В рассказах о «праведниках» главное внимание Лескова сосредоточено на людях, которые и в самых неблагоприятных жизненных обстоятельствах способны сохранить свою духовнуюсамобытность, независимость характера, а главное — активно творить добро, вступая в неравный поединок с общим порядком вещей.

В предисловии к циклу Лесков прямо противополагает свой замысел — найти в русской жизни тех праведных, без которых «несть граду стояния», — безотрадно скептическому настроению, которое порой охватывало его самого.

Высказывая в одном из писем начала 1883 г. горькое осуждение современной русской жизни, Лесков замечает: «Нет ни умов, ни характеров и ни тени достоинства... С чем же идти в жизнь этому стаду, и вдобавок еще самомнящему стаду?». Пафос утверждения высоких нравственных ценностей усиливается в творчестве Лескова 80-х гг. именно в ответ на все более утверждающуюся в современном ему обществе бездуховность, «страшную деморализацию». Позиция писателя активна: он желает действенно противостоять той атмосфере буржуазного хищничества, «оподления душ», «обезличенья», которую видит вокруг себя, укрепить своих современников «в постоянстве верности добрым идеям», побудить их стойко сопротивляться разлагающему влиянию окружающей среды.

«Праведники» Лескова мужественно противостоят господствующему в современном им обществе духу приобретательства, «холодного, бесстрастного эгоизма и безучастия» («Пигмей») и, вопреки всем довлеющим над ними установлениям, живут по высшим, собственно человеческим нормам.

Большая часть этих рассказов имеет мемуарно-документальную основу. Писателю важно убедить своих читателей, теряющих веру в идеалы, в том, что люди подобного духа — не плод его художественной фантазии, они действительно существовали в русской жизни даже в самые тяжкие ее исторические времена.

В этом смысле рассказы Лескова о «праведниках» заставляют вспомнить «Былое и думы» Герцена, где такое важное место занимают реальные биографии людей, сумевших сохранить свою нравственную самобытность. Сам факт появления в «моровую полосу» русской истории этих чистых сердцем юношей, молодых идеалистов, сознается Герценом как проявление потаенных возможностей русской жизни. «Это нисколько не обеспечивает будущего, но делает его крайне возможным».

Придавая большое значение появлению в России людей высокой духовной устремленности, Герцен просветительски связывал этот процесс прежде всего с воспитанием нового гуманистического сознания, которое, по его убеждению, русский человек получает по мере приобщения к науке, в университете, а не у себя дома, где «отец с матерью, родные и вся среда говорили другое».

Лесков принципиально иначе объясняет загадку этого феномена«очеловеченной личности». В центре его наблюдений — тот самый мир народной жизни, который долгое время представлялся Герцену и его современникам еще неподвижным и безмолвным.

Герои рассказов Лескова чаще всего плоть от плоти этой простонародной среды, а потому в силу существующего порядка вещей они лишены возможности приобщиться к гуманизирующей деятельности людей «лучших умов и понятий», участвовать в их теоретическом поиске, впитывать в себя книжную премудрость. И тем не менее, по убеждению Лескова, они имеют свой особый ресурс для личностного роста.

Это естественные влечения собственного сердца и живой пример тех людей большой и сильной души, которыми неизбывно богата народная среда. «Искусство должно и даже обязано сберечь сколь возможно все черты народной красоты», — писал Лесков в статье, посвященной древним житиям, и последовательно осуществлял этот краеугольный принцип своей эстетики в рассказах о «праведниках». Так, Однодум, герой одноименного рассказа Лескова, наследует свою крепость души от матери. По словам автора, «она была из тех русских женщин, которая „в беде не сробеет, спасет: коня на скаку остановит, в горящую избу войдет“, — простая, здравая, трезвомысленная русская женщина, с силою в теле, с отвагой в душе и с нежною способностью любить горячо и верно».

Именно такие люди, в представлении писателя, несут в себе драгоценный опыт «практической нравственности» народа, неписанные нормы которой совпадают с высокими принципами христианской этики. Как и в этическом сознании позднего Толстого, христианское для Лескова 80—90-х гг. отождествляется с крестьянским.

Близко общавшийся с писателем А. И. Фаресов в свое время писал, что Лескову было свойственно убеждение в том, что «христианство возникло среди простого народа ранее, чем оно стало господствующим культом с присущими ему формами».

В народной психологии, по убеждению писателя, находят воплощение наиболее плодотворные тенденции общечеловеческой культуры. Поэтому в непосредственных душевных влечениях любимых героев писателя зачастую проступают и обнаруживают свое сродство постулаты народной морали, евангельская заповедь и сентенция древнего мудреца.

В рассказе «Несмертельный Голован» главный его герой, простой человек, некогда откупившийся от своего барина, следуя голосу своего доброго сердца, совершает поразительные подвиги милосердия и тем самым как бы лишний раз подтверждает своей жизнью высокую апостольскую истину: «Совершенная любовь изгоняетстрах» (эти слова используются писателем как эпиграф к рассказу).

В рассказе «Однодум» главный урок нравственности, который дает Алексашке Рыжову его мать, бедная вдова, добывающая средства на жизнь печением пирожков, — это урок самоограничения. «Он был, как мать, умерен во всем и никогда не прибегал ни к чьей посторонней помощи». Воспитав в себе эту добродетель, Однодум именно благодаря ей чувствует себя защищенным от всех превратностей судьбы (что ясно видно из его беседы с Ланским).

Это главное правило его жизненного поведения целиком совпадает с этикой Платона, суждения которого любил цитировать Лесков. Главное условие блага и высшего достоинства человеческой жизни, по учению этого античного мыслителя, — именно соблюдение меры во всем. В письме к С. Н. Шубинскому (8 октября 1882 г.) Лесков в назидание своему корреспонденту вспоминает сентенции Платона: «Сам „бог есть мера“, — говорит мудрец, — и остерегается перейти свою мерность, чтобы она не расстроила гармонии».

Изображая пережитые Рыжовым в его молодости состояния экстаза, Лесков замечает, что, выкрикивая «встречь воздуху» гневные слова пророка Исайи, «он сам делался полумистиком, полуагитатором в библейском духе». Широкое боговедение Исайи «отвечало его душевной настроенности», т. е. первичной основой порывов героя к обличению «крепких» и к переустройству мира на началах высшей справедливости снова оказывается высокий строй его собственной души.

