Министерство профессионального образования РФ

Усть-Лабинский социально-педагогический колледж.

Реферат по детской литературе на тему :

« ЛЕВ АБРАМОВИЧ КАССИЛЬ »

Выполннила: студентка

2 «З» (К) курса

Шишкова. Л.

Переподаватель:

Щербина Л.Г.

г. Усть-Лабинск

ЛЕВ АБРАМОВИЧ КАССИЛЬ (1905-1970)

Отец писателя был заслуженным врачом республики, мать - учительницей музыки. В семье двое дружных сыно­вей - Леля и Ося. В первой повести Л.А. Кассиля «Кондуит и Швамбрания» они - главные герои. Оська - выдумщик, путаник, однако досрочно принятый в школу с резолюцией заведующего: «Принять за умственные способности». Раз­носторонняя одаренность Льва Кассиля проявилась уже в гимназии: воспитанный в интеллигентной семье, он с детства хорошо играет на пианино, с успехом изучает иностранные языки, прекрасно рисует, сильный шахматист, способный математик. Однако особенно он любит сочинять разные истории, а в 9 лет написал свое первое стихотворение. Л.А.Кассиль вспоминает о своем учителе словесности АД.Суздалеве: «...прочтя написанные мною по его заданию домашние сочинения, заявил напрямик моим родителям: чему бы меня ни учили, все равно, увы, в будущем стану литератором. Суздалев приучил меня читать серьезные книги о книгах... Он, как человек ученый и серьезный, привил мне неприязнь ко всякого рода дилетантству, за это спасибо ему».

В 1918 году в Покровске открылась детская библиотека. Тринадцатилетний Леля Кассиль и трое его друзей организу­ют в ней литературные вечера, доклады, руководят литера­турным кружком, редактируют, издают рукописный журнал «Смелая мысль». В 1923 году Кассиль поступил учиться в Саратовский художественно-практический институт, откуда перевелся на математическое отделение физико-математичес­кого факультета МГУ им. М.В.Ломоносова. Здесь студент Лев Кассиль активно участвует в университетской живой газете «Синяя блуза». Его младший брат передавал письма Льва о московских впечатлениях (втайне от автора) в газету «Сара­товские известия»... Так началось литературное творчество, ставшее делом жизни и самой жизнью Л.А. Кассиля. Первый рассказ был опубликован в 1925 году. Затем - два года само­стоятельного учения-писания для себя, «в стол». В 1927 Лев Кассиль получает признание как профессиональный журна­лист и всю дальнейшую жизнь следует завету В.В.Маяков­ского: «Не отворачивайте носа от газеты, Кассильчик!»

Содружество работы над художественными произведения­ми с публицистикой, с участием в общественной, научной деятельности - одна из характерных особенностей его твор­ческой биографии. Он участвовал в испытательных переле­тах новых самолетов и дирижаблей, на одном из которых чуть не погиб. Спускался в первые шахты строившегося москов­ского метро. На теплоходе плавал в Испанию во время напа­дения франкистов на Испанскую народную республику. Про­вожал в исторический перелет Чкалова. Первым встречал на границе О.Ю. Шмидта, вырвавшегося из ледового плена. Дру­жил с Циолковским, переписывался с ним до последнего дня жизни великого ученого. Жажда все узнать и по возможнос­ти все увидеть самому всегда сопутствовала Л.Кассилю, оп­ределяла темп и накал его жизни. Как никто другой, пони­мал он мальчишек, этих «самых первых двигателей прогрес­са», как написал Кассиль в очерке-этюде «Мальчишки»: «О мальчишки! Надоедливые, несносные, обожаемые мальчиш­ки! Хвала вам! «Мальчишек радостный народ» - вот как ска­зал о вас Пушкин. Вы - веселый ветер, расправляющий мор­щины на челе мира, влекущий в новое и освещающий па­мять о том, какими мы были сами в отрочестве. Птицы, звери, корабли, автомобили, самолеты, футбольные матчи, людое­ды, извержения вулканов, фазы луны и поспевания арбузов на ближайшей бахче - все вас касается, мальчишки». В фев­рале 1950 года, затем, через 10 лет, в том же макаренковском кружке, обращаясь к студентам Московского педагогическо­го института, Кассиль заявил: «Они совесть общества и пото­му несносны, как всякая требовательная совесть». Очерк «Мальчишки» появился 12 февраля 1960 года в газете «Из­вестия». Слова эти впоследствии превратились в убеждения многих, кто слушал писателя, и подтверждались опытом учи­тельского труда, гражданскими поступками:

«И если бы сегодня меня спросили, что самое главное в вашем твор­честве как будущих учителей, я бы сказал: преподавать, воспитывать, общаться с ребятами, то есть жить в учениках и для человечества так, чтобы с вами было ребятам весело, интересно, здорово! (выделено Л.А-Кассилем). И если в ваших силах, и в спортивные игры играйте с детьми. И фантазируйте вместе. И в походы вместе ходите. И нескон­чаемые истории вместе придумывайте. И не бойтесь почаще уезжать в страну Швамбранию. Детям это необходимо, как летняя речка! И тиму­ровские дела вместе затевайте. И не бойтесь побольше шутить. Важно, чтобы ни один урок не был скучен, чтобы и перемены проходили в школе весело, чтобы учебники пробуждали жажду знания... А еще я хочу, чтобы вы не боялись романтики. Чтобы умели создавать торжест­венность минуты молчания на линейке и раздумчивую мечтательность тишины у костра. Бойтесь все это опошлить и «заскучнить!». А еще я хочу с вами помечтать о том дне, когда вы станете опытными, но не уставшими от своего труда, имя которому - человековедение, людьми, мастерами едва ли не самой сложной профессии на земле, когда вы станете искусными мастерами. Кстати, вы не думали о том, что такое полное, совершенное искусство? Думается, что наиболее кратко его можно определить так: чувствовать, знать, уметь!»

В этой страстной речи писателя-педагога, посвятившего свою жизнь детям, - программа деятельности и современно­го учителя-воспитателя.

«Самым главным, бесповоротно решающим событием» в своей жизни Кассиль считал встречу с Маяковским. Ему на­чинающий писатель и принес (1929) свою первую повесть «Кондуит». Маяковский опубликовал отрывки из «Кондуи­та» в редактируемом им журнале «Новый ЛЕФ» и посовето­вал напечатать всю повесть в журнале «Пионер». После вы­хода «Кондуита» Кассиль становится постоянным корреспон­дентом журналов «Пионер», «Мурзилка», газеты «Пионерская правда» и продолжает работу над «Швамбранией» (1931). На I Всесоюзном съезде советских писателей (1934) С.Я.Маршак назвал дилогию «Кондуит» и «Швамбрания» одним из лучших произведений «большой литературы» для маленьких.

В автобиографии «Вслух про себя» Кассиль пишет: «Я за­думал написать свою первую книгу о том, как рухнула старая школа, как мы сами выучили все, что нам не хотели объяс­нить в классе. Во мне еще была свежа обида за детство, втис­нутое в графы гимназического штрафного журнала «кондуи­та». Сам писатель бывал занесенным в кондуит даже за посещение (вместе с мамой, днем!) кондитерской, так как это было запрещено в гимназическом уставе. В этом страшном для детей и секретном журнале записи делались теми надзи­рателями и преподавателями, которых Кассиль определил как «мертвые души». Сделать запись в кондуите - единственное увлечение директора гимназии, от свирепой холодности ко­торого все цепенели: «Больше всего на свете Рыбий Глаз любил муштровку, тишину и дисциплину. Он никогда не кричал. Голос у него пустой, бесцветный, как жестянка для консервов. Всюду, где он появлялся, будь то класс или учи­тельская, стихали разговоры. Становилось душно. Хотелось открыть форточку, громко закричать». В статье «Не просто так» (Пионерская правда. - 1933. - 3 марта), поясняя на­правленность и принцип отбора художественных средств, Кассиль подчеркивал свое стремление к тому, «чтобы книга рассказывала не только о гибели гимназии, но и отражала неизбежность гибели всего царского режима». Для художест­венного воплощения этой задачи писатель прибегнул к свое­образным композиционно-сюжетным решениям, ведущим из которых является принцип двуплановой подачи материала.

Реалистические события, составляющие фабулу, происхо­дят в период с кануна первой мировой войны до 20-х годов. Действие развертывается в захолустном приволжском город­ке Покровске, главные герои этого во многом автобиографи­ческого произведения - мальчики из докторской семьи Леля и Ося. Для заполнения фантастического пласта повести Кас­силь изобретательно, порой изощренно привлекает самозаб­венное увлечение детей книгами, их игры, причудливо вос­создающие в реальной жизни излюбленные книжные ситуа­ции. Так, мальчики выдумали «игру на всю жизнь» в страну Швамбранию. Сочинили ее историю, определили географи­ческие особенности, населили персонажами любимых книг. В этот круг ввели себя и установили оригинальный государ­ственный строй в соответствии с собственными представле­ниями о добре и зле. Эта игра была для детей не просто увле­кательным, совершенно независимым от взрослых занятием. Постепенно игровая деятельность превратилась в психологи­ческое состояние. Страна Швамбрания - спасительное при­бежище для неудовлетворенных мечтаний и стремлений де­тей. Автор книги символично поясняет причины происхож­дения детской игры в справедливую и счастливую страну:

«...ведь играть интересно только в то, чего сейчас нет». Одна­ко уже в начале книги автор разворачивает вывод, в свете которого читатель воспринимает теперь всю дальнейшую историю игры в Швамбранию, помня о неизбежности ее ис­черпанности при встрече с новой реальной жизнью освобо­дившейся России.

