Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Валентин Григорьевич Распутин
Прощание с Матёрой. Пожар
Сборник

© В. Распутин, наследники, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Прощание с Матёрой

1

И опять наступила весна, своя в своем нескончаемом ряду, но последняя для Матёры, для острова и деревни, носящих одно название. Опять с грохотом и страстью пронесло лед, нагромоздив на берега торосы, и Ангара освобожденно открылась, вытянувшись в могучую сверкающую течь. Опять на верхнем мысу бойко зашумела вода, скатываясь по релке на две стороны; опять запылала по земле и деревьям зелень, пролились первые дожди, прилетели стрижи и ласточки и любовно к жизни заквакали по вечерам в болотце проснувшиеся лягушки. Все это бывало много раз, и много раз Матёра была внутри происходящих в природе перемен, не отставая и не забегая вперед каждого дня. Вот и теперь посадили огороды – да не все: три семьи снялись еще с осени, разъехались по разным городам, а еще три семьи вышли из деревни и того раньше, в первые же годы, когда стало ясно, что слухи верные. Как всегда, посеяли хлеба – да не на всех полях: за рекой пашню не трогали, а только здесь, на острову, где поближе. И картошку, моркошку в огородах тыкали нынче не в одни сроки, а как пришлось, кто когда смог: многие жили теперь на два дома, между которыми добрых пятнадцать километров водой и горой, и разрывались пополам. Та Матёра и не та: постройки стоят на месте, только одну избенку да баню разобрали на дрова, все пока в жизни, в действии, по-прежнему голосят петухи, ревут коровы, трезвонят собаки, а уж повяла деревня, видно, что повяла, как подрубленное дерево, откоренилась, сошла с привычного хода. Всё на месте, да не всё так: гуще и нахальней полезла крапива, мертво застыли окна в опустевших избах, и растворились ворота во дворы – их для порядка закрывали, но какая-то нечистая сила снова и снова открывала, чтоб сильнее сквозило, скрипело да хлопало; покосились заборы и прясла, почернели и похилились стайки, амбары, навесы, без пользы валялись жерди и доски – поправляющая, подлаживающая для долгой службы хозяйская рука больше не прикасалась к ним. Во многих избах было не белено, не прибрано и ополовинено, что-то уже увезено в новое жилье, обнажив угрюмые пошарпанные углы, и что-то оставлено для нужды, потому что и сюда еще наезжать, и здесь колупаться. А постоянно оставались теперь в Матёре только старики и старухи, они смотрели за огородом и домом, ходили за скотиной, возились с ребятишками, сохраняя во всем жилой дух и оберегая деревню от излишнего запустения. По вечерам они сходились вместе, негромко разговаривали – и все об одном, о том, что будет, часто и тяжело вздыхали, опасливо поглядывая в сторону правого берега за Ангару, где строился большой новый поселок. Слухи оттуда доходили разные.

Тот первый мужик, который триста с лишним лет назад надумал поселиться на острове, был человек зоркий и выгадливый, верно рассудивший, что лучше этой земли ему не сыскать. Остров растянулся на пять с лишним верст, и не узенькой лентой, а утюгом, – было где разместиться и пашне, и лесу, и болотцу с лягушкой, а с нижней стороны за мелкой кривой протокой к Матёре близко подчаливал другой остров, который называли то Подмогой, то Подногой. Подмогой – понятно: чего не хватало на своей земле, брали здесь, а почему Поднога – ни одна душа бы не объяснила, а теперь не объяснит и подавно. Вывалил споткнувшийся чей-то язык, и пошло, а языку, известно, чем чудней, тем милей. В этой истории есть еще одно неизвестно откуда взявшееся имечко – Богодул, так прозвали приблудшего из чужих краев старика, выговаривая слово это на хохлацкий манер – как Бохгодул. Но тут хоть можно догадываться, с чего началось прозвище.

Старик, который выдавал себя за поляка, любил русский мат, и, видно, кто-то из приезжих грамотных людей, послушав его, сказал в сердцах: «Богохул», а деревенские то ли не разобрали, то ли нарочно подвернули язык и переделали в Богодула. Так или не так было, в точности сказать нельзя, но подсказка такая напрашивается.

Деревня на своем веку повидала всякое. Мимо нее поднимались в древности вверх по Ангаре бородатые казаки ставить Иркутский острог; подворачивали к ней на ночевку торговые люди, снующие в ту и другую сторону; везли по воде арестантов и, завидев прямо по носу обжитой берег, тоже подгребали к нему, разжигали костры, варили уху из выловленной тут же рыбы; два полных дня грохотал здесь бой между колчаковцами, занявшими остров, и партизанами, которые шли в лодках на приступ с обоих берегов. От колчаковцев остался в Матёре срубленный ими на верхнем краю у голомыски барак, в котором в последние годы по красным летам, когда тепло, жил, как таракан, Богодул. Знала деревня наводнения, когда пол-острова уходило под воду, а над Подмогой – она была положе и ровней – и вовсе крутило жуткие воронки, знала пожары, голод, разбой.

Была в деревне своя церквушка, как и положено, на высоком чистом месте, хорошо видная издали с той и другой протоки; церквушку эту в колхозную пору приспособили под склад. Правда, службу за неимением батюшки она потеряла еще раньше, но крест на возглавии оставался, и старухи по утрам слали ему поклоны. Потом и крест сбили. Была мельница на верхней носовой проточке, специально будто для нее и прорытой, с помолом хоть и некорыстным, да незаемным, на свой хлебушко хватало. В последние годы дважды на неделе садился на старой поскотине самолет, и в город ли, в район народ приучился летать по воздуху.

Вот так худо-бедно и жила деревня, держась своего места на яру у левого берега, встречая и провожая годы, как воду, по которой сносились с другими поселениями и возле которой извечно кормились. И как нет, казалось, конца и края бегущей воде, нет и веку деревне: уходили на погост одни, нарождались другие, заваливались старые постройки, рубились новые. Так и жила деревня, перемогая любые времена и напасти, триста с лишним годов, за кои на верхнем мысу намыло, поди, с полверсты земли, пока не грянул однажды слух, что дальше деревне не живать, не бывать. Ниже по Ангаре строят плотину для электростанции, вода по реке и речкам поднимется и разольется, затопит многие земли, и в том числе в первую очередь, конечно, Матёру. Если даже поставить друг на дружку пять таких островов, все равно затопит с макушкой, и места потом не показать, где там селились люди. Придется переезжать. Непросто было поверить, что так оно и будет на самом деле, что край света, которым пугали темный народ, теперь для деревни действительно близок. Через год после первых слухов приехала на катере оценочная комиссия, стала определять износ построек и назначать за них деньги. Сомневаться больше в судьбе Матёры не приходилось, она дотягивала последние годы. Где-то на правом берегу строился уже новый поселок для совхоза, в который сводили все ближние и даже неближние колхозы, а старые деревни решено было, чтобы не возиться с хламьем, пустить под огонь.

Но теперь оставалось последнее лето: осенью поднимется вода.

