Когда я пришла в ЖЖ, то некоторые люди интересовались литературой, писали рецензии.
Сейчас их нет. Рецензии на фильмы на Главной попадаются, а на книги нет.
Писать их невыгодно: занимают много времени, а трафика не дают.
Но я все равно пишу рецензии.
Вот, прочла роман «Лавр». Он получил премии конкурса «Большая книга» в 2013 году. Тогда я его не стала покупать, а теперь вот захотелось.
Очень любопытная книга. Если сравнивать книги с едой, то «Лавр» был бы похож на блюдо из кухни «фьюжн» - много чего разного намешано.
Здесь есть адаптированные отрывки их житий разных святых; сведения о лечебных травах и других средствах при лечении разных хворей; исторические анекдоты из жизни древних греков и Александра Македонского; средневековые представления о географии и этнографии типа людей с двумя телами и пр.
Все это нужно для создания атмосферы средневековой Руси – действие происходит с 1440 по 1493-95 год в Белозерском княжестве и в Пскове. Большое значение в жизни главного героя сыграл Кирилло-Белозерский монастырь.
Главного героя крестили Арсением. Воспитывал его дед со стороны отца, которого звали Христофором. Когда родился внук, Христофору было 70 лет. Он был травником, знахарем, лечил людей. Жил он в доме около кладбища, поэтому мор, от которого каждые пять лет вымирала половина деревни, его щадил. Родители Арсения тоже умерли от мора (бубонной чумы).
Мальчик с детства был особенным: людям нравилось, когда он находился рядом, было приятно, когда он брал их за руку. Христофор учил ребенка читать по книге о Александра Македонском – «Александрии» (его единственная книга на пергаменте), учил собирать травы. А сам он постоянно записывал рецепты и разные другие сведения на бересту, которую собирал и вываривал. Впоследствии эти записи очень пригодились Арсению.
В лесу к Арсению приблудился волк. Он стал жить в доме Христофора и однажды ценой своей жизни спас их от разбойника.
Когда Арсению исполнилось 15 лет, дед умер, успев предварительно сделать для себя гроб, отдать распоряжения, попрощаться.
Арсений остался один – без волка, без деда. Он очень скучал. Но к нему стали приходить больные, и постепенно он заменил Христофора.
Когда ему было 16 лет, он приютил у себя молоденькую девушку Устинью. Скорее всего, ей было меньше лет, чем ему. Она пришла из деревни, пораженной мором. Никто не хотел пускать ее в дом.
Эта девушка заняла место Христофора в сердце Арсения и даже больше – он любил ее всей душой, а она любила его.
Арсений так дорожил Устиньей, что не хотел ее ни с кем делить – он прятал ее ото всех, не водил в церковь и сам туда перестал ходить: ведь ему пришлось бы рассказывать о ней на исповеди.
Люди догадывались, что у врача живет женщина, но не лезли не в свое дело.
Устинья забеременела. Беременность протекала очень тяжело. Арсений старался облегчить симптомы, как мог. Он был уверен, что все обойдется. Обещал девушке, что когда родится их сын (определил пол), то они поженятся.
Перед родами Устинья стала просить, чтобы ей пригласили повивальную бабку. Но Арсений не видел в этом надобности. Между тем сердце ребенка перестало биться. Роды были очень тяжелыми. Арсений вынужден предпринять ручное извлечение мертвого плода и, видимо, повредил матку. Устинья истекла кровью.
Когда Устинья умерла без причастия и исповеди, Арсений слегка повредился в уме. Он несколько дней разговаривал с покойницей, пока не пришли люди и не похоронили женщину и ребенка.
Смерть Устиньи и ребенка Арсений считал своим грехом. Он мог бы умереть сам, но тогда некому было бы отмаливать грех Устиньи – то, что она жила с ним невенчанной и умерла без причастия. Арсений решил, что будет молиться об Устиньи и некрещеном ребенке, просить, чтобы их допустили в Царство Божье, что он будет совершать добрые дела именем Устиньи и тем заслужит ей прощение.
Арсений покинул свой дом и ушел странствовать. С собой он взял только мешок с грамотами Христофора и некоторые травы.
Целью его были моровые деревни. Он приходил к больным людям, облегчал их страдания и организовывал взаимопомощь. Кому-то он помогал выздороветь, кому-то умереть без мучений – он сразу знал, кому жить, а кому умереть.
Сам же он не заражался.
Так он дошел до Белозерска, где вылечил жену и дочь князя. За это князь подарил ему соболью шубу, выделил дом, но при этом запретил покидать Белозерск.
Арсений жил в городе, к нему шел нескончаемый поток больных. Однажды он вылечил одну женщину, а потом ее сына. Женщина ему очень понравилась, а ее сын хотел, чтобы они поселились вместе.
Когда Арсений понял, что может изменить Устинье, с которой он постоянно вел внутренний разговор, он испугался и бежал из города.
По дороге его несколько раз грабили. У него отняли шубу, его избили, сняли всю одежду, а взамен подложили мерзкие вонючие отрепья, кишащие вшами. Арсению было противно одевать чужие лохмотья, которые, к тому же, принадлежали разбойникам. Но потом он понял, что это – испытание. Он решил, что должен отрешиться от своего тела. Арсений надел чужие штаны и рубаху и пошел в ближнюю деревню. На ночь он просился в разные избы, но его отовсюду гнали. В конце концов он заснул в в коровнике – корова его приняла.
Так Арсений стал юродивым. Он перестал разговаривать, а если очень приставали, то говорил только одно – его зовут Устин.
Арсений-Устин дошел до Пскова. В Пскове уже жили двое юродивых – Фрол и Карп. Фрол был круче Карпа и гонял его. Один раз Карп сбежал от него по волнам Псковского озера, а Фрол догнал его по волнам озера и дал оплеуху.
Фрол занимался тем, что кидался камнями в стены домов – так он разгонял окопавшихся там бесам. Иногда удивлялись, почему он кидает камни в дома хороших людей, а в дома явных грешников не бросает. А дело было в том, что у грешников бесы жили внутри дома, куда Фролу ходу не было, а у праведных людей бесы жили около дома, а в дом зайти не могли.
Фрол также обладал даром видеть будущее, но особо этим не увлекался. Вдруг ни с того ни с сего скажет, что здесь будет Комсомольская площадь, и все. Он сразу узнал все про Арсения, хотя тот молчал. Фрол разрешил ему юродствовать в Пскове.
А юродивый Карп испытывал терпение людей разными безобразиями. Так он каждый день воровал калач у булочника, который продавал свой товар вразнос. Все знали, что наступит утро, булочник выйдет на улицу со своими калачами, а Карп к нему подкрадется и утащит один калач. Булочник ждал этого и добродушно улыбался. А калач у Карпа отбирали мальчишки, Карп дрался за него, калач часто попадал в грязь… Наблюдение за этим процессом было каждодневным развлечением. Но однажды булочник достал нож и много раз ударил им Карпа, приговаривая: «Как же я давно хотел этого!». Когда его вели в тюрьму, он плакал, говоря, что ему было жалко его бедных булочек, которые он с такой любовью выпекал, а Карп валял их в грязи.
