Умерла моя Элка декабрьской стылой ночью. Тяжело уходила. Она невыносимо хотела жить, не смотря на свои муки. Боролась.

Дома мы были вдвоём и весь процесс ухода, вернее, перехода из нашего мира в вечность происходил на моих глазах. Мы обе были вымотаны, она своей страшной болезнью, а я - сопричастностью к ней. И когда Элка, тихо выдохнула:"Ой, мама пришла...", я поняла, что вот это уже все-конец. Она успокоилась в одну минуту, выправилась вся, заулыбалась, и в этот момент я уснула. В одну секунду провалилась в сон, а не спали мы с ней дней десять, если не больше. Ничего удивительного.

Разбудил меня телефонный звонок, а-ля "Однажды в Америке". Помните? Тот звонок, который преследовал Лапшу в его опиумных покаянных снах.
Я все никак не могла проснуться, дни тогда смешались с ночью, вымоталась до предела, не смотря на то, что я тогда была молода и ещё могуча.

Телефон умолкал ненадолго, а потом опять начинал нудно и настойчиво меня будить. Проснулась, привычно подоткнула Элке одеяло (она очень мёрзла последние дни) и взяла трубку с желанием послать звонившего в те дали, которые, как говаривала Элка, мы на (тут идёт непередаваемая игра слов) одном месте видали.

Алло..
- Улечка, привет! Как там Элла?
- Умерла Элла.
- Передай ей, что сегодня в 11.30 "Серенада Солнечной долины" по второму... Как умерла?... Как?
- Физиологически. Нет Элки. Все.

Положив трубку, я на автомате пошла готовить "аппаратуру". Вытащила таз, набрала три кувшина воды, выложила на поднос щетки, салфетки, зубную пасту (бог знает зачем), и пошла приводить в порядок свою подругу. Умыла, причесала, поменяла белье, переодела в чистую сорочку и вызвала "скорую" и милицию. Элла не могла даже мертвая выглядеть плохо. В этом была вся её жизнь.

А телефон все звонил и звонил и многочисленные её друзья и знакомые спешили напомнить Элке о том, что её любимый фильм вот-вот начнется. Так все и узнали, что её больше нет.

Приехали врачи и милиционеры, констатировали факт смерти, выдали мне гору бумажек и толково объяснили, что со всем этим делать. Уехали. И мы опять остались одни.

И поехала я за гробом. И купила я его. Огромный, обитый синим плюшем гроб. Красных на тот момент уже не было. Расхватали. В комплекте к нему приобрела огромный деревянный крест, покрывала-венчики-венок и поехала обратно к Элке.

Она по прежнему была одна, рабочий день в самом разгаре, понятно, что всем некогда и что все подтянутся к вечеру. Мы с водителем занесли все мои скорбные приобретения в дом. Переодела отяжелевшую и неожиданно помягчевшую Эльвиру в "смертное" и сама, с кровати перетащила её в гроб. Кто много лет ухаживал за лежачими, тот поймёт, что это не составило особого труда.

Включила "Серенаду" и под звуки "Чаттанога-чуча" опять уснула, уже сидя у Элки в ногах.

Проснулась от чьего - то напряжённого шепота. Мать честная, полный дом людей, я сплю и они, жалея меня и не желая будить, шипели и шикали друг на друга, что - то решая и о чем - то договариваясь.

Старинная подруга Элки, ещё с гимназических времён, неповторимая в своей несчастной любвеобильности и умопомрачительно красивом косоглазии Анна Львовна, не дав мне толком проснуться начала меня торопливо спрашивать, что с квартирой? Я, Элкиным басом прогудела ей-Аня, твою мать, давай её схороним, а потом уж обо всем этом поговорим.

⁃ Хорошо-хорошо, Уля, да, конечно же, потом... Слушай, а ты документы её кладбищенские нашла?

И тут я вспомнила, на Элкино шестидесятилетие, один из её друзей, американский пастор из какой-то непонятной секты по имени Стив, торжественно, за юбилейным застольем вручил Элке документы на место её будущего тогда захоронения на новом, платном кладбище с романтичным названием "Тихий дол".

История сногсшибательная была. Представьте, русскому человеку, я даже больше скажу - русской женщине с фамилией Иванова, пусть даже и инвалиду, преподнести такой вот прекрасный американский подарок - место под могилу. Эффектно, дальновидно.

