Его герои являют индивидуальные характеры, вместе с тем воплощают некие идеи в их предельном выражении - «Достоевский стал великим художником идеи» (М.М. Бахтин). Это не абстрактные и рационалистические, а экзистенциальные идеи, идеи-индивидуумы, способные воплощаться, своего рода живые духовные существа с собственной волей, своим индивидуальным обликом. Такого рода сочетание своеобразного идеализма и персонализма создает уникальный облик персонажей. Герой Достоевского - это одержимый идеей, «человек идеи» (М.М. Бахтин), но, вместе с тем, и идея-человек - выражение определенной идеи. Поэтому герои Достоевского одновременно искусственны и жизненны, предельно фантастичны и предельно реальны. Они пребывают в неестественной и нередко сверхъестественной ситуации, в необычном состоянии, надрыве, надломе, невероятной напряженности переживаний и действий, когда многое кажется необусловленным, самопроизвольным, непредвиденным и непредсказуемым, алогичным. С точки зрения обыденного сознания так не поступают, так не говорят живые люди. Но в персонажах, которые с обыденной точки зрения представляются преступниками и сумасшедшими, описывается напряженная борьба идей. При всей своей необычности и неправдоподобности герои Достоевского психологически достоверны.
Эмпирическая искусственность и нарочитость их действий в духовном плане оказывается адекватной и последовательной. Образы Достоевского оправданы с точки зрения психологии экстремальной ситуации, из которой почти не выходят его герои. В состояниях крайнего духовного напряжения с ними происходят невероятные для обыденной жизни события: сверхъестественные догадки, узнавание чужих мыслей, прови дения, совершение неожиданных, немотивированных поступков. В произведениях Достоевского господствует пограничнаяили предпограничнаяситуация (переживание глубочайших потрясений: страха, страданий, борьбы, смерти; это состояния, в которых человек познает себя как нечто безусловное). Подобную напряженность смыслов и аффектов трудно вынести, и многих отталкивает невероятная духовная энергия произведений писателя и видимая уродливость его персонажей и действий. Многим кажется, что Достоевский описывает душевную патологию либо какую-то фантасмагорию, не имеющую отношения к реальной жизни. Сам же Достоевский говорил о реалистичности своих произведений: «Меня многие критики укоряли, что я вообще в романах моих беру будто бы не те темы, не реальные и проч. Я, напротив, не знаю ничего реальнее именно этих вот тем». Он имел в виду другую реальность - не обыденную, а глубинную реальность духа . «Новая действительность, творимая гениальным художником, реальна, потому что вскрывает самую сущность бытия, но не реалистична, потому что нашей действительности не производит. Быть может, из всех мировых писателей Достоевский обладал самым необычным видением мира и самым могущественным даром воплощения» (К.В. Мочульский).
К образам Достоевского можно применить его формулировку, высказанную по близкому поводу: «Конечно, они абсурдны в обыденном смысле, но в смысле ином, внутреннем, кажется, справедливы».Это изображение не эмпирических лиц и событий, а душевных состояний и процессов. Внутренняя жизнь человека спонтанна, клочковата, алогична, хотя на уровне сознания выглядит логичной. Интенсивная душевная жизнь - это борьба противоречивых сил, постоянный надрыв и раскол. В сильном характере какая-либо идея может захватить воображение, подчинить душевную жизнь, лишить ее разнообразия, и перед нами человек идеи или идея-человек. Герои Достоевского олицетворяют собой внутренние силы, которые мы порождаем в своей душе и которые способны поработить нас. В той степени, в какой мы проявляем себя как существа свободные, творческие, как личности, мы созидаем образы истинного, прекрасного и благого бытия. Отдаваясь своеволию, эгоизму, самостным инстинктам, стихиям зла, мы плодим ложные идеи и злые силы. Борьба добрых и злых мотивов порождает конфликт внутренней жизни, трагическую коллизию - столкновение противоположных стремлений, интересов.
Итак, поле действия индивидуальных духовных сущностей Достоевского - душа человека. «В мире дьявол с Богом борется, и поле битвы - сердца людей» - это высказывание Достоевского выражает интенцию его творчества. Поэтому чувство эстетического равновесия и критерий художественной завершенности образа у писателя во многом мотивированы этически. В поисках, развитии, дифференциации и собирании художественных образов участвует его нравственно-религиозное чувство. В литературной форме, как наиболее адекватной его образу мысли, Достоевский пытается обдумать, понять и решить собственные метафизические проблемы. Это придает неповторимое своеобразие его поэтике - системе художественных средств. Ее нельзя понять и оправдать только эстетически. В творчестве Достоевский пытается решить главные, наиболее мучительные и скрытые вопросы бытия человека. На этом он сосредоточивает свои силы. Отсюда напряженность, эксцентричность чувств и отношений его героев. То, что не входит в его основной интерес, удостаивается мимолетной зарисовки и поэтому производит впечатление искусственности.
До сих пор не прекращается дискуссия: полифонично или монологично творчество Достоевского. У него диалектически сочетается и то, и другое. Это - полифония, поскольку в романах Достоевского явное многоголосье оппонирующих и взаимоисключающих позиций и идей. Писатель видел изначальную конфликтность душевной жизни человека, расколотость, противоречивость его сознания и чувств. Но это имонологичность, поскольку все происходит в рамках единой души человека, представляющей собой поле битвы мирового добра и зла. В романах Достоевского один главный герой, вбирающий в себя большинство образов остальных. Монологизм творчества писателя сказывается и в том, что он утверждает метафизическое единство личности как целеполагаемую норму . Главное же - творчество Достоевского является проекцией разрешения им самим бытийных проблем. Его персонажами движет и их объединяет обязательный изначальный вопрос и творческая проблема самого писателя. Итак, многие голоса в своем соединении выражают автора: творчество Достоевского более всего симфонично - представляет собой соединение, сочетание множества противоречивых состояний, идей.
Как у всех великих русских писателей, начиная с Пушкина, литературный труд для Достоевского был одновременно и самотворчеством, созиданием нового облика личности и нового образа жизни. Нить мучительной судьбы Достоевского вплетена в ткань его произведений. С другой стороны, в творениях своих он пытался понять и разрешить мучающие его вопросы жизни. Его творчество экзистенциально, прежде всего, в том, что укоренено и охвачено единством экзистенции самого автора.
Таков путь осознания Достоевским действительности: личное переживание воплощается в художественной форме и затем осознается вполне. В художественном образе он погружается в метафизическую глубину проблемы, исследует ее диалектическое содержание и после этого формулирует впрямую. Это не чисто литературные занятия, не игра фантазии, мало отражающиеся на облике и судьбе автора, а тип жизни . Достоевский не мог не писать романов, прежде всего, потому, что разрешал в них проблемы собственного бытия. Отсюда потребность миссионерства - распространения своих взглядов, отсюда же и профетичность - чувство пророческой значимости своих высказываний. Не может писатель, творящий в сугубо литературных традициях и ассоциациях, проникнуться пафосом обладания целостной истиной, спасительной для человечества. Вместе с тем Достоевскому не были чужды и формальные эстетические поиски, он был в гуще литературной жизни и живо реагировал на нее. Но литературный процесс не был для него самодостаточным, а служил материей, в которой он мог наиболее адекватно воплотить свое видение мировых проблем. Итак, по своим задачам творчество Достоевскогоэкзистенцально-монологично.
Иного плана вопрос: где и насколько текст произведений представляет собой монолог автора? Достоевский - это не литератор, описывающий обыденную жизнь, а духовидец , переживший трагичность бытия, изображающий то, что мучает его душу. Он был личностью титанической и сложной, раздираемой противоречиями, но ищущей гармонии. Ему, как подлинно гениальному человеку, были ведомы состояния и напряженного духовного подъема, и падения, было открыто как высокое, так и низменное. Его душа побывала и на небесах, и в преисподней. Этот трагический духовный опыт и воплощался в образах героев Достоевского. Поэтому на вопрос: устами кого из героев говорит Достоевский, - можно ответить: каждого в отдельности и всех вместе. Но на другой вопрос: с каким героем идентифицируется позиция автора, - ответить однозначно трудно. Тот или иной герой, порой совершенно неожиданный, может высказывать заветные мысли Достоевского.
