Нателла Болтянская, белокурый «ангел Апокалипсиса», написала новый сборник стихов и положила их на новую музыку. Какой-нибудь бездарный и современный в доску критик скажет, пожалуй, что она записала новый «альбом». Но я такое не скажу. Это...
Нателла Болтянская, белокурый «ангел Апокалипсиса», написала новый сборник стихов и положила их на новую музыку. Какой-нибудь бездарный и современный в доску критик скажет, пожалуй, что она записала новый «альбом». Но я такое не скажу. Это кощунство. Такие большие поэты «альбомы» не записывают. Болтянская, пастырь и пророк, пишет и поет. У нас пели три поэта (остальные просто барды): Высоцкий, Окуджава, Галич. Их уже нет. Теперь поет только она, наследница Галича, наследница по прямой. Четвертый том, четвертый диск. «Пастушья песня».
Галич был голосом безнадежной, глухой и слепой эпохи, 70-х годов с их привычным терпеливым отчаянием и молниями гнева на фоне завесы горьких и неутомимых слез. Нателла Болтянская встала у нас на дороге, ведущей в никуда, и, как Фрэзи Грант, побежала рядом с нами по волнам между плавниками акул, чтобы не было российской интеллигенции так страшно и одиноко, еще в начале 90-х. Первый сборник-диск назывался «Предупреждение». Нателла Болтянская первая поняла, что долго мы не продержимся. Она первой увидела улыбку Путина, деревянного солдата славной армии Урфина Джюса, которую он изобразил на своем чекистском лице, когда надо было войти в доверие к демократу Собчаку и президенту Ельцину.
Она отмерила срок нашей оттепели: «Пока в ремонте гильотина». И она же предложила выход, которым мы не воспользовались: «Самый верный путь в бессмертье это аутодафе». А потом наступил час «Реставрации», сборника-диска номер два. Когда подступала к горлу чеченская война, когда рассыпались реформы, когда выгнали Гайдара и бал стали править коржаковы и барсуковы, когда впереди замаячил Путин. Реставрация сбылась дословно и буквально по пророчеству Нателлы Болтянской, московской Кассандры:
И можно ли верить прекрасному сну,
Когда в пробуждении скором
Безжалостно рвут на заре тишину
Глухие шаги командора.
И вот третий звонок, третий диск: «Спящие». Загробный диск, когда «Увы, уже проиграно, что ставилось на кон, мы строимся повзводно и поротно». И главное из них – это наш Дракон, «который не дождется Ланселота».
Отцам-иезуитам вполне достойный сын,
Он ценности и цели обозначил.
Над выбритой губою мерещатся усы,
И френч растет из лацканов «Версаче».
Да, лирический Путин Нателлы Болтянской не слабее крошки Цахеса Виктора Шендеровича из «Кукол». Все так медленно и почти не страшно: «Он говорит полезные и нужные слова, закручивая гаечку за гаечкой». Большой сатирик Шендерович и большой поэт Болтянская – вот и все, что мы смогли выставить в чистом поле, «когда пришел дележки час». Окуджава же предвидел, что когда это случится, какая-нибудь «Офелия нас всех помянет». Вот Офелия и нашлась. Зовут ее Нателла Болтянская. И Высоцкий предвидел ее приход: «Без умолку безумная девица кричала: «Ясно вижу Трою, павшей в прах», – но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах».
И даже в третьем сборнике-диске у Болтянской есть хороший совет: «Смерть глаза тебе закроет не на бойне, а в бою». Это выбрал 23-летний Мордехай Анилевич, поднявший восстание в варшавском гетто, хотя юденрат не советовал, как не советуют сегодня г-н Мельников из жалкой падалицы «Яблока», называя несломленных «негативными демократами». Позитивный юденрат вместе с г-ном Мельниковым советовал и советует спокойно дождаться своей очереди в газовую камеру.
И еще. В третьем диске (третьем «свитке Апокалипсиса») Болтянская (это я про ее диск говорю!) изрекла приговор и России, и ее народу. В песне «Родина»:
Она по дому редко хлопотала,
Хоть и металась в вечной суете,
И ложка-то в борще порой стояла,
Но им кормили псов, а не детей.