Элкино лицо тогда нужно было видеть. Гости замерли, ожидая страшного и прекрасного в своей неповторимости Элкиного гнева. Она выдержала моэмовскую паузу, выразительно посмотрела на Стива и молвила,
⁃ Спасибо Стив. По нашей русской традиции мне хотелось бы послать тебя на хер... Но нельзя. Ты девушку из армии ждёшь, и так травмированный. Спасибо друг, украсил праздник!
⁃
А Стив на самом деле ждал из армии девушку. Невеста его тогда служила то ли в Ираке, то ли в Афганистане, в зоне активных боевых действий. Потеряла ногу на той войне, вернулась и Стив на ней женился. Но все это было потом.

⁃ Аня, точно! Я ж совсем забыла... Да в Библии все эти бумаги лежат. В той, что Стив подарил.

Отыскали мы документы, созвонились с кладбищенскими менеджерами и выяснилось, что прекрасный Стив подарил Элке похороны в варианте оллинклюзив. Катафалк, автобус для скорбящих, все само приедет к нам, заберёт, отвезёт и закопает. Хороший парень Стив, зря мы тогда на него так...

А тут и отец Олег подоспел, с группой скорби от семинарии. Спели литию, спросили - чем помочь.

⁃ Батюшка, помните, Элла просила, чтобы её отпевали именно в храме, и ещё очень хотела, чтобы её там же на ночь оставили?

⁃ Помню, конечно. Давай так договоримся: завтра в обед я пришлю ребят и они отнесут Эллу в храм.

А жила Элка, аккурат за забором бывшего каторжанского острога, при котором и был храм Александра Невского, при советах отданный нескольким организациям, а в начале 90-х, частично переданный церкви.

Интересное было местечко. Первый этаж занимал книжный магазин и склад, на втором этаже располагался сам храм, семинарские классы и кельи (для ребят, девчонок предусмотрительно оставили при Петропавловском соборе). А в правой части многострадального острога буйствовал самый дорогой и престижный в то время томский кабак "Вечный зов". Такой вот симбиоз. Особенно весело было субботними вечерами, когда в храме служили всенощную, а в ресторации веселились те, кто всенощные не очень любил. Тут тебе "Благословен, еси Господи", а вот тут "Жиган-лимон". Все рядышком, все в шаговой доступности.

"Завтра в обед",- прозвучало из уст отца Олега. И тут я потеряла бдительность. Семинаристы и пунктуальность (если это не касается службы), понятия абсолютно не совместимые. В обед, по моим понятиям, это белым днём, а никак не сибирские декабрьские 18 часов. Но бурсаки рассудили иначе и явились тогда, когда по их арамейскому времени наступил обед.

Шесть часов вечера. Центр города. Пересечение улиц Советская и Герцена. Трамвайная остановка. Толпы молодёжи из университета, служащие едут по домам с работы. В кабачок подтягиваются посетители, кто-то в книжный торопится.

Из-за угла выходит девушка. В руках у неё огромный могильный крест, следом за ней, из тёмной томской подворотни выруливают шесть бурсаков в развевающихся подрясниках со здоровенным гробом наперевес. Трамвайное и автомобильное сообщение в эту минуту прекращается. Люди, идущие нам навстречу шарахаются на рельсы, жизнь замирает. Толпа на остановке как в замедленной съемке синхронно поворачивается вслед за нашим тихим шествием. Швейцар у "Вечного зова" давится окурком.

Впечатление, произведённое на людей, думаю, Элке понравилось;)

Начинаем заносить в храм, который расположен на втором этаже. Лестница-крутая, почти отвесная. А ребятки-носильщики, все как есть разного роста. И тут один, запутавшись в полах длиннющего подрясника, запинается и падает. В рядах смятение, гроб тоже падает и со страшным грохотом съезжает по ступеням. Молчание.

⁃ Господи Иисусе! Не выпала, слава тебе, Господи! Братия, поднимай!

Братия, для надежности, заправив подрясники в брюки, на этот раз уже без происшествий заносит Элку в храм. Уф... Начинаем читать Псалтирь. Я прочла несколько кафизм и ушла готовиться к завтрашним поминкам.

В нашей традиции положено хоронить усопших белым днём, до захода солнца. И традиции этой придерживаются все. Верующие и не верующие. Православные и не очень. Но только не работники платных погостов, как выяснилось. Отпели мы Эллу в полдень, а катафалк приехал в 17 часов.

⁃ Аншлаг, - коротко пояснил мне водитель.

В общем, дубль - два. Кладбище, как водится-за городом. Метель. Темнота. Едем. Прибыли на место упокоения часа через полтора, когда по Томским декабрьским меркам уже вовсю глухая ночь. Метель неожиданно прекратилась, похолодало и кладбище встретило нас прекрасной тихой погодой, ясным звездным небом и полнолунием.