Но, прежде чем это произошло, дети прошли долгий и трудный путь внутреннего высвобождения от власти приду­манной ими игры, которая во многом заслоняла от них собы­тия действительной жизни. Мальчики настолько «заигрались», что подчас начинали верить в существование созданной их воображением страны: Швамбрания приобрела относитель­ную самостоятельность и независимость от своих творцов. Ставшие зыбкими границы между двумя мирами их жизни - реальным и фантастическим - ощущаются детьми порой неотчетливо: Кассиль изящно анализирует взаимопроникно­вение событий швамбранской и действительной жизни, про­исходящее в сознании детей. Такое освещение материала обусловило композиционную и стилистическую сложность произведения: последовательность повествования не выдер­жана; ряд картин и художественных образов, уточняющих основные положения, писатель дает по ассоциации, иногда он не в силах противостоять потоку литературных ремини­сценций. Подчас это комментаторско-пародийное назначе­ние второго, фантастического плана затрудненно восприни­мается детьми (особенно во второй книге), хотя взрослый читатель, понимая новаторскую смелость автора в этом худо­жественном приеме, оценит блестящее остроумие большин­ства кассилевских сопоставлений.

Лев Кассиль

ГЛАВНОЕ ВОЙСКО

Рассказы

«ВОЗДУХ!»

Бывало так. Ночь. Спят люди. Тихо кругом. Но враг не спит. Высоко в чёрном небе летят фашистские самолёты. Они хотят бросить бомбы на наши дома. Но вокруг города, в лесу и в поле, притаились наши защитники. День и ночь они на страже. Птица пролетит - и ту услышат. Звезда упадёт - и её заметят.

Припали защитники города к слуховым трубам. Слышат - урчат в вышине моторы. Не наши моторы. Фашистские. И сразу звонок начальнику противовоздушной защиты города:

Враг летит! Будьте готовы!

Сейчас же на всех улицах города и во всех домах громко заговорило радио:

«Граждане, воздушная тревога!»

В ту же минуту раздаётся команда:

И заводят моторы своих самолётов лётчики-истребители.

И зажигаются дальнозоркие прожектора. Враг хотел незаметно пробраться. Не вышло. Его уже ждут. Защитники города на местах.

Дай луч!

И по всему небу загуляли лучи прожекторов.

По фашистским самолётам огонь!

И сотни жёлтых звёздочек запрыгали в небе. Это ударила зенитная артиллерия. Высоко вверх бьют зенитные пушки.

«Вон где враг, бейте его!» - говорят прожектористы. И прямые светлые лучи гонятся за фашистскими самолётами. Вот сошлись лучи - запутался в них самолёт, как муха в паутине. Теперь его всем видно. Прицелились зенитчики.

Огонь! Огонь! Ещё раз огонь! - И снаряд зенитки попал врагу в самый мотор.

Повалил чёрный дым из самолёта. И рухнул на землю фашистский самолёт. Не удалось ему пробраться к городу.

Долго ещё потом ходят по небу лучи прожекторов. И слушают небо своими трубами защитники города. И стоят у пушек зенитчики. Но тихо всё кругом. Никого не осталось в небе.

«Угроза воздушного нападения миновала. Отбой!»

ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ

Приказ: не пропускать фашистов на дорогу! Чтобы ни один не прошёл. Важная это дорога. Гонят по ней на машинах снаряды для боя. Походные кухни обед бойцам подвозят. И тех, кто в бою ранен, отправляют по этой дороге в госпиталь.

Нельзя на эту дорогу врага пускать!

Стали наступать фашисты. Много их собралось. А у наших здесь только одна пушка, и всего-то наших четверо. Четыре артиллериста. Один снаряды подносит, другой орудие заряжает, третий целится. А командир всем управляет: куда стрелять, говорит, и как пушку наводить. Решили артиллеристы: «Умрём, а не пропустим врага».

Сдавайся, русские! - кричат фашисты. - Нас много, а вас только четверо. В два счёта всех перебьём!

Отвечают артиллеристы:

Ничего. Много вас, да толку мало. А у нас в каждом снаряде по четыре ваших смерти сидит. На всех вас хватит!

Рассердились фашисты и бросились на наших. А наши артиллеристы выкатили на удобное место свою лёгкую пушку и ждут, чтобы фашисты ближе подошли.

Есть у нас пушки тяжёлые, огромные. В длинное дуло телеграфный столб влезет. На тридцать километров бьёт такая пушка. Её только трактор с места свезёт. А здесь у наших - лёгкое полевое орудие. Его вчетвером повернуть можно.

Выкатили свою лёгкую пушку артиллеристы, а фашисты прямо на них бегут. Ругаются, сдаваться велят.

А ну, товарищи, - скомандовал командир, - по наступающим фашистам прямой наводкой - огонь!

Навели артиллеристы дуло пушки прямо на врагов.

Вылетел из дула огонь, и меткий снаряд уложил сразу четырёх фашистов. Недаром говорил командир: в каждом снаряде по четыре смерти сидит.

Но фашисты всё лезут и лезут. Отбиваются четыре артиллериста.

Один снаряды подносит, другой заряжает, третий целится. Командир боем управляет: говорит, куда бить.

Упал один артиллерист: убила его фашистская пуля. Упал другой - раненный. Остались у пушки двое. Боец снаряды подносит, заряжает. Командир сам целится, сам по врагу огонь ведёт.

Остановились фашисты, стали назад отползать.

А тут к нашим подмога пришла. Ещё пушек привезли. Так отогнали артиллеристы врага от важной дороги.

Речка. Через речку мост.

Решили по этому мосту фашисты свои танки и грузовики перевезти. Узнали про то наши разведчики, и командир послал к мосту двух отважных бойцов-сапёров.

Сапёры - умелый народ. Дорогу проложить - зови сапёров. Мост построить - посылай сапёров. Взорвать мост - опять сапёры нужны.

Залезли сапёры под мост, заложили мину. Полна мина взрывчатки. Только брось туда искру - и страшная сила родится в мине. От этой силы земля дрожит, дома рушатся.

Положили сапёры мину под мост, вставили проволоку, а сами незаметно уползли и спрятались за бугром. Размотали проволоку. Один конец под мостом, в мине, другой - в руках у сапёров, в электрической машинке.

Лежат сапёры и ждут. Холодно им, но они терпят. Нельзя пропустить фашистов.

Час лежат, другой… Только к вечеру показались фашисты. Много танков, грузовиков, пехота идёт, тягачи пушки везут…

Подошли враги к мосту. Вот передний танк уже загремел по доскам моста. За ним - второй, третий…

Давай! - говорит один сапёр другому.

Рано, - отвечает другой. - Пускай все на мост войдут, тогда уж сразу.

Передний танк уже до середины моста дошёл.

Давай скорей, пропустишь! - торопит нетерпеливый сапёр.

Погоди, - отвечает старший.

Передний танк уже к самому берегу подошёл, весь фашистский отряд на мосту.

Теперь время, - сказал старший сапёр и нажал рукоятку машинки.

Побежал по проволоке ток, соскочила искра в мину, и так грохнуло, что за десять километров слышно было. Гремучее пламя вырвалось из-под моста. Высоко вверх взлетели танки, грузовики. С треском взорвались сотни снарядов, что везли на грузовиках фашисты. И всё - от земли до неба - закрыл густой, чёрный дым.

А когда ветер сдул этот дым, не было там ни моста, ни танков, ни грузовиков. Ничего от них не осталось.

В самый раз, - сказали сапёры.

КТО У ТЕЛЕФОНА?

Арина, Арина! Я - Сорока! Арина, вы меня слышите? Арина, отвечайте!

Не отвечает Арина, молчит. Да и нет тут никакой Арины, и Сороки нет. Это нарочно так военные телефонисты кричат, чтобы противник ничего не понял, если прицепится к проводу и подслушает. А тебе я открою секрет. Арина - не тётушка, Сорока - не птица. Это хитрые телефонные названия. Два наших отряда в бой пошли. Один Ариной назвался, другой - Сорокой. Связисты протянули по снегу телефонный провод, и один отряд говорит с другим.

Но вдруг не слышно стало Арины. Замолчала Арина. Что такое? А тут как раз разведчики пришли к командиру отряда, что Сорокой назывался, и говорят:

Скорее скажите Арине, что к ним сбоку фашисты подбираются. Если сейчас не сообщите, погибнут наши товарищи.

Стал телефонист кричать в трубку:

Арина, Арина!.. Это я - Сорока! Отвечайте, отвечайте!

Не отвечает Арина, молчит Арина. Чуть не плачет телефонист. Дует в трубку. Уже все правила забыл. Кричит просто:

Петя, Петя, ты меня слышишь? Я - Сорока. Вася я!

Молчит телефон.

Видно, провод оборвался, - сказал тогда боец-связист и попросил командира: - Разрешите, товарищ командир, я полезу исправлю.