В таком истолковании религиозности простых людей Лесков совпадал с Герценом и Гл. Успенским, которые также считали, что философские и этические искания народной мысли не могут пока проявить себя иначе, чем в оболочке разного рода религиозных исканий и утопий.

Живописуя колоритные характеры людей, возвысившихся в своем достоинстве «над чертою простой нравственности», Лесков ясно сознает, что при всей непреложности этого факта он чреват драматическими последствиями для тех, кто дерзнул опередить свое время.

Жизнь «праведников» в его произведениях рано или поздно неизбежно обращается в «житие». Трезво представляя себе соотношение сил, Лесков не случайно сообщает порой характерам своих любимых героев налет чудачества. В свое время Герцен недаром замечал, что всякая оригинальность в России неизбежно сбивается на патологию.

Однако «чудаки» Лескова чаще всего представляются «поврежденными», носителями «несообразного бреда», юродивыми только их непосредственному окружению, которое живет по иным нормам. Сам писатель не склонен видеть в них прежде всего людей больного сознания, хотя порой границы между их праведническим подвижничеством и романтической экзальтацией духа оказываются очень зыбкими.

Как ни велики те житейские тяготы, которые должны претерпевать «праведники», главный акцент в трактовке их характеров ставится автором не на их страданиях, а на обнаруживаемой ими необоримой нравственной силе, свидетельствующей о чрезвычайно высоком нравственном потенциале личности каждого из них.

Поразительно жизнестойким предстает в рассказе «Однодум» Афанасий Рыжов, который прошел весь свой почти столетний путь, «ни разу не споткнувшись, никогда не захромав ни на правое колено, ни на левое». «Характер ваш почтенен», — вынужден заявить местный губернатор и будущий министр С. С. Ланской, познав на собственном опыте меру дерзновенного бесстрашия этого квартального, посмевшего публично осудить его гордыню.

В апофеозе своих великих жизненных сил изображен и другой «праведник» — «Несмертельный Голован».

«Героическим лицом пьесы» выступает в рассказе «Человек на часах» рядовой Постников, который, повинуясь голосу «непокорного сердца», оставляет свой пост у Зимнего дворца и спасает утопающего.

Жаждет «переведаться со злом» молодой воспитанник Инженерного училища Николай Фермор («Инженеры-бессребреники»), отваживаясь — наперекор духу своей среды — служить отечеству с совершенным бескорыстием.

Таким образом, как ни значительна сила обстоятельств, теснящих лесковских «праведников», каждый из них, подобно Ивану Северьянычу, на свой лад следует тому же нравственному принципу — «толцытеся!», находя в себе силы «одействорять» свои непосредственные побуждения и душевные порывы.

Этой стороной своего духовного облика «праведники» Лескова оказались впоследствии близки зачинателю новой социалистической литературы М. Горькому и, по его признанию, повлияли на формирование его новаторской концепции Человека, отвечающей духу революционной эпохи.

Знаменательно, что, выделяя в письме к молодому К. Федину самые существенные моменты этой концепции, Горький пишет, что человек дорог ему «своей волей к жизни, своим чудовищным упрямством быть чем-то больше себя самого, вырваться из петель тугой сети исторического прошлого, подскочить выше своей головы».

И при этом прямо опирается на Лескова, который, по его словам, показывает «людей более значительных», чем герои многих известных европейских романистов, «вовсе не потому только, что они наши русские, а потому, что они больше люди».

Горькому импонирует в лесковских «праведниках» их высокая внеличная устремленность. Он живо улавливает земной, чуждыйцерковной ортодоксальности, гуманистический пафос деятельности этих героев, «очарованных любовью к жизни и людям».

Самому Лескову такие стимулы их поступков, как непосредственное сострадание, нетерпимость ко злу и неправде, братская любовь, — чувства, естественно возникающие в их сердцах, — представляются самыми высокими и самодостаточными мотивами поведения, не требующими для себя какой-либо иной опоры, какой может послужить, скажем, религиозное сознание нравственного долга.

Порой эти душевные влечения «праведников» прямо противопоставляются в рассказах писателя традиционным христианским добродетелям, которые канонизировались житийной литературой: постоянной заботе о чистоте своей души, страху перед божьим судом, стремлению отойти от зла, укрывшись от него в стенах монастыря. «Очеловечить евангельское учение — это задача самая благородная и вполне своевременная», — замечает Лесков в письме к А. С. Суворину 13 апреля 1890 г.

По существу в цикле рассказов о «праведниках» он и выполняет именно эту задачу. Самым большим сокровищем души его любимых героев оказывается именно запас человечности, способность, преодолевая все временные, бытовые, исторические ограничения, вставать друг к другу в собственно человеческие, братские, свободные отношения.

Чуждый идей революционного преобразования действительности, Лесков в то же время по-своему верил в возможность реализации этого идеала. «„Единство рода человеческого“, что ни говорите, — не есть утопия», — заявляет он в своем позднем письме. И далее, опираясь на народный взгляд, решительно отмежевывается от ортодоксально-религиозного истолкования идеи всечеловеческого духовного родства.

История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.

Е. В. Худякова

Интерес Лескова к позитивным началам русской жизни поразительно стабилен: герои праведнического склада нередко встречаются в самых первых и последних произведениях Лескова. Порой они оказываются на периферии повествования («Мелочи архиерейской жизни», «Заметки неизвестного»), чаще являются главными героями (старец Герасим, совестливый Данила, Несмертельный Голован, однодум Рыжов, протопоп Тубе-розов и др.), но присутствуют всегда. В нашем поле зрения будут созданный в 1870-е годы цикл рассказов о праведниках, а также хроники «Соборяне» и «Захудалый род», где интересующая нас тема разработана с наибольшей полнотой.

Нас интересует, как лесковская концепция праведничества соотносится со старческой традицией. Можно ли говорить о преемственности явлений, можно ли считать праведника Лескова (праведнический тип, созданный им) старцем (старческим типом)?

Как известно, старчество - это церковный институт, определяющий отношения учителя и ученика в деле духовного совершенствования. Он основан на духовном руководстве учителя учеником, принципом которого являются отношения взаимной аскезы, практики душево-дительства и послушания. Старец - это опытный монах, а ученик - новоначальный инок, берущий на себя крест подвижничества и долгое время нуждающийся в его руководстве. Идеал старческого руководства - совершенное послушание ученика своему старцу.