И в этой прекрасной в своей живописности декабрьской ночи, под светом гоголевской луны, под звон кадила и наш скромный дуэт с батюшкой, тихо поющий "Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас", поредевшая процессия из скорбящих друзей делает три круга по всему кладбищу.

Как уж потом выяснили, нас уже не ждали. И носили мы Элку вдоль и поперёк меж ёлок и могил. Знакомили, так сказать...

Ну тут менеджеры спохватились, выскочили из своей избушки и направили нас к месту захоронения (спасибо, хоть яму выкопали, и не пришлось её ещё пол ночи рыть, чему я нисколько не удивилась бы).

Я стояла у её могилы и мне не плакалось. Я пела, смотря на это сюрреалистическое зрелище и улыбалась. Звездная ночь, полная луна, висящая над крестом. И как только все, что положено было совершено, небо затянулось и пошёл пушистый рождественский снег. Он тут же прикрыл комья мерзлой земли на могиле и улёгся пышными эполетами на крест. Красиво...

Поминки начались в 22 часа. Все стереотипы уже и так были разрушены, поэтому временем уже никто не заморачивался.

Вспоминали Элкину жизнь, кто, когда и как с ней познакомился, вспоминали её романы, вечеринки и её острейший язык и то, с каким достоинством она несла свой крест.

Потом завели патефон и слушали её любимые песни. Уходя, каждый подходил ко мне со словами

⁃ Уль, Элка говорила мне, что после её смерти на память можно взять...
Патефон
Икону
Книги
Картину
И т.д..

К утру в доме почти ничего не осталось. В 8.00 пришли семинаристы с огромными сумками и унесли всю библиотеку. Оказывается и её Элка отписала отцу Олегу.

А в 10 утра, когда я укладывала свои вещи пришли работники ЖЭКа с топором и соседями. Показали мне казенную бумагу, в которой говорилось, что Элкина квартира отходит в порядке расширения жилой площади её соседям. Подписана была бумага за три дня до Элкиной смерти.

Мне в наследство досталась "аппаратура". Большой эмалированный таз и три капроновых кувшина.
Sic transit gloria mundi.

Ульяна МЕНЬШИКОВА

Еду в поезде. В нашем купе солдатик, футболист, вахтовик и я. Всех мамы-жены провожали. У каждого, помимо чемодана рюкзак с едой, планшеты и сканворды. У солдатика ко всему прочему — набор открыток с видами Горного Алтая, бутылка «Пантокрина» и трава из самой долины Укок для повышения потенции в дар высшему офицерскому составу.

Я, тем временем, готовлюсь к Рождеству. Хотелось бы причаститься на праздник. Пощусь постом приятным. Яблочки, брусничка, огурчики, чай чабрецовый. В кои-то веки, как говорится. Всласть. А так как столик у нас общий, все вынуждены обнажать свои припасы. Первый вопрос, который мне задали ребята:

— Болеете?, — сочувственно.
— Нет,- улыбаюсь.
— Худеете? — с пониманием.
— Нет, куда ж еще!- смеюсь
— Поститесь?
— Да…

В купе становится напряженно тихо.

— Мент родился,- шепчет солдатик, — ой, а мы тут и мясо и колбасу при вас! Щас мы все уберем!
— Не надо ничего убирать, — ору в ужасе, — все в порядке! Мне хорошо! Нормально мне! Я люблю огурцы колбасой занюхивать! — смеемся уже все вместе.

Отобедав, все утыкаемся в телефоны. На длинных перегонах связь пропадает, начинаем скучать. Солдатик открытки по пятому разу рассматривает, футболист слушает «Пинк Флойд», вахтовик над сканвордами приуныл. Вспоминаю, что последний момент, собираясь, зашвырнула в чемодан две книги. А чемодан громадный, в ящике под полкой не поместился, и был водружен «под небеса» на самую верхотуру, на третью полку.

Прошу солдатика помочь. Он резво, горным козликом взмывает к потолку, со свойственной его возрасту непосредственностью кричит оттуда: «Да не надо его снимать, я так достану!». Я не успеваю и рта раскрыть, как он открывает замок и плотно упакованный при помощи колена чемодан жизнерадостно раззявливает свою пасть и плюет в нашу честную компанию пакетом с моим исподним и папкой с рождественскими нотами. Все смешивается на полу. Терять уже нечего, юноши видели все… Судорожно начинаю собирать белье, мальчишки-ноты.