2

Старухи втроем сидели за самоваром и то умолкали, наливая и прихлебывая из блюдца, то опять как бы нехотя и устало принимались тянуть слабый, редкий разговор. Сидели у Дарьи, самой старой из старух; лет своих в точности никто из них не знал, потому что точность эта осталась при крещении в церковных записях, которые потом куда-то увезли – концов не сыскать. О возрасте старухи говорили так:

– Я, девка, уж Ваську, брата, на загорбке таскала, когда ты на свет родилась. – Это Дарья Настасье. – Я уж в памяти находилась, помню.

– Ты, однако, и будешь-то года на три меня постаре.

– Но, на три! Я замуж-то выходила, ты кто была – оглянись-ка! Ты ишо без рубашонки бегала. Как я выходила, ты должна, поди-ка, помнить.

– Я помню.

– Ну дак от. Куды тебе равняться! Ты супротив меня совсем молоденькая.

Третья старуха, Сима, не могла участвовать в столь давних воспоминаниях, она была пришлой, занесенной в Матёру случайным ветром меньше десяти лет назад, – в Матёру из Подволочной, из ангарской же деревни, а туда – откуда-то из-под Тулы, и говорила, что два раза, до войны и в войну, видела Москву, к чему в деревне, по извечной привычке не очень-то доверять тому, что нельзя проверить, относились со смешком. Как это Сима, какая-то непутевая старуха, могла видеть Москву, если никто из них не видел? Ну и что, если рядом жила? В Москву, поди, всех подряд не пускают. Сима, не злясь, не настаивая, умолкала, а после опять говорила то же самое, за что схлопотала прозвище Московишна. Оно ей, кстати, шло: Сима была вся чистенькая, аккуратная, знала немного грамоте и имела песенник, из которого порой под настроение тянула тоскливые и протяжные песни о горькой судьбе. Судьба ей, похоже, и верно досталась несладкая, если столько пришлось мытариться, оставить в войну родину, где выросла, родить единственную, и ту немую, девчонку и теперь на старости лет остаться с малолетним внучонком на руках, которого неизвестно когда и как поднимать. Но Сима и сейчас не потеряла надежды сыскать старика, возле которого она могла бы греться и за которым могла бы ходить – стирать, варить, подавать. Именно по этой причине она и попала в свое время в Матёру: услышав, что дед Максим остался бобылем, и выждав для приличия срок, она снялась из Подволочной, где тогда жила, и отправилась за счастьем на остров. Но счастье не вылепилось: дед Максим заупрямился, а бабы, не знавшие Симу как следует, не помогли: дед хоть никому и не надобен, да свой дед, под чужой бок подкладывать обидно. Скорей всего деда Максима напугала Валька, немая Симина девка, в ту пору уже большенькая, как-то особенно неприятно и крикливо мычавшая, чего-то постоянно требующая, нервная. По поводу неудавшегося сватовства в деревне зубоскалили: «Хоть и Сима, да мимо», но Сима не обижалась. Обратно в Подволочную она не поплыла, так и осталась в Матёре, поселившись в маленькой заброшенной избенке на нижнем краю. Развела огородишко, поставила кросна и ткала из тряпочных дранок дорожки для пола – тем и пробавлялась. А Валька, пока она жила с матерью, ходила в колхоз.

Сейчас возле Симы терся Колька, внучонок на пятом году, Валькина находка. Мальчишка был не в мать, не немой, но говорил плохо и мало, рос диким, боязливым, не отходящим от бабкиной юбки, – не ребенок, а бабенок. Старухи жалели его, приласкивали – он сильнее жался к Симе и смотрел на них с каким-то недетским, горьким и кротким пониманием.

– Ты кто такой, чтобы на меня так глядеть? – удивлялась Дарья. – Че ты там за мной видишь – смерть мою? Я про нее без тебя знаю. Ишь уставился, немтырь, как гвоздь.

– Он не немтырь, – обижалась Сима, прижимая к себе Кольку.

– Не немтырь, а молчит.

Снова опустили разговор, разморенные чаем и бьющим из окна, что выходило на закат, ярким клонящимся солнцем. Старуха Дарья, высокая и поджарая, на голову выше сидящей рядом Симы, чему-то согласно кивала, уставив в стол строгое бескровное лицо с провалившимися щеками.

Несмотря на годы, была старуха Дарья пока на своих ногах, владела руками, справляя посильную и все-таки немаленькую работу по хозяйству. Теперь вот сын с невесткой на новоселье, наезжают раз в неделю, а то и реже, и весь двор, весь огород на ней, а во дворе корова, телка, бычок с зимнего отела, поросенок, курицы, собака. Наказано было, правда, старухе, когда не сможет или занеможет, обращаться за помощью к соседке Вере, но до этого еще не дошло, Дарья справлялась сама.

Только что заступил июнь, подряд гуляли ясные, солнечные дни, едва прерываемые короткими сумеречными ночами.

Жары на острове, посреди воды, не бывает; по вечерам, когда затихал ветерок и от нагретой земли исходило теплое парение, такая наступала кругом благодать, такой покой и мир, так густо и свежо сияла перед глазами зелень, еще более приподнявшая, возвысившая над водой остров, с таким чистым, веселым перезвоном на камнях катилась Ангара и так все казалось прочным, вечным, что ни во что не верилось – ни в переезд, ни в затопление, ни в расставание. А тут еще дружные всходы на полях и в огородах, вовремя упавшие дожди и вовремя же наступившее тепло, это редкое согласие, сулящее урожай; неторопливое, желанное нарастание лета…

– Утром подымусь, вспомню со сна… ой, сердце упрется, не ходит, – рассказывала старуха Настасья. – Осподи!.. А Егор пла-а-чет, плачет. Я ему говорю: «Ты не плачь, Егор, не надо», а он: «Как мне не плакать, Настасья, как мне не плакать?!» Так и иду с каменным сердцем ходить, убираться. Хожу, хожу, вижу, Дарья ходит, Вера ходит, Домнида – и вроде отпустит маленько, привыкну. Думаю: а может, попужать нас только хочут, а ниче не сделают.

– Че нас без пути пужать? – спрашивала Дарья.

– А чтоб непужаных не было.

После того как Настасья с Егором остались совсем одни (два сына не пришли с войны, третий утонул, провалившись с трактором под лед, дочь умерла в городе от рака), начала Настасья малость чудить, наговаривать на своего старика, и все жалобное, болезненное: то будто угорел до смерти, едва отводилась, то всю ночь криком кричал, потому что кто-то изнутри душил его, то плачет, «вторые дни пошли, плачет, слезьми умывается», хотя знали все, дед Егор не вдруг пустит слезу. Поначалу он стыдил ее, стращал, пробовал учить – ничего не помогало, и он отступился. Во всем другом нормальный, здравый человек, а тут как резьба какая свернулась и хлябает, проворачивается, проговаривается о том, чего не было и не могло быть. Добрые люди старались не замечать этой безобидной Настасьиной свихнутости, недобрые любили спрашивать:

– Как там сегодня Егор – живой, нет?

– Ой! – радостно спохватывалась Настасья. – Егор-то, Егор-то… едва нонче не помер. У старого ума нету, взял сколупнул бородавку и весь кровью изошел. Цельный таз кровушки.

– А теперь-то как – остановилась?

