Читать старые газеты мистер икс. Мистер икс

Икс Мистер

Вулкан эротических фантазий (рассказы)

Вулкан эротических фантазий

Москва, Мистер Икс, 1993

С о д е р ж а н и е

Карточный долг...................... 1

Шабаш ведьм......................... 8

Крутая ночь......................... 17

Обморок............................ 25

Белый танец......................... 29

"Обожаю отдающуюся Ольгу!.." ........ 35

Исполнение желаний................... 46

Кровавая оргия...................... 48

"Падшая" леди....................... 58

Западня............................. 62

Счастливый случай................... 66

Двое................................ 68

Тупик половых чудес................. 70

Нешведский треугольник.............. 80

Карточный долг

Зовут меня Милена, мне тридцать восемь лет, блондинка, весьма привлекательная (по крайней мере, так мне говорят), слегка пухленькая, вот уже год, как живу одна, половую жизнь веду нерегулярную, скорее случайную, а главное - очень банальную. Не могу сказать, что я постоянная читательница "Мисс Икс", однако иногда все же покупаю эту газету. Недавно со мной приключилась необычайная (во всяком случае, для меня) сексуальная история, которую не сумела бы даже вообразить.

Мои старые друзья (супружеские пары Гена с Леной и Петя с Люсей) пригласили меня на "пикник". После хорошей еды и выпивки решили сыграть в покер впятером (кстати, моя любимая игра в карты). Об условиях игры договорились заранее: чтобы проигравшие не пострадали материально, максимальная ставка не должна превышать двухсот рублей. В этот вечер мне не везло: на руках оставалось пятьдесят рублей, когда пошла нужная карта. Чтобы продолжить игру, мне нужно было одолжить сто рублей. Едва я только сказала это, Лена воскликнула: "Об этом не может быть и речи! Мы так не договаривались". Затем после непродолжительной паузы с двусмысленной улыбкой добавила: "Если ты так уверена в себе, на кон можешь поставить свои трусы". Мне не следовало обращать внимания на реплику - Леночка слишком много выпила, а может быть, вошла в азарт игры, но мне хотелось отыграться, и несмотря на тон подруги, в котором можно было разгадать явный подвох, я ответила, что готова на любые условия. Преодолев смущение (на четвертом десятке лет все еще смущаюсь как школьница), стянула под столом трусики ультрамаринового цвета и торжественно возложила их рядом с кучкой ассигнаций. Не стоит, вероятно, говорить, что после моего демарша игра заметно оживилась, а Леночка посмотрела на меня похотливым взглядом.

Игра продолжалась. Петя с Люсей проигрались, я осталась при своем интересе, но мне нечем было платить. "Я больше не играю, - заявила я, мне нечего ставить на кон". Загадочно улыбаясь, Лена говорит: "Жаль, у тебя пошла игра! Если уважаемая публика не возражает, вношу дополнительное условие в игру: ставишь на кон оставшуюся одежду. Выигрываешь - разумеется, все твое. Проиграешь - выполняешь все наши пожелания. Идет?" Я стала возражать, присутствовавшие принялись уговаривать меня, убеждая, что я непременно выиграю. Отнекивалась, как могла, но компания шумела, возмущалась: как, мол, это так, мы ей сделали исключение из правил, а она не хочет продолжать. В итоге я согласилась... и проиграла вчистую. Что тут началось!

