«Русская культура в XIX веке» - Наука. Общепризнанный родоначальник русской классической музыки. Важнейшие события. Романтизм. Известные архитекторы: Выдающиеся писатели. Просвещение Наука Литература Искусство а) архитектура б) живопись в) музыка. Учебные заведения. Якоби Борис Семёнович. Русская культура первой половины XIX века.

«Русская культура XIX в» - Русская культура конца XIX – начала XX в. В крупных городах открываются общедоступные народные университеты. Конец XIX – начало XX в. - самая "театральная" эпоха в истории русской культуры. Не иссякала мощь литературы критического реализма в лице Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, И.А. Бунина. Азовско-Донской банк в Петербурге.

«Русская культура XIX века» - Правила игры: Общий вопрос в области знаний русской культуры для самых эрудированных: Отборочное задание. Русский путешественник, первым начавший изучать горные массивы Центральной Азии. Выбери из следующих имен русского писателя автора романа «Бесы» В.Г. Короленко; И.С. Тургенев; Ф.М. Достоевский; Л.Н. Толстой.

«Культура России XIX века» - Взаимодействие разных искусств. А. С. Попов – изобретатель радио. Открытие теории относительности. С. И. Мамонтов 1885 г. – частный оперный театр С. И. Мамонтова. Мария Кюри. Научные открытия: Третьяковская галерея С. Т. Морозов. Изобретение беспроволочной связи. Социально-политические особенности эпохи.

«Россия во 2 четверти XIX века» - Задание на урок. Башкирский костюм. Квитанция за оплату ношения еврейской одежды. 5.Восточные территории. XIX век. 1.Царство Польское. 3.Украина и Бессарабия. Памятная медаль «За взятие Варшавы». План урока. Памятник Александру I В Хельсинки. Марийский костюм. В 1833 г. в Киеве был открыт университет.

«Культура XIX ст» - Скульптура. Литература, театр, музыка. «Девочка с персиками». «Радуга». СФЕРЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ А) химия Б) почвоведение В) физиология Г) история Д) математика. «Крестный ход в Курской губернии». Здание Московской государственной думы. Особняк инженера Клодта. Творческое содружество российских композиторов (1862).

Много интересных событий насчитывает история России. 20 век - это новая эпоха в летописи нашего государства. Как начался он с нестабильного положения в стране, так им и закончился. За эти сто лет народ видел и великие победы, и большие поражения, и просчеты руководства страны, и тиранов у власти и, наоборот, простых руководителей.

История России. 20 век. Начало

С чего началась новая эпоха? Казалось бы, у власти Николай Второй, все вроде бы хорошо, но народ бунтует. Чего ему не хватает? Конечно же, фабричного законодательства и решения земельного вопроса. Эти проблемы станут основными причинами первой революции, которая начнется с расстрела у Зимнего дворца. Рабочая демонстрация с мирными целями направлялась к царю, но ее ожидал совершенно иной прием. Первая русская революция закончилась нарушением октябрьского манифеста, и страна вновь погрузилась в неразбериху. Вторая революция привела к свержению единоличного царствования - монархии. Третья - к установлению в стране большевистской политики. Страна превращается в СССР и у власти встают коммунисты: при них государство расцветает, обгоняет по экономическим показателям Запад, становится мощным промышленным и военным центром. Но вдруг война…

История России. 20 век. Испытание войной

За ХХ век было немало войн: это и война с Японией, когда царская власть показала свою несостоятельность в полной мере, и Первая мировая, когда успехи русских солдат были предельно занижены; это внутренняя гражданская, когда страна погрузилась в террор, и Великая Вторая мировая, где советский народ показал патриотизм и отвагу; это и афганская, где погибли молодые ребята, и молниеносная чеченская, где жесткость боевиков не знала предела. История России 20 века была наполнена событиями, но главным из них все же остается ВОВ. Не стоит забывать о Московской битве, когда враг был у ворот столицы; о Сталинградском сражении, когда советские солдаты переломили ход войны; о Курской дуге, где советская техника превзошла мощную «немецкую машину» - все это славные страницы нашей военной истории.

История России. 20 век. Вторая половина и распад СССР

После смерти Сталина начинается ожесточенная борьба за власть, в которой победу одерживает неординарный Н. Хрущев. При нем мы полетели первыми в космос, создали водородную бомбу и чуть не привели весь мир к ядерной войне. Множество кризисов, первый визит в США, освоение целины и кукуруза - все это олицетворяет его деятельность. После был Л. Брежнев, пришедший также после заговора. Его время называют "эпохой застоя", уж очень нерешительным был вождь. Сменившие его Ю. Андропов, а затем К. Черненко мало запомнились миру, а вот М. Горбачев остался в памяти у всех. Именно он «развалил» мощное и сильное государство. Нестабильность положения на рубеже веков сыграла свою роль: как все началось, так и закончилось. Дефолт, лихие 90-е, кризис и дефициты, августовский путч - все это история России. ХХ век - сложный период в становлении нашей страны. От политической нестабильности, от произвола власти мы пришли к сильному государству с сильным народом.

Глава 5. Париж, Калифорния: француз-интеллектуал (отрывки)

Ни в Кембридже, ни затем в Париже социализм не был моей политической целью, он был областью моих научных интересов. В некотором отношении это не изменилось вплоть до зрелого возраста. В 1966 году, когда я стал студентом Кембриджа, исполнялось 30 лет Народному фронту, французской левоцентристской коалиции, которая была у власти короткий период в середине 1930-х - тогда же премьер-министром стал социалист Леон Блюм. В связи с этим юбилеем прилавки завалило лавиной книг, описывающих и разбирающих провал Народного фронта. Многие из авторов взялись за эту тему с явной целью преподать хороший урок, чтобы в следующий раз вышло лучше: союз левых партий еще казался вполне возможным и даже желательным.

Меня же самого не слишком интересовали непосредственно политические аспекты этих споров. Выросший в определенных традициях, я привык воспринимать революционный коммунизм как бедствие, так что я не видел особого смысла в переоценке его нынешних перспектив. С другой стороны, я оказался в Кембридже в разгар правления Гарольда Уилсона и лейбористов - правления циничного, исчерпавшего себя, бесконечно оправдывающегося и все менее и менее эффективного. С этой стороны тоже ничего уже не стоило ожидать. Так что мои социал-демократические интересы привели меня за границу, в Париж: вышло, что это политика связала меня с французской наукой, а не наоборот.

Хотя это и может показаться странным, учитывая мои собственные политические взгляды и активность тамошней жизни, но мне Париж был нужен, чтобы стать настоящим студентом-историком. Я получил годовую кембриджскую стипендию на аспирантское место в École Normale Supérieure - отличный наблюдательный пост для изучения интеллектуальной и политической жизни Франции. Попав туда в 1970-м, я стал учиться по-настоящему - гораздо больше, чем в Кембридже, - и очень серьезно продвинулся в своей диссертации по французскому социализму 1920-х годов.

Я стал искать научного руководителя. В Кембридже вас толком не учат: вы просто читаете книги и разговариваете о них. Среди моих тамошних преподавателей встречались самые разные: старомодные либеральные эмпиристы, историки Англии; чувствительные к методологии историки-интеллектуалы; было и несколько экономических историков старой левой школы периода между двумя войнами. Мои кембриджские руководители не только не посвящали меня в историческую методологию, но и просто довольно редко со мной встречались. Мой первый официальный руководитель, Дэвид Томсон, умер вскоре после нашего знакомства. Моим вторым руководителем стал чрезвычайно приятный преклонного возраста специалист по Третьей республике Дж. П. Т. Бери; он угощал превосходным хересом, но плохо ориентировался в моей теме. Думаю, мы виделись раза три за время моей диссертационной подготовки. Так что весь первый аспирантский год в Кембридже (1969-1970) я был полностью предоставлен сам себе.

Мне пришлось не только самостоятельно выбрать тему для диссертации, но и выдумать всю проблематику,вопросы, которые имело смысл задавать, и критерии, к которым стоило прибегать, отвечая на эти вопросы. Почему социализм не смог выполнить собственных обязательств? Почему социализм во Франции не смог достичь высот социал-демократии Северной Европы? Почему во Франции в 1919 году не случилось ни волнений, ни революции, хотя все ожидали радикальных потрясений? Почему в те годы советский коммунизм казался куда более подходящим наследником французской революции, чем социализм, выросший на республиканской почве? На заднем плане оставались неявные вопросы о триумфе крайне правых. Можно ли было понимать подъем фашизма и национал-социализма просто как провал левого крыла? Так я смотрел на все это в те времена, и только значительно позже эти вопросы вновь обрели для меня актуальность.

