Цели и задачи:
- Развивать аналитические навыки работы с публицистическими текстами, отбирать нужный материал, работать с разными источниками.
- Проверить знание текста.
- Стимулировать действия учащихся для достижения современного качества образования через игру.
- Воспитывать социально - активную личность, способную самостоятельно и активно идти к намеченной цели.
- Способствовать выявлению индивидуальных интересов, развитию их личных достижений через творческую активность.
Наглядность:
- Выставка книг Л.Н.Толстого.
- Газеты “Л.Н.Толстой в фотографиях”, “ Ясная поляна”.
- Рисунки учащихся к рассказу “После бала”.
- Высказывания известных людей о писателе.
- Костюм Вареньки (помощница).
Ход игры
Учитель: Сегодня мы снова встретимся с Л.Н. Толстым - писателем огромного дарования и трудолюбия, автором известных всему миру гениальных произведений и его рассказом “После бала”.
Удивительную жизнь прожил Л.Н.Толстой. Родился он в 1828 году, еще при жизни А.С.Пушкина. Был участником героической обороны Севастополя в 1854- 1855 годах, видел Русь крепостническую, пережил реформу 1861 года, дожил до революции 1905 года и умер в 1910 году в возрасте 82 лет. Его творческая деятельность продолжалась свыше полувека.
О его жизни нам расскажет
Ученик: Л.Н. Толстой родился и воспитывался в большой дворянской семье, рано осиротел, был очень дружен с братьями Сергеем, Николаем, Дмитрием и сестрой Марией. Его воспитание и образование были типичными для дворянства со всеми их сословными предрассудками. В трилогии “Детство”, “Отрочество”, “Юность” Толстой с великолепной художественной свежестью воссоздает картину жизни своего сословия и поколения.
Но мы знаем, что жизнь поместного дворянства тесно соприкасалась с жизнью крестьян. Отсюда и глубокий интерес Льва Николаевича к простому народу, к крестьянству. Сам Толстой как помещик был очень добр и разумен. Он много помогал крестьянам, особенно в голодные 1873 и 1892 годы.
В первой половине своего творческого пути Толстой с большой симпатией описывает (в романах “Война и мир”, “Анна Каренина” и других) тот слой знатного и культурного дворянства, к которому он сам принадлежал. Однако это не мешало ему видеть отрицательные стороны жизни и характеров аристократов.
Критическое отношение к своему классу достигает необычайной силы в его последних произведениях – романе “Воскресение” и рассказе “После бала”.
Принимая непосредственное участие в героической обороне Севастополя, Толстой близко познакомился с русскими солдатами и в простых, правдивых картинах “Севастопольских рассказов” показал их героизм.
Л.И. Толстой - один из самых известных и любимых писателей не только в русской, но и мировой литературе. Он, как и его герои, ищет смысл жизни. И смысл этот – в правде, в справедливости, в человеческой любви. Лев Николаевич велик и прекрасен не только как писатель, но и как человек. Он необыкновенно честен и справедлив, добр и великодушен к людям и особенно к детям. Толстой вырастил в своей семье восемь детей. Больше всего на свете он ценил человеческую жизнь.
Вся долгая и прекрасная жизнь писателя наполнена любовью к русской природе, к искусству, к музыке. Особенно он любил народную музыку, называя ее “удивительным сокровищем” .Он неоднократно повторял: “Ничего так не люблю, как наши простые деревенские песни”. Он далее собирал и записывал их. Сборник с записями песен писатель подарил Петру Ильичу Чайковскому в благодарность за доставленное музыкой композитора наслаждение. А в молодости Лев Николаевич даже сочинил вальс для фортепьяно, но записали его только в 1906 году, когда он сыграл его своим друзьям Танееву и Гольденвейзуру.
Лев Толстой – величайший гуманист. Пройдут столетия, а толстого люди будут читать и любить.
Представление жюри, помощницы в платье Вареньки.
Учитель: В сегодняшней игре будут участвовать 3 человека, а все остальные будут им помогать. Всем было дано задание:
- Прочитать рассказ.
- Познакомиться с биографией.
- Познакомиться с высказываниями критиков о Толстом.
