Последний день перед Рождеством прошел. Морозило сильнее, чем с утра. Тут через трубу одной из хат вылетела ведьма. Она полетела, попутно собирая в рукав рассыпанные по небу звезды. Никто не увидел ее, потому что парни и девушки еще не вышли колядовать. Навстречу ведьме летел черт. Он крался к месяцу, чтобы украсть его. Черт уже давно был зол на кузнеца Вакулу, богобоязненного человека и лучшего живописца в Диканьке, за то, что тот нарисовал в церкви на стене картину Страшного суда. На ней дьявол изгонялся из ада, а грешники "били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало". С тех пор черт поклялся мстить Вакуле, и только одна ночь оставалась ему, чтобы свободно гулять по свету. Кража месяца, по замыслу беса, должна была задержать дома уважаемого в селе казака Чуба, а это помешало бы кузнецу прийти к Чубовой дочке Оксане, первой красавице на селе. И действительно, "как только черт спрятал в карман свой месяц, вдруг по всему миру сделалось так темно, что не всякий нашел бы дорогу к шинку". Ведьма, увидев себя в темноте, вскрикнула. Тут черт, подъехавши к ней мелким бесом, принялся нашептывать ей на ухо то, что обычно нашептывают всему женскому роду. В это время Чуб с кумом, стоя на пороге, размышляют, стоит ли идти к дьяку на кутью в такую темень. Из-за боязни показаться друг другу ленивыми, они все же трогаются в путь. Оставшаяся одна дочка Чуба Оксана прихорашивается перед приходом подруг. Она любовно рассматривает себя в зеркале, приговаривая: "Разве черные брови и очи мои так хороши? Что тут хорошего в этом вздернутом кверху носе? и в щеках?.. Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо!" За этим занятием ее и застает кузнец. Он долго не может насмотреться на гордую красавицу. Оксана очень холодно принимает его. Разговор их прерывается стуком в дверь, и Вакула идет открывать "в намерении отломать с досады бока первому попавшемуся человеку". За дверью оказывается сам Чуб, сбившийся с дороги. Он решил вернуться домой, но, услышав голос кузнеца, подумал, что попал не в свою хату, а в хату казака Левченко, к молодой жене которого, вероятно, и пришел кузнец. Испугавшись Вакулы, Чуб изменяет голос и говорит, что пришел поколядовать. Кузнец гонит его прочь. Тогда Чуб решает наведаться к матери Вакулы, ведьме Солохе, забавлявшейся в это время с чертом. Тем более что бес, влетая в хату Солохи через трубу, выронил месяц. Месяц воспользовался случаем и плавно поднялся на небо, осветив все вокруг. Метель утихла, и веселая и шумная молодежь высыпала на улицу. "Кучи девушек с мешками ввалились в хату Чуба и окружили Оксану". Оксана замечает на одной из подруг новые, шитые золотом черевички. При всех она заявляет, что выйдет замуж за кузнеца, если тот достанет ей черевички, которые носит царица. Раздосадованный уходит от нее Вакула и направляется домой.

В это время в хату к Солохе вваливается голова. Черт был вынужден спрятаться в мешок из-под угля. Нужно сказать, что Солоха охотно принимала у себя самых уважаемых казаков, да так, что ни один из них никогда не подозревал о существовании соперника. Но приветливее всего она была с вдовым казаком Чубом. У Солохи были далеко идущие планы - прибрать к рукам его богатство. Но, зная о любви своего сына к Оксане и опасаясь, как бы Вакула раньше нее не прибрал к себе имущество Чуба, она постоянно ссорила кузнеца с отцом Оксаны. И вот, не успел голова стряхнуть с себя снег, как в дверь постучал дьяк. Грузному голове пришлось лезть в мешок из-под угля. Но и самому дьяку не долго пришлось греться. До Солохи, наконец, дошел Чуб. А следом за ним в хату стал неистово стучать Вакула. Пришлось Чубу тоже прятаться в мешок, в тот самый, в котором уже сидел дьяк. Кузнец рассеянно оглядел углы своей хаты и увидел мешки. Подумав, что в мешках мусор, Вакула решает вынести их.

По дороге он встречает толпу девчат, среди которых Оксана. Бросив большие мешки, и оставив один маленький за плечами, кузнец идет следом за ней. Девушка снова смеется над Вакулой и говорит, что выйдет за него замуж, если он достанет ей царицыны черевички. Кузнец понимает, что ее требование выполнить невозможно и, отчаявшись, хочет утопиться в проруби. На бегу, он кричит парубкам, чтобы те попросили отца Кондрата помолиться за его грешную душу, так как ему не гулять больше на этом свете.

Поостыв, Вакула решает попробовать последнее средство. Он идет просить совета у запорожца Пацюка, про которого в Диканьке ходили слухи, что тот "приходится немного сродни черту". Вакула крайне удивлен, застав хозяина за поеданием вареников, которые сами обмакивались сметану и лезли ему в рот. Все, что сказал Пацюк Вакуле, это: "Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами". Тут кузнец заметил, что вареник в сметане лезет и к нему в рот. Вспомнив, что в эту ночь нельзя есть скоромное, кузнец выбегает из хаты, чтобы не набираться греха. Бес, сидящий в мешке, решает воспользоваться моментом и заполучить душу Вакулы. Ловко выскочив из мешка, он влезает на шею кузнецу и предлагает сделать так, что Оксана сегодня же будет принадлежать Вакуле, а взамен просит подписать контракт. Кузнец соглашается. Черт от радости принимается плясать у него на шее. Тут Вакула хватает его за хвост и крестит. Черт делается смирным, и Вакула, сев на него сверху, приказывает везти его к царице в Петербург.

Девушки находят брошенные Вакулой мешки, решают сходить за санками, чтобы отвезти их в дом к Оксане и посмотреть, что в них. В это время Чубов кум, призвав на подмогу ткача, волочит один из мешков в свою хату, думая, что в нем наколядованная еда. В мешке же оказываются Чуб и дьяк. Второй мешок девушки отвозят к Оксане, и голова вылезает в тот момент, когда в хату заходит Чуб. Смущенный голова спешит уйти, а Чуб принимается бранить Солоху за вероломство.

Кузнец приезжает в Петербург и с помощью черта присоединяется к запорожцам, проезжавшим осенью через Диканьку. Запорожцы сообщают Вакуле, что едут к царице на прием, и соглашаются взять его с собой. Кузнец оказывается во дворце, где поражается роскоши и великолепию окружающей обстановки. И вот он перед императрицей. Запорожцы приехали просить за свою Сечь. "Чего же хотите вы?", - спрашивает государыня. И тут Вакула бросается перед ней на колени и просит у царицы ее башмачки. Тронутая простодушием казака, императрица велит исполнить его просьбу. Вакула внезапно исчезает, и вот уже черт везет на себе кузнеца обратно в Диканьку.

А в это время в Диканьке начался переполох. Все только и говорят, что о смерти Вакулы. Сама Оксана жалеет, что так жестоко обходилась с человеком, дольше всех выносившим ее капризы. Она плохо спит ночью, а к утру понимает, что влюблена по уши в кузнеца.

Вакула приезжает домой, отпускает черта, отвесив перед тем ему три увесистых удара хворостиной. Наутро кузнец берет новые шапку и пояс и идет свататься. Он становится перед Чубом на колени и предлагает забыть прошлые обиды, после чего преподносит подарки и просит отдать за него Оксану. Прельщенный подарками, Чуб соглашается. Вошедшая Оксана так и ахнула от радости, увидев кузнеца. Она даже не взглянула на черевички: "Нет! Нет! мне не нужно черевиков! я и без черевиков..." И покраснела.

Оксана и Вакула поженились. Вакула на диво всем расписал свою хату красками, а в церкви намалевал черта в аду, да "такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо".