Солдатик сверху кричит: «Извините, извините, тетя Уля!», и тут же, без перехода: «Ого! Вот это книжища, здоровенная какая! Ее доставать?».
— Ее,- вздыхаю.
— Аа-Пэ Че-хов,- по слогам читает солдатик.

Спускается вниз, и скучающее купе засыпает меня вопросами:

— А вы музыкант, да?
— Поете?
— Играете? А на чем?

Рассказываю им в двух словах о своей профессии, показываю видео со службы. Удивляются, что в храме такие молодые поют. Рассказываю о певчих. А потом уже и о Рождестве. Про перепись, вертеп, звезду, про пастухов, про дары волхвов и о вифлеемских младенцах, Иродом убиенных, про бегство в Египет. Слушают, не перебивают. Спрашивают. Да такие вопросы задают, что я уже начала переживать, что докторскую по теологии не защитила.

А потом мы читаем вслух. Да, Чехова. Антона Павловича. «Кошмар» и «Нахлебников». Я по-стариковски плачу, молодежь молчит, сдерживается. Только желваки и кадыки ходуном ходят. А потом мы пьем чай, меня начинают угощать булками и конфетами:«Теть Уль, ешьте, они же без мяса! Поправитесь? Ну и что! Вы же сами сказали, что пост это не диета! Мы теперь все знаем, сами виноваты». Да уж, многие знания — многие скорби.

Ем конфеты, закусываю булками, болтаем про армию, футбол, стройку и Церковь. Сидим до глубокой ночи, и всей нашей честной, и так быстро сроднившейся, компанией выходим провожать футболиста в Екатеринбурге. Обнимаемся, желаем хорошей игры (на соревнования парень ехал).

«Допущено к распространению»

О книге У. Меньшиковой «Обо всем»

Андрей Платонов писал в одной из рецензий о том, как он понимает задачу литературного критика: «Критика, в сущности, есть дальнейшая разработка той идеи, или того человеческого характера, или события, которые открыты и описаны пером автора-художника. Критика является как бы «довыработкой» драгоценных недр, обнаруженных автором».

Художник исследует человеческую натуру в ее противоречивой или согласной сложности и из ее всяческого несовершенства вымывает «золото», то есть нечто истинное о человеке. Критик помогает в этой работе и автору, и читателю. В одном произведении удается намыть немного золотого песка, в другом — больше, но редко критик сталкивается с таким, в котором нет совершенно ничего настоящего.

Довелось найти такое сочинение нам: Ульяна Меньшикова. Обо всем. М.: издательство «Алавастр», 2017. Допущено к распространению Издательским Советом Русской Православной Церкви.

Что мы узнаем из книги У. Меньшиковой о Церкви? Ничего. Мы не получаем никаких сведений ни о том, как она устроена, ни о том, существует ли она вообще. А то, что мы все-таки узнаем, до неузнаваемости искажено.

Читатель узнает, что существуют (или нет) такие люди, которых в каком-то виртуальном мире условно называют настоятелями, матушками, православными и т.п. Чтобы проверить эти сведения, читателю нужно бросить книгу «Обо всем» и самому пойти и посмотреть, самому придти на суд или вызывать действительность на суд. У. Меньшикова не помогает ему ни в том, ни в другом, ни в третьем.

Узнаем ли мы что-либо об авторе? Очень немногое, а из того, что мы все-таки узнаем, не складывается человеческое лицо. Личность автора скрыта под толстым слоем риторических уродств, и за страницей мы не опознаем человека, интересного нам, важного для нас, существующего на самом деле. «Ульяна Меньшикова» в книге и на ее обложке — это не личность, а лирический герой в широком смысле, какой встречается не только в поэзии, но, например, в сквернословии и порнографии, в интернет-общении.

Возможно, другим, более проницательным рецензентам, удалось обнаружить больше, чем нам?

«Творчество ее подает пример жизнерадостности и веры в собственные силы», — говорит об У. Меньшиковой аннотация.

«Рассказы о нашей жизни» называется предисловие Виктории Лозовской. Герои книги, по уверению В. Лозовской, «подают пример жизнерадостности и веры в собственные силы».

То же слышится и в самой книге. У. Меньшикова называет себя жизнерадостной, и противопоставляет себя мрачным, черным христианам. Эти слова остаются лишь декларацией, пусть и антихристианской, потому что сама по себе книга радости не вызывает, и из книги не видно, чтобы «радость» лирической героини в чем-либо выражалась или передавалась окружающим ее в книге лицам.

