«Лавр» Евгения Водолазкина — роман о том, что хорошего досталось и осталось в нашей стране со времен средневековой Руси. Евгений Водолазкин. «Лавр». Отрывок из романа

Русь, XV век. Главный герой, врачеватель Арсений, оставляет без помощи возлюбленную Устину, и та умирает родами. Пытаясь искупить грех, герой в сокрушении сердца доходит до таких степеней святости, что одним прикосновением исцеляет слепых и поднимает на ноги немощных. На протяжении своей долгой жизни он успевает побывать странствующим травником, юродивым, паломником, монахом, отшельником, съездить в Иерусалим и вернуться обратно.

Первый роман доктора филологических наук, сотрудника Пушкинского дома Евгения Водолазкина, «Соловьев и Ларионов», выйдя в 2009 году, попал в шорт-листы премий Андрея Белого и «Большой книги». Второй роман, «Лавр», вышел в конце 2012 года, и на совершенно неожиданно пустом поле года, не взрастившем ни новой Улицкой, ни даже нового Пелевина. У «Лавра» были все предпосылки успеха. Его исторический фон — Средневековье — описан человеком, Средние века профессионально изучающим, и роман приятно лишен — типичных для подобных книг — нестыковок и фантазий.

Роман Водолазкина относится к жанру, заведомо обреченному у нас на успех — житию праведника.

К этому же жанру принадлежит добрая часть книг, заслуживших в России в последние годы статус культовых — от «Даниэля Штайна, переводчика» Людмилы Улицкой до жизни Лилианы Лунгиной, рассказанной ей самой в «Подстрочнике».

Но в «Лавре» житие еще удачно притворяется историческим романом — а это вообще любимый жанр большой прозы последнего десятилетия, и не только в России.

В каждой главе, меняя имя и окружение, герой как бы вновь и вновь проигрывает собственное житие. Эти рифмы и становятся главным в романе. И это не только внутренние связи в жизни героя, но и, например, созвучия с нашим временем, каких накидано немало — от пластиковых бутылок, неожиданно вылезающих весной из-под снега (sic!), до видения, в котором герой видит, как на конце шпиля Петропавловского собора стальными шипами фиксируют ангела с крестом.

Весь «Лавр» построен на очень простом приеме: как главный герой отражается в бесчисленных старцах, юродивых и святых, так и все это перенасыщенное чудесами Средневековье отражается и в нашем времени («Повторения нам даны для преодоления времени и нашего спасения», — объясняет один из многих встреченных героем старцев).

Смерть тут констатируют так: «Травмы пострадавшего мало совместимы с жизнью», в том же абзаце продолжая «брат наш Устин мертва себе еще в житии состави».

Это не постмодернистская игра, как можно было бы подумать, а как раз стремление говорить с читателем на понятном ему языке. Нет ничего более узнаваемого для русского уха, чем эта бесчувственная к живому языку бумажная трескотня.

В своем романе Водолазкин не занимается исторической реконструкцией, хотя он-то как раз, как ученый, специализирующийся на литературе Средних веков, мог бы. Разве что пару раз сообщает читателю, что в Средневековье не особо часто мылись или читать умели только вслух (впрочем, об этом пишут еще в учебниках по истории для средней школы), или описывает устройство избы, или быт древнерусского города — но не более того. В одном из своих интервью автор признается в страхе скатиться к «литературе приема», но придуманный им стиль позволяет ускользнуть и от соблазна расцветить речь всякими «азъ» и «еси», и от того тяжелого вычурного стиля, которым пишется сейчас большинство русских романов и который можно считать современным русским литературным языком.

Это роман о русском человеке, изъятом из ловушки времени.

В «Лавре», в соответствии с заветом упомянутого старца, могут повторяться герои и даже события: так, весь роман здесь с замиранием ждут конца света, назначенного на семитысячный год от сотворения мира (1492), и неоднократно «обращаются в монастырь за уточнениями». «Нам это важно, простите за прямоту, и в отношении планирования работы, и в смысле спасения души», — именно такой текст выдает один из героев. Заканчивается «Лавр» диалогом русского кузнеца с немецким купцом:

что, мол, ничего вы в нашей русской земле не понимаете, да и сами мы в ней ничего не понимаем.

И, конечно, автор ничего не берется объяснять. Ему важно констатировать чудо, как будто само существование чуда является оправданием для существования «нашей русской земли». И главный герой изгоняет бесов взглядом, юродивые ходят по воде и предсказывают будущее, а старец из монастыря отвечает на вопросы, обращенные к нему за многие километры отсюда.