Но наиболее близок мировоззрению автора тот анонимный герой, который может иметь персональный образ, но поле души которого шире этой конкретной персоны и вбирает свойства других героев. По аналогии с понятием «лирический герой» в поэзии можно сказать, что в романах Достоевского проживает жизнь некий метафизический герой - воплощение бывших заблуждений, настоящих страданий и поисков, тяги к гармонии самого автора. Метафизический герой может персонифицироваться в одном действующем лице, но оно не является полным его выражением. В этом случае большинство персонажей охвачено горизонтом души метафизического героя и тяготеет к явному центру ее - главному герою.
Роман «Преступление и наказание» потому и производит наиболее целостное впечатление, что его главный герой Раскольников является и метафизическим героем. В других романах образ метафизического героя распылен. Раскольников же является не только главным, но в определенном смысле единственным действующим лицом романа. Все остальные - проекции определенных состояний души Раскольникова. Поскольку автора в первую очередь интересуют динамика и итог душевных превращений, то они изображаются в предельном состоянии. Большинство героев романа представляет собой крайнее выражение и персонификацию идей или чувств Раскольникова. Некоторые герои олицетворяют собой определенные объективные начала: положительные (Соня) либо отрицательные (старуха), воздействующие на Раскольникова как извне, так и через его рассудок или сердце.
Главная проблема творчества Достоевского - природа и происхождение зла в человеке, одержимость духами зла. Достоевский описывает столкновение добра и зла в судьбе и душе человека. Поэтому его романы изображают более метафизические, чем эмпирические реалии. Наиболее идеологический роман «Бесы» в этом измерении оказывается наиболее полемически-эмпирическим произведением зрелого периода творчества писателя. Так как в нем проблемы выражаются в социальных, психологических и бытовых проекциях, то описание выглядит наиболее приближенным к реальной жизни. Отсюда наличие, более чем где-либо, конкретных исторических событий и фактов, злободневность и актуальность романа. Вместе с тем, в «Бесах» духи зла выступают как обнаженные, абстрактные, хотя носителями их могут быть конкретные персонажи; отсюда некоторая рационалистичность «Бесов». Достоевскому было необходимо высказаться в такой форме, чтобы самому сполна осознать вопрос, сформулировать некоторые актуальные проблемы и быть при этом услышанным современниками. В «Бесах» писатель напрямую высказал то, что пережито и опознано им в «Преступлении и наказании». Это, в свою очередь, было подготовкой для непосредственной проповеди в «Дневнике писателя». В романе же «Преступление и наказание» Достоевский рассматривает проблему зла на уровне метафизической психологии . Здесь его образы приобретают наибольшую художественную пронзительность и емкость. Они персоналистически полнее, чем в «Бесах». «Преступление и наказание» является наиболее целостным и законченным произведением Достоевского - и в духовной проблематике, и эстетически. В последующих произведениях писатель углублял и детализировал смыслы, которые были выявлены в романе «Преступление и наказание».
Основные вопросы темы зла в романе следующие.
При каких обстоятельствах и в каких состояниях человек одержим духами зла? Какова феноменология - формы явления зла? Это проблема преступления .
Что происходит с душой человека, породившего злую идею и поработившегося ею? Как злые духи актуализируются - становятся действительными, существуют и проявляются в жизни, какова их сущность в предельном выражении? Это проблема наказания .
Каков путь изживания зла и духовного оздоровления? Это проблема искупления и воскресения .
Обстоятельства и состояния человека, одержимого духами зла, раскрывает фабула - сюжетная основа, расстановка лиц и событий романа. Раскольников вырос в здоровой семье с традиционным укладом, среди любимых и любящих его людей. Но вне семьи он оказывается выпавшим из органичного жизненного уклада. Его внутренний облик формируется вне традиций и преданий, которые могли бы взрастить здоровые начала души. Во взрослой жизни у Раскольникова оказались оборванными связи с тем, что Достоевский называет землею, почвой. Новой же почвы герой обрести не смог: оказавшись за пределами традиционной культуры, душа его не смогла привиться к чуждой искусственной цивилизации, которая, по Достоевскому, противостоит органике земли . Раскольников не мог найти себя ни в рационализированной, секуляризированной - обмирщенной, отторгнутой от религиозных основ учености, ни в выхолащивающих душу профессиональных занятиях, ни в карьере, возможности для которой мог предоставить Петербург («Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься»). Достоевский писал Каткову, по каким причинам его герой приходит к преступлению: «По легкомыслию, по шаткости в понятиях, поддавшись некоторым странным “недоконченным” идеям, которые носятся в воздухе». Неокрепшая душа вне здорового жизненного уклада попадает в зараженную духовную атмосферу .
Это трагедия не только личная: «Тут дело фантастическое, мрачное, дело современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердце человеческое». Достоевский показывает, что в России рушатся традиционные жизненные основы, разрываются органичные связи между людьми, наступает эпоха безукладья : «У нас в образованном обществе особенно священных преданий ведь нет». Россия, как и герой романа, только вышла из отрочества, еще не успели сформироваться положительные основы жизни, но уже началась полоса разрушения: «Нет оснований нашему обществу, не выжито правил, потому что и жизни не было. Колоссальное потрясение и все прерывается, падает, отрицается, как бы и не существовало. И не внешне лишь, как на Западе, а внутренне, нравственно» (из черновиков к роману «Подросток»). Творчество Достоевского есть «изображение крайнего богохульства и зерна идеи разрушения нашего времени в России, в среде оторвавшейся от действительности молодежи» (из письма к К.П. Победоносцеву).
Разрушающаяся почва заражается носящимися в воздухе ложными идеями. «Не во что верить, не на чем остановиться», - записано в черновых набросках к роману. В образованном обществе утверждалась эгоистическая индивидуалистическая этика, отрицающая национально-исторические и православные традиции. Раскольников соблазняется формой утилитарной морали, утверждающей, что целью человеческих поступков должно быть только личное благополучие, что поведение человека обусловливается разумной пользой. Преступление Раскольникова, считает Достоевский, есть «доведенная до последствий теория разумного эгоизма». В начале формирования господствующей в будущем атеистической материалистической идеологии Достоевский понимает, что торжество так называемого экономического принципа приводит не к всеобщему благоденствию, а к взаимному истреблению.
Известно, что на первоначальные замыслы романа оказывала влияние полемика Достоевского с социалистами. Но затем писатель погружается в исследование метафизических коллизий в душе своего героя. Ибо человек есть создатель ложных идей, и, чтобы понять и объяснить их появление, нужно углубиться, прежде всего, в его душу. Как истинный персоналист, Достоевский обращается к началам мирового бытия: в глубине индивидуального личного бытия вскрываются всеобщие закономерности.
Петербург у Достоевского - это столица современной цивилизации, место концентрации ложных идей, носящихся в воздухе , воплощение искусственности, неорганичности, нездоровья и распада жизни: «Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина». Образ Петербурга рисуется с помощью мертвенных, ужасающих деталей, но в целом он крайне призрачен. Это некая ирреальность, наполненная тенями и призраками, какая-то фантасмагория - причудливое нереальное видение, провоцирующее болезненное душевное состояние. В «Подростке» Достоевский писал о пушкинском Германне - духовном брате Раскольникова: «В такое петербургское утро, гнилое, сырое и туманное, дикая мечта какого-нибудь пушкинского Германна из “Пиковой дамы” (колоссальное лицо, необычайный, совершенно петербургский тип - тип из петербургского периода), мне кажется, должна еще более укрепиться». Описанный Достоевским город отображает внутренний мир Раскольникова: и атмосфера, и пейзаж города, и детали его быта являются отражением душевных состояний героя. Горизонты души Раскольникова и души цивилизованного Петербурга почти сливаются. Так очерчивается духовное поле, в котором происходят духовные в своей сути события романа.
Душа метафизического героя находится в нездоровом, горячечном состоянии. «Чрезвычайно жаркое время…», «жара стояла страшная…», - неоднократно напоминает автор об удушающей атмосфере города и внутреннего состояния метафизического героя. «С некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию» - угнетенное состояние, нездоровая мнительность, навязчивые идеи, сопровождающиеся болезненными ощущениями, в частности жаром. Все это погружает душу в беспросветный мрак. Выпадение из традиционного жизненного уклада приводит к самоизоляции и внутреннему опустошению: «…углубился в себя и уединился от всех… Он решительно ушел от всех, как черепаха в свою скорлупу…», - не только от всех людей, но от всего вообще, от нравственного и разумного.
