканная Галина обнаружила лишь пустой платяной шкаф и исчезновение двух больших старых чемоданов. Первое время отвергнутый супруг еще приезжал к ней, прося вернуться, одуматься, оставляя на пороге букеты и конверты с деньгами, но она наотрез отказывалась их принимать. Постепенно тихий и незадачливый юрист – шофер такси Дима – Володя Петров (* его имя варьируется в прихотливых воспоминаниях современников – автор.) что то понял и исчез, как призрачная тень. Растворился в парижской сутолоке.
С прошлой жизнью Галину теперь более ничего не связывало, и со свойственной почти всем женщинам способностью мгновенно «стирать» прошлое, как бы выбрасывать его из головы сознательно, она еще сильнее почувствовала себя только юной девочкой. Ей и самой не верилось, что она могла пережить уже слишком многое, на целую взрослую жизнь: замужество, революцию, отъезд из России, скитания эмиграции, литературные поражения и успехи, головокружительный роман, разрыв с мужем! Не верилось, и все тут! Ее полностью, с головой накрыло и захлестнуло ослепляющее чувство, действительно, похожее на солнечный удар, на вспышку молнии, на морской шторм, тайфун, цунами! Она моментально позабыла всех и вся, может быть, даже и саму себя, бедную, но до сравнений ли и анализа тогда было ее, ошеломленной столь бурным потоком чувств, душе? Она наслаждалась настоящим, ибо это было как раз то, о чем всегда неосознанно мечтала: яркое, захватывающее, безумно интересное, мучительное, непохожее на ее прежнюю, на годы вперед расписанную скучную невыносимо, «порядочную» жизнь…
Бунин ошеломил ее не только и не столько страстностью богатой натуры, блеском своего ума, глубиной душевных переживаний, тонкостью понимания сути ее, чисто женского характера – все это было, да, несомненно. Не могло просто – быть иначе. Но было в Бунине что то еще. Что завораживало и властно гипнотизировало Галину. Она постоянно чувствовала себя как бы «оглушенной» им. Безвольно подчинялась магической красивой жесткости его глаз. Словно тонула в нем целиком. Если же опоминалась на час другой, то, ощущая за плечами пустоту, на целый день давала волю слезам и беспомощно рвала письма Бунина и его короткие записки. Но на следующий день вновь покорно ждала его прихода. Ждала встреч на вокзале, в кафе, в Булонском лесу, в театре, концертном зале. В маленькой комнате с зеленым шелком на стенах и окном на садовую ограду Тюильри..
* * *
О «неприлично - бурном романе» Бунина и Кузнецовой вскоре уже судачил весь эмигрантско – светский Париж. «На орехи» в этих пересудах доставалось всем: и седовласым друзьям совсем потерявшего голову писателя, и жене его, милой Вере Николаевне Муромцевой – Буниной, допустившей такой неслыханный скандал и безропотно принявшей всю двусмысленность своего положения.
Кто то оправдывал ее, Веру Николаевну, прошедшую рядом с Буниным тридцатилетний почти путь странствий и скитаний, кто – то крутил пальцем у виска при виде приятной женщины, рано поседевшей, улыбавшейся растерянно, и рассеянно заговарившей со знакомыми совсем не о том, чего требовали от нее простые правила приличия и такт.
Преданая мужем в одночасье Вера Николаевна вся была наполнена не то, чтобы горем и обидою за себя, нет, просто – недоумением.. Что же все - таки Ян мог найти в этой сероглазой, улыбчивой девочке с аккуратным пробором головки леонардовской мадонны?! Он на старости лет совсем сошел с ума! Талант писать у девочки совсем мал и хрупок, словесная палитра ее - призрачно - бедна, и надо еще тщательно и терпеливо учить ее видеть по особенному: и дымку гор, и оттенки гаснущей зари и бирюзовые переливы волн… Дар – не главное в ней, да и силы развиться самостоятельно ему дано, увы, не будет.
Это видно ясно.