У «Лавра» есть все признаки хита — понятный язык, простой стиль и супергерой, чьи сверхспособности определяются прежде всего его «русскостью» — свойством, которое при всей своей трудноопределяемости одинаково востребовано и справа, и слева, и массами, и элитой. Поэтому и роман счастливо зависает между интеллектуальной литературой и масслитом, где-то ровно посреди между упомянутым «Даниэлем Штайном» и «Несвятыми святыми» отца Тихона Шевкунова. Кажется, что все эти бесконечные поиски хорошего русского, которыми вот уже десять лет на самых разных уровнях занимается русская литература, нужны, чтобы оправдать само существование нашей страны на земле. И это уже не национальная идея, а хоть какое-то национальное успокоение. Но в ожидании конца света стоит вспомнить другую легенду — что мир устоит, пока по нему ходят 36 праведников. Если верить «Лавру», их гораздо больше.

Не могу сказать, что сложилось однозначное и конкретное мнение о книге. Склоняюсь больше к общему ощущению, что произведение мне не понравилось. Сразу говорю, что это сугубо моё читательское мнение - не принимайте близко к сердцу. Читать книгу или нет – решать, конечно же вам.

В начале произведения всё шло довольно динамично. На второй же половине стало жутко скучно - читала уже по диагонали. Конечно, на более интересных моментах заостряла свое внимание. Если честно, я бы больше не перечитывала её - видимо, не моё. Хотя, кто знает, может я еще не доросла до этого уровня литературы - время покажет. Но обо всём по порядку.

Я вообще-то очень люблю исторические романы. Но здесь, скажем так, непривычный формат. Да и заявлен жанр, как роман неисторический.

Начну с плюсов. Автор постарался показать средневековую Русь без розовых очков. По моему, у него это получилось - как минимум, с бытовой точки зрения, так это точно. Мрак средневековья, с его грязью, чумой и сходящим с ума главным героем - все вышло довольно живо и реалистично - что исключительно в плюс. Переплетение язычества и всяких бредовых поверий, а также просто сияющая святость по соседству - всё описано потрясающим языком, действительно невозможно оторваться.
Вообще отдельно хочу отметить именно слог в плане описательном: прямо слышишь хруст снега, вой ветра, шелест листвы, а мех на шубах так и хочется потрогать.
Не знаю, хотел ли этого сам Водолазкин, но ему удалось очень точно показать нашу современную проблему постоянного поиска старцев. Конечно, изобразил он это через мироощущение наших земляков 15-16 века. В лохмотьях, с бородой, ведет себя странно - значит святой. А человек реально просто в лохмотьях и ему негде жить и нечего есть. Когда читала о приходе главного героя к стенам монастыря и о том, как его встретили насельницы – так и хотелось воскликнуть: "Ну, сестры, вы даете! Монахини ведь, должны вроде быть пообразованней и поумнее простого люда". Но потом вспомнила, что здесь 15-16 век - и успокоилась. Люди были действительно другие, но наше восприятие необычных людей, на мой взгляд, не сильно поменялось.

Также хотелось отметить, что лично мне даже более были интересны те герои книги, с которыми главный персонаж встречался и общался. Именно они передают колорит того времени. Было искренне жаль, что многие из них как-то рано покидали страницы повествования – не хватало их мудрости, шуток и просто присутствия. Сам же основной герой больше, как нить, на которой держатся действительно интересные личности. Хотя, честно признаюсь, эта «нить» изрядно наскучила.

Немного дегтя. Так называемая, авторская орфография, мне порой, мешала. Не сильно, конечно (дело привычки), но все же. Не поняла, в чем великая идея отсутствия вопросительного знака после явно вопросительного предложения - ну да ладно. А вот сочетание русского и славянского действительно здорово передало атмосферу общения.

Искреннее возмущение вызвал плагиат с житийной литературы. Здесь вы найдете отсылки (неявные, конечно) и к житию Ксении Петербургской и многих других известных святых. Сначала думалось, что наверно совпадение. Но после нескольких сюжетов стало понятно, автор "оторвался" по полной программе: решил набрать фрагментов из житий всех святых, которых он знает – наверно в надежде, что их не знает его читатель.

