«30 ноября 1835 года в США, в деревушке Флорида в штате Миссури, появился на свет ребенок, которого назвали Сэмюэл Ленгхорн Клеменс. Этот год запомнился жителям Земли величественным космическим зрелищем – появлением на небосклоне кометы Галлея, приближающейся к нашей планете раз в 75 лет. Вскоре семья Сэма Клеменса в поисках лучшей жизни переехала в городок Ганнибал в том же Миссури. Глава семьи умер, когда его младшему сыну не исполнилось и двенадцати лет, не оставив ничего, кроме долгов, и Сэму пришлось зарабатывать на хлеб в газете, которую начал издавать его старший брат. Подросток трудился не покладая рук – сначала в качестве наборщика и печатника, а вскоре и как автор забавных и едких заметок…»

Взошедшее солнце заливало своими лучами мирный городок, словно благословляя его. После завтрака тетя Полли собрала всех домочадцев на семейное богослужение. Она начала с молитвы, а затем произнесла небольшую речь, основанную на солидном фундаменте из библейских цитат, скрепленных жиденьким цементом собственных рассуждений; в заключение с этой вершины, как с горы Синай, она огласила суровые заповеди Моисеевы.

После этого Том, как говорится, препоясав чресла, подобно библейским воителям, приступил к заучиванию стихов из Священного Писания. Сид еще несколько дней назад выучил весь урок. Тому пришлось приложить все силы, чтобы затвердить наизусть пять стихов из Нагорной проповеди – он так и не нашел ничего короче.

Но и через полчаса у Тома было довольно смутное представление о словах Спасителя, потому что голова его была занята чем угодно, кроме урока, а руки беспрестанно двигались, отвлекаясь на всевозможные посторонние дела.

Мэри взяла у него книгу, чтобы проверить урок, и Том, спотыкаясь, начал, словно пробираясь сквозь заросли в густом тумане:

– Блаженны… э-э…

– Нищие…

– Духом…

– Ага, духом… Блаженны нищие духом, ибо их… ибо они…

– Ибо они…

– Ибо они… Блаженны нищие духом, ибо они войдут в Царствие Небесное. Блаженны плачущие, ибо они… ибо они…

– Ах, Том, дурашка ты этакий, вовсе я тебя не мучаю. Просто тебе нужно все как следует выучить. Ничего страшного, зато, когда выучишь, я тебе подарю одну замечательную вещь. Ну, будь умницей!

– Ладно! А что это за штука, Мэри?

– Не важно. Раз я сказала, что она замечательная, значит, замечательная.

– Ну да, ты врать не станешь. Ладно, пойду приналягу.

Том навалился, и любопытство вкупе с ожиданием предстоящей награды сотворили чудо – он добился неслыханных успехов. За это Мэри подарила ему новенький перочинный ножик с двумя лезвиями. Цена ему была не меньше двенадцати с половиной центов, и охвативший Тома восторг потряс его до глубины души. Правда, оба лезвия оказались совершенно тупыми и не резали, зато это было настоящее изделие фирмы Барлоу, а не какая-нибудь подделка, в чем и заключалось главное достоинство подарка. Откуда мальчикам западных штатов было знать, что это грозное оружие можно подделать и что подделка наверняка хуже оригинала, остается тайной, покрытой мраком. Несмотря ни на что, Том ухитрился изрезать этим ножиком буфет и уже приступал к комоду, когда его позвали одеваться в воскресную школу.

Мэри поставила перед ним жестяной таз, полный теплой воды, и вручила кусок мыла. Том, прихватив таз, вышел за дверь и водрузил его на скамейку. Затем он обмакнул мыло в воду и положил его на место; закатал рукава, осторожно вылил воду на землю, вернулся в кухню и начал яростно тереть лицо полотенцем.

Мэри тут же отняла у него полотенце со словами:

– Как тебе не стыдно, Том! Ступай, умойся как следует. Вода тебе не повредит.

Том смутился. В таз снова налили воды; на этот раз он постоял над ним немного, собирая все свое мужество, потом набрал в грудь воздуха и начал умываться. Когда он снова вошел в кухню, зажмурив глаза и ощупью отыскивая за дверью полотенце, по его щекам текла мыльная пена – честное свидетельство праведных трудов. Но едва он отнял от лица полотенце, оказалось, что результат далек от совершенства: его щеки и подбородок белели, как маска, а ниже и выше лежала нетронутая темная целина, захватывая шею и спереди и сзади.