Но что же случилось с Яном? Он – ослеп? Ему, должно быть, безумно нравится то, что она, Галина, завороженно слушает его, едва ли не смотрит ему в рот, ловя каждое слово. Что смеется беспрестанно, даже и тогда, когда по настоящему хочется плакать.. Или прилежно пытается записать в рабочей тетради сюжет рассказа, который он дал ей мимоходом. Может быть, Ян так вот просто - напросто хочет удержать время, остановить его бег, он, всегда так безумно боящийся смерти, тления, забвения? Он хочет зачаровать время? Как доктор Фауст?!
Вера Николаевна ничего не знала определенно. Она терялась, мучительно и судорожно размышляла: уйти? Оставить? Бросить? Начать все заново? Но как?! Мыслимо ли ей жить без него, Яна, хоть миг? Нет. И ему без нее - знала точно – нет. От кого еще он сможет иметь и принять столько заботы? Мелочной, каждодневной, необходимой! И вот она, не брошенная, но прочно забытая жена, тихо тонула в этом странном, пугающем ее, треугольнике чувств, каждый день уходила на дно все глубже и глубже.. Что бы могло ее спасти, вернуть на берег жизни? Как можно было бы ей, усталой и уже не очень здоровой женщине, выжить и не сойти с ума посреди подобного душевного ада? Ну как?! Одиночество, да еще в эммиграции, с узким кругом знакомых, было ей - немыслимо. Ни в коей мере. И бедная Вера Николаевна придумала для себя и для них, влюбленных, весьма красивое спасительное оправдание: сумасбродный Ян, ее любимый и обожаемый, полюбил Галину Кузнецову как дочь, ребенка, которого у него почти никогда не было. Что же, видно, так и не зажила в его пылко - восприимчивой душе глубокая рана от потери пятилетнего Коленьки – кудрявого смышленого мальчика, начавшего рано говорить смешными рифмами, и сгоревшего в неделю от скарлатины. Да, именно, как ребенка! На милую Галину просто - напрсто шумной лавиной излилась вся, так и нерастраченная полностью, сила и пылкость его отцовских чувств.
Лишь окончательно убедив себя в том, что молодая сероглазая, начинающая поэтесса и прозаик «волею Божьей» просто заменила Ивану Алексеевичу потерянного в бесшабашной молодости и скоротечном первом браке малыша - сына, Вера Николаевна смогла принять в Грассе, на вилле «Бельведер», Галину Николаевну Кузнецову в качестве «литературной ученицы» мужа и своей «приемной дочери». Ни больше не меньше. Любовный треугольник был чересчур любящей Душой узаконен.
Стороны его внешне были столь гладки, что походили.. Непонятно на что. На некую изломанную фигуру, на луч, все стороны которого пересекались в одной точке – Хозяине дома. Его «я» было центральным, основным, единственно значимым. Только его. И - ничье больше. Вера Николаевна отлично понимала это. Но понимание этого юной «Лаурой» - Галиной вошло в ее ум и сердце - не сразу, увы!
* * *
Иван Бунин свои дневники 1925 -1927 года безжалостно предал огню, Галина Кузнецова в очаровательном «Грасском дневнике», вместившем в себя почти шесть с небольшим лет жизни с ним в одном доме, ни единым словом не выдает этой, связывающей ее с хозяином, жаркой и пленительной тайны чувства. Напрасно искать на страницах литературного, изящного, точного в описаниях, увлекательного журнала ее хотя бы крохотного намека нее! Роли в очень странном и таком обычном «спектакле реальной жизни» были строго и четко распределены. Он - Учитель. Она – смиренная ученица. Работает в своей келье грасского «монастыря муз». (*Так В. Н. Бунина называла виллу «Бельведер») Переписывает набело роман мэтра «Жизнь Арсеньева». Читает отобранные им книги. Ведет с ним нескончаемые беседы о литературе. Прилежно исполняет все поручения. Ведет переписку. Принимает гостей в отсутствие хозяйки. Составляет им компании на прогулках. А то, что происходит ночами.. Есть ли кому то до этого дело? Даже и истории, беспристрастно смотрящей на все, сквозь пелену времени..
