Глава 1. Формы психологического анализа в прозе В.М. Гаршина

1.1. Художественная природа исповеди.24

1.2. Психологическая функция «крупного плана» .38

1.3 .Психологическая функция портрета, пейзажа, обстановки 48

Глава 2. Поэтика повествования в прозе В.М. Гаршина

2.1.Типы повествования (описание, повествование, рассуждение).62

2.2. «Чужая речь» и ее повествовательные функции.98

2.3. Функции повествователя и рассказчика в прозе писателя.110

2.4. Точка зрения в повествовательной структуре и поэтика психологизма.130

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Поэтика прозы В.М. Гаршина: психологизм и повествование»

Неослабевающий интерес к прозе В.М. Гаршина свидетельствует о том, что данная область исследования остается весьма актуальной для современной науки. И хотя ученых значительно чаще привлекает творчество писателей «старшего» поколения (И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого и др.), проза Гаршина - мастера психологического рассказа, также по праву пользуется вниманием литературоведов и критиков.

Творчество писателя - объект изучения с позиций разных направлений и литературоведческих школ. Однако в этом исследовательском разнообразии выделяются три основных подхода, каждый из которых объединяет целую группу ученых.

К первой группе следует отнести исследователей, которые рассматривают творчество Гаршина в контексте его биографии. Характеризуя в целом писательскую манеру прозаика, они анализируют его произведения в хронологическом порядке, соотнося определенные «сдвиги» в поэтике с этапами творческого пути. В исследованиях второго направления творчество Гаршина освещается преимущественно в компаративном аспекте. Третью группу составляют работы тех исследователей, которые сосредоточили свое внимание на изучении отдельных элементов поэтики гаршинской прозы.

Первый («биографический») подход к творчеству Гаршина представляют труды Г.А. Бялого, Н.З. Беляева, А.Н. Латыниной и других. В биографических исследованиях этих авторов описывается жизненный путь и литературная деятельность Гаршина в целом. Так, Н.З. Беляев в книге «Гаршин» (1938), характеризуя писателя как мастера новеллистического жанра, отмечает «редкую писательскую добросовестность», с которой Гаршин «работал над своими произведениями, шлифуя каждое слово». Эту задачу прозаик, по убеждению исследователя, «считал важнейшей задачей писателя». Следуя ей, он «выбрасывал» из своих рассказов «ворохи макулатуры», удалял «весь балласт, все лишнее, что могло бы мешать чтению произведения, восприятию его» . Уделяя повышенное внимание связям между биографией и творчеством Гаршина, Н.З. Беляев в то же время считает, что нельзя ставить знак равенства между литературной деятельностью и душевной болезнью писателя. По мнению автора книги, «мрачность» некоторых произведений Гаршина -это скорее всего следствие его чуткости по отношению к проявлениям зла и насилия в обществе.

Автор другого биографического исследования - Г.А. Бялый («Всеволод Михайлович Гаршин», 1969) сосредотачивается на осмыслении социально-политических условий, определивших характер творчества и личную судьбу прозаика, отмечает влияние тургеневской и толстовской традиции на литературную деятельность писателя. Ученый в особенности подчеркивает общественную направленность и психологизм гаршинской прозы. По его мнению, творческая задача писателя «заключалась в том, чтобы соединить изображение внутреннего мира людей, остро чувствующих личную ответственность за господствующую в обществе неправду, с широкими картинами обыденной жизни "большого внешнего мира"» . Г.А. Бялый анализирует не только прозу, но и статьи Гаршина о живописи, имеющие основополагающее значение для понимания эстетических взглядов писателя, а также для исследования его произведений, связанных с темой искусства (рассказы «Художники», «Надежда Николаевна»).

Написанная в середине 1980-х годов книга А.Н. Латыниной (1986) , представляет собой синтез биографии и анализа творчества писателя. Это основательный труд, содержащий огромное количество отсылок к различным исследованиям. А.Н. Латынина во многом отказывается от социальных акцентов, свойственных работам более ранних биографов, и подходит к творчеству Гаршина преимущественно с психологической точки зрения. Исследователь объясняет особенности творческой манеры писателя своеобразием его душевной организации, определившей, по ее мнению, как сильные, так и слабые стороны литературного дарования Гаршина. «В этой поразительной способности отражать чужую боль, - считает А.Н. Латынина, - источник той неподдельной искренности, которая придает столь грустное очарование прозе Гаршина, но здесь же - источник и ограниченности его писательского дара. Слезы мешают ему смотреть на мир со стороны (что должен уметь художник), он не способен понять людей иной организации, чем собственная, а если и предпринимает подобные попытки - они не удаются. Лишь один герой кажется безупречно живым в прозе Гаршина - человек, близкий его собственному душевному складу» .