Герой оказывается в духовной пустоте, сознание его погружается в «подполье». Скорлупа-жилище - образ его душевного пространства: «Это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид со своими желтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок». Душа Раскольникова неестественно зажата некоей властной силой, она олицетворяется замкнутым и отъединенным от мира темным, мертвенным пространством (жилье Раскольникова сравнивается со шкафом, сундуком и гробом), в котором уже невозможно ощутить себя в полный рост человеческого достоинства (высокому человеку жутко) и в котором способны образоваться только бредовые идеи (желтая каморка ассоциируется с «желтым домом» - домом умалишенных): «А знаешь ли, Соня, что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят!». Таково душевное пространство, в котором формируется идея Раскольникова: «…там-то, в углу, в этом-то ужасном шкафу, и созревало все это вот уже более месяца». Не случайно в минуту просветления после получения письма матери «ему стало душно и тесно в этой желтой каморке… Взор и мысль просили простору».
В чем заключалось состояние метафизического героя, предваряющее и подготавливающее преступление? Полное безделье («лежа по целым суткам»)обессмысливает жизнь. Потеряв истинные ориентиры, сознание героя вяло, но неукротимо сосредоточивается на фантазиях: «…молодежь образованная от бездействия перегорает в несбыточных снах и грезах». Достоевский замечает, что человек как существо, предназначенное к творческому созиданию, не способен впасть в полный индифферентизм - равнодушие, безучастность, безразличие. Поле битвы добра и зла - сердца людей, и потому духовная дремотность и апатия не освобождают от драмы бытия. Обезволенная душа рано или поздно порабощается злыми духами. Поначалу невинное, но пустое фантазерство Раскольникова («Так, ради фантазии сам себя тешу; игрушки!») постепенно превращается в преступную мечтательность («безобразная мечта»). Родственность идеи Раскольникова маниловщине обнаруживается в момент, когда Раскольников идет совершать убийство: «Проходя мимо Юсупова сада, он даже очень было занялся мыслию об устройстве высоких фонтанов и о том, как бы они хорошо освежали воздух на всех площадях. Мало-помалу он перешел к убеждению, что если бы распространить Летний сад на все Марсово поле и даже соединить с дворцовым Михайловским садом, то была бы прекрасная и полезнейшая для города вещь». Такого рода фантазирование греховно потому, что поглощает энергию и опустошает душу, искажает сознание, подготавливая почву для патологических и преступных идей: «Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась и в последнее время созрела и концентрировалась, приняв форму ужасного, дикого и фантастического вопроса, который замучил его сердце и ум, неотразимо требуя разрешения». Больной вопрос формирует некие образы, понятия и установки, которые выходят из-под контроля совести и сознания, развиваются самопроизвольно и в кризисных ситуациях могут реализовываться спонтанно. Раскольников был пустым мечтателем до того, как получил письмо матери, из которого выяснилось, что хроническое безденежье преследует его родных и что сестра приносит себя в жертву ради его будущего. Сама жизнь потребовала действия. Неожиданно для Раскольникова фантастическая идея, которая «месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах». Каково же содержание фантазии, заставившей содрогнуться ее создателя?
Постепенно душевные силы Раскольникова концентрируются вокруг идеи, на которой болезненно зафиксировано сознание: «Так бывает у иных мономанов, слишком на чем-нибудь сосредоточившихся». При зарождении идея вполне беззлобна, но в душе, потерявшей органичный строй, лишившейся истинных критериев, она вырастает в чудовищный фантазм - причудливое видение, призрак. Все начинается со стремления посвятить себя какому-либо «полезному» делу. Раскольников - человек незаурядный во всех отношениях, наделен умом, талантом, красотой. Таковым он себя сознает, потому и дело должно быть под стать дремлющим силам - необыкновенное, масштабное. Как и его сверстники-идеалисты, он, наверное, хотел бы осчастливить одним махом если не все человечество, то, во всяком случае, многих людей. Этого можно было бы достичь, распоряжаясь капиталом, который несправедливо и противоестественно сосредоточен в руках людей негодных и никчемных («старушка - зловредная вошь»). Дело за тем, чтобы капитал изъять и распорядиться им по естественной справедливости . Так зарождается вторая ведущая тема в идее героя. Хотя все это еще фантазии, он начинает ощущать себя созидателем, распорядителем, вершителем событий, судеб. Формируется синдром наполеонизма, мания величия.
В записных книжках Достоевский формулирует идею Раскольникова: «Я ли не такой человек, чтобы позволить мерзавцу губить беззащитную слабость. Я вступлюсь. Я хочу вступиться. А для этого власти хочу… Я власть беру, я силу добываю - деньги ли, могущество ль, не для худого. Я счастье несу…». Когда «странная мысль наклевывалась в его голове, как из яйца цыпленок, и очень, очень занимала его», с Раскольниковым происходит «неслучайная случайность» - он слышит в трактире собственную идею: «Я бы эту проклятую старуху убил и ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести!», «…с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет… С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть, существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц, - и все это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их помощью посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь - тысячи жизней, спасенных от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен - да ведь тут арифметика?.. Конечно, все это были самые обыкновенные и самые частые, не раз уж слышанные им, в других только формах и на другие темы, молодые разговоры и мысли».
Раньше летающие в воздухе абсурдные мысли не задевали здоровую душу. Теперь же в распаленном воображении героя они получают болезненный отзвук, как ядовитые трихины поражают потерявшую нравственный иммунитет душу: «Этот ничтожный трактирный разговор имел чрезвычайное на него влияние при дальнейшем развитии дела: как будто действительно было тут какое-то предопределение, указание». Так зародившаяся ложная идея блага порождает в воспаленной душе чувство ложногомессианства - ощущения себя спасителем. Маниакальное самовозвеличение приводит к крайним выводам: на сверхчеловека не распространяются нравственные законы, существующие для инфантильных душ большинства, низменной толпы. «Трепещущая тварь» должна повиноваться избранному меньшинству - власть имущим. Сильная личность стоит вне закона. Она выше обыденной морали, как бы за пределами добра и зла. Поэтому истинное величие в том, чтобы стремиться к заданной цели, отменяя нравственные предписания и заглушая голос совести, как рецидив слабости и посредственности.
Достоевский показывает психологию формирования мании величия. Силы, умения, таланты есть, идея, цель ясны - это уже признак величия для Раскольникова. Чтобы утвердиться на этой «высоте», необходимо не только найти конкретный путь достижения цели (дело техники рассудка), но и решиться на его осуществление. Поступок во имя идеи оказывается решающей гранью, выводящей из области фантазий в область реальности. Он же будет проверкой и критерием истинности позиции, утверждением собственного величия. Так средство к достижению цели подменяет цель. Не случайно Раскольников не знает, как распорядиться похищенным богатством. Достоевский вскрывает внутреннюю диалектику прельщения : не может быть нравственно оправдано достижение благих целей порочными средствами, которые неизбежно становятся самоцелью, вытесняя самые благие побуждения.
Перед решающей гранью Раскольников цепенеет в нерешительности. В этом и состоит проблема пре-ступления - переступления через незыблемые Божии законы («Божья правда, земной закон», по Достоевскому), в основе которых свобода, суверенность и неприкосновенность человеческой личности. Человек - венец творения Божьего и сотворец Богу, он не может быть средством к достижению даже самых высоких целей. Можно ли для счастья многих убить одну невинную душу? Это проблема оправдания Божьего творения. Остатки нравственного чувства не позволяют Раскольникову поставить этот вопрос в законченной и обнаженной форме. Он пытается сбежать от угрызений совести, придавая проблеме оправдывающую форму: можно ли для счастья многих лишить жизни одного ничтожного человека («зловредную вошь»).