Арсений поселился на кладбище. Рядом был Ивановский женский монастырь.
Это – собор Иоанна Предтечи в Пскове. Он входил в комплекс Ивановского монастыря. Около этих стен жил Арсений.
Монахини предлагали ему приют, но он отказывался. Иногда ему подавали хлеб. Всю еду Арсений потом клал на землю и ждал, пока ее поглотит трава, а ел он только то, что осталось после травы. Все же Арсений продолжал лечить людей, если видел, что может помочь. Его заметили богатые люди, стали подавать деньги. Деньги он раздавал нищим. Но раз посадник Гавриил дал ему приличную сумму, и он отнес ее в дом богатого купца. Почему? Все действия Арсения разъяснял Фрол: купец тот разорился, и семья его умирала с голода, но он делал вид, что у него все в порядке.
Один раз Арсений потушил пожар в другом городе, вылив вино, которое предложи ему посадник Гавриил, на юго-запад. Зимой он провожал пьяных до дома, чтобы они не замерзли. Люди часто не хотели домой, ругались, дрались. Это была лютая зима - птицы замерзали на лету. А Арсения монахини буквально заставили поселиться в келье их монастыря, а иначе он бы замерз.
Один пьяный долго не мог найти свой дом, все время ругался. Когда дом нашли, то он вошел в него, захлопнув дверь перед лицом Арсения, а было темно и очень холодно. Арсений не мог найти дорогу домой. Он постучал в дверь пьяницы. Тот открыл и сильно стукнул Арсения. Арсений приготовился замерзнуть, но он не испугался, а, напротив, был доволен тем, что скоро присоединится к Устинье и сыну.
Когда я дочитала до этого места, то даже разозлилась. Почему Арсений позволяет так себя унижать? Почему он такой смиренный? Зачем он мучает свое тело и свой ум? Почему не живет так, как ему положено: не лечит людей, получая за это какой-то достаток, благодарность? Сколько можно каяться в том, чего он не может изменить? Ведь он ничего не ставил себе в заслугу, а наоборот, только грыз себя поедом, если кто-то из больных умирал: считал, что это его собственные грехи не позволили побороть болезнь.
Но тут я поняла, что просто не могу посмотреть на ситуацию с точки зрения человека верующего. Ведь писатель излагает разные истории из жизни юродивых, например, Ксении Петербургской (это она назвалась именем убитого на войне мужа и говорила, что она умерла, а он живет) или Андрея Юродивого из Константинополя (умер в 936 году; это он кидался камнями в бесов).
Юродивых не считали несчастными, а считали святыми. Это был христианский идеал человека – ведь юродивый отверг все удовольствия мира, был близок к богу и помогал другим бороться с бесами и утвердиться в вере.
С этой точки зрения смешно говорить о унижениях и обидах от людей – они воспринимаются, как должное. Люди, наносящие удары, телесные недуги – это божьи орудия, помогающие скорее достичь святости.
Зато Арсений обрел способность знать, чем болен тот или иной человек, мог понять, когда тот умрет, мог вылечить его, если это возможно. Он и не думал, что лечит сам: это через него на больного изливалась божественная сила, и чем Арсений больше страдал телесно и душевно, тем лучше он мог лечить.
В тот раз Арсений не замерз: к нему пришел ангел и согрел его.
Екатерина ФЕДОРЧУК
Иванова Н. Вызов // Знамя. - 2013. - № 8.
Вежлян Е. Присвоение истории // Новый мир. - 2013. - № 11.
Лавры Средневековья: Финалист «Большой книги» Евгений Водолазкин - о древнерусских истоках своего романа // http://www.rg.ru/2013/09/24/vodolazkin.html
Балакин А. «Неисторический роман» о познании, отречении, пути и покое // http://archives.colta.ru/docs/13964
неполное погружение
О романе Евгений Водолазкина «Лавр» много писали. И критики, и «просто» читатели. Этот роман стал ярким литературным событием еще до «увенчания» его автора лаврами лауреата премии «Большая книга», его ценность очевидна и вряд ли была бы поставлена под сомнение, даже если бы премиальный сюжет с этой книгой сложился менее счастливо.
Достоинства этого текста бесспорны и отмечены в отзывах почти единодушно. Да, действительно, «исторически обоснованная стилизация без швов соединена с современной лексикой и синтаксисом (правда, очень сдержанными, без утрирования) и смело, с улыбкой (привет постмодернизму) вкрапленными, опознаваемыми цитатами из мировой литературы»
Водолазкин тонко чувствует поэтический потенциал языка, что позволяет ему свободного переходить между цитатами, несобственно-прямой речью, канцеляризмами и афоризмами. Самое замечательное - поэтика этой речи не есть стилизация, которая всегда фальшива. Не стилизация, а стиль, весьма органичный, восходящий к Платонову, но лишенный мрачной глубины и безысходности его языковых аномалий, не замкнутый в земном аду, а нашедший путь наверх.
Однако необходимо сказать и то, что блестящий замысел был реализован отнюдь не безупречно.
В романе Водолазкина на самом деле не один, а два героя: не только лекарь Арсений, но и его дед, лекарь Христофор. Все, чем так пленяет этот текст: стиль, изящное сцепление цитат, завораживающая средневековая поэзия допетровской Руси, бесстрашное раскрытие этой «terra incognita» - все это целиком и полностью состоялось в небольшом рассказе о лекаре Христофоре, который живет на отшибе вместе со своим внуком, мальчиком Арсением, храня верность жене, которая трагически погибла 30 лет тому назад.
Встреча со смертью показана здесь с той же степенью трагического удивления, как и в случае юной Устины - «невенчанной жены» главного героя романа Арсения, но гораздо естественнее, без преувеличенной аффектации: «Христофор стоял и не верил, что жена мертва, поскольку только что была живой. Он тряс ее за плечи, и ее мокрые волосы струились по его рукам. Он растирал ей щеки. Под его пальцами беззвучно шевелились ее губы. Широко открытые глаза смотрели на верхушки сосен. Он уговаривал жену встать и вернуться домой. Она молчала. И ничто не могло заставить ее говорить». Водолазкин показывает чистое и искреннее удивление тому, что с мертвым человеком уже нельзя общаться, что он не дышит, не говорит, не может проснуться от своего смертного сна.
В рассказе о Христофоре показана символическая, можно даже сказать сильнее, - мистическая значимость каждой вещи, каждого явления, каждого создания Божьего мира, реальная сопричастности вечности: «Однажды они пришли на берег озера, и Христофор сказал: Повелел Господь, чтобы воды произвели рыб, плавающих в глубинах, и птиц, парящих по тверди небесной. И те и другие созданы для плаванья в свойственных им стихиях. Еще повелел Господь, чтобы земля произвела душу живую - четвероногих. До грехопадения звери были Адаму и Еве покорны. Можно сказать, любили людей. А теперь - только в редких случаях, как-то все разладилось».