– Вся вышла, дак остановилась. Едва дышит. Ой, до того жалко старика. Побегу досмотрю, че с им.

А Егор в это время ковылял по другой стороне улицы и зло и беспомощно косил на Настасью глазом: опять, блажная, типун ей на язык, рассказывает про него сказки.

Им предстояло самое скорое, раньше других, прощание с Матёрой. Когда дело дошло до распределения, кому куда переезжать, дед Егор со зла или от растерянности подписался на город, на тот самый, где строилась ГЭС. Там для таких же, как они, одиноких и горемычных из зоны затопления, ставились специально два больших дома. Условия были обменные: они не получают ни копейки за свою избу, зато им дают городскую квартиру. Позже дед Егор, не без подталкивания и нытья Настасьи, одумался и хотел переиграть город на совхоз, где и квартиру тоже дают, и деньги выплачивают, но оказалось, что поздно, нельзя.

– Совхоз выделяет квартиры для работников, а ты какой работник, – вразумлял его председатель сельсовета Воронцов.

– Я всю жисть колхозу ондал.

– Колхоз – другое дело. Колхоза больше нет.

Из района уже дважды поторапливали Егора переезжать, отведенная для них с Настасьей квартира была готова, ждала их, но старики все тянули, не трогались, как перед смертью стараясь надышаться родным воздухом. Настасья посадила огород, заводила то одно, то другое дело – лишь бы отсрочить, обмануть себя. В последний раз человек из района не на шутку накричал на них, стращая, что квартиру займут и они останутся на бобах, и дед Егор решился: если уж все равно ехать, то ехать… И отрезал Настасье:

– Чтоб к Троице была в готовности.

А до Троицы оставалось всего-то две недели.

– Зато никакой тебе заботушки, – не то успокаивая, не то насмехаясь, говорила Настасье Дарья. – Я у дочери в городе-то гостевала – дивля: тут тебе, с места не сходя, и Ангара, и лес, и уборна-баня, хошь год на улицу не показывайся. Крант, так же от как у самовара, повернешь – вода бежит, в одном кранту холодная, в другом горячая. И в плиту дрова не подбрасывать, тоже с крантом, нажмешь – жар идет. Вари, парь. Прямо куда тебе с добром! – баловство для хозяйки. А уж хлебушко не испекчи, нет, хлебушко покупной. Я с непривычки да с невидали уж и поохала возле крантов этих – они надо мной смеются, что мне чудно. А ишо чудней, что баня и уборна, как у нехристей, в одном закутке, возле кухоньки. Это уж тоже не дело. Сядешь, как приспичит, и держишь, мучишься, чтоб за столом не услыхали. И баня… какая там баня, смехота одна, ребятенка грудного споласкивать. А оне ишо че-то булькаются, мокрые вылазят. От и будешь ты, Настасья, как барыня, полеживать, все на дому, все есть, руки подымать не надо. А ишо этот… телехон заимей. Он тебе: дрынь-дрынь, а ты ему: ле-ле, поговорели и опеть на боковую.

– Ой, не трави ты мое сердце! – обмирала Настасья и прижимала к груди дряблые руки, закрывала глаза. – Я там в одну неделю с тоски помру. Посередь чужих-то! Кто ж старое дерево пересаживает?!

– Всех нас, девка, пересаживают, не однуе тебя. Всем тепери туды дорога. Только успевай прибирай.

Настасья, не соглашаясь, качала головой:

– Не равняй меня, Дарья, не равняй. Вы все в одном будете месте, а я на отдельности. Вы, которые с Матёры, друг к дружке соберетесь, и веселей, и будто дома. А я? Ой, да че говореть?!

– Сколько нас, всех-то? – рассудительно отвечала Дарья. – Никого уж не остается. Погляди-ка, Агафью увезли, Василису увезли, Лизу в район сманивают. Катеринин парень по сю пору места себе не выберет, мечется как угорелый. А когда выбирать, ежли вино не все до капельки выпито. Наталья говорит: может, к дочери поеду на Лену…

– Татьяна, Домнида, Маня, ты, Тунгуска… Околоток хороший наберется. Не мое кукованье.

– От и вся Матёра. Господи!

– А я уж про себя молчу. Молчу-у, молчу, – заунывно подхватила Сима и опять притянула к себе Кольку. – Мы с Коляней сядем в лодку, оттолкнемся и покатим куда глаза глядят, в море-окиян…

У Симы не было своей собственности, не было родственников, и ей оставалась одна дорога – в дом престарелых, но и на этой дороге теперь, как выяснилось, появилось препятствие – Колька, в котором она души не чаяла. С мальчишкой в дом престарелых не очень хотели брать. Валька, немая Симина дочь, свихнулась и потерялась. Взяв годы и познав мужика, одного, другого, третьего, Валька вошла во вкус и так полюбила это дело, что уже и сама без стесненья напрашивалась на ночные игры. И очень скоро наиграла Кольку. Сима гонялась за Валькой с палкой, матери, жены кляли ее на чем свет стоит, и осатаневшая Валька сбежала, вот уже больше года от нее не было ни слуху ни духу. Симу научили подать в розыск, но при той неразберихе в движении, которая началась теперь на Ангаре, при Валькиной немоте и документальной неоформленности отыскать ее было нелегко.

– Если и найдется, Коляню я ей так и так не отдам, – говорила Сима. – Мы с Коляней хоть поползем, да на одной веревочке.

– Ты пошто его не учишь говореть-то как следует? – попрекала Дарья. – Он вырастет, он тебя не похвалит.

– Я учу. Он может говорить. Коляня у нас молчаливый.

– Пришибло мальчонку. Он все понимает.

– Пришибло.

Не спрашивая у Настасьи, Дарья взяла ее стакан, плеснула в него из заварника и подставила под самовар – большой, купеческий, старой работы, красно отливающий чистой медью, с затейливым решетчатым низом, в котором взблескивали угли, на красиво изогнутых осадистых ножках. Из крана ударила тугая и ровная, без разбрызгов, струя – кипятку, стало быть, еще вдосталь, – и потревоженный самовар тоненько засопел. Потом Дарья налила Симе и добавила себе – отдышавшись, приготовившись, утерев выступивший пот, пошли по новому кругу, закланялись, покряхтывая, дуя в блюдца, осторожно прихлебывая вытянутыми губами.

– Четвертый, однако, стакан, – прикинула Настасья.

– Пей, девка, покуль чай живой. Там самовар не поставишь. Будешь на своей городской фукалке в кастрюльке греть.

– Пошто в кастрюльке? Чайник налью.

– Без самовара все равно не чай. Только что не всухомятку. Никакого скусу. Водопой, да и только.

И усмехнулась Дарья, вспомнив, что и в совхозе делают квартиры по-городскому, что и она вынуждена будет жить в тех же условиях, что и Настасья. И зря она пугает Настасью – неизвестно еще, удастся ли ей самой кипятить самовар. Нет, самовар она не отменит, будет ставить его хоть в кровати, а все остальное – как сказать. И не в строку, потеряв, о чем говорили, заявила с неожиданно взявшей обидой:

– Доведись до меня, взяла бы и никуда не тронулась. Пущай топят, ежли так надо.