Прибыв в Париж, я неожиданно оказался в эпицентре интеллектуального истеблишмента республиканской Франции. Я прекрасно осознавал, что хожу на занятия в то же здание, где в конце XIX века учились Эмиль Дюркгейм и Леон Блюм, а тридцатью годами позже - Жан Поль Сартр и Раймон Арон. Я пребывал в полном блаженстве, находясь среди интеллигентных студентов-единомышленников в кампусе в 5-м округе, где было уютно жить и прекрасно работалось в очень удобной библиотеке - в ней разрешали даже брать книги домой (это редкость для парижских библиотек - и тогдашних, и нынешних).

Хорошо это или плохо, но я начал думать и говорить как нормальян (студент École Normalе). Отчасти это было вопросом формы: перенять позу и усвоить стиль (как академические, так и бытовые), но одновременно это был и процесс осмотической адаптации. «Эколь» была переполнена сверхобразованными молодыми французами с раздутым эго и впалой грудью: многие из них сегодня стали выдающимися профессорами и важными дипломатическими шишками по всему миру. Насыщенная атмосфера теплицы разительно отличалась от Кембриджа, именно здесь я выучился тому способу мышления и аргументации, который использую по сей день. Мои коллеги и современники отличаются отменно жесткой манерой вести дискуссии, хотя иногда они не столь открыты к фактам и материалам, доступным из мирового опыта. Я приобрел положительные черты этого стиля, но без сомнения унаследовал и все его пороки.

Оглядываясь назад, я понимаю, что во многом моя самоидентификация внутри французской интеллектуальной жизни была определена общением с Анни Кригель, крупнейшим специалистом по истории французского коммунизма. Я встретился с ней в Париже просто потому, что она написала целую книгу по моей теме, ее opus magnum: Aux origines du communisme français («Об истоках французского коммунизма»). Она настаивала на историческом понимании коммунизма - как движения, а не абстрактной идеи; и это оказало на меня огромное влияние. Кроме того, Анни была чрезвычайно харизматичной женщиной. Она, в свою очередь, также была заинтригована встречей с англичанином, который говорил на приличном французском и интересовался социализмом, а вовсе не модным тогда коммунизмом.

Социализм в те годы казался совершенно заглохшей веткой истории. Французская социалистическая партия очень плохо показала себя на парламентских выборах 1968 года и прекратила свое существование в 1971-м, после слабых результатов на президентских выборах. Точности ради следует сказать, что партия была своевременно возрождена оппортунистом Франсуа Миттераном, но возрождена формально и механически: под новым названием и полностью лишенная своего старого духа. В начале 1970-х единственной партией левого крыла с долгосрочными перспективами выглядела Коммунистическая партия. На президентских выборах 1969 года коммунисты набрали целых 21% голосов, оставив далеко позади все остальные левые партии.

Тогда казалось, что коммунизм оккупировал центральное место в прошлом, настоящем и будущем французских левых. Во Франции, как и в Италии, не говоря уж о более восточных территориях, коммунизм мог считать себя историческим победителем (да и считал, собственно): социализм, похоже, потерпел поражение везде, не считая крайнего севера Европы. Но меня не интересовали победители. Анни понимала это и считала похвальным качеством для серьезного историка. Так, благодаря ей и ее друзьям - не в последнюю очередь великому Раймону Арону - я нашел свою дорогу для прогулок по французской истории.

Снайдер просит Джадта обсудить европейские политические течения, в контексте которых существовал францзский межвоенный социализм.

Мы уже говорили об эмоциональной и интеллектуальной притягательности марксизма и ленинизма. В конечном итоге Народный фронт - это антифашистское явление. Но чтобы возник антифашизм, прежде должен случиться фашизм: восхождение к власти Муссолини в 1922 году, сходный взлет Гитлера в 1933-м, растущее влияние румынских фашистов в 1930-е, да и во Франции с Британией, разумеется, в гораздо более слабой форме, но наличествовали черты фашистской идеологии.

Так что для начала я спросил бы вас о том, что вы никак не затронули в своей диссертации. Отчего мы столь легко обходимся без фашистских интеллектуалов 1920-х и 1930-х годов?

Когда речь идет о марксистах, можно обсуждать понятия. А у фашистов, по сути, нет концепций. У них есть особые характерные реакции - на войну, депрессию, экономическую отсталость. Но они не начинают с набора идей, которые затем применяются к окружающему миру.

Возможно, дело в том, что их аргументация, как правило, была от противного: против либерализма, против демократии, против марксизма.

Вплоть до конца 1930-х (или даже начала 1940-х), когда они начали вовлекаться в реальную политику (я говорю, например, о принятии законов против евреев), фашистские интеллектуалы не сильно выделялись на общем фоне политических дискуссий. Трудно, скажем, отделить французов Пьера Дриё ла Рошеля или Робера Бразийяка, очевидных фашистов, от редакторов правоцентристской мейнстримной французской прессы, если судить по их взглядам на ключевые проблемы вроде испанской гражданской войны, Народного фронта, Лиги Наций, Муссолини или Америки.

Критика социал-демократии, либерализма или марксистско-большевистской идеологии - все это довольно сложно разграничить. Это во многом так даже в догитлеровской Германии, где очень схожие взгляды на внешнюю политику были у широкого спектра политиков, начиная от, скажем, либерала Густава Штреземана и вплоть до нацистов. А в Румынии люди, которых мы сейчас обозначаем фашистскими интеллектуалами - Мирча Элиаде, Эмиль Чоран, - были не просто мейнстримом, они задавали тон, будучи представителями влиятельной интеллигенции.

Что можно было бы назвать интеллектуальными чертами фашистского мыслителя?

Возьмем случай Робера Бразийяка. Современники считали его глубоко мыслящим представителем крайне правого фланга. Что характерно - он был молод, достиг зрелого возраста в 1930-х годах. Он очень хорошо писал, что вообще свойственно фашистам. Они часто бывали остроумнее и язвительнее, чем тяжеловесно-серьезные левые интеллектуалы. Их отличает эстетическое чутье, которое способствует сочувственной и культурной реакции на современное искусство. Бразийяк, к примеру, был кинокритиком, и очень хорошим. Если непредвзято почитать сегодня его работы, вы заметите, что его критика левых фильмов 1930-х годов, особенно тех, что нынче в моде, была весьма едкой. И наконец, в случае с Бразийяком и многими другими мы имеем дело с осознанным индивидуализмом, вполне естественным для людей правых убеждений, но чужеродно смотрящимся на левом фланге. Интеллектуалы правых взглядов выглядят скорее так, как выглядели критики из газетных отделов культуры 30–40-х годов XIX века; это более узнаваемый и позитивный социальный типаж, чем идеологизированный левый интеллектуал следующих поколений. Люди типа Бразийяка не соотносят себя преимущественно с политикой. Многие правые интеллектуалы - Юнгер, Чоран, Бразийяк - не были партийными. И вместе с тем были значительными фигурами в интеллектуальном мире.

После 1913-го наступает Первая мировая война, принципы национального самоопределения в действии, затем большевистская революция. Насколько неразделимы эти события и факторы?

Когда смотришь из нашего времени, кажется, что уровень насилия во время Первой мировой должен был вызвать гораздо больший эффект, но удивительным образом это не так. Именно кровавую, смертоносную сторону войны больше всего превозносили те, для кого она стала ключевым моментом их юности. Читая Эрнста Юнгера, Дриё ла Рошеля или сердитые отклики на Ремарка, понимаешь, что дух единения в опасной ситуации, прославленный затем задним числом, придает войне особый героический отблеск в глазах многих. Ветераны разделились на тех, кто до конца жизни бережно хранил воспоминания о суровых окопных буднях, и тех, кто, напротив, навсегда отстранился от национальномилитаристской политики в любой форме. Последние, вероятно, были в абсолютном большинстве, особенно во Франции и Британии, но определенно не в интеллектуальных кругах.