Ночь перед рождеством - повесть , написана в 1830 - 1832г.

Ведьма вылетает на метле и собирает в рукав звезды. Черт на небе прячет в карман луну. Она горячая и у него никак не получает проделать это. Наконец наступает полная темнота. Ворует он для того, чтобы в темноте не пошел к дьяку отец девушки Чуб, а Вакула не смог прийти к его дочери Оксане.

Черт мстит кузнецу за то, что тот нарисовал картину об изгнании сатаны из ада у себя в кузнице. Вакула очень сильно любит местную красавицу Оксану. Он собрался серьезно поговорить с ней. Но, несмотря на похищение ночного светила, Чуб идет в гости к дьяку.

Ведьма с чертом спускается по трубе в свою хату. Ведьма - Солоха, мать кузнеца Вакулы. Надо сказать, что Солоха обладала такой способностью очаровывать мужчин, что к ней захаживали многие казаки из села. И никто из них не подозревал даже, что он не один, есть соперники. Из всех она выделяла богатого Чуба.

Оксана смотрится в зеркало и любуется собой. Приходит Вакула и признается девушке в любви. Она смеется над ним. Вдруг кто-то стучится в дом. Рассерженный Вакула выскакивает из хаты, грозясь разобраться с непрошенным гостем. Это вернулся Чуб - хозяин хаты.

Всему виной вероломный черт. Он устроил целую метель по пути отца Оксаны и тот вернулся домой. Из-за метели казак даже сомневается, что это его дом. Вокула тоже не совсем видит кто перед ним. Он награждает Чуба двумя кулаками. Подумав, что действительно ошибся и зашел не в ту хату, Чуб идет к Солохе, чтобы провести оставшуюсю ночь.

Солоха с чертом милуются и у него из кармана выскакивает месяц и возвращается на небо. Становится снова светло и вся молодежь выходит на улицу колядовать. Оксана видит у одной из подруг очень красивые черевички и вздыхая говорит, что ей не достать обновку. Вкула вызывается найти красивые сапожки для девушки. Оксана шутя просит у кузнеца такие черевички как у царицы и обещает выйти за него замуж.

В дверь хаты Солохи стучат. Она заталкивает черта в мешок. Приходит еще один воздыхатель - сельский голова. Он только и успел рассказать о том, что метель не позволила ему дойти до дьяка выпить немного водки. Вскоре снова слышится стук в дверь. Находчивая женщина прячет гостя в другой мешок. На этот раз пришел дьяк - Осип Никифорович. Вскоре дьяк тоже оказывается в мешке, так как пришел Чуб, которого побил Вакула.

Возвращается сын Солохи. Чуб залазит в мешок к дьяку. Вакула оглядывается вокруг и видит, что в доме накопилось много мусора. Разом подхватывает все мешки и уходит с ними. По дороге встречает ребят и девушек, которые продолжают калядовать. Оксана насмешливо напоминает про черевички. Вакула грозится самоубийством и, бросив свою тяжелую ношу, он убегает с одним мешком.

Кузнец идет к запорожцу Пацуку, который знается с нечистой силой, за советом. Пацук в это время ест вареники, а те сами оправляются ему в рот. И на вопрос кузнеца о содействии нечистой силы для привораживания Оксаны, Пацук отвечает, что черт у него уже за плечами. И действительно! Черт оказывается в том мешке, который у Вакулы за спиной. Кузнец заставляет черта вести его в Санкт-Петербург, к царице.

А в это время, в Диканьке из мешков освобождают «друзей» Солохи. Все это сопровождается шутками Вакула приближается к столице и идет к казакам, которые приехали на прием. Он напрашивается вместе с ними. В повести описывается все великолепие дворца царицы. Вокула падает в ноги императрицы и просит ее сапожки для Оксаны. Царица дарит ему черевички. Взяв их, парубок спешит к Оксане, садясь верхом на черта.

Девушке тем временем успела пожалеть о своих словах. Деревня гудит о том, что кузнец толи провалился, толи утопился. Вакула идет к Оксане с подарком от царицы. Она согласна стать его женой.

Последний день перед рождеством прошел. Наступила ночь. Месяц вышел на небо. Все жители Сорочина в предвкушении колядования. На улицах так тихо, что слышны любые шорохи. И тут вдруг из трубы одного дома повалил большой клубень дыма, а из него появилась ведьма верхом на метле. Ее никто не увидел. Однако если бы проезжал сорочинский заседатель, то сразу бы ее заметил.

Так как не одна ведьма не могла от него скрыться. Да и вообще все он знал, даже, сколько у кого поросят. Ведьма поднялась высоко в небо, и с неба постепенно стали пропадать звезды. Это она их воровала. Собрала большую кучу себе в руках и закончила с этим делом. Однако, внезапно на небе появилось еще что-то, похожее на человека. Издалека он выглядел точно как немец, однако вблизи можно было разглядеть, что он был полностью черного цвета, худой, с хвостом и пяточком на лице. И только по рогам можно было понять, что это черт. Ему остался последний день ходить на свободе, так как на следующий день, он после колоколов побежит, поджав хвост, в свою берлогу.

Черт стал красться к месяцу. Он его взял, но тут же отпустил, так как обжегся. Затем остыл и схватил он небесное светило и положил в карман. И тогда во всем мире стало темно. На Диканьке никто не видел, как злодей украл месяц. Только писарь заметил, как луна внезапно стала, будто, танцевать в небе.

Черт украл месяц для того, чтобы отомстить кузнецу, который любил рисовать и расписал в церкви стену, на которой был изображен страшный суд, и черт, которого присрамляли. В стратегии злодея были такие мысли: Дело в том, что богатый Казак Чуб собирался к дьяку на кутю, а кузнец Вакула хотел прийти к его дочери Оксане. Дорога к дьяку велась через кладбище, овраги и вообще за селом. И если на улице такая темень, то не факт, что что-то заставит казака выйти из своего дома. А так как кузнец и Чуб плохо ладили, то Вакула не рискнет идти к Оксане.

Ведьма, увидев себя в темноте, закричала. А Черт быстро к ней подбежал и стал ей что-то нашептывать на ухо, тем самым ее, обольщая, как настоящий мужчина.

Казак Чуб вышел на улицу со своим кумом, они говорили о своем. И тут замечают, что на небе нет месяца. Они не понимают в чем дело, да и к дьяку нужно идти. Они думают остаться или нет, но Чуб говорит, что если не пойдут, то перед остальными гостями дьяка будет не удобно, так как те могут подумать что эти двое лентяи и трусы. В итоге они отправились в путь. В это время дочь казака Чуба Оксана прихорашивалась у себя в комнате. Она была самая красивая девушка, по мнению все парубков во всей округе. За ней бегали толпы, но она была непреклонна. И парни те потихоньку выбирали других, тех, которые были намного меньше разбалованы, нежели красавица. Один только кузнец Вакула был упрямым и, не смотря не на что, продолжал добиваться девушку. Она стояла и любовалась собой в зеркале. Говорила сама с собой. Рассказывала, что не хороша она и не понимает, что в ней может нравиться. Но потом вскочила и стала хвалить себя. Говорить, что все в ней красиво, и сама и одежда, которую ей папа купил, чтоб женился на ней самый завидный жених. Вакула наблюдал за всем этим в окно. И вдруг девушка увидела его и вскрикнула. Спросила, что он тут делает. Начала говорить, что все парни горазды, ходить к ней, когда отца нет, сразу смелые такие. Потом спросила, как дела с ее сундуком, который Вакула ковал специально для нее. Тот ответил, что взял самое лучшее железо, не у кого такого нет. А когда распишет его, то вообще будет лучше, чем у любой другой девушки. Оксана все прихорашивалась и крутилась возле зеркала. С ее позволения Вакула сел рядом с ней, и захотел ее поцеловать. Он говорил, что все бы отдал ради того, чтоб эта девушка была его. Но та вела себя так не вежливо, что Вакула глубоко в душе был разбит, так как понимал, что она к нему вообще ничего не чувствует. В дверь кто-то постучал.