И наконец, мой искренне дружеский совет книголюбам. Читайте эту книгу ПРОСТО как роман. Это НЕ житие, а только художественное произведение, которое вообще не претендует ни на какое нравоучение. Эдакое приключение средневековых русичей, каким оно, в общем-то, и должно быть описано: соседство дремучести и любознательности, вшей с грязью - и княжеских палат, полной безнравственности и святости, суеверий и трезвости ума. Плюс ко всему смешение славянского и русского языков, связь времен, отборная ругань и тонкости духовной жизни с цитатами святых отцов. А травник - так вообще взрыв мозга, моего, по крайней мере. Одним словом, не соскучитесь. Иногда, честно, хотелось спросить, что же курил автор. Но с другой стороны, понятно, что это его стиль.

Евгений Водолазкин

Татьяне

Пролегомена

В разное время у него было четыре имени. В этом можно усматривать преимущество, поскольку жизнь человека неоднородна. Порой случается, что ее части имеют между собой мало общего. Настолько мало, что может показаться, будто прожиты они разными людьми. В таких случаях нельзя не испытывать удивления, что все эти люди носят одно имя.

У него было также два прозвища. Одно из них – Рукинец – отсылало к Рукиной слободке, месту, где он появился на свет. Но большинству этот человек был известен под прозвищем Врач, потому что для современников прежде всего он был врачом. Был, нужно думать, чем-то большим, чем врач, ибо то, что он совершал, выходило за пределы врачебных возможностей.

Предполагают, что слово врач происходит от слова врати – заговаривать . Такое родство подразумевает, что в процессе лечения существенную роль играло слово. Слово как таковое – что бы оно ни означало. Ввиду ограниченного набора медикаментов роль слова в Средневековье была значительнее, чем сейчас. И говорить приходилось довольно много.

Говорили врачи. Им были известны кое-какие средства против недугов, но они не упускали возможности обратиться к болезни напрямую. Произнося ритмичные, внешне лишенные смысла фразы, они заговаривали болезнь, убеждая ее покинуть тело пациента. Грань между врачом и знахарем была в ту эпоху относительной.

Говорили больные. За отсутствием диагностической техники им приходилось подробно описывать все, что происходило в их страдающих телах. Иногда им казалось, что вместе с тягучими, пропитанными болью словами мало-помалу из них выходила болезнь. Только врачам они могли рассказать о болезни во всех подробностях, и от этого им становилось легче.

Говорили родственники больных. Они уточняли показания близких или даже вносили в них поправки, потому что не все болезни позволяли страдальцам дать о пережитом достоверный отчет. Родственники могли открыто выразить опасение, что болезнь неизлечима, и (Средневековье не было временем сентиментальным) пожаловаться на то, как трудно иметь дело с больным. От этого им тоже становилось легче.

Особенность человека, о котором идет речь, состояла в том, что он говорил очень мало. Он помнил слова Арсения Великого: много раз я сожалел о словах, которые произносили уста мои, но о молчании я не жалел никогда. Чаще всего он безмолвно смотрел на больного. Мог сказать лишь: тело твое тебе еще послужит. Или: тело твое пришло в негодность, готовься его оставить; знай, что оболочка сия несовершенна.

Слава его была велика. Она заполняла весь обитаемый мир, и он нигде не мог от нее укрыться. Его появление собирало множество народа. Он обводил присутствующих внимательным взглядом, и его безмолвие передавалось собравшимся. Толпа замирала на месте. Вместо слов из сотен открытых ртов вырывались лишь облачка пара. Он смотрел, как они таяли в морозном воздухе. И был слышен хруст январского снега под его ногами. Или шуршание сентябрьской листвы. Все ждали чуда, и по лицам стоявших катился пот ожидания. Соленые капли гулко падали на землю. Расступаясь, толпа пропускала его к тому, ради кого он пришел.

Он клал руку на лоб больного. Или касался ею раны. Многие верили, что прикосновение его руки исцеляет. Прозвище Рукинец, полученное им по месту рождения, получало таким образом дополнительное обоснование. От года к году его врачебное искусство совершенствовалось и в зените жизни достигло высот, недоступных, казалось, человеку.

Говорили, что он обладал эликсиром бессмертия. Время от времени высказывается даже мысль, что даровавший исцеления не мог умереть, как все прочие. Такое мнение основано на том, что тело его после смерти не имело следов тления. Лежа много дней под открытым небом, оно сохраняло свой прежний вид. А потом исчезло, будто его обладатель устал лежать. Встал и ушел. Думающие так забывают, однако, что от сотворения мира только два человека покинули землю телесно. На обличение Антихриста был взят Господом Енох, и в огненной колеснице вознесся на небо Илия. О русском враче предание не упоминает.