В числе компаративных исследований, предлагающих вниманию. читателя сопоставление произведений Гаршина с творчеством кого-либо из его предшественников, следует в первую очередь назвать статью Н.В. Кожуховской «Толстовская традиция в военных рассказах В.М. Гаршина» (1992) . Исследователь, в частности, отмечает, что в сознании персонажей Гаршина (как и в сознании героев Л.Н. Толстого) отсутствует «защитная психологическая реакция», которая позволила бы им не мучиться чувством вины и личной ответственности.

Труды в гаршиноведении второй половины XX века посвящены сопоставлению творчества Гаршина и Ф.М. Достоевского. Среди них - статья Ф.И. Евнина «Ф.М. Достоевский и В.М. Гаршин» (1962) , а также кандидатская диссертация Г.А. Склейнис «Типология характеров в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы" и в рассказах В.М. Гаршина 80-х гг.» (1992) . Авторы названных работ отмечают влияние Достоевского на идейную и тематическую направленность рассказов Гаршина, подчеркивают сходство в построении сюжетов и в характерологии прозы обоих авторов. Ф.И. Евнин, в частности, указывает на «элементы мировоззренческой близости» в творчестве писателей, включающей «трагическое восприятие окружающего, повышенный интерес к миру человеческих страданий» и т.п. . Литературовед выявляет в прозе Гаршина и Ф.М. Достоевского признаки повышенной стилевой экспрессивности, объясняя их общностью изображаемой писателями психологической сферы: и Ф.М. Достоевский, и Гаршин, как правило, показывают жизнь подсознания в ситуации «у последней черты», когда герой погружается в свой внутренний мир, чтобы разобраться в самом себе «на грани». Как указывал сам Гаршин, «Происшествие» - это «нечто из достоевщины. Оказывается, я склонен и способен разрабатывать его (Д.) путь» .

Проза Гаршина также сопоставляется некоторыми исследователями с творчеством И.С. Тургенева и Н.В. Гоголя. Так, А. Земляковская (1968) в статье «Тургенев и Гаршин» отмечает ряд общих черт в творчестве Гаршина и И.С. Тургенева (тип героя, стиль, жанры - в том числе, жанр стихотворения в прозе). Согласно A.A. Безрукову (1988), Н.В. Гоголь также оказал эстетическое и нравственное влияние на писателя: «Вера Гоголя в высшее общественное предназначение литературы, его страстное стремление помочь возрождению человеческой личности <.> - все это активизировало творческую мысль Гаршина, способствовало формированию его " гуманистических воззрений, питало оптимизм "Красного цветка" и "Сигнала"» . Вслед за Н.В. Гоголем, считает исследователь, Гаршин «одухотворяет» искусство, выступая против погони за внешними художественными эффектами. Он, как и автор «Мертвых душ», рассчитывает в своем творчестве на эффект нравственного потрясения, полагая, что эмоциональная встряска даст толчок для «переустройства» самих людей и всего мира.

В третью группу литературоведов и критиков, пишущих о Гаршине, входят, как уже было отмечено, авторы, избравшие своим " предметом анализ отдельных элементов поэтики писателя. «Зачинателем» этого направления можно считать Н.К. Михайловского, который в статье «О Всеволоде Гаршине» (1885) дал интересный «отчет» о прозе писателя. Несмотря на иронический стиль, статья содержит немало тонких наблюдений над именами героев, повествовательной формой произведений Гаршина и сюжетным построением его рассказов. Н.К. Михайловский отмечает индивидуальный подход писателя к военной тематике.

Психологизм и повествование в творчестве Гаршина изучались немногими исследователями. Еще В.Г. Короленко в очерке, посвященном творчеству Гаршина, указывает: «Гаршинское время - еще далеко не история. А в произведениях Гаршина основные мотивы этого времени приобрели ту художественную и психологическую законченность, которая обеспечивает им долгое существование в литературе» . В.Г. Короленко полагает, что писатель отражает характерные настроения своего времени.

В 1894г. определенную субъективность в прозе Гаршина увидел Ю.Н. Говоруха-Отрок, отметивший «Гаршин и отразил в своих произведениях чувства и мысли своего поколения - унылые, больные и бессильные. <.> В произведениях Гаршина есть правда, но не вся правда, многое, кроме правды. Правда этих произведений - только в их искренности: Гаршин представляет дело так, как оно в глубине души представляется ему самому.» .

В первой половине XX века (с 1925г.) интерес к исследованию жизни и творчества писателя возрос. Особое внимание следует уделить Ю.Г. Оксману, проделавшему огромную работу в издании неопубликованных произведений и писем писателя. Исследователь дает подробные комментарии и примечания к письмам Гаршина. Изучая архивные материалы, Ю.Г. Оксман подробно отражает политическую и социальную жизнь 70-80 годов XIX века. Отдельно ученый оговаривает источники публикаций, места хранения автографов и копий, дает основные библиографические сведения об адресатах.