– И потопят, – отозвалась Сима.

– Пущай. Однова смерть – че ишо бояться?!

– Ой, да ить неохота утопленной быть, – испуганно остерегла Настасья. – Грех, поди-ка. Пускай лучше в землю укладут. Всю рать до нас укладали, и нас туды.

– Рать-то твоя поплывет.

– Поплывет. Это уж так, – сухо и осторожно согласилась Настасья.

И чтобы отвести этот разговор, ею же заведенный, Дарья вспомнила:

– Че-то Богодул седни не идет.

– Уж, поди-ка, на подходе где. Богодул когда пропускал.

– С им грешно, и без его тоскливо.

– Ну дак Богодул! Как пташка Божия, только что матерная.

– Окстись, Настасья.

– Прости, Осподи! – Настасья послушно перекрестилась на иконку в углу и неудобно, со всхлипом вздохнула, прихлебнула из блюдца и снова перекрестилась, повинившись на этот раз шепотком молитвы.

Угарно и сладко пахло от истлевающих в самоваре углей, косо и лениво висела над столом солнечная пыль, едва шевелящаяся, густая; хлопал крыльями и горланил в ограде петух, выходил под окно, важно ступая на крепких, как скрученных, ногах, и заглядывал в него нахальными красными глазами. В другое окно виден был левый рукав Ангары, его искрящееся, жаркое на солнце течение и берег на той стороне, разубранный по луговине березой и черемухой, уже запылавшей от цвета. В открытую уличную дверь несло от нагретых деревянных мостков сухостью и гнилью. На порог заскочила курица и, вытягивая уродливую, наполовину ощипанную шею, смотрела на старух: живые или нет? Колька топнул на нее, курица сорвалась и зашлась, залилась в суматошном кудахтанье, не унося его далеко, оставаясь тут же, на крыльце. И вдруг заметалась, забилась в сенях, наскакивая на стены и уронив ковшик с ушата, в последнем отчаянии влетела в избу и присела, готовая хоть под топор. Вслед за ней, что-то бурча под нос, вошел лохматый босоногий старик, поддел курицу батожком и выкинул в сени. После этого распрямился, поднял на старух маленькие, заросшие со всех сторон глаза и возгласил:

– Кур-рва!

– Вот он, святая душа на костылях, – без всякого удивления сказала Дарья и поднялась за стаканом. – Не обробел. А мы говорим: Богодул че-то не идет. Садись, покуль самовар совсем не остыл.

– Кур-рва! – снова выкрикнул, как каркнул, старик. – Самовар-р! Мер-ртвых гр-рабют! Самовар-р!

– Кого грабют? Че ты мелешь?! – Дарья налила чай, но насторожилась, не убрав стакан из-под крана. Такое теперь время, что и нельзя поверить, да приходится; скажи кто, будто остров сорвало и понесло как щепку, – надо выбегать и смотреть, не понесло ли взаправду. Все, что недавно казалось вечным, с такой легкостью помчало в тартарары – хоть глаза закрывай.

– Хресты рубят, тумбочки пилят! – кричал Богодул и бил о пол палкой.

– Где – на кладбище, че ли? Говори толком.

– Кто? Не тяни ты душу. – Дарья поднялась, выбралась из-за стола. – Кто рубит?

– Чужие. Черти.

– Ой, да кто же это такие? – ахнула Настасья. – Черти, говорит.

Торопливо повязывая распущенный за чаем платок, Дарья скомандовала:

– Побежали, девки. То ли рехнулся, то ли правду говорит.

Описывается весна. Она для Матёры (так называется деревенька и остров на Ангаре, на котором она расположена) последняя. Ниже по реке планируется строительство плотины и поселение окажется полностью затопленным.

Описывается судьба селения, его история. Рассказывается о том, что бывшую церковь переоборудовали под склад, а в последние несколько лет было даже налажено регулярное авиационное сообщение с большой землёй. Но на правом берегу уже строился новый посёлок, куда планировалось отселить жителей затопляемых деревень.

Сомневаться в будущем Матеры не приходилось. Свидетельством тому было несколько приезжавших оценочных комиссий. Затопление планировалось на осень.

В начале июня, за пару недель до троицы, у Дарьи собрались трое старух, которые не знали своего точного возраста. Одну звали Сима, она жила в селе всего десять лет. Поселилась в заброшенном доме и теперь ей была дорога только в дом престарелых. Но бабушка любила Кольку.

Дарья советует Симе не покидать поселения. Приходит старик Богодул и сообщает, что происходит разрушение кладбища.

Бабушки со стариком бегут на кладбище спасать захоронения. Оказывается, они убираются с ведома председателя Воронцова. Исполнителей собравшийся народ чуть не утопил в реке.

Старухи ночью частично восстанавливают надгробия.

Говорится о том, как Богодул появился в Матёре. Он был менялой и приезжал иногда, но в последствии, остался жить. Он не собирается покидать посёлок.

Приезжает Павел. Это старший сын бабы Дарьи. Он рассказывает, что новый посёлок, куда всех планируют перевезти, не годится для ведения крестьянского хозяйства. Кто-то не хочет уезжать, а кое-кто готов хоть сейчас получить деньги за своё ветхое жильё и побыстрее покинуть остров.

Появляется Хозяин острова. Это существо похоже на маленького зверька. Он начинает обход своих владений с дома Богодула и продолжает по всем остальным жилищам. Хозяин понимает, что ни Богодул, ни он сам уже не жильцы.

После троицы часть жителей покидает Матёру.

Сжигает свой дом один их поселенцев по имени Пётр. Собравшиеся люди понимают, что и с их жильём будет то же самое.

Павел всё реже приезжает на остров. Ему хочется помочь матери менее беспокойно покинуть дом. Ему не нравится новый посёлок, но делать нечего. Парень помогает собирать урожай, ожидая того момента, когда надо будет увозить с острова мать

Пётр сжёг дом со всей утварью. Забрал только свою гармонь. Дарья ругает Катерину, мать парня, за то, что она вырастила такого человека.

Была вторая половина июля. Начался сенокос. Все, кто остался, вышли не него. Люди вспоминали свою жизнь на этих местах. Потом начались дожди.

Приезжает сын Павла по имени Андрей. Он сообщает, что будет участвовать в затоплении поселения.

Шли дожди, и люди от безделья собирались друг у друга и разговаривали. На собрании председатель говорит, что несмотря на плохую погоду, колхозная картошка должна быть убрана, а свою люди могут хоть бросить. Была середина сентября.

Андрей беседует с Дарьей о преимуществах цивилизации, о жизни людей в Матёре.

Закончились ливни. Люди снова принялись за уборку урожая. Дарья всё больше говорит о могилах предков. Случился несчастный случай. Павел был ответственный за технику безопасности. Андрей сообщает, что мужчину четверо суток таскают по инспекциям.

Дарья вспоминаем мужа и просит Господа забрать её к себе.

Из города приезжает комиссия, которая ходит по домам и требует, чтобы продолжалась уборка урожая. Люди понемногу перевозят с острова домашний скот.

У Дарьи продолжаются встречи и разговоры соседей. Катерина корит сына за то, что он после того, как сжёг собственный дом, теперь уничтожает соседние, хоть и за деньги.