Тут уж Мэри взялась за него сама, и, выйдя из ее рук, он уже ничем не отличался от своих бледнолицых собратьев; мокрые волосы были аккуратно приглажены, их короткие завитки лежали ровно и красиво. Вообще-то, Том всячески старался распрямить свои кудри, прилагая для этого немало стараний; ему казалось, что с кудрями он похож на девчонку, и это его сильно огорчало. Потом Мэри извлекла из шкафа костюм, который Том надевал только по воскресеньям и который назывался «другой костюм», на основании чего нетрудно составить мнение о богатстве его гардероба. После того как он оделся, Мэри навела окончательный порядок: застегнула курточку до самого подбородка, отвернула широкий воротник и расправила его на плечах, стряхнула мелкие соринки щеткой и надела на Тома соломенную шляпу. Теперь он выглядел нарядно и чувствовал себя словно каторжник в кандалах: новый костюм и чистота стесняли его, а он этого не терпел. Последняя надежда, что Мэри забудет про башмаки, рухнула: смазав, как полагается, салом, она принесла их и поставила перед Томом. Это переполнило чашу его терпения, и он заворчал, что вечно его заставляют делать то, чего ему совершенно не хочется. Но Мэри ласково сказала:

– Пожалуйста, Том, будь хотя бы в воскресенье умницей!

И Том, продолжая ворчать и жаловаться, натянул башмаки. Мэри оделась в одну минуту, и дети втроем отправились в воскресную школу, которую Том ненавидел всем сердцем, а Сиду и Мэри, наоборот, нравилось туда ходить.

Занятия в воскресной школе проводились с девяти до половины одиннадцатого, затем начиналось богослужение. Двое из детей оставались на него добровольно, третий тоже, но по иным, куда более земным причинам.

Жесткие скамьи с высокими спинками в приходской церкви могли вместить человек триста; церковь была небольшая, без всяких украшений, с колокольней на крыше, похожей на узкий деревянный шкафчик. В дверях Том слегка приотстал, чтобы потолковать с приятелем, тоже принаряженным по-воскресному:

– Слышь, Билли, есть у тебя желтый билетик?

– Что просишь за него?

– А ты что даешь?

– Кусок лакрицы и рыболовный крючок.

– Покажь.

Том все это предъявил. Приятель остался доволен, и они обменялись сокровищами. Сразу же после этого Том обменял два белых шарика на три красных билетика и еще кое-какую мелочь – на два синих.

Еще с четверть часа он подстерегал приходивших мальчиков, приобретая у них билетики разных цветов. Затем вместе с гурьбой чистеньких и шумливых мальчишек и девочек он вошел в церковь, уселся на свое место и первым делом затеял ссору с тем, кто сидел поближе. Сейчас же вмешался важный пожилой учитель, но, едва он отвернулся, Том ухитрился дернуть за вихры мальчишку, сидевшего перед ним, и тотчас как ни в чем не бывало уткнулся в книгу, потом кольнул булавкой другого мальчика, чтобы послушать, как тот заорет, – и получил еще один нагоняй от учителя. Класс, в который ходил Том, был как на подбор: все непоседливые, говорливые и непослушные. Выходя отвечать, ни один не знал урока как следует, все нуждались в подсказках, однако с грехом пополам все-таки каждый добирался до конца и получал награду – синий билетик с текстом из Священного Писания. Такой билетик вручался за два выученных стиха из Библии. Десять синих билетиков можно было обменять на один красный; десять красных – на один желтый; а за десять желтых директор школы вручал ученику Библию в дешевом переплете, стоившую в то время добрых сорок центов. У многих ли из читателей найдется достаточно усердия и прилежания, чтобы заучить наизусть две тысячи стихов, даже за Библию в кожаном переплете с гравюрами Гюстава Доре? Но Мэри таким образом уже заработала две Библии – на это ушло два года терпения и труда, а один мальчик из немецких переселенцев – даже четыре или пять. Однажды этот гений прочел наизусть три тысячи стихов подряд, ни разу не запнувшись; но такое напряжение умственных сил оказалось ему не по плечу, и с тех пор он сделался полным идиотом. Это было страшным несчастьем для школы, потому что в торжественных случаях директор всегда вызывал этого ученика и заставлял его «из кожи вон лезть», как выразился Том. Только старшие ученики умудрялись накопить билетики, долго протомившись за зубрежкой, и удостаивались чести получить в подарок Библию. Потому-то вручение этой награды было событием редким и знаменательным; счастливчик в этот день играл такую выдающуюся роль, что сердца менее упорных и удачливых немедленно загорались честолюбием, которого порой хватало на две-три недели.

Скажем прямо: Том не был одержим духовной жаждой до такой степени, чтобы стремиться к заветной награде, но нет никаких сомнений в том, что всем своим существом он жаждал неувядаемой славы и блеска, который ей сопутствовал.

По обыкновению директор школы встал перед кафедрой, держа в руках молитвенник, и потребовал тишины. Когда директор воскресной школы произносит свою обычную короткую речь, молитвенник со страницей, заложенной пальцем, ему так же необходим, как ноты певице, которая стоит на сцене, готовясь петь соло, – хотя зачем это нужно, никому не известно: ни тот, ни другая никогда не заглядывают ни в молитвенник, ни в ноты. Директор был довольно невзрачным господином лет тридцати пяти, с рыжеватой козлиной бородкой и коротко подстриженными волосами. Верхний край жесткого стоячего воротничка подпирал его уши, а острые углы торчали вперед, достигая уголков рта. Этот воротник, словно лошадиный хомут, позволял ему глядеть только прямо перед собой, и, если требовалось посмотреть вбок, ему приходилось поворачиваться всем корпусом. Подбородок учителя упирался в галстук шириной в десятидолларовую банкноту, с бахромой на концах; носы его ботинок, согласно моде, были сильно загнуты вверх наподобие лыж. Такого результата молодые люди того времени добивались непосильным трудом и адским терпением, часами просиживая у стенки, уперев в нее носы обуви. С виду мистер Уолтерс был сама серьезность, честность и искренность; он до того благоговел перед всем, что свято, и настолько разделял духовное и светское, что, сам того не замечая, в воскресной школе говорил совершенно не таким голосом, как в будние дни.