А впрочем, впрочем…
Частая смена настроений, непонятная и неописуемая тоска и слезы, невозможность самостоятельной литературной работы даже и в незримом внешне присутствии Бунина. Его собственная глухая ненависть, непонятная злоба к тем листкам бумаги, которые она, «милая Галочка» заполняла строками в послеполуденные часы неизвестно почему - одна, вспышки его ничем не оправданного раздражения на всех и вся, глухое неприятие уже ею самой любых совершенно слов и жестов Веры Николаевны, ожесточенная и пугавшая Галину беспричинная ревность к книжному образу Арсеньева (то есть, молодого Ивана Бунина! – автор.) Все это говорит о многом, о слишком многом. Тем, кто может читать сквозь строки и видеть внутренним зрением. И не только о любви, разумеется! Не только.
Вот только несколько характерных записей из знаменитого ныне «Грасского дневника»:
Хотя внешне я весела, втайне мне нехорошо. В.Н* (*жена Бунина – автор) вчера сидела со мной в темноте при горящей печке, и говорила, что очень рада, что у нас живет Зуров*, (* Малоизвестный литератор -эммигрант, приглашенный на виллу Буниным, Зуров был тайно влюблен в Веру Николаевну Бунину и много лет сохранял это чувство. Бунин обо всем знал.Треугольник, таким образом, уравновесился и стал квадратом!- автор.), что он внес в дом оживление, молодость и влияет на меня в этом смысле, а то я чересчур поддаюсь влиянию И. А., живу вредно для себя, не по летам. - Вам надо пожелать только одного, что есть у Зурова, и чего нет у Вас, - сказала В. Н.,- самоуверенности и веры в себя.
Все эти дни грустна, потому что в доме нехорошо. У И . А. болит висок, и он на всех и на все в доме сердится. Впрочем, и без этого он раздражается на наши голоса, разговоры, смех. Мне часто бывает грустно от этого. Я не знаю, как держаться, чтоб были хорошие отношения в доме..
Последнее время все чаще бываю с В. Н. Сейчас она больна и мало выходит. Вчера мы обе оставались вечером дома, лежали на ее постели и говорили о человеческом счастье и о неверности его представления. Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя. Тогда душа успокаивается, и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала..»
* * *
Положим, последние слова в записи принадлежат вовсе не Галине Кузнецовой. Скорее уж - Вере Буниной. Галина, конечно, и не думала подписываться под столь сакраментальной, «пожилой» фразой. Она надеялась, что выехав, наконец, из Грасса в Париж, вместе с четой Буниных и Зуровым – как раз к выходу своей книги « Пролог» - автобиографического романа о годах юности в России -, сможет вкусить полноту жизни и вознаградит себя за трехлетнее заточение в « монастыре муз». Она все – таки отчаянно собиралась найти счастье на проторенных, привычных женских дорогах. Смирение ее не особо - то привлекало, хотя она и могла, при встрече с приятельницами в кафе, мило опуская глаза, посетовать на то, что женщинам подчас приходиться смиряться со многим им неприятным, и даже – заплакать, жалуясь на полное отсутствие собственной решительности и воли! Да, может быть, как профессиональный литератор, учась у Ивана Алексеевича, она и сделала громадный скачок вперед: почти за год написала книгу, встреченную тепло и с любопытством, но что, что же все это изменило в ней самой? Что это дало ей? Сделало ли это ее - окончательно счастливой? И где же его все таки искать – призрачное Счастье без воли?
Приятельницы жалели ее, кивая головами, снисходительно пожимая плечами, и провожая насмешливо – презрительными взглядами ее фигурку в светлом вечернем платье, с меховой беличьей накидкой на плечах.
Вырвавшись на свободу от тяжело – ревнивой удушливой опеки и самого Бунина, и смиренной им Веры Николаевны, Галина с огромным удовольствием, словно торопясь, в компании с вездесущим, вспыльчивым, нервным Зуровым, посещала парижские музеи и литературные вечера, с волнением и трепетом собирала, наклеивала и переписывала в дневник все замечания, высказанные кем - либо в прессе и в частных разговорах о ее первой книге.