Хлеб был убран, а на уборку картошки стали свозиться из других мест люди, в том числе и школьники. Многие копали свой урожай, не зная, что с ним делать. Павел предлагает матери ехать, но та отказывается.

Она идёт на могилы своих родителей. Дарья жалуется, что ей придётся умирать на чужбине.

На острове росло дерево – лиственница. Считалось, что этим деревом остров держится за землю. И пока это дерево стоит, будет стоять и остров. Лиственница не поддалась людям, но осталась посредине пустого пространства.

Дарья находит известь и белит дом. Она проводит уборку внутри, развешивает занавески, размещает по углам ветви пихты. После приготовлений женщина покидает дом, говоря поджегщикам, что можно теперь его сжечь, но порог не переступать. Весь день женщина ходила, не помня себя. Очнулась возле лиственницы. Там её нашёл сын. Помнила Дарья только то, что рядом с ней бежал зверёк.

На острове остаются шесть человек. Они не поместились в лодку. Богодул заваривает чай и все вместе готовятся к ночлегу в последнем оставшемся доме.

Павел провожает уезжающих и поздно возвращается в новый посёлок. Парню не хочется идти домой, и он вспоминает прошлое. К нему приходит Петруха и председатель. Они спрашивают, где Дарья и сообщают, что завтра комиссия будет проверять исполнение переселения. Все трое едут на остров забрать оставшихся. Их застаёт сильный туман. В нём они не могут найти остров. Мужчины глушат мотор. Попытались позвать Дарью и оставшихся на острове. Но ничего, кроме тумана и воды.

На острове также туман. Люди ничего не видят. Богодул открывает дверь и слышит вой хозяина, который исчезает внезапно. Потом слышится звук мотора.

Повесть была издана в 1976 году. В 1981 году произведение было экранизировано двумя российскими режиссёрами Элемом Климовым и Ларисой Шепитько (участвовала только в подготовительном этапе экранизации, погибла в 1979 году).

Деревня Матёра имела древнюю историю. Она располагалась на одном из островов реки Ангары. Возможно, населённый пункт просуществовал бы ещё не один год, но случилось непредвиденное. На Ангаре началось строительство плотины, в ходе которого планировалось затопление нескольких окрестных посёлков. В их числе должна была оказаться и Матёра.

Весть о том, что остров вместе с деревней будет затоплен, приводит в ужас немногочисленное население деревни. Большинство жителей населённого пункта – люди преклонного возраста. Молодёжь давно переехала в город. Старые люди, отдавшие Матёре всю свою жизнь, не представляют, как они смогут жить где-то в другом месте. На острове захоронены предки нынешних жителей. Кладбище, свято чтимое стариками, тоже будет затоплено. Старуха Дарья пытается противостоять «богохульству». Женщина уверена, что за разорение кладбища будут наказаны не только те, кто в нём участвовал, но и те, кто допустил, чтобы это произошло. Дарья ожидает, что после её смерти родственники будут судить её.

Несмотря на стихийное восстание во главе с Дарьей, жители острова были выселены из своих домов. Матёра подлежит затоплению.

Характеристика персонажей

Старшее поколение

Старшее поколение представлено, в первую очередь, старухой Дарьей. Она – хранительница традиций острова и памяти ушедших предков. Дарья по-настоящему любит свою малую родину и искренне привязана к ней всей душой. Старой женщине живым в родной деревне кажется не только природа, но и дома. Сцена прощания старухи со своей избой заставляет содрогнуться окружающих. Дарья «омывает» и подбеливает свой дом так, как будто собирается в нём жить ещё долгие годы. Старуха готовит свою избу в «последний путь», как покойника. Переезд для Дарьи – не просто уход в новую жизнь. Это настоящее предательство, за которое, как считает сама старуха, её будут судить покойные родственники после смерти.

Сына старой Дарьи, Павла, также можно отнести к представителям старшего поколения, несмотря на то, что Павел уехал из родной деревни. Молодой мужчина вынужден признать силу прогресса. Он покорно смеряется и старается реагировать на происходящие перемены спокойно. Павлу не нравится жизнь в городе, но у Матёры нет будущего. У молодого поколения нет возможности остаться в родной деревне, чтобы построить свою жизнь. Павлу неловко видеть отчаяние матери. В то же время он не понимает её просьбу перенести могилы предков и спасти их от затопления.

Поколение, полностью оторванное от родных корней, представлено в лице Андрея – внука Дарьи. К новому поколению можно отнести и некоторых жителей Матёры, например, Клавку – соседку Дарьи. Клавка радуется предстоящим переменам и благоустроенному жилью, которое она получит в городе. Андрей – городской житель. Он не понимает страданий своей бабушки. Сопротивление прогрессу кажется ему смешным и глупым.

Молодое поколение хочет жить по-новому. Оно презирает всё устаревшее, смеётся над традициями. Новым мир, пришедших на смену традиционному, молодые люди считают более совершенным. Молодое поколение давно утратило связь с природой, которую боготворили их предки. Рукотворный мир, созданный человеком, заменил естественную среду обитания.

Главная идея

Технический прогресс можно считать естественным процессом, который рано или поздно придёт в любое общество. Однако без знания своего прошлого невозможно построить собственное будущее. Потеря привычного – это потеря нравственных ориентиров.

Непростую задачу поставил перед собой писатель Валентин Распутин. «Прощание с Матёрой», краткое содержание которой было превращено в сценарий к кинофильму, стало попыткой автора посмотреть на одно и то же событие глазами разных поколений. Распутин пытается оправдать каждую сторону, никого не осуждая, но и не оправдывая.

В своей повести “Последний срок” Валентин Распутин старался показать, что уход из жизни старого человека является подведением итогов его жизни, и не должно быть омрачено безутешным трагизмом.

Так же вам будет интересна повесть Распутина “Деньги для Марии” , в которой автор раскрывает характеры людей, которые по разному реагируют на нужду и горе другого человека.

Старое поколение, безусловно, по-своему право. Никакие благие цели не могут оправдать разорения могил близких людей. Старики, мечтавшие дожить свой век в родной деревне, вынуждены наблюдать за тем, как разрушается то, что всегда служило для них незримой опорой. Далеко не все пожилые обитатели острова смогли благополучно перенести смену места жительства. Со стариками никто не считается, не учитывает их интересы. Власти уверены, что выполнили свой долг перед ними только потому, что предоставили им благоустроенное жильё. Тем не менее, жители Матёры чувствуют себя обманутыми. Им подарили новую жизнь, в которой они не нуждаются. Старая Дарья не представляет, для чего ей потребуется в городе вся её домашняя утварь: ухваты, кадки и т. д.

По-своему право и молодое поколение. Наступил век технического прогресса. Будни современного человека не могут быть такими же, какими были будни его предка, жившего сотню лет назад. Отказ от прогресса можно смело назвать регрессом. Невозможно отказаться от дальнейшего развития цивилизации точно так же, как нельзя остановить смену дня и ночи. Молодое поколение не в состоянии понять, почему старшие отказываются от благоустроенных квартир, где не придётся топить печи дровами и носить воду из колодца. Новые люди хотят большего комфорта при меньших затратах сил. В сохранении традиций они не видят никакого смысла. С наступлением века технического прогресса опыт не одного десятка поколений предшественников теряет всякий смысл.