Православное русское старчество генетически является продолжением старчества древневосточного, однако приобрело отличительные черты, обусловленные, вероятно, своеобразием русской ментальности и культурно-историческими запросами более поздних эпох. В первую очередь русское старчество народно, основной дар русского старца - «умение духовно говорить с народом». Тип русского старца-народолюбца является русским историческим типом и идеалом, эта точка зрения является общепринятой в отечественной религиозной философии (позиции С. Булгакова, В. Экземплярского, В. Ко-тельникова и др.).

Вторая половина XIX века явилась временем расцвета старческой традиции, и именно в это время Н.С. Лесков обращается к образу русского праведника. Галерея лесковских праведников создавалась в 70 - 90-е годы. Какова же пра-ведническая концепция Лескова?

Поиск «сердец… потеплее и душ поучастливее» привел писателя к созданию праведных легендарных образов. Н.С.Лесков так объяснял свой выбор: «Неужто в самом деле ни в моей, ни в его и ни в чьей иной русской душе не видать ничего кроме дряни?… Как же устоять целой земле с одной дрянью, которая живет в моей и твоей душе…Мне было несносно, и пошел я искать праведных…» . Таким образом, он предпринял попытку создать яркие, колоритные характеры, которые есть в реальности, более того - являются устоем земли и могут укрепить веру его современников в русского человека и в будущее России. Подобно Л. Толстому, Лесков создавал своего рода нравственную азбуку, противопоставляя противоречивой современности устои, выработанные многовековым укладом народной жизни.

Лесков подчеркивал: «Сила моего таланта в положительных типах. Я дал читателю положительные типы русских людей» . Писатель искал в самой действительности «то небольшое число трех праведных», без которых «нет граду стояния». По его мнению, они «у нас не перевелись, да и не переведутся… Их только не замечают, а если присмотреться - они есть».

Своих идеальных героев он называл «праведниками», ибо поступали они, как и древние святые подвижники, во всем по «по закону божьему» и жили по правде. Главное, что определяет их поведение в жизни, - служение живому делу. Ежедневно его герои совершают незаметный подвиг доброго участия и помощи ближнему. Смысл жизни лесковские праведники видят в деятельной нравственности: им просто необходимо творить добро, иначе они не чувствуют себя людьми.

Как неоднократно отмечалось, источником духовных сил героев Лескова является национальная почва. Национальный святорусский уклад бытия с его воззрениями и обычаями - это для лес-ковских героев единственно приемлемый образ жизни. «Мой герой жаждет единодушия с отечеством, <…> он убежден в благости этого бытия, видя в его основе миропорядок, который подобает беречь как святыню» . Глубинная сущность русской жизни - это одновременно и сущность лесковского героя. Отделение человеком самого себя от данного миропорядка, тем более противопоставление ему своего «Я» для писателя немыслимы.

Известно, что часть рассказов из праведнического цикла основывается на житийных сюжетах и представляет собой своеобразную художественную стилизацию с авторскими развитием сюжета, детализацией и композицией («Лев старца Герасима», «Совестливый Данила»,

«Дровосек», «Гора»). В наши задачи не входит анализ диалога праведнического цикла Лескова с агиографической традицией, однако важно обозначить сам факт использования писателем именно житийных источников.

Истинное христианство и официальная церковь клириков - понятия для Лескова не тождественные. В 1871 году он писал: «Я не враг церкви, а ее друг, или более: я покорный и преданный ее сын, и уверенный православный - я не хочу ее опорочить; я ей желаю честного прогресса от коснения, в которое она впала, задавленная государственностью. Подчиненная государству церковь утратила свою духовную свободу. Милосердие, кроткое и доброе отношение получают характер внешнего долга, предписанного законом в качестве средства угодить грозному Владыке» . Имея одним из источников агиографическое наследие, писатель находил праведников и в живой народной среде, потому что нравственные начала, способствующие совершенствованию человека и общества, видел именно в народе, а формирование русского национального характера и самую идею праведности Лесков связывал с христианством. Народ хранит тот «живой дух веры», без которого христианство теряет жизненность и становится абстракцией. Христианство, по Лескову, «это мировоззрение плюс этические нормы поведения в быту, в жизни …. Христианство требует не одного христианского мировоззрения, а еще действий. Без действий вера мертва» . Поэтому его художественная проповедь любви, добра и участия основана на земных делах. В 1891 году Лесков скажет об этом со всей определенностью: «Мистику-то прочь, а «преломи и даждь» - вот в чем дело» . Религия Лескова - это религия действия, религия добрых дел, выраженная в идее служения людям как важнейшей в христианстве.

Движимый «братственной» любовью к людям Голован («Голован») с таким бесстрашием и самоотверженностью ухаживает за больными во время морового поветрия, что его поведение толкуется мистически, и он получает прозвище «несмертельный». Христианское миропонимание для Н.С. Лескова составляет, прежде всего, урок сугубо практической нравственности: проповедь непритязательно простых и обыденных дел. Праведники Лескова живут в миру и оказываются в полной мере вовлечены в паутину обычных житейских отношений, но именно в неблагоприятных жизненных обстоятельствах проявляется нравственная самобытность лесков-ских праведников, именно в миру они становятся праведниками.

Совестливый Данила («Совестливый Данила»), находясь в плену, учит варваров христианской жизни, чем заслуживает уважение неверных, старец Герасим («Лев старца Герасима») отдает неимущим свое добро, ради согласия среди людей, а потом становится их советчиком. Это происходит оттого, что в сознании лесковского праведника идеальное мыслится реальным. Нравственные принципы есть должное, и поэтому неукоснительно выполняются, независимо от того, что являют собой окружающие (можно провести явную параллель со старцем Зосимой, который утверждал, что нужно следовать идеалу, «хотя бы даже и случилось так, что все на земле совратились»).

Лесковский праведник свободен от царящих вокруг мнений и этим привлекателен. Этическая норма лесковских праведников - это независимо достойное служение, причем служение в миру (отец Кирияк отказывается насильно крестить язычников, совестливый Данила не принимает формальное прощение священников, а ищет истинное прощение среди людей).