Автор романа создает текстовый мир, напоминающий иконную реальность. Водолазкин идет на рискованную игру, проверяя целомудрие этого мира (именно так!) на прочность, заставляя врача Христофора говорить о «постельных проблемах» его пациентов - каким языком, с какой интонацией будет он это делать, не сорвется ли на глумливый смешок? Но герой (язык) повествования с честью выдерживает это испытание/искушение.
В романе «Лавр» Водолазкину блестяще удается статика. Это нисколько не недостаток, но самая суть того взгляда на мир, который исповедуют его герои: Вселенная покоится в руце Божией, а потому с ней и с нами ничего не может случиться! Ничего, в том числе и никакого сюжета в современном понимании этого слова. Христофор и мальчик Арсений живут в ощущении божественного присутствия, куда им идти от Того, у кого «глаголы вечной жизни»: «Христофор не то чтобы верил в травы, скорее он верил в то, что через всякую траву идет помощь Божья на определенное дело. Так же, как идет эта помощь и через людей. И те, и другие суть лишь инструменты. О том, почему с каждой из знакомых ему трав связаны строго определенные качества, он не задумывался, считая это вопросом праздным. Христофор понимал, Кем эта связь установлена, и ему было достаточно о ней знать».
Но все становится иначе, когда Водолзкин переходит к динамической части, когда идиллический рай старика лекаря и его юного ученика разрушает сначала смерть Христофора, а затем появление «новой Евы» - Устины, чья смерть отправляет Арсения в длительное духовное странствие.
Впрочем, духовное ли?
В основе романного действия лежит очень странная религиозная идея. Сбой происходит с самого начала. Грех с Устиной - это абсолютно условная ситуация. Совершенно непонятно, что мешает Арсению и Устине «узаконить свои отношения» или, говоря по-другому, освятить свою любовь церковным благословением? Тут стоит, видимо, пояснить, что незаконная связь Арсения и Устины для них чревата не только осуждением соседей, но отлучением от церковных таинств, к которым нельзя приступать тем, кто живет в грехе: « его беспокоило то, что они не ходили к причастию. Идти в храм Арсений боялся, потому что путь к Святым Дарам лежал через исповедь. А исповедь предполагала рассказ об Устине. Он не знал, что ему будет сказано в ответ. Венчаться? Он был бы счастлив венчаться. А если скажут - бросить? Или жить пока в разных местах? Он не знал, что могут сказать, потому что ничего подобного с ним еще не было». Именно из-за этих более чем странных колебаний (счастлив венчаться, но отчего-то не венчается) Устина умирает без покаяния, а главный герой берет на себя подвиг отмолить душу своей погибшей возлюбленной.
Возможно, для этого есть какие-то предпосылки, связанные с обычаями того времени, о которых я мало знаю, а автор, будучи специалистом, знает все. Но текст должен говорить сам за себя, а говорит он, что Арсений просто не считает нужным это делать, что, с его точки зрения, их плотская связь и так свята и непорочна. Впрочем, на все недоумения читателя можно ответить одной фразой: роман «неисторический».
В романе «Лавр» сталкиваются не только два языка: современный сленг и церковнославянский язык, в нем сталкиваются два типа героев. «Герой» древнерусской письменности - это, конечно, святой подвижник, невозможный в литературе Нового времени, в литературе, основанной на вымысле. Потому что святость не может быть вымышленной. Это именно тот компонент культуры средневековой Руси, который не дается современному секулярному сознания, не вмещается в «нововременные» границы художественности. Из нашего «сегодня» герой-святой выглядит странно, и именно его странность и необычность, экзотичность поддаются воспроизведению - конечно, искаженному и неточному. Поэтому герой современной литературы не столько святой, сколько юродивый, в современной «огласовке» не отличимый от психопата или хулигана.
В романе «Лавр» сразу три таких героя, причем Арсений, взявший после смерти возлюбленной ее имя, еще не самый странный из этой компании. « русский человек - он не только благочестив. Докладываю вам на всякий случай, что еще он бессмыслен и беспощаден, и всякое дело может у него запросто обернуться смертным грехом. Тут ведь грань такая тонкая, что вам, сволочам, и не понять» - научает свою «паству» «профессиональный» юродивый Фома. Грань действительно очень тонка, так же тонка, как манера письма Водолазкина. Поэтому не сразу даже и понятно, что с героем «не так». Ему просто не хватает человечности. Хотя сюжет романа вроде бы составляет путь духовного возрастания героя, но на самом деле никакого пути нет, а есть смена масок, за которыми скрывается духовный «супермен», который только на первый взгляд похож на обычного человека.
Арсений/Лавр/Устин, через которого автор пытается показать образ святого, святых разных типов святости, главным образом, юродивого, не борется с грехом, путь к Богу для него прост, потому что он изначально наделен особенной душой. Его слова о грехе, гибели души и покаянии - это только слова, слова очень искусные и поэтичные. Этот герой избранный, грех для него - не грех, его не берут ни холод, ни болезнь, ни нож хулигана. Совсем как другую современную литературную «святую» Ксению - героиню романа Елены Крюковой «Юродивая». Роман Водолазкина написан намного более искусно, чем роман Крюковой, но они оба сделаны с оглядкой на один и тот же образ - святой Ксении Петербургской, которая ушла от мира из-за смерти горячо любимого мужа. И героиня романа Крюковой, и герой романа Водолазкина пытаются прожить жизнь другого человека, одеваясь в его одежду, перенимая его имя.
Этот сюжет христианской любви малопонятен современному читателю, и его пытаются «осовременить» с разной степенью осмысленности. Главное, что отличает роман Водолазкина от романа Крюковой, в котором действие происходит как будто везде и как будто всегда, в некотором абстрактном мире, - это острое чувство времени и чувство мистического такта, и просто человеческая чуткость. Но в одном эти авторы сходятся: в обоих романах показан странный образ христианства без Христа. Нельзя не согласиться с тем, что Арсением движет «не приближение к Богу, а стремление “отмолить” погибшую без покаяния подругу. Большую часть романа его герой живет вне Церкви и даже вне религии»
Для чего Водолазкину понадобилось изъять из средневековой картины мира, из сознания человека того времени самую важную ее часть? И ведь нельзя сказать, что совсем убрал, нельзя сказать, что мир этот языческий, безбожный. Напротив, весь текст Водолазкина пронизан церковной тематикой, и не внешнеобрядовой, а об исповеди и причастии, о жизни вечной. Вот среди потенциальных пациентов Лавра «стал распространяться слух о наличии у Амвросия (одно из многочисленных имен главного героя) эликсира бессмертия. О том, что этот эликсир Амвросий, будучи еще Арсением, якобы привез из Иерусалима». Народ волнуется: как бы заполучить драгоценный эликсир. «Когда число таких людей перевалило за сотню, к ним вышел Амвросий. Он долго смотрел на их убогие жилища, а затем сделал знак следовать за ним. Войдя в ворота монастыря, Амвросий повел их в храм Успения Пресвятой Богородицы. В то самое время в храме заканчивалась служба, и из Царских врат с причастной чашей вышел старец Иннокентий. От решетчатого окна отделился луч утреннего солнца. Луч был еще слаб. Он медленно пробивался сквозь густой дым кадила. Одну за другой поглощал едва заметные пылинки, и уже внутри него они начинали вращаться в задумчивом броуновском танце. Когда луч заиграл на серебре чаши, в храме стало светло. Этот свет был так ярок, что вошедшие зажмурились. Показав на чашу, Амвросий сказал: “В ней эликсир бессмертия, и его хватит на всех”».