Большевистская революция случилась в конце 1917-го, то есть еще до завершения войны. Это значит, что уже тогда возникла смутная угроза последующих волнений, революции в Европе, облегченной и подготовленной военной дестабилизацией и несправедливыми мирными соглашениями (реальными или воспринятыми как таковые). Пример многих стран - начиная с Италии - демонстрирует нам, что если бы не угроза коммунистической революции, у фашистов было бы гораздо меньше шансов стать гарантами сохранения традиционного уклада. В действительности фашисты, по крайней мере в Италии, сами не вполне понимали - радикалы они или консерваторы. И сдвиг вправо произошел в значительной мере из-за того, что фашисты правого фланга преуспели в представлении фашизма как адекватного ответа коммунистической угрозе. В отсутствие призрака левацкой революции могли бы возобладать и левые фашисты. Однако вместо этого они попали под чистки Муссолини, а десять лет спустя и Гитлера. И наоборот, относительная слабость леворадикальных движений в послевоенных Британии, Франции и Бельгии не позволила правому крылу с успехом использовать призрак коммунизма в течение следующего десятилетия. Даже сам Уинстон Черчилль подвергался насмешкам за свою одержимость красной угрозой и большевиками.

Многие фашисты восторгались Лениным, революцией большевиков и советским государством и рассматривали однопартийное правление как эталон.

Как ни странно, большевистская революция и возникновение Советского Союза породили для левых на Западе больше проблем, чем для правых. В первые послевоенные годы в Западной Европе очень мало знали о Ленине и его революции. Соответственно, было очень много абстрактных интерпретаций событий в России в зависимости от местного контекста: они воспринимались как революция синдикалистов, как анархистская революция, как марксистский социализм, адаптированный под российские обстоятельства, как временная диктатура и т. д. Левых заботило, что революция в отсталой аграрной стране не отвечала прогнозам Маркса и, следовательно, могла вызвать непредусмотренные последствия и даже привести к тирании. Что касается фашистов, то волюнтаризм и высокомерное желание Ленина форсировать ход истории (то, что более всего тревожило классических марксистов) как раз были им очень по душе. Советское государство управлялось сверху, делало ставку на насилие и решительность: в те годы именно к этому стремились будущие фашисты, именно этого им не хватало в политической культуре их собственных обществ. Советский пример подтверждал, что партия может сделать революцию, захватить государство и при необходимости править силовыми методами.

В те ранние годы у русской революции была эффективная, даже прекрасная пропаганда. Со временем у большевиков развился определенный талант к использованию публичных пространств.

Я бы пошел еще дальше. Фасады фашизма и коммунизма часто были разительно схожи. Некоторые проекты Муссолини по перестройке Рима, например, пугающе напоминают Московский университет. Если ничего не знать об истории Народного дома Николае Чаушеску, как определить, образцом какой архитектуры он является - фашистской или коммунистической? Обоим режимам был присущ (на первый взгляд парадоксальным образом) консерватизм в высоком искусстве, сменивший первоначальный энтузиазм революционных лет. И коммунисты, и фашисты с крайним подозрением относились к новаторству в музыке, живописи, литературе, театре и танце. К 1930-м годам эстетический радикализм был столь же не ко двору в Москве, как и в Риме или в Берлине.

В 1933-м Гитлер приходит к власти, и вскоре после этого, уже в 1936-м, становится ясно, что нацистская Германия будет одним из сильных игроков правого фланга среди европейских государств. Как на это реагируют фашисты в других странах?

Как правило, они вновь подчеркивают свою связь с итальянским фашизмом. Итальянский фашизм, без откровенных расистских коннотаций и не несущий (для большинства стран Европы) особой угрозы, становится респектабельным, на мировом уровне, воплощением политики, которую им бы хотелось реализовывать у себя дома. Так было в Англии, где Освальд Мосли преклонялся перед Муссолини. Многие из французских правых ездили в Италию, читали по-итальянски и были не понаслышке знакомы с итальянской жизнью. Италия даже сыграла определенную роль в защите Австрии от нацистской Германии между 1933 и 1936 годами.

В то же время в эти годы многие вполне свободно выражали свое восхищение Гитлером. Жена Мосли и его невестка ездили в Германию, где встречались с Гитлером и с восторгом говорили о его силе, целеустремленности и оригинальности. Французы тоже ездили в Германию, хотя меньше: французский фашизм складывался по националистической модели, а французский национализм в те годы по определению был антигерманским (как, впрочем, и антибританским).

Румынские фашисты не проявляли большой заинтересованности в Германии, по крайней мере вплоть до войны. Они воспринимали свою культуру как продолжение латинской, и гораздо ближе им была испанская гражданская война, в которой они видели культурное противостояние 1930-х. В целом румынские фашисты не стремились аффилироваться с Гитлером, и не столько по причине политических расхождений, сколько в силу антигерманских настроений, типичных для большинства румын после Первой мировой (хотя по окончании войны Румыния и получила свою территориальную контрибуцию, будучи союзником Антанты). Румыния приобрела огромную территорию, в первую очередь за счет Венгрии, но лишь благодаря союзу с Францией и Британией. Поскольку Гитлер был настроен отменить послевоенный порядок, базирующийся на этих мирных договоренностях, у Румынии были все причины вести себя сдержанно. Как только Гитлер продемонстрировал, начиная с 1938-го, что может двигать границы внутри Европы, румынам ничего не оставалось, как договариваться. В самом деле, у них не было иного выбора, после того как Гитлер организовал передачу части румынских территорий обратно Венгрии.

Иногда (скорее в порядке исключения) германский характер немецкого национал-социализма обнаруживал свою притягательность. Можно вспомнить Леона Дегреля, бельгийского фашистского лидера. Дегрель, хотя и говорил по-французски, был представителем бельгийского ревизионизма, более распространенного в фламандских районах страны. Ревизионисты справедливо полагали Германию большим союзником, чем французов, голландцев или англичан, придерживавшихся статуса-кво. Бельгийские ревизионисты в первую очередь были озабочены незначительным территориальным переделом, а также признанием прав фламандского языка. На все это немцы предусмотрительно дали добро в 1940-м, как только оккупировали Бельгию. Однако выдающимся примером прогерманского фашизма была партия Квислинга в Норвегии. Эти норвежцы считали свою нацию расширением немецкой сущности, самой немецкости, а свою страну - частью великого нордического пространства, внутри которого в рамках нацистских амбиций им тоже могла достаться какая-то роль. Однако вплоть до самой войны они не имели никакого политического веса.

Но привлекательность германского националсоциализма распространялась и шире, на всю Европу. У немцев имелся сценарий, которого не было у итальянцев: постдемократическая сильная Европа, в рамках которой западным странам неплохо живется, но во главе этого объединения - Германия. Многих интеллектуалов Запада привлекала эта идея, некоторые в нее даже глубоко уверовали. Европейская идея, как бы мы ни хотели это забыть, была тогда правой идеей. Конечно, она была противовесом большевизму, но и американизации тоже, это было противопоставлением индустриальной Америке с ее «материальными ценностями» и безжалостным финансовым капитализмом (которым заправляют якобы евреи). Новая Европа с плановой экономикой стала бы силой, хотя в реальности она могла бы стать сильной, только переступив через ничего не значащие национальные границы.

Все это было весьма привлекательным для молодых, ориентированных больше на экономику фашистских интеллектуалов, многие из которых вскоре окажутся управленцами оккупированных территорий. После 1940-го, после падения Польши, Норвегии и особенно Франции, германская модель казалась невероятно привлекательной. Но этому следует противопоставить «еврейский вопрос». Именно во время войны расовая проблема встала в полной мере, и многие интеллектуалы-фашисты, особенно во Франции и Англии, не смогли перейти эту черту. Одно дело бесконечно высказываться о прелестях культурного антисемитизма, и совсем иное - поддерживать массовое уничтожение целых наций.

Приход Гитлера к власти повлек за собой, спустя всего год, полную переориентацию советской внешней политики (в той степени, в которой ее выражал Коммунистический интернационал). Советы выдвинули лозунг антифашизма. Коммунисты перестали видеть врагов в тех, кто правее. В 1934 году во Франции они вошли в предвыборный блок с социалистами и выиграли выборы в качестве Народного фронта. Значимость французской компартии выросла, став больше, чем ее реальный вес. Немецкая KPD прекратила свое существование…

…А большинство прочих европейских компартий ничего не значили. Единственной крупной фигурой была Французская коммунистическая партия (PCF). К 1934 году Сталин понял, что это единственный рычаг в стане западных демократий, который он себе оставил. PCF неожиданно превратилась из небольшого, хотя и шумного игрока французского левого фланга в важный мирового уровня инструмент политического влияния.