Отличительная черта лесковских праведников есть отказ от порывающей с миром практики уединенного самосовершенствования. Лесковским праведникам, как писал М.Горький, «совершенно некогда подумать о своем личном спасении - они непрерывно заботятся о спасении и утешении ближних» . Потребность делать добро как всепоглощающее чувство, не оставляющее места заботам о себе самом, -мотив, звучащий у Лескова весьма настойчиво. Его героям присуща евангельская беззаботность о себе. Сущность пра-ведничества заключена для писателя в строках «Запечатленного ангела» о Пав-ме: «...кротко сияющий луч спокойно совершает то, что не в состоянии сделать свирепая буря». Герои Лескова порой уклоняются от борьбы даже в тех случаях, когда, казалось бы, надо отстаивать высокие нравственные принципы: они не ходят сеять и усугублять рознь. Туберо-зов в «Соборянах» избегает, насколько возможно, столкновений с Варнавой Препотенским, тогда как тот всячески изыскивает для них поводы.

Праведники Лескова ощущают жизнь как бесценный подарок, именно поэтому в их бытии отсутствует реакция обиды на жизнь. «Его кто как хочет обижай, он не обидится и своего достоинства не забудет», - говорит Рогожин о Червеве . Его слова созвучны со словами Зосимы: «Любите все создания Бо-жие, и целое, и каждую песчинку, каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь» (. Для героев Лескова обидеться - значит забыть о своем достоинстве. Мудрость для них -не в искании более заметного и достойного положения, а, напротив, в том, чтобы жить праведно, оставшись на своем месте. Самоотверженное добро и неукоснительное исполнение нравственного долга мыслятся писателем глубоко укорененными в народной жизни (хотя и недостаточно «закрепленными» социальным укладом). Человечески ценное формируется, по Лескову, в общей многовековой русской жизни. Основой представлений Лескова о нравственно совершенной личности послужили идеалы христианской этики, принципы которой ассоциировались у него с неписаными законами «практической нравственности» народа.

Николай Лесков

Праведники

<Предисловие>

«Без трех праведных несть граду стояния»

При мне в сорок восьмой раз умирал один большой русский писатель. Он и теперь живет, как жил после сорока семи своих прежних кончин, наблюдавшихся другими людьми и при другой обстановке.

При мне он лежал, одинок во всю ширь необъятного дивана и приготовлялся диктовать мне свое завещание, но вместо того начал браниться,

Я могу без застенчивости рассказать, как это было и к каким повело последствиям.

Смерть писателю угрожала по вине театрально-литературного комитета, который в эту пору бестрепетною рукою убивал его пьесу. Ни в одной аптеке не могло быть никакого лекарства против мучительных болей, причиненных этим авторскому здоровью.

– Душа уязвлена и все кишки попутались в утробе, – говорил страдалец, глядя на потолок гостиничного номера, и потом, переводя их на меня, он неожиданно прикрикнул:

– Что же ты молчишь, будто черт знает чем рот набил. Гадость какая у вас, питерцев, на сердце: никогда вы человеку утешения не скажете; хоть сейчас на ваших глазах испускай дух.

Я был первый раз при кончине этого замечательного человека и, не поняв его предсмертной истомы, сказал ему:

– Чем мне вас утешить? Скажу разве одно, что всем будет чрезвычайно прискорбно, если театрально-литературный комитет своим суровым определением прекратит драгоценную жизнь вашу, но…

– Ты недурно начал, – перебил писатель, – продолжай, пожалуйста, говорить, а я, может быть, усну.

– Извольте, – отвечал я, – итак, уверены ли вы, что вы теперь умираете?

– Уверен ли? Говорю тебе, что помираю!

– Прекрасно, – отвечаю, – но обдумали ли вы хорошенько: стоит ли это огорчение того, чтобы вы кончились?

– Разумеется, стоит; это стоит тысячу рублей, – простонал умирающий.

– Да, к сожалению, – отвечал я, – пьеса едва ли принесла бы вам более тысячи рублей и потому…

Но умирающий не дал мне окончить: он быстро приподнялся с дивана и вскричал:

– Это еще что за гнусное рассуждение! Подари мне, пожалуйста, тысячу рублей и тогда рассуждай как знаешь.

– Да я, – говорю, – почему же обязан платить за чужой грех?

– А я за что должен терять?

– За то, что вы, зная наши театральные порядки, описали в своей пьесе всех титулованных лиц и всех их представили одно другого хуже и пошлее.

– Да-а; так вот каково ваше утешение. По-вашему небось все надо хороших писать, а я, брат, что вижу, то и пишу, а вижу я одни гадости.

– Это у вас болезнь зрения.

– Может быть, – отвечал, совсем обозлясь, умирающий, – но только что же мне делать, когда я ни в своей, ни в твоей душе ничего, кроме мерзости, не вижу, и за то суще мне господь бог и поможет теперь от себя отворотиться к стене и заснуть со спокойной совестью, а завтра уехать, презирая всю мою родину и твои утешения.

И молитва страдальца была услышана: он «суще» прекрасно выспался и на другой день я проводил его на станцию; но зато самим мною овладело от его слов лютое беспокойство.

«Как, – думал я, – неужто в самом деле ни в моей, ни в его и ни в чьей иной русской душе не видать ничего, кроме дряни? Неужто все доброе и хорошее, что когда-либо заметил художественный глаз других писателей, – одна выдумка и вздор? Это не только грустно, это страшно. Если без трех праведных, по народному верованию, не стоит ни один город, то как же устоять целой земле с одной дрянью, которая живет в моей и твоей душе, мой читатель?»

Мне это было и ужасно, и несносно, и пошел я искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых «несть граду стояния», но куда я ни обращался, кого ни спрашивал – все отвечали мне в том роде, что праведных людей не видывали, потому что все люди грешные, а так, кое-каких хороших людей и тот, и другой знавали. Я и стал это записывать. Праведны они, думаю себе, или неправедны, – все это надо собрать и потом разобрать: что тут возвышается над чертою простой нравственности и потому «свято господу».

И вот кое-что из моих записей.

Глава первая

В царствование Екатерины II, у некоторых приказного рода супругов, по фамилии Рыжовых, родился сын по имени Алексашка. Жило это семейство в Солигаличе, уездном городке Костромской губернии, расположенном при реках Костроме и Светице. Там, по словарю кн. Гагарина, значится семь каменных церквей, два духовные и одно светское училище, семь фабрик и заводов, тридцать семь лавок, три трактира, два питейные дома и 3665 жителей обоего пола. В городе бывают две годовые ярмарки и еженедельные базары; кроме того, значится «довольно деятельная торговля известью и дегтем». В то время, когда жил наш герой, здесь еще были соляные варницы.