Тем временем Черт, страдая от мороза с ведьмой, которая к тому же мама Вакулы, залезли через дымоход к ней домой. Мать Вакулы – ведьма Солоха, была уже взрослая женщина. Ей было около сорока. Она была не красавица, но и в тоже время хороша собою. И, несмотря на свою мудрость, привлекала всех самых степенных казаков. К ней захаживали, и голова села, и дьяк, и казак Чуб, и казак Касьян Свербыгуз. Она этих мужчин так принимала, что не один из них не догадывался о существовании конкурентов. Но больше всего ей нравился отец красавицы Оксаны – казак Чуб. Он был вдовцом, и у него было много чего в хозяйстве. Солоха мечтала это все присвоить себе. Однако боялась, что ее сын Вакула женится на Оксане, и это хозяйство будет принадлежать ему. Поэтому делала все, чтобы как можно больше разругать Чуба и кузнеца. И из-за этого все старухи вокруг говорили, что Солоха ведьма. И придумывали разные истории, то у нее хвост видели, то еще что-то. Однако ведьму мог увидеть только сорочинский заседатель, а он молчал, и поэтому все эти рассказы не воспринимали всерьез. Залетев через трубу, Солоха стала все прибирать. А черт, пока летел к трубе, увидел Чуба с кумом, которые шли к дьяку, и стал грести в их сторону снег, от этого началась метель. Черт хотел, чтоб Чуб пошел обратно домой и отругал кузнеца. И его замысел осуществился. Как только началась метель, Чуб со своим кумом тут же засобирались обратно домой. Но только кругом ничего не было видно. И тогда кум пошел немного в сторону искать дорогу, а если найдет, то должен крикнуть. А Чуб, в свою очередь, остался на том же месте и также искал дорогу. Но кум сразу увидел шинок, и, позабыв о своем друге, зашел туда. А Чуб в это время увидел свой дом. Он стал кричать дочери, чтоб она открыла, но кузнец Вакула вышел и, не поняв, что это Чуб с вопросом «что тебе надо?» выкинул его за дверь. Чуб подумал, что он пришел не к себе домой. Так как кузнецу у него делать нечего, да и не нашел он бы обратной дороги так скоро. Он знал, что похожий дом был лишь у хромого Левченко, который недавно женился на молодой жене. Но сам хромой сейчас точно находится в гостях у дьяка. И Чуб тогда подумал, что Вакула приходил к его молодой жене. Казак получил несколько ударов по спине и плечу от кузнеца и с обиженными криками и угрозами ушел к Солохе. Однако метель ему очень мешала.

В то время пока черт летел от созданной метели в Солохину трубу, из его кармана выбрался месяц, и, пользуясь, случаем вернулся на свое место. На улице стало светло и метели будто и не бывало. Вся молодежь выбежала на улицу с мешками, и стали колядовать. Затем зашли в дом казака Чуба и окружили Оксану, показывали наколядованное, а девушка очень веселилась. Хотя Вакула, несмотря на то, что любил колядование, в этот момент возненавидел его. Оксана увидела у своей подружки черевички и стала ими восхищаться. А Вакула на это ей сказал, чтоб она не расстраивалась, купит он ей такие черевички, которых ни у кого нет. И тогда баловная красавица при всех заявила, что если Вакула достанет ей черевички, которые носит сама царица, то она тут же выйдет за него замуж.

Вакула был в отчаянии, он понимал, что девушка его не любит. И хотел дать себе слово забыть о ней, но все же любовь победила, и он стал думать, как ему дальше добиваться девушки.

Тем временем в доме Солохи черт хотел поставить условие ведьме, чтобы та ублажила его. И что если она не согласится удовлетворить его страсти и, как водится, наградить, то он готов на всё, кинется в воду, а душу отправит прямо в пекло.

Этот вечер Солоха хотела провести в одиночестве, но внезапный стук в дверь всполошил и ее, и черта с его замыслами. Стучался голова, кричал, открывай. Солоха спрятала черта в мешок, а сама открыла мужчине, дала ему выпить рюмочку водки. Тот сказал, что из-за метели не пошел к дьяку. И увидев в окне ее свет, решил провести вечер с Солохой. Но, не успев он это договорить, как в дверь стали снова стучать, на этот раз это был сам дьяк, который из-за метели лишился всех гостей, но он и рад, так как хотел провести вечер с ней. Голова, тем временем, тоже спрятался в мешке из под угля. Он стал дотрагиваться до руки, затем до шеи ведьмы, и неизвестно до чего бы он в следующий раз дотронулся, как снова постучали. Это был казак Чуб. Дьяк тоже оказался в мешке. Чуб зашел, также выпил рюмку водки, и стал шутить насчет того, что, нет ли каких то мужчин у Солохи. Тем самым утешает свое самолюбие, так как думает, что он у нее единственный. И тут снова стучат, на этот раз это был сын ведьмы - кузнец Вакула. Солоха в спешке усадила Чуба в тот же мешок, где уже сидел дьяк. Но тот даже не пикнул, когда Чуб уставил свои, холодные с мороза, сапоги прям у его висков. Вакула зашел в дом и сел на лавку. В двери постучали снова, на этот раз это был казак Свербыгуз. Но мешка уже не было, и поэтому Солоха вывела его в огород спросить, что тот хотел.

Вакула сидит и размышляет, зачем ему Оксана. Видит мешки и решает, что нужно приводить себя в чувства, так как совсем он запустил все со своей любовью. Решает он вынести эти мешки на улицу. Он забросил их на плечо, хоть и было тяжело, он вынес. На дворе царил шум. Там вовсю колядовали. Кругом веселье. Неожиданно Вакула слышит голос Оксаны и, кидая мешки, все кроме одного, того в котором был черт, он идет на ее голос. Она говорит с каким то парнем и смеется. Когда Вакула подошел к ней, она начала говорить что у него очень маленький мешок и стала смеяться по поводу черевичек и свадьбы. У парня лопнуло терпение, он решил утопиться. И тогда, подошел к девушке и сказал ей «прощай», она не успела ответить, как он ушел. Ему вслед кричали парубки, но тот сказал, что возможно на том свете увидятся, а на этом ему делать нечего. И бабки сразу стали бормотать, что кузнец повесился.

Вакула шел, сам того не понимая. Потом, немного придя в себя, он решил обратиться за помощью к знахарю - пузатому Пацюку. Когда он зашел к нему в дом, он увидел, что тот без помощи рук есть галушки, просто достает их из тарелки ртом. Вакула стал спрашивать, что делать и как найти черта. Тот ответил, что всякий знает у кого черт за плечами. После, этот Пацюк продолжил есть вареники, которые самостоятельно вылетали с тарелки, обмакивались в сметане, и так же самостоятельно залетали к нему в рот. Вакула вышел, и из мешка вылез черт. Он думал, что Вакула теперь в его руках. Стал говорить, что все сделает, что нужно парню, но нужно контракт заключить. Однако кузнец был не глуп. Схватил он черта за хвост, пригрозил ему крестом и после этого черт стал очень послушным. Тогда кузнец залез к нему на спину и сказал, чтоб тот летел в Петербург к царице, и почувствовал, как взлетает. Тем временем Оксана шла со своими друзьями и думала о том, что она была слишком строга с Вакулой. Девушка уверенна, что он такую красавицу ни на кого не променяет. Она решает, что когда он в следующий раз придет, даст себя поцеловать, как-бы не хотя.