PCF была той еще конторкой. Корни ее - в старой и исконно сильной левой традиции. Важно понимать, что Франция - единственная страна, где открытая демократическая политическая система сочетается с сильным левым революционным движением. Так что партия PCF с самого начала, с 1920 года, была многочисленной. Затем по всей Европе социалистам пришлось выбирать между коммунистами и социал-демократами под влиянием большевистской революции, и много где социал-демократы одержали верх. Но не во Франции. Там коммунисты оставались на коне до середины 1920-х. Позже партия начала неуклонно сокращаться: этому способствовала навязанная Москвой тактика, внутренние разногласия, неумение сформулировать рациональные аргументы для электората. К выборам 1928 года парламентская фракция PCF была очень невелика, а после выборов 1932-го стала совсем карликовой. Сталин сам был потрясен исчезновением коммунизма с французской политической сцены. К тому моменту во Франции оставалось только превосходство коммунистов в профсоюзах и в муниципалитетах парижского «красного пояса». Однако в какой-то мере и этого хватало: в стране, где столица значит очень много, где нет телевидения, а есть радио и газеты, постоянное мелькание коммунистов на забастовках, диспутах и улицах радикальных пригородов Парижа делало свое дело - давало партии гораздо большую узнаваемость, нежели та, на которую можно было претендовать при такой численности.

Сталину повезло - PCF была крайне податлива. Морис Торез, послушная марионетка, встал во главе партии в 1930-м, и компартия, еще вчера бывшая маргинальной, вдруг обрела мировую значимость всего за несколько лет. Когда Сталин переключился на стратегию Народного фронта, коммунистам более не приходилось объявлять социалистов, «социальных фашистов», главной угрозой рабочему классу.

Напротив, теперь для защиты республики от фашизма стал возможен союз с социалистами Блюма. Это могло в значительной степени быть политической уловкой СССР в целях обороны от нацизма, но в таком случае это была довольно удобная уловка. Давняя готовность французских левых к объединению против правых идеально совпала с новым курсом коммунистической внешней политики на блокировку с СССР против мирового правого крыла. Коммунисты, разумеется, не вошли в правительство, сформированное на базе объединенного предвыборного фронта весной 1936-го, но они воспринимались правыми как наиболее сильная и опасная составляющая в коалиции Народного фронта (и в этом они были не столь уж далеки от истины).

Сталинское видение интересов СССР изменилось и стало созвучным интересам французского государства. И внезапно на смену постоянным репликам Тореза о необходимости отдать Эльзас и Лотарингию Германии (в соответствии с прежней линией Советов) приходит другая концепция - теперь Германия могла стать главным врагом.

Даже более того. Страны, которые в некотором роде подвели Францию, отказавшись от идеи единого «противогерманского» фронта, превратились в страны, которые подводят Советский Союз, не гарантируя свободный проход Красной армии в случае войны. Польша подписала договор о ненападении в январе 1934-го, и все понимали, что Польша никогда добровольно не допустит советские войска на свою территорию. Так что интересы СССР и Франции каким-то образом переплелись, и довольно большое число французов готово было этому верить. Это напоминало и о франко-русском альянсе, который продлился с 1890-х годов до конца Первой мировой и совпал с последним периодом в истории Франции, когда она была сильна на международной арене.

Следует также принимать во внимание особое отношение французов к Советскому Союзу, потому что, размышляя о Москве, они всегда в каком-то смысле имеют в виду Париж. Вопрос сталинизма во Франции в первую очередь исторический парадокс: является ли русская революция законной наследницей французской? И если так, не следует ли ее защищать от любой внешней угрозы? Призрак Великой французской революции присутствовал все время, мешая толком разглядеть, что же там происходит в Москве. Поэтому многие французские интеллектуалы, отнюдь не поголовно коммунисты, видели в показательных процессах, начавшихся в 1936-м, революционный террор Робеспьера, а не тоталитарные массовые чистки.

Советский террор был индивидуалистичным. И так же отдельные личности на показательных процессах индивидуально каялись в невероятных преступлениях, но они это делали как индивидуумы. Нам сейчас известно, что в период 1937–1938 годов было расстреляно около 700 000 человек, но в основном их арестовывали под покровом ночи, поодиночке. И это не давало возможности ни им самим, ни их семьям понять происходящее. И эта ужасающая серость, эти неопределенность и неизвестность остаются частью ландшафта советской памяти вплоть до сегодняшнего дня.

Поэтому я считаю, что, когда мы думаем об Оруэлле просто как о человеке с открытыми глазами, мы видим не всю картину. Как и Кестлер, Оруэлл обладал хорошим воображением, что позволяло ему прозревать заговоры и прочую конспирацию - как бы ни были они абсурдны - за кулисами происходящего, а затем объявлять их реальностью, тем самым делая их реальными для нас.

Я думаю, это ключевой момент. Те, кто правильно воспринимал XX век, либо предвосхищая его, как Кафка, либо, как современники-наблюдатели, должны были иметь богатое воображение: для мира, которому еще не было прецедентов в истории. Им пришлось предположить, что эта беспрецедентная и с виду абсурдная ситуация и была реальностью, вместо того чтобы вместе со всеми остальными счесть ее невообразимым гротеском. Для современников было невероятно сложно научиться размышлять о XX столетии в этом ключе. По тем же причинам многие убеждают себя, что холокоста не было, просто потому что он не имел смысла. Не для евреев - это как раз очевидно. Но и для немцев в нем тоже не было смысла. Нацистам, раз они хотели выигрывать свои войны, разумеется, следовало использовать евреев, а не уничтожать их, тратя на это огромные ресурсы.

Оказалось, что прикладывать к человеческому поведению рациональный моральный и политический расчет, самоочевидный для людей XIX столетия, просто невозможно в столетии XX - этот принцип больше не работает.

Перевод Николай Охотин

История 20 века была насыщена событиями самого разного характера - были в ней и великие открытия, и великие катастрофы. Государства создавались и разрушались, а революции и гражданские войны вынуждали людей оставлять родные места, чтобы отправиться в чужие края, но спасти при этом жизнь. В искусстве двадцатый век тоже оставил неизгладимый след, полностью его обновив и создав совершенно новые направления и школы. Были великие достижения и в науке.

Всемирная история 20 века

XX век начался для Европы с событий весьма печальных - случилась русско-японская война, а в России в 1905 году случилась первая, хоть и окончившаяся провалом, революция. Это была первая в истории 20 века война, в ходе которой применялось такое оружие, как миноносцы, броненосцы и тяжелая дальнобойная артиллерия.

Эту войну Российская империя проиграла и понесла колоссальные человеческие, финансовые и территориальные потери. Однако на вступление в мирные переговоры русское правительство решилось только когда из казны на войну было потрачено более двух миллиардов рублей золотом - сумма и сегодня фантастическая, а в те времена просто немыслимая.

В контексте всеобщей истории эта война была всего лишь очередным столкновением колониальных держав в борьбе за территорию ослабевшего соседа, а роль жертвы выпала слабеющей Китайской империи.

Русская революция и ее последствия

Одни из наиболее значимых событий 20 века, безусловно, была Февральская и Октябрьская революция. Падение монархии в России вызвало целую череду неожиданных и невероятно мощных событий. За ликвидацией империи последовало поражение России в Первой мировой войне, отделение от нее таких стран, как Польша, Финляндия, Украина и стран Кавказа.

Для Европы революция и последовавшая за ней Гражданская война тоже не прошли бесследно. Прекратили свое существование также Османская империя, ликвидированная в 1922 году, Германская империя в 1918. Австро-Венгерская империя просуществовала до 1918 года и распалась на несколько независимых государств.

Однако и внутри России спокойствие после революции наступило не сразу. Гражданская война продолжалась до 1922 года и закончилась созданием СССР, распад которого в 1991 году станет еще одним важным событием.

Первая мировая война

Эта война стала первой так называемой окопной войной, в которой огромное количество времени уходило не столько на продвижение войск вперед и захват городов, сколько на бессмысленное ожидание в окопах.

Кроме того, в массовом порядке применялась артиллерия, впервые было применено химическое оружие и придуманы противогазы. Другой важной особенностью стало использование боевой авиации, формирование которой происходило фактически во время боевых действий, хотя школы авиаторов были созданы за несколько лет до ее начала. Вместе с авиацией создавались и силы, которые должны были с ней бороться. Так появились войска противовоздушной обороны.