Бунин же - бледнел, сжимал под столом кулаки, устраивал ей яростно - шипящие выговоры в кабинете на рю Оффенбах, не боясь посторонних ушей и глаз, забываясь донельзя, и вообще, выглядел расстроенным и измученным – так терзала его «частичная эмансипация» возлюбленной! Она в ответ – растерянно смеялась, говорила, что это – необходимо, чуть торжествуя в душе, но его нерность и неровность во всем: жестах, словах, поступках, передавалась и ей, чуткому эмпатику.Галина обрывала прежде регулярные записи дневника, много и бесцельно бродила по улицам, задыхаясь в непривычной, моментально перешедшей в лето парижской весне, стремилась к полному одиночеству. Ее вновь страшно терзала тоска. Опять внутри возникало ощущение чего то невысказанного, странного, рвущего на части сердце. Она вновь стала томиться и ждать. Бунин, как вещий ворон, почуял тревогу и стремительно перевез все свое «неправильно – святое» семейство в привычный, сонный, спокойный Грасс. Мучительное арпеджио в его тягостном романе с «ученицей» растянулось еще на три года. Что было в них, этих годах? Что ожидало ее? Она еще не могла знать. Только предощущала тонкими нервами эмпатика. По возвращении в Грасс личная несвобода Галины Николаевны стала еще более горько и остро ощутима ею. Каждое ее движение – душевное ли, физическое – под ревнивым контролем И. Бунина. « Я не успеваю быть одна, гулять одна…". – с горечью роняла Галина в дневнике.
Положение Кузнецовой вызывает сильное беспокойство у чуткой и бесконечно доброй Веры Николаевны: "…я ночевала с Галей. Много говорили, как ей быть, чтобы больше получить свободы", "Жаль мне Галю да Леню. Оба они страдают. Много дала бы, чтобы у них была удача. Яну тоже тяжело. Сегодня он сказал мне: "Было бы лучше нам вдвоем, скучнее, может быть, но лучше". Я ответила, что теперь уж поздно об этом думать". – писала она в то время в своей тетради.
Леонид Зуров, человек сложный и психически неуравновешенный, пребывал в постоянном унынии, что только усугубляло общую тяжелую атмосферу в доме: "З. вчера говорил мне, - записывает Кузнецова в дневнике, - что у него бывает ужасная тоска, что он не знает, как с ней справится, и проистекает она от того, что он узнал, видел в Париже, из мыслей об эмиграции, о писателях, к которым он так стремился. И я его понимаю".
Давний друг семьи Илья ИсидоровичФондаминский – редактор и издатель -, тоже в свое время деливший кров с Буниными, и потому отлично понимающий, что к чему, своими наездами в гости и разговорами тоже усердно и постоянно растравлял и без того неспокойную душу Кузнецовой: "В неволе душа может закалиться, кудато даже пойти, но мне кажется, все таки будет искривленной, не расцветет свободно, не даст таких плодов, как при свободе", "Вы могли бы все бросить. Но я знаю, что вы выбираете более трудный путь. В страданиях душа вырастает. Вы немного поздно развились. Но у вас есть ум, талант, все, чтобы быть настоящим человеком и настоящей женщиной". – говорит он ей, решительно предлагая сохранять для нее часть выплачиваемых ей гонораров на отдельном счете в банке, без ведома Ивана Алексеевича. Галина соглашается, нехотя, но уже понимая. что иного выхода у нее просто нет.
Кузнецову смущала не только и не столько ее личная "несвобода Женщины и человека". Создавшаяся ситуация усугублялась тем, что молодая писательница по прежнему, фактически, была лишена возможности работать и совершенствоваться в своем мастерстве. "…Нельзя садиться за стол, если нет такого чувства, точно влюблена в то, что хочешь писать. … У меня теперь никогда почти не бывает таких минут в жизни, когда мне так нравится то или другое, что я хочу писать", "… нельзя всю жизнь чувствовать себя младшим, нельзя быть среди людей, у которых другой опыт, другие потребности в силу возраста. Иначе это создает психологию преждевременного утомления и вместе с тем лишает характера, самостоятельности, всего того, что делает писателя", "Чувствую себя безнадежно. Не могу работать уже несколько дней. Бросила роман", "Чувствую себя одиноко, как в пустыне. Ни в какой литературный кружок я не попала, нигде обо мне не упоминают никогда при "дружеском перечислении имен". Клубок тоски и удушаюшей безысходности становился все более запутанным и тугим.