Они идут и видят оставленные Вакулой мешки. Думают что в них много колбасы и мяса, хотя в них сидят голова, дьяк и Чуб. Они решают пойти за санками и притащить мешки к Оксане домой. Однако пока те ходили за санками, из шинка вышел кум Чуба. Увидел мешки и хотел было забрать один, в котором был дьяк и чуб. Но мешок был тяжелый, поэтому, когда кум встретил Ткача, он попросил его помочь дотащить до дома мешки, взамен поделившись пополам. Тот согласился. Когда они шли к куму домой, то опасались застать его жену. Так как та постоянно забирала все, что нажито ей и ее мужем. И она все-таки была дома. Из-за мешка у этих трех людей случилась драка. И победу одержала жена кума, применив кочергу. И когда кум с Ткачем хотели попробовать снова отобрать добычу, из мешка вылез чуб, а за ним дьяк. Чуб понял, что в остальных мешках тоже были мужчины, которые приходили к Солохе. И от этого он расстроился, так как думал, что он единственный.

Тем временем девушки подбежали с санями к мешкам, но там был только один. Они взяли его, голова который сидел в нем решил терпеть все, лишь бы его не оставили на улице. Мешок затащили в дом, но мужчина стал икать и закашлялся. Девушки испугались, а Чуб как раз пришел, достал голову из мешка, и понял, что он тоже был у Солохи.

Пока Вакула летел верхом на черте, ему одновременно было страшно и удивительно. Он периодически его пугал крестом. Когда они прилетели в Петербург, черт превратился в лошадь. Там он встретил знакомых запорожцев, которые как раз направлялись к царице, и Вакула тогда попросил их, чтоб взяли его с собой. Те согласились. Сели в карету и помчались.

В царском дворце все было очень красиво. Вакула шел и одновременно рассматривал все что видел. Наконец пройдя через многочисленные залы, они оказались у зала царевны. Вышел Потемкин и сказал запорожцам, чтобы те говорили, как он их учил. Внезапно все резко упали на пол. Женский голос несколько раз приказывал им подняться, но те продолжали лежать на полу, приговаривая, что не встанут и обращались к ней «мама». Это была царица Екатерина. Она стала спрашивать у запорожцев о жизни и вскоре спросила, что же они хотят. И тогда Вакула набрался смелости и спросил, где можно такие черевички для его женщины найти. Царица приказала своей прислуге принести самые красивые черевички с золотом. Ее хотели облагоразумить, но она решения не поменяла. Когда их принесли, Вакула сделал очень красивый комплимент царице. Назвав ее ножки «сделанными из настоящего сахара». И затем он шепнул черту в свой карман, чтоб уносил его и тогда оказался за шлагбаумом.

На Диканьке, тем временем, спорили, повесился или утопился Вакула. Эти все столпотворения, ссоры, поэтому поводу, да и вообще слухи о смерти кузнеца сильно расстраивали Оксану. Она не может уснуть и понимает, что влюбилась в парня. А когда она его не видит на службе в церкви, и вовсе падает духом.

Вакула мчался верхом на черте очень быстро. Оказался он возле своего дома. Черт хотел уйти, но Вакула взял плеть и ударил пару раз злодея, который сам хотел проучить кузнеца, а в итоге сам же и был одурачен. Парень зашел в дом, Солохи там не было. Он лег спать и проспал до обеда. Он расстроился, так как не присутствовал на службе. Думал, что всевышний его покарал таким образом, за то что Вакула связался с чертом. Обещал парень, что будет целый год замаливать грех этот. Затем он оделся в самое лучшее. Взял пояс и шапку, и, конечно черевички, и пошел к чубу. Чуб его не ожидал увидеть. Вакула упал перед его ногами и стал просить прощения за все, сказал, что пусть тот его ударит, что чуб и сделал не сильно и раза три. Вакула дал ему пояс и шапку в подарок. Затем кузнец попросил руку его дочери. Тот, вспомнив неверную Солоху, согласился и сказал, чтоб тот сватов звал.

«Ночь перед Рождеством» Гоголь Н. В. включил в цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки». События в произведении происходят во времена как раз в тот период, когда после работы Комиссии, занимающейся упразднением к ней явились казаки.

«Ночь перед Рождеством». Гоголь Н. В. Обещание Вакулы

Подошел к концу последний предрождественский день. Наступила ясная морозная ночь. Никто не видит, как в небе летает парочка: ведьма собирает звезды в рукав, а черт ворует месяц. Казаки Свербыгуз, Чуб, Голова и еще кое-кто собираются пойти в гости к дьяку. У него будут праздновать Рождество. Оксана, 17-летняя дочь Чуба, о красоте которой говорили во всей Диканьке, осталась дома одна. Она как раз принаряжалась, когда в хату вошел влюбленный в девушку кузнец Вакула. Оксана обращалась с ним сурово. В это время в хату ввалились веселые, шумные девушки. Оксана стала им жаловаться, что ей некому даже черевички подарить. Вакула пообещал достать их ей, причем такие, какие не у каждой панночки имеются. Оксана при всех дала слово выйти замуж за Вакулу, если он принесет ей такие черевички, как у самой царицы. Упавший духом кузнец ушел домой.

«Ночь перед Рождеством», Гоголь Н. В. Гости у Солохи

В это время к его матери пришел Голова. Он сказал, что не отправился к дьяку из-за метели. В дверь постучали. Голова не хотел, чтобы его застали у Солохи и спрятался в мешок из-под угля. Стучал дьяк. Оказывается, к нему вообще никто не пришел, и он тоже решил провести время в доме Солохи. В дверь еще раз раздался стук. На этот раз пришел казак Чуб. Солоха спрятала дьяка в мешок. Но не успел Чуб рассказать о цели своего прихода, как снова кто-то постучал. Это вернулся домой Вакула. Не желая с ним столкнуться, Чуб залез в тот же мешок, в который до него забрался дьяк. Не успела Солоха закрыть дверь за сыном, как к дому подошел Свербыгуз. Так как прятать его уже было некуда, она вышла с ним поговорить в огород. У кузнеца из головы не выходила Оксана. Но тем не менее он заметил мешки в хате и решил их убрать перед праздником. На улице в это время полным ходом шло веселье: слышались песни, колядки. Среди смеха и разговора девушек кузнец услышал и голос своей любимой. Он выбежал на улицу, решительно подошел к Оксане, попрощался с ней и сказал, что на этом свете она его больше не увидит.

«Ночь перед Рождеством», Гоголь Н. В. Помощь черта

Пробежав несколько домов, Вакула остыл и надумал обратиться за помощью к Пацюку, бывшему запорожцу, слывшему странным и ленивым. В его хате кузнец увидел, что хозяин сидит с открытым ртом, а вареники сами окунаются в сметану и отправляются ему в рот. Вакула поведал Пацюку о своей беде, сказал, что в таком отчаянии готов обратиться даже к черту. На этих словах в хате появился нечистый и пообещал помочь. Они выскочили на улицу. Вакула поймал черта за хвост и приказал нести его к царице в Петербург. В это время Оксана, опечаленная словами кузнеца, жалела о том, что была с парнем слишком сурова. Наконец-то все заметили мешки, которые Вакула давно уже вынес на улицу. Девушки решили, что там много добра. Но когда развязали их, обнаружили казака Чуба, Голову и дьяка. Смеялись и шутили над этим происшествием целый вечер.

Н. В. Гоголь, «Ночь перед Рождеством». Содержание: на приеме у царицы

Вакула летит в звездном небе на черте. Сначала он боялся, но потом расхрабрился настолько, что даже подшучивал над бесом. Скоро они прибыли в Петербург, а потом и во дворец. Там на приеме у царицы как раз были казаки. Вакула присоединился к ним. Кузнец высказал царице свою просьбу, и она велела ему вынести самые дорогие вышитые золотом башмачки.