К сожалению для автора, два противостоящих друг другу поколения так и не смогли найти общий язык. Компромисс, несмотря на усилия сторон, так и не удалось найти. Старики и новые люди остались при своём мнении и не собираются менять его кому-либо в угоду. Автор стремится показать приход нового мира на место прежнего, избегая при этом воспевания торжества научного прогресса над «тёмным невежеством» и суевериями престарелых жителей Матёры. Сцены борьбы стариков за родную деревню и возможность провести в ней отпущенное время не могут не вызвать сострадания читателей. Прощание Дарьи с любимым домом, который она считает живым существом, пронизано глубокой скорбью и грустью.

Связь человека с природой
Ещё одна немаловажная тема, затронутая автором в повести, это единство человека и природы. Старики ещё не успели утратить связь с породившей их когда-то силой. Молодое поколение считает эту связь старомодной. Человек – хозяин природы. Он должен приказывать ей, а не вести с ней диалог, как с равным.

В повести «Прощание с Матерой» анализ помогает уловить объективное отражение субъективной действительности, оценить место и роль человека в современном мире, влияние научно-технического прогресса на природу и взглянуть по-новому на проблему взаимопонимания в обществе и семье.

Валентин Распутин «Прощание с Матерой»

Валентин Распутин родился в 1937 году на реке Ангара, как и главные герои повести «Прощание с Матерой». Малая родина писателя – поселок, расположенный недалеко от Иркутска. Произведения Распутина автобиографичны и пронизаны любовью к родному краю.

Работа над «Прощанием с Матерой» была окончена в 1976 году. Истории создания предшествовал очерк об участи деревни в зоне подтопления вверх и вниз по течению.

В кратком пересказе передается картина конца существования деревни Матера. В рассказе автор описывает судьбы жителей, ищущих ответы на извечные вопросы о смысле жизни, взаимоотношении поколений, нравственности и памяти.

Глава 1

Описывается последняя весна деревни и острова, носящих одно название, Матера. В воздухе царит дух неопределенности: некоторые жилища опустели, в других сохраняется видимость обычной жизни.

За трехсотлетнюю историю деревня повидала и бородатых казаков, и арестантов, и бои колчаковцев, и партизан. Сохранилась на острове и церквушка, и мельница обеспечивает жителей, в последние годы даже прилетает самолет. И вот со строительством электростанции наступило последнее время для Матеры.

Глава 2

Обычный день старые жительницы деревни проводят в разговорах за самоваром у Дарьи. Старухи вспоминают прошлое, но мысли всех заняты будущим. Всех страшит перспектива городской жизни в тесных квартирах, лишенных души. Настасья с Егором, похоронившие всех четверых детей, должны были первые перебраться в город, но все откладывали.

Старуха Сима не знает, как сложится ее жизнь с пятилетним внуком. Не так давно ее немая дочка Валька загуляла и пропала. Сама же Сима оказалась в Матере случайно, пытаясь устроить свою жизнь с местным дедом Максимом. Но сватовство не удалось и теперь старуха живет в избенке на нижнем краю с внуком Колькой.

В дом приходит старик по прозвищу Богодул и выкрикивает о чужих, хозяйничающих на кладбище.

Глава 3

На кладбище за деревней двое рабочих по распоряжению санэпидстанции готовят к сожжению спиленные могильные памятники и кресты.

Прибежавшие старухи и Богодул, а затем и все жители препятствуют разорению. Не помогают уговоры председателя Воронцова и товарища Жука из отдела по затоплению.

Жители выпроваживают чужаков и восстанавливают порушенные памятники.

Глава 4

Рассказывается история появления в деревне Богодула и его отношения с местными старухами.

На утро после переполоха с кладбищем Дарья с Богодулом пьет чай, вспоминает прошлое, родителей и опять возвращается к переселению. Мысли гонят старуху из дома. Она оказывается на горе и оглядывает родные окрестности. Ее охватывает предчувствие конца и собственной ненужности. Жизнь прожита, а так и не понята.

Глава 5

Вечером к Дарье приезжает теперь старший пятидесятилетний сын Павел. Первый сын погиб на войне и похоронен в неизвестных краях, младший сын в военные годы погиб на лесоповале и похоронен в Матере в закрытом гробу. Старшая дочь умерла в Подволочной во время вторых родов, а другая дочь живет в Иркутске. Еще один сын живет в леспромхозе недалеко от родной деревни.

Разговор заходит о туманном будущем и о становлении хозяйства на новом месте. Молодежь торопится избавиться от деревенского жилья и получить деньги. Новая жизнь привлекает Клавку Стригунову и Никиту Зотова, по прозвищу Петруха.

Глава 6

Ночью Матеру обходит таинственный хозяин, маленький зверек, домовой острова. Хозяин обегает спящую деревню, зная, что скоро настанет конец всему и остров перестанет существовать.

Глава 7

Проходит две недели, и в среду Настасья и дед Егор покидают деревню. Старуха планирует приехать копать картошку осенью и переживает за свою кошку. Проходит тяжелое прощанье с односельчанами, и старики отплывают на лодке вниз по реке.

Глава 8

Ночью за два часа сгорела Петрухина изба. Перед этим он переправил мать Катерину жить к Дарье. Подавленные люди наблюдали за огнем, предполагая, что избу поджег сам Зотов.

Видел все и Хозяин, и видел будущие пожары, и дальше…

Глава 9

Павел редко навещает мать, оставшуюся с Катериной. Его одолевает работа и печаль по пропадающей богатой родной земле.

Ему тяжело дался переезд, в отличие от жены Сони, быстро освоившейся в городе.

Он переживает за мать, не представляющую жизни вне Матеры.

Глава 10

После пожара Петруха пропал, оставив мать без всего на Дарьино попечение. Катерина родила сына от женатого односельчанина Алеши Звонникова. Легкостью и разговорчивостью сын пошел в отца, но все у него было на пустом месте. К сорока годам Петруха так и не остепенился, за что мать винила себя.

Глава 11

На Матере начинается последний сенокос, собравший полдеревни. Всем хочется продлить эти счастливые дни.

Неожиданно возвратился Петруха и вручил матери 15 рублей, а после укоров с ее стороны, прибавляет еще 10. Он продолжает кутить то в поселке, то дома.

Начинаются дожди.

Глава 12

В первый дождливый день к Дарье приезжает внук Андрей, один из трех сыновей Павла. Он торопится все успеть в жизни, везде побывать и хочет поучаствовать в большой стройке ГЭС на Ангаре. Но пока соглашается остаться и помочь в сенокосе и переносе могил.

Глава 13

Наступили дождливые дни, усиливающие тревожное состояние людей. В распогодившийся с утра день все пришли к Павлу, как к бригадиру, справиться о работе. Но вновь полило, и люди разговорились. Афанасий Кошкин, Клавка Стригунова, Вера Носарева, Дарья, Андрей вновь говорят о судьбе Матеры.