Можно было подумать, что выиграли все, кроме меня. Когда всеобщий гвалт немного стих, Лена слащаво-ехидным голосом и говорит: "Давай, старушка, раздевайся догола!" Пыталась умолять, просила сжалиться надо мной и освободить от подобного испытания. Но надо было видеть эту публику: все было тщетно. С большим трудом взгромоздилась на стол (таково было первое пожелание, которое высказал муж Лены) и трясущимися руками со слезами на глазах стала расстегивать блузку. Возбуждение зрителей нарастало. Осталась в юбке и бюстгальтере. Недавние партнеры по покеру бурно аплодировали, крича хором: "Догола! Догола!" Сняла лифчик, обнажив довольно массивную грудь, намереваясь прекратить на этом дальнейший стриптиз. Но публика неистовствовала: "Юбку! Юбку! Долой юбку!" В конце концов Петя расстегнул сзади молнию, и юбка упала к моим ногам. Стою я, совершенно голая, на столе, а вокруг - четверо чокнутых, прыгающих и орущих. Мне было очень стыдно, хотя я всегда гордилась своим телом. По их просьбе я, как манекенщица на подиуме, несколько раз повернулась вокруг своей оси, демонстрируя, кому прелести и достоинства, кому недостатки. Когда "представление" наконец закончилось и нужно было одеваться, я вдруг заметила, что моя одежда исчезла. На мой вопрос Елена ответила, что проигравший есть проигравший и ему не возвращается ни деньги, ни что бы то ни было еще. Следовательно, если я проиграла одежду, значит, придется возвращаться домой в костюме Евы.

Подобная перспектива меня никак не устраивала: живу я в центре, и пересечь полгорода совершенно голой (не считая, правда, шерстяной кофты, которую оставила на вешалке в прихожей) для меня немыслимо! Мысленно представила себе предстоящий маршрут и разрыдалась. Вновь стала упрашивать всех прекратить дурацкую игру и вернуть мне одежду, жалобно причитая о там, что я не только просадила все деньги, но и оказалась голой в прямом смысле слова. "Ну хорошо, - прервал молчание Геннадий, вношу предложение: мы возвращаем тебе одежду при условии, что ты позируешь в голом виде перед фотокамерой. Петр делает четыре снимка, которые ты затем "выкупаешь", выполнив по одному нашему желанию за каждый фотоотпечаток. Договорились?"

Конечно, я понимала, что это ловушка, их "пожелания" могут оказаться похуже, чем выставить меня на улицу в чем мать родила. Но выбора у меня не было, и я согласилась. Мои предчувствия сбылись спустя несколько дней, когда Гена с Леной встретили меня у выхода из бюро, в котором я работаю, и показали отпечатанные фотографии. Гена протянул мне снимок, на котором я снята в голом виде в полный рост, а он рукой поддерживает мою пышную грудь. Как только я взглянула на фотографию, Геннадий тут же ее спрятал в карман, а мне сказал: "Теперь внимательно слушай. Завтра мы встречаемся здесь же без десяти девять. Наденешь плащ - и все! Под ним не должно быть ничего, абсолютно ничего! Мы принесем тебе кое-какую одежду, а после работы зайдем еще раз и вернем фотку. Ну, до вечера!" Мне ничего не оставалось, как согласиться, и на следующий день я пришла на работу голой, застегнув на плаще все пуговицы. Гена с Леной уже ждали меня у входа и хитрюще улыбались, и когда они вручили небольшой сверток с одеждой, я поняла, чем это было вызвано: мне предстояло целый день ходить в белой, полностью прозрачной блузке и мини-юбке - и все это на голое тело. Украдкой проскользнула в туалет и быстренько облачилась в... то, что мне вручили. Увидев себя в зеркале, страшно испугалась: как я покажусь в таком наряде в сугубо мужском коллективе: по спине пробежали мурашки при мысли, что может увидеть начальник, который при приеме на работу строго указал на обязательное ношение фирменного костюма, "без всяких там вольностей". Иду к себе и размышляю: как же я дошла до жизни такой, где моя гордость, как же теперь с моей репутацией деловой и недоступной женщины?

Мне девять лет, я уже большая. И я уже сама знаю – с кем дружить...

С Лизой я дружу по-особенному, не как с другими – я про неё понимаю то, что остальные не понимают.

Она за весь первый год ни с кем в классе не сблизилась, всё одна да одна. Она толстая, её дразнят, особенно на физкультуре...

Когда мы перешли во второй класс, я к ней сама подошла, прямо первого сентября, и предложила вместе сидеть – я и не ожидала, что она так сильно обрадуется...

Мне другие девчонки говорят – ты с ней дружишь, потому что она отличница, а тебе выгодно. Но это неправда – она никогда не даёт списывать. Я два раза пробовала, но она сказала – давай я тебе лучше объясню, ты сама поймешь и всё сделаешь...