Свою речь он начал следующими словами:

– А теперь, дети мои, я прошу вас сесть ровно и минуту-другую слушать меня со всем вниманием. Именно так, как должны слушать хорошие и прилежные дети… Вот я вижу, что одна девочка смотрит в окно; она, должно быть, решила, что я где-нибудь восседаю там, на дереве, и беседую с птичками… Я хочу сказать вам, что мне необыкновенно приятно видеть столько опрятных и радостных детей, которые собрались здесь для того, чтобы научиться добру…

Правда, последняя треть речи директора была несколько омрачена возобновившимися потасовками и иными развлечениями, а также шепотом и возней, которые постепенно распространялись по рядам и докатились даже до таких одиноких и неколебимых праведников, как Сид и Мэри. Но едва прозвучало последнее слово мистера Уолтерса, как всякий шум прекратился и завершение его речи было встречено благоговейным молчанием.

Шепот и пересуды в церкви были вызваны событием из ряда вон выходящим – появлением гостей: адвоката Тэтчера в сопровождении дряхлого старичка, представительного седеющего джентльмена и величественной дамы, – должно быть, его жены, которая вела за руку девочку. Тому Сойеру не сиделось на месте. Он был не в духе, а вдобавок его мучили угрызения совести, и он избегал встречаться взглядом с Эмми Лоуренс, глаза которой пылали любовью. Но едва он заметил маленькую незнакомку, как вся его душа переполнилась блаженством. Мгновение – и он уже усердствовал вовсю: пинал мальчишек, дергал их за волосы, корчил рожи – словом, делал все мыслимое и немыслимое, чтобы окончательно очаровать девочку и заслужить ее благосклонность. В его восторге имелась только одна червоточина – воспоминание о том, как под окном этого ангела его облили помоями, но и это недоразумение вскоре потонуло в волнах счастья, затопивших его душу. Гостей усадили на места для почетных гостей и, как только речь мистера Уолтерса подошла к концу, представили всей школе.

Джентльмен средних лет оказался очень важной персоной – не кем иным, как окружным судьей, самой влиятельной и грозной особой, которую когда-либо приходилось видеть детям. Поэтому им не терпелось узнать, из какого материала он скроен, а возможно, и послушать, как он рычит, но вместе с тем было и немного жутковато. Судья прибыл из Константинополя, городка за двенадцать миль отсюда, значит, немало путешествовал и видел свет. Вот этими самыми глазами седеющий джентльмен видел здание окружного суда, о котором поговаривали, будто его крыша покрыта железом. Торжественное молчание и ряды широко открытых глаз говорили о почтении, которое вызывали подобные мысли. Ведь это был сам знаменитый судья Тэтчер, брат здешнего адвоката! Джеф Тэтчер тут же вышел вперед и на зависть всей школе продемонстрировал, что он на дружеской ноге с великим человеком. О, если б он мог слышать шепот, поднявшийся в рядах, то он усладил бы его душу, как небесная музыка:

– Гляди-ка, Джим! Идет прямо туда! Смотри, протянул ему руку – здоровается! Вот ловко-то! Скажи, небось хотел бы оказаться на месте Джефа?

Мистер Уолтерс проявил неслыханную распорядительность и расторопность, отдавая приказания, делая замечания и рассыпая выговоры направо и налево. Старался и библиотекарь, мелькая взад и вперед с охапками книг и производя тот бесполезный шум, который любит поднимать разное мелкое начальство. Молоденькие наставницы старались, в свою очередь, ласково склоняясь над разгильдяями, которых еще недавно драли за уши, слегка грозили пальчиком маленьким шалунам и гладили по головке прилежных. Усердствовали и молодые учителя, строго выговаривая, проявляя власть, то есть всячески поддерживали дисциплину и порядок. Почти всем учителям тут же понадобилось что-то в книжном шкафу рядом с кафедрой, и они наведывались туда и дважды, и трижды, и всякий раз как бы с неохотой. Девочки тоже старались в меру сил, а уж мальчишки проявляли такое рвение, что жеваная бумага и затрещины сыпались частым градом. И над всем этим возвышался великий человек, благосклонно и снисходительно улыбаясь, кивая всей школе и греясь в лучах собственной славы, – он тоже старался.