В книге Водолазкина есть врачевания души вместе с телом, есть понятие греха, искупления, молитва. Нет только образа Того, к кому молитва обращена. Нет спасающего Бога, а есть «спасающий» человек, который врачует болезни прикосновением, которого «пуля бандитская» не берет, который без проблем переносит жар, холод и чуму, совершает длинное путешествие в Иерусалим и по дороге даже участвует в «боевых сценах». Зато Святая земля практически полностью выпадает из повествования.
Может быть, именно эта лакуна придает книге Водолазкина необходимый, с его точки зрения, градус литературности? Может быть, это боязнь употребления Его имени всуе? Но роман «Лавр» - этот как раз тот случай, когда о Боге, о смерти, о грехе и покаянии сказано так много, что отсутствие последнего «аминь» - «истинно так» - ничем не оправдано, да просто невозможно именно с литературной точки зрения.
Евгений Водолазкин - автор романа "Соловьев и Ларионов" (финалист "Большой книги" и Премии Андрея Белого), сборника эссе "Инструмент языка" и других книг. Филолог, специалист по древнерусской литературе, он не любит исторических романов, "их навязчивого этнографизма - кокошников, повойников, портов, зипунов" и прочую унылую стилизацию. Используя интонации древнерусских текстов, Водолазкин причудливо смешивает разные эпохи и языковые стихии, даря читателю не гербарий, но живой букет. Герой нового романа "Лавр" - средневековый врач. Обладая даром исцеления, он тем не менее не может спасти свою возлюбленную и принимает решение пройти земной путь вместо нее. Так жизнь превращается в житие. Он выхаживает чумных и раненых, убогих и немощных, и чем больше жертвует собой, тем очевиднее крепнет его дар. Но возможно ли любовью и жертвой спасти душу человека, не сумев уберечь ее земной оболочки? Есть то, о чем легче говорить в древнерусском контексте. Например, о Боге. Мне кажется, связи с...
Читать полностьюЕвгений Водолазкин - автор романа "Соловьев и Ларионов" (финалист "Большой книги" и Премии Андрея Белого), сборника эссе "Инструмент языка" и других книг. Филолог, специалист по древнерусской литературе, он не любит исторических романов, "их навязчивого этнографизма - кокошников, повойников, портов, зипунов" и прочую унылую стилизацию. Используя интонации древнерусских текстов, Водолазкин причудливо смешивает разные эпохи и языковые стихии, даря читателю не гербарий, но живой букет. Герой нового романа "Лавр" - средневековый врач. Обладая даром исцеления, он тем не менее не может спасти свою возлюбленную и принимает решение пройти земной путь вместо нее. Так жизнь превращается в житие. Он выхаживает чумных и раненых, убогих и немощных, и чем больше жертвует собой, тем очевиднее крепнет его дар. Но возможно ли любовью и жертвой спасти душу человека, не сумев уберечь ее земной оболочки? Есть то, о чем легче говорить в древнерусском контексте. Например, о Боге. Мне кажется, связи с Ним раньше были прямее. Важно уже то, что они просто были. Сейчас вопрос этих связей занимает немногих, что озадачивает. Неужели со времен Средневековья мы узнали что-то радикально новое, что позволяет расслабиться? Евгений Водолазкин
Скрыть"Лавр. Неисторический роман " - новое произведение финалиста премии "Большая книга" Евгения Водолазкина, автора многочисленных работ в области древней и новой русской литературы, в том числе книг "Преподобные Святые Кирилл, Ферапонт и Мартиниан Белозерские" (в соавторстве) и "Всемирная история в литературе Древней Руси". "Лавр. Неисторический роман" - проза несомненно филологическая, и написать ее мог только специалист по средневековой Руси. При этом, определяя жанр своей книги как "неисторический роман", сам автор подчеркивает, что это не историческая проза, что герои его вымышленные, хотя и восходят к узнаваемым прототипам.
В разное время у него было четыре имени. В этом можно усматривать преимущество, поскольку жизнь человека неоднородна. Порой случается, что ее части имеют между собой мало общего. Настолько мало, что может показаться, будто прожиты они разными людьми. В таких случаях нельзя не испытывать удивления, что все эти люди носят одно имя.
У него было также два прозвища. Одно из них – Рукинец – отсылало к Рукиной слободке, месту, где он появился на свет. Но большинству этот человек был известен под прозвищем Врач, потому что для современников прежде всего он был врачом. Был, нужно думать, чем-то большим, чем врач, ибо то, что он совершал, выходило за пределы врачебных возможностей.
Предполагают, что слово врач происходит от слова врати – заговаривать . Такое родство подразумевает, что в процессе лечения существенную роль играло слово. Слово как таковое – что бы оно ни означало. Ввиду ограниченного набора медикаментов роль слова в Средневековье была значительнее, чем сейчас. И говорить приходилось довольно много.
Говорили врачи. Им были известны кое-какие средства против недугов, но они не упускали возможности обратиться к болезни напрямую. Произнося ритмичные, внешне лишенные смысла фразы, они заговаривали болезнь, убеждая ее покинуть тело пациента. Грань между врачом и знахарем была в ту эпоху относительной.
Говорили больные. За отсутствием диагностической техники им приходилось подробно описывать все, что происходило в их страдающих телах. Иногда им казалось, что вместе с тягучими, пропитанными болью словами мало-помалу из них выходила болезнь. Только врачам они могли рассказать о болезни во всех подробностях, и от этого им становилось легче.
Говорили родственники больных. Они уточняли показания близких или даже вносили в них поправки, потому что не все болезни позволяли страдальцам дать о пережитом достоверный отчет. Родственники могли открыто выразить опасение, что болезнь неизлечима, и (Средневековье не было временем сентиментальным) пожаловаться на то, как трудно иметь дело с больным. От этого им тоже становилось легче.
Особенность человека, о котором идет речь, состояла в том, что он говорил очень мало. Он помнил слова Арсения Великого: много раз я сожалел о словах, которые произносили уста мои, но о молчании я не жалел никогда. Чаще всего он безмолвно смотрел на больного. Мог сказать лишь: тело твое тебе еще послужит. Или: тело твое пришло в негодность, готовься его оставить; знай, что оболочка сия несовершенна.