Я к ней хожу в гости, меня её мама, Белочка, приглашает. Её так все зовут, и Лиза тоже. Я её, конечно, называю Бэлла Михайловна, а когда она не слышит – Белочка. По имени-отчеству я больше ни одну маму не называю, все остальные мамы – тёти Тани, тёти Гали…

Белочка даёт мне книги, она не говорит – тебе рано. Она мне дала Диккенса, Давида Копперфильда, и я его за полгода прочитала и поняла. Она сказала – Маша, ты можешь у нас взять любую книгу, но сначала покажи мне, а то твоя мама мне голову оторвет.

Я очень люблю, когда Белочка приглашает меня с ними обедать. Они странно едят – мясо с брусничным вареньем – честное слово, я сама видела! Лиза умеет есть с ножом, я тоже учусь.

У Лизы есть своя собственная комната. И когда мы играем, Белочка стучится, чтобы зайти!..

Мы всё время играем, как будто мы сёстры, я – младшая как будто, а Лиза – старшая. И как будто Лиза выходит замуж за мужчину Александра, и мы должны всё придумать – какое платье у неё будет, какое угощение. Когда к нам заходит Белочка, она говорит – девочки, платье нужно такое, чтобы потом его можно было переделать и носить. И вообще, сейчас можно и в брючном костюме кримпленовом, кремового цвета, например. А когда Лиза краснеет, потому что она толстая и знает, что ей не очень будет хорошо в брючном костюме, Белочка говорит – Лиза, а тебе сколько лет? девятнадцать? Так ты уже похудела, я тебе обещаю! И Лиза сразу улыбается и соглашается на брючный костюм.

В Лизиной комнате на стене висит портрет девочки в школьной форме с белым фартуком с крыльями – это Лизина старшая сестра Наташа, которая умерла. А в комнате, где живут Белочка с Лизиной бабушкой, висит портрет мужчины – он очень красивый, этот мужчина, и его зовут Раф. Вернее, звали, потому что он тоже умер – это Лизин папа. Когда Белочка говорит о них, она улыбается, рассказывает смешные истории, связанные с ними – и мне это сначала кажется очень странным, потому что я думала, что нужно плакать и страдать, если кто-то умер – но я так доверяю Белочке, что мне даже начинает это нравиться…

– Девочки, идите мыть руки, – говорит Белочка, – будем обедать. Сегодня я вам обещаю кое-что интересное…

Они всегда обедают в комнате – это мне тоже очень нравится. Бабушка кладет скатерть, ставит красивые тарелки с волнистыми краями.

Лиза немного стесняется бабушки – та плохо говорит по-русски, и объяснения этому сама я придумать не могу, а спросить – не осмеливаюсь. Бабушка часто разговаривает по телефону вообще не по-русски, и тогда Лиза уводит меня подальше и громко начинает рассказывать что-нибудь и смеяться, чтобы заглушить бабушку, и я ей подыгрываю, чтобы она не волновалась.

– Лиза, Маша, садитесь, – Белочка ставит на стол супницу. – Если бы вы были взрослыми, я бы, конечно, не пошла на такое – но вы пока еще маленькие, и поэтому вам можно... Сейчас по телевизору будут передавать Мистера Икса, и вы будете слушать великого Георга Отса. И при этом есть суп. Хоть это и святотатство.

Лиза закатывает глаза – ххосподи.., и Белочка берет её за ухо – ах ты нахальный ребенок!.. Лиза вздыхает. А я не понимаю ни слова – ни про мистера, ни про святотатство.

Я всё время подглядываю за Белочкой, пока идет фильм, хочу понять – где хохотать, где вздыхать; она подбадривающе мне улыбается – не старайся, Машенька, просто слушай – это лучший голос в стране, а какой он человек! Да, и Георг Отс, и его мистер Икс – тоже! Она рассказывает нам сюжет – коротко, понятно, ярко – и мы с Лизой вдруг замечаем, что обе сидим с открытыми ртами, не моргая... и прыскаем, и Белочка смеётся с нами вместе!..