И только одного не хватало мистеру Уолтерсу для полного счастья – возможности на глазах у гостей вручить наградную Библию и похвастать каким-нибудь чудом учености. У некоторых школьников имелись желтые билетики, но ни у кого в достаточном количестве – директор уже опросил всех лучших учеников. Он бы отдал все на свете за то, чтобы к немецкому мальчику вернулся разум. Но в ту самую минуту, когда мистер Уолтерс уже был готов впасть в отчаяние, вперед выступил Том Сойер с девятью желтыми, девятью красными и десятью синими билетиками и потребовал заслуженную Библию.

Это было как гром среди ясного дня. Чего-чего, а этого мистер Уолтерс никак не ожидал, по крайней мере, в течение ближайших десяти лет. Но делать нечего: налицо были подписанные счета и по ним предстояло платить. Тома пригласили на возвышение, где восседали судья и прочие небожители, и неслыханная новость была оглашена с кафедры.

Впечатление было потрясающим. Новый герой тотчас вознесся до уровня судьи Тэтчера, и вся школа получила возможность созерцать сразу два чуда вместо одного. Мальчишек жестоко терзала зависть, а больше других страдали те, кто слишком поздно поняли, что сами же и способствовали возвышению презренного выскочки, променяв свои билетики на сокровища, нажитые им путем перепродажи права на побелку забора. Им ничего не оставалось, кроме как презирать себя за то, что они поддались на уловки хитрого проныры и попались на его крючок.

Наконец награда была вручена Тому с самой прочувствованной речью, какую только сумел выжать из себя директор в таких обстоятельствах. Правда, этой речи малость недоставало подлинного вдохновения – бедняга чуял, что тут кроется какая-то мрачная тайна: быть того не могло, чтобы этот вертлявый и рассеянный мальчишка собрал в житницу свою две тысячи библейских снопов, когда всем известно, что ему не осилить и дюжины. Раскрасневшаяся Эмми Лоуренс сияла от гордости и счастья и всячески старалась, чтобы Том это заметил. Но он и глазом не повел в ее сторону, и Эмми задумалась, потом слегка огорчилась, потом у нее возникло смутное подозрение – и вскоре оно окрепло. Она стала наблюдать; один беглый взгляд сказал ей многое – и тут ее ждал удар в самое сердце. От ревности и гнева она едва не расплакалась и тут же возненавидела всех на свете, а больше всех Тома – по крайней мере, так ей казалось.

Тома представили судье, но он не мог произнести ни слова. Язык у него прилип к гортани, сердце учащенно билось, он едва дышал, подавленный не только грозным величием этого государственного мужа, но и тем, что это был ее отец. В эту минуту он с радостью пал бы перед судьей на колени – если бы в школе было темно. Судья погладил Тома по кудрям, назвал его славным мальчуганом и поинтересовался, как его зовут. Том открыл рот, дважды запнулся и пролепетал:

– Должно быть не Том, ведь имя твое немного подлиннее?

– Томас…

– Ну вот и славно. Я так и думал. Но у тебя, само собой, есть и фамилия, и ты не станешь ее скрывать от меня?

– Назови джентльмену свою фамилию, Томас, – вмешался учитель, – и не забывай в конце фразы добавлять «сэр»! Веди себя как полагается воспитанному человеку.

– Томас Сойер… сэр.

– Вот и молодец! Маленький трудолюбивый человечек. Две тысячи стихов – это очень много, невероятно много. Но никогда не жалей потраченных усилий: дороже всего на свете знание. Это оно делает нас хорошими, а порой и великими людьми; ты и сам когда-нибудь станешь большим человеком, Томас. И тогда ты оглянешься на пройденный путь и скажешь: «Всем этим я обязан тому, что в детстве имел счастье учиться в воскресной школе. А также моим дорогим учителям, указавшим мне дорогу к свету, и моему доброму директору, который поощрял меня на этом пути, подарил мне роскошную и изящную Библию, которая была моей спутницей на протяжении всей жизни, и дал мне правильное воспитание!» Вот что ты скажешь, Томас, и эти две тысячи стихов станут тебе дороже любых денег – да, да, не сомневайся. А теперь не поведаешь ли ты мне и вот этой леди кое-что из того, что выучил? Ведь мы гордимся мальчиками, которые так замечательно учатся. У меня нет ни малейших сомнений, что тебе известны имена всех двенадцати апостолов. Может быть, ты скажешь нам, как звали тех двоих, что были призваны первыми?

Все это время Том теребил пуговицу, исподлобья поглядывая на судью. Но теперь он побагровел и спрятал глаза. Мистер Уолтерс похолодел. Страшная мысль посетила его – а ну как мальчишка не сможет ответить даже на такой простой вопрос? И с чего бы это судье вздумалось его допрашивать?

Чувствуя, что необходимо что-то сказать, директор проговорил:

– Отвечай джентльмену, Томас. Не нужно бояться!

Том, однако, молчал.

– Уж мне-то он скажет, – вмешалась дама. – Ну же, Томас! Первых двух апостолов звали…

– Давид и Голиаф!..

Опустим же занавес милосердия над финалом этой сцены.

Произведение знаменитого американского публициста и писателя Марка Твена о приключениях двух мальчишек до сих пор остаётся самым любимым и читаемым во всём мире. И не только любимым произведением для мальчишек, но и для взрослых, которые вспоминают своё озорное детство. Это история молодой Америки, романтизм которой трогает мальчишек всего мира до сих пор.