Слава его была велика. Она заполняла весь обитаемый мир, и он нигде не мог от нее укрыться. Его появление собирало множество народа. Он обводил присутствующих внимательным взглядом, и его безмолвие передавалось собравшимся. Толпа замирала на месте. Вместо слов из сотен открытых ртов вырывались лишь облачка пара. Он смотрел, как они таяли в морозном воздухе.
И был слышен хруст январского снега под его ногами. Или шуршание сентябрьской листвы. Все ждали чуда, и по лицам стоявших катился пот ожидания. Соленые капли гулко падали на землю. Расступаясь, толпа пропускала его к тому, ради кого он пришел.
Он клал руку на лоб больного. Или касался ею раны. Многие верили, что прикосновение его руки исцеляет. Прозвище Рукинец, полученное им по месту рождения, получало таким образом дополнительное обоснование. От года к году его врачебное искусство совершенствовалось и в зените жизни достигло высот, недоступных, казалось, человеку.
Говорили, что он обладал эликсиром бессмертия. Время от времени высказывается даже мысль, что даровавший исцеления не мог умереть, как все прочие. Такое мнение основано на том, что тело его после смерти не имело следов тления. Лежа много дней под открытым небом, оно сохраняло свой прежний вид. А потом исчезло, будто его обладатель устал лежать. Встал и ушел. Думающие так забывают, однако, что от сотворения мира только два человека покинули землю телесно. На обличение Антихриста был взят Господом Енох, и в огненной колеснице вознесся на небо Илия. О русском враче предание не упоминает.
Судя по его немногочисленным высказываниям, он не собирался пребывать в теле вечно – потому хотя бы, что занимался им всю жизнь. Да и эликсира бессмертия у него, скорее всего, не было. Подобного рода вещи как-то не соответствуют тому, что мы о нем знаем. Иными словами, можно с уверенностью сказать, что в настоящее время его с нами нет. Стоит при этом оговориться, что сам он не всегда понимал, какое время следует считать настоящим.
Книга Познания
Он появился на свет в Рукиной слободке при Кириллове монастыре. Это произошло 8 мая 6948 года от Сотворения мира, 1440-го от Рождества Спасителя нашего Иисуса Христа, в день памяти Арсения Великого. Семь дней спустя во имя Арсения он был крещен. Эти семь дней его мать не ела мяса, чтобы подготовить новорожденного к первому причастию. До сорокового дня после родов она не ходила в церковь и ожидала очищения своей плоти. Когда плоть ее очистилась, она пошла на раннюю службу. Пав ниц в притворе, лежала несколько часов и просила для своего младенца лишь одного: жизни. Арсений был третьим ее ребенком. Родившиеся ранее не пережили первого года.
Арсений пережил. 8 мая 1441 года в Кирилло-Белозерском монастыре семья отслужила благодарственный молебен. Приложившись после молебна к мощам преподобного Кирилла, Арсений с родителями отправились домой, а Христофор, его дед, остался в монастыре. На следующий день завершался седьмой десяток его лет, и он решил спросить у старца Никандра, как ему быть дальше.
В принципе, ответил старец, мне нечего тебе сказать. Разве что: живи, друже, поближе к кладбищу. Ты такой дылда, что нести тебя туда будет тяжело. И вообще: живи один.
Так сказал старец Никандр.
И Христофор переместился к одному из окрестных кладбищ. В отдалении от Рукиной слободки, у самой кладбищенской ограды он нашел пустую избу. Ее хозяева не пережили последнего мора. Это были годы, когда домов стало больше, чем людей. В крепкую, просторную, но выморочную избу никто не решался вселиться. Тем более – возле кладбища, полного чумных покойников. А Христофор решился.
Говорили, что уже тогда он вполне отчетливо представлял себе дальнейшую судьбу этого места. Что якобы уже в то отдаленное время знал о постройке на месте его избы кладбищенской церкви в 1495 году. Церковь была сооружена в благодарность за благополучный исход 1492 года, семитысячного от Сотворения мира. И хотя ожидавшегося конца света в том году не произошло, тезка Христофора неожиданно для себя и других открыл Америку (тогда на это не обратили внимания).
В 1609 году церковь разрушена поляками. Кладбище приходит в запустение, и на его месте вырастает сосновый лес. Со сборщиками грибов время от времени заговаривают привидения. В 1817 году для производства досок лес приобретает купец Козлов. Через два года на освободившемся месте строят больницу для бедных. Спустя ровно сто лет в здание больницы въезжает уездная ЧК. В соответствии с первоначальным предназначением территории ведомство организует на ней массовые захоронения. В 1942 году немецкий пилот Хайнрих фон Айнзидель метким попаданием стирает здание с лица земли. В 1947 году участок переоборудуется под военный полигон и передается 7-й Краснознаменной танковой бригаде им. К. Е. Ворошилова. С 1991 года земля принадлежит садоводству «Белые ночи». Вместе с картофелем члены садоводства выкапывают большое количество костей и снарядов, но жаловаться в волостную управу не торопятся. Они знают, что другой земли им все равно никто не предоставит.
Уж на такой земле нам выпало жить, говорят.
Подробное это предвидение указывало Христофору, что на его веку земля останется нетронутой, а избранный им дом пятьдесят четыре года пребудет в целости. Христофор понимал, что для страны с бурной историей пятьдесят четыре года – немало.
Это был дом-пятистенок: помимо четырех внешних стен в срубе имелась пятая внутренняя стена. Перегораживая сруб, она образовывала две комнаты – теплую (с печью) и холодную.
Въехав в дом, Христофор проверил, нет ли в нем щелей между бревнами, и заново затянул окна бычьим пузырем. Взял масличных бобов и можжевеловых ягод, смешал с можжевеловой щепой и ладаном. Добавил дубовых листьев и листьев руты. Мелко истолок, положил на уголья и в течение дня занимался прокуриванием.
Христофор знал, что со временем моровое поветрие и само выходит из изб, но эту меру предосторожности не счел лишней. Он боялся за родных, которые могли его навещать. Он боялся и за всех тех, кого лечил, потому что они бывали у него постоянно. Христофор был травником, и к нему приходили разные люди.
Приходили мучимые кашлем. Он давал им толченой пшеницы с ячменной мукой, смешав их с медом. Иногда – вареной полбы, поскольку полба вытягивает из легких влагу. В зависимости от вида кашля мог дать горохового супа или воды из-под вареной репы. Кашель Христофор различал по звуку. Если кашель был размытым и не определялся, Христофор прижимал ухо к груди больного и долго слушал его дыхание.
Приходили сводить бородавки. Таковым Христофор велел прикладывать к бородавкам толченый лук с солью. Или мазать их воробьиным пометом, растертым со слюной. Однако же лучшим средством ему казались толченые семена васильков, которыми бородавки следовало присыпать. Васильковые семена вытягивали из бородавок корень, и на том месте они уже больше не росли.