Я иду домой, всё время повторяя – Георг Отс, Мистер Икс, Георг Отс, Мистер Икс… – чтобы не забыть, чтобы удивить маму.

– Маруська, ты где шляешься? Голодная? – мама не подозревает, что я уже другая, что я кое-что познала и сейчас её удивлю…

B вдруг…
– Я так Отса заслушалась, что про ребенка собственного забыла, – говорит она папе.

– Ты что, слушала Мистера Отса?.. эээээ… Икса?!..

– Почему ты удивляешься? Конечно, слушала. Я его люблю. Его все любят, он великий. Я неделю ждала. Почему ты расстроилась, Маруська, доченька?

Я не расстроилась. Я чувствую опустошение – правда, я еще не знаю такого слова. Я так обижена, что текут слезы. Почему она не сказала мне, что будет Георг Отс, и что она его знает и даже любит? Почему она не предложила вместе посмотреть и послушать? Почему НЕ ОНА предложила?..

Через полчаса, отрыдавшись, я затихаю, и она потихоньку выуживает, что ж это за трагедия у меня…

– Машенька, тебе трудно сейчас будет мне поверить, но я скажу, – мама укачивает меня, обняв и крепко прижав к груди, как маленькую, а я не сопротивляюсь. – Если бы я тебе даже сказала, ты не обратила бы внимания, усвистала бы всё равно – к Лизе, или гулять… Ну представь, как я тебе говорю – Маруська, не ходи гулять, останься дома, будем слушать Георга Отса, певца моего любимого – ведь усвистала бы?.. ну вот… Мам никогда не слушают... Какое счастье, что у тебя есть Белочка, как я рада, доченька… Тебе понравился Мистер Икс?

– Понравился, – тихо всхлипываю я, – только я не поняла, почему он...

И мама долго рассказывает мне про всех героев, как про настоящих людей, а я еще раз проживаю всё это, и в меня возвращается счастье…

Шел отчетный концерт художественной самодеятельности Пермского ракетного училища. Со сцены в притемнённый, битком набитый зал красиво неслось:

«Цветы роняют лепестки на песок.
Никто не знает, как мой путь одинок...».

Мелодия была сочная, эффектная. Исполнитель тоже был эффектен: высокий, с выразительнвм лицом, брюнет, облаченный в черный морской мундир. Голос у брюнета был несильной, но красивый, профессиональный, хорошо поставленный. Дамы широко раскрыли глаза и подались вперед. Но больше всех подалась вперед Ниночка Фалина, лаборантка с 14 кафедры. К певцу она была неравнодушна. Да, что там неравнодушна - просто была влюблена.

Эта Ниночка -- улыбчивая тихоня в пушистой светлой, чаще всего белой, кофточке или в сером блайзере, со своими розовыми губками на бледном лице и с розовом же кончиком носа (она часто прикладывала к носу платок) напоминала Барсукову то ли белую мышку, то ли кролика и совсем не нравилась. А капитан-лейтенанту Дроздову, тому, который исполнял со сцены арию Мистера Икс, эта субтильная блондинка, эта Ниночка нравилась очень, и у них уже закипела любовь.

Офицер офицеру - рознь. Рознь не в том, что офицеры различаются характерами, а том, что есть офицеры и есть замаскировавшиеся под офицеров.

Поясню:

Майор - командир танковой роты, 12-15 танков, до 50 танкистов, ну и там по мелочи: обеспечение, горючее, снаряды, учения, стрельбы, постоянные вздрючки.

Майор - дирижер духового оркестра, т.е. капельдудкин с десятком лабухов, концерты, парады, халтуры.

Разве можно этих майоров сравнивать?

Или:

Полковник - командир ракетного полка, несколько ракет с ядерными боеголовками, транспортгые средсва, личный состав, жуткая ответственность.

Полковник - начальник санатория на черноморском побережье, сестрички, медички, спиртик, подарочки.

Разве можно этих полковников сравнивать?