Душа Раскольникова в период, предшествующий преступлению, в смятении и борении. Оттесняются ее положительные качества, и обнажаются низменные стремления. Фантасмагорическая идея постепенно захватывает его полностью. Она подавляет всплеск совести во сне о лошади, где Раскольников открывается как человек по природе добрый, способный к состраданию. Через сон Раскольников ощутил убийство не как алгебраический знак, а как реально пролитую кровь: «Боже, - воскликнул он, - да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп… буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать… прятаться, весь залитый кровью… с топором… Господи, неужели?.. Да что же это я!.. Ведь я знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил?». Он отказывается от своего замысла: «Господи! Ведь я все же равно не решусь!.. Господи!.. покажи мне путь мой, а я отрекусь от этой проклятой… мечты моей».И даже переживает эйфорию отрезвления: «Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения!». Но всплеск совести и жажда освобождения от инфернального наваждения не были волево утверждены, поэтому опрокидываются волной мутных страстей. Подавленное нравственное чувство проявляется только в мгновения отрезвления: «О Боже! как это все отвратительно! И неужели, неужели я… нет, это вздор, это нелепость! - прибавил он решительно. - И неужели такой ужас мог прийти мне в голову? На какую грязь способно, однако, мое сердце! Главное: грязно, пакостно, гадко, гадко!.. И я целый месяц…». Но всплески совести постепенно затухают. Остатки разума и совести сказываются только в страхе и нерешительности, оттягивавших преступление. Раскольников чувствовал, что за этим шагом - бездна. Но идея уже неотвратимо захватывает все его существо.
Какую альтернативу может предложить немощный, человеческий разум? Воплощением рассудочно-рациональной стороны Раскольникова является Разум- ихин. В решительный момент, когда идея становилась повелением, Раскольникова бросило к нему. Но он остановил себя: «Что ж, неужели я все дело хотел поправить одним Разумихиным и всему исход нашел в Разумихине?». Доводы рассудка оттесняются, теперь рассудок призван разве что легализовать преступление: «Я к нему… на другой день после того пойду». И Разумихин - первый, с кем общается Раскольников после преступления. Но контакта у них не возникает. В обыденной ситуации Разумихин мог бы олицетворять реальный выход из положения. Разумихин - здоровый, целостный, но приземленный, рассудочный человек. У него не возникает многих вопросов, потому что его сознание поверхностно и тем самым вне проблем. Раскольников же личность усложненная, углубленная и утонченная. Он сознает ущербную частичность и искусственность мира ученого-специалиста и мещанскую ограниченность его жизни. И он отвергает рассудочную альтернативу. Спасительной же целостной идеи его душа не может породить, ибо расколоты основания жизни.
Образ Раскольникова по мере приближения к моменту преступления обезличивается. Воля парализуется. Он вроде и не принимал «окончательного решения», ибо, «несмотря на всю мучительную внутреннюю борьбу свою, он никогда ни на одно мгновение не мог уверовать в исполнимость своих замыслов во все это время». Но преступление и состоит в том, что в решительный момент он не противопоставил захватывающей его маниакальной идее совестливого волевого акта. Человек призван к непрерывному творческому напряжению, и чем ответственнее ситуации - тем более. Отказываясь от свободы и ответственности решения, проявляя безволие, герой тем самым внутренне уже преступает черту, выходит из области личностного бытия и попадает под власть натуралистических сил, роковых и фатальных стихий. Проявляя себя как ответственная свободная личность, человек пролагает свой неповторимый путь, преодолевая мировую эмпирию, ибо свободное творческое самоопределение выводит из-под власти сил мира сего. Напротив, обезличенный маньяк выпадает в безличностное измерение и оказывается марионеткой злых сил, роковым образом влекущих к гибели. «Ни о чем он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли…». Окончательное решение Раскольников принимает совершенно безвольно . Воспаленное сознание воспринимает идею уже не как фантазию, а как императив. С этого момента он не властен над собой, попадает в руки фатальной предопределенности: «Последний же день, так нечаянно наступивший и все разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически : как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо,слепо , с неестественною силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды вколесо машины, и его начало в нее втягивать».
(Продолжение следует.)
Христос призывает своих учеников к совершенству: «Будьте совершенны как Отец ваш небесный». Усилия по стяжанию нравственной чистоты и духовного совершенства (а попросту говоря по исполнению заповедей Христа) получили в святоотеческой литературе наименование «Невидимой брани» или «Духовной брани».
Здесь дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей
Ф. М. Достоевский
Что такое «брань»?
Брань означает борьбу, битву, сражение. Битвы в средневековье проходили часто, это была реальность близкая всем людям, а потому и образ, который использовался в аскетической литературе, был всем понятен. В сражении решался вопрос жизни и смерти. Таким образом, христианские авторы хотели подчеркнуть, что духовная брань напрямую связаны с самыми основами нашего существования.
Почему невидимая?
Главные противники человека в духовной борьбе – он сам и искушающие его бесы. Он сам - это наши страсти и дурные наклонности, привычки, которые мы должны искоренять и преодолевать для достижения совершенства. Кроме того, враг человеческого спасения, дьявол, если не напрямую, то хитростью и коварством склоняет человека ко злу, искушая различными помыслами и мечтаниями, подавая повод грешить. Однако последнее слово в выборе пути остается за человеком. Но только Богу и человеку известно, сколько нужно приложить духовных усилий, чтобы сделать шаг в верном направлении! Эта внутренняя борьба в душе человека не видна постороннему взгляду, но ее последствия имеют непосредственное отношение к окружающим его людям и миру.
Земная битва закаляет воина, делает его сильнее и умнее в борьбе с противником. То же можно сказать и о духовной борьбе. Когда человек получает добрый навык в борьбе со своими греховными страстями (пусть даже и не проявляющимися в виде грехов ных поступков), он внутренне совершенствуется, духовно растет. Недаром один из великих аскетов и подвижников Православной церкви прп. Иоанн Лествичник сравнивает эту борьбу с трудным восхождением по ступеням лестницы добродетелей.
К битве необходимо правильно подготовиться, чтобы ее не проиграть. Как это сделать пишет апостол Павел в своем послании к Ефесянам 6,14-17:
«Наконец, братия мои, укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его. Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злой и, все преодолев, устоять. Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие».
С чего начать?
Как исполнить слова Апостола, нам разъясняет святоотеческая аскетика. Говоря упрощенно:
- Путь воина Христа, направление и стратегия битвы изложены в «Лествице» преподобного Иоанна Лествичника.
- Тактика, приемы ведения боя и Боевой Устав - в «Невидимой брани» преподобного Никодима Святогорца (перевод святителя Феофана Затворника).
- Устав внутренней службы - в «Душеполезных поучениях» аввы Дорофея.
- Чтобы получить первоначальное представление об образе воина Христа, о том, как он выглядит, надо прочесть письма игумена Никона «Нам оставлено покаяние» и письма схиигумена Иоанна «Письма Валаамского старца». А для людей с повышенными интеллектуальными требованиями еще и жизнеописание и письма игуменьи Арсении (Сребряковой).
- Ни в коем случае не следует приступать к сражению, не изучив пятитомник святителя Игнатия (Брянчанинова). Его работы - не только переложение аскетики на современный нам язык; святитель Игнатий выбрал из отцов только то, что еще по силам ослабевшему и изнемогшему христианину последних времен. Без советов святителя Игнатия начинающий воин быстро и бесславно проиграет битву (то есть попадет в ад), не поняв её внутренней сути и способа оценки своих сил и средств. Отцы древности на такие объяснения не особенно разменивались, для них новоначальный - это тот, кто живет в пустыне, спит по четыре часа в сутки, действительно скудно питается, трудится в поте лица и исполняет молитвенные правила, какие не снились современным подвижникам. А для нас новоначальный - это тот, кто "Отче наш" и Символ веры выучил, и неизвестно еще,
Уж не знаю почему, прочитав дневник "И я полностью согласен", вспомнила эту фразу из книги Достоевского.
Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, - знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы - сердца людей.
И классики ошибаются.. но слова эти он написал персонажу буйному с бурей в душе, который дьявола своего победил смирением.
Помните знаменитую фразу Достоевского: «Здесь диавол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей»? Несмотря на ее хрестоматийность, мне кажется, что классик не совсем прав. Точнее, эти слова допускают не совсем христианское понимание. Или совсем не христианское.
Сама мысль о борьбе диавола с Богом для христианина абсурдна. Особенно хорошо это видно в евангельском эпизоде искушения Христа в пустыне. Когда диавол предлагает Иисусу все царства мира, если Тот поклонится ему, Христос отвечает искусителю: «Отойди от меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». В славянском переводе Евангелия от Матфея эта фраза звучит так: «Иди за мною, сатано: писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися, и тому единому послужи». С языковой точки зрения русский текст более точен, а славянский является калькой с греческого и искажает смысл фразы (буквально: иди по направлению «за меня»). Но в каком-то смысле эта языковая неточность более жестко указывает на реальное положение вещей – на невозможность диаволу искусить Бога, на несоизмеримую «разность в весовых категориях». Недаром толкователи Библии традиционно отмечают, что в искушении в пустыне Христос отвергает все те соблазны, на которые в свое время прельстилась Ева: соблазн духа, души и тела.