Все это надо знать, чтобы составить понятие о том, как мог жить и как действительно жил мелкотравчатый герой нашего рассказа Алексашка, или, впоследствии, Александр Афанасьевич Рыжов, по уличному прозванию «Однодум».

Родители Алексашки имели собственный дом – один из тех домиков, которые в здешней лесной местности ничего не стоят, но, однако, дают кров. Других детей, кроме Алексашки, у приказного Рыжова не было, или по крайней мере о них мне ничего не сказано.

Приказный умер вскоре после рождения этого сына и оставил жену и сына ни с чем, кроме того домика, который, как сказано, «ничего не стоил». Но вдова-приказничиха сама дорого стоила: она была из тех русских женщин, которая «в беде не сробеет, спасет; коня на скаку остановит, в горящую избу взойдет», – простая, здравая, трезвомысленная русская женщина, с силою в теле, с отвагой в душе и с нежною способностью любить горячо и верно.

Когда она овдовела, в ней еще были приятности, пригодные для неприхотливого обихода, и к ней кое-кто засылали свах, но она отклонила новое супружество и стала заниматься печеньем пирогов. Пироги изготовлялись по скоромным дням с творогом и печенкою, а по постным – с кашею и горохом; вдова выносила их в ночвах на площадь и продавала по медному пятаку за штуку. От прибыли своего пирожного производства она питала себя и сына, которого отдала в науку «мастерице»; мастерица научила Алексашку тому, что сама знала. Дальнейшую же, более серьезную науку преподал ему дьяк с косою и с кожаным карманом, в коем у него без всякой табакерки содержался нюхательный порошок для известного употребления.

Дьяк, «отучив» Алексашку, взял горшок каши за выучку, и с этим вдовий сын пошел в люди добывать себе хлеб-соль и все определенные для него блага мира.

Алексашке тогда было четырнадцать лет, и в этом возрасте его можно отрекомендовать читателю.

Праведники Лескова как воплощение нравственного идеала

На чем или на ком держится земля русская? Конечно, ответ здесь прост. Многие понимают, что держится она на простых людях. Эти люди никак внешне не отличаются от всех других. Хуже того, они иногда просто некрасивы. Но эти люди незаметно и постоянно творят подвиги. И почти каждый автор стремится показать этих простых и в то же время незаурядных людей в своих сочинениях.

Мысль о создании цикла рассказов, посвященных праведникам земли русской, возникла у Лескова в 70-е годы XIX в. после сиора с писателем Писемским. Писемский писал Лескову о том, что нет уже святости на Руси, а в душе каждого человека «ничего, кроме мерзости», не видно. Такое признание друга и собрата по перу поразило Лескова. «Как,- думал я,- неужели в самом деле не видать ничего, кроме дряни? Неужели все доброе И хорошее, что когда-либо заметил художественный глаз других писателей,- одна выдумка и вздор? Это не только грустно, но и страшно».

Так возникают очерки и рассказы, в которых Лесков опровергает утверждение Писемского. Это такие произведения, как «Левша», «Очарованный странник», «Запечатленный ангел», «Тупейный художник», «Кадетский монастырь», «Несмертельный Голован» и др.

В рассказах и очерках Лескова описаны благородные люди с неповторимыми судьбами. Поистине, лесковские герои - Праведники . Они говорят правду и несут в свет правду. Конечно же это Иван Северья-нович Флягин в «Очарованном страннике», который много видел, много скитался по земле русской. Когда думаешь о Флягине, то сразу же вспоминаешь образ могучего Ильи Муромца. И действительно, Флягин - типично русский человек, может быть, немного простоватый, но с чистой душой. Он обязательно поможет чужому горю и не останется безучастным, Флягин - человек бескорыстный, чувствующий настоящую красоту жизни.

Другим примером являются герои рассказа «Кадетский монастырь» - директор Перский, эконом Бобров и врач Зеленский. Кажется, что люди, занимающие эти посты, не могут быть праведниками. Но это не так. Перский - человек честный и благородный, На личном примере он учил воспитанников. Все свое время проводил в Кадетском «монастыре» и лично следил за жизнью кадетов. Он был всегда очень аккуратно одет, то есть это был человек чистый и внутри и снаружи. В нем чувствовалась сила, он никогда не гнался за местом и не заискивал перед начальством. Бобров «был такой же высоко замечательный человек». Он был даже добрее Перского. Он выручал наказанных и тайком кормил арестованных кадетов. Большую часть своего жалованья он отдавал на нужды Кадетского «монастыря». Этот человек хотел, чтобы все выпускники монастыря стали настоящими, хорошими людьми, чтобы они нашли свою тропу в жизни. И вот в это Бобров вкладывал свою душу. Доктор Зеленский лечил кадетов не только телесно, но и морально. Давал читать книги своим воспитанникам. Единственное, что у него было,- это его воспитанники. Он сам лично следил за здоровьем каждого.

Все эти Праведники Лескова ничего не требуют взамен. Они отдают себя полностью ради счастья других, И таковы все Праведники Лескова . Но такие люди в жизни обычно живут не очень хорошо. Они отличаются от других людей, их не понимают, над ними смеются. Но такова судьба праведников - страдать больше других.

Прежде всего праведник у Лескова смотрит в себя и старается следовать какому-то нравственному идеалу. Но Праведники Лескова не так уж безобидны. Своей «душевной» красотой, своими поступками и делами они борются с носителями греха и порока, й в этой борьбе они даже могут преступить заповедь «не убий». Лесковские герои немного чудаковаты, у них совсем другой образ мыслей, чем у простых людей. Они живут в своем мире, куда вход открыт только людям с добрым сердцем и чистой душой.

В основном, действие рассказов Лескова происходит в николаевскую эпоху. В эпоху деспотизма и цензуры, И именно в такую эпоху рождаются настоящие борцы, которые противопоставляют свое человеколюбие окружающей их бесчеловечности.

Эти борцы - не победители В этой неравной борьбе они проигрывают, но их дела навечно остаются в народе. Их поступки - огни в темноте. И чем больше борцов-праведников, тем больше света.

Праведники Лескова - учителя жизни, которые являются для писателя образцом, Сам Лесков писал о своих героях: «Одушевляющая их совершенная любовь ставит их выше всех страхов». Праведники Лескова - это бесстрашные, бескорыстные, борющиеся за справедливость люди.