Чтобы выбрать дорожку, вы должны за 30 секунд выполнить задание по русскому языку. Исправьте ошибки и вставьте пропущенные знаки
препинания. (Текст дается каждому игроку. )
1 задание
Мир Толстого это мир залетый солнечным светом прастым и ярким мир, в котором
все отрожения по размерам прапорцыям и светотени соответствует явлениям
действительности.
В.Г. Короленко
Мир Толстого – это мир, залитый солнечным светом, простым и ярким,
мир, в котором все отражения по размерам, пропорциям и светотени соответствуют
явлениям действительности.
В.Г. Короленко “Л.Н.Толстой”
Пока судьи решают, кто лучше выполнил задание, мы с вами посмотрим фотографии писателя в разные годы жизни. У нас есть возможность посмотреть фотографии, рассказывающие о тех местах, где жил и работал Л.Н.Толстой.
2 задание по красноречию
За одну минуту вы должны согласиться или не согласиться с мнением М.Горького: “Толстой – это целый мир”.
Условия игры:
Право выбора предоставляется:
- На красной дорожке 2 правильных ответа.
- На желтой дорожке 2 правильных ответа и 1 ошибка допускается.
- На зеленой дорожке 2 правильных ответа и 2 ошибки допускается.
Ученик сам выбирает тему и номер вопроса. Сегодня мы представляем такие темы: Музыка, танцы, герои, любовь, история, художественные особенности произведения, творчество и биография.
1. Толстой известен как и композитор. Что он сочинил в молодости, а только в 1906 году переложили на ноты?
(Вальс для фортепьяно)
2. Какие звуки доносились до Ивана Васильевича, когда он прогуливался ранним утром?
(.. .звуки флейты и барабана, это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка. Позади стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли неприятную, визгливую мелодию)
1 .Какие танцы исполнялись на балу?
(и кадрили, и вальсы, и польки, и мазурки)
2. Почему главный герой не танцевал мазурку с Варенькой?
(Мазурку у меня отбили: препротивный инженер Анисимов пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал)
1. Как выглядел отец Вареньки на балу?
2. Какую картину увидел Иван Васильевич ранним утром?
1. Кого прозвали Николаем Панкиным и за что?
(царя Николая 1 Павлыча за то, что солдат в армии русской насмерть забивали палками за любую провинность)
2. Что за случай послужил для написания рассказа?
(Реальные события. Статья учебника)
1. Что чувствовал Иван Васильевич, когда наблюдал за танцем Вареньки и полковника?
(Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков. Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные, – думал я, и эти сапоги меня умиляли. В моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью)
2. Почему любовь к Вареньке “сошла на нет”? Как на этот вопрос ответил И.В.?
Художественные особенности произведения:
1. Какие художественные средства использует Толстой в рассказе?
2. Работая над рассказом, Л.Н.Толстой долго думал над заглавием. Появлялись варианты: “Рассказ о бале и сквозь строй”, “Отец и дочь”, “ Дочь и отец”, “ А вы говорите...”, И только затем он выбрал такое “ После бала”.Почему остановился на последнем?
(Именно это название отражает главную мысль, именно то, что увидел полковник после бала, повлияло на всю его дальнейшую жизнь)
Биография и творчество:
1. Участником и свидетелем каких исторических событий был Л.Н.Толстой?
(оборона Севастополя, революция 1905 года, реформа 1861 года)
2. Какую игру придумали братья Толстые, и что она для них значила?
(“Муравейные братья”, имелась тайна, она состояла в том, что когда она
откроется, то все люди должны стать счастливыми, не было бы несчастий, горя,
люди бы никогда не ссорились; но для этого надо было бы выполнить несколько
условий; “ И как я тогда верил, что есть та зеленая палочка, на которой написано
то, что должно уничтожить все зло в людях и дать им великое благо, так я верю и
теперь, что есть истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она
обещает”.
Толстой
3. В чем Толстой видит смысл жизни? (Ответ на листке .)
Вывод по игре: Значение рассказа “После бала” огромно. Писатель своим произведением выразил отношение к обращению с солдатами, он ставил, как мы увидели, широкие гуманистические проблемы: почему одни живут беззаботной жизнью, а другие влачат нищенское состояние? Что такое справедливость, честь, достоинство? Эти проблемы волновали и волнуют не одно поколение русского общества. Вот почему Толстой вспомним случай, происшедший в далекие годы юности, и положил его в основу рассказа. Пером писателя водило желание обратить внимание современников на раны общества. Да и сегодня эти проблемы тоже не решены. Они существуют, и их необходимо решать.