ЛЕВ АБРАМОВИЧ КАССИЛЬ

Даты жизни: 10 июля 1905 – 22 июня 1970
Место рождения : Покровская слобода (город Энгельс)
Русский советский писатель, сценарист
Известные произведения : «Кондуит и Швамбрания», «Улица младшего сына», «Вратарь республики»

Лев Кассиль родился 10 июля 1905 года в Покровской слободе. После революции слобода была переименована в город Энгельс, это на реке Волге.
Отец Льва, Абрам Григорьевич, был врачом. Мама, Анна Исааковна, - музыкантом. Учиться Лев Абрамович начал до революции в гимназии, а заканчивал обучение уже при Советской власти в Единой трудовой школе.
Его детские мечты были вполне мальчишечьи: он хотел быть извозчиком, потом кораблестроителем пароходов типа «самолёт», натуралистом.
За хорошую общественную работу в библиотеке-читальне Кассиль получил от обкома партии командировку в высшее учебное заведение, и в 1923 году поступил в Москве на физико-математический факультет государственного университета по специальности «аэродинамический цикл». Правда, уже к третьему курсу он фактически стал профессиональным литератором – московским корреспондентом газет «Правда Востока» и «Советская Сибирь», сотрудником газеты «Известия» и журнала «Пионер».
В газете «Известия» Лев Абрамович выступал с очерками о «челюскинской» эпопее О.Ю. Шмидта, о полёте стратостата «СССР», об успехах советской авиации и многое другое. В это же время выходят и первые книги Кассиля для детей: научно-популярные очерки «Вкусная фабрика», «Планетарий», «Лодка-вездеход».
В 1929 году в «Пионере» была опубликована первая повесть «Кондуит», и там же, в 1931-м, вторая – «Швамбрания».
Действие в повестях происходило в годы Первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций 1917 года. На фоне этой эпохи Кассиль с большим остроумием показал жизнь двух маленьких мальчиков-братьев в семье и вне дома. Повествование велось от первого лица, детское сознание главных героев прорывалось от повседневности и скучного мира взрослых в романтический мир выдуманного «Великого Государства Швамбранского».
Повести Кассиля были очень популярны. Именно с этого периода, дети, встречая Кассиля, говорили: «Здравствуйте, мы вас знаем. Вы этот… Лев Швамбраныч Кондуит».
Став писателем, Кассиль не превратился в кабинетного человека. Он вёл новогодние ёлки в Колонном зале Дома Союзов, праздничные репортажи с Красной площади, комментировал футбольные матчи, ездил по Италии с лекциями о Маяковском, преподавал в Литературном институте, неизменно открывал Неделю детской книги и чуть ли не ежедневно выступал перед своими читателями в школах, библиотеках, детских домах, санаториях, пионерлагерях – во всей стране. При таком уплотнённом распорядке дней у него каждые год-два выходила новая книга. Как-то один читатель среднего школьного возраста спросил его: «А это, значит, про чего мы сейчас обсуждали, вы все сами написали? Здорово. Сейчас, как домой приедете, еще про что-нибудь напишите? Да?»
Глубокое знание интересов, увлечений, вкусов, нравов, языка и манер, всей системы ценностей молодежи его времени определили тематику и стиль его произведений. Герои произведений Кассиля - люди «экстремальных» профессий: спортсмены, лётчики, художники, актёры.
Написанный в 1938 году роман «Вратарь республики» отразил страсть писателя к футболу.
«Ход белой королевы» посвящен лыжному спорту.
«Чаша гладиатора» - это рассказ о жизни циркового борца и судьбах русских людей, оказавшихся после 1917 года в эмиграции.
В повести «Великое противостояние» главная героиня Сима сталкивалась с режиссёром Расщепеем, проходила пробы и попадала в мир кино. На фоне съёмок фильма Сима взрослела, знакомилась с замечательными людьми.
Им были написаны книги о Маяковском, Циолковском, Чкалове, Шмидте.
Следом за «Швамбранией» Лев Кассиль придумал ещё две страны: «Синегорию» (в книге «Дорогие мои мальчишки») и «Джунгахору» (в книге «Будьте готовы, ваше Высочество!»). Позже вышел сборник «Три страны, которых нет на сайте», в котором все эти три страны были объединены.
21 июня 1970 года Лев Кассиль написал в своём дневнике: «Приглашают поехать почётным гостем в Ленинград на IVВсесоюзный слёт пионеров. Вряд ли смогу… Сил нет. Записал по радио обращение к участникам слёта».
Через несколько часов Кассиль умер.

Музей Льва Кассиля. – Режим доступа: http://museumkassil.sgu.ru/kassil/biography

ПРОИЗВЕДЕНИЯ ЛЬВА АБРАМОВИЧА КАССИЛЯ

«Будьте готовы, Ваше Высочество!»
Его высочество последний принц Джунгахоры Дэлихьяр Сурамбук гостил в пионерском лагере «Спартак» на берегу Чёрного моря.
«В дверь постучали, и старший вожатый Юра ввёл начальнику лагеря принца. Михаил Борисович ещё раз оглядел приезжего. Принц был глазастенький, смуглый. Ноздри маленького, чуть распяленного носа, казалось, туго растянуты в разные стороны выпуклыми скулами. На подбородке была продолговатая ложбинка посередине, как у абрикоса. От широкой переносицы чуть наискось к вискам поднялись очень подвижные брови, которыми принц старался придать своему лицу выражение высокомерное и безразличное.
- Ну, королевич, отмылся с дороги? - спросил начальник.
- Умылся, у-это, хорошо, - отвечал чуточку в нос принц, застегивая пуговичку и поправляя видневшийся на груди под расстегнутым воротом медальон с перламутровым слоном, державшим в хоботе огромную жемчужину.
Принц смотрел на начальника лагеря без любопытства, хотя брови его подрагивали концами у аккуратно подстриженных висков. Он поправил волосы, топорщившиеся на макушке и свисавшие челкой на лоб. Начальник привычным глазом осмотрел царственного новичка и подумал, что мальчишка-то, в общем, хоть и пыжится, но ничего, лучше, чем можно было предполагать».
Какие приключения ждали наследного принца, вы прочитаете в книге Кассиля, вот только знайте, что, взойдя на джунгахорский престол под именем Дэлихьяра Пятого, он завёл во дворце такой порядок: на утренней линейке он приветствовал своих придворных восклицанием: «Путти хатоу!», на что те должны были отвечать: «Взигада хатоу!»

«Великое противостояние»
Однажды тринадцатилетняя московская школьница Сима Крупицына написала в своем дневнике, что ничего интересного у нее в жизни уже не будет: ни приключений, ни увлечений, никаких забавных случаев. Но как же она ошиблась!
Судьба преподнесла девочке много сюрпризов - сначала ее пригласили сниматься в фильме об Отечественной войне 1812 года, а затем... чего только не происходило в жизни! Нет, совсем не случайно известный писатель Лев Кассиль сделал ее героиней своей популярной и очень увлекательной повести.

«Вратарь республики»
Роман «Вратарь Республики» Льва Абрамовича Кассиля - одно из самых первых в нашей художественной литературе и наиболее популярных произведений на спортивную тему. Написанный в 1937 году, роман издавался и в СССР, и в ряде зарубежных стран. По нему поставлен известный кинофильм «Вратарь».
В книге не только увлекательно рассказывается о славе и мастерстве советских спортсменов, но и дается широкая своеобразная картина жизни, исканий и дум молодого поколения в первые два десятилетия Октябрьской революции. Многое из того, о чем говорится в романе (связь труда и спорта, быт опытной молодежной рабочей коммуны, вопросы дружбы, товарищества, коллективизма), перекликается с рядом моментов сегодняшней жизни нашей молодежи.

«Дорогие мои мальчишки»
И, если даже нам порой придется туго,
Никто из нас, друзья, не струсит, не соврет.
Товарищ не предаст ни Родины, ни друга.
0тца заменит сын, и внук заменит деда,
На подвиг и на труд нас Родина зовет!
Отвага - наш девиз, - Труд, Верность и Победа!
Вперед, товарищи! Друзья, вперед!
«Была некогда такая страна Синегория, - начал свой рассказ Гай. - И там, у Лазоревых Гор, жили работящие и веселые люди - синегорцы.
Путешественники из дальних стран приезжали сюда, чтобы полюбоваться Лазоревыми Горами, отведать чудесных плодов, которые в изобилии зрели тут, и приобрести несравненной чистоты зеркала, а также знаменитые мечи, острые и прочные, но столь тонкие, что стоило повернуть их ребром, и они делались невидимыми для глаза.
Плоды, зеркала и мечи Синегории славились на весь свет, и кто же не знал, что именно тут, у подножия горы Квипрокво, живут Три Великих
Мастера - славнейший Мастер Зеркал и Хрусталя ясноглазый Амальгама, искуснейший оружейник Изобар и знаменитый садовник и плодовод, мудрый Дрон Садовая Голова!»
Страну Синегорию придумал для своих пионеров в летнем лагере Арсений Петрович Гай. Капка Бутырев стал оружейником Изобаром, Валера Черепашкин – мастером зеркал Амальгамой, Тимка Жохов – садовником Дроном.
Летом 1942 года Арсений Петрович погиб на войне, но мальчишки не забыли, что они славные синегорцы, чей девиз: «Отвага, Верность, Труд – Победа!»
«Дорогие мои мальчишки» - знаменитое произведение классика отечественной литературы Льва Абрамовича Кассиля (1905-1970) о жизни подростков в маленьком приволжском городке во время Великой Отечественной войны. Это история трудностей, опасностей и приключений - выдуманных и самых что ни на есть реальных. Рассказ о дружбе, смелости и стойкости - о том, что можно преодолеть любые сложности и победить в самых тяжелых обстоятельствах.