И как правильно отметил М. Горький: «Лесков - писатель, открывший праведника в каждом сословии, во всех группах.

Рассказы о праведниках: «Левша», «Очарованный странник»

В конце 1870-1880-е гг. Лесков создал целую галерею персонажей-праведников. Таков квартальный Рыжов, отвергающий взятки и подарки, живущий на одно нищенское жалование, смело говорящий правду в глаза высокому начальству (рассказ "Однодум", 1879). Другой праведник - орловский мещанин, молочник Голован из рассказа "Несмертельный Голован" (1880); в основе рассказа лежат истории, услышанные в детстве Лесковым от его бабушки. Голован - спаситель, помощник и утешитель страждущих. Он защитил повествователя в раннем детстве, когда на него напала сорвавшаяся с цепи собака. Голован ухаживает за умирающими во время страшной моровой язвы и гибнет на большом орловском пожаре, спасая имущество и жизни горожан.

И Рыжов, и Голован в изображении Лескова одновременно и воплощают лучшие черты русского народного характера, и противопоставлены окружающим как натуры исключительные. Не случайно, жители Солигалича считают бескорыстного Рыжова дураком, а орловчане убеждены, что Голован не боится ухаживать за больными чумой, потому что знает волшебное средство, оберегающее его от ужасной болезни. Люди не верят в праведность Голована, ложно подозревая его в грехах.

Сказочные мотивы, сплетение комического и трагического, двойственная авторская оценка персонажей - отличительные черты произведений Лескова. Они в полной мере свойственны одному из самых известных произведений писателя - сказу "Левша" (1881, первоначально это произведение было опубликовано под названием "Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе"). В центре повествования - характерный для сказки мотив состязания. Русские мастера во главе с тульским оружейником Левшой без всяких сложных инструментов подковывают танцующую стальную блоху английской работы. Победа русских мастеров над англичанами одновременно представлена и серьезно, и иронически: присланный императором Николаем I, Левша вызывает изумление тем, что смог подковать блоху. Но подкованная Левшой и его товарищами блоха перестает танцевать. Левша - искусный мастеровой, олицетворяющий поразительные таланты русского народа. Но одновременно Левша - персонаж, лишенный технических знаний, известных любому английскому мастеру. Левша отвергает выгодные предложения англичан и возвращается в Россию. Но бескорыстие и неподкупность Левши неразрывно связаны с забитостью, с ощущением собственной незначительности в сравнении с российскими чиновниками и вельможами. Левша привык к постоянным угрозам и побоям, которыми грозят ему власть имущие на Родине. Герой Лескова соединяет в себе и достоинства, и пороки простого русского человека. Возвратившись на родину, он заболевает и умирает, никому не нужный, лишенный всякой заботы.

У «Левши» удивительная литературная судьба. Появившись в печати, эта вещь сразу приобрела популярность, а вот критика встретила её неоднозначно. Лескова обвиняли в отсутствии патриотизма, в насмешке над русским народом, но в одном критики были согласны: автор наслушался рассказов тульских мастеровых и «состряпал» из них своего «Левшу». Между тем сказ придуман автором от первого до последнего слова. И все якобы народные словечки изобретены им. Поразительно, как знал, чувствовал, любил народ этот человек. Так глубоко и серьёзно не изучал русскую душу никто из писателей.

Рассказ Лескова «Левша», который обычно воспринимается как явно патриотический, как воспевающий труд и умение тульских рабочих, далеко не прост в своей тенденции. Он патриотичен, но не только…

«Левша» -- произведение невесёлое. В нём как будто всё просто, но каждое слово двоится, за улыбкой прячется ирония, за любовью -- боль, обида. Вот замечательные тульские мастера, подковавшие английскую стальную блоху без «мелкоскопов», но механизм-то они испортили: блоха больше не танцует. Вот Левша у англичан, соблазняющих его деньгами и невестой. Смотрит он на английских рабочих и завидует, но при этом рвётся домой, да так, что на корабле всё спрашивает, где Россия, и смотрит в ту сторону. И спешит привезти домой важный английский «секрет», которого не открыли ни цари, ни генералы. А как встречает его Россия? Английского шкипера -- тёплой постелью, докторской заботой. Левшу -- кварталом, потому что нет у него «тугамента». Раздели беднягу, невзначай уронили затылком о парапет, и пока бегали в поисках то Платова, то доктора, Левша уже кончался. Но, и умирая, помнил о «секрете»: не надо ружья изнутри кирпичом чистить! Они стрелять не годятся! Но не дошёл важный «секрет» до государя -- кому нужны советы простолюдина, когда генералы есть. А доброе слово о мастере, который мастерством своим вступился перед англичанами за весь русский народ, сказал лишь англичанин: «У него хоть и шуба Овечкина, да душа человечкина».

Горькая ирония и сарказм Лескова доходят до предела. Он не понимает, почему Русь, рождающая умельцев, гениев мастерства, своими же руками с ними расправляется. А что касается ружей -- это невыдуманный факт. Ружья чистили толчёным кирпичом, и начальство требовало, чтобы стволы сверкали изнутри. А внутри-то -- резьба… вот и уничтожали её солдатики от избытка усердия. Больно Лескову от того, что мы старательно разрушаем то, что может спасти нас в лихую годину.

Форма повествования в Левше, как и во многих других произведениях Лескова - сказ, то есть рассказ, подражающий особенностям устной речи.

В отдельном издании "Левши" 1882 г. Лесков указал, что его произведение основано на легенде тульских оружейников о состязании тульских мастеров с англичанами. Литературные критики поверили этому сообщению автора. Но на самом деле Лесков выдумал сюжет своей легенды. Радикально-демократическая критика увидела в произведении Лескова воспевание старых порядков, оценила "Левшу" как верноподданническое сочинение, прославляющее крепостнические порядки и утверждающее превосходство русских над Европой. Напротив, консервативные журналисты поняли "Левшу" как обличение безропотного подчинения простого человека "всевозможным тяготам и насилиям". Лесков ответил критикам в заметке "О русском левше"(1882): "Я никак не могу согласиться, чтобы в такой фабуле (сюжете, истории. - Ред.) была какая-нибудь лесть народу или желание принизить русских людей в лице "левши". Во всяком случае я не имел такого намерения".