Л.Н. Толстой говорил: “Как следит атлет за увеличением мускулов, так следи за увеличением любви или хоть, по крайней мере, за уменьшением злобы и лжи, и будет полная, радостная жизнь”.
Жизненное кредо: Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость.”
Смысл жизни Толстой видит в служении людям. Жить для одного себя нельзя. Самыми счастливыми годами своей жизни Толстой считал те, когда он отдавал себя благу народа, работе в Яснополянской школе, помощи голодающим.
Объявление результатов игры и награждение.
Вариант 3
Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми a la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведёнными к усам бакенбардами и с зачёсанными вперёд височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки.
Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но всё-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал её услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, - «надо всё по закону», - улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.
Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, - хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четверо- угольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», - думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он всё-таки ловко прошёл два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел её ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я её кавалер.
Ну, всё равно, пройдитесь теперь вы с ней, - сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею.
Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое её выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с её елисаветинским бюстом, и её мужа, и её гостей, и её лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же её, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на неё, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство.
Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и её увезут, но она осталась с матерью.
После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое всё росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни её, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил её. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья.
Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от её веера и целая её перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал её мать и потом её. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел её перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает моё качество, и слышу её милый голос, когда говорит: «Гордость? да?» - и радостно подаёт мне руку или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу её в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и её в одном нежном, умилённом чувстве.
Л.Н. Толстой «После бала»
Почему в сцене бала герой воспринимает всё «с восторженным умилением»?
На какие выводы о душевных качествах полковника наталкивает его поведение по отношению к дочери на балу?
Сравните приведённый фрагмент с эпизодом из рассказа И.С. Тургенева «Ася». Чем похожи герои-рассказчики?
Весь этот день прошёл как нельзя лучше. Мы веселились, как дети. Ася была очень мила и проста. Гагин радовался, глядя на неё. Я ушёл поздно.
Въехавши на середину Рейна, я попросил перевозчика пустить лодку вниз по течению. Старик поднял весла - и царственная река понесла нас. Глядя кругом, слушая, вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на сердце... поднял глаза к небу - но и в небе не было покоя: испещрённое звёздами, оно всё шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился к реке... но и там, и в этой тёмной, холодной глубине, тоже колыхались, дрожали звёзды; тревожное оживление мне чудилось повсюду - и тревога росла во мне самом. Я облокотился на край лодки... Шёпот ветра в моих ушах, тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье волны не охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом своих звуков. Слёзы закипали у меня на глазах, но то не были слёзы беспредметного восторга. Что я чувствовал, было не то смутное, ещё недавно испытанное ощущение всеобъемлющих желаний, когда душа ширится, звучит, когда ей кажется, что она всё понимает и любит. Нет! во мне зажглась жажда счастья. Я ещё не смел называть его по имени, - но счастья, счастья до пресыщения - вот чего хотел я, вот о чём томился... А лодка всё неслась, и старик перевозчик сидел и дремал, наклонясь над вёслами.
Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал себя, влюблён ли я в Асю, но я много размышлял о ней; её судьба меня занимала, я радовался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал, что только со вчерашнего дня я узнал её; до тех пор она отворачивалась от меня. И вот, когда она раскрылась, наконец, передо мною, каким пленительным светом озарился её образ, как он был нов для меня, какие тайные обаяния стыдливо в нём сквозили...
Бодро шёл я по знакомой дороге, беспрестанно посматривая на издали белевший домик, я не только о будущем - я о завтрашнем дне не думал; мне было очень хорошо.
Какие «маски» срывает Л.Н. Толстой в своём рассказе «После бала»?
Почему А.С. Грибоедов назвал свою пьесу «Горе от ума» комедией?
Тоска Онегина - дань моде или глубокое внутреннее переживание? (по роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин»)
Вариант 8
Прочитайте приведённый ниже фрагмент текста и выполните задания 1.1-1.3.
«Ты слушать исповедь мою
Сюда пришёл, благодарю.
Всё лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать;
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы власть,
Одну - но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской;
Её пред небом и землёй
Я ныне громко признаю
И о прощенье не молю.
Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас -
Зачем?., угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов - «отец» и «мать»,
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имён.
Напрасно: звук их был рождён
Со мной. И видел у других
Отчизну, дом, друзей, родных,
А у себя не находил
Не только милых душ - могил!
Тогда, пустых не тратя слёз,
В душе я клятву произнёс:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди другой,
Хоть незнакомой, но родной.
Увы, теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я, как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой.
Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод... Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный свет
Тебе постыл: ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил, старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, - я также мог бы жить!
Ты хочешь знать, что видел я
На воле? - Пышные поля,
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья в пляске круговой.
Я видел груды тёмных скал,
Когда поток их разделял,
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
Простёрты в воздухе давно
Объятья каменные их
И жаждут встречи каждый миг;
Но дни бегут, бегут года -
Им не сойтися никогда!
Я видел горные хребты,
Причудливые, как мечты,
Когда в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси в небе голубом,
И облачко за облачком,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег -
Как будто белый караван
Залётных птиц из дальних стран!
Вдали я видел сквозь туман,
В снегах, горящих как алмаз,
Седой незыблемый Кавказ;
И было сердцу моему
Легко, не знаю почему.
Что некогда и я там жил,
И стало в памяти моей
Прошедшее ясней, ясней...
M.Ю. Лермонтов «Мцыри»
Для выполнения задания 1.1-1.2 запишите сначала номер задания, а затем на каждый вопрос дайте развернутый связный ответ (примерный объем 3-5 предложений), аргументируя свою точку зрения, опираясь на текст произведения.
Какие черты романтического героя присущи Мцыри?
Какова роль образа молодого голубя в 5-й строфе?
Для выполнения задания 1.3 запишите сначала номер задания, а затем дайте развернутый связный ответ (примерный объем - 5-8 предложений), аргументируя свою точку зрения, опираясь на художественный текст и обращаясь (по памяти) к другим произведениям.
Сравните приведённый фрагмент со стихотворением А.С. Пушкина «Узник». Чем различается настроение произведений?
Сижу за решёткой в темнице сырой,
Вскормлённый в неволе орёл молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюёт под окном,
Клюёт, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно.
Зовёт меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер... да я!»
Для выполнения задания части 2 выберите только ОДНО из предложенных ниже заданий (2.1-2.4). В бланке ответов запишите номер выбранного вами задания, а затем дайте полный развернутый ответ на проблемный вопрос (в объеме не менее 150 слов), привлекая необходимые теоретико-литературные знания, опираясь на литературные произведения, позицию автора и по возможности раскрывая собственное видение проблемы. При ответе на вопрос, связанный с лирикой, необходимо анализировать не менее 2 стихотворений (их число может быть увеличено по вашему усмотрению).
Был ли предопределён трагический финал судьбы Мцыри? Обоснуйте свою точку зрения.
Какие особенности лирики В.А. Жуковского дали основание исследователю А. Веселовскому назвать его поэзию «пейзажем души»?
Есть ли тема любви в повести Н.В. Гоголя «Шинель»? Обоснуйте свою точку зрения.
Почему из различных вариантов названий - «Дочь и отец», «Рассказ о бале и сквозь строй», «А вы говорите...» - Толстой остановился на названии «После бала»?
Иван Васильевич — рассказчик и главный герой рассказа Л. Н. Толстого «После бала». От его лица ведётся повествование, от него мы узнаём историю любви Ивана Васильевича и её странного завершения.
В начале рассказа перед нами уже постаревший герой — «всеми уважаемый», правдивый, искренний, к которому с явной симпатией относятся окружающие. Такое начало настраивает на принятие истории, положительную оценку действий героя.
К воспоминаниям Ивана Васильевича побуждает разговор о том, что необходимо человеку для личного совершенствования. Герой вспоминает случай из юности, прошедшей в 40-х годах XIX века в провинциальном городке. Он был студент, «жил, как свойственно молодости: учился и веселился» и влюблён был в Вареньку Б. Причём любовь его была очень чистой и словно «бестелесной»: он смотрел на девушку как на ангела и себя чувствовал «каким-то неземным существом».