«Кондуит и Швамбрания»
В конце зимы 1914 года отбывающие наказание в углу братья Леля и Оська неожиданно для самих себя открывают Великое государство Швамбранское, расположенное на материке Большого Зуба. Так начинается новая игра «на всю жизнь», и происходят удивительные события, и захватывает братьев вихрь головокружительных приключений…
Повесть о необычайных приключениях двух рыцарей, с описанием удивительных событий, происшедших на блуждающих островах, а также о многом ином, изложенном бывшим швамбранским адмиралом Арделяром Кейсом, ныне живущим под именем Льва Кассиля, с приложением множества тайных документов, мореходных карт, государственного герба и собственного флага.
Об этом и многом другом – повесть Льва Кассиля (1905-1970) «Кондуит и Швамбрания», любимейшее произведение нескольких поколений читателей.

«Ранний восход: Повесть о юном художнике»
О своей повести Лев Кассиль писал: «Ранний восход»... Так называется большая повесть, которая недавно закончена мною после двухлетней работы. В повести рассказывается о том, как жил, рос, воспитывался, учился и работал замечательный юный художник, ученик московской средней художественной школы, пионер Коля Дмитриев.
Я назвал свою повесть о Коле Дмитриева «Ранний восход», потому что вся светлая короткая жизнь Коли, оборвавшаяся на самой заре - в пятнадцать лет - от несчастного случая на охоте, была необыкновенно ранним восходом громадного таланта, уже ярко проявившегося и обещавшего так много дать нашему искусству.
В повести использованы и приведены подлинные письма, документы, дневники. Соблюдены главные вехи и решающие даты в биографии юного художника. Вместе с тем, сохраняя необходимую во всякой повести свободу писательского воображения, я счел возможным в ряде моментов частично додумать, развить отдельные события и положения. Кроме того, пришлось изменить имена некоторых действующих лиц, а кое-где для стройности и цельности повествования дополнительно ввести обобщающие фигуры. Основания для этих дополнений, обобщений и догадок я находил в самом же обширном фактическом материале, собранном при отзывчивой помощи родных, педагогов и друзей Коли Дмитриева…»

«Улица младшего сына»
В городе Керчи живет обыкновенный мальчишка – Володя Дубинин. Война.. и оккупацию Керчи гитлеровскими захватчиками Володя встречает в партизанском отряде.
Это повесть о пионере-герое Володе Дубинине. О мальчишках и девчонках, которые жили и росли рядом со взрослыми и рядом с ними вставали на защиту родного города, рядом с ними совершали подвиги, рисковали жизнью, теряли близких...
На одной из центральных улиц города Керчи висит табличка: «Улица Володи Дубинина», и многие жители этого города до сих пор могут рассказать, кто такой Володя Дубинин и что он совершил в годы Великой Отечественной войны.

«Черемыш – брат героя»
Это книга о школьниках, о времени, когда молодое поколение решает проблемы, касающиеся выбора идеала в жизни, понятия чести и героизма, верности и мужества.
Особенно удался автору образ главного героя книги Гешки Черемыша, мальчишки-детдомовца, мечтающего о старшем брате. Обаяние и притягательность этого подростка усиливают его рано сформировавшийся характер, целеустремленность, умение по-настоящему дружить, рыцарское отношение к сверстницам, увлеченность спортом и даже его мучительные переживания из-за того, что красивая мечта незаметно превратилась в постыдную ложь, в которой он сам мужественно признался знаменитому летчику. Запоминаются и другие образы школьников, например: Ани Баратовой, «багровощекого» увальня Феди Плинтуса. Сложная психология ребят-подростков раскрывается автором с тонким юмором. Из взрослых героев наиболее удачен Климентий Черемыш, прообразом которого был Валерий Чкалов. Острый конфликт, загадочные и напряженные ситуации увеличивают занимательность книги.

«Чаша гладиатора»

Эта книга о дружбе, которая связывает воедино все поколения нашего народа, старых и малых, отцов и детей, дедов и внуков. В книге рассказывается о жизни русского силача - великана, старого циркового атлета Артема Незабудного, долгие годы скитавшегося за рубежом и под старость вернувшегося к себе на Родину, в степной поселок Сухоярку, где он когда-то, до революции, работал шахтером. Здесь он увидел совсем новую для него жизнь, которую создали его землянки, обрел верных, заботливых друзей.

ЛЕВ АБРАМОВИЧ КАССИЛЬ
1905-1970

Самая знаменитая книга Кассиля состоит из двух повестей, и полное её название звучит, как отдельное произведение: "Кондуит и Швамбрания. Повесть о необычайных приключениях двух рыцарей, в поиске справедливости открывших на материке Большого Зуба великое государство Швамбранское, с описанием удивительных событий, происходящих на блуждающих островах, а также о многом ином, изложенном бывшим швамбранским адмиралом Арделяром Кейсом, ныне живущим под именем Льва Кассиля, с приложением множества тайных документов, мореходных карт, государственного герба и собственного флага". Не правда ли, настоящее название для увлекательного рыцарского романа?
Книга эта из разряда тех, что обязательно должны быть прочитаны, иначе чего-то явно будет в жизни не хватать. Читаешь её и словно попадаешь на другую планету, настолько происходящее в ней далеко от жизни современных детей, настолько её герои Лёва и Ося другие. Но тем-то и ценны книги о "других человеческих мирах", что они позволяют и на свой мир взглянуть по-иному.

Огромную роль в их жизни играл "Кондуит" - особый журнал, в который записывались фамилии гимназистов чем-либо провинившихся. Противовесом ему был домашний мир, в котором жили два брата из небольшого провинциального городка - необычные мальчишки. Оську автор называет "великим путаником", потому что в голове у него от обилия знаний образовывалась каша. Например, он путал помидоры с пирамидами, вместо "летописцы" говорил "пистолетцы", а выражение "сиволапый мужик" расшифровывал как "велосипедист" и называл его "велосипым мужчиной".
Однажды Оська встретил тетю с густой бородой и спросил, не стесняясь, зачем ей борода.
" - Да разве я тетя? - ласковым баском сказала дама. - Да я ж священник.
- Освещенник? - недоверчиво сказал Оська. - А юбка зачем? - И он представил себе, как неудобно, должно быть, в такой длинной юбке лазить на фонари, чтобы освещать улицы ".
Ося и Лёва ссорятся, мирятся, спорят, дерутся, как все, но есть у них накрепко объединяющая тайна: в обиде на взрослых за вечные притеснения они "удалились" в выдуманную ими страну. Там они - герои, путешественники, правители, свободные граждане. Там - счастье, веселье и бесконечные подвиги, которые возвышают их в собственных глазах. Мир должен быть устроен как Швамбрания - такая несбыточная мечта вела по жизни Лёву и Осю.
Они были очень дружны, что в современных семьях бывает редко, в их общей игре были на равных. Когда Лёва уехал в Москву учиться на физико-математическом факультете МГУ, он писал домой длиннющие письма почти в 30 страниц! А сообразительный брат Ося относил их в местную газету, где они печатались как очерки. Так, благодаря Осе появился писатель Лев Кассиль. А еще благодаря знакомству с Маяковским и Бриками: именно они посоветовали ему написать историю своего детства.

Кассиль был лидером советской детской литературы, он писал о важных для тех времён вещах. Его книги о детях-героях советской эпохи. "Великое противостояние", "Дорогие мои мальчишки", "Чаша гладиатора", "Улица младшего сына", многие другие повести и рассказы - о войне, которая из детей-мечтателей сделала детей-борцов. Сильные характеры, отважные поступки, самоотверженность и благородство - это свойства не только рыцарей, но и мальчишек и девчонок из его книг.
Он писал о стойкости в непосильных для детей испытаниях. Документальная повесть о трагически погибшем юном художнике Коле Дмитриеве "Ранний восход" - об этом.
Кассиль был страстным спортивным болельщиком. О футболистах он написал книгу "Вратарь республики", лыжники стали героями повести "Ход белой королевы".
Кассиль - писатель романтический, он всегда увлекал детей мечтой. Именно он придумал в самый разгар войны Праздник, который сохранился до сих пор. Это Неделя детской книги, или Книжкины именины, которые отмечают в весенние каникулы. В это время детские писатели ездят по стране, встречаются с читателями, отвечают на их вопросы и знакомят со своими новыми сочинениями. Это праздник единения и дружбы писателей и детей.

Корф, О.Б. Детям о писателях. ХХ век. От А до Я /О.Б. Корф.- М.: Стрелец, 2006.- С.36-37., ил.

Эти рассказы Лев Кассиль написал в годы Великой Отечественной войны. За каждым из них стоят реальная история - о мужестве и героизме русского народа на фронте и в тылу.

Лев Кассиль «Рассказ об отсутствующем»

Когда в большом зале штаба фронта адъютант командующего, заглянув в список награждённых, назвал очередную фамилию, в одном из задних рядов поднялся невысокий человек. Кожа на его обострившихся скулах была желтоватой и прозрачной, что наблюдается обычно у людей, долго пролежавших в постели. Припадая на левую ногу, он шёл к столу. Командующий сделал короткий шаг навстречу ему, вручил орден, крепко пожал награждённому руку, поздравил и протянул орденскую коробку.

Награждённый, выпрямившись, бережно принял в руки орден и коробку. Он отрывисто поблагодарил, чётко повернулся, как в строю, хотя ему мешала раненая нога. Секунду он стоял в нерешительности, поглядывая то на орден, лежавший у него на ладони, то на товарищей по славе, собравшихся тут. Потом снова выпрямился:

— Разрешите обратиться?

— Пожалуйста.