И выросло помойное отродье
Из мелюзги, отхныкавшей свое.
Она, хрипя и кашляя, отходит,
А мы стоим и смотрим на нее.
Здесь талант Нателлы Болтянской достигает пушкинской силы. Казалось, выше нельзя, но крутой маршрут этой горной дороги ведет ее дальше, к четвертому сборнику-диску, к «Пастушьей песне». В четвертом сборнике чувствуется холодное дыхание вечности. И эти песни хочется слушать стоя и отдавая честь русской поэзии и ее последнему автору, осколку Серебряного века, Нателле Болтянской.
Ангелы Апокалипсиса нынче играют не на арфах и не на трубах, а на гитаре. Четвертая ступень – Страшный суд над поколением, над страной. И становится понятно, что поэт хотел увести нас, как Моисей, но мы не хотели уходить от фараона, да и нет пустыни, по которой мы можем бродить сорок лет, «чтоб умерли все, кто на свет появился рабами». В четвертом диске мы находим короткое и ясное «объяснение» всех громких убийств, случившихся на наших глазах: от Гали Старовойтовой и Сергея Юшенкова до Ани Политковской, Юрия Щекочихина, Натальи Эстемировой (плюс нарушивший «закон Омерты» Литвиненко).
Вечно кто-то пропадает: ни записки, ни звонка,
Ой, Чека моя родная, вездесущая Чека.
Была эта каша замешана
В тридцатых годах роковых,
Концерн «Ледоруб-Интернешнл»
Работает без выходных.
И тандем Ельцин–Путин предстает в своем ужасе и грехе с библейской мощью:
От вселенских беспорядков
Есть спасение – террор,
Вот опять с улыбкой гадкой
Каркнул ворон: «Nevermore».
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
– Тятя, тятя, наши сети
Притащили мертвеца…
– Вы давайте на отца не наседайте, пацаны,
Я с такими мертвецами
Прожил жизнь и хоть бы хны.
На подмогу не зовите,
Это старая беда,
Посидите, потерпите,
Вдруг он сам уйдет куда…
Он не балует вниманьем,
Он не сеет благодать,
Он решит, кого в закланье
Просто так ему отдать.
Будет, как нигде на свете,
Жечься стылая вода.
Собирайте вещи, дети,
И бегите навсегда.
И последняя сводка ангельского Агропрома: «Опять поля моей страны державчиной разъело, а всем известно, что потом растет – после нее» .
Наш Апокалипсис выглядит так: «Покуда тучные года по Древнему Закону, куда ни плюнь, везде они – встающие с колен». И становится понятно: Нателла Болтянская дописывает Библию. Книга пророка Нателлы. И древняя сила допотопной, касающейся атлантов еврейской цивилизации, мешается в ее строках и пронзительной, вечной, бесприютной тоской бездомной от века русской интеллигенции.
Болтянская продолжает историю благородного, мудрого и по-прежнему гонимого еврейского народа вплоть до Ливанской войны:
Будет кровь солоней, чем вода самых теплых морей…
Что их гонит опять, даже если не будет победы?
Только легкий как снег черный пепел из концлагерей –
Горсть из каждой печи – размело поколение деда…
А вы не поняли, почему воюет ЦАХАЛ?
Им опять на войну,
Им опять на войну поутру,
Им нельзя не идти, потому что зовут их к ответу
Те, что выросли старыми, выживши в яме в Яру,
Или Ицик и Мотл, повстанцы из минского гетто…
И древняя сила еврейской цивилизации мешается в ее строках с пронзительной тоской бесприютной от века русской интеллигенции, когда Болтянская оплакивает наших предков, членов семьи Турбиных.
Сколько мыкаться нам по далеким морям,
Сколько встреч берегами чужими!