История написания «Приключений Тома Сойера»

Первое произведение из серии приключений американских мальчишек было опубликовано в 1876 году, автору в то время было чуть более 30 лет. Очевидно, это и сыграло свою роль в яркости образов книги. Америка конца XIX века ещё не избавилась от рабовладения, половина континента являлось «индейской территорией», а мальчишки оставались мальчишками. По многим свидетельствам, Марк Твен описал в Томе себя, себя не только реального, но и все свои мечты о приключениях. Чувства и эмоции описаны реальные, которые волновали мальчишку того времени, и которые продолжают волновать мальчишек и сегодня.

Главные действующие лица - два друга, Том, которого воспитывает родная одинокая тётка, и Гек, городской беспризорник. Неразлучные в своих фантазиях и приключениях оба мальчишки являются типичными образами, но главные героем остаётся Том Сойер. У него есть младший брат, более рациональный и послушный, есть школьные товарищи, мальчишеская влюблённость - Бэкки. И как у всякого мальчишки, главные события в жизни связаны с жаждой приключений и первой любовью. Неистребимая жажда постоянно вовлекает Тома с Геком в опасные приключения, часть из которых, конечно, выдумана автором, часть - является реальными событиями. В такие, как побег из дома или поход ночью на кладбище, легко верится. И эти приключения, перемежающиеся описанием обычных мальчишеских будней, обычными шалостями, радостями и досадами, обретают реальность благодаря гению автора. Впечатляет описание жизни американцев в то время. То, что утрачено в современном мире, демократизм и дух свободы.

Хроника молодой Америки (сюжет и главная идея)

Городок на берегу Миссисипи, в котором жители смешались в единое общество, невзирая на имущественные, расовые и даже возрастные различия. Негр Джим, в рабстве тёти Полли, метис Индеец Джо, судья Тэчер и его дочь Бэкки, беспризорник Гек и шалопай Том, доктор Робенсон и гробовщик Поттер. Жизнь Тома описывается с таким юмором и с такой естественностью, что читатель забывает, в какой стране это происходит, как будто вспоминает произошедшее с самим собой.

Мальчишка Том Сойер вместе с младшим братом, который явно положительнее его, воспитывается старой тёткой после смерти матери. Он учиться в школе, играет на улице, дерётся, дружит и влюбляется в прекрасную сверстницу Бэкки. Однажды встретив своего старого приятеля Гекельберри Фина на улицы, с которым они провели глубокую полемику о способах сведения бородавок. Гек рассказал свежий метод сведения при помощи дохлой кошки, но необходимо посетить кладбище ночью. С этого и начались все значимые приключения этих двух сорванцов. Происходящие до этого конфликты с тётей, предпринимательские идеи с получением бонусной библии в воскресной школе, побелка забора в виде наказание за непослушание, которое Том с успехов трансформировал в личный успех, отходят на второй план. Всё, кроме любви к Бэкки.

Став свидетелем драки и убийства, двое мальчиков долго сомневаются в необходимости вынести всё увиденное на суд взрослых. Только искренняя жалость к старому пьянице Поттеру и чувство вселенской справедливости заставляют Тома выступить на суде. Тем самым он спас жизнь обвиняемому и поставил свою жизнь в смертельную опасность. Месть Индейца Джо вполне реальная угроза для мальчишки даже под защитой закона. Тем временем роман Тома и Бэкки дал трещину, и это надолго отвлекло его от всего остального. Он страдал. Окончательно было решено сбежать из дома от несчастной любви и стать пиратом. Хорошо, что есть такой приятель, как Гек, который согласен поддержать любую авантюру. К ним присоединился и школьный товарищ - Джо.

Приключение это закончилось так, как и должны были. Сердце Тома и рациональность Гека заставили вернуться в городок с острова на реке, после того, когда они поняли, что их ищут всем городом. Мальчишки вернулись как раз на собственные похороны. Радость взрослых была так велика, что мальчишкам даже не устроили взбучку. Несколько дней приключений скрасили жизнь мальчишек воспоминаниями самого автора. После этого Том болел, а Бэкки уезжала надолго и далеко.

Перед началом учебного года судья Тэчер устроил роскошную вечеринку для ребятишек в честь дня рождения вернувшейся дочери. Путешествие на теплоходе по реке, пикник и посещение пещер, об этом могли бы мечтать и современные дети. Здесь начинается новое приключение Тома. Помирившись с Бэкки, они вдвоём убегают от компании во время пикника и прячутся в пещере. Они заблудились в переходах и гротах, факел, освещавший им путь, сгорел, а провизии с собой не было. Том вёл себя мужественно, в этом сказалось вся его предприимчивость и ответственность подрастающего мужчины. Совершенно случайно они наткнулись на Индейца Джо, прячущего награбленные деньги. После скитаний по пещере Том находит выход. Дети вернулись домой к радости родителей.