В один из дней приезжает Воронцов с представителем из района Песенным. Председатель сообщает на собрании, что к половине сентября остров должен быть очищен, а двадцатого приедет комиссия.

Глава 14

Андрей сообщает бабушке, о чем говорилось на собрании. Дарья не может смириться с участью острова и говорит об этом с внуком. Она вспоминает о смерти, но подняв глаза видит проглянувшее из-за туч солнце. Ее лицо светлеет, ведь кругом продолжает бить ключом жизнь.

Глава 15

Дожди прекращаются, и люди приступают к работе. Дарья волнуется за уехавшего сына и отправляет Андрея разузнать в чем дело.

Шел август, все вокруг спело, в лесах появилось множество грибов.

Глава 16

Приехали из города на уборку хлеба, а позже другая бригада переправляла с соседней Подмоги скот. Затем остров Подмога, очищая, подожгли. Чужие спалили мельницу, потом по просьбе Клавки ее избу.

Дарья и Катерина, вернувшись с прощания с горевшей мельницей, обнаружили на крыльце напуганных Симу с Колькой. Ночевали все вместе.

Глава 17

Вечерами у Дарьи ведутся долгие разговоры обо всем. Катерина огорчена из-за сына, получающего деньги за поджог чужих изб. Сима по-прежнему мечтает о каком-нибудь старичке, она считает, что вместе жить было бы легче.

Глава 18

Хлеб убрали, и приезжие, к радости местных, уехали. На совхозную картошку привезли школьников. Приехали леспромхозовские мужики жечь лес.

Картошки уродилось много, приехали Павел и Соня с хохотушкой подругой Милой. Урожай собрали, Настасья так и не приехала, убрали и ее огород. Все потихоньку перевозились. За коровой Павел приехал последний, а до могилок очередь так и не дошла.

Дарья идет на кладбище прощаться с родными и наблюдает вокруг дымы от пожаров.

Глава 19

Очищая остров рабочие принимаются и за царский листвень. Но не под силу людям с ним совладать, и остается дерево непреклонно стоять среди разрушений.

Глава 20

Дарья в последний раз приводит в порядок избу: белит потолок, стены, подмазывает русскую печку. В последнее утро сама белит забытые ставни. Во всей Матере остаются только старухи и Богодул.

Последнюю ночь Дарья проводит дома одна в убранной и украшенной пихтовыми ветвями избе. Наутро она дает поджигателем разрешение зажигать, а сама уходит из деревни. Вечером приплывший Павел находит ее у царского лиственя. Приехала Настасья.

Глава 21

Старик Павел оставляет на два дня старушек на острове, чтоб потом забрать всех вместе на катере. Ночь проводят в колчаковском бараке у Богодула. Настасья рассказывает о житье в городе и о том, как умер от тоски дед Егор.

Глава 22

К вернувшемуся из Матеры Павлу Мироновичу приходят Воронцов с Петрухой. Председатель ругается из-за того, что не привезли людей и велит тотчас собираться за стариками.

На Ангару опустился туман, заставляя моториста Галкина идти на малых оборотах. В ночи катер никак не может найти остров, они блуждают в тумане, кричат и зовут оставшихся на Матере.

Старики просыпаются и слышат в начале прощальный вой Хозяина, а потом шум мотора.

Повествование обрывается.

Какие проблемы поднимает автор в произведении

На страницах книги Распутин наглядно демонстрирует проблематику современного мира. Это экологические вопросы и обеспокоенность о дальнейшем пути цивилизации, о цене научно-технического прогресса. Автор поднимает нравственные проблемы, отрыв от малой родины и конфликт поколений.

Анализ произведения

Распутин написал о реальных исторических событиях через призму восприятия деревенских обывателей. В жанре философской притчи автор описывает колоритный быт и судьбы жителей Матеры.

Он приводит аргументы в пользу семейственности, связи с корнями, малой родиной и старшим поколением.

Характеристика героев

Герои повести – люди, связанные с Матерой и наблюдающие последние месяцы существования острова:

• Дарья – старожил деревни, уже и сама не помнящая точно свой возраст, рассудительная сильная женщина, объединяющая стариков. Хотя она живет одна, потеряв мужа, сгинувшего на охоте в тайге, когда ему едва перевалило за пятьдесят, у нее крепкая семья. Дети почитают мать и всегда зовут к себе. Дарья чувствует себя частью Матеры, глубоко переживая из-за невозможности повлиять на ход событий. Для нее важна семейственность и связь поколений, поэтому она тяжело переживает неосуществленный перевоз могилок родных;
• Катерина – подруга Дарьи, безропотно переносящая удары судьбы и выходки непутевого сына. Она никогда не была замужем и любила одного мужчину, чужого мужа и отца своего Петрухи. Катерина всегда старается оправдать сына и всех окружающих, надеясь на исправление и проявление лучших качеств;
• Настасья – соседка и приятельница Дарьи, не находящая себе места вне Матеры. Ее судьба не легка, она пережила своих детей и сосредоточилась на муже, про которого под старость лет стала рассказывать небылицы. Возможно, выдумывая несуществующие недуги и несчастья Егора, она пытается оберегать единственного оставшегося родного человека. Чудить она начала после смерти четверых детей, двое из которых не вернулись с войны, один провалился под лед с трактором, а дочь скончалась от рака;
• Сима – младшая подруга Дарьи, оказавшаяся в деревне случайно с внуком Колькой. Услужливая и тихая женщина, самая младшая из всех старух. Жизнь у нее сложилась не просто, она рано осталась одна на руках с немой дочкой. Мечты на тихую семейную жизнь не осуществились, дочь Валька стала гулять с мужчинами и пропала, оставив сына на попечение матери. Сима безропотно переносит беды, продолжая верить в отзывчивость и доброту людей;
• Богодул – единственный мужчина в компании старух, прибившийся в деревню из чужих краев. Сам себя называет поляком, говорит мало, больше на русском мате, за что, видимо, назван был богохулом. А деревенские переделали в Богодул. У Богодула характерная внешность: лохматые волосы и заросшее лицо с мясистым кочковатым носом. Ходит он круглый год босиком, на заскорузлых огрубевших ногах, медленной и тяжелой походкой, с согнутой спиной и задранной головой с красными, налитыми кровью глазами;
• Егор – муж Настасьи становится первой жертвой разлуки с островом. В городе он умирает от тоски, оторванный от малой родины. Егор – мужчина основательный и вдумчивый, он глубоко таит свою грусть и переживания, постепенно отгораживаясь от людей и от жизни;
• Павел – сын Дарьи, стоящий между молодым поколением, бегущим из деревни, и стариками, не имеющими сил расстаться с родными корнями. Он пытается приспособиться к новой жизни, но выглядит растерянным и пытающимся примирить окружающих;
• Соня - жена Павла, легко и с радостью перенесла переезд в новый поселок городского типа, с удовольствием переняла городские привычки и моду;
• Андрей – сын Павла, видит в уничтожении Матеры человеческую силу и мощь, стремящуюся к прогрессу. Он ищет активных действий и новых впечатлений;
• Петруха – сын Катерины, беззаботный, ищущий веселья и легкой жизни. У него нет связи с малой родиной, он с легкостью расстается с домом и имуществом, не думая о будущем и окружающих людях.