Литературные критики, писавшие о творчестве Лескова, неизменно - и часто недоброжелательно - отмечали необычный язык, причудливую словесную игру автора. "Лесков является... одним из самых вычурных представителей нашей современной литературы. Ни одной страницы не обойдется у него без каких-нибудь экивоков, иносказаний, выдуманных или бог весть, откуда выкопанных словечек и всякого рода кунстштюков", - так отозвался о Лескове А.М. Скабичевский, известный в 1880-е - 1890-е гг. литературный критик демократического направления. Несколько иначе об этом сказал писатель рубежа XIX-XX вв. А.В. Амфитеатров: "Конечно, Лесков был стилист природный. Уже в первых своих произведениях он обнаруживает редкостные запасы словесного богатства. Но скитания по России, близкое знакомство с местными наречиями, изучение русской старины, старообрядчества, исконных русских промыслов и т.д. много прибавили, со временем, в эти запасы. Лесков принял в недра своей речи всё, что сохранилось в народе от его стародавнего языка, найденные остатки выгладил талантливой критикой и пустил в дело с огромнейшим успехом. Особенным богатством языка отличаются... "Запечатленный ангел" и "Очарованный странник". Но чувство меры, вообще мало присущее таланту Лескова, изменяло ему и в этом случае. Иногда обилие подслушанного, записанного, а порою и выдуманного, новообразованного словесного материала служило Лескову не к пользе, а ко вреду, увлекая его талант на скользкий путь внешних комических эффектов, смешных словечек и оборотов речи". В "стремлении к яркому, выпуклому, причудливому, резкому - иногда до чрезмерности" Лескова обвинял также его младший современник литературный критик М.О. Меньшиков. О языке писателя Меньшиков отозвался так: "Неправильная, пестрая, антикварная (редкостная, подражающая старинному языку. - Ред.) манера делает книги Лескова музеем всевозможных говоров; вы слышите в них язык деревенских попов, чиновников, начетчиков, язык богослужебный, сказочный, летописный, тяжебный (язык судебного делопроизводства.), салонный, тут встречаются все стихии, все элементы океана русской речи. Язык этот, пока к нему не привыкнешь, кажется искусственным и пестрым... Стиль его неправилен, но богат и даже страдает пороками богатства: пресыщенностью и тем, что называется embarras de richesse (подавляющее изобилие. - франц..). В нем нет строгой простоты стиля Лермонтова и Пушкина, у которых язык наш принял истинно классические, вечные формы, в нем нет изящной и утонченной простоты гончаровского и тургеневского письма (то есть стиля, слога.), нет задушевной житейской простоты языка Толстого, - язык Лескова редко прост; в большинстве случаев он сложен, но в своем роде красив и пышен".

Ещё один «праведник» произведений Лескова - Иван Флягин, главный герой рассказа «Очарованный странник». "Очарованный странник" - произведение сложной жанровой природы. В повести используются мотивы житий святых,народного эпоса - былин, авантюрных романов.

В повести «Очарованный странник» Лесков создаёт совершенно особый, не сопоставимый ни с одним из героев русской литературы образ человека, который настолько органично слит с изменчивой стихией жизни, что ему не страшно в ней потеряться. Это -- Иван Северьяныч Флягин, «очарованный странник»; он «очарован» сказкой жизни, её волшебством, поэтому для него в ней не существует границ. Этот мир, который герой воспринимает как чудо, бесконечен, как бесконечно и его странствие в нём. У него нет никакой конкретной цели путешествия, ибо жизнь -- неисчерпаема.

Его судьба необычна и исключительна, так же как и его рождение. Флягин появился на свет благодаря молитвам своих родителей, а поэтому судьба его была предопределена: он «предназначен» для монастыря, его жизнь предсказал ему умирающий старец: «А вот… тебе знамение, что будешь ты много раз погибать и не погибнешь, пока придёт твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь материно обещание за тебя и пойдёшь в чернецы». Иван Северьянович мало задумывается над своей жизнью, ещё меньше он строит планов на будущее.

Герой повести «Очарованный странник» - исполин физической и нравственной мощи. Он с первого же мгновения знакомства вызывает у рассказчика-автора ассоциацию с богатырём Ильёй Муромцем.

Каждое новое пристанище Флягина -- это очередное открытие жизни, а не просто смена того или иного занятия.

Широкая душа странника уживается абсолютно со всеми -- будь то дикие киргизы или строгие православные монахи; он настолько гибок, что согласен жить по законам тех, кто его принял: по татарскому обычаю он не на жизнь, а на смерть сечётся с Саварикеем, имеет по мусульманскому закону несколько жён, в монастыре он не только не ропщет на то, что в наказание его заперли на всё лето в тёмном погребе, но даже умеет найти в этом радость: «Здесь и церковный звон слышно, и товарищи навещали». Но несмотря на такую уживчивую натуру, он нигде не задерживается надолго.

Может показаться, что Иван легкомыслен, непостоянен, неверен себе и другим, поэтому он скитается по миру и не может найти себе пристанища. Но это не так. Свою преданность и неверность он доказывал не раз -- и тогда, когда спас от неминуемой гибели семью графа К., и в отношениях с князем и Грушей. Часто поступки Флягина раскрывают его доброту, наивность и чистоту души, что тоже свойственно всему русскому народу. Он спасает графа с графиней, когда повозка падает в пропасть. А, когда граф предлагает ему вознаграждение, Иван Северьянович просит подарить ему гармошку. Он добровольно идёт в рекруты, пожалев несчастных стариков. Его жизнь очень похожа на ту, которую предсказал старец: на краю пропасти он останавливает лошадей, спасает от пуль горцев, одерживает верх в смертельном поединке с татарином. Во всём Флягин видит Божий промысел, судьбу. Несмотря на все жизненные невзгоды, он не теряет чувства собственного достоинства и никогда не поступает вопреки своей совести. «Я себя не продавал ни за большие деньги, ни за малые, и не продам», - говорит он А столь частая смена мест обитания и постоянный мотив бегства Флягина объясняются вовсе не недовольством жизнью, а, напротив, жаждой испить её до последней капли. Он настолько открыт жизни, что она несёт его по течению, а он с мудрой покорностью следует ему. Но это -- не следствие душевной слабости и пассивности, а полное принятие своей судьбы.