Тайна, увиденная в пещере, не даёт покоя, Том рассказывает всё Геку, и они решают проверить клад Индейца. Мальчуганы отправляются в пещеру. После того, как Том и Бэкки благополучно выбрались из лабиринта, городским Советом было принято решение закрыть вход в пещеру. Это стало роковым для метиса, он умер в пещере от голода и жажды. Том и Гек вынесли целое богатство. Поскольку клад не принадлежал никому конкретно, владельцами его стали два мальчишки. Гек получил покровительство вдовы Дуглас, попав под её опеку. Том так же теперь богат. Но Гек смог вынести «светскую» жизнь не более трёх недель, а Том, встретивший его на берегу у хижины-бочки откровенно заявил, что никакое богатство не сможет удержать его от карьеры «благородного разбойника». Романтизм двух друзей ещё не был задавлен «золотым тельцом» и условностями общества.

Главные герои и их характеры

Все главные герои повести, это мысли и чувства автора, его воспоминания о детстве, его ощущение той самой американской мечты и общечеловеческих ценностей. Когда Гек посетовал, что не может жить в праздности, Том ему неуверенно ответил: «Да ведь все так живут, Гек». В этих мальчишках Марк Твен выписывает своё отношение к человеческим ценностям, к ценности свободы и понимания между людьми. Гек, который больше видел плохого, делится с Томом: «Просто делается стыдно за всех людей», когда говорит о неискренности отношений в высшем обществе. На романтическом фоне повести о детстве, написанной с добрым юмором, писателем чётко вырисовываются все лучшие качества маленького человека, и надежда, что эти качества сохранятся на всю жизнь.

Мальчишка, воспитывающийся без матери и отца. Что случилось с его родителями, автор не открывает. По повести создаётся впечатление, что все свои лучшие качества Том получил на улице и в школе. Попытки тёти Поли привить ему элементарные стереотипы поведения не могут увенчаться успехом. Том - идеальный мальчишка и сорванец в глазах мальчишек всего мира. С одной стороны это гипербола, но с другой стороны, имея реальный прототипов, Том действительно несёт в себе всё лучшее, что может нести в себе подрастающий мужчина. Он смел, с обострённым чувством справедливости. Во многих эпизодах именно эти качества он проявляет при сложных жизненных ситуациях. Ещё одна черта, которая не может ни затронуть чувства американца. Это сметка и предприимчивость. Остаётся лишь вспомнить историю с побелкой забора, которая является ещё и далеко идущим проектом. Обременённый различными мальчишескими предрассудками, Том выглядит совершенно обычным мальчиком, что и подкупает читателя. Каждый видит в нём маленькое отражение себя.

Беспризорник при живом отце. Пьяница появляется в повести только в разговорах, но это уже как-то характеризует условия жизни этого мальчугана. Неизменный друг Тома и верный товарищ по всем приключениям. И если Том романтик и лидер в этой компании, то Гек - трезвый ум и жизненный опыт, который также необходим в этом тандеме. У внимательного читателя складывается мнение, что Гек прописан автором, как вторая сторона медали подрастающего человека, гражданина Америки. Личность разделена на два типа - Том и Гек, которые неразрывны. В последующих повестях характер Гек раскроется более полно, и часто, в душе читателя эти два образа смешиваются и всегда получают симпатию.

Бэкки, тётя Полли, негр Джим и метис Индеец Джо

Это все люди, на общении с которыми проявляется всё самое лучшее в характере главного героя. Нежная любовь в девочке сверстнице и настоящая забота о ней в минуты опасности. Уважительное, хотя иногда ироничное, отношение к тётушке, которая тратит все свои силы, чтоб вырастить Тома настоящим добропорядочным гражданином. Негр-раб, который является показателем тогдашней Америки и отношения к рабовладению всей прогрессивной общественности, ведь Том дружит и с ним, оправданно считая его равным. Отношение к Индейцу Джо у автора, а значит и Тома, далеко не однозначное. Романтика индейского мира в то время ещё не была так идеализирована. Но внутренняя жалость к погибшему от голода в пещере метису характеризует не только мальчишку. Реалии Дикого Запада просматриваются в этом образе, хитрый и жестокий метис мстит своей жизнью всем белым. Он пытается выжить в этом мире, и общество разрешает ему это. Того глубокого осуждения, которое казалось бы должно было быть для вора и убийцы, мы не видим.

Продолжение эпопеи приключений

В дальнейшем Марк Твен написал ещё несколько повестей о Томе и друге его Геке. Автор взрослел вместе со своими героями, менялась и Америка. И уже в последующих повестях не было той романтичной бесшабашности, но появлялось всё больше горькой правды жизни. Но даже в этих реалиях и Том, и Гек, и Бэкки сохраняли в себе свои лучшие качества, полученные ими в детстве на берегах Миссисипи в маленьком городке с далёким именем русской столицы - Санкт-Петербург. С этими героями не хочется расставаться, и они так и остаются идеалами в сердцах мальчишек той эпохи.