Иногда читатели интернет-блогов вспоминают о настоящей литературе. Кублог открывает новую рубрику «Литературная критика» - о самых приметных новинках отечественного литпроцесса.
Наш автор - доктор филологических наук, профессор КубГУ Алексей Татаринов , чьи критические статьи регулярно публикуются в крупных федеральных изданиях, а лекции делают его культовым персонажем краснодарской филологической среды. Первая рецензия - на роман Евгения Водолазкина «Лавр», ставший финалистом премии «Большая книга» в 2010 году.

О жизни исключительных праведников, преодолевших земные искушения и достигших высот божественного мира, рассказывают жития – словесные иконы, указывающие путь молитвы. О существовании нормальных грешников, увязших в двойственных пространствах обыденности, сообщают романы – литературные картины, далекие от религиозного пафоса.

Евгений Водолазкин написал парадоксальный текст, который должен объединить роман и житие: у церковного человека появляется шанс заинтересоваться светской культурой, а литературоцентричный интеллигент оказывается на просторном христианском поле, где с ним говорят о священных предметах.

Древняя Русь: Белозерск, Псков, Киев. XV – XVI века. Ни слова о царях, государственных делах и международной политике.

Главный герой меняет имена, всего их четыре.

Сначала перед нами молодой врач-травник Арсений: влюбившись в девчонку Устину, он прячет ее в своей лесной избушке, зачинает ребенка, который погибает при рождении вместе с несчастной матерью, растаявшей во тьме без покаяния.

В память о невенчанной жене Арсений становится Устином, хочет спасти ее от ада личным подвигом: вступает в битву с чумой, исцеляет нищих и аристократов, изгоняет бесов, впадает в юродство, едва не погибает под Иерусалимом. Живет жертвенно, по-монашески, приняв постриг лишь в старости, став Амвросием.

Лавр - последнее имя героя, ставшего перед кончиной монахом-схимником. Он успевает спасти забеременевшую вне брака Анастасию, которая в итоге благополучно родила сына. Путь исчерпан: Арсений/Устин/Амвросий/Лавр покидает бренный мир, оставляя нам мысль об искуплении давным-давно умершей жены.

Не только падением и восхождением врача, устремленного к святости, интересен роман Водолазкина, но и редким для современной литературы светлым миропониманием.

Виктор Пелевин, Владимир Сорокин, Александр Иличевский… Какой текст ни возьми: лёд, мрак, безнадёга!

«Лавр» написан против непоправимого и необратимого, автор не согласен с мыслью о том, что все кончено, что смерть – черная хозяйка на территории человеческих страданий.

Не травами лечит Арсений, не магией спасает он рано ушедшую жену, а состоянием своей души и практикой волевых поступков, в которых нет согласия с безнадежностью. Воскрешение – главный мотив романа.

Многих исцеляет главный герой. Тех, чью земную жизнь нельзя сохранить, Арсений оплакивает, помещает в память – основу бессмертия: «встретившись однажды, полностью расстаться невозможно».

Поэтому так часто Евгений Водолазкин рассуждает о времени, его преодолении, о способности любящего человека перенести мгновение счастья в вечность.

В «Лавре» перед читателем раскрыты два пути. Одни – по горизонтали - идут за Александром Македонским: оказываются в лихорадочной суете, меняют занятия и регионы проживания, стараются все увидеть и многое покорить, насытив сознание ярчайшими впечатлениями.

Другие – по вертикали – следуют за Христом: выходят из шумной истории, доверяют вечной жизни, ставят духовную цель.

Евгений Водолазкин не скрывает, что ему интересен Александр – трагический герой, покоривший мир и проигравший последнему отчаянию. Но своего героя он отправляет за Иисусом, который не Индию и Вавилон побеждает, а саму смерть, унижающую человека.

Алексей Татаринов

Евгений Водолазкин

Татьяне

Пролегомена

Судя по его немногочисленным высказываниям, он не собирался пребывать в теле вечно – потому хотя бы, что занимался им всю жизнь. Да и эликсира бессмертия у него, скорее всего, не было. Подобного рода вещи как-то не соответствуют тому, что мы о нем знаем. Иными словами, можно с уверенностью сказать, что в настоящее время его с нами нет. Стоит при этом оговориться, что сам он не всегда понимал, какое время следует считать настоящим.