Я это к тому, что и в суровом армейском организме имеются клетки, которым живется ну очень комфортно. Вот такой клеткой был капитан-лейтенант Дроздов.

Он соответстывовал своей певческой фамилии. Он учился в Одесской консерватории по классу вокала. А учиться ему позволяла служба, которую он нес при штабе Одесской военно-морской базы. Служба не была обременительной: встреча-проводы высокопоставленных визитеров, организация банкетов, саун, обеспечение и гостей и штабистов билетами на престижные мероприятия, закупка презентов и т.п.

Короче, у товарища было очень много свободного времени, вот он и занимался вокалом. Когда его спрашивали зачем он развивает свой баритон, он отвечал: «Шуганут с флота, а у меня вторая профессия. Буду подхалтуривать в ансамбликах».

Насчет «шугануть» он не спроста говорил. В то время было модно пачками выбрасывать офицров на гражданку, где, конечно же. спрос на штурманов, артиллеристов, минеров, ракетчиков был никакой.

Дроздов как в воду смотрел. В шестидесятых годах расформировали Одесскую военно-морскую базу. Заслуженных товарищей отправили на пенсию, а молодежь разбросали по кораблям. Однако для всех одесситов кораблей не хватило. Таких бедолаг справадили в Ракетные войска.

И Дроздова не «шуганули», а тоже справадили в ракетчики, но очень для его удачно. Он попал в Пермское ракетное училище на должность начальника учебной лаборатории. Это ж здорово. Это ж не в тайгу, не в пустыню!

Мужчины - бегемоты толстокожие. Они последними узнают (или вообще не узнают) , об изменах своих жен. Вот и капитан Фалин не сомневался в том, что его Ниночка верна ему.

Женщины не такие. Они шестым чувством, расположенном где-то в междуножье, ощущают, что муж пошел на сторону. Ощутила это и жена Дроздова, а, ощутив, провела наблюдение и точно вычилила мужину зазнобу.

Она не стала разбираться с мужем, а однажды, встртив в коридоре Фалина, останвила его и огорошила:

-- Миша, (они были на дружеской ноге и симпатизировали друг другу) я хочу сообщить тебе кислую новость.

-- Говори хоть кислую, хоть горькую. После раздолбона, полученного от генерала, мне как-то все до лампочки.

-- Ну, так слушай. Тебе. конечно, не известно, что твоя жена закрутила роман с моим обалдуем?

-- Не может быть! Откуда ты знаешь?

-- Миша, я их выследила. Они встречаются на квартире Володиных. Те уехали в отпуск, а ключ от квартиры отали ему.

-- Что же делать? - вид у Фалина был тревожно-растерянный.

-- Думай, что делать. Я-то со своим буду разводиться.

Миша придумал. Вечером, когда Ниночка ушла «в балетную студию», он. выждав почаса, позвонил в квартиру Володиных. Дверь дого не открывали, а когда открыли и на пороге появился Дроздов, Фалин бросил ему под ноги дымовую шашку.

Инцедент получил огласку. Назначили дознание, а дознавателем - Барсукова. Осмотрев место происшествия и опросив соседей, ну и, конечно, действующих лиц, Барсуков убедился, что от воздействия дыма никто не пострадал и ничто не пострадало. Более того, к Фалину некто не имел претензий.

Барсуков дружил с Дроздовым. Оба бывшие флотские офицеры, у обоих схожие интересы. Поэтому, когда Барсуков, беседуя с Дроздовым, закончил официальную часть дознания и по-дружески спросил:

-- И, что ты нашел в этом бледном создании. У тебя ж красавица жена? - то услышал нечто интересное.

-- Алексей, только тебе. И больше никому.

-- Разумеется.

-- Понимаешь, жена. как женщина - ни к черту. Устроится на спину, ноги разведет и лежит. как колода, не шевельнется. Я её и так и этак: ни в какую. Ей видите ли стыдно заниматься разным скотством. А Нина не такая, с ней возможны всякие фантазии. И это здорово.

-- И что ты думаешь дальше делать?

-- Мы решили жить вместе.