В первой половине XX вв. было опубликовано несколько статей, посвященных изучению жизнетворчества Гаршина. О глубоком самоанализе героя писателя, препарировании его внутреннего мира говорит П.Ф. Якубович (1910): «Бичуя «человека», обнажая нашу внутреннюю мерзость, немощность наших лучших стремлений, г. Гаршин с особенной подробностью, с странной любовью больного к своим болям, останавливается на самом страшном преступлении, лежащем на совести современного человечества, на войне» .

Так о влиянии содержания на форму пишет В.Н. Архангельский (1929), определяя форму произведений писателя как небольшой психологический рассказ. Исследователь делает акцент на психологическом облике героя, которому «свойственна крайняя нервная неуравновешенность с ее внешними проявлениями: чувствительность, тоска, сознание своего бессилия и одиночества, склонность к самоанализу и отрывочность мышления» .

C.B. Шувалов в своей работе (1931) сохраняет интерес к страдающей личности Гаршина и говорит о стремлении писателя «выявить переживания человека, "рассказать душу" его, т.е. [интерес] обусловливает психологизм творчества.» .

Особый интерес для нас представляет диссертационное исследование В.И. Шубина «Мастерство психологического анализа в творчестве В.М. Гаршина» (1980). В наших наблюдениях мы опирались на его выводы о том, что отличительная особенность рассказов писателя - это «. внутренняя энергия, требующая короткого и живого выражения, психологическая насыщенность образа и всего повествования. <.> Нравственно-социальная проблематика, пронизывающая все творчество Гаршина, нашла свое яркое и глубокое выражение в методе психологического анализа, основанном на постижении ценности человеческой личности, нравственного начала в жизни человека и его общественном поведении». Кроме того, нами учтены исследовательские результаты третьей главы работы «Формы и средства психологического анализа в рассказах В.М. Гаршина», в которой В.И. Шубин выделяет пять форм психологического анализа: внутренний монолог, диалог, сновидения, портрет и пейзаж. Поддерживая выводы исследователя, все же отметим, что мы рассматриваем портрет и пейзаж в более широком, с точки зрения поэтики психологизма, функциональном диапазоне.

Различные стороны поэтики гаршинской прозы были уже в наши дни проанализированы авторами коллективного исследования «Поэтика В.М. Гаршина» (1990) Ю.Г. Милюковым, П. Генри и другими . В книге затрагиваются, в частности, проблемы темы и формы (в том числе типы повествования и виды лиризма), образы героя и «контргероя», рассматривается импрессионистская стилистика писателя и «художественная мифология» отдельных произведений, ставится вопрос о принципах изучения незаконченных рассказов Гаршина (проблема реконструкции). Исследователи констатируют общее направление жанровой эволюции Гаршина-прозаика: от социально-бытового очерка к нравственно-философской притче; подчеркивают значение техники «дневниковых записей» и сюжетной схемы «герой - контргерой», которая, по их мнению, не является простым подражанием «двоемирию» романтиков. В исследовании справедливо подчеркивается значение рассказа «Красный цветок», в котором писателю удалось добиться органического синтеза импрессионистской техники письма и объективного (в духе реализма) воспроизведения духовного склада русской интеллигенции 1870-х - 80-х годов. В целом книга вносит важный вклад в изучение прозы Гаршина, однако значимые элементы поэтики по-прежнему анализируются в ней не комплексно, а по отдельности, выборочно - без указания на их общую связь в единстве творческой манеры изучаемого автора.

Отдельно следует остановиться на трехтомном сборнике «Vsevolod Garshin at the turn of the century» («Всеволод Гаршин на рубеже веков»), в котором представлены исследования ученых из разных стран (Болгарии, Великобритании, Германии, России, Украины и др.). Авторы сборника разрабатывают различные аспекты поэтики (С.Н. Кайдаш-Лакшина «Образ "падшей женщины" в творчестве Гаршина» , Э.М. Свенцицкая «Концепция личности и совести в творчестве Вс. Гаршина» , Ю.Б. Орлицкий «Стихотворения в прозе в творчестве В.М. Гаршина» и др.). Зарубежные исследователи знакомят нас с проблемами перевода прозы писателя на английский язык (M. Dewhirst

Three Translations of Garshin"s Story "Three Red Flowers"» и др.). V. Kostrica в статье «The reception of Vsevolod Garshin in Czechoslovakia» отмечает, что произведения писателя еще при его жизни (начиная с 1883г.) были опубликованы в двадцати разных переводах, проза Гаршина особенно привлекала чешских издателей объемом рассказов и их жанровым характером. Сборник «Всеволод Гаршин на рубеже веков» заслуживает отдельного внимания ученых, изучающих литературную деятельность писателя.