* * *
Маргарита Духанина в своей статье об истории взаимотношений в «грасском четырехугольнике» пишет проницательно: «Кризис в "Монастыре муз" постепенно все нарастал. Все страдали, все, хоть и по разным причинам, чувствовали себя несчастными.»
Абсолютно все. Даже высокая жертвенность Веры Николаевны Буниной не приносила ей теперь столь обычного смиренного удовлетворении. Наоборот.
"… Проснулась с мыслью, что в жизни не бывает разделенной любви. И вся драма в том, что люди этого не понимают и особенно страдают", - записывает она в своем дневнике в мае 1929 года. Примерно в то же время Кузнецова, по прочтении романа А.Моруа "Ариэль" констатирует: "Много интересного. Итог все тот же. Все несчастны". Л.Ф. Зуров откровенно томится, что "… ему постоянно после работы бывает грустно, не хватает молодости, не с кем пошуметь, повеселиться…". "Вы уже стали даже медленно ходить, все себя во всем сдерживаете", - с горечью замечает он Кузнецовой.
Мысль о необходимости перемен не оставляет обитателей грасского монастыря ни на минуту: "Сегодня … вышел очень серьезный и грустный разговор с Л. [Зуровым] о будущем. Уже давно приходится задумываться над своим положением. Нельзя же, правда, жить так без самостоятельности, как бы в "полудетях". Он говорил, что мы плохо работаем, неровно пишем, что сейчас все на карте. Я знаю больше, чем когда - нибудь, что он прав".
На какое-то время нервную обстановку в доме частично разряжает новое лицо: частым гостем здесь становится Ф. А. Степун. Под обаяние его личности попадают все домочадцы: "Он, как всегда, блестящ. В нем редкое сочетание философа с художником… в обращении он прост, неистощим…" - такова характеристика Веры Николаевны. "Вчера у нас на вилле Бельведер в кабинете И.А. был некий словесный балет. Степун насыпал столько блестящих портретов, характеристик, парадоксов, что мы все сидели, ошалело улыбаясь. И.А. ему достойный собеседник, но в нем нет этого брызжущего смакования жизни, которое есть в Степуне", "Он … был весел и весь блистал, резвился, переливался, так что удовольствие было смотреть на него и слушать. При этом он столько людей перевидал, со столькими переговорил за эти последние месяцы, когда ездил с лекциями по разным городам, и все это с самых неожиданных точек зрения оглядывает, с такими неожиданными жестами, дорисовывая, говорит!" - пишет Кузнецова. Много страниц "Грасского дневника" посвящено Ф.А.Степуну. Кузнецова с истинным удовольствием описывает все его стычки и столкновения с Буниным, и чувствуется, как часто в этих спорах она держит сторону гостя, а не хозяина!
Федор Августович Степун - философ, критик, писатель, блестящий спорщик, которому ближе всего были авторы-символисты, - в частности, Блок, Белый с его "Петербургом", точно специально фехтовался с Буниным, во всем с ним не соглашаясь. Таких жарких словесных баталий давно не помнили на Бельведере. Однако лето проходило, Степун - гость Фондаминских - больших приятелей Буниных - возвращался к себе в Германию, а с его отбытием в доме снова воцарялись уныние, скука и общее недовольство. Скоро это "семейное неблагополучие" становится заметно окружающим, и многие перестают бывать у Буниных и не зовут их к себе. И.И.Фондаминский, не скрывая, говорит об этом Кузнецовой: "Я не люблю, когда вы бываете у нас вчетвером. Так и чувствуется, что все вы связаны какой – то просто ниткой, что все у вас уже переговорено, что вы страшно устали друг от друга…" Какое проницательное замечание, не правда ли, читатель?!
Тяжелая психологическая обстановка усугубляется бытовыми неурядицами и все более скудеющими средствами на жизнь: "… мы так бедны, как, я думаю, очень мало кто из наших знакомых. У меня всего 2 рубашки, наволочки все штопаны, простынь всего 8, а крепких только 2, остальные в заплатах. Ян не может купить себе теплого белья. Я большей частью хожу в Галиных вещах", - записывает Вера Николаевна в самый канун 1933 года, года, который разрушил "Монастырь муз" и принес с собой столько радостей и бед, побед и поражений, падений и взлетов, сколько Бунины не знали за всю прежнюю эмигрантскую жизнь.