Герою и героям книги радоваться просто нечем, как нечем им и разговаривать. Характерно, что автор не решается передать речь героев, а когда ей приходится это делать, то герои говорят на языке все того же автора (рассказ «Контрабасиха»).

Согласно отзыву о. Зосимы (Балина), помещенному в конце книги Меньшиковой, она «не препарирует православие, не смотрит на него несколько абстрагированно со стороны, как на некий предмет».

С этим тоже трудно согласиться, потому что главный прием У. Меньшиковой — как раз опредмечивание и последующее радостное унижение описываемых лиц. Вплоть до такого: если ненавидимые У. Меньшиковой христиане считают соцсети злом, то автор сообщает: «а я считаю злом вас, дорогие мои благоуханные сестры по вере».

Риторические приемы бытовой, а теперь еще и интернет-речи, избавляют автора от необходимости использовать художественные приемы. Поэтому персонажей в книге нет, есть конкретные лица, нисколько не типичные, не очищенные никакой художественной переработкой. Это обнаженные тела, как в морге, как надпись на заборе: «Валя — дура».

Уже первый рассказ (или это новелла? заметка? очерк? пост в Фейсбуке?) под названием «Православие — это радостная вера!» демонстрирует многослойную и разнонаправленную иронию, насмешку, многоуровневое сомнение в основных фактах действительности и их разнообразную фальсификацию. Вот описание героини «рассказа»:

Управляла этим хором матушка одного из священников. Как водится, с очень скромным музыкальным образованием, но очень верующая и хорошо разбирающаяся в религиозных состояниях. Музыкальной терминологией она не владела абсолютно… А надо сказать, внешность, характер и вообще в целом личность матушки были весьма колоритными…. Вместо платка носила на голове огромные шифоновые банты на заколке.. и не выговаривала половину алфавита… Сидит перед нами и прямо вся трусится вместе со с своим шифоновым бантом… Обвела нас всех, нехристей, змеиным взглядом и злобно прошипела: «Запомните раз и навсегда! Прляволавие — это рлядостная вера!!! Рлядостная!».

Поэтому, резюмирует в развязке У. Меньшикова, «всем, кто хочет научить меня грустно веровать и еще более грустно писать о моих церковных буднях, я говорю: Православие — это радостная вера!.. Ибо лучшего богослова, чем наша матушка-регент, я не встречала».

Теперь вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю про множество точек зрения, иронических слоев, избыточных речевых приемов. Все они служат не для изложения, а для развлечения, или просто для заполнения страницы знаками.

Оцените также, что образцом радостного отношения к жизни считается насмешка над человеком, его опредмечивание: под бантом мы вовсе не увидим, сколько бы ни пытались, лица. Пример такого же отношения в «рассказе» «Женик», где герой злорадно описывается как идущий «нетвердой походкой человека, обремененного ДЦП и слепотой». Да, ДЦП это смешно, это иронично…

Так что же остается? Что находит читатель под пупырчатым переплетом оформленном в стиле клеенки на кухонном столе («картина» Альберта Солтанова)?

Язык, непроницаемый как стена ВКонтакте. О нем и поговорим напоследок.

В книге У. Меньшиковой систематически и между делом употребляется сниженная лексика: «РПЦ», «тетка» (вариант «тётька»), «жарища», «Опа!», «Не с..м в тумане, мы в аэроплане».

Клише массовой культуры: «Уж лучше б ты пил», «Дункан Маклауд», «Чужой».

Техническая интернет-лексика: «ники» («это не ники, это имена святых», — в «рассказе» «Уставные пения»).

Фразы: «Хор в боевой стойке», «Очень верующая» (в ругательном смысле),

Развернутое высказывание: «Видя мою постную морду, распорядитель пира проорал не весь зал:»Не с.ы, платим вдвое против уговора!». Тут, понятно, все еще больше оживились. Короче, такого сэйшена в стиле шансон не было больше нигде и никогда. Уверяю. В сопровождении духового оркестра, это вообще был полный эксклюзив. И если вы думаете, что это все, то глубоко заблуждаетесь».

Нет, это не речь, это призрак речи, беспомощная графомания, которая говорит только о патологической замкнутости говорящего. У автора нет других мыслей, чтобы их мыслить, у нее нет других слов, чтобы эти мысли не сообщать читателю. Таково следствие того, что автор еще не родился как человек, способный к разумной речи, и готовый к тому, что за каждое слово придется дать ответ пред Богом.