Пересказ. Гоголь, «Ночь перед Рождеством»: возвращение Вакулы

В Диканьке стали говорить, что кузнец то ли утопился, то ли случайно утонул. Оксана не поверила этим слухам, но все же огорчилась и ругала себя. Она поняла, что влюбилась в этого парня. На следующее утро отслужили заутреню, потом обедню и только после нее появился Вакула с обещанными черевичками. Он спросил у отца Оксаны разрешения засылать сватов, а потом показал девушке черевички. Но она сказала, что они ей не нужны, ведь она и без них… Дальше Оксана не договорила и покраснела.

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Николай Васильевич Гоголь
Ночь перед Рождеством

Истории старого пасечника

Стоит ясная морозная ночь накануне Рождества. Светят звёзды и месяц, искрится снег, над трубами хат клубится дымок. Это Диканька, крохотное село под Полтавой. Заглянем в окошки? Вон старый казак Чуб надел тулуп и собирается в гости. Вон его дочка, красавица Оксана, прихорашивается перед зеркальцем. Вон влетает в печную трубу очаровательная ведьма Солоха, радушная хозяйка, к которой любят захаживать в гости и казак Чуб, и сельский голова, и дьяк. А вон в той хате, на краю села, сидит, попыхивая люлькой, какой-то старичок. Да ведь это пасечник Рудый Панько, мастер рассказывать истории! Одна из самых весёлых его историй о том, как чёрт украл с неба месяц, а кузнец Вакула летал в Петербург к царице.

Всех их – и Солоху, и Оксану, и кузнеца, и даже самого Рудого Панька – придумал замечательный писатель Николай Васильевич Гоголь (18091852), и в том, что ему так точно и правдиво удалось изобразить своих героев, нет ничего необыкновенного. Гоголь родился в небольшом селе Великие Сорочинцы Полтавской губернии и с самого детства видел и хорошо знал всё то, о чём позже писал. Отец его был помещиком и происходил из старинного казацкого рода. Николай учился сперва в Полтавском уездном училище, потом – в гимназии в городе Нежине, тоже недалеко от Полтавы; здесь-то он впервые и попробовал писать.

В девятнадцать лет Гоголь уехал в Петербург, служил какое-то время в канцеляриях, но очень скоро понял, что призвание его не в этом. Он начал понемногу печататься в литературных журналах, а чуть позже выпустил и первую книжку «Вечера на хуторе близ Диканьки» – сборник удивительных историй, будто бы рассказанных пасечником Рудым Паньком: о чёрте, укравшем месяц, о таинственной красной свитке, о богатых кладах, которые открываются в ночь накануне Ивана Купалы. Сборник имел огромный успех, очень понравился он и А. С. Пушкину. Гоголь вскоре с ним познакомился и подружился, и в дальнейшем Пушкин не раз помогал ему, например, подсказав (конечно, в самых общих чертах) сюжет комедии «Ревизор» и поэмы «Мёртвые души». Живя в Петербурге, Гоголь издал и следующий сборник «Миргород», куда вошли «Тарас Бульба» и «Вий», и «петербургские» повести: «Шинель», «Коляска», «Нос» и другие.

Следующие десять лет Николай Васильевич провёл за границей, лишь изредка возвращаясь на родину: понемногу жил то в Германии, то в Швейцарии, то во Франции; позже на несколько лет поселился в Риме, который очень полюбил. Здесь был написан первый том поэмы «Мёртвые души». В Россию Гоголь вернулся лишь 1848 году и поселился под конец жизни в Москве, в доме на Никитском бульваре.

Гоголь – писатель очень разносторонний, произведения его такие разные, но объединяет их остроумие, тонкая ирония и добрый юмор. За это больше всего ценил Гоголя и Пушкин: «Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей нынешней литературе…»

П. Лемени-Македон

Последний день перед Рождеством прошёл. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звёзды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа1
Колядовать у нас называется петь под окнами накануне Рождества песни, которые называются колядками. Тому, кто колядует, всегда кинет в мешок хозяйка, или хозяин, или кто остаётся дома, колбасу, или хлеб, или медный грош, чем кто богат. Говорят, что был когда-то болван Коляда, которого принимали за бога, и что будто от того пошли и колядки. Кто его знает? Не нам, простым людям, об этом толковать. Прошлый год отец Осип запретил было колядовать по хуторам, говоря, что будто сим народ угождает сатане. Однако ж если сказать правду, то в колядках и слова нет про Коляду. Поют часто про Рождество Христа; а при конце желают здоровья хозяину, хозяйке, детям и всему дому.
Замечание пасичника. (Примеч. Н. В. Гоголя.)

Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Ещё ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошёл тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле.

Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских2
Обывательские (лошади) – т. е. крестьянские: «сельскими обывателями» в царской России назывались крестьяне.

Лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом чёрными смушками3
Сму́шка – шкурка новорождённого ягнёнка.

С дьявольски сплетённою плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил её, потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнёт. Он знает наперечёт, сколько у каждой бабы свинья мечет поросёнков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке4
Шино́к (укр.) – питейное заведение, кабак.

Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость5
Во́лость (устар.) – территориальная единица в царской России.

А ведьма между тем поднялась так высоко, что одним только чёрным пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось пятнышко, там звёзды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма набрала их полный рукав. Три или четыре ещё блестели. Вдруг, с противной стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колёса с Комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец6
Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь он француз, или цесарец, или швед – всё немец. (Примеч. Н. В. Гоголя.)

: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая всё, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке7
Козачо́к – украинский народный танец.

Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий8
Стря́пчий (устар.) – судебный чиновник.

в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что он не немец и не губернский стряпчий, а просто чёрт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу.

Между тем чёрт крался потихоньку к месяцу и уже протянул было руку схватить его, но вдруг отдёрнул её назад, как бы обжёгшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой стороны, и снова отскочил и отдёрнул руку. Однако ж, несмотря на все неудачи, хитрый чёрт не оставил своих проказ. Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки9
Лю́лька – курительная трубка.

; наконец поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чём не бывал, побежал далее.

В Диканьке никто не слышал, как чёрт украл месяц. Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том всё село; но миряне качали головами и даже подымали его на смех. Но какая же была причина решиться чёрту на такое беззаконное дело? А вот какая: он знал, что богатый козак Чуб приглашён дьяком на кутью10
Кутья́ – сладкая каша из риса или другой крупы с изюмом; её едят на праздники, например под Рождество.

Где будут: голова; приехавший из архиерейской певческой родич дьяка в синем сюртуке, бравший самого низкого баса; козак Свербыгуз и ещё кое-кто; где, кроме кутьи, будет варенуха11
Варену́ха – варёная водка с пряностями.

Перегонная на шафран водка и много всякого съестного. А между тем его дочка, красавица на всём селе, останется дома, а к дочке, наверное, придёт кузнец, силач и детина хоть куда, который чёрту был противнее проповедей отца Кондрата. В досужее от дел время кузнец занимался малеванием и слыл лучшим живописцем во всём околотке. Сам ещё тогда здравствовавший сотник12
Со́тник – казачий офицерский чин: командир сотни.

Л…ко вызывал его нарочно в Полтаву выкрасить дощатый забор около его дома. Все миски, из которых диканьские козаки хлебали борщ, были размалёваны кузнецом. Кузнец был богобоязливый человек и писал часто образа святых: и теперь ещё можно найти в Т… церкви его евангелиста Луку. Но торжеством его искусства была одна картина, намалёванная на церковной стене в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный чёрт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключённые прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал её на большой деревянной доске, чёрт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на всё, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры чёрт поклялся мстить кузнецу.