Золотая Елена уйдет в лагеря,
Не склонив головы перед ними…
Сколько гордых и сильных на том рубеже
Изломает лихой непогодой…
Сколько светлых умов из России уже
Философские ждут пароходы…
И последний куплет отпоют юнкера
Эпитафию бывшей отчизне…
А в театре потом будет хлопать тиран
Нашей пьесе загубленной жизни…
Вы слышите, холопы всех обожаемых чернью тиранов от Сталина до Путина? Мы – последние члены семьи Турбиных, и Нателла Болтянская для нас – заступник и утешитель. И покупайте, толпы, делите презренный металл, упейтесь газом и залейтесь нефтью. Но ни над нами, ни над Нателлой Болтянской у Молоха нет власти.
«Вот, хотела написать про любовь... а вышло про президента», - говорит Нателла. Впрочем, кто сказал, что женщина обязана сочинять одни элегии? Г-сподь, помнится, дал Еву Адаму в помощники, а не в игрушки. Когда у мужчин что-то не получается, приходится делать все самой.
Было когда-то такое слово - поэтесса. Поэт - мужское понятие, с помощью иностранного суффикса адаптированное под слабый пол, вроде актрисы, баронессы, стюардессы. Правда, Марина Цветаева решительно выкинула «поэтессу» из обихода, не оставив за ней никакого смысла, кроме презрительно-ироничного. Еще более страшное ругательство - «бардесса». То ли жена барда, то ли обитательница бардака, но чаще всего - томная дамочка с гитарой, исполняющая душещипательные песни собственного приготовления. Представители сильной половины человечества, попавшие на концерт бардессы, сваливают после первого отделения. Женщины, особенно в летах, сочувственно всхлипывают, утирая носы и потекшие ресницы. Долгое время я была солидарна с мужчинами, пока не познакомилась с Нателлой Болтянской. Вернее, с ее песнями, потому как журналиста Болтянскую знает пол-России. Она постоянно в эфире: с 1991 года - на радио «Эхо Москвы», а с 1997 - на НТВ.
«Вот, хотела написать про любовь... а вышло про президента», - говорит Нателла. Впрочем, кто сказал, что женщина обязана сочинять одни элегии? Г-сподь, помнится, дал Еву Адаму в помощники, а не в игрушки. Когда у мужчин что-то не получается, приходится делать все самой. Они уже успокоились, места за столом поделили и сели обмывать наступление очередных светлых времен, а ты давай выноси сор из избы, наводи порядок. Вот когда все разгребешь, надо всем поплачешь, обо всем вспомнишь, да еще и мужикам объяснишь, что к чему, тогда, наверно, можно будет и за романсы приняться, не боясь, что послезавтра твоя семья вместе с Россией-матушкой вновь окажется на пепелище.
Наверно, Нателла понимает, что сильно выбивается из нынешней бард-тусовки со своим гражданским пафосом, с политизированностью текстов, с масштабностью тем. Пятнадцать лет назад так писали все, сейчас - единицы, но Болтянскую это, похоже, абсолютно не смущает. Форма «подачи материала» у нее тоже непривычная - пронзительная, острая, в пику господствующей в мире политкорректности. Выпадая из мейнстрима, Нателла оказывается в другой струе - в ключе русской классики, которая любую мелочь всегда старалась довести до космических размеров. Тут тебе и пафос, и гражданственность, и чисто российское «великое противостояние» личности и власти.
Началось все, как водится, еще в детстве. У соседей был тот самый магнитофон системы «Яуза». Его приносили, ставили на пол - однажды он перевернулся, и чуть не случился пожар, - и выключали телефон. Взрослые слушали Новеллу Матвееву, Городницкого, Окуджаву и Галича, а ребенок пасся рядышком и, как выяснилось, мотал на ус. Диссидентские посиделки аукнулись в девятом классе: к тому времени Нателла, вдохновленная примером некоего юноши, дерзко распевавшего блатняк, освоила гитару, и даже научилась брать баррэ, от которого поначалу зверски сводит пальцы. На какой-то вечеринке она спела все, что знала из Александра Аркадьевича, попутно открыв одноклассникам глаза на недостатки советской власти. Родителей вызвали в школу. Песочили Нателлу от души и со страстью: дело было в конце семидесятых, когда вольнодумство еще не приветствовалось. Скандал, правда, замяли - папа, поднаторевший в научных дискуссиях, вполне резонно спросил классную руководительницу: «Что ж вы ее не переубедили?»