– А я разве это отрицаю? Я ведь что говорю – если бы что-нибудь могло случиться дважды и притом совершенно одинаково, то это и в самом деле был бы хороший урок. Таких вещей очень много, и они учат человека уму-разуму, – это и дядя Абнер всегда говорил. Да ведь есть еще сорок миллионов других случаев таких, которые два раза в жизни не повторяются, – и пользы от них ровно столько, сколько от оспы. Положим, ты заболел оспой. Какой тебе прок, если ты понял, что надо было сделать прививку? А теперь и от прививки никакого проку не будет, потому что оспой два раза не болеют. Правда, дядя Абнер говорил, что человек, который хоть раз схватил быка за рога, знает раз в шестьдесят или семьдесят больше, чем тот, который этого не делал; и еще он говорил, что человек, который тащит кота домой за хвост, приобретает такие знания, которые ему всегда пригодятся и никогда не будут лишними. Но я должен тебе сказать, Джим, что дядя Абнер всегда терпеть не мог тех людей, которые пытались извлечь урок из чего попало, хотя бы…

Но Джим уже спал. У Тома был довольно смущенный вид. Знаете, человеку всегда не по себе, если он говорил очень красиво и думал, что другой им восхищается, а тот взял да уснул. Конечно, ему бы не следовало так засыпать, ведь это нехорошо, да только чем красивее человек говорит, тем скорее вы уснете; и если подумать, так тут никто и не виноват – оба хороши.

Джим захрапел; сперва он тихонько посапывал, потом захрюкал, потом захрапел еще громче и издал с полдюжины таких звуков, какие можно услышать, когда последние остатки воды просачиваются сквозь дырку в ванне; потом раздалось еще несколько подобных же звуков, только посильнее, а после он как запыхтит да зафыркает, словно корова, которая вот-вот задохнется, – а когда человек дошел до этой точки, он уже своего предела достиг, и теперь он может разбудить всякого, хотя бы тот находился в другом квартале да в придачу проглотил целую чашку опия. А сам он хоть бы что – не просыпается и баста, хотя весь этот жуткий шум раздается всего в каких-нибудь трех дюймах от его же собственного уха. И это самая удивительная вещь на свете, скажу я вам. Но стоит чиркнуть спичкой, чтобы зажечь свечу, – и от этого еле слышного шороха он тут же проснется. Хотел бы я знать, в чем тут дело, да только в этом никак разобраться невозможно. Взять хотя бы Джима: всю пустыню перепугал, всех зверей собрал – они издалека сбежались посмотреть, в чем там дело, и сам он был к шуму всех ближе, – и вот, оказывается, он единственное существо, которому до этого шума дела нет. Мы орали и гикали на него – и все без толку. Однако чуть только раздался какой-то тихий, слабый звук, да только непривычный, он сразу же проснулся. Да, сэр, я все это обдумал, и Том тоже, и все равно никак не разобраться, почему человек не слышит своего собственного храпа.

Джим сказал, что он и не спал вовсе; он только глаза закрыл, чтоб лучше слышать.

Том сказал, что никто его ни в чем не обвиняет.

Тут у Джима сделался такой вид, словно он готов от своих слов отказаться. По-моему, он решил поговорить о чем-нибудь другом, потому что принялся ругать погонщика верблюдов. Люди всегда так поступают, если их поймали на чем-нибудь, всегда стараются сорвать свою злость на других. Он поносил погонщика как только мог, и мне пришлось с ним соглашаться, а потом начал изо всех сил расхваливать дервиша, и мне и тут пришлось с ним соглашаться.

Но Том сказал:

– Я что-то не совсем в этом уверен. Вот вы говорите, что этот дервиш был страшно щедрый, добрый и не эгоист, да только я ничего такого в нем не нахожу. Он ведь не искал другого бедного дервиша, верно? Если уж он не эгоист, то пошел бы туда сам, набрал бы себе полный карман драгоценностей и успокоился. Нет, сэр, ему подавай человека с сотней верблюдов. Он как можно больше сокровищ забрать хотел.

– Да как же, масса Том, ведь он хотел честно поделить их поровну, он же только пятьдесят верблюдов просил.

– Потому что он знал, что потом всех получит.

– Но ведь он же сказал тому человеку, что он ослепнет, масса Том.

– Сказал, конечно, потому что знал, какой у него характер. Ему как раз такого человека и надо было – такого, который никогда не доверяет чужим словам и не верит в чужую честность, потому что у него у самого ее нету. По-моему, есть очень много таких людей, как этот дервиш. Они жульничают направо и налево, но так, что другому человеку всегда кажется, будто он сам себя обжулил. Они все время придерживаются буквы закона, и потому до них никак не доберешься. Они тебе глаза мазать не будут – о, нет, это был бы грех! – но они знают, как заговорить тебе зубы, чтобы ты сам себя этой мазью намазал, чтобы вышло, будто ты сам себя ослепил. По-моему, дервиш и погонщик верблюдов достойная парочка: один – хитрый, подлый и пронырливый, другой – тупой, грубый и неотесанный. Но все равно оба мерзавцы.

– Масса Том, а как вы думаете, есть сейчас на свете такая мазь или нет?