Одна только ночь оставалась ему шататься на белом свете; но и в эту ночь он выискивал чем– нибудь выместить на кузнеце свою злобу. И для этого решился украсть месяц, в той надежде, что старый Чуб ленив и не лёгок на подъём, к дьяку же от избы не так близко: дорога шла по-за селом, мимо мельниц, мимо кладбища, огибала овраг. Ещё при месячной ночи варенуха и водка, настоянная на шафран, могла бы заманить Чуба. Но в такую темноту вряд ли бы удалось кому стащить его с печки и вызвать из хаты. А кузнец, который был издавна не в ладах с ним, при нём ни за что не отважится идти к дочке, несмотря на свою силу.

Таким-то образом, как только чёрт спрятал в карман свой месяц, вдруг по всему миру сделалось так темно, что не всякий бы нашёл дорогу к шинку, не только к дьяку. Ведьма, увидевши себя вдруг в темноте, вскрикнула. Тут чёрт, подъехавши мелким бесом, подхватил её под руку и пустился нашёптывать на ухо то самое, что обыкновенно нашёптывают всему женскому роду. Чудно устроено на нашем свете! Всё, что ни живёт в нём, всё силится перенимать и передразнивать один другого. Прежде, бывало, в Миргороде один судья да городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а всё мелкое чиновничество носило просто нагольные13
Наго́льный (тулуп) – сшитый из шкуры кожей наружу и не покрытый тканью.

Теперь же и заседатель, и подкоморий14
Подкомо́рий (устар.) – судья, занимавшийся земельными вопросами.

Отсмалили себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою. Канцелярист и волостной писарь третьего году взяли синей китайки15
Кита́йка – плотная хлопчатобумажная ткань, обычно синего цвета.

по шести гривен аршин16
Арши́н (устар.) – старинная мера длины, равная 71 см.

Пономарь сделал себе на лето нанковые17
На́нковый – сшитый из грубой хлопчатобумажной ткани – на́нки.

Шаровары и жилет из полосатого гаруса18
Га́рус – грубая хлопчатобумажная ткань, на ощупь похожая на шерстяную.

Словом, всё лезет в люди! Когда эти люди не будут суетны! Можно побиться об заклад, что многим покажется удивительно видеть чёрта, пустившегося и себе туда же. Досаднее всего то, что он, верно, воображает себя красавцем, между тем как фигура – взглянуть совестно. Рожа, как говорит Фома Григорьевич, мерзость мерзостью, однако ж и он строит любовные куры! Но на небе и под небом так сделалось темно, что ничего нельзя уже было видеть, что происходило далее между ними.

– Так ты, кум, ещё не был у дьяка в новой хате? – говорил козак Чуб, выходя из дверей своей избы, сухощавому, высокому, в коротком тулупе мужику с обросшею бородою, показывавшею, что уже более двух недель не прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением бритвы. – Там теперь будет добрая попойка! – продолжал Чуб, осклабив при этом своё лицо. – Как бы только нам не опоздать.

При сём Чуб поправил свой пояс, перехватывавший плотно его тулуп, нахлобучил крепче свою шапку, стиснул в руке кнут – страх и грозу докучливых собак, но, взглянув вверх, остановился…

– Что за дьявол! Смотри! смотри, Панас!..

– Что? – произнёс кум и поднял свою голову также вверх.

– Как что? месяца нет!

– Что за про́пасть! В самом деле нет месяца.

– То-то что нет, – выговорил Чуб с некоторою досадою на неизменное равнодушие кума. – Тебе небось и нужды нет.

– А что мне делать!

– Надобно же было, – продолжал Чуб, утирая рукавом усы, – какому-то дьяволу, чтоб ему не довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. Право, как будто на смех… Нарочно, сидевши в хате, глядел в окно: ночь – чудо! Светло, снег блещет при месяце. Всё было видно, как днём. Не успел выйти за дверь – и вот, хоть глаз выколи!

Чуб долго ещё ворчал и бранился, а между тем в то же время раздумывал, на что бы решиться. Ему до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и голова, и приезжий бас, и дегтярь Микита, ездивший через каждые две недели в Полтаву на торги и отпускавший такие шутки, что все миряне брались за животы со смеху. Уже видел Чуб мысленно стоявшую на столе варенуху. Всё это было заманчиво, правда; но темнота ночи напомнила ему о той лени, которая так мила всем козакам. Как бы хорошо теперь лежать, поджавши под себя ноги, на лежанке, курить спокойно люльку и слушать сквозь упоительную дремоту колядки и песни весёлых парубков и девушек, толпящихся кучами под окнами. Он бы, без всякого сомнения, решился на последнее, если бы был один, но теперь обоим не так скучно и страшно идти тёмною ночью, да и не хотелось-таки показаться перед другими ленивым или трусливым. Окончивши побранки, обратился он снова к куму:

– Так нет, кум, месяца?

– Чудно, право! А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак! Где ты берёшь его?

– Кой чёрт, славный! – отвечал кум, закрывая берёзовую тавлинку19
Тавли́нка (устар.) – плоская берестяная табакерка.

Исколотую узорами. – Старая курица не чихнёт!

– Я помню, – продолжал всё так же Чуб, – мне покойный шинкарь Зозуля раз привёз табаку из Нежина. Эх, табак был! добрый табак был! Так что же, кум, как нам быть? ведь темно на дворе.

– Так, пожалуй, останемся дома, – произнёс кум, ухватясь за ручку двери.

Если бы кум не сказал этого, то Чуб, верно бы, решился остаться, но теперь его как будто что-то дёргало идти наперекор.

– Нет, кум, пойдём! нельзя, нужно идти!

Сказавши это, он уже и досадовал на себя, что сказал. Ему было очень неприятно тащиться в такую ночь; но его утешало то, что он сам нарочно этого захотел и сделал-таки не так, как ему советовали.

Кум, не выразив на лице своём ни малейшего движения досады, как человек, которому решительно всё равно, сидеть ли дома или тащиться из дому, обсмотрелся, почесал палочкой батога 20
Бато́г – трость.

Свои плечи, и два кума отправились в дорогу.

Теперь посмотрим, что делает, оставшись одна, красавица дочка. Оксане не минуло ещё и семнадцати лет, как во всём почти свете, и по ту сторону Диканьки, и по эту сторону Диканьки, только и речей было, что про неё. Парубки гуртом провозгласили, что лучшей девки и не было ещё никогда и не будет никогда на селе. Оксана знала и слышала всё, что про неё говорили, и была капризна, как красавица. Если бы она ходила не в плахте и запаске21
Пла́х та – длинный отрез плотной ткани, оборачивался вокруг пояса в виде юбки; запа́ска – передник из плотной ткани, расшитый узорами; то и другое – национальная украинская женская одежда.

А в каком-нибудь капоте22
Капо́т – домашняя женская одежда свободного покроя, похожая на халат.

То разогнала бы всех своих девок. Парубки гонялись за нею толпами, но, потерявши терпение, оставляли мало-помалу и обращались к другим, не так избалованным. Один только кузнец был упрям и не оставлял своего волокитства, несмотря на то что и с ним поступаемо было ничуть не лучше, как с другими.

По выходе отца своего она долго ещё принаряживалась и жеманилась перед небольшим в оловянных рамках зеркалом и не могла налюбоваться собою.

– Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? – говорила она, как бы рассеянно, для того только, чтобы об чём-нибудь поболтать с собою. – Лгут люди, я совсем не хороша. – Но мелькнувшее в зеркале свежее, живое в детской юности лицо с блестящими чёрными очами и невыразимо приятной усмешкой, прожигавшей душу, вдруг доказало противное. – Разве чёрные брови и очи мои, – продолжала красавица, не выпуская зеркала, – так хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом вздёрнутом кверху носе? и в щеках? и в губах? Будто хороши мои чёрные косы? Ух! их можно испугаться вечером: они, как длинные змеи, перевились и обвились вокруг моей головы. Я вижу теперь, что я совсем не хороша! – И, отдвигая несколько подалее от себя зеркало, вскрикнула: – Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня насмерть.