Через несколько лет к Нателле (тогда еще носившей фамилию Киперман) пришел успех: на базе отдыха в подмосковном доме ученых юная исполнительница очаровала публику песенкой о белогвардейских эмигрантах. Вполне невинной - но какой-то бдительный отдыхающий, услышав ее, пригрозил сообщить куда следует. Его отговаривали всей базой.
Потом, уже в Менделеевском институте, на Нателлу все-таки настучали за песню об оловянном солдатике, который «не спрашивает, для кого ему кричать ура»... К счастью, куратор на курсе попался понимающий, решил не мучить бедную студентку почем зря. Нателла несколько раз безуспешно подавала документы в Литинститут, но здесь человеку, не имеющему ни блата, ни желания интима с престарелыми корифеями, да еще и обремененному столь неудачной фамилией, ничто не светило...
Наконец, грянула перестройка, вместе с гласностью. Нателла познакомилась с режиссером-документалистом Марком Авербухом, снявшим к XIX партконференции фильм «Особая зона». Авербух предложил сочинить что-нибудь «конкретно антикоммунистическое», этакий саундтрек вне кадра. Вместе ездили по городам и весям СССР, показывали фильм, Нателла пела, Авербух общался с народом. Когда собственный антикоммунизм иссякал, брали дуловскую песню на стихи Наума Коржавина «Ах, декабристы, не будите Герцена...»
1989 год, Днепропетровск. Аудитория несколько обалдела от такой смелости. Пожилая дама в третьем ряду, свистящим шепотом: «Что она поет, ее же посадят?!» Впрочем, Нателла нисколько не расстроилась - наоборот, пришла в восторг от собственного гражданского мужества. К тому же выручала негласная договоренность с приглашающей стороной - если мероприятие посещает местное партийное руководство, гастролеры ведут себя прилично, чтобы не подставлять хозяев.
Однажды, выйдя со сцены после особо теплой реакции зала, Нателла увидела, как к ней приближается бледный, насмерть перепуганный директор. «Все пропало, - срывающимся голосом простонал он, - в зале заведующий идеологическим сектором обкома партии». «Что ж вы нас не предупредили?» - растерялся Авербух. «Да он, сволочь, сам в кассе билет купил, без привилегий...»
В журналистику часто идут ранимые, беззащитные - работает компенсаторный принцип, позволяющий в профессии обрести недостающие качества. Первый эфир всеми единодушно воспринимается как запредельный ужас, а потом... потом все становится проще. Главное сделано. Если еще Б-г пошлет немножко везения, если удастся сохранить оголенность нервов и незамыленность глаз, то из бывшего робкого новичка получится хорошо отлаженный локатор, чутко улавливающий малейшие изменения социального фона. Таких людей сегодня почти нет ни в прессе, ни в поэзии. Принципиальность считается пережитком тоталитарного режима: современный человек должен уметь выгодно и быстро обменивать одни убеждения на другие. Спрос на правду упал, а слово «общественный» применимо только к отхожим местам. Может, мы наконец вступили в стадию расцветающего капитализма, и проблемы закончились?
Странные песни поет госпожа Болтянская. Про погромы поет, про гражданскую войну, про аутодафе какое-то! Мы же десять лет угробили, стараясь все это как можно крепче забыть, засунуть как можно дальше, в архив, в небытие! А она весь столетний мусор тащит наружу, прямо на чистенький сверкающий ламинат нашего отремонтированного под «евро» сознания! Слушаешь, и аж мурашки по спине: а ну как она права? И вся наша супер-пупер-цивилизация - так, тонкая пленочка, под которой ненависть, голод, кровь, предательство?