А вторую часть фразы («написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи») можно истолковать не только как то, что Христос пришел послужить Богу, но и как то, что сам сатана, вместо бесплодных попыток искусить Спасителя, должен ему покориться и ему служить.
Повторяю, диавол не борется с Богом, потому что в этой борьбе он обречен. Он может бороться только с нами и побеждать нас. Но если мы выберем Победителя, а не побежденного, то, по мере продвижения по пути к Добру, сердце наше все больше будет превращаться из поля битвы в эдемский сад.
Желаю всем выбрать Победителя.
1. Проповедник милующего и смиренного сердца
Как известно творчество Ф.М.Достоевского было направлено на постижение тайны личности человека. Он об этом писал своему брату Михаилу: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время, я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».
В своих стремлениях постигнуть тайну человека, Достоевский, не обращался к европейской философии рационализма, идущей от Аристотеля до Декарта. Начиная с эпохи Просвещения 18 века человека рационализм понимал, как существо произведенное от природы, социальной среды, государства, нации, той или иной идеологии.
«Человек есть политическое животное, провозгласил Аристотель. Было очевидно, что европейская философия не способна постигнуть тайну личности человека, его духовную природу. Поэтому в своих исследованиях и в своем творчестве Ф.М. Достоевский опирался на библейскую традицию, для которой тайна человека сосредоточена в его сердце - «сокровенном сердце» человека. Сердце в Священном Писании есть средоточие всей телесной и духовной жизни человека. Все, что приходит человеку на ум или на память - всходит на сердце.
Сердце есть та таинственная глубина, на которой происходит встреча человека с Богом - божественным Логосом. «Чистые сердцем Бога узрят». В Новом Завете сердце сеть орган Богообщения. «Христос вселяется верою в сердца наша» по словам ап.Павла.
Тайна сердца в частности состоит в том, что оно может быть источником доброй или злой воли. В Священном Писании говорится о том, что есть сердце лукавое, сердце суетное, сердце неразделенное, даже звериное. Согласно Евангелию из глубин сердца человеческого исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства (Марк 7, 21).
Поэтому мы молимся обращаясь к Богу «сердце чисто сожижди во мне Боже, и дух прав обнови во утробе моей». Вот почему в Библии в Притчах Соломоновых говорится: «Больше всего оберегаемого оберегай свое сердце, ибо от него исходит жизнь» (Притчи 4, 23). При этом в Священном Писании также говорится, что тайна сердца открыта лишь Богу. Эту библейскую философию сердца Достоевский развивал в своем творчестве. Он раскрывает тайны сердца через судьбы своих героев. В итоговом романе «Братья Карамазовы» Дмитрий в исповеди своего горячего сердца высказывает библейскую мысль о том, что сердце это поле духовной битвы, где дьявол с Богом борются («тут Дьявол с Богом борются, а поле битвы сердца людей»).
Оказывается, что сердце как духовный центр личности расколото в человеке грехопадением и в результате в нем стали уживаться как идеал Мадонны, так и идеал Содома. Метафизическая природа сердца человека по мысли Достоевского стала антиномичной. Это открытие Достоевский излагает устами героя. «Перенести я при том не могу, говорит Дмитрий, что иной высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским, в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину горит, как и в иные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил». Судьба героев Достоевского, зависит от того, кто победит в их сердцах. Герои гордые сердцем: Свидригайлов, Ставрогин, Федор Павлович Карамазов приходят к отрицанию Бога и бессмертия. Своеволие, бунт и сладострастие побеждает в их сердцах идеал Мадонны, и ведут их к гибели. Есть и другие герои у Достоевского, которые готовы принять искупительные страдания на земле, лишь бы спасти свою душу от гибели, вывести из ада. Достоевский показывает нам таких героев в лице Раскольникова, Дмитрия Карамазова. «Страдания принять и искупить себя им, вот что надо» - советует Раскольникову Соня (София - премудрость). Страдания, которые посылаются Дмитрию Карамазову проведением Божием, спасают его от своеволия и сладострастия, которые владеют его сердцем. Они открывают ему христианский смысл жизни, он принимает посланные ему искупительные страдания. «Никогда, никогда не поднялся бы я сам собой! Но гром грянул, принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь!». Достоевский утверждал и проповедовал, что только во Христа и бессмертие души является истинным смыслом и целью жизни человека, да и всего человечества. «Уничтожь в человечестве веру в бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь», - утверждает Иван Карамазов.
«По-моему, Христова любовь к людям есть в своем роде невозможное на земле чудо», - говорит Иван своему брату Алешу, соблазняя его. Полагая своим умом и гордым сердцем, что Бога нет и все дозволено. Не случайно черт говорит ему: « Мы с тобой одной философии» - и это философия гордого сердца. Достоевский противопоставляет бунтующему Ивану смиренного сердцем человеколюбца Алешу. Он верит, что путь к Царству Божию хранится в сердце старца Зосимы. «Все равно, он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и будут все святы и будут любить друг друга, и не будет не богатых не бедных, ни возвышаюшихся, ни униженных, а будут все как дети Божии и наступит настоящее царство Христово», - вот о чем грезилось сердцу Алеши - пишет Достоевский. Герои Достоевского, начиная от Сони Мармеладовой и князя Мышкина до Алеши Карамазова и старца Зосимы несут в своем сердце образ Христов через смиренную любовь к ближнему. В отличие от своевольной гордой плотской любви, которая является мучительной страстью и ведет к преступлению, как это происходит между Рогожиным и Настасьей Филипповной. Напротив, смеренная, кроткая и жертвенная любовь, по своей природе любовь спасает (Соня спасает Раскольникова). Эту смиренную любовь проповедует старец Зосима: «Взять ли силой или смиренной любовью?». Всегда решай: «Возьму смиренною любовью» - решиться так раз и навсегда и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая, подобно которой нет ничего».
В проповеди смиренной спасающей любви старца Зосимы Достоевский воплощает идею «милующего сердца» преподобного Исаака Сирина, которая любит и милует всех и всю тварь Божию и плачет о ее спасении.
В лице старца Зосимы, Достоевский становится проповедником философии милующего и смиренного сердца, способного спасти мир. Это образ той любви, который заповедовал нам Христос в Евангелии: «Научитесь от меня, ако кроток и смирен сердцем и обрящете покой душам вашим».
2. Философия поющего сердца
Часто русскую религиозную философию называют «философией сердца». В отличие от европейской философии Декартовского рационализма («мыслю, следовательно, существую»), философии жизни Ницше («Человек - это воля к власти») и философии экзистенциализма (Сартр «Человек обречен на свободу») русская философия не антропоцентрична, а христоцентрична или теоцентрична. Она являлась путеводительницей к вере во Христа как мере всех вещей. «Направление философии зависит в первом начале своем от того понятия, которое мы имеем о пресвятой Троице», - писал И.Киреевский. Исходя из библейских и святоотеческих представлений о человеке как образе и подобии Божием, русские мыслители 19 и 20 веков обращались к душе и сердцу, видя в них духовно-религиозные основы жизни человека. Одним из известных русских религиозных мыслителей 20 века стал И.А. Ильин. Философию Ивана Ильина часто называют философией «поющего сердца». В своей одноименной книге «Поющее сердце» Ильин писал: «И все великое и гениальное, что было создано человеком - было создано из созерцающего и поющего сердца». Человечество, по его мнению, за последние два века, порвав с верой во Христа, попыталось создать культуру без веры, без сердца, без созерцания, без совести. И поэтому в 20 веке произошли катастрофы, войны, революции, крушение духовной культуры и создание материалистической цивилизации. И сегодня мы живем в эпоху бессердечной культуры, сердце и связанная с ним любовь изгнаны из современной жизни. «Великая беда современного человека, что он утратил искренность сердца». И.А. Ильин стал проповедником русского православного Возрождения. Как мыслитель он верил и утверждал, что русское возрождение должно начаться из любящего и поющего сердца. «Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно: и передающего свое видение воле для действия и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления». Русская идея, по мнению Ильина, утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию и уверовала, что Бог есть любовь». В своей книге «Поющее сердце» Ильин утверждал, что царство Божие внутри нас появляется, когда мы обладаем поющим сердцем. «Есть только одно истинное счастье на земле - пение человеческого сердца. Сердце поет, когда оно любит, оно поет от любви, которая струится живым потоком из некой таинственной глубины и не иссякает и тогда, когда приходят страдания и муки. Тогда все остальное в жизни является не столь существенным: тогда солнце не заходит, тогда Божий луч не покидает душу, тогда Царство Божие вступает в земную жизнь, а земная жизнь оказывается освещенной и преображенной. А это означает, что началась новая жизнь, и что человек приобщился к новому бытию». В конце своей главной, вероятно, книги И.А. Ильин подытоживая ее, писал: «Человек с поющим сердцем есть остров Божий, его маяк, его посредник. Итак, на Земле есть только одно истинное счастье, и это счастье есть блаженство любящего и поющего сердца: ибо оно уже прижизненно врастает в духовную субстанцию мира и участвует в царствии Божием».