– Чудная девка! – прошептал вошедший тихо кузнец. – И хвастовства у неё мало! С час стоит, глядясь в зеркало, и не наглядится, и ещё хвалит себя вслух!

– Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, – продолжала хорошенькая кокетка, – как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шёлком. А какие ленты на голове! Вам век не увидать богаче галуна23
Галу́н – тесьма, прошитая золотыми или серебряными нитями; нашивается на форменную одежду.

Всё это накупил мне отец мой для того, чтобы на мне женился самый лучший мо́лодец на свете! – И, усмехнувшись, поворотилась она в другую сторону и увидела кузнеца…

Вскрикнула и сурово остановилась перед ним.

Кузнец и руки опустил.

Трудно рассказать, что выражало смугловатое лицо чудной девушки: и суровость в нём была видна, и сквозь суровость какая-то издёвка над смутившимся кузнецом, и едва заметная краска досады тонко разливалась по лицу; всё это так смешалось и так было неизобразимо хорошо, что расцеловать её миллион раз – вот всё, что можно было сделать тогда наилучшего.

– Зачем ты пришёл сюда? – так начала говорить Оксана. – Разве хочется, чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отцов нет дома. О, я знаю вас! Что, сундук мой готов?

– Будет готов, моё серденько, после праздника будет готов. Если бы ты знала, сколько возился около него: две ночи не выходил из кузницы; зато ни у одной поповны не будет такого сундука. Железо на оковку положил такое, какого не клал на сотникову таратайку, когда ходил на работу в Полтаву. А как будет расписан! Хоть весь околоток выходи своими беленькими ножками, не найдёшь такого! По всему полю будут раскиданы красные и синие цветы. Гореть будет, как жар. Не сердись же на меня! Позволь хоть поговорить, хоть поглядеть на тебя!

– Кто ж тебе запрещает, говори и гляди!

Тут села она на лавку и снова взглянула в зеркало и стала поправлять на голове свои косы. Взглянула на шею, на новую сорочку, вышитую шёлком, и тонкое чувство самодовольствия выразилось на устах, на свежих ланитах24
Лани́ты (поэт.) – щёки.

и отсветилось в очах.

– Позволь и мне сесть возле тебя! – сказал кузнец.

– Садись, – проговорила Оксана, сохраняя в устах и в довольных очах то же самое чувство.

– Чудная, ненаглядная Оксана, позволь поцеловать тебя! – произнёс ободрённый кузнец и прижал её к себе в намерении схватить поцелуй; но Оксана отклонила свои щёки, находившиеся уже на неприметном расстоянии от губ кузнеца, и оттолкнула его.

– Чего тебе ещё хочется? Ему когда мёд, так и ложка нужна! Поди прочь, у тебя руки жёстче железа. Да и сам ты пахнешь дымом. Я думаю, меня всю обмарал сажею.

Тут она поднесла зеркало и снова начала перед ним охорашиваться.

«Не любит она меня, – думал про себя, повеся голову, кузнец. – Ей всё игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с неё. И всё бы стоял перед нею, и век бы не сводил с неё очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у неё на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я её так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить».

– Правда ли, что твоя мать ведьма? – произнесла Оксана и засмеялась; и кузнец почувствовал, что внутри его всё засмеялось. Смех этот как будто разом отозвался в сердце и в тихо встрепенувших жилах, и за всем тем досада запала в его душу, что он не во власти расцеловать так приятно засмеявшееся лицо.

– Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и всё, что ни есть дорогого на свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть лучшего в моём царстве, всё отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». – «Не хочу, – сказал бы я царю, – ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства. Дай мне лучше мою Оксану!»

– Видишь, какой ты! Только отец мой сам не промах. Увидишь, когда он не женится на твоей матери, – проговорила, лукаво усмехнувшись, Оксана. – Однако ж дивчата не приходят… Что б это значило? Давно уже пора колядовать. Мне становится скучно.

– Бог с ними, моя красавица!

– Как бы не так! с ними, верно, придут парубки. Тут-то пойдут балы. Воображаю, каких наговорят смешных историй!

– Так тебе весело с ними?

– Да уж веселее, чем с тобою. А! кто-то стукнул; верно, дивчата с парубками.

«Чего мне больше ждать? – говорил сам с собою кузнец. – Она издевается надо мною. Ей я столько же дорог, как перержавевшая подкова. Но если ж так, не достанется, по крайней мере, другому посмеяться надо мною. Пусть только я наверное замечу, кто ей нравится более моего; я отучу…»

Стук в двери и резко зазвучавший на морозе голос: «Отвори!» – прервал его размышления.

– Постой, я сам отворю, – сказал кузнец и вышел в сени в намерении отломать с досады бока первому попавшемуся человеку.

Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что чёрт перепрыгивал с одного копытца на другое и дул себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мёрзнувшие руки. Не мудрено, однако ж, и смёрзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду, где, как известно, не так холодно, как у нас зимою, и где, надевши колпак и ставши перед очагом, будто в самом деле кухмистр, поджаривал он грешников с таким удовольствием, с каким обыкновенно баба жарит на Рождество колбасу.

Ведьма сама почувствовала, что холодно, несмотря на то что была тепло одета; и потому, поднявши руки кверху, отставила ногу и, приведши себя в такое положение, как человек, летящий на коньках, не сдвинувшись ни одним суставом, спустилась по воздуху, будто по ледяной покатой горе, и прямо в трубу.

Чёрт таким же порядком отправился вслед за нею. Но так как это животное проворнее всякого франта в чулках, то не мудрено, что он наехал при самом входе в трубу на шею своей любовницы, и оба очутились в просторной печке между горшками.

Путешественница отодвинула потихоньку заслонку, поглядеть, не назвал ли сын её Вакула в хату гостей, но, увидевши, что никого не было, выключая только мешки, которые лежали посереди хаты, вылезла из печки, скинула тёплый кожух25
Кожу́х – здесь: тулуп из овечьей шкуры.

Оправилась, и никто бы не мог узнать, что она за минуту назад ездила на метле.

Мать кузнеца Вакулы имела от роду не больше сорока лет. Она была ни хороша, ни дурна собою. Трудно и быть хорошею в такие года. Однако ж она так умела причаровать к себе самых степенных козаков (которым, не мешает, между прочим, заметить, мало было нужды до красоты), что к ней хаживал и голова, и дьяк Осип Никифорович (конечно, если дьячихи не было дома), и козак Корний Чуб, и козак Касьян Свербыгуз. И, к чести её сказать, она умела искусно обходиться с ними. Ни одному из них и в ум не приходило, что у него есть соперник. Шёл ли набожный мужик, или дворянин, как называют себя козаки, одетый в кобеняк с видлогою26
Кобеня́к – длинный мужской плащ с пришитым сзади капюшоном – видло́гой.

В воскресенье в церковь или, если дурная погода, в шинок, – как не зайти к Солохе, не поесть жирных с сметаною вареников и не поболтать в тёплой избе с говорливой и угодливой хозяйкой. И дворянин нарочно для этого давал большой крюк, прежде чем достигал шинка, и называл это – заходить по дороге.

А пойдёт ли, бывало, Солоха в праздник в церковь, надевши яркую плахту с китайчатою запаскою, а сверх её синюю юбку, на которой сзади нашиты были золотые усы, и станет прямо близ правого крылоса, то дьяк уже верно закашливался и прищуривал невольно в ту сторону глаза; голова гладил усы, заматывал за ухо оселедец27
Оселе́дец (укр.) – длинный чуб на темени выбритой головы у казаков.

И говорил стоявшему близ его соседу: «Эх, добрая баба! чёрт-баба!»