Историческая память - священная болезнь русского интеллигента, вроде эпилепсии у пророков или гемофилии у королей. Помноженная на еврейство, не лечится вообще, ни кнутом, ни пряником. В могущество потребительской философии Нателла Болтянская не верит, утверждая, что «из небольшого кадавра» вырастает только «суперкадавр», и никто больше. Либерально-демократический строй славить не хочет, к ВВП нежных чувств не питает - ну что с ней поделаешь? Неудобный человек.
А разве бывают удобные поэты?
БАБИЙ ЯР
Мама, отчего ты плачешь,
Пришивая мне на платье
Желтую звезду?
Вот такое украшенье
Хорошо б щенку на шею –
Я его сейчас же приведу.
А куда уводят наших,
Может, там совсем не страшно,
Может, там игрушки и еда?
Мне сказал какой-то дядя,
Сквозь очки в бумажку глядя,
Что назавтра нас возьмут туда.
Посмотри, какая прелесть,
Вот оркестр играет фрейлехс,
Отчего так много здесь людей?
Мама, ну скажи мне, мама,
Кто тут вырыл эту яму
И зачем нас ставят перед ней?
Что ты плачешь, ты не видишь –
Их язык похож на идиш,
Ну почему все пьяные с утра?
Может быть, в войну играют,
Раз хлопушками стреляют...
Мама, это вовсе не игра.
Мама, отчего ты плачешь,
Мама, отчего ты пла...
###
Нателла Болтянская родилась 20 мая 1965 г. в Москве. Отец - Савелий Львович Киперман, доктор химических наук, академик РАЕН, мать - Нелли Александровна Валуева, редактор-библиограф. В 1982 году окончила спецшколу, поступила в МХТИ им. Менделеева по специальности «Промышленная экология». С 1984 года - экономист в Минздраве СССР, училась на вечернем факультете экономики Московского полиграфического института. С 1989 по 1991 гг. работала в концертно-гастрольной бригаде с режиссером Марком Авербухом, исполняла собственные песни. В 1991 году в качестве автора-исполнителя была приглашена на «Эхо Москвы», где работает по настоящее время. Ведущая телепрограммы «Ночные музы» на канале НТВ. Участник фестивалей авторской песни в Калифорнии и Нью-Йорке, выступает с авторскими концертами в Чикаго и Бостоне. Награждена Союзом журналистов России памятным знаком «300 лет российской прессы» за заслуги перед отечественной журналистикой.
Болтянская Natella Boltyanskaya
Карьера: Музыкант
Рождение: Россия» Москва, 20.5.1965
Вот, хотела написать про любовь... а вышло про президента, говорит Нателла. Впрочем, кто сказал, что женщина обязана сочинять одни элегии? Г-сподь, помнится, дал Еву Адаму в помощники, а не в игрушки. Когда у мужчин что-то не получается, приходится делать все самой.
Было когда-то такое словечко поэтесса. Поэт мужское понятие, с помощью иностранного суффикса адаптированное под несильный пол, как будто актрисы, баронессы, стюардессы. Правда, Марина Цветаева совершенно выкинула поэтессу из обихода, не оставив за ней никакого смысла, помимо презрительно-ироничного. Еще больше страшное ругательство бардесса. То ли подруга жизни барда, то ли обитательница бардака, но чаще всего томная дамочка с гитарой, исполняющая душещипательные песни собственного приготовления. Представители сильной половины человечества, попавшие на концерт бардессы, сваливают после этого первого отделения. Женщины, в особенности в летах, сочувственно всхлипывают, утирая носы и потекшие ресницы. Долгое время я была солидарна с мужчинами, покуда не познакомилась с Нателлой Болтянской. Вернее, с ее песнями, оттого как журналиста Болтянскую знает пол-России. Она все время в эфире: с 1991 года на радио Эхо Москвы, а с 1997 на НТВ.
Вот, хотела накарябать про влюбленность... а вышло про президента, говорит Нателла. Впрочем, кто сказал, что дама обязана выдумывать одни элегии? Г-сподь, помнится, дал Еву Адаму в помощники, а не в игрушки. Когда у мужчин что-то не получается, приходится действовать все самой. Они уже успокоились, места за столом поделили и сели обмывать атакование очередных светлых времен, а ты давай выноси сор из избы, наводи строй. Вот когда все разгребешь, необходимо всем поплачешь, обо всем вспомнишь, да ещё и мужикам объяснишь, что к чему, тогда, как видно, не возбраняется будет и за романсы начать, не боясь, что послезавтра твоя семейство вкупе с Россией-матушкой сызнова окажется на пепелище.