Книжный интернет-магазин «Лабиринт» объявил всероссийский поэтический видеоконкурс «Дети читают и пишут стихи». В этом году темой конкурса стала современная поэзия. Все дети любят стихи Пушкина, Маршака и Чуковского, а могут ли они назвать поэтов XXI века, процитировать Михаила Яснова и Григория Кружкова, Настю Орлову и Артура Гиваргизова? Предлагаем вам познакомиться с поэтами, которые пишут здесь и сейчас (и даже оценивают конкурсные работы!), и выступить с их стихами. Конкурс […]
227 0» » Валентин Распутин. Поле битвы — сердца людей
Валентин Распутин. Поле битвы — сердца людей
Текст Игорь Шумейко, писатель
Творчество самого известного русского писателя Валентина Григорьевича Распутина как нельзя лучше подтверждает слова Ломоносова о том, что « российское могущество прирастать будет Сибирью» . И русский созидательный дух, и русская совестливость, и русское философское постижение жизни – всё это «прирастает» книгами, трудами великого сибиряка, с которым мне выпадала удача неоднократно беседовать.
– То, что русский писатель Валентин Григорьевич Распутин начинал свой творческий путь как журналист в сибирских газетах, – известный факт. Однако поступали Вы на историко-филологический факультет Иркутского университета с намерением стать учителем.
– Даже практику на старших курсах проходил – преподавал литературу в иркутской школе. Но примерно тогда же я стал внештатным корреспондентом молодёжной газеты. И вот журналистика увлекла. Тот период – строительство магистрали Абакан – Тайшет, гидроэлектростанций, заводов Иркутска, Братска – будоражил общество, ставил столько острых вопросов…
– Ваши очерки сразу же вызвали огромный интерес, многократно перепечатывались, выходили книгами: «Костровые новых городов», «Продаётся медвежья шкура», «Край возле самого неба». А вслед за очерками пошли и рассказы, сборники рассказов, повести «Деньги для Марии», «Последний срок», «Живи и помни». Вас отметили первой Государственной премией СССР. Ну а повесть «Прощание с Матёрой» сделала Вас всенародно любимым и всемирно известным русским писателем. В то же время внимание к школе, российскому образованию вообще остаётся важной струной Вашей жизни.
– Мне много пишут учителя, благодаря чему я хорошо представляю ситуацию в нашей школе – вплоть до самых современных тенденций и печалей. Самыми благородными могу назвать сегодня усилия учителей Тайшета, Красноярска, Московской области, которые, несмотря на все директивы, разнарядки Министерства образования, на свой страх и риск ведут дополнительные уроки по русскому языку, литературе, позволяя своим ученикам продолжать расти гражданами, культурными людьми.
– Что лучшее из советского образования Вы бы взяли в сегодняшний день?
– Многое. Мне ближе гуманитарные предметы, и могу твёрдо сказать, что литература, письменность, история преподавались у нас на прекрасном уровне. Взять то же заучивание наизусть – достойных, конечно, произведений, – ведь это и тренировка памяти, и пополнение багажа знаний, и развитие души, когда этот текст начинает жить в тебе…
– Мы видим, что эта традиция классического образования подтверждается несколькими столетиями мировой педагогической практики. В Царском Селе, Итоне, Оксфорде наизусть заучивались огромные фрагменты, в том числе на «мёртвых» языках. Валентин Григорьевич, расскажите о своей школе.
– Я с благодарностью и не иначе как чудо вспоминаю свою школу. В маленькой деревне учеников было 15 человек – первый, второй, третий и четвёртый классы. Только какие там классы! Одна комната, правда, просторная, и занятия вёл один учитель, обращаясь по очереди к каждому. Я, например, до школы читать не умел, но быстро втянулся в такой ритм и стиль учёбы. Это же радость, когда ты отвечаешь и свой урок, и потом можешь что-то сказать по уроку, который проходят старшие. Постоянный интерес, не сухая, не сонная атмосфера в классе.
– Ну а после начальной школы Вы и переехали в школу-интернат, похожий на тот самый из рассказа «Уроки французского». А прообраз той учительницы, Лидии Михайловны…
– С нею вышла интересная история. В 1973 году, когда выходил рассказ, я не знал, где она живёт. А накануне публикации «Уроков французского» были как раз сороковины (сороковой день после смерти) моего земляка и большого друга Александра Валентиновича Вампилова, который, кстати, сам из учительской семьи. И рассказ я посвятил его матери, светлой женщине Анастасии Прокопьевне Копыловой-Вампиловой. А потом, когда рассказ перевели и издали, в том числе во Франции, эту книгу в магазине увидела и сама Лидия Михайловна. Так вышло, что она жила уже во Франции и совершенно не знала, что её бывший ученик стал писателем, выпустил рассказ о ней. Прочитав его тогда, она и написала мне.
– Да… «Уроки французского»… на французском. Прямо тут и второй рассказ. Знаю от нескольких педагогов: ваша Лидия Михайловна в галерее тех образов, что помогают помнить о достоинстве русского учителя – в любые времена. Теперь вопрос о том, что сегодня порой подменяет Учителя. Телевидение, Интернет…
– Я странный человек – изначально не люблю телевидение. Даже когда оно было ещё «приличным». «Доставка на дом» всего и вся меня не устраивает. Спектакль нужно смотреть в театре, книгу обсуждать с друзьями, на футбол ходить на стадион. Сидеть несколько часов подряд, уставившись в светящийся угол, и потреблять то, что на тебя вываливают, – это неестественно и как-то глупо. Можно было с самого начала не сомневаться, что огромные возможности телевидения будут использованы во вред человеку. Как есть женщины, не способные к постоянству, так есть и искусства, придуманные в недобрый час, предрасположенные к уродству. А сегодняшнее российское телевидение – самое грязное и преступное в мире. Я его перестал смотреть, разве что изредка новости, и участвовать в нём желания не испытываю… Там – «свои». Одержимые одной задачей, составляющие один «батальон» лжи и разврата.
«Дьявол с Богом борются, и поле битвы – сердца людей» – эти слова Достоевского будут вечным эпиграфом к человеческой жизни. В каждом человеке сидят два существа: одно низменное, животное и второе – возвышенное, духовное. И человек есть тот из двух, кому он отдаётся. Да, многие привыкли к той телевизионной «жвачке», которой пичкают их с утра до вечера, многим она нравится. И боевики со стрельбой и кровью, и Содом в обнимку с Гоморрой, и пошлости Жванецкого с Хазановым, и эпатажи Пугачёвой, и «Поле чудес», и прочее-запрочее. Ну что же – на то и сети, чтобы ловить наивные души. Одно можно сказать: жалко их, сидящих то ли на крючке, то ли на игле.
– А к другой сети – Интернету – как Вы относитесь?
– Плохо. Потому что в сети не прочтёшь «Войну и мир», нет там места и другим серьёзным произведениям. Не хочу никого наставлять, но нужно остерегаться того, что может вымазать изнутри.
Нас потихоньку начинают встраивать в глобалистический порядок. Молодёжь не случайно бунтует против него в Европе. Это бунт против выравнивания, когда сущность каждого народа уничтожается, разрушаются все его культурные особенности.
– Ваше писательское кредо?