(Полковник и Отец Вареньки грациозно танцует с дочерью )
Большая часть рассказа Ивана Васильевича (и собственно произведения) приходится на бал, где герой танцует с Варенькой, умиляется и ею, и её отцом. Даже немодные сапоги отца кажутся Ивану Васильевичу прекрасными: «Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, — хорошие опойковые сапоги, но не модные…»
Когда счастлив, влюблён, всё вокруг кажется прекрасным: «Я обнимал в то время весь мир своей любовью». Это чувство со временем либо успокоится, станет земным, либо — исчезнет. Второе и случилось с Иваном Васильевичем, только причина охлаждения героя оказалась не совсем обычной, «случай» — как сам он выразился.
(Незабываемый в душе Ивана Васильевича танец с Варенькой )
Не в силах заснуть после бала, утром Великого поста (бал состоялся вечером Масленицы) Иван Васильевич отправляется бродить по улицам. И ноги сами несут его к дому, где живёт Варенька. Дом стоит на окраине города, «на поле», в конце которого герой видит «что-то большое, чёрное».
Оказалось, что там наказывали солдата-беглеца. Его проводили сквозь два ряда солдат, которые били несчастного поочерёдно, превратив его спину в кровавое месиво. А командовал наказанием отец Вареньки, он строго следил за тем, чтобы солдаты били в полную силу.
(Иван Васильевич стал свидетелем увиденного, полковник, он же отец Вареньки, жестоко наказывает беглеца )
…Что-то перевернулось в душе Ивана Васильевича. Он будто и понимал, что, видимо, так нужно, даже необходимо. Но исключительно умом. Сердце, душа не находили оправдания пытке: «Очевидно, он (отец Вареньки) что-то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня».
Заснуть герой смог только вечером, когда напился с приятелем. А после любовь как-то сама собой пошла на убыль.
Характеристика героя
Иван Васильевич — в юности самый обыкновенный молодой человек. В рассказе он сам подчёркивает, что вёл обычную для студента жизнь: веселился, учился. Ни в каких кружках не участвовал, никаких теорий не придерживался. Катался с барышнями с гор, пил шампанское, когда были деньги, много танцевал и не единожды влюблялся. Такая «обыкновенность» очень важна для замысла автора.
Когда Иван Васильевич видит картину истязания, он не противится ей умом, т. е. — он не может или боится принять истину, что рядом с ним происходит преступление. Он не может осознать, что общество, люди, что его окружают, — лживы, лицемерны: «…сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник…» Ему не хватает или ума, или смелости, или — ещё не пришло время для правильных выводов.
Однако сердце героя мудрее головы. Увиденное изменило жизнь Ивана Васильевича. Он не смог пойти служить, хотя собирался, а в задумавшейся Вареньке теперь видел полковника на площади.
Герой остался одиноким, не служил нигде — ни в армии, ни чиновником, потому что столь вопиющий контраст между полковником на балу и полковником на площади подспудно заставляет его подозревать в людях «изнанку». Иван Васильевич предпочёл обезопасить себя, не сталкиваться с этой самой «изнанкой», не бороться с ней. Это — трусость, протест бессильных.
Образ героя в произведении
Л. Н. Толстой на примере самого обычного человека показывает, что понимание хорошего-плохого дано человеку априори — независимо от фактов, опыта, убеждений или их отсутствия. Откуда оно? Кант называл это знание нравственным доказательством бытия Бога. Иначе кто бы вложил в нас понимание, что есть добро и что есть зло.
Но цель Толстого не в этой хрестоматийной для читателя начала ХХ века истине. По мысли автора, важно не только НЕ быть на стороне зла, но и бороться с ним. Ведь полковник, возможно, не совершенно плох, просто государство, власть выучили его, что «так правильно», что бить, истязать, значит — восстанавливать и сохранять порядок.
Сразу оговоримся, что Толстой вовсе не на стороне революционных переворотов. Его метод — перевоспитание, переосмысление устройства мира всем обществом. А потому нельзя оставаться равнодушным. Нельзя прятать голову в песок, как Иван Васильевич, удаляться от службы, людей.
Иван Васильевич — пример духовной капитуляции перед миром, пример «лжи во спасение себя» (он так и не решится осудить увиденное на поле). По мнению Толстого, мир изменится тогда, когда мы перестанем мириться с жестокостью, пусть и законной. Нет, революции не нужны — нужна пропаганда добра, справедливости, милосердия.