Дроздов, забрав личные вещи, перебрался к Ниночки. А Мишу Фалина пригрела жена Дроздова. Они, оказалось, давно тянулись друг к другу. Поскольку ни у той, ни у другой пары не было детей, то все прошло очень быстро и без трагедий.

Когда Барсуков доложил генералу результаты дознания и поведал об обмене женами, тот заметил:

-- Первый раз за свою долгую службу встретился со случаем, когда адюльтер пошел на пользу обеим супружеским парам. Только пусть они свои новые отношения официально оформят.
-

Питер Страуб

МИСТЕР ИКС

Моим братьям – Ажону и Гордону Страубам

Я не в силах оценить себя сама, я кажусь сама себе такой незначительной. Читала вашу статью в «Атлантике» и испытывала гордость за вас – я была уверена, вы не откажете мне в доверчивой просьбе: скажите, сэр, это действительно то, что вы хотели услышать от меня?

Эмили Дикинсон.

КАК И ПОЧЕМУ Я ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ

Такое случалось со мной только в детстве. Это знакомое состояние между сном и явью. Я провалился в него и неделю ощущал себя движущейся мишенью. И всю эту неделю моя бодрствующая половина продолжала сознавать, что я автостопом продвигаюсь в сторону Южного Иллинойса – потому что там, в Иллинойсе, умирала мама. Когда ваша мать при смерти, надо торопиться домой.

Раньше мама вместе с двумя пожилыми братьями жила в Ист-Сисеро, в доме, первый этаж которого занимал принадлежавший им клуб «Панорама». По выходным мама пела в клубе в составе семейного трио. Верная себе, она порхала по жизни, не заботясь о последствиях, что позволяло этим последствиям обрушиваться на нее быстрее и тяжелее, чем на других людей. Когда у мамы не осталось сил игнорировать чувство собственной обреченности, она поцеловала на прощание братьев и возвратилась в то единственное место, где ее мог отыскать сын.

Стар родила меня в восемнадцать лет. Она была добродушной, любвеобильной и имела представление о семейной жизни не большее, чем у бродячей кошки. С четырех лет меня мотало между родным домом в Эджертоне и чередой приемных семей. Мать моя была натурой творческой, но переменчивой: она последовательно посвящала себя рисованию, сочинительству, гончарному делу и другим занятиям, а также мужчинам, по ее мнению эти занятия олицетворявшим. Меньше всего ее увлекало то единственное, в чем она была по-настоящему хороша: когда она выходила на сцену и пела, она просто лучилась легкой радостью и очаровывала публику. Вплоть до последних пяти лет жизни Стар отличалась трогательной мягкой прелестью, одновременно невинной и искушенной.

Я жил в шести разных семьях в четырех разных городах, но это было вовсе не так плохо, как кажется на первый взгляд. Лучшие из моих приемных родителей – Фил и Лаура Гранты, Оззи и Гэрриет из Напервилля, Иллинойс, – были почти святыми в своей искренней доброте. Еще одни могли бы жить без забот за деньги, которые имели, если б не брали столько детей на воспитание. А две другие пары были достаточно милы и тактичны в своей манере «это-наш-дом-а-это-наши-правила-поведения-в-нем».

Прежде чем попасть в Напервилль, я время от времени возвращался в Эджертон, где в стареньких домах на Вишневой улице жили Данстэны. Тетя Нетти и дядя Кларк воспринимали меня так, будто я был довеском к багажу, который привезла Стар. Месяц, а то и полтора я делил комнату с мамой, и каждый раз у меня перехватывало дыхание от страха перед очередной катастрофой. После переезда к Грантам положение изменилось, и Стар стала навещать меня в Напервилле. Мы с мамой пришли к согласию – столь глубокому, что для него не нужны слова.

Это стало основой для всего остального. Суть его состояла в том, что мать любит меня и я люблю ее. Но вне зависимости от того, насколько сильно Стар любила сына, она не задерживалась на одном месте более чем на год-два. Она была моей матерью, но она не могла быть матерью. Она не могла помочь справиться с преследовавшей меня проблемой, которая пугала, расстраивала или сердила тех приемных родителей, что были у меня до Грантов. Гранты сопровождали меня во всех походах по врачам, в рентгеновских кабинетах, в лабораториях анализов крови или мочи, во время исследований головного мозга – всего уж не припомню.