Книга Познания

Он появился на свет в Рукиной слободке при Кириллове монастыре. Это произошло 8 мая 6948 года от Сотворения мира, 1440-го от Рождества Спасителя нашего Иисуса Христа, в день памяти Арсения Великого. Семь дней спустя во имя Арсения он был крещен. Эти семь дней его мать не ела мяса, чтобы подготовить новорожденного к первому причастию. До сорокового дня после родов она не ходила в церковь и ожидала очищения своей плоти. Когда плоть ее очистилась, она пошла на раннюю службу. Пав ниц в притворе, лежала несколько часов и просила для своего младенца лишь одного: жизни. Арсений был третьим ее ребенком. Родившиеся ранее не пережили первого года.

Арсений пережил. 8 мая 1441 года в Кирилло-Белозерском монастыре семья отслужила благодарственный молебен. Приложившись после молебна к мощам преподобного Кирилла, Арсений с родителями отправились домой, а Христофор, его дед, остался в монастыре. На следующий день завершался седьмой десяток его лет, и он решил спросить у старца Никандра, как ему быть дальше.

В принципе, ответил старец, мне нечего тебе сказать. Разве что: живи, друже, поближе к кладбищу. Ты такой дылда, что нести тебя туда будет тяжело. И вообще: живи один.

Так сказал старец Никандр.

И Христофор переместился к одному из окрестных кладбищ. В отдалении от Рукиной слободки, у самой кладбищенской ограды он нашел пустую избу. Ее хозяева не пережили последнего мора. Это были годы, когда домов стало больше, чем людей. В крепкую, просторную, но выморочную избу никто не решался вселиться. Тем более – возле кладбища, полного чумных покойников. А Христофор решился.

Говорили, что уже тогда он вполне отчетливо представлял себе дальнейшую судьбу этого места. Что якобы уже в то отдаленное время знал о постройке на месте его избы кладбищенской церкви в 1495 году. Церковь была сооружена в благодарность за благополучный исход 1492 года, семитысячного от Сотворения мира. И хотя ожидавшегося конца света в том году не произошло, тезка Христофора неожиданно для себя и других открыл Америку (тогда на это не обратили внимания).

В 1609 году церковь разрушена поляками. Кладбище приходит в запустение, и на его месте вырастает сосновый лес. Со сборщиками грибов время от времени заговаривают привидения. В 1817 году для производства досок лес приобретает купец Козлов. Через два года на освободившемся месте строят больницу для бедных. Спустя ровно сто лет в здание больницы въезжает уездная ЧК. В соответствии с первоначальным предназначением территории ведомство организует на ней массовые захоронения. В 1942 году немецкий пилот Хайнрих фон Айнзидель метким попаданием стирает здание с лица земли. В 1947 году участок переоборудуется под военный полигон и передается 7-й Краснознаменной танковой бригаде им. К. Е. Ворошилова. С 1991 года земля принадлежит садоводству «Белые ночи». Вместе с картофелем члены садоводства выкапывают большое количество костей и снарядов, но жаловаться в волостную управу не торопятся. Они знают, что другой земли им все равно никто не предоставит.

Уж на такой земле нам выпало жить, говорят.

Подробное это предвидение указывало Христофору, что на его веку земля останется нетронутой, а избранный им дом пятьдесят четыре года пребудет в целости. Христофор понимал, что для страны с бурной историей пятьдесят четыре года – немало.

Это был дом-пятистенок: помимо четырех внешних стен в срубе имелась пятая внутренняя стена. Перегораживая сруб, она образовывала две комнаты – теплую (с печью) и холодную.

Въехав в дом, Христофор проверил, нет ли в нем щелей между бревнами, и заново затянул окна бычьим пузырем. Взял масличных бобов и можжевеловых ягод, смешал с можжевеловой щепой и ладаном. Добавил дубовых листьев и листьев руты. Мелко истолок, положил на уголья и в течение дня занимался прокуриванием.

Христофор знал, что со временем моровое поветрие и само выходит из изб, но эту меру предосторожности не счел лишней. Он боялся за родных, которые могли его навещать. Он боялся и за всех тех, кого лечил, потому что они бывали у него постоянно. Христофор был травником, и к нему приходили разные люди.

Приходили мучимые кашлем. Он давал им толченой пшеницы с ячменной мукой, смешав их с медом. Иногда – вареной полбы, поскольку полба вытягивает из легких влагу. В зависимости от вида кашля мог дать горохового супа или воды из-под вареной репы. Кашель Христофор различал по звуку. Если кашель был размытым и не определялся, Христофор прижимал ухо к груди больного и долго слушал его дыхание.