Как видим, проблемы поэтики гаршинской прозы занимают важное место в исследованиях, посвященных творчеству этого писателя. Вместе с тем, большая часть исследований все же носит частный, эпизодический характер. Некоторые аспекты поэтики прозы Гаршина (включая повествовательную поэтику и поэтику психологизма) остаются почти не исследованными. В тех же работах, которые подходят близко к этим проблемам, речь идет в большей степени о постановке вопроса, чем о его решении, что само по себе является стимулом для дальнейших комплексных изысканий в указанном русле. В связи с этим актуальным можно считать выявление форм психологического анализа и главных компонентов поэтики повествования, что позволяет вплотную подойти к проблеме структурного сочетания психологизма и повествования в прозе Гаршина.

Научная новизна работы определяется тем, что впервые предлагается последовательное рассмотрение поэтики психологизма и повествования в прозе Гаршина, которая является наиболее характерной особенностью прозы писателя. Представлен системный подход к исследованию творчества Гаршина. Выявлены опорные категории в поэтике психологизма писателя (исповедь, «крупный план», портрет, пейзаж, обстановка). Определены такие повествовательные формы в прозе Гаршина, как описание, повествование, рассуждение, чужая речь (прямая, косвенная, несобственно-прямая), точки зрения, категории повествователя и рассказчика.

Предметом исследования являются восемнадцать рассказов Гаршина.

Цель диссертационного исследования - выявление и аналитическое описание основных художественных форм психологического анализа в прозе Гаршина и системное изучение ее повествовательной поэтики. Исследовательской сверхзадачей является демонстрация того, как осуществляется связь между формами психологического анализа и повествованием в прозаических произведениях писателя.

В соответствии с поставленной целью определяются конкретные задачи исследования:

1. рассмотреть исповедь в поэтике психологизма автора;

2. определить функции «крупного плана», портрета, пейзажа, обстановки в поэтике психологизма писателя;

3. изучить поэтику повествования в произведениях писателя, выявить художественную функцию всех повествовательных форм;

4. выявить функции «чужого слова» и «точки зрения» в повествовании Гаршина;

5. описать функции рассказчика и повествователя в прозе писателя.

Методологической и теоретической основой диссертации являются литературоведческие труды А.П. Ауэра, М.М. Бахтина, Ю.Б. Борева, Л.Я. Гинзбург, А.Б. Есина, А.Б. Криницына, Ю.М. Лотмана, Ю.В. Манна, А.П. Скафтымова, Н.Д. Тамарченко, Б.В. Томашевского,

М.С. Уварова, Б.А. Успенского, В.Е. Хализева, В. Шмида, Е.Г. Эткинда, а также лингвистические исследования В.В. Виноградова, H.A. Кожевниковой, О А. Нечаевой, Г.Я. Солганика. С опорой на труды этих ученых и достижения современной нарратологии была выработана методология имманентного анализа, позволяющего раскрыть художественную сущность литературного явления в полном соответствии с авторской творческой устремленностью. Главным методологическим ориентиром для нас стала «модель» имманентного анализа, представленная в работе А.П. Скафтымова «Тематическая композиция романа "Идиот"» .

Ключевое понятие, используемое в диссертационной работе, -психологизм, который является важным достижением русской классической литературы и характеризует индивидуальную поэтику писателя. Истоки психологизма можно найти в древнерусской литературе. Здесь следует вспомнить житие как жанр («Житие протопопа Аввакума»), где агиограф «. создавал живой образ героя <.> окрашивал рассказ гаммою различных настроений, перебивал его волнами лиризма - внутреннего и внешнего» . Стоит заметить, что это одна из первых попыток в русской прозе, психологизм как явление здесь только намечен.

Психологическое изображение получает дальнейшее развитие в конце XVIII - начале XIX в. Сентиментализм и романтизм выделили человека из массы, толпы. Качественно изменился взгляд на литературного персонажа, появилась тенденция к поиску личности, индивидуальности. Сентименталисты и романтики обратились к чувственной сфере героя, стараясь передать его переживания и эмоции (Н.М. Карамзин «Бедная Лиза», А.Н. Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву» и др.).

В полной мере психологизм как литературоведческое понятие проявляет себя в реализме (Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов). Психологическое изображение становится доминантой в творчестве писателей-реалистов. Меняется не просто взгляд на человека, авторы иначе подходят к раскрытию внутреннего мира своих героев, выявляются формы, приемы и способы изображения внутреннего мира героев.

В.В. Компанеец отмечает, что «развитый элемент психологизма -ключ к художественному познанию внутреннего мира, всей эмоциональной и интеллектуальной сферы личности в ее сложной и многосторонней обусловленности явлениями окружающего мира» . В статье «Художественный психологизм как проблема исследования» он разделяет два понятия «психологизм» и, «психологический анализ», которые не являются в полном смысле синонимами. Понятие психологизм шире понятия психологический анализ, включает в себя отражение психологии автора в произведении. Автор статьи подчеркивает, что писатель не решает вопрос: быть психологизму в произведении или отсутствовать. Психологический анализ в свою очередь располагает рядом средств, направленных на объект. Здесь уже присутствует сознательная установка автора художественного произведения.