Развитие информационных и коммуникационных технологий также нашло свое отражение на поле боя. Информация стала передаваться из штаба на фронт в десятки раз быстрее благодаря строительству телеграфных линий.

Но не только на развитии материальной культуры и технологиях сказалась эта ужасная война. Нашлось ей место и в искусстве. Двадцатый век для культуры стал тем переломным моментом, когда многие старые формы были отвергнуты, а им на смену пришли новые.

Искусство и литература

Культура накануне Первой мировой войны переживала небывалый подъем, который вылился в создание самых разных течений как в литературе, так и в живописи, скульптуре и кино.

Пожалуй, самым ярким и одним из наиболее хорошо известных художественных направлений в искусстве был футуризм. Под этим названием принято объединят ряд течений в литературе, живописи, скульптуре и кинематографе, которые возводят свою генеалогию к известному манифесту футуризма, написанному итальянским поэтом Маринетти.

Наибольшее распространение, наряду с Италией, футуризм получил в России, где появились такие литературны сообщества футуристов, как "Гилея" и ОБЭРИУ, крупнейшими представителями которых Были Хлебников, Маяковский, Хармс, Северянин и Заболоцкий.

Что касается изобразительного искусства, то живописный футуризм имел в своем фундаменте фовизм, заимствуя при этом многое также и у популярного тогда кубизма, который появился на свет во Франции в начале века. В 20 веке история искусства и политики связаны неразрывно, ведь многие авангардные писатели, живописцы и кинематографисты составляли собственные планы переустройства общества будущего.

Вторая мировая война

История 20 века не может быть полной без рассказа о самом катастрофичном событии - Второй мировой войне, которая началась года и продлилась до 2 сентября 1945. Все ужасы, сопутствовавшие войне, оставили неизгладимый след в памяти человечества.

Россия в 20 веке, как и другие страны Европы, пережила множество ужасных событий, но ни одно из них не может сравниться по своим последствиям с Великой Отечественной войны, которая была частью Второй мировой. По самым разным данным, количество жертв войны в СССР достигало двадцати миллионов человек. К этому числу относят как военных, так и гражданских жителей страны, а также многочисленных жертв блокады Ленинграда.

Холодная война с былыми союзниками

В боевые действия на фронтах Мировой войны были втянуты шестьдесят два суверенных государства из семидесяти трех существовавших на тот момент. Боевые действия велись в Африке, Европе, на Ближнем Востоке и в Азии, на Кавказе и в Атлантическом океане, а также за Полярным кругом.

Вторая мировая война и холодная война последовали одна за другой. Вчерашние союзники стали сначала соперниками, а позже и врагами. Кризисы и конфликты следовали один за другим на протяжении нескольких десятилетий, пока Советский Союз не прекратил своего существования, тем самым положив конец конкуренции двух систем - капиталистической и социалистической.

Культурная революция в Китае

Если рассказывать историю двадцатого века в терминах государственной истории, то она может звучать как длинный список войн, революций и нескончаемого насилия, применяемого зачастую по отношению к совершенно случайным людям.

К середине шестидесятых годов, когда мир еще не до конца успел осмыслить последствия Октябрьской революции и гражданской войны в России, на другом конце континента развернулась очередная революция, вошедшая в историю под названием Великой пролетарской культурной революции.

Причиной Культурной революции в КНР принято считать внутрипартийный раскол и опасения Мао потерять доминирующее положение внутри партийной иерархии. В результате было принято решение начать активную борьбу с теми представителями партии, которые были сторонниками мелкой собственности и частной инициативы. Все они были обвинены в контрреволюционной пропаганде и либо расстреляны, либо отправлены в тюрьмы. Так начался массовый террор, длившийся более десяти лет, и культ личности Мао Цзэдуна.

Космическая гонка

Освоение космоса было одним из наиболее популярных направлений в двадцатом веке. Хотя сегодня для людей уже стало привычным международное сотрудничество в сфере высоких технологий и освоения космического пространства, в то время космос был ареной напряженного противостояния и жесточайшей конкуренции.

Первым рубежом, за который бились две сверхдержавы, была околоземная орбита. И США, и СССР имели к началу пятидесятых годов образцы ракетной техники, которые послужили прототипами для ракет-носителей более позднего времени.

Несмотря на всю скорость, с которой работали первыми груз на орбиту вывели советские ракетчики, и 4 октября 1957 года на орбите Земли оказался первый созданный человеком спутник, который совершил вокруг планеты 1440 витков, а затем сгорел в плотных слоях атмосферы.

Также советские инженеры первыми запустили на орбиту первое живое существо - собаку, а позже и человека. В апреле 1961 года с космодрома Байконур стартовала ракета, в грузовом отсеке которой находился космический корабль Восток-1, в котором был Юрий Гагарин. Мероприятие по выводу первого человека в космос было рискованным.

В условиях гонки освоение космоса могло стоить космонавту жизни, так как спеша опередить американцев, русские инженеры приняли ряд довольно рискованных с технической точки зрения решений. Однако и взлет и посадка оказались успешными. Так СССР выиграл очередной этап соревнования, получившего название Космическая гонка.

Полеты к Луне

Проиграв первые несколько этапов в освоении космоса, американские политики и ученые приняли решение поставить перед собой более амбициозную и трудную задачу, на которую Советскому Союзу могло попросту не хватить ресурсов и технических наработок.

Следующим рубежом, который нужно было взять, стал полет к Луне - естественному спутнику Земли. Проект, получивший название "Аполлон", был инициирован в 1961 году и ставил своей целью осуществление пилотируемой экспедиции на Луну и высадку на ее поверхность человека.

Какой бы амбициозной эта задача ни казалась к моменту начала проекта, но она была решена в 1969 году с высадкой Нила Армстронга и Базза Олдрина. В общей сложности в рамках программы были совершены шесть пилотируемых полетов к земному спутнику.

Поражение социалистического лагеря

Холодная война, как известно, закончилась поражением социалистических стран не только в гонке вооружений, но и в экономическом соревновании. Среди большинства ведущих экономистов существует консенсус о том, что основными причинами распада СССР и всего соцлагеря были экономические.

Несмотря на то что на территории некоторых стран распространен ресентимент относительно событий конца восьмидесятых, начала девяностых годов, для большинства стран Восточной и Центральной Европы освобождение от Советского доминирования оказалось крайне благоприятным.

В списке самых важных событий 20 века неизменно содержится строчка с упоминанием падения Берлинской стены, служившей физическим символом разделения мира на два враждебных лагеря. Датой крушения этого символа тоталитаризма считается 9 ноября 1989 года.

Технический прогресс в XX веке

Двадцатый век был богат изобретениями, никогда прежде технический прогресс не шел с такой скоростью. Сотни очень значимых изобретений и открытий были сделаны за сто лет, но некоторые из них достойны особого упоминания в силу их чрезвычайной важности для развития человеческой цивилизации.

К изобретениям, без которых немыслима современная жизнь, безусловно, относится самолет. Несмотря на то что люди мечтают о полете на протяжении многих тысячелетий, осуществить первый в истории человечества полет удалось лишь в 1903 году. Это фантастическое по своим последствиям достижение принадлежит братьям Уилбуру и Орвилу Райтам.

Другим важным изобретением, имеющим отношение к авиации, стал ранцевый парашют, сконструированный петербургским инженером Глебом Котельниковым. Именно Котельников получил патент на свое изобретение в 1912. Также в 1910 году был сконструирован первый гидросамолет.

Но, пожалуй, самым страшным изобретением двадцатого века была ядерная бомба, однократное использование которой повергло человечество в ужас, не прошедший и по сей день.

Медицина в XX веке

Одним из главных изобретений 20 века считается также технология искусственного производства пенициллина, благодаря которой человечество получило возможность избавиться от множества инфекционных заболеваний. Ученым, открывшим бактерицидные свойства грибка, был Александр Флеминг.

Все достижения медицины в двадцатом веке неразрывно были связаны с развитием таких областей знания, как физика и химия. Ведь без достижений фундаментальной физики, химии или биологии невозможно было бы изобретение рентгеновского аппарата, химиотерапии, лучевой и витаминной терапии.

В XXl веке медицина еще более плотно связана с высокотехнологичными отраслями науки и промышленности, что открывает поистине завораживающие перспективы в борьбе с такими болезнями, как рак, ВИЧ и многими другими трудноизлечимыми заболеваниями. Стоит отметить, что открытие спирали ДНК и ее последующая расшифровка также позволяют надеяться на возможность излечивания наследуемых заболеваний.