— Товарищ командующий... И вот вы, товарищи, — заговорил прерывающимся голосом награждённый, и все почувствовали, что человек очень взволнован. — Дозвольте сказать слово. Вот в этот момент моей жизни, когда я принял великую награду, хочу я высказать вам о том, кто должен бы стоять здесь, рядом со мной, кто, может быть, больше меня эту великую награду заслужил и своей молодой жизни не пощадил ради нашей воинской победы.

Он протянул к сидящим в зале руку, на ладони которой поблёскивал золотой ободок ордена, и обвёл зал просительными глазами.

— Дозвольте мне, товарищи, свой долг выполнить перед тем, кого тут нет сейчас со мной.

— Говорите, — сказал командующий.

— Просим! — откликнулись в зале.

И тогда он рассказал.

— Вы, наверное, слышали, товарищи, — так начал он, — какое у нас создалось положение в районе Р. Нам тогда пришлось отойти, а наша часть прикрывала отход. И тут нас немцы отсекли от своих. Куда ни подадимся, всюду нарываемся на огонь. Бьют по нас немцы из миномётов, долбят лесок, где мы укрылись, из гаубиц, а опушку прочёсывают автоматами. Время истекло, по часам выходит, что наши уже закрепились на новом рубеже, сил противника мы оттянули на себя достаточно, пора бы и до дому: время на соединение оттягиваться. А пробиться, видим, ни в какую нельзя. И здесь оставаться дольше нет никакой возможности. Нащупал нас немец, зажал в лесу, почуял, что наших тут горсточка всего-навсего осталась, и берёт нас своими клещами за горло. Вывод ясен: надо пробиваться окольным путём.

А где он, этот окольный путь? Куда направление выбрать? И командир наш, лейтенант Буторин Андрей Петрович, говорит: «Без разведки предварительной тут ничего не получится. Надо порыскать да пощупать, где у них щёлка имеется. Если найдём, проскочим». Я, значит, сразу вызвался. «Дозвольте, — говорю, — мне попробовать, товарищ лейтенант?» Внимательно посмотрел он на меня. Тут уже не в порядке рассказа, а, так сказать, сбоку, должен объяснить, что мы с Андреем из одной деревни — кореши. Сколько раз на рыбалку ездили на Исеть! Потом оба вместе на медеплавильном работали в Ревде. Одним словом, друзья-товарищи. Посмотрел он на меня внимательно, нахмурился. «Хорошо, — говорит, — товарищ Задохтин, отправляйтесь. Задание вам ясно?»

Вывел он меня на дорогу, оглянулся, схватил за руку. «Ну, Коля, — говорит, — давай простимся с тобой на всякий случай. Дело, сам понимаешь, смертельное. Но раз вызвался, то отказать тебе не смею. Выручай, Коля... Мы тут больше двух часов не продержимся. Потери чересчур большие...» — «Ладно, — говорю, — Андрей, мы с тобой не в первый раз в такой оборот угодили. Через часок жди меня. Я там высмотрю, что надо. Ну а уж если не вернусь, кланяйся там нашим, на Урале...»

И вот пополз я, хоронюсь по-за деревьями. Попробовал в одну сторону — нет, не пробиться: густым огнём немцы по тому участку кроют. Пополз в обратную сторону. Там на краю лесочка овраг был, буерак такой, довольно глубоко промытый. А на той стороне у буерака — кустарник, и за ним — дорога, поле открытое. Спустился я в овраг, решил к кустикам подобраться и сквозь них высмотреть, что в поле делается. Стал я карабкаться по глине наверх, вдруг замечаю, над самой моей головой две босые пятки торчат. Пригляделся, вижу: ступни маленькие, на подошвах грязь присохла и отваливается, как штукатурка, пальцы тоже грязные, поцарапанные, а мизинчик на левой ноге синей тряпочкой перевязан — видно, пострадал где-то... Долго я глядел на эти пятки, на пальцы, которые беспокойно шевелились над моей головой. И вдруг, сам не знаю почему, потянуло меня щекотнуть эти пятки... Даже и объяснить вам не могу. А вот подмывает и подмывает... Взял я колючую былинку да и покорябал ею легонько одну из пяток. Разом исчезли обе ноги в кустах, и на том месте, где торчали из ветвей пятки, появилась голова. Смешная такая, глаза перепуганные, безбровые, волосы лохматые, выгоревшие, а нос весь в веснушках.

— Ты что тут? — говорю я.

— Я, — говорит, — корову ищу. Вы не видели, дядя? Маришкой зовут. Сама белая, а на боке чёрное. Один рог вниз торчит, а другого вовсе нет... Только вы, дядя, не верьте... Это я всё вру... пробую так. Дядя, — говорит, — вы от наших отбились?

— А это кто такие ваши? — спрашиваю.

— Ясно кто — Красная Армия... Только наши вчера за реку ушли. А вы, дядя, зачем тут? Вас немцы зацапают.

— А ну, иди сюда, — говорю. — Расскажи, что тут, в твоей местности, делается.

Голова исчезла, опять появилась нога, а ко мне по глиняному склону на дно оврага, как на салазках, пятками вперёд, съехал мальчонка лет тринадцати.

— Дядя, — зашептал он, — вы скорее отсюда давайте куда-нибудь. Тут немцы. У них вон у того леса четыре пушки стоят, а здесь сбоку миномёты ихние установлены. Тут через дорогу никакого ходу нету.

— И откуда, — говорю, — ты всё это знаешь?

— Как, — говорит, — откуда? Даром, что ли, с утра наблюдаю?

— Для чего же наблюдаешь?

— Пригодится в жизни, мало ль что...

Стал я его расспрашивать, и малец рассказал мне про всю обстановку. Выяснил я, что овраг идёт по лесу далеко и по дну его можно будет вывести наших из зоны огня. Мальчишка вызвался проводить нас. Только мы стали выбираться из оврага в лес, как вдруг засвистело в воздухе, завыло и раздался такой треск, словно вокруг половину деревьев разом на тысячи сухих щепок раскололо. Это немецкая мина угодила прямо в овраг и рванула землю около нас. Темно стало у меня в глазах. Потом я высвободил голову из-под насыпавшейся на меня земли, огляделся: где, думаю, мой маленький товарищ? Вижу, медленно приподымает он свою кудлатую голову от земли, начинает выковыривать пальцем глину из ушей, изо рта, из носа.

— Вот это так дало! — говорит. — Попало нам, дядя, с вами, как богатым... Ой, дядя, — говорит, — погодите! Да вы ж раненый.

Хотел я подняться, а ног не чую. И вижу: из разорванного сапога кровь плывёт. А мальчишка вдруг прислушался, вскарабкался к кустам, выглянул на дорогу, скатился опять вниз и шепчет:

— Дядя, — говорит, — сюда немцы идут. Офицер впереди. Честное слово! Давайте скорее отсюда. Эх ты, как вас сильно...

Попробовал я шевельнуться, а к ногам словно по десять пудов к каждой привязано. Не вылезти мне из оврага. Тянет меня вниз, назад...

— Эх, дядя, дядя, — говорит мой дружок и сам чуть не плачет, — ну, тогда лежите здесь, дядя, чтоб вас не слыхать, не видать. А я им сейчас глаза отведу, а потом вернусь, после...

Побледнел он так, что веснушек ещё больше стало, а глаза у самого блестят. «Что он такое задумал?» — соображаю я. Хотел было его удержать, схватил за пятку, да куда там! Только мелькнули над моей головой его ноги с растопыренными чумазыми пальцами — на мизинчике синяя тряпочка, как сейчас вижу. Лежу я и прислушиваюсь. Вдруг слышу: «Стоять!.. Стоять! Не ходить дальше!»

Заскрипели над моей головой тяжёлые сапоги, я расслышал, как немец спросил:

— Ты что такое тут делал?

— Я, дяденька, корову ищу, — донёсся до меня голос моего дружка, — хорошая такая корова, сама белая, а на боке чёрное, один рог вниз торчит, а другого вовсе нет, Маришкой зовут. Вы не видели?

— Какая такая корова? Ты, я вижу, хочешь болтать мне глупости. Иди сюда близко. Ты что такое лазал тут уж очень долго, я тебя видел, как ты лазал.

— Дяденька, я корову ищу... — стал опять плаксиво тянуть мой мальчонка. И внезапно по дороге чётко застучали его лёгкие босые пятки.

— Стоять! Куда ты смел? Назад! Буду стрелять! — закричал немец.

Над моей головой забухали тяжёлые, кованые сапоги. Потом раздался выстрел. Я понял: дружок мой нарочно бросился бежать в сторону от оврага, чтобы отвлечь немцев от меня. Я прислушался, задыхаясь. Снова ударил выстрел. И услышал я далёкий, слабый вскрик. Потом стало очень тихо... Я как припадочный бился. Я зубами грыз землю, чтобы не закричать, я всей грудью на свои руки навалился, чтобы не дать им схватиться за оружие и не ударить по фашистам. А ведь нельзя мне было себя обнаруживать. Надо выполнить задание до конца. Погибнут без меня наши. Не выберутся.

Опираясь на локти, цепляясь за ветви, пополз я. После уже ничего не помню. Помню только: когда открыл глаза, увидел над собой совсем близко лицо Андрея...

Ну вот, так мы и выбрались через тот овраг из лесу.

Он остановился, передохнул и медленно обвёл глазами весь зал.

— Вот, товарищи, кому я жизнью своей обязан, кто нашу часть вызволить из беды помог. Понятно, стоять бы ему тут, у этого стола. Да вот не вышло. И есть у меня ещё одна просьба к вам... Почтим, товарищи, память дружка моего безвестного, героя безымянного... Вот даже и как звать его, спросить не успел...