В работе «Психологизм русской классической литературы» А.Б. , Есин отмечает «особую глубину» в художественном освоении внутреннего мира человека у «писателей-психологов». Таковыми он в особенности считает Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, так как художественный мир их произведений отмечен предельным вниманием к внутренней жизни героев, к процессу движения их мыслей, чувств, ощущений. А.Б. Есин отмечает, что «о психологизме как особом, качественно определенном явлении, характеризующем своеобразие стиля данного художественного произведения, есть смысл говорить только тогда, когда в литературе появляется форма прямого изображения процессов внутренней жизни, когда литература начинает достаточно полно изображать (а не обозначать только) такие душевные и мыслительные процессы, которые не находят себе внешнего выражения, когда - соответственно - в литературе появляются новые композиционно-повествовательные формы, способные запечатлеть скрытые явления внутреннего мира достаточно естественно и, адекватно» . Исследователь утверждает, что психологизм заставляет работать внешние детали на изображение внутреннего мира. Предметы и события мотивируют душевное состояние героя, влияют на особенности его мышления. А.Б. Есин выделяет психологическое описание (воспроизводит статичное чувство, настроение, но не мысль) и психологическое повествование (предмет изображения - динамика мыслей, эмоций, желаний).

Однако изображение человека и всего того, что с ним связано, отличают любого писателя эпохи художественного реализма. Такие, художники слова, как И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, А.Н. Островский всегда отличались своим человековедческим мастерством. Но они раскрывали внутренний мир героя по-разному, используя разные психологические приемы и средства.

В работах «Идеи и формы в творчестве Л.Толстого» и «О психологизме в творчестве Стендаля и Л. Толстого» А.П. Скафтымова мы находим понятие психологического рисунка. Ученый определяет психическое наполнение персонажей в творчестве Л.Н. Толстого, отмечая желание писателя показать внутренний мир человека в его, процессе как постоянный, непрерывный поток. А.П. Скафтымов отмечает характерные особенности психологического рисунка Л.Н. Толстого: «сцепленность, неразрывность внешнего и внутреннего бытия, многообразная сложность взаимно пересекающихся психологических линий, непрерывная актуальность заданных персонажу психических элементов, одним словом, та "диалектика души", которая образует собою непрерывный индивидуальный поток бегущих столкновений, противоречий, всегда вызванных и усложненных теснейшими связями психики с окружающей обстановкой текущего момента» .

В.Е. Хализев пишет, что психологизм выражается в произведении через «индивидуализированное воспроизведение переживаний персонажей в их взаимосвязи, динамике и неповторимости» . Исследователь говорит о двух формах психологического изображения: явный, открытый, «демонстративный» психологизм свойственен Ф.М. Достоевскому, Л.Н. Толстому; неявный, тайный, «подтекстовый» - И.С. Тургеневу, А.П. Чехову. Первая форма психологизма связана с самоанализом, внутренним монологом персонажа, а также с психологическим анализом внутреннего мира героя, который осуществляется самим автором. Вторая форма проявляется в неявном указании на те или иные процессы, происходящие в душе персонажа, с опосредованностью читательского восприятия.

В.В. Гудонене рассматривает психологизм как особое качество литературы и проблемы ее поэтики. В теоретической части исследовательница разбирает литературный персонаж как психологическую реальность (внимание писателей не к характеру, а к личности, общечеловеческой природе индивидуальности); взаимопроникновение форм психологического письма (интерес к портретному описанию, авторскому комментированию душевного состояния героя, использованию несобственно-прямой речи, внутреннего монолога), круг Ф. Штанцеля как свод основных способов повествования, средства психологического письма, пейзаж, сны и грезы, художественную деталь и.т.д. В практической части на материале русской литературы (прозы и лирики) В.В. Гудонене применяет разработанную теорию на текстах И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, И.А. Бунина, М.И. Цветаевой и др. Автор книги подчеркивает, что психологизм активно изучался последние десятилетия; каждая литературная эпоха имеет свои формы психологического анализа, наиболее изучены портрет, пейзаж, внутренний монолог как средства психологического письма.

В первой главе мы разбираем формы психологического анализа: исповедь, «крупный план», портрет и пейзаж. Теоретической основой при изучении понятия исповеди являются работы А.Б. Криницына «Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф.М. Достоевского» , М.С. Уварова «Архитектоника исповедального слова» , в которых отмечаются характерные черты рассказчика, особенности изложения внутренних переживаний.