После СССР

Россия в 20 веке пережила много катастроф, среди которых были войны, в том числе и гражданские, распад страны и революции. В конце века случилась очередное крайне важное событие - Советский Союз прекратил свое существование, а на его месте образовались суверенные государства, некоторые из которых погрузились в гражданскую войну или в войну с соседями, а некоторые, как страны Балтии, довольно быстро вступили в Европейский союз и начали строительство эффективного демократического государства.

Игорь Николаевич Сухих (род. в 1952 г.) - критик, литературовед, доктор филологических наук, профессор СПбГУ. Автор книг: “Проблемы поэтики Чехова” (Л., 1987; 2-е изд. - СПб., 2007), “Сергей Довлатов: время, место, судьба” (СПб., 1996; 2-е изд. - СПб., 2006), “Книги ХХ века: Русский канон” (М., 2001), “Двадцать книг ХХ века” (СПб., 2004). Лауреат премии журнала “Звезда” (1998) и Гоголевской премии (2005). Живет в С.-Петербурге.

Публиковавшийся в журнале “Звезда” в 2005-2007 гг. учебник “Литература XIX век” Министерством образования и науки РФ допущен к преподаванию в 10 классе.

Игорь Сухих

Русская литература. ХХ век

Двадцатый век: от России до России

Календарь и история: короткий ХХ век

Прежде всего договоримсяо различии между календарным и историческим понятиями века. Календарные века (столетия) равны между собой, исторические века (эпохи ) определяются переломными событиями и могут быть короче или длиннее века календарного.

Начало ХIХ века в России почти совпало с календарем: с восшествием на престол Александра I (1801) началась новая эпоха. Европейские историки начинают свой век десятилетием раньше, с Великой французской революции (1789-1794).

Календарную границу ХХ века заметили и отметили. В начале 1901 года
М. Горький пишет знакомому: “Новый век я встретил превосходно, в большой компании живых духом, здоровых телом, бодро настроенных людей. Они - верная порука за то, что новый век воистину будет веком духовного обновления. Вера - вот могучая сила, а они веруют и в незыблемость идеала, и в свои силы твердо идти к нему. Все они погибнут в дороге, едва ли кому из них улыбнется счастье, многие испытают великие мучения, - множество погибнет людей, но еще больше родит их земля, и - в конце концов - одолеет красота, справедливость, победят лучшие стремления человека” (К. П. Пятницкому, 22 или 23 января 1901 г.).

Люди девятнадцатого столетия.

Как они спешили расстаться со своим веком!

Как потом жалели об этом…

Однако исторический XIX век окончился почти на полтора десятка лет позже календарного. Границей между эпохами, началом “Настоящего Двадцатого Века”, о котором писала А. А. Ахматова, стала, как мы помним, Первая мировая война (1914).

Последний исторический рубеж (рубец) образовался совсем недавно, на наших глазах. Его определили такие события, как разрушение Берлинской стены и воссоединение Германии, исчезновение Советского Союза, окончание холодной войны и возникновение нового мирового порядка.

Таким образом, на фоне длинного XIX века историки говорят о коротком XX веке . Его календарь составил всего три четверти столетия (1914-1991).
В русской истории в три четверти столетия поместились две мировые войны и война гражданская, три (или четыре) революции, коллективизация и модернизация, “Архипелаг ГУЛАГ” и полеты в космос.

На рубеже 1980-1990-х годов мировые конфликты и угрозы, определившие атмосферу ХХ века, казалось, исчезли. Популярной в это время сделалась формула “конец истории ”. Многие философы и социологи утверждали: завершилась трагическая, полная конфликтов, история ХХ века, начинается долгий период мирного, эволюционного развития, которое трудно назвать историческим в привычном смысле. “История прекратила течение свое”, - как будто пародировал подобные теории столетием раньше М. Е. Салтыков-Щедрин.

Но история быстро отомстила благодушным историкам. “Конец истории” продлился всего десятилетие. 11 сентября 2001 года весь мир в ужасе смотрел на одну и ту же телевизионную картинку: захваченные террористами самолеты врезались в небоскребы Всемирного торгового центра, одного из символов могущества США. Эти события заставили говорить о начале “настоящего ХХI века”, который будет определять конфликт цивилизаций . Началась новая эпоха, история снова двинулась в неведомое будущее, возникли новые конфронтации и проблемы, свидетелями или участниками которых окажутся люди ХХI века.

Короткий ХХ век после десятилетия промежутка вдруг стал не только календарным, но и историческим прошлым. Появилась возможность посмотреть на него как на завершенную эпоху.

Россия: последние годы императорской власти

Естьдва непримиримых взгляда на последние десятилетия императорской России “В стране все шло хорошо и правильно, она быстро двигалась по европейскому, буржуазному пути, и лишь случайные обстоятельства и большевистский переворот помешали этому эволюционному развитию”, - считают одни историки.

“Нет, революция была неизбежна, ее истоки лежат в незавершенной реформе 1861 года и даже глубже - в петровских преобразованиях, расколовших страну на два непримиримых культурных класса”, - говорят другие.

Иронически воспроизводит спор “кто первый начал” А. И. Солженицын:

“Как две обезумевших лошади в общей упряжи, но лишенные управления, одна дергая направо, другая налево, чураясь и сатанея друг от друга и от телеги, непременно разнесут ее, перевернут, свалят с откоса и себя погубят - так российская власть и российское общество, с тех пор как меж ними поселилось и все разрасталось роковое недоверие, озлобление, ненависть, - разгоняли и несли Россию в бездну. И перехватить их, остановить - казалось, не было удальца.

И кто теперь объяснит: где ж это началось? кто начал? В непрерывном потоке истории всегда будет неправ тот, кто разрежет его в одном поперечном сечении и скажет: вот здесь! все началось - отсюда!

Эта непримиримая рознь между властью и обществом - разве она началась с реакции Александра III? Уж тогда не верней ли - с убийства Александра II? Но и то было седьмое покушение, а первым - каракозовский выстрел.

Никак не признать нам начало той розни - позднее декабристов.

А не на той ли розни уже погиб и Павел?

Есть любители уводить этот разрыв к первым немецким переодеваниям Петра - и у них большая правота. Тогда и к соборам Никона” (“Красное колесо”, узел второй, “Октябрь шестнадцатого”, глава седьмая, “Кадетские истоки”).

Если верить русской литературе, вторая точка зрения выглядит более обоснованной. Революцию ожидали, предвидели, боялись, о ней предупреждали много лет, но она все равно приближалась с угрожающей скоростью.

Царствование последнего русского императора Николая II (1894-1917) было наполнено многочисленными предзнаменованиями и катастрофическим событиями. Неожиданно вступив на престол в 26 лет (полный сил отец, Александр III, умер внезапно, хотя мог “подмораживать Россию” еще несколько десятилетий), Николай по своему характеру и воспитанию оказался мало подготовлен к управлению страной в переломную эпоху.

Он унаследовал от отца идею твердой самодержавной власти, абсолютной монархии. “Хозяин земли русской”, - отвечает он на вопрос о роде занятий во время всероссийской переписи населения (1897). “Бессмысленными мечтаниями” называет он в одной из речей (1895) надежды на участие в управлении страной выросшего после крестьянских реформ общества (это была многозначительная оговорка, в тексте речи стояло: “беспочвенные мечтания”).

Но по своему характеру и воспитанию Николай мало отвечал взятой на себя роли. С. Ю. Витте, один из самых полезных (и нелюбимых царем) деятелей николаевской эпохи, бывший и министром финансов, и председателем Кабинета министров, снисходительно утверждал, что император обладал “средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства”. Похожее впечатление сложилось и у лишь мельком увидевшего царя его простого подданного, но великого писателя. “По какому-то поводу зашел разговор о Николае II. Антон Павлович <Чехов> сказал: └Про него неверно говорят, что он больной, глупый, злой. Он - просто обыкновенный гвардейский офицер. Я его видел в Крыму. У него здоровый вид, он только немного бледен“” (С. Л. Толстой. “Очерки былого”).

“Закон самодержавия таков: / Чем царь добрей, тем больше льется крови./ А всех добрей был Николай Второй”, - горько иронизировал поэт М. А. Волошин уже после гибели императора (“Россия”, 1924). Неполадки в хозяйстве гвардейского офицера начались сразу же, а через несколько лет хозяйство и вовсе пошло вразнос.