Значение этого томика, загримировавшегося под сельский детектив, исчезающе мало. Но в том-то и состоит особенность нашего времени, что великое не имеет веса и влияния, а малое и бесконечно уменьшающееся оказывается влиятельным, популярным. Так и в данном случае: за маленькой точкой, за грязненьким пятнышком скрывается стихия распада, стихия такой речи, от которой содрогаются небо и земля.

Роман Вершилло

Это лучшее повествование жизненной истории, которое мне приходилось читать. Изумительно всё, и стиль повествования и сюжет и развязка. Читайте, не пожалейте время.

Все незамужние женщины хотят выйти замуж. Кто считает, что это не так, тот плохо о нас думает. Все, абсолютно все без исключения мечтают заарканить какого-нибудь подходящего мужчинку и править им. Или чтобы он правил. Третьего не дано. Это великое знание я приобрела в девятнадцать лет и с тех пор убеждений не меняла. И была я юна, и, как теперь только стало понятно, — прекрасна. Но разговор не обо мне, отвлеклась.

Была у меня тогда очень пожилая тридцатипятилетняя подруга. Практически древняя старуха. Работала она заведующей столовой большого НИИ, статусная была женщина. И у нее, в свою очередь, были еще более древние и не менее статусные подруги. Одна, тридцативосьмилетняя, заведовала овощебазой, вторая, самая старая сорокалетка, была главным кадровиком огромного ДСК. Жили они себе поживали сырами в масле. Всё у них было и ничего им за это не было. Четырехкомнатные квартиры в хрустальных люстрах и вазах, в узбекских коврах и невероятной комфортности спальных гарнитурах. Великие женщины. Ко всему этому благолепию у двоих прилагались мужья. У завстоловой — разбитной монтажник Игорюха, у завбазой — добрейший руководитель заводской самодеятельности, гармонист Колясик (так и только так его называла супруга).

У главного кадровика мужа не было. И это было страшной трагедией. Во всяком случае все наши посиделки на определенном градусе заканчивались ее горькими рыданиями с причитаниями: какие все счастливые и только она, одна она одинока, как маяк в океане, и нет ей в этой жизни ни просвета, ни счастья. Боль одиночества была настолько страшной и материальной, что хрустали тускнели и переставали звенеть, а ковры теряли шелковистость. Не жизнь, а дно Марианской впадины.
Для меня, считавшей, что в сорок только две дороги: в крематорий или геронтологический санаторий, эти страдания были смешны до колик. Какая любовь может случиться с человеком с перманентом, рубиновыми перстнями на трех пальцах и отметкой в паспорте — сорок лет?!! Постыдились бы... Но молчала я, понятное дело. А вот верные подруги не молчали. Утешали, строили планы захвата какого-нибудь зазевавшегося вдовца и разведенца.

А он всё никак не находился. А если и находился, то не подходил по параметрам: то выяснится, что будущий счастливый жених тихий алкаш, то ходок, то статью не вышел. Кадровик (звали ее Марией) была женщиной монументальной и терпеть рядом с собой какой-то там «поросячий ососок» (цитата) не собиралась. А вот в кошельки претендентов дамы не заглядывали — не считали нужным, всё же у них было, вы помните.

Вытряхните ракушки из трусов от купальника

и восплачьте о несостоявшейся

любови.

Да забанит меня Мария Дегтярева...Но все равно напишу. Вернее-постараюсь написать про луны-закаты-шелест волн.

А все почему? Кто виноват, что я, здравомыслящая (но это только на мой необъективный взгляд) тетька,собираюсь настроиться на рилический лад и пополнить ряды хрустящих морским песком нимф? Фэйсбук виноват, вот кто. Выбросил мне, понимаешь ли, сегодня события годичной давности.Нате, мол, Ульяна, любуйтесь, какой вы дурой были год назад. Вытряхните ракушки из трусов от купальника и восплачьте о несостоявшейся любови.

Утерев скупую православную слезищу, начну, помолясь.

Я очень хорошо умею выбирать время и место для отпуска, если что - советуйтесь, не стесняйтесь, помогу, чем смогу, со всем своим усердием. В прошлом году, по привычке и зову сердечному рванула я в богоспасаемый и любимый мной Израиль. Аккурат во время военных действий. Операция "Нерушимая скала" (такое я не могла пропустить, естественно). И, конечно же - с ребеночком. А куда ему деваться от своей бешеной матери? Помоги ему и в дальнейшем, Господь, конечно. Спаси и убереги от всех обстоятельств.