Наверно, Нателла понимает, что весьма выбивается из нынешней бард-тусовки со своим гражданским пафосом, с политизированностью текстов, с масштабностью тем. Пятнадцать лет обратно так писали все, в текущее время единицы, но Болтянскую это, похоже, стопроцентно не смущает. Форма подачи материала у нее также непривычная пронзительная, острая, в пику господствующей в мире политкорректности. Выпадая из мейнстрима, Нателла оказывается в иной струе в ключе русской классики, которая любую тонкость неизменно старалась довести до космических размеров. Тут тебе и пафос, и гражданственность, и чисто российское великое противостояние личности и власти.
Началось все, как водится, ещё в детстве. У соседей был тот самый-самый магнитофон системы Яуза. Его приносили, ставили на пол как-то раз он перевернулся, и чуток не случился пожар, и выключали телефон. Взрослые слушали Новеллу Матвееву, Городницкого, Окуджаву и Галича, а ребятенок пасся рядышком и, как выяснилось, мотал на ус. Диссидентские посиделки аукнулись в девятом классе: к тому времени Нателла, вдохновленная примером некоего юноши, дерзко распевавшего блатняк, освоила гитару, и более того научилась забирать баррэ, от которого вначале зверски сводит пальцы. На какой-то вечеринке она спела все, что знала из Александра Аркадьевича, попутно открыв одноклассникам глаза на недостатки советской власти. Родителей вызвали в школу. Песочили Нателлу от души и со страстью: занятие было в конце семидесятых, когда вольнодумство ещё не приветствовалось. Скандал, истина, замяли папа, поднаторевший в научных дискуссиях, целиком резонно спросил классную руководительницу: Что ж вы ее не переубедили?
Через немного лет к Нателле (тогда ещё носившей фамилию Киперман) пришел успех: на базе отдыха в подмосковном доме ученых юная исполнительница очаровала публику песенкой о белогвардейских эмигрантах. Вполне невинной но какой-то бдительный отдыхающий, услышав ее, пригрозил сообщить куда следует. Его отговаривали всей базой.
Потом, уже в Менделеевском институте, на Нателлу все-таки настучали за песню об оловянном солдатике, тот, что не спрашивает, для кого ему надрываться ура... К счастью, куратор на курсе попался понимающий, решил не изводить бедную студентку почем бессмысленно. Нателла немного раз безуспешно подавала документы в Литинститут, но тут человеку, не имеющему ни блата, ни желания интима с престарелыми корифеями, да ещё и обремененному настолько неудачной фамилией, ничто не светило...
Наконец, грянула перестройка, совместно с гласностью. Нателла познакомилась с режиссером-документалистом Марком Авербухом, снявшим к XIX партконференции кино Особая зона. Авербух предложил сочинить что-нибудь конкретно антикоммунистическое, экий саундтрек за пределами кадра. Вместе ездили по городам и весям СССР, показывали кино, Нателла пела, Авербух общался с народом. Когда личный антикоммунизм иссякал, хватали дуловскую песню на вирши Наума Коржавина Ах, декабристы, не будите Герцена...
1989 год, Днепропетровск. Аудитория немного обалдела от эдакий смелости. Пожилая леди в третьем ряду, свистящим шепотом: Что она поет, ее же посадят?! Впрочем, Нателла абсолютно не расстроилась напротив, пришла в экстаз от собственного гражданского мужества. К тому же выручала негласная договоренность с приглашающей стороной если действо посещает местное партийное руководство, гастролеры ведут себя прилично, чтобы не подставлять хозяев.