– Я понимаю себя и всегда понимал всё-таки как писателя русского. Советское имеет две характеристики – идеологическую и историческую. Была Петровская эпоха, была Николаевская, и люди, жившие в них, естественно, были представителями этих эпох. Никому из них и в голову не могло прийти отказываться от своей эпохи. Точно так же и мы, жившие и творившие в советское время, считались писателями советского периода. Но идеологически русский писатель, как правило, стоял на позиции возвращения национальной и исторической России, если уж он совсем не был зашорен партийно. Литература в советское время, думаю, без всякого преувеличения могла считаться лучшей в мире. Но она потому и была лучшей, что для преодоления идеологического теснения ей приходилось предъявлять всю художественную мощь вместе с духоподъёмной силой возрождающегося национального бытия. Литературе, как и всякой жизненной силе, чтобы быть яркой, мускулистой, требуется сопротивление материала. Это не обязательно цензура (хотя я всегда был за нравственную цензуру или за «нравственную полицию» – как угодно её называйте), это могут быть и скрыто противостоящие механизмы, вроде общественного мнения. К примеру, нынешнего, которое вора и проститутку считает уважаемыми людьми и предателю воздаёт почести.
– Ваш взгляд на литературу сегодняшнюю.
– Сверхбыстрый и глубокий сброс интереса к книге говорит о неестественности этого явления, о каком-то словно бы испуге перед книгой. Именно этот испуг и нужно считать одной из причин резкого падения числа читателей. Главная причина здесь, конечно, – обнищание читающей России, неспособность купить книгу и подписаться на журнал. Вторая причина – общее состояние угнетённости от извержения «отравляющих веществ» под видом новых ценностей, состояние, при котором о чём-либо ещё, кроме спасения, думать трудно. И третья причина – что предлагает книжный рынок. Не всякий читатель искушён в писательских именах. Вот он идёт в библиотеку… В любой библиотеке вам скажут, что читают по-прежнему немало… Но все поступления последних лет – «смердяковщина», американская и отечественная, и для детей – американские комиксы.
Раньше в нашей словесности смердяковы могли быть литературными героями, но не авторами.
На мой взгляд, девять из десяти сегодняшних книг можно отложить без урона для себя. Не принимаю я сегодняшнего торжества зла, духовредительства, которые навязывают нынешние представители писательского цеха. На мой взгляд, герой нашего времени – тот, кто выстоял, остался при себе.
Читатель правильно делает, когда от греха подальше обращается к классике. А нас читать снова станут лишь тогда, когда мы предложим книги такой любви и спасительной веры в Россию, что их нельзя будет не читать.
– А изменения самого читателя?
– За короткий исторический миг число читателей сократилось чуть ли не в тысячу раз. Не считать же, право, за читателей глотателей душещипательных пустот, от которых сегодня пухнет книжный рынок. Это наркотические таблетки в книжной обёртке. Мне кажется, что сегодняшнее вызывающее бесстыдство литературы пройдёт, как только читатель потребует к себе уважения. Вернуться к настоящему сейчас – наитруднейшее дело. Может, настолько трудное, что если и можно его с чем-то сравнить, так только с тем, что нам пришлось преодолеть в Великой Отечественной войне. И может, легче было победить фашистов, чем врага, который внутри нас самих.
– Валентин Григорьевич, самый важный вопрос – о сегодняшнем состоянии нашего народа.
– Жив народ. Его долготерпение не надо принимать за его отсутствие. В нём вся наша мудрость. И народ не хочет больше ошибаться.
Это начало начал – власть национального доверия. Россия, свалившись в заготовленную для неё яму, ушиблась жестоко, переломала кости, в её теле травма на травме, но не убилась, поднять её можно. Антинародная политика властей того времени привела к тому, что не только стали растаскивать государственные богатства, но и принялись уходить из государства люди, притом в массовом порядке. Я имею в виду не эмиграцию в Америку или Израиль, а устранение от своих обязанностей по отношению к государству, то есть эмиграцию внутреннюю. В избирательных списках эти люди присутствуют, но из агонизирующего государственного организма они вышли и живут только своими интересами, занятые собственным спасением. Это граждане автономного существования, сбитые в небольшие группы, сами себя защищающие, сами себя поддерживающие материально и духовно, как старообрядцы в прежние времена, не желающие мириться с чужебесием нового образа жизни. Если бы удалось вернуть их на государственную службу, – а для этого надо, чтобы власть признала и сказала им, что России без них нет, – когда они убедятся, что положение меняется и государством управляют патриоты, то не смогут не влиться в самую деятельную и здоровую силу. Народ силён подъёмным, восходительным настроением, появившейся перед ним благородной целью.
А национальная униженность – это ведь не только предательство национальных интересов в политике и экономике и не только поношение русского имени с экранов телевидения и со страниц журналов и газет, но и вся обстановка, в том числе бытовая, в которой властвует, с одной стороны, презрение, с другой, уже с нашей, – забвение. Это и издевательство над народными обычаями, и осквернение святынь, и чужие фасоны ума и одежды, и вывески, объявления на чужом языке, и вытеснение отечественного искусства западным ширпотребом самого низкого пошиба, и оголтелая (вот уж к месту слово!) порнография, и чужие нравы, чужие манеры, чужие подмётки – всё чужое, будто ничего у нас своего не было.
Русский человек оказался в изоляции от своих учителей, его сознание и душу развращают и убивают вот уже более двадцати лет, но чутьё-то, чутьё-то, если не разумный и не зависимый взгляд!.. У нас в крови это всегда было – издали распознавать злодейство.
Последний век явился для России веком трагическим, страшным. Никакой другой народ тех ломок, потерь, напряжений, какие достались народу нашему, не выдержал бы, я уверен. Ни времена татарского ига, ни «смута» XVII века ни в какое сравнение с лихолетьем России в XX веке идти не могут. Страшнее внешних ломок и утрат оказалась внутренняя переориентация человека – в вере, идеалах, нравственном, духовном прямостоянии. В прежние тяжёлые времена это прямостояние не менялось. Не менялось оно и в поверженных во Второй мировой войне Германии и Японии, что значительно облегчило им возвращение в число развитых стран, а ущемлённое национальное чувство – ущемлённое, а не проклятое и не вытравливаемое – стало в этих странах возбудителем энергии.
Исключительно страшен психический надлом от погружения России в противоестественные, мерзостные условия, обесценивание и обесцеливание человека, опустошение, невозможность дышать смрадным воздухом. Вымирающая Россия – отсюда, от этого выброса без спасательных средств в совершенно иную, убийственную для нормального человека атмосферу. Здесь причины эпидемии самоубийств, бездомности, кочевничества, пьянства, болезней и тихих нераскрытых смертей – от ничего, под тоскливый вой души.
Да и что такое сегодня народ? Никак не могу согласиться с тем, что за народ принимают всё население или всего лишь простонародье. Он – коренная порода нации, рудное тело, несущее в себе главные задатки, основные ценности, вручённые нации при рождении. А руда редко выходит на поверхность, она сама себя хранит до определённого часа, в который и способна взбугриться, словно под давлением формировавших её веков.
Достоевским замечено: «“Не люби ты меня, а полюби ты моё”, – вот что вам скажет народ, если захочет удостовериться в искренности вашей любви к нему». Вот эта жизнь в «своём», эта невидимая крепость, эта духовная и нравственная «утварь» национального бытия и есть мерило народа.
Народ в сравнении с населением, быть может, невелик числом, но это отборная гвардия, в решительные часы способная увлекать за собой многих. Всё, что могло купиться на доллары и обещания, – купилось; всё, что могло предавать, – предало; всё, что могло согласиться на красиво-унизительную и удало-развратительную жизнь, – согласилось; всё, что могло пресмыкаться, – пресмыкается. Осталось то, что от России не оторвать и что Россию ни за какие пряники не отдаст.
Специалисты считают, что с той экономикой, которая у нас осталась, Россия уже не должна жить, и если она худо-бедно живёт, то только за счёт того, что проматывает наследство предыдущих поколений и расхищает наследство, которое необходимо оставить поколениям будущим. Россию обдирают как липку и свои, и чужие – и конца этому не видно. Для Запада «разработка» России – это дар небес, неслыханное везение, Запад теперь может поддерживать свой высокий уровень жизни ещё несколько десятилетий. Ну а «домашние» воры, полчищами народившиеся из каких-то загадочных личинок, тащат буквально всё, до чего дотягиваются руки, и тащить за кусок хлеба им помогают все слои населения.