В итоге получалось следующее: Стар любила меня, но была не в состоянии заботиться обо мне так, как это делали Гранты. В дни, когда Стар приезжала в Напервилль, мы с ней обнимали друг друга и плакали, но оба понимали условия соглашения. Чаще всего мама наведывалась сразу же после Рождества и в самом начале лета, после окончания занятий в школе. Она никогда не приезжала ко мне на день рождения и никогда ничего, кроме простенькой открытки, не присылала. Моя проблема обострялась именно в дни рождения, и она будила в душе Стар такие угрызения совести, что даже думать об этом она отказывалась.

Мне кажется, я всегда понимал это, не доводя понимание до сознательного уровня, который я мог бы использовать, пока со дня моего пятнадцатилетия не минуло двое суток. Вернувшись в тот день из школы, я обнаружил на столике в прихожей конверт, надписанный маминым заваливающимся назад почерком. Письмо было отправлено из Пиории в день моего рождения, двадцать пятого июня. Прихватив конверт в свою комнату, я бросил его на стол, поставил пластинку Джина Аммонса «Groove Blues» и, как только музыка заполнила комнату, вскрыл конверт и вытащил открытку.

Шарики, ленточки и зажженные свечи парили в воздухе над идеализированным пригородным домиком. На обороте, под напечатанным «С днем рождения!», я прочитал те самые слова, что мама неизменно писала мне: «Мой славный мальчик! Я надеюсь… Я надеюсь… Люблю тебя. Стар».

Я знал, что она желала мне дня рождения не счастливого, а спокойного, что само по себе было пожеланием счастья. И буквально через миг родилось понимание. Первое взрослое открытие обрушилось на меня: я понял, что моя мать избегала дней рождения сына, потому что винила себя в том, что приключилось со мной. Она считала, что я унаследовал это от нее. Она была не в силах думать о моих днях рождения, они вызывали в ней чувство вины, а вина слишком тяжела для таких эфирных созданий, как Стар.

«It Might as Well Be Spring» Джина Аммонса лилась из динамиков прямо мне в душу.

Гранты, одетые в шорты и футболки цвета хаки, копошились в своем саду. За секунду до того, как они заметили меня, я испытал первое ощущение, которое можно определить словами: «Что не так в этой картине?» (эти моменты повторялись около месяца), – вдруг остро почувствовал свою неуместность в сладкой семейной идиллии. Опасность, стыд, одиночество – пропасть передо мной. Я и моя тень – вот когда это началось. Лаура повернула голову, и тягостное чувство угасло за мгновение до того, как ее лицо просветлело и как будто округлилось, словно она знала обо всем, что творилось в моей душе.

– Боевик Джексон! – приветствовал меня Фил. Лаура взглянула на открытку, затем – прямо мне в глаза:

– Стар никогда не забывает о твоем дне рождения. Можно взглянуть?

Гранты любили мою мать, но каждый по-своему. Когда Стар появлялась в Напервилле, Фил напускал на себя этакую старомодную куртуазность, которую он сам принимал за учтивость, но Лауре и мне его поведение казалось смешным; Лаура же позволяла Стар умыкнуть себя на часок по магазинам. Думаю, обычно она спускала долларов пятьдесят – шестьдесят.

Лаура улыбнулась изящному белому домику на затейливой открытке и подняла глаза на меня. Второе взрослое открытие полыхнуло будто искра: Стар не случайно выбрала эту открытку. Лаура не удержалась от вопроса:

– А правда здорово, когда у дома слуховые окошки и широкая веранда? Я сама с удовольствием поселилась бы в таком.

Фил подошел к нам, и Лаура развернула открытку. Брови ее сдвинулись, когда она прочла: «Я надеюсь…»

– Я тоже надеюсь, – сказал я.

– Конечно же… – Лаура поняла меня.