Помогал Христофор и в делах постельных. Пришедших по этому поводу определял сразу – по тому, как входили и мялись на пороге. Трагический и виноватый их взгляд смешил Христофора, но он не подавал виду. Без долгих предисловий травник призывал гостей снимать штаны, и гости беззвучно повиновались. Иногда отправлял их помыться в соседнее помещение, особое внимание предлагая обратить на крайнюю плоть. Он был убежден, что правил личной гигиены следует придерживаться и в Средневековье. С раздражением слушал, как вода из ковша прерывисто льется в деревянную кадку.
Что убо о сем речеши, записывал он в сердцах на куске бересты. И как это женщины таких к себе подпускают? Кошмар.
Если тайный уд не имел очевидных повреждений, Христофор расспрашивал о проблеме в подробностях. Рассказывать ему не боялись, потому что знали – он не болтлив. При отсутствии эрекции Христофор предлагал добавлять в пищу дорогие анис и миндаль или дешевый сироп из мяты, которые умножают семя и движут постельные помыслы. То же действие приписывалось траве с необычным названием воронье сало , а также простой пшенице. Существовала, наконец, лас-трава , имевшая два корня – белый и черный. От белого эрекция возникала, а от черного пропадала. Недостаток средства состоял в том, что белый корень в ответственный момент следовало держать во рту. На это готовы были пойти не все.
Если все это не умножало семени и не двигало постельных помыслов, травник переходил от растительного мира к животному. Лишившимся потенции рекомендовалось есть утку или почки петуха. В критических случаях Христофор распоряжался достать яйца лиса, растолочь их в ступе и пить с вином. Тем, кому такая задача была не по плечу, предлагал есть обычные куриные яйца вприкуску с луком и репой.
Христофор не то чтобы верил в травы, скорее он верил в то, что через всякую траву идет помощь Божья на определенное дело. Так же, как идет эта помощь и через людей. И те, и другие суть лишь инструменты. О том, почему с каждой из знакомых ему трав связаны строго определенные качества, он не задумывался, считая это вопросом праздным. Христофор понимал, Кем эта связь установлена, и ему было достаточно о ней знать.
Помощь Христофора ближним не ограничивалось медициной. Он был убежден, что таинственное влияние трав распространяется на все области человеческой жизни. Христофору было известно, что трава осот с корнем светлым, как воск, приносит удачу. Ее он давал торговым людям, чтоб, куда бы они ни шли, принимаемы были с честью и вознеслись бы великою славой.
Токмо не гордитеся паче меры, предупреждал их Христофор. Гордыня бо есть корень всем грехом.
Траву осот он давал лишь тем, в ком был абсолютно уверен.
Больше всего Христофор любил красную, высотой с иголку траву царевы очи . Он всегда держал ее у себя. Знал, что, начиная всякое дело, хорошо иметь ее за пазухой. Брать, например, на суд, дабы не быти осужденну. Или сидеть с ней на пиру, не боясь еретика, подстерегающего всякого расслабившегося.
Еретиков Христофор не любил. Он выявлял их посредством адамовой главы . Собирая эту траву у болот, осенял себя крестным знамением со словами: помилуй мя, Боже. Затем, дав траву освятить, Христофор просил священника положить ее на алтарь и держать там сорок дней. Нося ее по истечении сорока дней с собой, даже в толпе он мог безошибочно угадать еретика или беса.
Ревнивым супругам Христофор рекомендовал ряску – не ту ряску, что затягивает болота, а синюю, стелющуюся по земле траву. Класть ее полагается в головах у жены: заснув, она сама все о себе расскажет. Хорошее и плохое. Было еще одно средство заставить ее разговориться – совиное сердце. Его следовало приложить к сердцу спящей жены. Но на этот шаг мало кто шел: было страшно.
Самому Христофору эти средства были без надобности, потому что тридцать лет назад жена его погибла. За сбором трав их застала гроза, и на опушке леса ее убило молнией. Христофор стоял и не верил, что жена мертва, поскольку только что была живой. Он тряс ее за плечи, и ее мокрые волосы струились по его рукам. Он растирал ей щеки. Под его пальцами беззвучно шевелились ее губы. Широко открытые глаза смотрели на верхушки сосен. Он уговаривал жену встать и вернуться домой. Она молчала. И ничто не могло заставить ее говорить.
Когда Арсению исполнилось два года, его стали приводить к Христофору. Иногда, пообедав, уходили вместе с ребенком. Но чаще Арсения оставляли на несколько дней. Ему нравилось бывать у деда. Эти посещения оказались первым воспоминанием Арсения. И они были последним, что ему предстояло забыть.
В дедовой избе Арсений любил запах. Он состоял из ароматов множества трав, сушившихся под потолком, и такого запаха не было больше нигде. Он любил также павлиньи перья, привезенные Христофору одним из паломников и прикрепленные к стене в виде веера. Узор павлиньих перьев удивительно напоминал глаза. Находясь у Христофора, мальчик чувствовал себя некоторым образом под наблюдением.
Еще ему нравилась икона святого мученика Христофора, висевшая под образом Спасителя. В ряду строгих русских икон она смотрелась необычно: святой Христофор был песьеголовцем. Дитя часами рассматривало икону, и сквозь трогательный облик кинокефала мало-помалу проступали черты деда. Лохматые брови. Пролегшие от носа складки. От глаз растущая борода. Проводя большую часть времени в лесу, дед все охотнее растворялся в природе. Он становился похожим на собак и на медведей. На травы и на пни. И говорил скрипучим древесным голосом.
Иногда Христофор снимал икону со стены и давал поцеловать Арсению. Ребенок задумчиво целовал святого Христофора в мохнатую голову и касался потускневших красок подушечками пальцев. Дед Христофор наблюдал, как таинственные токи иконы перетекают в руки Арсения. Однажды он сделал следующую запись: у ребенка какая-то особая сосредоточенность. Его будущее представляется мне выдающимся, но я просматриваю его с трудом.
С четырех лет Христофор стал учить мальчика травному делу. С утра до вечера они бродили по лесам и собирали разные травы. При оврагах искали траву стародубку . Христофор показывал Арсению ее острые маленькие листья. Стародубка помогала при грыже и жаре. При жаре эту траву давали с гвоздикой, и тогда с больного ручьями начинал катиться пот. Если пот был густым и издавал тяжелый запах, надлежало (посмотрев на Арсения, Христофор осекся) готовиться к смерти. От недетского взгляда ребенка Христофору стало не по себе.
Что такое смерть, спросил Арсений.
Смерть – это когда не двигаются и молчат.
Вот так? Арсений растянулся на мхе и не мигая смотрел на Христофора.
Поднимая мальчика, Христофор сказал в себе: моя жена, его бабушка, тоже тогда так лежала, и потому сейчас я очень испугался.
Не надо бояться, закричал мальчик, потому что я опять живой.
В одну из прогулок Арсений спросил Христофора, где его бабушка пребывает сейчас.
На небе, ответил Христофор.