И в большом зале тихо поднялись лётчики, танкисты, моряки, генералы, гвардейцы — люди славных боёв, герои жестоких битв, поднялись, чтобы почтить память маленького, никому не ведомого героя, имени которого никто не знал. Молча стояли понурившиеся люди в зале, и каждый по-своему видел перед собой кудлатого мальчонку, веснушчатого и голопятого, с синей замурзанной тряпочкой на босой ноге...

Лев Кассиль «Линия связи»

Памяти сержанта Новикова

Лишь несколько кратких информационных строк было напечатано в газетах об этом. Я не стану повторять их вам, потому что все, кто читал это сообщение, запомнили его навсегда. Нам не известны подробности, мы не знаем, как жил человек, совершивший этот подвиг. Мы знаем только, как кончилась его жизнь. Товарищам его в лихорадочной спешке боя некогда было записывать все обстоятельства того дня. Придёт ещё время, когда героя воспоют в балладах, вдохновенные страницы будут охранять бессмертие и славу этого поступка. Но каждый из нас, прочитавших коротенькое, скупое сообщение о человеке и его подвиге, захотел сейчас же, ни на минуту не откладывая, ничего не дожидаясь, представить, как всё это свершилось... Пусть меня поправят потом те, кто участвовал в этом бою, может быть, я не совсем точно представляю себе обстановку или прошёл мимо каких-то деталей, а что-то прибавил от себя, но я расскажу обо всём так, как увидело поступок этого человека моё воображение, взволнованное пятистрочной газетной заметкой.

Я увидел просторную снежную равнину, белые холмы и редкие перелески, сквозь которые, шурша о ломкие стебли, мчался морозный ветер. Я расслышал надсадный и охрипший голос штабного телефониста, который, ожесточённо вертя рукоятку коммутатора и нажимая кнопки, тщетно вызывал часть, занимавшую отдалённый рубеж. Враг окружал эту часть. Надо было срочно связаться с ней, сообщить о начавшемся обходном движении противника, передать с командного пункта приказ о занятии другого рубежа, иначе — гибель... Пробраться туда было невозможно. На пространстве, которое отделяло командный пункт от ушедшей далеко вперёд части, сугробы лопались, словно огромные белые пузыри, и вся равнина пенилась, как пенится и бурлит взбугрённая поверхность закипевшего молока.

Немецкие миномёты били по всей равнине, взметая снег вместе с комьями земли. Вчера ночью через эту смертную зону связисты проложили кабель. Командный пункт, следя за развитием боя, слал по этому проводу указания, приказы и получал ответные сообщения о том, как идёт операция. Но вот сейчас, когда требовалось немедленно изменить обстановку и отвести передовую часть на другой рубеж, связь внезапно прекратилась. Напрасно бился над своим аппаратом, припадая ртом к трубке, телефонист:

— Двенадцатая!.. Двенадцатая!.. Ф-фу... — Он дул в трубку. — Арина! Арина!.. Я — Сорока!.. Отвечайте... Отвечайте!.. Двенадцать восемь дробь три!.. Петя! Петя!.. Ты меня слышишь? Дай отзыв, Петя!.. Двенадцатая! Я — Сорока!.. Я — Сорока! Арина, вы слышите нас? Арина!..

Связи не было.

— Обрыв, — сказал телефонист.

И вот тогда человек, который только вчера под огнём прополз всю равнину, хоронясь за сугробами, переползая через холмы, зарываясь в снег и волоча за собой телефонный кабель, человек, о котором мы прочли потом в газетной заметке, поднялся, запахнул белый халат, взял винтовку, сумку с инструментами и сказал очень просто:

— Я пошёл. Обрыв. Ясно. Разрешите?

Я не знаю, что говорили ему товарищи, какими словами напутствовал его командир. Все понимали, на что решился человек, отправляющийся в проклятую зону...

Провод шёл сквозь разрозненные ёлочки и редкие кусты. Вьюга звенела в осоке над замёрзшими болотцами. Человек полз. Немцы, должно быть, вскоре заметили его. Маленькие вихри от пулемётных очередей, курясь, затанцевали хороводом вокруг. Снежные смерчи разрывов подбирались к связисту, как косматые призраки, и, склоняясь над ним, таяли в воздухе. Его обдавало снежным прахом. Горячие осколки мин противно взвизгивали над самой головой, шевеля взмокшие волосы, вылезшие из-под капюшона, и, шипя, плавили снег совсем рядом.

Он не слышал боли, но почувствовал, должно быть, страшное онемение в правом боку и, оглянувшись, увидел, что за ним по снегу тянется розовый след. Больше он не оглядывался. Метров через триста он нащупал среди вывороченных обледенелых комьев земли колючий конец провода. Здесь прерывалась линия. Близко упавшая мина порвала провод и далеко в сторону отбросила другой конец кабеля. Ложбинка эта вся простреливалась миномётами. Но надо было отыскать другой конец оборванного провода, проползти до него, снова срастить разомкнутую линию.

Грохнуло и завыло совсем близко. Стопудовая боль обрушилась на человека, придавила его к земле. Человек, отплёвываясь, выбрался из- под навалившихся на него комьев, повёл плечами. Но боль не стряхивалась, она продолжала прижимать человека к земле. Человек чувствовал, что на него наваливается удушливая тяжесть. Он отполз немного, и, наверное, ему показалось, что там, где он лежал минуту назад, на пропитанном кровью снегу, осталось всё, что было в нём живого, а он двигается уже отдельно от самого себя. Но как одержимый он карабкался дальше по склону холма. Он помнил только одно: надо отыскать висящий где-то там, в кустах, конец провода, нужно добраться до него, уцепиться, подтянуть, связать. И он нашёл оборванный провод. Два раза падал человек, прежде чем смог приподняться. Что-то снова жгуче стегнуло его по груди, он повалился, но опять привстал и схватился за провод. И тут он увидел, что немцы приближаются. Он не мог отстреливаться: руки его были заняты... Он стал тянуть проволоку на себя, отползая назад, но кабель запутался в кустах. Тогда связист стал подтягивать другой конец. Дышать ему становилось всё труднее и труднее. Он спешил. Пальцы его коченели...

И вот он лежит неловко, боком на снегу и держит в раскинутых, костенеющих руках концы оборванной линии. Он силится сблизить руки, свести концы провода вместе. Он напрягает мышцы до судорог. Смертная обида томит его. Она горше боли и сильнее страха... Всего лишь несколько сантиметров разделяют теперь концы провода. Отсюда к переднему краю обороны, где ожидают сообщения отрезанные товарищи, идёт провод... И назад, к командному пункту, тянется он. И надрываются до хрипоты телефонисты... А спасительные слова помощи не могут пробиться через эти несколько сантиметров проклятого обрыва! Неужели не хватит жизни, не будет уже времени соединить концы провода? Человек в тоске грызёт снег зубами. Он силится встать, опираясь на локти. Потом он зубами зажимает один конец кабеля и в исступлённом усилии, перехватив обеими руками другой провод, подтаскивает его ко рту. Теперь не хватает не больше сантиметра. Человек уже ничего не видит. Искристая тьма выжигает ему глаза. Он последним рывком дёргает провод и успевает закусить его, до боли, до хруста сжимая челюсти. Он чувствует знакомый кисловато-солёный вкус и лёгкое покалывание языка. Есть ток! И, нашарив винтовку помертвевшими, но теперь свободными руками, он валится лицом в снег, неистово, всем остатком своих сил стискивая зубы. Только бы не разжать!.. Немцы, осмелев, с криком набегают на него. Но опять он наскрёб в себе остатки жизни, достаточные, чтобы приподняться в последний раз и выпустить в близко сунувшихся врагов всю обойму... А там, на командном пункте, просиявший телефонист кричит в трубку:

— Да, да! Слышу! Арина? Я — Сорока! Петя, дорогой! Принимай: номер восемь по двенадцатому.

Человек не вернулся обратно. Мёртвый, он остался в строю, на линии. Он продолжал быть проводником для живых. Навсегда онемел его рот. Но, пробиваясь слабым током сквозь стиснутые его зубы, из конца в конец поля сражения неслись слова, от которых зависели жизни сотен людей и результат боя. Уже отомкнутый от самой жизни, он всё ещё был включён в её цепь. Смерть заморозила его сердце, оборвала ток крови в оледеневших сосудах. Но яростная предсмертная воля человека торжествовала в живой связи людей, которым он остался верен и мёртвый.

Когда в конце боя передовая часть, получив нужные указания, ударила немцам во фланг и ушла от окружения, связисты, сматывая кабель, наткнулись на человека, полузанесённого позёмкой. Он лежал ничком, уткнувшись лицом в снег. В руке его была винтовка, и окоченевший палец застыл на спуске. Обойма была пуста. А поблизости в снегу нашли четырёх убитых немцев. Его приподняли, и за ним, вспарывая белизну сугроба, потащился прикушенный им провод. Тогда поняли, как была восстановлена линия связи во время боя...

Так крепко были стиснуты зубы, зажавшие концы кабеля, что пришлось обрезать провод в углах окоченевшего рта. Иначе не освободить было человека, который и после смерти стойко нёс службу связи. И все вокруг молчали, стиснув зубы от боли, пронявшей сердце, как умеют молчать в горе русские люди, как молчат они, если попадают, обессиленные от ран, в лапы «мёртвоголовых», — наши люди, у которых никакой мукой, никакими пытками не разжать стиснутых зубов, не вырвать ни слова, ни стона, ни закушенного провода.