Часто Флягин не отдаёт себе отчёта в поступках, интуитивно полагаясь на мудрость жизни, доверяя ей Вов сём. И высшая сила, перед которой он открыт и честен, вознаграждает его за это и хранит. Иван неуязвим для смерти, к которой он всегда готов. Чудом он спасается от гибели, удерживая коней на краю пропасти; цыган вынимает его из петли; он одерживает верх в поединке с татарином; бежит из плена; спасается от пуль во время войны. Флягин говорит о себе, что он «всю жизнь погибал, но не мог погибнуть», и объясняет это тем, что он - «большой грешник», которого «ни земля, ни вода принимать не хочет».

Характер Флягина многогранен. Его отличают детская наивность, простодушие и чувство собственного достоинства, способность тонко воспринимать красоту природы. Флягину присущи естественная доброта и даже готовность пожертвовать собой ради другого: он уходит в солдаты, освобождая от многолетней тяжелой службы молодого крестьянского парня. Но эти качества уживаются в его душе с некоторой черствостью, ограниченностью.

На его совести смерть монаха, татарина и цыганки Грушеньки, он без зазрения совести бросает своих детей от татарских жён, его «искушают бесы». Но ни один из его «греховных» поступков не порождён ненавистью, ложью, жаждой личной выгоды. Смерть монаха - результат несчастного случая, Саварикея Иван засёк до смерти в честном бою, а в истории с Грушей он поступил, следуя велению своей совести, полностью сознавая, что он совершает убийство… Понимая неминуемость смерти цыганки, он берёт грех на себя, надеясь в будущем вымолить у Бога прощение. «Ты проживёшь, ты Богу душу отмолишь и за мою душу, и за свою, не погуби же меня, чтобы я на себя руку не подняла», - умоляет его несчастная Груша.

У Ивана своя собственная религия, своя мораль, но в жизни он всегда честен перед собой и другими людьми. Повествуя о своей жизни, Флягин ничего не утаивает, ибо душа его открыта как для Бога, так и для случайных попутчиков. Флягин наивен и прост, как младенец, но когда он борется с несправедливостью и злом, он может быть решительным и даже жёстким. За истязание птички он наказывает барскую кошку и отрезает ей хвост, за что сам терпит суровое наказание. Ему «за народ очень помереть хочется», и он отправляется на войну вместо юноши, с которым не в силах расстаться родители.

Десятилетием ранее заговорив о народе как об «очарованной среде», писатель отметил черты консервативности, рутинности в быту и сознании крестьянства, исторически отлучённого от просвещения крепостническим режимом. Отпечаток этот несомненен в облике Ивана Флягина, носителя религиозно-фольклорного образа мысли и присущей последнему «очарованности». Объясняя себе и слушателям, почему он многое «даже не своею волей делал», герой приписывает это мистическому воздействию «родительского обещания», данного богу, - обета, что сын пойдёт в монастырь: «Своего пути не обежишь, и надо было призванию (т. е. мистическому предначертанию, зовы которого время от времени слышал «очарованный странник») следователь» Скатов Н. Н. История Русской Литературы XIX века (вторая половина). Москва «Просвещение», 1991. 332 с.. Флягин то осуждает свою активность, то соединяет фантастически-причудливой связью несвязуемые факты, мысли. Не случайно, автор, находящий вполне земные, социальные объяснения поворотам судьбы героя в его же исповеди, сравнивает богатыря, не преодолевшего умственной «очарованности», с «младенцем».

Разумеется, Иван Северьянович - не столько страдалец-страстотерпец, сколько сила ищуще-деятельная, могучая. Препоясавшийся оберегом-пояском, на котором вытканы слова древнерусской воинской заповеди «Чести моей никому не отдам» Скатов Н. Н. История Русской Литературы XIX века (вторая половина). Москва «Просвещение», 1991. 332 с., он как бы приговорен к подвигам и борьбе за утверждение своего человеческого достоинства. И он то и дело прорывает чародейное сопротивление обстоятельств, обступающих его со всех сторон. Он беспрерывно «простирается на подвиг», более всех святых «уважая» князя Всеволода-Гавриила, славного «молодечеством». Его силы жаждут применения. И в особенности красноречиво свидетельствуют о богатстве народной души флягинские «очарования» иного рода - восхищения дивностью мира.

В 1898 году А. Горелов писал: это “произведение с обнаженно-символическим авторским заданием, с монументальным героем в центре, олицетворяющим новую историческую стадию движения национального характера”, это “широкое раздумье мастера над судьбой России, субстанциональной, природно самобытной силой ее народа”, “никогда еще герой из толщи масс не был поднят на высоту такого обобщения”.

Эпитетет «очарованный» в повести Лескова вибрирует эмоциями, оттенками смысла, радужно переливается многозначностью. А оттого, что Флягин-странник проходит по европейской России от черноземных степей русского юга до Ладоги и Нижнего Новгорода, от столиц до Кавказа и астраханских солончаковых пустынь, оттого, что он действует в самой пёстрой национально-этнической среде: встречается с русскими, ногайцами, поляками, индийцами, черемисами, евреями, цыганами, немцами, англичанами, аварами, его фигура обретает символическую масштабность. Он мыслится олицетворением нации.

Флягин -- необыкновенно одарённый человек, для него нет ничего невозможного. Тайна его силы, неуязвимости и удивительного дара --обычно ощущать радость -- заключается в том, что он всегда поступает так, как того требуют обстоятельства. Он живёт в гармонии с миром, когда мир гармоничен, и он готов сражаться со злом, когда оно стоит на его пути.

В духовном восхождении русского простолюдина к мысли о необходимости подвига-самопожертвования ради народа просвечивает надежда Лескова на грядущую социально обновляющую историческую миссию масс. Пафос художника рождает интонационный мажор «богатырской повести», блистательно продолживший традиции гоголевских «поэм»: в ней звучит голос народной силы с её неистраченными возможностями, говорит пробудившееся массовое сознание.

Очарованный странник - воплощение русского характера. Причины его вечной неуспокоенности «остаются до времени в руке сокрывающего судьбы свои от умных и разумных и только иногда открывающего их младенцам».

Лесков, по словам Л. А. Аннинского, смотрел на жизнь с какого-то другого уровня, из «нутра», чем другие писатели того времени, пытавшиеся создать в своих произведениях тип русского человека. Лесков знает о душе народа что-то такое, чего не знают небожители духа, и это знание мешает ему выстроить законченный и совершенный национальный эпос. Своеобразие творческого подхода писателя состоит в том, что он не пытается заковать образ в рамки той или иной традиции, он смотрит на жизнь гораздо шире. Именно это составляет основу поэтики его произведений.