Первая "Цева адом" застала нас как раз в зале прилета (и слава Богу, скажу я вам).Нас почти не досматривали и через пять минут после того, как "Железный купол" в пыль разметал ракету, летящую в нашу сторону, мы уже сидели в такси. Когда сирены завыли во второй раз, в честь нашего прибытия на Святую землю, заканчивалась уже вторая бутылка вкусной московской водочки и было совсем не страшно. Друзья рассказали принцип работы "железного купола" и море было уже не по колено, а где-то в районе голеностопа. Ребенок пил только "Спрайт", но и он не ведал чувства страха. Хороший напиток "Спрайт", героический.

Что такое отдых с дитятей знают все приличные родители. Никаких тебе спокойных возлежаний у моря с пиной и коладой. Никаких танцев до утра и всего прочего разгуляя. Только аквапарки, игровые площадки и Сафари-парк.Только хардкор. Люблю так отдыхать, да...Но куда деваться. Родила-терпи. Развлекай. Ешь-пей в макдаке и ни в чем себе не отказывай.

На второй день пребывания вопрос развлечений встал ребром. Куда? Ну куда я после "Столичной" гожусь? В торговый центр "Азриэли", конечно, куда ж еще. Там наверху, на одной из башен, небольшой аквапарк. Ребенок рвался туда целый год, там ждет его девочка по имени Хелен.А я ж не ехидна какая, вы ж понимаете. Я -Мать! (перемать). Я за счастье детей.Встала и пошла. Упала-встала, и опять пошла. Несла свою голову, как ту беду по весеннему по льду. Но дошли, да...Доехали. Домчались. Взлетели птицей на самый верх и вот они горочки-бассейны. Счастье. Кока-кольный рай. Хелен в купальничке со стразами. Объятия, визги, брызги.

А что делать многострадательной матери? Попросила бабушку Хелен присмотреть за визжащей на трех языках парочкой и поплелась на поиски кофейни. А тааам...Не подумайте дурного. Это же торговый центр. Сэйлы! Платюшки, туфельки, заколочки-шарфики, духииии!!! Какой там уже кофе с пивом. Засосало мещанское счастье.

Опомнилась под звук сирены. Господи! Я тут в тряпках-колечках копаюсь, а детонька-то на крыше! Под обстрелом! Все, сейчас его осколком от ракеты прям в бассейне с голубой водой убьет! С кровавой водой.!Кто мать-тот поймет, какие картины нарисовало мое воображение. НТВ смотрела, знаю что к чему. Бросила я все, в одну минуту ставшим ненужным барахло, и не разбирая дороги рванула по эскалатору, едущему вниз - вверх. Сердце держала зубами, чтоб не выскочило. Как же я себя кляла. Вы таких слов не знаете.

На втором перегоне (а сирена все не замолкает), хватают меня чьи-то руки и говорят мне человеческим голосом на чистейшем иврите: "Стой! Ложись!". И я начинаю с этими руками драться. Выкручиваться из них, шипя на все лады:"Ребенок, у меня там наверху ребенок! Пусти, змей!". Но руки оказались не промах. Не выкрутишься. И тут я начинаю рыдать и причитать, с подвывом. С детства это мой коронный номер. Самые лютые сердца в этот момент оттаивают и соглашаются на все. Так и тут. Руки ослабили захват и я выскользнула. Позже выяснилось, что у рук этих были еще и ноги, которые очень резво помчались за мной следом. По топоту копыт догадалась.

Взлетела я раненой птицей на площадку с бассейнами. Там-никого. Только сумки и сланцы валяются. Сирена воет на каких-то замогильных частотах. Сверху -ба-бах, шарах! И тут опять до меня в очередной раз дотянулись руки, и уже не церемонясь скрутили меня и заставили присесть.

Через пять минут из укрытия с динозаврами (именно так, с динозаврами- мне сын обьяснил) вывели всех детей, бабушек и мамушек. И как ни в чем не бывало весь этот милый зоопарк опять начал скакать, поливать друг-друга водой,орать дикими голосами и есть в три горла.

А я села на лавочку и начала рыдать. Перепугалась. Крепко перепугалась. Поняла какая я хреновая мать. От этого плакалось особенно горько и с чувствами. Руки стояли рядом. Потом начали гладить меня по голове. Молча. Вас часто гладят по голове? Меня-нет. И это меня уже окончательно привело в тот плакательно-слезный восторг, когда ревешь уже просто, чтобы реветь. Как в детстве. До икоты.Потом руки куда-то ушли и вернулись с бутылкой воды и салфетками. И начали меня умывать.