Лев Кассиль «Зеленая веточка»

На Западном фронте мне пришлось некоторое время жить в землянке техника-интенданта Тарасникова. Он работал в оперативной части штаба гвардейской бригады. Тут же, в землянке, помещалась его канцелярия. Трёхлинейная лампёшка освещала низкий сруб. Пахло свежим тёсом, земляной сыростью и сургучом. Сам Тарасников, невысокий, болезненного вида молодой человек, со смешными рыжими усиками и жёлтым, обкуренным ртом, встретил меня вежливо, но не слишком приветливо.

— Устроитесь вот тут, — сказал он мне, указывая на топчан и тотчас снова склоняясь над своими бумагами. — Сейчас вам подстелят палатку. Надеюсь, моя контора вас не стеснит? Ну и вы, рассчитываю, тоже особенно мешать нам не будете. Условимся так. Присаживайтесь пока.

И я стал жить в подземной канцелярии Тарасникова. Это был очень беспокойный, необычайно дотошный и придирчивый работяга. Целые дни он надписывал и заклеивал пакеты, припечатывал их сургучом, согретым над лампой, рассылал какие-то донесения, принимал бумаги, перечерчивал карты, стучал одним пальцем на заржавленной машинке, тщательно выбивая каждую букву. По вечерам его мучили приступы лихорадки, он глотал акрихин, но лечь в госпиталь категорически отказывался:

— Что вы, что вы! Куда же я уйду? Да тут всё дело без меня станет! Всё на мне и держится. На день мне уйти — так потом год не распутаешься тут...

Поздно ночью, вернувшись с переднего края обороны, засыпая на своём топчане, я всё ещё видел за столом усталое и бледное лицо Тарасникова, освещённое огнём лампы, деликатно, ради меня приспущенным, и укутанное табачным туманом. От глиняной печурки, сложенной в углу, шёл горячий чад. Усталые глаза Тарасникова слезились, но он продолжал надписывать и заклеивать пакеты. Потом он вызывал связного, который дожидался за плащ-палаткой, повешенной у входа в нашу землянку, и я слышал следующий разговор.

— Кто из пятого батальона? — спрашивал Тарасников.

— Я из пятого батальона, — отвечал связной.

— Примите пакет... Вот. Возьмите его в руки. Так. Видите, написано здесь: «Срочно». Следовательно, доставить немедленно. Вручить лично командиру. Понятно? Не будет командира — передадите комиссару. Комиссара не будет — разыщите. Больше никому не передавать. Ясно? Повторите.

— Доставить пакет срочно, — как на уроке, однотонно повторял связной. — Лично командиру, если не будет — комиссару, если не будет — отыскать.

— Правильно. В чём понесёте пакет?

— Да уж обыкновенно... Вот тут, в кармане.

— Покажите ваш карман. — И Тарасников подходил к высокому связному, становился на цыпочки, просовывал руку под плащ-палатку, за пазуху шинели, и проверял, нет ли прорех в кармане. — Так, в порядке. Теперь учтите: пакет секретный. Следовательно, если попадётесь противнику, что будете делать?

— Да что вы, товарищ техник-интендант, зачем же я буду попадаться!

— Попадаться незачем, совершенно верно, но я вас спрашиваю: что будете делать, если попадётесь?

— Да я сроду никогда не попадусь...

— А я вас спрашиваю, если? Так вот, слушайте. Если что, опасность какая, так содержимое съешьте не читая. Конверт разорвать и бросить. Ясно? Повторите.

— В случае опасности конверт разорвать и бросить, а что посерёдке — съесть.

— Правильно. Через сколько времени вручите пакет?

— Да тут минут сорок и идти всего.

— Точнее прошу.

— Да так, товарищ техник-интендант, я считаю, не больше пятидесяти минут пройду.

— Точнее.

— Да через час-то уж наверняка доставлю.

— Так. Заметьте время. — Тарасников щёлкал огромными кондукторскими часами. — Сейчас двадцать три пятьдесят. Значит, обязаны вручить не позднее ноля пятьдесяти минут. Ясно? Можете идти.

И этот диалог повторялся с каждым посыльным, с каждым связным. Покончив со всеми пакетами, Тарасников укладывался. Но и во сне он продолжал учить связных, обижался на кого-то, и часто ночью меня будил его громкий, суховатый, отрывистый голос.

— Как стоите? Вы куда пришли? Это вам не парикмахерская, а канцелярия штаба! — чётко говорил он во сне.

— Почему вошли, не доложившись? Выйдите и войдите ещё раз. Пора научиться порядку. Так. Погодите. Видите: человек ест? Можете обождать, у вас не срочный пакет. Дайте человеку поесть... Распишитесь... Время отправления... Можете идти. Вы свободны...

Я тормошил его, пытаясь разбудить. Он вскакивал, смотрел на меня малоосмысленным взглядом и, снова повалившись на койку, прикрывшись шинелью, мгновенно погружался в свои штабные сны. И опять принимался быстро говорить.

Всё это было не очень приятно. И я уже подумывал, как бы мне перебраться в другую землянку. Но однажды вечером, когда я вернулся в нашу халупку, основательно промокнув под дождём, и сел на корточки перед печкой, чтобы растопить её, Тарасников встал из-за стола и подошёл ко мне.

— Тут, значит, получается так, — сказал он несколько виновато. — Я, видите ли, решил временно не топить печки. Давайте деньков пять воздержимся. А то, знаете, печка угар даёт, и это, видимо, отражается на её росте... Плохо на неё воздействует.

Я, ничего не понимая, смотрел на Тарасникова.

— На чьём росте? На росте печки?

— При чём же тут печка? — обиделся Тарасников. — Я, по-моему, выражаюсь достаточно ясно. Этот самый чад, он, видно, плохо действует... Она совсем расти перестала.

— Да кто расти перестал?

— А вы что же, до сих пор не обратили внимания? — уставившись на меня, с негодованием закричал Тарасников. — А это что? Не видите? — И он с внезапной нежностью поглядел на низкий бревенчатый потолок нашей землянки.

Я привстал, поднял лампу и увидел, что толстый кругляш вяза в потолке пустил зелёный росток. Бледненький и нежный, с зыбкими листочками, он протянулся под потолок. В двух местах его поддерживали белые тесёмочки, приколотые кнопками к потолочине.

— Понимаете? — заговорил Тарасников. — Всё время росла. Такая славная веточка вымахнула. А тут стали мы с вами топить часто, а ей, видно, не нравится. Я вот тут зарубочки делал на бревне, и даты у меня проставлены. Видите, как сперва быстро росла. Иной день по два сантиметра вытягивала. Даю вам честное, благородное слово! А как стали мы с вами чадить тут, вот уже три дня не наблюдаю роста. Так ей и захиреть недолго. Давайте уж воздержимся. И курить бы надо поменьше. Стебелёчек-то нежненький, на него всё влияет. А меня, знаете, интересует: доберётся он до выхода? А? Ведь

так, чертёнок, и тянется поближе к воздуху, где солнце, чует из-под земли.

И мы легли спать в нетопленной, сырой землянке. На другой день я, чтобы снискать расположение Тарасникова, сам уже заговорил с ним о его веточке.

— Ну как, — спросил я, сбрасывая с себя мокрую плащ-палатку, — растёт?

Тарасников выскочил из-за стола, посмотрел мне внимательно в глаза, желая проверить, не смеюсь ли я над ним, но, увидев, что я говорю серьёзно, с тихим восторгом поднял лампу, отвёл её чуточку в сторону, чтобы не закоптить свою веточку, и почти шёпотом сообщил мне:

— Представьте себе, почти на полтора сантиметра вытянулась. Я же говорил, топить не надо. Просто удивительное это явление природы!..

Ночью немцы обрушили на наше расположение массированный артиллерийский огонь. Я проснулся от грохота близких разрывов, выплёвывая землю, которая от сотрясения обильно посыпалась на нас сквозь бревенчатый потолок. Тарасников тоже проснулся и зажёг лампочку. Всё ухало, дрожало и тряслось вокруг нас. Тарасников поставил лампочку на середину стола, откинулся на койке, заложив руки за голову.

— Я так думаю, что большой опасности нет. Не повредит её? Конечно, сотрясение, но тут над нами три наката. Разве уж только прямое попадание. А я её, видите, подвязал. Словно предчувствовал...

Я с интересом поглядел на него.

Он лежал, запрокинув голову на подложенные за затылок руки, и с нежной заботой смотрел на зелёный слабенький росточек, вившийся под потолком. Он просто забыл, видимо, о том, что снаряд может обрушиться на нас самих, разорваться в землянке, похоронить нас заживо под землёй. Нет, он думал только о бледной зелёной веточке, протянувшейся под потолком нашей халупы. Только за неё беспокоился он.

И часто теперь, когда я встречаю на фронте и в тылу взыскательных, очень занятых, суховатых на первый взгляд, малоприветливых как будто людей, я вспоминаю техника-интенданта Тарасникова и его зелёную веточку. Пусть грохочет огонь над головой, пусть промозглая сырость земли проникает в самые кости, всё равно — лишь бы уцелел, лишь бы дотянулся до солнца, до желанного выхода робкий, застенчивый зелёный росток.

И кажется мне, что есть у каждого из нас своя заветная зелёная веточка. Ради неё готовы мы перенести все мытарства и невзгоды военной поры, потому что твёрдо знаем: там, за выходом, завешанным сегодня отсыревшей плащ- палаткой, солнце непременно встретит, согреет и даст новые силы дотянувшейся, нами выращенной и сбережённой ветке нашей.