Е.Г.Эткинд в работе «"Внутренний человек" и внешняя речь» говорит о психопоэтике как «области филологии, которая рассматривает соотношение мысль - слово, причем термин "мысль" здесь и ниже означает не только логическое умозаключение (от причин к следствиям или от следствий к причинам), не только рациональный процесс понимания (от сущности явления и обратно), но и всю совокупность внутренней жизни человека» . Ученый определяет понятие «внутренний человек», под которым понимает «многообразие и сложность процессов, протекающих в душе» . Е.Г.Эткинд демонстрирует взаимосвязь между речью героев и их душевным миром.

Основополагающее значение для диссертационного исследования (для первой главы) имеют понятия «крупный план» и «сиюминутность», сущность которых раскрывается в работе ученого. Важными работами при исследовании понятия «крупный план» были также труды Ю.М. Лотмана «Об искусстве» , В.Е. Хализева «Ценностные ориентации русской классики» .

В полной мере психологизм обнаруживает себя в реализме. Психологическое изображение действительно становится доминантой в творчестве многих писателей. Меняется взгляд на человека, авторы иначе подходят к изображению психологии своих героев, их внутреннего мира, выявляя и акцентируя внимание на его сложности, противоречивости, может быть, даже необъяснимости, словом -глубине.

Второй основной термин в диссертационном исследовании - «повествование», которое в современном литературоведении понимается достаточно широко. В словарях можно найти следующие определения «повествования»:

Повествование, в эпическом литературном произведении речь автора, персонифицированного рассказчика, сказителя, т.е. весь текст за исключением прямой речи персонажей. Повествование, которое представляет собой изображение действий и событий во времени, описание, рассуждение, несобственно-прямая речь героев, - главный способ построения эпического произведения, требующего объективно-событийного воспроизведения действительности. <.> Последовательным развертыванием, взаимодействием, совмещением "точек зрения" формируется композиция повествования» .

Повествование - весь текст эпического литературного произведения, за исключением прямой речи (голоса персонажей могут быть включены в повествование лишь в виде различных форм, несобственной прямой речи)» .

Повествование - 1) совокупность фрагментов текста эпического произведения (композиционных форм речи), приписанных автором-творцом одному из «вторичных» субъектов изображения и речи (повествователю, рассказчику) и выполняющих «посреднические» (связывающие читателя с миром персонажей) функции; 2) процесс общения повествователя или рассказчика с читателем, целенаправленное развертывание «события рассказывания», которое осуществляется благодаря восприятию читателем указанных фрагментов, текста в их организованной автором последовательности» .

Н.Д. Тамарченко оговаривает, что в узком значении повествование представляет собой одну из типических форм высказывания наряду с описанием и характеристикой. Исследователь отмечает двойственность понятия, с одной стороны, оно включает в себя особые функции: информативность, направленность на предмет речи, с другой стороны, более общие, вплоть до композиционных, функции, например, направленность на текст. Н.Д. Тамарченко говорит о связи терминологии отечественного литературоведения «с "теорией, словесности" прошлого века, которая в свою очередь опиралась на разработанное классической риторикой учение о таких композиционных формах построения прозаической речи, как повествование, описание и рассуждение» .

Ю.Б. Борев отмечает два значения понятия повествования: «1) связное изложение реальных или вымышленных событий, художественное прозаическое произведение; 2) одна из интонационных универсалий повествования» . Исследователь выделяет четыре формы передачи художественной информации в прозе: первая форма - панорамный обзор (присутствие всеведущего автора); вторая форма - присутствие нарратора, который невсезнающ, рассказ от первого лица; третья форма - драматизированное сознание, четвертая форма - чистая драма. Ю.Б. Борев упоминает о пятой «переменной форме», когда повествователь то становится всеведущим, то участником событий, то сливается с героем и его сознанием.

Во второй главе мы акцентируем внимание на четырех повествовательных формах: типах повествования (описании, повествовании, рассуждении), «чужой речи», субъектах изображения и речи (повествователе и рассказчике), точке зрения. Методологической основой в исследовании типов повествования стала лингвистическая работа O.A. Нечаевой «Функционально-смысловые типы речи (повествование, описание, рассуждение)», в которой предложены классификации описания (пейзаж, портрет, обстановка, описание-характеристика), повествования (конкретно-сценическое, обобщенно-сценическое, информационное), рассуждения (оценочные именные, со значением состояния, с обоснованием реальных или гипотетических действий, со значением необходимости, с обусловленными действиями, с категорическим отрицанием или утверждением). Исследователь так определяет термин повествование в тексте художественного произведения: «функционально-смысловой тип речи, выражающий сообщение о развивающихся действиях или состояниях и располагающий для реализации этой функции специфическими языковыми средствами» .

При изучении «чужой речи» мы ориентируемся в первую очередь на работы М.М. Бахтина (В.Н. Волошинова) «Марксизм и философия языка» и H.A. Кожевниковой «Типы повествования в русской литературе XIX-XX вв.» , в которых исследователи выделяют три основные формы для передачи «чужой речи» (прямую, косвенную, несобственно-прямую) и демонстрируют на примерах из художественной литературы ее особенности.