Разумеется, если меня не увезут, - сказала она, улыбаясь.
Я не дам, - сказал я.
Дайте же веер, - сказала она.
Жалко отдавать, - сказал я, подавая ей белый дешевенький веер.
Так вот вам, чтоб вы не жалели, - сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне.
Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее.
Смотрите, папа просят танцевать, - сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами.
Варенька, подите сюда, - услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами.
Варенька подошла к двери, и я за ней.
Уговорите, ma chère, отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, - обратилась хозяйка к полковнику.
Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми a la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными, стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки.
Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку - «надо все по закону», - улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.
Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, - хорошие опойковые сапоги, по не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков. Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит модельные», - думал я, и эти четвероугольные носки рог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги не не были достаточно упруги для всех тех красивых быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро оставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер.
Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, - сказал:. он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею. Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство.
Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и ее увезут, но она осталась с матерью.
После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья.
Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда она говорит: «Гордость? да?» - и радостно подает мне руку, или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве.
Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал. Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, по я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу.
С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города, подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом - девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, стали встречаться и пешеходы и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и домa улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, все было мне особенно мило и значительно.
— Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя скажу. Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами, о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он очень искренно и правдиво. Так он сделал и теперь. — Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого. — От чего же? — спросили мы. — Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать. — Вот вы и расскажите. Иван Васильевич задумался, покачал головой. — Да, — сказал он. — Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра. — Да что же было? — А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое; у нее уже дочери замужем. Это была Б..., да, Варенька Б..., — Иван Васильевич назвал фамилию. — Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа. — Каково Иван Васильевич расписывает. — Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег — ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал я хорошо и был не безобразен. — Ну, нечего скромничать, — перебила его одна из собеседниц. — Мы ведь знаем ваш еще дагерротипный портрет. Не то что не безобразен, а вы были красавец. — Красавец так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны, Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты — знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцевал до упаду — танцевал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов — я до сих пор не могу простить это ему — пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцевал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины, и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться. По закону, так сказать, мазурку я танцевал не с нею, но в действительности танцевал я почти все время с ней. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «Encore». И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела. — Ну, как же не чувствовали, я думаю, очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, — сказал один из гостей. Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти: — Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr, хороший был писатель, — на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете... — Не слушайте его. Дальше что? — сказал один из нас. — Да. Так вот танцевал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали все тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы. — Так после ужина кадриль моя? — сказал я ей, отводя ее к месту. — Разумеется, если меня не увезут, — сказала она, улыбаясь. — Я не дам, — сказал я. — Дайте же веер, — сказала она. — Жалко отдавать, — сказал я, подавая ей белый дешевенький веер. — Так вот вам, чтоб вы не жалели, — сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне. Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее. — Смотрите, папа просят танцевать, — сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами. — Варенька, подите сюда, — услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами. Варенька подошла к двери, и я за ней. — Уговорите, ma chère, отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, — обратилась хозяйка к полковнику. Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми à la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки. Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт. Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», — думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер. — Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею. Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство. Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и ее увезут, но она осталась с матерью. После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья. Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда говорит: «Гордость? да?» — и радостно подает мне руку или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве. Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал. Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, но я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу. С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел, уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города, подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом — девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы, и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, — все было мне особенно мило и значительно. Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня все время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка. «Что это такое?» — подумал я и по проезженной посередине поля скользкой дороге пошел по направлению звуков. Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей. Очевидно, солдаты. «Верно, ученье», — подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел ближе. Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию. — Что это они делают? — спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною. — Татарина гоняют за побег, — сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов. Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад — и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед — и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами. При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле, и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека. — О Господи, — проговорил подле меня кузнец. Шествие стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат. — Я тебе помажу, — услыхал я его гневный голос. — Будешь мазать? Будешь? И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина. — Подать свежих шпицрутенов! — крикнул он, оглядываясь, и увидел меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидел опять все и вскочил. «Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян. Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было — дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», — думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился. — Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, — сказал один из нас. — Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было. — Ну, это уж совсем глупости, — с искренней досадой сказал Иван Васильевич. — Ну, а любовь что? — спросили мы. — Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите... — закончил он.