В тот день Арсений решил долететь до неба. Небо давно его привлекало, и сообщение о пребывании там не виденной им бабушки сделало влечение неодолимым. В этом ему могли помочь только перья павлина – птицы безусловно райской.
По возвращении домой Арсений взял в сенях веревку, снял со стены перья павлина и по приставной лестнице забрался на крышу. Разделив перья на две равные части, он крепко привязал их к рукам. В первый раз Арсений не собирался на небо надолго. Он хотел лишь вдохнуть его лазурный воздух и, если получится, наконец увидеть бабушку. Заодно, возможно, передать ей привет от Христофора. По представлениям Арсения, он вполне мог вернуться до ужина, который как раз готовил Христофор. Арсений подошел к коньку, взмахнул крыльями и сделал шаг вперед.
Полет его был стремителен, но недолог. В правой ноге, которая первой коснулась земли, Арсений почувствовал резкую боль. Он не мог встать и молча лежал, втянув ноги под крылья. Поломанные и бьющиеся о землю павлиньи перья заметил Христофор, когда вышел звать мальчика к ужину. Христофор ощупал его ногу и понял, что это перелом. Чтобы кость срослась поскорей, он приложил к поврежденному месту пластырь с толченым горохом. Чтобы нога пребывала в покое, он примотал к ней дощечку. Чтобы крепла не только плоть, но и дух Арсения, он повез его в монастырь.
Знаю, что собираешься на небо, сказал с порога кельи старец Никандр. Но образ действий твой считаю, прости, экзотическим. В свое время я расскажу тебе, как это делается.
Как только Арсений смог ступать на ногу, они вновь занялись сбором трав. Сначала ходили только в окрестном лесу, но с каждым днем, пробуя силы Арсения, уходили все дальше. Вдоль рек и ручьев собирали одолень – красно-желтые цветы с белыми листами – против отравы. Там же, у рек, находили траву баклан . Христофор учил узнавать ее по желтому цвету, круглым листьям и белому корню. Этой травой лечили лошадей и коров. На опушках собирали траву пострел , растущую только весной. Рвать ее следовало девятого, двадцать второго и двадцать третьего апреля. При постройке избы пострел клали под первое бревно. А еще ходили за травой савой . Здесь Христофор проявлял осторожность, потому что встреча с ней грозит смятением ума. Но (он садился перед ребенком на корточки) если эту траву положить на след вора, ворованное вернется. Он клал траву в лукошко и прикрывал лопухом. По пути домой всякий раз собирали стручки травы перенос , отгоняющей змей.
Положи ее семечко в рот – расступится вода, сказал однажды Христофор.
Расступится, серьезно спросил Арсений.
С молитвой – расступится. Христофору стало неловко. Все дело ведь в молитве.
Зачем же тогда это семечко? Мальчик поднял голову и увидел, что Христофор улыбается.
Таково предание. Мое дело тебе сообщить.
Собирая травы, они однажды увидели волка. Волк стоял в нескольких шагах от них и смотрел им в глаза. Его язык свешивался из пасти и подрагивал от частого дыхания. Волку было жарко.
Не будем двигаться, сказал Христофор, и он уйдет. Великомучениче Георгие, помози.
Он не уйдет, возразил Арсений. Он же пришел, чтобы быть с нами.
Мальчик подошел к волку и взял его за загривок. Волк сел. Из-под задних лап торчал конец его хвоста. Христофор прислонился к сосне и внимательно смотрел на Арсения. Когда они двинулись в сторону дома, волк пошел за ними. Красным флажком все так же свешивался его язык. У границы деревни волк остановился.
С тех пор они часто встречали волка в лесу. Когда они обедали, волк садился рядом. Христофор бросал ему куски хлеба, и волк, клацая зубами, ловил их на лету. Растягивался на траве и задумчиво смотрел перед собой. Когда дед и внук возвращались, волк провожал их до самого дома. Иногда ночевал во дворе, и утром они втроем отправлялись на поиски трав.
Когда Арсений уставал, Христофор сажал его в холщовую сумку за спиной. Через мгновение он чувствовал его щеку на своей шее и понимал, что мальчик спит. Христофор тихо ступал по теплому летнему мху. Свободной от корзины рукой он поправлял на плече лямки и отгонял от спящего мальчика мух.
Дома Христофор доставал из длинных волос Арсения репьи, иногда мыл ему голову щелоком. Щелок он делал из кленового листа и белой травы Енох , которую они вместе собирали на возвышенностях. От щелока золотые волосы Арсения становились мягкими, как шелк. В солнечных лучах они светились. В них Христофор вплетал листочки дягиля – чтобы люди любили. При этом он замечал, что Арсения люди любили и так.
Появление ребенка поднимало настроение. Это чувствовали все жители Рукиной слободки. Когда они брали Арсения за руку, ее не хотелось отпускать. Когда целовали его в волосы, им казалось, что они припадали к роднику. Было в Арсении что-то такое, что облегчало их непростую жизнь. И они были ему благодарны.
Автор обозначил свою книгу как «неисторический роман». Это звучит предупреждением: не ждите достоверности. Первые пятьдесят страниц я покорно читала рерайт травного лечебника, перемежающийся разными подробностями из детства главного героя, и попутно думала: зачем мне столько недостоверной информации? Все гадала, что использовал специалист по древнерусской литературе: доступные ему документальные источники или собственную фантазию? Потом плюнула на сомнения; в конце концов, ясно же, что не в достоверности счастье, и решительно отринув неприятные воспоминания о Павиче, погрузилась в повествование Водолазкина.
Там, кстати, как раз все заверте. Дед главного героя - Арсения - помер, оставив юноше-внуку все свои лекарские знания и клиентуру. Потом появилась Устина и стала возлюбленной главного героя. Потом она умерла родами (и ребенок родился мертвым). Арсений впадает в прострацию. «Он снова напитал себя сном до бесчувствия. ... Сон Арсения был так крепок, что душа его временами покидала тело и зависала под потолком. С этой небольшой, в сущности, высоты она созерцала лежащих Арсения и Устину, удивляясь отсутствию в доме любимой ею Устининой души»
(с. 99; сгинь, Павич, сгинь!). В конце концов старец из соседнего монастыря наставляет Арсения на путь: раз ты отобрал у нее земную жизнь, то отдай ей свою; иди и живи так, чтобы ее душа была спасена. Так началось земное служение врача Арсения и закончилась первая часть романа.
Вторая часть мне очень понравилась. Арсений отправляется по селам, где чума, всех лечит, становится знаменит, и князь поселяет его возле своего дворца в Белозерске. Через некоторое время Арсений, страшась забыть в благоденствии о главном своем предназначении, бежит из города; сразу же попадает в неприятности (ограблен, избит) и после разных мытарств оказывается в Пскове - становится юродивым Устином. Живет босым на монастырском кладбище, ест с земли, воюет с бесами, спасает, исцеляет. Кроме него, в Пскове еще двое юродивых, Карп и Фома. И вот Фома - образ совершено замечательный. В этом образе декларируемое автором с первых строк смешение времен проявилось, на мой взгляд, ярче, удачнее, гармоничнее всего.