Исследуя субъекты изображения и речи в прозе Гаршина, в теоретическом плане опираемся на работу H.A. Кожевниковой «Типы повествования в русской литературе XIX-XX вв.» , кандидатское диссертационное исследование А.Ф. Молдавского «Рассказчик как теоретико-литературная категория (на материале русской прозы 20-х годов XX века)» , статьи К.Н. Атаровой, Г.А. Лесскиса «Семантика и структура повествования от первого лица в художественной прозе» , «Семантика и структура повествования от третьего лица в художественной прозе» . В указанных работах мы находим особенности изображения повествователя и рассказчика в художественных текстах.

Обращаясь к проблеме изучения точки зрения в литературоведении, в нашем исследовании центральной работой является труд Б.А. Успенского «Поэтика композиции». Литературовед подчеркивает: в художественной литературе присутствует прием монтажа (как в кино), проявляется множественность точек зрения (как в живописи) . Б.А. Успенский считает, что может существовать общая теория композиции, применимая к различным видам искусства. Ученый выделяет следующие типы точек зрения: «точка зрения» в плане идеологии, «точка зрения» в плане фразеологии, «точка зрения» в плане пространственно-временной характеристики, «точка зрения» в плане психологии.

Кроме того, исследуя понятие точки зрения, мы учитываем опыт западного литературоведения, в частности, работу В. Шмида «Нарратология», в которой исследователь определяет понятие точки зрения как «образуемый внешними и внутренними факторами узел условий, влияющих на восприятие и передачу происшествий» . В. Шмид выделяет пять планов, в которых проявляется точка зрения: перцептивный, идеологический, пространственный, временной, языковой.

Теоретическое значение работы состоит в том, что на основе полученных результатов создается возможность углубить научное представление о поэтике психологизма и структуре повествования в прозе Гаршина. Сделанные в работе выводы могут послужить основой для дальнейшего теоретического изучения творчества Гаршина в современном литературоведении.

Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть использованы при разработке курса истории русской литературы XIX века, спецкурсов и спецсеминаров, посвященных творчеству Гаршина. Материалы диссертации могут быть включены в элективный курс для классов гуманитарного профиля в средней общеобразовательной школе.

Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования были представлены в научных докладах на конференциях: на X Виноградовских чтениях (ГОУ ВПО МГПУ. 2007, Москва); XI Виноградовских чтениях (ГОУ ВПО МГПУ, 2009, Москва); X конференции молодых филологов «Поэтика и компаративистика» (ГОУ ВПО МО «КГПИ», 2007, Коломна). По теме исследования вышло 5 статей, в том числе две в изданиях, входящих в перечень ВАК Минобрнауки России.

Структура работы определяется целями и задачами исследования. Диссертация состоит из Введения, двух глав, Заключения и списка литературы. В первой главе последовательно рассматриваются

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Васина, Светлана Николаевна

Заключение

В заключении хотелось бы подвести итоги исследования, которое только наметило проблему изучения повествования и художественного, психологизма в прозе Гаршина. Писатель для исследователя русской литературы представляет специальный интерес. Как отмечалось во введении, психологизм и повествование в рассказах Гаршина анализировались в работах немногих исследователей. В начале диссертационной работы были поставлены следующие задачи: " рассмотреть исповедь в поэтике психологизма автора; определить функции крупного плана, портрета, пейзажа, обстановки в поэтике психологизма писателя; изучить поэтику повествования в произведениях писателя, выявить художественную функцию всех повествовательных, форм; выявить функции «чужого слова» и «точки зрения» в повествовании Гаршина; описать функции рассказчика и повествователя в прозе писателя.

Изучая поэтику психологизма в произведениях писателя, мы разбираем исповедь, крупный план, портрет, пейзаж, обстановку. Анализ показывает, что элементы исповеди способствуют глубокому проникновению во внутренний мир героя. Было выявлено, что в рассказе «Ночь» исповедь героя становится главной формой психологического анализа. В других прозаических произведениях, писателя («Четыре дня», «Происшествие», «Трус») ей не отведено центральное место, она становится лишь частью поэтики психологизма, но частью очень важной, взаимодействующей с другими формами психологического анализа.

Крупный план» в прозе Гаршина представлен: а) в виде " развернутых описаний с комментариями оценочного и аналитического характера («Из воспоминаний рядового Иванова»); б) при описании умирающих людей, при этом обращается внимание читателя на внутренний мир, психологическое состояние героя, находящегося рядом («Смерть», «Трус»); в) в виде перечисления действий героев, совершающих их в тот момент, когда сознание отключено («Сигнал», " «Надежда Николаевна»).