Первое, что я увидела сквозь пелену слез (привет, Мария!) -это туфли. Не на руках, конечно, на ногах. Хорошие такие, дорогие и от души начищенные туфли. А в туфлях ноги в шелковых носках! (это уже был смертельный выстрел!).И поняла, что абы кто в таких туфлях не ходит, опыт-то есть, не пропит. И понимаю, что сижу я с красным толстым от рыданий носом, поросячьими заплаканными глазенками, с растекшейся тушью, похожая бог знает на кого и истерю. А тут, видимо, целый Ален Делон, а может быть даже и лучше. Ротшильд с лицом Алена Делона.А я не при параде.!Включилась женщина, одним словом. Отпустило.

Отточенным комиссарским движением поднимаю голову и понимаю, что - да, есть еще красивые мужики на свете. Не перевелись. Там не глаза, там очи! Океаны, а не очи. Изумрудные, в ресничных лесах! (Мария, вы тут?). Брови - два сокола, летят, не пересекаются!Грива смоляная до плеч...Мать честная, пресвятая Богородица, вот это даааа! Поразить меня очень сложно. Но тут я просто открыла рот и с изумлением разглядывала все это мущинское великолепие. Не переставая икать, конечно же. В общем, не мужик, а какой-то сон в летнюю ночь.

Отлучусь на пару часов. И, конечно же -продолжение следует:)

Ну так вот, про ботинки.

Сидела я после теплового удара, вся водой залитая, молча пялилась на эти ботинки и понимала, что злая моя жизнь не любит меня в этот де нь особенно активно. Деточка моя всхлипывая и давясь восьмым мороженым, участливо заглядывал в мои глазыньки, в сотый раз задал один и тот же вопрос:"Мама, ты сегодня не умрешь больше?". Я его заверила, что сегодня уж точно - нет, а дальше видно будет.

Туфли топтались тут-же. Подали руку и сказали, что уж сегодня-то они меня точно доведут до дома. Терять уже, по большому, да и по малому счету было нечего. Платье мокрое и грязное, с головы красиво стекали красные струи (краска-мусс "Веллатон" хорошо позаботилась о моих волосах, надежно) , бешеные глазки с потекшей тушью, в общем не женщина, а прости Господи, пособие по тому, как женщиной быть не нужно. Покачиваясь и постанывая, поддерживаемая с одной стороны липкими ручонками сыночки, а с другой туфельного красавца я доползла до машины. Как говорится - не поднимая глаз.

Не подумайте чего, мне на самом деле было реально плохо, очень плохо. Но я по привычке хорохорилась и пыталась делать вид, что все ок. Доехали-домчались молча и очень быстро. Я пыталась рассыпаться в благодарностях, но сил, честно признаться не было. Я просто по лошадиному подергала головой в знак признательности и потихоньку выползла из машины. И тут сирена, будь она не ладна. Или ладна, уж не знаю. Мы заскочили в подъезд и ждали, пока она утихнет.

Я опять потряслась, как бы говоря - спасибо и уже готова была откланяться, как туфли задали мне вопрос про кофе. Обычный такой вопрос, не приглашу ли я его, в честь всех предыдущих событий испить чашку кофе. Да ну отчего же? Конечно же пойдёмте пить кофе, самое время!

Кофе варил он сам и наконец-то представился. Симон. Прекрасное человеческое имя.

Я по своему обыкновению тут же про себя окрестила его Сифоном и как-то успокоилась. Терять, по большому счёту, уже было нечего, видел он, меня всякую и что-то строить из себя и закатывать глаза от его красоты было уже незачем. Проболтали мы часа три. За все поговорили. И про удои и про урожай озимых и про Генделя, любовью к которому он меня сразил окончательно. А потом он уехал. Но обещал вернуться и, таки, вернулся.

Этот трехнедельный роман я буду помнить долго. Немыслимые Средиземноморские закаты, выход на яхте в море, под ракетным обстрелом, духи чемоданами и гранатовое вино. Через неделю мне сделали предложение. Очень официальное, в присутствии мамы и сестры. Все рыдали. Громко. То ли от ужаса, то ли от счастья, я так и не поняла, но было очень трогательно.

А потом я полетела в Москву. Мы созванивались каждый день, а в октябре мы должны были пожениться в Праге. Ничто не предвещало беды.

Я прилетела в Тель-Авив 13 октября. Но меня никто не встретил. И никто не ответил на мой телефонный звонок. И я, даже не поплакав на набережной, вернулась домой. А через 2 месяца на его странице в фб уже были свадебные фото с другой женщиной. Он же бывший квнщик, пошутил так, видимо. А я и поверила;) кольцо осталось на память и чемодан духов еще не закончился. Ну вот как-то так;)