Лев Кассиль

Семь рассказов

ПОЗИЦИЯ ДЯДИ УСТИНА

Маленькая, по окна вросшая в землю изба дяди Устина была крайней с околицы. Все село как бы сползло под гору; только домик дяди Устина утвердился над кручей, глядя покривившимися тусклыми окнами на широкую асфальтовую гладь шоссе, по которому целый день из Москвы и в Москву шли машины.

Я не раз бывал в гостях у радушного и говорливого Устина Егоровича вместе с пионерами из одного подмосковного лагеря. Старик мастерил замечательные луки-самострелы. Тетива на его луках была тройной, скрученной на особый манер. При выстреле лук пел, как гитара, и стрела, окрыленная прилаженными маховыми перышками синицы или жаворонка, не вихлялась в полете и точно попадала в мишень. Луки-самострелы дяди Устина славились во всех окружных лагерях пионеров. И в домике Устина Егоровича всегда было вдосталь свежих цветов, ягод, грибов - то были щедрые дары благодарных лучников.

У дяди Устина было и собственное оружие, столь же старомодное, впрочем, как и деревянные арбалеты, которые он мастерил для ребят. То была старая берданка, с которой дядя Устин выходил на ночное дежурство.

Так жил дядя Устин, ночной караульщик, и на пионерских лагерных стрельбищах звонко пели его скромную славу тугие тетивы, и вонзались в бумажные мишени оперенные стрелы. Так он жил в своей маленькой избушке на крутогоре, читал третий год подряд забытую пионерами книгу о неукротимом путешественнике капитане Гатерасе французского писателя Жюль-Верна, не зная ее выдранного начала и не спеша добраться до конца. А за окошком, у которого он сиживал под вечер, до своего дежурства, по шоссе бежали и бежали машины.

Но этой осенью все изменилось на шоссе. Веселых экскурсантов, которые прежде под выходные дни мчались мимо дяди Устина в нарядных автобусах в сторону знаменитого поля, где когда-то французы почувствовали, что они не смогут одолеть русских, - шумных и любопытных экскурсантов сменили теперь строгие люди, в суровом молчании ехавшие с винтовками на грузовиках или смотревшие с башен двигающихся танков. На шоссе появились красноармейцы-регулировщики. Они стояли там днем и ночью, в жару, в непогоду и в стужу. Красными и желтыми флажками они показывали, куда надо ехать танкистам, куда - артиллеристам, и, показав направление, отдавали честь едущим на Запад.

Война подбиралась все ближе и ближе. Солнце на заходе медленно наливалось кровью, повисая в недоброй дымке. Дядя Устин видел, как косматые взрывы, жилясь, выдирали из охавшей земли деревья с корнем. Немец изо всех сил рвался к Москве. Части Красной Армии разместились в селе и укрепились тут, чтобы не пропускать врага к большой дороге, ведущей на Москву. Дяде Устину пытались втолковать, что ему нужно уйти из села - тут будет большой бой, жестокое дело, а домик у дядюшки Размолова стоит с краю, и удар падет на него.

Но старик уперся.

Я за выслугу своих летов пенсию от государства имею, - твердил дядя Устин, - как я, будучи прежде, работал путевым обходчиком, а теперь, стало быть, по ночной караульной службе. И тут сбоку кирпичный завод. К тому же склады имеются. Я не в законном праве получаюсь, ежли я с места уйду. Меня государство на пенсии держало, стало быть, теперь и оно передо мной свою выслугу лет имеет.

Так и не удалось уговорить упрямого старика. Дяди Устин вернулся к себе во двор, засучил рукава выгоревшей рубашки и взялся за лопату.

Стало быть, тут и будет моя позиция, - промолвил он.

Бойцы и сельские ополченцы всю ночь помогали дяде Устину превращать его избушку в маленькую крепость. Увидев, как готовят противотанковые бутылки, он бросился сам собирать порожнюю посуду.

Эх, мало я по слабости здоровья закладывал, - сокрушался он, - у людей иных под лавкой цельная аптека посуды... И половинки, и четвертинки...

Бой начался на рассвете. Он сотрясал землю за соседним лесом, закрыв дымом и тонкой пылью холодное ноябрьское небо. Внезапно на шоссе появились мчавшиеся во весь свой пьяный дух немецкие мотоциклисты. Они подпрыгивали на кожаных седлах, нажимали на сигналы, вопили вразброд и палили во все стороны наобум Лазаря, как определил со своего чердака дядя Устин. Увидев перед собой стальные рогатки-ежи, закрывшие шоссе, мотоциклисты круто свернули в сторону и, не разбирая дороги, почти не сбавляя скорости, помчались по обочине, скатываясь в канаву и с ходу выбираясь из нее. Едва они поравнялись с косогором, на котором стояла избушка дяди Устина, как сверху под колеса мотоциклов покатились тяжелые бревна, сосновые кругляши. Это дядя Устин незаметно подполз к самому краю обрыва и столкнул вниз припасенные здесь со вчерашнего дня большие стволы сосен. Не успев притормозить, мотоциклисты на полном ходу наскочили на бревна. Они кубарем летели через них, а задние, не в силах остановиться, наезжали на упавших... Бойцы из села открыли огонь из пулеметов. Немцы расползались, как раки, вываленные на кухонный стол из базарной кошелки. Изба дяди Устина тоже не молчала. Среди сухих винтовочных выстрелов можно было расслышать кряжистый дребезг его старой берданки.

Бросив в канаве своих раненых и убитых, немецкие мотоциклисты, сразбега вскочив на круто завернутые машины, помчались назад. Не прошло и 15 минут, как послышалось глухое и тяжкое урчание и, вползая на холмы, торопливо переваливаясь в ложбины, стреляя на ходу, к шоссе ринулись немецкие танки.

До позднего вечера длился бой. Пять раз пытались немцы пробиться на шоссе. Но справа из леса каждый раз выскакивали наши танки, а слева, там, где над шоссе нависал косогор, подступы к дороге охраняли противотанковые орудия, подтянутые сюда командиром части. И десятки бутылок с жидким пламенем сыпались на пытавшиеся проскочить танки с чердака маленькой полуразрушенной будки, на скворешне которой, простреленной в трех местах, продолжал развеваться детский красный флажок. «Да здравствует Первое Мая» - было написано белой клеевой краской на флажке. Может быть, это было и не ко времени, но другого знамени у дяди Устина не нашлось.

Так яростно отбивалась избушка дяди Устина, столько покареженных танков, облитых пламенем, свалилось уже в ближний ров, что немцам показалось, будто тут кроется какой-то очень важный узел нашей обороны, и они подняли в воздух около десятка тяжелых бомбардировщиков.

Когда дядю Устина, оглушенного и ушибленного, вытащили из-под бревен и он открыл, еще слабо разумея, свои глаза, бомбардировщики были уже отогнаны нашими «Мигами», атака танков отбита, а командир части, стоя неподалеку от разваленной избы, что-то строго говорил двоим перепуганно озиравшимся парням; хотя одежда их еще дымилась, оба выглядели задрогшими.

Имя, фамилия? - спросил сурово командир.

Карл Швибер, - ответил первый немец.

Августин Рихард, - отозвался второй.

И тогда дядя Устин поднялся с земли и, пошатываясь, подошел к пленным.

Вон ты какой! Фон-барон Августин!.. А я всего только Устин, - проговорил он и покрутил головой, с которой медленно и вязко капала кровь. - Я тебя в гости не звал: навязался ты, пес, на мое разорение... Ну, хоть тебя и с надбавкой кличут «Авг-Устин», - а выходит-то, мимо Устина не проскочил. Зацепился-таки чекушкой.

После перевязки дядю Устина, как он ни сопротивлялся, отправили на санитарной машине в Москву. Но утром неугомонный старик ушел из госпиталя и отправился на квартиру к своему сыну. Сын был на работе, снохи тоже не оказалось дома. Дядя Устин решил дождаться прихода своих. Он придирчиво оглядел лестницу. Всюду были приготовлены мешки с песком, ящики, багры, бочки с водой. На дверях напротив, около таблички с надписью: «Доктор медицины В. Н. Коробовский», была приколота бумажка: «Приема нет, доктор на фронте».

Ну, что ж, - сказал сам себе дядя Устин, присаживаясь на ступеньки, - стало быть, закрепимся на этой позиции. Воевать везде не поздно, дом-то будет покрепше моей землянки. В случае чего, если сюды полезут, тут можно таких им делов наделать!.. Полное «адью» сообразим всякому Августину...

ОТМЩЕНИЕ

Одну из тревожных августовских ночей я провел на аэродроме, где соединение ночных истребителей майора Рыбакова охраняет подступы к Москве от фашистских налетчиков. В ту ночь летчик этого соединения лейтенант Киселев протаранил фашистский бомбардировщик, пробиравшийся к Москве. Огонь, пожиравший обломки фашистского самолета, позволил нам найти дорогу к месту падения погибшего налетчика.

Он лежал, врезавшись покареженными моторами метра на два в землю. Кругом валялись обломки сучьев. Тлели листья. Порозовевшие березки, словно в ужасе, отступили, освещенные зловещим пламенем, которое еще жило в этой мешанине из расплюснутого металла, среди раздробленных и вывихнутых частей бомбардировщика. Четыре трупа, обугленных и полусгоревших, лежали под обломками.