Начало нового царствования ознаменовала Ходынка . Во время коронации в Москве (1896) по недосмотру полиции на Ходынском поле во время раздачи дешевых царских подарков было затоптано, задушено, изувечено около трех тысяч человек. Император узнал об этом, но торжественный обед и вечерний бал не были отменены. (“Одна капля царской крови стоит дороже, нежели миллионы трупов холопов”, - через несколько лет запишет в дневнике верная жена, императрица Александра Федоровна.)

Следующим символическим образом царствования стало Кровавое воскресенье . 9 января 1905 года мирная демонстрация петербургских рабочих отправились к Зимнему дворцу с петицией царю-батюшке, но была расстреляна (погибло несколько сотен человек). Император отметил в дневнике: “Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых”. Кто отдал приказ, согласно которому войска “должны были стрелять”, так и осталось неясным. Но имя российского самодержца было связано и с этой трагедией.

Для отвлечения внимания от внутренних проблем была затеяна “маленькая победоносная война” с Японией (1904-1905). Однако, несмотря на героизм простых солдат и офицеров (от этой кампании остались песня о гордом “Варяге” и вальс “На сопках Маньчжурии”), она завершилась унизительным поражением огромной империи, потерей флота и южной части Сахалина (корни “территориального вопроса”, который и сегодня не могут решить Россия и Япония, уходят в самое начало ХХ века).

17 октября 1905 года под давлением обстоятельств царь вынужден был подписать манифест, даровавший русскому обществу “незыблемые основы гражданской свободы”. В России появилось представительное учреждение (Государственная дума), была отменена цензура. Страна двинулась по пути конституционной монархии. Однако это уже не остановило первую русскую революцию, которая бушевала в империи около двух лет (1905-1907).

После ее подавления-затухания Николай II снова пытался править самодержавно. Два первых состава Государственной думы были распущены, наиболее активные и талантливые государственные деятели (причем сторонники монархии) отстранялись от власти, а на смену им приходили люди неумелые, но послушные. Царь и правительство все больше теряли опору в обществе. “Можно спросить, есть ли у правительства друзья? И ответить совершенно уверенно: нет. Какие же могут быть друзья у дураков и олухов, у грабителей и воров”, -
с глубокой болью записывает в дневнике А. С. Суворин, консерватор, крупный издатель, многолетний собеседник Чехова (14 ноября 1904).

1 сентября 1911 года в киевском театре, в антракте представления, на котором присутствовал и царь, был смертельно ранен П. А. Столыпин, один из самых полезных государственных деятелей николаевской эпохи. С его именем многие писатели и историки связывают возможность иного, эволюционного, а не революционного развития России. Столыпину принадлежат знаменитые слова, произнесенные в Государственной думе 10 мая 1907 года в споре с либеральными депутатами: “Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия” (они будут написаны на памятнике в Киеве, который установят в 1913-м и разрушат в 1917 году). Однако в российской власти и обществе оставалось все меньше людей, которые могли и хотели противостоять великим потрясениям. И страна не сумела отстраниться от великих потрясений в Европе.

Мировая война: крушение империи

15 июня 1914 года в Сараево сербским студентом-террористом были убиты наследник австро-венгерского престола и его жена. С этих выстрелов начиналась четырехлетняя мировая война, в которой погибнут миллионы (современники еще не знают, что она - первая и не самая кровавая). 19 июля (1 августа) 1914 года Германия объявляет войну России. Империя вместе со многими европейскими странами втягивается в совершенно ненужную ей и бессмысленную мировую бойню.

Немцы “начали первыми”. Война на какое-то время вызывает всеобщее воодушевление и иллюзию единства самодержца и подданных, государства и общества. Государственная дума почти в полном составе (кроме социал-демократов) голосует за военные кредиты. Забастовки рабочих прекращаются. Земские органы помогают в мобилизации и медицинском обеспечении армии. Поэты сочиняют патриотически-воодушевляющие стихи, хотя, как и многие интеллигенты, они освобождены от мобилизации (из крупных русских писателей ХХ века в боевых действиях участвовали лишь Н. С. Гумилев и М. М. Зощенко). Даже Игорь Северянин, забывает об “ананасах в шампанском” и пишет “Поэзу возмущения”, в которой клянется именами Гете и Шиллера и угрожает германскому императору Вильгельму возмездием, в сущности - революцией:

Предатель! мародер! воитель бесшабашный!

Род Гогенцоллернов навек с тобой умрет…

Возмездия тебе - торжественный и страшный

Народный эшафот!

(“Поэза возмущения”, август 1914 )

Однако такие настроения продержались недолго. Уже в начале войны русская армия потерпела страшное поражение на территории Восточной Пруссии (нынешняя Калининградская область). На фронте не хватало снарядов и патронов. Тысячи беженцев заполнили центральные районы страны. Обнаружилось, что Россия (как и другие европейские страны) не готова к продолжительной войне и, самое главное, не понимает ее цели и смысла.

Иллюзия национального единения (образцом здесь была Отечественная война 1812 года) быстро исчезает. Эта война еще в большей степени, чем революция 1905 года, раскалывает, дробит русское общество. Ненависть меняет адрес, направляется не на внешнего врага, а на врага внутреннего , которого либеральные деятели видят в самодержавии, правительстве, торговцах-спекулянтах, генералы и чиновники - в смутьянах-большевиках и либералах, младшие офицеры - в бездарных генералах, призванные под ружье мужики - в офицерской муштре и требовательности.

На квасной патриотизм Игоря Северянина словно отвечает Владимир Маяковский:

Вам, проживающим за оргией оргию,

имеющим ванную и теплый клозет!

Как вам не стыдно о представленных к Георгию

вычитывать из столбцов газет?!

Знаете ли вы, бездарные, многие,

думающие, нажраться лучше как, -

может быть, сейчас бомбой ноги

выдрало у Петрова поручика?..

Если б он, приведенный на убой,

вдруг увидел, израненный,

как вы измазанной в котлете губой

похотливо напеваете Северянина!

(“Вам!”, 1915 )

Затянувшаяся война вела к главному катастрофическому следствию. Разрушение нравственных норм, крушение гуманизма из отвлеченной теории становится обыденной практикой. Уставшие, отчаявшиеся миллионы простых людей привыкают к тому, что все вопросы решаются насилием, убийством, кровью. Получив в руки оружие, они могли использовать его по собственному усмотрению.

Пытаясь лично повлиять на ход военных действий, император Николай совершает очередную, как считают многие историки, роковую ошибку. В 1915 году он возлагает на себя обязанности Верховного главнокомандующего и отправляется в ставку в Могилев. Теперь все военные неудачи прямо связываются с царем, в то же время в отдалении от Петрограда (город потерял “немецкое” название в патриотическом ажиотаже сразу после начала войны) он все хуже понимает положение, в котором оказалась Россия. Предупреждения о надвигающейся революции Николай называет “вздором” даже за несколько дней до нее.

Когда в феврале 1917 года известие о беспорядках в столице достигает Могилева, императорский поезд отправляется в путь, но застревает недалеко от Пскова на станции Дно: солдаты не пропускают его. 2 марта 1917 года на станцию прибывают два члена Государственной думы (по иронии судьбы - монархисты), и Николай II пишет и передает им текст отречения от престола. Так внезапно и прозаически прекращается правление династии Романовых, трехсотлетие которой праздновали совсем недавно, накануне войны (1913).

“Русь слиняла в два дня. Самое большее - в три. <…> Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска. Что же осталось-то? Странным образом - буквально ничего. Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60-ти, └и такой серьезный“, Новгородской губернии, выразился: └из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть“. Т. е. не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточку за ленточкой. И что ему царь сделал, этому └серьезному мужичку“”, - горько сокрушался философ-консерватор, монархист В. В. Розанов. Однако и он вынужден был произнести слова о “прогнившем насквозь Царстве”. Розанов обвинял в происшедшем прежде всего русскую литературу, которая бесконечно критиковала государство и идеализировала русский народ: “Вот и Достоевский... Вот тебе и Толстой, и Алпатыч, и └Война и мир“” (“Апокалипсис нашего времени”, 1917-1918).