Солоха кланялась каждому, и каждый думал, что она кланяется ему одному. Но охотник мешаться в чужие дела тотчас бы заметил, что Солоха была приветливее всего с козаком Чубом. Чуб был вдов. Восемь скирд хлеба всегда стояли перед его хатою. Две пары дюжих волов всякий раз высовывали свои головы из плетёного сарая на улицу и мычали, когда завидывали шедшую куму – корову, или дядю – толстого быка. Бородатый козёл взбирался на самую крышу и дребезжал оттуда резким голосом, как городничий, дразня выступавших по двору индеек и оборачиваяся задом, когда завидывал своих неприятелей, мальчишек, издевавшихся над его бородою. В сундуках у Чуба водилось много полотна, жупанов и старинных кунтушей28
Жупа́н, кунту́ш – старинная украинская мужская и женская верхняя одежда.

С золотыми галунами: покойная жена его была щеголиха. В огороде, кроме маку, капусты, подсолнечников, засевалось ещё каждый год две нивы табаку. Всё это Солоха находила не лишним присоединить к своему хозяйству, заранее размышляя о том, какой оно примет порядок, когда перейдёт в её руки, и удвоивала благосклонность к старому Чубу. А чтобы каким– нибудь образом сын её Вакула не подъехал к его дочери и не успел прибрать всего себе, и тогда бы наверно не допустил её мешаться ни во что, она прибегнула к обыкновенному средству всех сорокалетних кумушек: ссорить как можно чаще Чуба с кузнецом. Может быть, эти самые хитрости и сметливость её были виною, что кое-где начали поговаривать старухи, особливо когда выпивали где-нибудь на весёлой сходке лишнее, что Солоха точно ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у неё сзади хвост величиною не более бабьего веретена; что она ещё в позапрошлый четверг чёрною кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья, закричала петухом, надела на голову шапку отца Кондрата и убежала назад.

Случилось, что тогда, когда старушки толковали об этом, пришёл какой-то коровий пастух Тымиш Коростявый. Он не преминул рассказать, как летом, перед самою Петровкою29
Петровка (Петров день) – христианский праздник, отмечается 29 июня (12 июля).

Когда он лёг спать в хлеву, подмостивши под голову солому, видел собственными глазами, что ведьма, с распущенною косою, в одной рубашке, начала доить коров, а он не мог пошевельнуться, так был околдован; подоивши коров, она пришла к нему и помазала его губы чем-то таким гадким, что он плевал после того целый день. Но всё это что-то сомнительно, потому что один только сорочинский заседатель может увидеть ведьму. И оттого все именитые козаки махали руками, когда слышали такие речи. «Брешут сучьи бабы!» – бывал обыкновенный ответ их.

Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить всё к своему месту, но мешков не тронула: «Это Вакула принёс, пусть же сам и вынесет!» Чёрт между тем, когда ещё влетал в трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом, уже далеко от избы. Вмиг вылетел он из печки, перебежал им дорогу и начал разрывать со всех сторон кучи замёрзшего снега. Поднялась метель. В воздухе забелело. Снег метался взад и вперёд сетью и угрожал залепить глаза, рот и уши пешеходам. А чёрт улетел снова в трубу, в твёрдой уверенности, что Чуб возвратится вместе с кумом назад, застанет кузнеца и отпотчует его так, что он долго будет не в силах взять в руки кисть и малевать обидные карикатуры.

В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову капелюхи30
Капелю́ха и капелю́х – мужская шапка с ушами.

Угощал побранками себя, чёрта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка ещё оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего не было видно.

– Стой, кум! мы, кажется, не туда идём, – сказал, немного отошедши, Чуб, – я не вижу ни одной хаты. Эх, какая метель! Свороти-ка ты, кум, немного в сторону, не найдёшь ли дороги; а я тем временем поищу здесь. Дёрнет же нечистая сила потаскаться по такой вьюге! Не забудь закричать, когда найдёшь дорогу. Эк, какую кучу снега напустил в очи сатана!

Дороги, однако ж, не было видно. Кум, отошедши в сторону, бродил в длинных сапогах взад и вперёд и, наконец, набрёл прямо на шинок. Эта находка так его обрадовала, что он позабыл всё и, стряхнувши с себя снег, вошёл в сени, нимало не беспокоясь об оставшемся на улице куме. Чубу показалось между тем, что он нашёл дорогу; остановившись, принялся он кричать во всё горло, но, видя, что кум не является, решился идти сам. Немного пройдя, увидел он свою хату. Сугробы снега лежали около неё и на крыше. Хлопая намёрзнувшими на холоде руками, принялся он стучать в дверь и кричать повелительно своей дочери отпереть её.

– Чего тебе тут нужно? – сурово закричал вышедший кузнец.

Чуб, узнавши голос кузнеца, отступил несколько назад. «Э, нет, это не моя хата, – говорил он про себя, – в мою хату не забредёт кузнец. Опять же, если присмотреться хорошенько, то и не кузнецова. Чья бы была это хата? Вот на! не распознал! это хромого Левченка, который недавно женился на молодой жене. У него одного только хата похожа на мою. То-то мне показалось и сначала немного чудно, что так скоро пришёл домой. Однако ж Левченко сидит теперь у дьяка, это я знаю; зачем же кузнец?.. Э-ге-ге! он ходит к его молодой жене. Вот как! хорошо!… теперь я всё понял».

– Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями? – произнёс кузнец суровее прежнего и подойдя ближе.

«Нет, не скажу ему, кто я, – подумал Чуб, – чего доброго, ещё приколотит, проклятый выродок!» – и, переменив голос, отвечал:

– Это я, человек добрый! пришёл вам на забаву поколядовать немного под окнами.

– Убирайся к чёрту с своими колядками! – сердито закричал Вакула. – Что ж ты стоишь? Слышишь, убирайся сей же час вон!

Чуб сам уже имел это благоразумное намерение, но ему досадно показалось, что принуждён слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор.

– Что ж ты, в самом деле, так раскричался? – произнёс он тем же голосом, – я хочу колядовать, да и полно.

– Эге! да ты от слов не уймёшься!.. – Вслед за сими словами Чуб почувствовал пребольной удар в плечо.

– Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться! – произнёс он, немного отступая.

– Пошёл, пошёл! – кричал кузнец, наградив Чуба другим толчком.

– Пошёл, пошёл! – закричал кузнец и захлопнул дверь.

– Смотри, как расхрабрился! – говорил Чуб, оставшись один на улице. – Попробуй подойти! вишь какой! вот большая цаца! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо к комиссару. Ты у меня будешь знать! Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж посмотреть на спину и плечи: я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно поколотил вражий сын! Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха! Постой ты, бесовский кузнец, чтоб чёрт поколотил и тебя, и твою кузницу, ты у меня напляшешься! Вишь, проклятый шибеник31
Ши́беник (укр.) – висельник, негодяй.

Однако ж ведь теперь его нет дома. Солоха, думаю, сидит одна. Гм… оно ведь недалеко отсюда; пойти бы! Время теперь такое, что нас никто не застанет. Может, и того, будет можно… Вишь, как больно поколотил проклятый кузнец!

Тут Чуб, почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность, ожидавшая его впереди при свидании с Солохою, умаливала немного боль и делала нечувствительным и самый мороз, который трещал по всем улицам, не заглушаемый вьюжным свистом. По временам на лице его, которого бороду и усы метель намылила снегом проворнее всякого цирюльника, тирански хватающего за нос свою жертву, показывалась полусладкая мина. Но если бы, однако ж, снег не крестил взад и вперёд всего перед глазами, то долго ещё можно было бы видеть, как Чуб останавливался, почёсывал спину, произносил: «Больно поколотил проклятый кузнец!» – и снова отправлялся в путь.