* * *
О нобелевской премии говорили на Бельведере последние три года - с тех самых пор, как у Ивана Алексеевича Бунина возникли реальные виды на ее получение. Осенью жизнь в доме вертелась вокруг бесконечных обсуждений "кому дадут" и жадного, почти безнадежного ожидания. То же происходило и этой осенью; пик пришелся на 9 ноября, день присуждения премии: "Все были с утра подавлены, втайне нервны и тем более старались заняться каждый своим делом…. И.А. сел за письменный стол, не выходил и как будто даже пристально писал". Уже через несколько часов все стало известно: Бунин и Кузнецова, чтобы "скорее прошло время и настало какое нибудь решение", пошли "в синема", куда и прибежал возбужденный, сам не свой, Зуров с ошеломляющей новостью.
Премия означала грядущие перемены в жизни, пока никто и не предполагал, какие. Даже и по истечении недели после известия в доме царило изумление и известная растерянность: "Мы все еще очнулись не до конца. Я вообще не могу освоиться с новым положением и буквально со страхом решаюсь покупать себе самое необходимое, - записала Кузнецова 17 ноября, добавив в конце: …дальние огни Грасса …. - …чувство, что все это кончено, и наша жизнь свернула куда то…"
Присуждение премии отнюдь не улучшило отношений Бунина с другими писателями эмиграции (и без того сложные, ибо "Бунину ничего не нравилось в современной прозе, эмигрантской или европейской", - и он своих "антипатий" никогда не скрывал.). К неприязни добавилась откровенная зависть некоторых бывших соратников. С Мережковскими вышел скандал и полный разрыв отношений, да и с остальными тоже. Дурной характер Бунина создавал прецеденты для постоянных ссор: с Б.К.Зайцевым, с Тэффи… Тэффи пустила по городу остроту: "Нам не хватает теперь еще одной эмигрантской организации: “Объединение людей, обиженных И.А.Буниным“".
Сложившаяся ситуация очень огорчала Г.Н.Кузнецову, о чем она неоднократно упоминает в дневнике.
Бунин решил ехать в Стокгольм для получения премии самолично. Он взял с собой в поездку Веру Николаевну и Кузнецову (очевидно, Зуров был оставлен дома из - за своей репутации "enfant terrible"). В качестве секретаря с Буниным отправился писатель Андрей Седых (Я.М.Цвибак). Поездка осталась в памяти как триумф: "Фотографии Бунина смотрели не только со страниц газет, но из витрин магазинов, с экранов кинематографов. Стоило И.А. выйти на улицу, как прохожие немедленно начинали на него оглядываться. Немного польщенный, Бунин надвигал на глаза барашковую шапку и ворчал: - Что такое? Совершенный успех тенора. Приемы следовали один за другим и были дни, когда с одного обеда приходилось ехать на другой", - вспоминал А.Седых в своей книге "Далекие, близкие" (1962).
Ничего не предвещало для Бунина грядущих испытаний. Назад решили возвращаться через Берлин и Дрезден, чтобы навестить в Германии милейшего Федора Августовича. Седых вернулся во Францию.
24 декабря 1933 года Вера Николаевна записала в дневнике: "Ян с Ф.А. (Степуном) перешли на "ты". У них живет его сестра Марга. Странная большая девица - певица. Хорошо хохочет".
Что происходило в доме Степунов в декабре 1933 года, доподлинно не известно. Никто из очевидцев записей об этих днях не оставил. Если верить воспоминаниям И.Одоевцевой, которая близко дружила с Галиной Николаевной, "трагедия" произошла сразу: "Степун был писатель, у него была сестра, сестра была певица, известная певица - и отчаянная лесбиянка. Заехали. И вот тут то и случилась трагедия. Галина влюбилась страшно - бедная Галина… выпьет рюмочку - слеза катится: "Разве мы, женщины, властны над своей судьбой?.." Степун властная была, и Галина не могла устоять…"
Маргарита Августовна Степун родилась в 1895 году в семье главного директора известных на всю Россию писч:)мажных фабрик. Ее отец был выходцем из Восточной Пруссии, мать принадлежала шведофинскому роду Аргеландеров. Судя по всему, М.А.Степун получила блестящее образование - семья была не только весьма и весьма состоятельной, но и "просвещенной". Любовь к музыке Марга унаследовала от матери. По воспоминаниям Ф.А. Степуна, в доме было "много музыки, главным образом пения. Поет мама и ее часто гостящая у нас подруга".