Однажды, выйдя со сцены потом особенно теплой реакции зала, Нателла увидела, как к ней приближается бесцветный, насмерть перепуганный шеф. Все пропало, срывающимся голосом простонал он, в зале заведующий идеологическим сектором обкома партии. Что ж вы нас не предупредили? растерялся Авербух. Да он, сволочь, сам в кассе квиток купил, без привилегий...
В журналистику нередко идут ранимые, беззащитные работает компенсаторный принцип, позволяющий в профессии приобрести недостающие качества. Первый эфир всеми единодушно воспринимается как запредельный страх, а позже... опосля все становится проще. Главное сделано. Если ещё Б-г пошлет чуток везения, если удастся сберечь оголенность нервов и незамыленность зрачок, то из бывшего робкого новичка получится ладно отлаженный локатор, чутко улавливающий малейшие изменения социального фона. Таких людей в эти дни без малого нет ни в прессе, ни в поэзии. Принципиальность считается пережитком тоталитарного режима: теперешний джентльмен должен мочь выгодно и стремительно обменивать одни убеждения на другие. Спрос на правду упал, а словечко общественный применимо только к отхожим местам. Может, мы в конце концов вступили в стадию расцветающего капитализма, и проблемы закончились?
Странные песни поет госпожа Болтянская. Про погромы поет, про гражданскую войну, про аутодафе какое-то! Мы же десять лет угробили, стараясь все это как позволительно крепче позабыть, запихнуть как разрешено дальше, в архив, в небытие! А она весь столетний мусор тащит наружу, прямо на чистенький сияющий ламинат нашего отремонтированного под евро сознания! Слушаешь, и аж мурашки по спине: а ну как она права? И вся наша супер-пупер-цивилизация так, тонкая пленочка, под которой ненависть, голод, кровь, предательство?
Историческая память священная хворь русского интеллигента, как бы эпилепсии у пророков или гемофилии у королей. Помноженная на еврейство, не лечится вообще, ни кнутом, ни пряником. В могущество потребительской философии Нателла Болтянская не верит, утверждая, что из небольшого кадавра вырастает только суперкадавр, и никто больше. Либерально-демократический строй славить не хочет, к ВВП нежных чувств не питает ну что с ней поделаешь? Неудобный мужчина.
А неужто бывают удобные поэты?
БАБИЙ ЯР
Мама, зачем ты плачешь,
Пришивая мне на платье
Желтую звезду?
Вот такое украшенье
Хорошо б щенку на шею
Я его в текущее время же приведу.
А куда уводят наших,
Может, там окончательно не жутко,
Может, там игрушки и пища?
Мне сказал какой-то дядя,
Сквозь очки в бумажку глядя,
Что назавтра нас возьмут туда.
Посмотри, какая прелесть,
Вот оркестр играет фрейлехс,
Отчего так как собак нерезаных тут людей?
Мама, ну скажи мне, мамаша,
Кто тут вырыл эту яму
И для чего нас ставят перед ней?
Что ты плачешь, ты не видишь
Их язык похож на идиш,
Ну отчего все пьяные с утра?
Может быть, в войну играют,
Раз хлопушками стреляют...
Мама, это отнюдь не развлекуха.
Мама, почему ты плачешь,
Мама, почему ты пла...
###Нателла Болтянская родилась 20 мая 1965 г. в Москве. Отец Савелий Львович Киперман, эскулап химических наук, академик РАЕН, матушка Нелли Александровна Валуева, редактор-библиограф. В 1982 году окончила спецшколу, поступила в МХТИ им. Менделеева по специальности Промышленная экология. С 1984 года экономист в Минздраве СССР, училась на вечернем факультете экономики Московского полиграфического института. С 1989 по 1991 гг. работала в концертно-гастрольной бригаде с режиссером Марком Авербухом, исполняла собственные песни. В 1991 году в качестве автора-исполнителя была приглашена на Эхо Москвы, где работает по настоящее время. Ведущая телепрограммы Ночные музы на канале НТВ. Участник фестивалей авторской песни в Калифорнии и Нью-Йорке, выступает с авторскими концертами в Чикаго и Бостоне. Награждена Союзом журналистов России памятным знаком 300 лет российской прессы за заслуги перед отечественной журналистикой.