Однако другой писатель, между прочим очень ценивший Розанова, высказывает прямо противоположное мнение. М. М. Пришвин узнает от прислуги писателя А. М. Ремизова, неграмотной белоруски Насти “новость” о гибели России, которую она, видимо, подхватила в уличных разговорах от какого-то “однодумца” Розанова. “...Россия погибает. - Неправда, говорим мы ей, - пока с нами Лев Толстой, Пушкин и Достоевский, Россия не погибнет”. Прислуга с трудом заучивает незнакомые фамилии, называя Толстого “Леу”,
и принимая за него появляющихся в доме поэтов - М. Кузмина, Ф. Сологуба. Через несколько дней история продолжается. “Как-то на улице против нашего дома собрался народ и оратор говорил народу, что Россия погибнет и будет скоро германской колонией. Тогда Настя в своем белом платочке пробилась через толпу к оратору и остановила его, говоря толпе: └Не верьте ему, товарищи, пока с нами Леу Толстой, Пушкин и Достоевский, Россия не погибнет“” (Дневник. 1917, 30 декабря).

Для одних русская литература была причиной гибели России, для других - надеждой на возрождение. Но и в том и в другом случае на Слово возлагалась огромная вина или надежда.

В. В. Набоков, писатель-эмигрант, эстет, сын министра Временного правительства В. Д. Набокова, подарит герою романа “Дар” (1937-1938) полный “безвкусного соблазна” и все-таки соблазнительный каламбур, соединяющий царствование деда и внука, вину и возмездие в истории пореформенной России: “Он живо чувствовал некий государственный обман в действиях └Царя-Освободителя“, которому вся эта история с дарованием свобод очень скоро надоела; царская скука и была главным оттенком реакции. После манифеста стреляли в народ на станции Бездна, - и эпиграмматическую жилку в Федоре Константиновиче щекотал безвкусный соблазн, дальнейшую судьбу правительственной России рассматривать как перегон между станциями Бездна и Дно”.

Историки, уже почти век разбираясь в случившемся, объясняют и недоумевают: “Когда Николай II отправился, наконец, из Могилева в Петроград, он был остановлен на станции Дно. Символичность станционных названий усиливает иррациональный характер происходившего. Историки убедительно доказали, что в России имелись все условия для революции: нежелание продолжать войну, разложение императорского двора, рост пролетариата и его требований, окостеневшие рамки старого режима, мешавшие молодой буржуазии. Никто, однако, не доказал, что самодержавие должно было рухнуть без сопротивления в феврале 1917 г.” (М. Геллер. “История Российской империи”).

В ситуации неопределенности, иррациональности, может быть, стоит прислушаться к простому и мудрому объяснению поэта:

Вселенский опыт говорит,

что погибают царства

не оттого, что тяжек быт

или страшны мытарства.

А погибают оттого

(и тем больней, чем дольше),

что люди царства своего

не уважают больше.

(Б. Ш. Окуджава, 1968 )

Тысячелетнее “царство-государство” (если отсчитывать время с Древней Руси) и трехсотлетняя династия в начале “Настоящего Двадцатого Века” окончательно потеряли уважение своих подданных. Поэтому они должны были погибнуть. Не в феврале, так в марте или апреле. Однако совсем скоро обнаружилось, что это не принесло людям ожидаемого счастья.

1917: клячу истории загоним

Карл Маркс считал революции локомотивами истории . В 1917 году Россия стремительно сменила целых два локомотива. “Вселенский опыт”, однако, говорит, что эти паровозы не всегда везут в нужном направлении. Дно оказалась концом одного и началом нового отрезка исторического пути. “Когда мы, наконец, достигли дна, снизу постучали”, - словно по этому поводу горько пошутил польский афорист С. Е. Лец. Конечная станция революционного локомотива весной 1917-го мало кому была видна.

События февраля-марта были буржуазно-демократической революцией . После отречения от престола Николая и отказа от вступления на престол его брата Россия стала республикой, едва ли не самой свободной страной в мире. Революция произошла не только мгновенно, но и практически бескровно. Ее приветствовали и принимали едва ли не все общественные группы и слои - рабочие, военные, интеллигенты.

Герой романа Ю. В. Трифонова “Старик” (1978), одного из лучших произведений, посвященных советской истории, встречает весну 1917 года гимназистом: “А первые дни - март, пьяная весна, тысячные толпы на мокрых, в раскисшем снегу петроградских проспектах, блуждание от зари до зари. <…>
И полная свобода от всего, от всех! В школу можно не ходить, там сплошные митинги, выборы, обсуждение └школьной конституции“, Николай Аполлонович вместо лекции о великих реформах рассказывает о французской революции, и в конце урока мы разучиваем └Марсельезу“ на французском языке, и у Николая Аполлоновича на глазах слезы”.

Далее в романе рассказан эпизод из школьной жизни. На уроке анатомии должны препарировать крысу. Но учрежденный после революции ученический совет устраивает собрание с обсуждением ее судьбы. На нем одни ученики, забыв о несчастной крысе, рассуждают об исторической целесообразности и Парижской коммуне. Другие яростно отстаивают права обреченной Фени
(у крысы даже есть имя): “Великие цели требуют жертв! Но жертвы на это не согласны! А вы спросите у крысы! А вы пользуетесь немотой; если бы она могла говорить, она бы ответила!” Вопрос решается демократическим голосованием: крыса помилована, “несостоявшуюся жертву науки” выносят во двор и выпускают из клетки. “Немного омрачает настроение финал: наша Феня, оказавшись на воле, сбита с толку, зазевалась, и ее тут же хватает какой-то пробегающий по двору кот…”

В этом нелепом по видимости эпизоде Трифонов тонко демонстрирует иронию истории. Справедливость демократически восторжествовала всеобщим голосованием, но крыса не успела воспользоваться ее результатами и все равно погибла. Идея и реальность, намерения и результаты драматически не совпали. Такой оказалась судьба не только крысы Фени, но и Февральской революции.

После отречения Николая было сформировано Временное правительство, состоящее из крупных промышленников, профессоров, известных земских деятелей. После нескольких перестановок его возглавил А. Ф. Керенский (1881-1970), активный участник революционного движения, адвокат, оратор, производивший на толпу магнетическое действие. Одновременно был создан Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, ведущую роль в котором играли большевики. В стране установилось опасное двоевластие, хотя основная тяжесть управления страной лежала на Временном правительстве.

Движение по инерции продолжалось в прежнем направлении: новая власть выступала за войну до победного конца, солдаты гибли на фронте, спекулянты жирели в тылу, крестьяне мечтали о помещичьей земле, большевики, руководствуясь идеями Маркса, призывали к социалистической революции, после которой власть перейдет в руки пролетариата.

В апреле 1917 года в Россию из долгой эмиграции прибывает В. И. Ленин и выдвигает идею перерастания буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую. Летом Временное правительство неуверенно пытается справиться с большевиками, Ленин скрывается в Финляндии, у озера Разлив.

Блестящий оратор Керенский оказывается плохим политиком. Новая демократическая власть теряет доверие еще быстрее, чем власть царская. Путь, который у романовской династии занял триста лет, Временное правительство прошло за десять месяцев. Когда в октябре 1917 года большевистская партия начинает подготовку вооруженного восстания, у Временного правительства практически не остается защитников. Взятие Зимнего 25 октября 1917 года, которое считается главным, символическим событием Великой Октябрьской социалистической революции , было простым и легким: вооруженные солдаты и матросы, почти не встречая сопротивления, вошли во дворец, арестовали министров Временного правительства и отправили их в Петропавловскую крепость.

В “октябрьской поэме” “Хорошо!” (1927) В. В. Маяковский плакатно изобразит эту революцию как мгновенное перерождение, скачок в другое историческое время. В начале шестой главы дует ветер, мчатся автомобили и трамваи еще “при капитализме”, а в конце, после штурма Зимнего, “гонку свою продолжали трамы / уже - при социализме”. Еще раньше, в “Левом марше” (1918), поэт радостно выкрикивает: “Тише, ораторы! / Ваше / слово,/ товарищ маузер./ Довольно жить законом, / данным Адамом и Евой./ Клячу историю загоним./ Левой!/ Левой!/ Левой!”

Но, глядя из исторического далека, юный трифоновский герой видит в происходящем не радость победы, а очередной акт трагедии: “Голодное, странное, небывалое время! Все возможно, и ничего не понять. <…> Столько людей исчезло. Наступает великий круговорот: людей, испытаний, надежд, убивания во имя истины. Но мы не догадываемся, что нам предстоит”.

Продолжение следует