История и литературоведение сейчас располагает, увы, более чем скудными сведениями о жизни М.А.Степун до встречи с Г.Н. Кузнецовой. Судя по тому, что в Париже она принимала участие в заседаниях Московского землячества и выступала на вечерах с "московскими воспоминаниями", можно предположить, что до революции она жила в Москве. В эмиграции часто выступала с сольными концертами (в Париже впервые в 1938 году), где своим сильным, "божественным контральто" исполняла произведения Шумана, Шуберта, Брамса, Даргомыжского, Сен -Санса, Чайковского, Рахманинова. Скорее всего, именно музыка и прекрасный голос Маргариты Августовны очаровали Галину Николаевну, которая некогда признавала в автобиографической (неоконченной) повести "Художник", разумея себя под главной героиней: "Музыка с детства была для нее чем -то особенным, принадлежавшим к миру волшебных стихий, владевших ею. Она жадно стремилась к ней и не знала, кто может повести ее по правильному пути. Еще в юности у нее была такая тайная мечта: у нее есть друг, гениальный музыкант. Она время от времени приходит к нему, и он часами играет для нее в огромной полупустой студии… Часы, которые они проводят вместе, принадлежат к чемуто самому высокому, самому прекрасному, что бывает на земле…".
Так или иначе, "друг - гениальный музыкант" у Кузнецовой, наконец, появился. Кто знает, быть может, после нескольких лет под одной крышей с деспотичным эгоистом Буниным и мрачным неврастеником Зуровым Галина Николаевна уже не могла себе позволить влюбиться в мужчину…
После возвращения в Грасс жизнь там уже совершенно не та. Зуров и Бунин в состоянии постоянной, скрытой ссоры с Кузнецовой. Вера Николаевна замечает, но не слишком разбирается, в чем дело: "Галя стала писать, но еще нервна. … У нее переписка с Маргой, которую мы ждем в конце мая".
В конце мая 1934 года М.А.Степун приехала в Грасс. Поскольку записей Кузнецовой за этот период нет, снова обращаемся к дневнику В.Н.Буниной:
"Марга у нас третью неделю. Она нравится мне. … Можно с нею говорить обо всем. С Галей у нее повышенная дружба. Галя в упоении и ревниво оберегает ее от всех нас… (8 июня 1934 года)".
"Марга довольно сложна. Я думаю, у нее трудный характер, она самолюбива, честолюбива, очень высокого мнения о себе, о Федоре (Степуне) и всей семье. … Но к нашему дому она подходит. На всех хорошо действует ее спокойствие. … Ян както неожиданно стал покорно относиться к событиям, по крайней мере по внешности… (14 июня 1934 года)".
"Дома у нас … не радостно. Галя как -то не найдет себя. Ссорится с Яном, а он - с ней. Марга у нас… (8 июля 1934 года)".
"В доме у нас нехорошо. Галя, того гляди, улетит. Ее обожание Марги какоето странное. … Если бы у Яна была выдержка, то он это время не стал бы даже с Галей разговаривать. А он не может скрыть обиды, удивления и потому выходят у них неприятные разговоры, во время которых они, как это бывает, говорят друг другу лишнее… (11 июля 1934 года)".
Понимал ли Бунин, что это начало конца? Судя по всему, нет, то есть не придавал значения, как это всегда с мужчинами бывает, отношениям двух женщин. Он ссорился с Галиной, пытаясь чтото вернуть, склеить, увещевал ее громкими фразами типа "Наша душевная близость кончена", на что она, по выражению Веры Николаевны, "и ухом не поводила". В октябре Кузнецова уехала вслед за Степун в Германию. "Галя, наконец, уехала. В доме стало пустыннее, но легче. Она слишком томилась здешней жизнью, устала от однообразия, от того, что не писала… Ян очень утомлен. Вид скверный. Грустен. Главное, не знает, чего он хочет. Ж