– Дядя Абнер говорит, что есть. Он говорит, что такая мазь есть в Нью-Йорке и что ею мажут глаза деревенским простакам и показывают им все железные дороги на свете; они попадаются на эту удочку и достают эти дороги, а потом, когда им намажут мазью второй глаз, то тот человек говорит им "до свиданья" и уходит восвояси с ихними железными дорогами. Смотрите вон на тот холм с сокровищами. Вниз!

Мы спустились на землю, но холм оказался вовсе не таким интересным, как я думал, потому что мы никак не могли найти то место, где они вошли внутрь за сокровищами. Все же было очень приятно даже просто поглядеть на тот холм, в котором такое чудо случилось. Джим сказал, что он бы и за три доллара от такого зрелища не отказался; и я то же самое подумал.

Мы с Джимом очень удивлялись, как это Том может приехать в большую чужую страну и сразу же найти такой вот маленький горбик и в один миг отличить его от миллиона таких же точно горбиков. А все потому, что он такой ученый и от природы такой способный. Мы много говорили про это, но все не могли взять в толк, как он это делает. Том – это голова, я еще такого умного человека не видывал, и если б он был постарше, то стал бы знаменитым, как капитан Кидд или Джордж Вашингтон. Бьюсь об заклад, что любому из них пришлось бы попыхтеть, пока бы они этот холм нашли, ну а Тому все нипочем – он проехал через всю Сахару, да и ткнул прямо в него пальцем с такой легкостью, словно ему надо было разыскать негра в стае ангелов.

Мы нашли поблизости пруд с соленой водой, наскребли по краям кучу соли и набили ею шкуры льва и тигра, чтобы они не портились, пока Джим не начнет их дубить.

ГЛАВА XI. ПЕСЧАНАЯ БУРЯ

Мы проболтались над пустыней еще день-другой, а потом, когда полная луна коснулась края земли, мы увидели, как перед ее большим серебряным лицом движется цепочка маленьких черных фигурок. Они были видны так ясно, словно их нарисовали на луне чернилами. Это был еще один караван. Мы убавили скорость и поплелись за ними – просто так, для компании, потому что нам с ними было вовсе не по пути. Да, это был замечательный и очень красивый караван. На следующее утро солнце залило всю пустыню, и по золотому песку ползли длинные тени верблюдов, словно тысячи длинноногих кузнечиков, выступающих друг за другом. Мы не подходили к ним слишком близко, ведь мы теперь знали, что тогда и люди и верблюды в испуге разбегутся в разные стороны. Мы еще в жизни не видывали таких ярких нарядов и таких благородных манер. Некоторые вожди ехали на дромадерах, – мы их тогда в первый раз встретили. Они были очень высокие, выступали, словно на ходулях, и так трясли своих всадников, что у них в желудке наверняка весь обед перемешивался! Но зато они очень резвые, и простому верблюду ни за что за ними не угнаться.

В середине дня караван сделал привал, а к вечеру снова отправился в путь. Вскоре солнце стало какое-то странное. Сперва оно сделалось желтое, как латунь, потом рыжее, как медь, а после превратилось в кроваво-красный шар. Воздух стал горячий и плотный, и вдруг все небо на западе потемнело, заволоклось густым туманом и сделалось таким огненным и страшным, как бывает, когда смотришь сквозь красное стекло. Посмотрели мы вниз – и видим, что весь караван мечется со страху туда-сюда, а потом все бросились ничком в песок и замерли.

«папа» Тома Сойера

Альтернативные описания

Марк (наст. Сэмюэл Ленгхорн Клеменс) (1835-1910) американский писатель, роман «Позолоченный век» (1873; совместно с Ч. Уорнером), «Приключения Гекльберри Финна», повесть «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура», произведение «Приключения Тома Сойера»

Американский писатель, которому принадлежат слова: «лучший способ приободриться - подбодрить кого-нибудь другого»

Кто из классиков американской литературы первым принес в издательство рукопись, отпечатанную на машинке

Писатель, однажды поменявший местами принца и нищего

Самый первый в мире домашний телефон был установлен в квартире у этого американского писателя

Кто первым из писателей стал профессионально читать свои произведения с эстрады?

Псевдоним писателя С. Клеменса

. «папаша» Тома Сойера

Сэмюэл Клеменс

Американский писатель

Марк... (псевдоним Сэмюэла Клеменса)

. «отец» Гекльберри Финна

. «родитель» Тома Сойера

Придумал Т. Сойера

Марк... (псевд. Сэмюэла Клеменса)

Самюэль Клеменс

Придумал Тома Сойера

Он же, Сэмюэл Клеменс

Марк из писателей

Писатель Сэмюэл Клеменс

Поменял местами принца и нищего

Классик литературы США

Классик литературы из Штатов

Псевдоним писателя Клеменса

Псевдоним Самюэля Клеменса

Американский писатель, настоящая фамилия Клеменс (1835-1910, ""Приключения Тома Сойера"", ""Приключения Гекльберри Финна"", ""Янки из Коннектикута при дворе короля Артура"")