Национальную идею искать не надо, она лежит на виду. Это правительство наших, а не чужих национальных интересов, восстановление и защита традиционных ценностей, изгнание в шею всех, кто развращает и дурачит народ, опора на русское имя, которое таит в себе огромную, сейчас отвергаемую силу, одинаковое государственное тягло для всех субъектов Федерации. Это покончить с обезьяньим подражательством чужому образу жизни, остановить нашествие иноземной уродливой «культуры», создать порядок, который бы шёл по направлению нашего исторического и духовного строения, а не коверкал его. Прав был Михаил Меньшиков, предреволюционный публицист, предупреждавший, что никогда у нас не будет свободы, пока нет национальной силы. К этому можно добавить, что никогда народ не будет доверять государству, пока им управляют изворотливые и наглые чужаки!
От этих истин стараются уйти – вот в чём суть «идейных» поисков. Политические шулеры всё делают для того, чтобы коренную национальную идею, охранительную для народа, подменить чужой национальной или выхолостить нашу до безнациональной буквы.
– Как Вы понимаете подлинный патриотизм?
– Мне не однажды приходилось говорить о патриотизме. Напомню сейчас, что патриотизм – не только постоянное ощущение неизбывной и кровной связи со своей землёй, но прежде всего долг перед нею, радение за её духовное, моральное и физическое благополучие, сверение, как сверяют часы, своего сердца с её страданиями и радостями. Человек в Родине словно в огромной семейной раме, где предки взыскивают за жизнь и поступки потомков и где крупно начертаны заповеди рода. Без Родины он духовный оборвыш, любым ветром может его подхватить и понести в любую сторону. Вот почему безродство старается весь мир сделать подобным себе, чтобы им легче было управлять с помощью денег, оружия и лжи. Знаете, больше скажу: человек, имеющий в сердце своём Родину, не запутается, не опустится, не озвереет, ибо она найдёт способ, как наставить на путь истинный и помочь. Она и силу, и веру даст.
Мы, к сожалению, неверно понимаем воспитание патриотизма, принимая его иной раз за идеологическую приставку. От речей на политическом митинге, даже самых правильных, это чувство не может быть прочным, а вот от народной песни, от Пушкина и Тютчева, Достоевского и Шмелёва и в засушенной душе способны появиться благодатно-благодарные ростки.
Родина прежде всего духовная земля, в которой соединяются прошлое и будущее твоего народа, а уж потом «территория». Слишком многое в этом звуке!.. Есть у человека Родина – он любит и защищает всё доброе и слабое на свете, нет – всё ненавидит и всё готов разрушить. Это нравственная и духовная скрепляющая, смысл жизни, от рождения и до смерти согревающее нас тепло.
Для меня Родина – это прежде всего Ангара, Иркутск, Байкал. Но это и Москва, которую никому отдавать нельзя. Москва собирала Россию. Нельзя представить Родину без Троице-Сергиевой Лавры, Оптиной пустыни, Валаама, без поля Куликова и Бородинского поля, без многочисленных полей Великой Отечественной… Родина больше нас. Сильнее нас. Добрее нас. Сегодня её судьба вручена нам – будем же её достойны.
– Валентин Григорьевич, Вы были инициатором и активным участником уже много лет проводимых в Иркутске «Дн ей русской духовности и культуры “Сияние России”». В прошлом году, благодаря Вашему приглашению , мне тоже посчастливилось принять в них участие. К нашему стыду , мы , жители центральной части России , не так хорошо знаем сибирский край. Мне показалось, что участие в таких праздниках зат рагивает писательское воображение, побуждает взяться за перо. Мне эти «Дни…» помогли реализовать давний замысел, книгу «Таков Дальний» – о судьбе Сибири и Дальнего Востока от времён Хабарова до наших дней.
– Значит, наши труды не пропали даром. У нас в России много талантливых писателей, которым нужно помогать и поддерживать их творческие порывы. Я знаком с Вашими книгами, начиная со «Второй мировой Перезагрузки». Уверен, «дальневосточная» книга будет не менее интересна.
– Каким Вы видите будущее России?
– Кажется, нет никаких оснований для веры, но я верю, что Запад Россию не получит. Всех патриотов в гроб не загнать, их становится всё больше. А если бы и загнали – гробы поднялись бы стоймя и двинулись на защиту своей земли. Такого ещё не бывало, но может быть.
Я верю – мы останемся самостоятельной страной, независимой, живущей своими порядками, которым тыща лет. Однако лёгкой жизни у России не будет никогда. Наши богатства – слишком лакомый кусок…
– А что Вы скажете о новом поколении?
– У меня впечатление, что молодёжь-то как раз не «вышла» из России. Вопреки всему, что на неё обрушилось. Из чего я делаю эти выводы? Из встреч с молодёжью в студенческих и школьных аудиториях, из разговоров с ними, из наблюдений, из того, что молодые пошли в храмы, что в вузы опять конкурсы – и не только от лукавого желания избежать армии, что всё заметней они в библиотеках. Знаете, кто больше всего потребляет «грязную» литературу и прилипает к «грязным» экранам? Люди, близкие к среднему возрасту, которым от тридцати до сорока. Они почему-то не умеют отстоять свою личностность. А более молодые принимают национальный позор России ближе к сердцу, в них пока нетвёрдо, интуитивно, но всё-таки выговаривается чувство любви к своему многострадальному Отечеству.
Молодёжь теперь совсем иная, чем были мы, – более шумная, открытая, энергичная, с жаждой шире познать мир, и эту инакость мы принимаем порой за чужесть. Нет, она чувствительна к несправедливости, а этого добра у нас – за глаза, что, возможно, воспитывает её лучше патриотических лекций. Она не может не видеть, до каких мерзостей доходят «воспитатели» из телевидения, и они помогают ей осознать своё место в жизни. Молодые не взяли на себя общественной роли, как во многих странах мира в период общественных потрясений, но это и хорошо, что студенчество не поддалось на провокацию, когда вокруг него вилась армия агитаторов за «свободу».
Ещё раз повторю: сбитых с толку и отравленных, отъятых от родного духа немало. Даже много. Но немало и спасшихся и спасающихся, причём самостоятельно, почти без всякой нашей поддержки. Должно быть, при поддержке прежних поколений, прославивших Россию. И я по мере сил буду взывать к тому светлому и чистому, что упрятано в нас, россиянах.
СПРАВКА «МР»
Валентин Григорьевич Распутин – советский русский писатель, представитель так называемой «деревенской прозы». Родился 15 марта 1937 года в крестьянской семье в селе Аталанка Усть-Удинского района Иркутской области. Окончил историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. Несколько лет работал в газетах Иркутска и Красноярска. С 1966 года – профессиональный литератор. С 1967 года – член Союза писателей СССР.
С началом перестройки Распутин включился в широкую общественно-политическую борьбу. Занимал последовательную антилиберальную позицию, подписал, в частности, антиперестроечное письмо с осуждением журнала «Огонёк», «Письмо писателей России» (1990), «Слово к народу» (июль 1991). Летом 1989 года, на Первом съезде народных депутатов СССР, высказал предложение о выходе России из СССР. Крылатой формулой контрперестройки стала процитированная Распутиным в выступлении фраза Петра Столыпина: «Вам нужны великие потрясения. Нам нужна великая страна».
В 1990–1991 годах – член Президентского совета СССР при Михаиле Горбачёве. Комментируя этот эпизод своей жизни, Валентин Григорьевич заметил: «Моё хождение во власть ничем не кончилось. Оно было совершенно напрасным».
В Иркутске Распутин содействует изданию православно-патриотической газеты «Литературный Иркутск». С 26 июля 2010 года – член Патриаршего совета Русской православной церкви по культуре.
Награды: Герой Социалистического Труда (1987), ордена Ленина (1984, 1987), орден Трудового Красного Знамени (1981), орден «Знак Почёта» (1971), «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2002), «За заслуги перед Отечеством» III степени (2007). Лауреат Государственной премии СССР (1977, 1987), Международной премии имени Фёдора Достоевского, Премии Александра Солженицына (2000), Всероссийской литературной премии имени Сергея Аксакова (2005). Почётный гражданин города Иркутска (1986).
В 2010 году Союз писателей РФ выступил с ходатайством о присуждении Валентину Распутину Нобелевской премии.