Заключение

Произведение несет в себе глубокий нравственный смысл и требует вдумчивого, осмысленного прочтения. Цитаты из книги проникнуты многолетней народной мудростью. «…Жизнь, на то она и жизнь, чтоб продолжаться, она все перенесет и примется везде…».

В. Г. Распутин

Прощание с Матерой

И опять наступила весна, своя в своем нескончаемом ряду, но последняя для Матёры, для острова и деревни, носящих одно название. Опять с грохотом и страстью пронесло лед, нагромоздив на берега торосы, и Ангара освобожденнo открылась, вытянувшись в могучую сверкающую течь. Опять на верхнем мысу бойко зашумела вода, скатываясь по речке на две стороны; опять запылала по земле и деревьям зелень, пролились первые дожди, прилетели стрижи и ласточки и любовно к жизни заквакали по вечерам в болотце проснувшиеся лягушки. Все это бывало много раз, и много раз Матёра была внутри происходящих в природе перемен, не отставая и не забегая вперед каждого дня. Вот и теперь посадили огороды – да не все: три семьи снялись еще с осени, разъехались по разным городам, а еще три семьи вышли из деревни и того раньше, в первые же годы, когда стало ясно, что слухи верные. Как всегда, посеяли хлеба – да не на всех полях: за рекой пашню не трогали, а только здесь, на острову, где поближе. И картошку, моркошку в огородах тыкали нынче не в одни сроки, а как пришлось, кто когда смог: многие жили теперь на два дома, между которыми добрых пятнадцать километров водой и горой, и разрывались пополам. Та Матёра и не та: постройки стоят на месте, только одну избенку да баню разобрали на дрова, все пока в жизни, в действии, по-прежнему голосят петухи, ревут коровы, трезвонят собаки, а уж повяла деревня, видно, что повяла, как подрубленное дерево, откоренилась, сошла с привычного хода. Все на месте, да не все так: гуще и нахальней полезла крапива, мертво застыли окна в опустевших избах и растворились ворота во дворы – их для порядка закрывали, но какая-то нечистая сила снова и снова открывала, чтоб сильнее сквозило, скрипело да хлопало; покосились заборы и прясла, почернели и похилились стайки, амбары, навесы, без пользы валялись жерди и доски – поправляющая, подлаживающая для долгой службы хозяйская рука больше не прикасалась к ним. Во многих избах было не белено, не прибрано и ополовинено, что-то уже увезено в новое жилье, обнажив угрюмые пошарпанные углы, и что-то оставлено для нужды, потому что и сюда еще наезжать, и здесь колупаться. А постоянно оставались теперь в Матёре только старики и старухи, они смотрели за огородом и домом, ходили за скотиной, возились с ребятишками, сохраняя во всем жилой дух и оберегая деревню от излишнего запустения. По вечерам они сходились вместе, негромко разговаривали – и все об одном, о том, что будет, часто и тяжело вздыхали, опасливо поглядывая в сторону правого берега за Ангару, где строился большой новый поселок. Слухи оттуда доходили разные.

Тот первый мужик, который триста с лишним лeт назад надумал поселиться на острове, был человек зоркий и выгадливый, верно рассудивший, что лучше этой земли ему не сыскать. Остров растянулся на пять с лишним верст и не узенькой лентой, а утюгом, – было где разместиться и пашне, и лесу, и болотцу с лягушкой, а с нижней стороны за мелкой кривой протокой к Матёрe близко подчаливал другой остров, который называли то Подмогой, то Подногой. Подмога – понятно: чего нe хватало на своей земле, брали здесь, а почему Поднога – ни одна душа бы не объяснила, а теперь не объяснит и подавно. Вывалил споткнувшийся чей-то язык, и пошло, а языку, известно, чем чудней, тем милей. В этой истории есть еще одно неизвестно откуда взявшееся имечко – Богодул, так прозвали приблудшего из чужих краев старика, выговаривая слово это на хохлацкий манер как Бохгодул. Но тут хоть можно догадываться, с чего началось прозвище. Старик, который выдавал себя за поляка, любил русский мат, и, видно, кто-то из приезжих грамотных людей, послушав его, сказал в сердцах: богохул, а деревенские то ли не разобрали, то ли нарочно подвернули язык и переделали в богодула. Так или не так было, в точности сказать нельзя, но подсказка такая напрашивается.

Деревня на своем веку повидала всякое. Мимо нее поднимались в древности вверх по Ангаре бородатые казаки ставить Иркутский острог; подворачивали к ней на ночевку торговые люди, снующие в ту и другую стороны; везли по воде арестантов и, завидев прямо по носу обжитой берег, тоже подгребали к нему: разжигали костры, варили уху из выловленной тут же рыбы; два полных дня грохотал здесь бой между колчаковцами, занявшими остров, и партизанами, которые шли в лодках на приступ с обоих берегов. От колчаковцев остался в Матёре срубленный ими на верхнем краю у голомыски барак, в котором в последние годы по красным летам, когда тепло, жил, как таракан, Богодул. Знала деревня наводнения, когда пол-острова уходило под воду, а над Подмогой – она была положе и ровней – и вовсе крутило жуткие воронки, знала пожары, голод, разбой.

Была в деревне своя церквушка, как и положено, на высоком чистом месте, хорошо видная издали с той и другой протоки; церквушку эту в колхозную пору приспособили под склад. Правда, службу за неимением батюшки она потеряла еще раньше, но крест на возглавии оставался, и старухи по утрам слали ему поклоны. Потом и кроет сбили. Была мельница на верхней носовой проточке, специально будто для нее и прорытой, с помолом хоть и некорыстным, да нeзаемным, на свой хлебушко хватало. В последние годы дважды на неделе садился на старой поскотине самолет, и в город ли, в район народ приучился летать по воздуху.

Вот так худо-бедно и жила деревня, держась своего мeста на яру у левого берега, встречая и провожая годы, как воду, по которой сносились с другими поселениями и возле которой извечно кормились. И как нет, казалось, конца и края бегущей воде, нeт и веку деревне: уходили на погост одни, нарождались другие, заваливались старые постройки, рубились новые. Так и жила деревня, перемогая любые времена и напасти, триста с лишним годов, за кои на верхнем мысу намыло, поди, с полверсты земли, пока не грянул однажды слух, что дальше деревне не живать, не бывать. Ниже по Ангаре строят плотину для электростанции, вода по реке и речкам поднимется и разольется, затопит многие земли и в том числе в первую очередь, конечно, Матёру. Если даже поставить друг на дружку пять таких островов, все равно затопит с макушкой, и места потом не показать, где там силились люди. Придется переезжать. Непросто было поверить, что так оно и будет на самом деле, что край света, которым пугали темный народ, теперь для деревни действительно близок. Через год после первых слухов приехала на катере оценочная комиссия, стала определять износ построек и назначать за них деньги. Сомневаться больше в судьбе Матёры не приходилось, она дотягивала последние годы. Где-то на правом берегу строился уже новый поселок для совхоза, в который сводили все ближние и даже не ближние колхозы, а старые деревни решено было, чтобы не возиться с хламьем, пустить под огонь.