Тут необходимо сказать, что действие романа «Лавр» происходит сразу во все времена и вне времени. Поэтому в весеннем лесу XV века из-под тающего снега лезут «прошлогодние листья, потерявшие цвет обрывки тряпок и потускневшие пластиковые бутылки» (с. 82). Поэтому персонажи объясняются на смешанном русском, древнерусском и старославянском: «Если желаешь собирать замерзающий элемент и на моей территории, ничтоже вопреки глаголю» (юродивый Фома говорит Арсению-Устину на с. 201). Поэтому автор то ведет повествование из средневековья, то смотрит на это самое средневековье из будущего («В то давнее время ничто не варилось на огне: варилось сбоку от огня» , с.68). Поэтому же периодически на читателя вываливаются рассказы вроде того, что на с. 15 ведется про кладбище Рукиной слободы (про то, как тамошнюю церковь в 1609 году разрушили поляки, да как вырос сосновый лес и как пространство видоизменялось вплоть до 1991 года).
Теория всевременности была сформулирована в первой половине ХХ века Львом Карсавиным, которого С. Хоружий назвал «философом времени». «Времени нет
, - пишет Карсавин в одной из последних своих работ, - оно лишь ошибочно ипостазируемое нами отвлеченное понятие временности нашего Я... Временность – такое же качествование нашего Я как его пространственность, и есть само это Я»
.
О всевременности и вневременности есть, говорят, и в дневниках Дмитрия Лихачева.
Так что Евгений Водолазкин, конечно, ничего не придумал сам. Просто он начитанный человек. И привносит в свою книгу то, что, вероятно, больше всего из прочитанного понравилось.
Если действительно так, то очень впечатлило Водолазкина житие Василия Блаженного - во второй части «Лавра» Устин повторяет многие деяния знаменитого юродивого: тут и опрокидывание лотка со свежими калачами, которые оказываются порченными; и забрасывание камнями дома известных праведников (потому что бесы не могут войти в дом и трутся у стен снаружи), и целование углов у домов безбожников (потому что ангелы не могут войти и плачут о безбожниках снаружи), и многое другое. Несмотря на пересказ известных, в общем-то, легенд, «Книга отречения» (так названа вторая часть), повторю, мне очень понравилась: она яркая, в ней наиболее стройно выражена всевременность, изображен мистицизм верующего человека и непреложная вера в чудо средневекового люда (до того, что чудо воспринимается обыденно: «По воде они
/юродивые - Н.Г./, стало быть, только ходят, сказали завеличские. А бегать пока еще не научились»
(с.195).
Воодушевленная, я приступила к чтению третьей части. А не надо было приступать. Амбоджо Флеккиа мне сразу не понравился. Я понимаю, образ провидца должен был, очевидно, добавить перцу к продвигаемой в тексте теории всевременности, но образ получился скучнейший, прозрения - ни к селу, ни к городу, да и все повествование как-то сразу скукожилось и потянулось, как февральские дни. До самого финала больше не было никаких сюрпризов, только скука и раздражение. Главный герой, который, по моему разумению, должен бы за 14 лет юродствования достигнуть неких высот духовного познания и прозрения, становится почему-то кем-то вроде ученика подле непонятного итальянца, увлеченного эсхатологией:
«Арсений спросил:
Если история - свиток в руках Творца, значит ли, что все, что я думаю и делаю, - думаю и делаю не я, а мой Творец?
Нет, не значит, потому что Творец благ, ты же думаешь и делаешь не только благое. Ты создан по образу и подобию Божию, и подобие твое состоит, среди прочего, в свободе.
Но раз люди свободны в своих помыслах и поступках, получается, что история создается ими свободно.
Люди свободны, ответил Амброджо, но история несвободна...»
Ну и так далее, с. 259.
Этакой пафосной пошлятины в третьей части полно.
«Я думаю, сказал Амброджо, что исчерпывается не время, но явление. Явление выражает себя и прекращает свое существование. Поэт гибнет, скажем, в 37 лет, и люди, скорбя о нем, начинают рассуждать о том, что бы он мог еще написать. А он, может быть, уже состоялся и всего себя выразил»
(с. 288).
«Впадение пресной воды в соленую, тихо сказал паломник Фридрих, уподоблю тому, как сладость этого мира в конце концов превращется в соль и горечь»
(с. 319).
«Какая глупая у нас будет смерть, сказал вполголоса Арсению Амброджо.
А какая смерть не глупа, спросил Арсений. Разве не глупо, когда грубое железо входит в плоть, нарушая ее совершенство? Тот, кто не в силах создать даже ногтя на мизинце, разрушает сложнейший механизм, недоступный пониманию человека»
(с. 323).
Повествование пресыщено штампами и пустословием. На с. 231 «потрясающая» догадка Амброджо: «Не может ли открытие нового континента (Америки - Н.Г) быть началом растянувшегося во времени конца света?»
(сколько уже было всего на тему «открыли Америку на свою голову»). Пассаж о российских дорогах: «...за негодностью дорог люди Древней Руси предпочитают водный путь. Они, кстати, еще не знают, что Русь - Древняя, но со временем разберутся. Определенные навыки предвидения позволяют мне это утверждать. Как, впрочем, и то, что положение с дорогами не изменится»
(с.258). «Венеция - прекраснейший город на земле»
(с. 306). А как вам нравится содержательность этих строк:
«Движение каравана было медленным. Оно определялось скоростью волов, животных по природе своей неторопливых. Волы имели задумчивый вид, хотя на самом деле ни о чем не думали. Караван двигался, не оставляя следов, потому что дождя давно не было. За ним оставались лишь клубы пыли, носившиеся в сухом воздухе»
(сс. 277-278).
У меня прямо чешутся редакторские ручки переписать:
«Волы медленно тащили повозки. Дождя давно не было, и на сухой дороге не оставалось следов каравана, лишь клубы пыли носились в воздухе за ним».
Можно еще вспомнить разбросанные по тексту цитаты из классиков - начиная от вложенного в уста деда Арсения «мы в ответе за тех, кого приручили» (с. 33), продолжая мимоходным «остроумным» замечанием «что в вымени тебе моем» (с. 170). Пушкин - любимый писатель Водолазкина: в тексте есть и про «ленивы и нелюбопытны», и про «алгеброй гармонию поверил», и про "бессмысленный, беспощадный". Но это все пустяки по сравнению с тем, что в целом роман «Лавр», столь увенчанный лаврами, представляет из себя глупую поделку, подделку даже. Это собрание прописных истин, известных притч и легенд, замешанное на чужой теории и памятниках древнерусской письменности, написанное, по большому счету, дурно. Поздравляю, теперь у нас есть свой Паоло Коэльо.
P.S. Простите меня все, кому книга Водолазкина понравилась. Как сказал один уважаемый мной писатель, «ваше мнение, конечно, самое правильное, но позвольте мне дорасти до него самостоятельно».