Разбирая портретные, пейзажные зарисовки, описание обстановки в прозаических произведениях Гаршина, мы видим, что они усиливают авторское эмоциональное воздействие на читателя, зрительное восприятие и во многом способствуют выявлению внутренних движений души героев. Пейзаж в большей степени связан с хронотопом, но и в поэтике психологизма он занимает достаточно прочную позицию за счет того, что в некоторых случаях становится «зеркалом души» героя. Обостренный интерес Гаршина к внутреннему миру человека во " многом определил в его произведениях и образ окружающего мира. Как правило, небольшие пейзажные фрагменты, вплетенные в переживания героев и описание событий, осложняются в его рассказах психологическим звучанием.

Выявлено, что интерьер (обстановка) выполняет психологическую функцию в рассказах «Ночь», «Надежда Николаевна», «Трус». Писателю свойственно при изображении интерьера концентрировать свое внимание на отдельных предметах, вещах («Надежда Николаевна», «Трус»). В этом случае мы можем говорить о попутном, сжатом ■ описании обстановки.

В процессе анализа рассказов Гаршина рассматриваются три типа повествования: описание, повествование и рассуждение. Мы доказываем, что описание - это важная часть повествовательной поэтики Гаршина. Самым характерным в структуре описания является четыре «описательных жанра» (O.A. Нечаева): пейзаж, портрет, обстановка, характеристика. Для описания (пейзажа, портрета, обстановки) характерно использование единого временного плана, употребление реального (изъявительного) наклонения, используются опорные слова, которые несут функцию перечисления. В портрете при описании внешних черт героев для выразительности активно используются именные части речи (имена существительные и прилагательные). В описании-характеристике возможно употребление разновременных глагольных форм (совмещение прошедшего и настоящего времени), также возможно употребление ирреального наклонения, в частности сослагательного (рассказ «Денщик и офицер»).

В прозе Гаршина описаниям природы отводится мало места, но тем не менее они не лишены повествовательных функций. Пейзажные зарисовки служат скорее фоном повествования. Эти закономерности отчетливо проявляются в рассказе «Медведи», который начинается с пространного описания местности. Пейзажная зарисовка предваряет повествование. Описание природы представляет собой перечисление признаков общего вида местности (река, степь, сыпучие пески). Это постоянные признаки, составляющие топографическое описание. В основной же части изображение природы в прозе Гаршина носит эпизодический характер. Как правило, это небольшие отрывки, состоящие из одного-трех предложений.

В рассказах Гаршина описание внешних черт героя, несомненно, помогает показать их внутреннее, душевное состояние. В рассказе «Денщик и офицер» представлено одно из самых подробных портретных описаний. Необходимо отметить, что для большинства рассказов Гаршина характерно совершенно иное описание внешности героев. Писатель акцентирует внимание читателя, скорее, на деталях.

Поэтому логично говорить о сжатом, попутном портрете в прозе, Гаршина. Портретные характеристики включены в поэтику повествования. Они отражают как постоянные, так и временные, сиюминутные внешние черты героев.

Отдельно следует сказать об описании костюма героя как детали его портрета. Костюм у Гаршина - это и социальная, и психологическая характеристика человека. Автор описывает одежду персонажа, если хочет подчеркнуть тот факт, что его герои следуют моде того времени, а это, в свою очередь, говорит об их материальном положении, финансовых возможностях и некоторых чертах характера. Гаршин также, намеренно акцентирует внимание читателя на одежде героя, если речь идет о не совсем обычной жизненной ситуации или костюме для торжества, особого случая. Такие повествовательные жесты способствуют тому, что одежда героя становится частью поэтики психологизма писателя.

Для описания обстановки в прозаических произведениях Гаршина характерна статичность предметов. В рассказе «Встреча» описания обстановки играют ключевую роль. Гаршин акцентирует внимание читателя на материале, из которого сделаны вещи. Это существенно: , Кудряшов окружает себя дорогими вещами, о чем несколько раз упоминается в тексте произведения, соответственно важно, из чего они были сделаны. Все вещи в доме, как и вся обстановка, являются отображением философской концепции «хищничества» Кудряшова.

Описания-характеристики встречаются в трех рассказах Гаршина «Денщик и офицер», «Надежда Николаевна», «Сигнал». Характеристика Стебелькова («Денщик и офицер»), одного из главных героев, включает как биографические сведения, так и факты, раскрывающие суть его характера (пассивность, примитивность, лень). Эта монологическая характеристика представляет собой описание с элементами рассуждения. Совершенно иные характеристики даны главным героям рассказов «Сигнал» и «Надежда Николаевна» (форма дневника). Гаршин знакомит читателя с биографиями персонажей.

Изучая структуру повествования, мы отмечаем, что изложение. событий в прозе Гаршина может быть конкретно-сценическим, обобщенно-сценическим и информационным. В конкретно-сценическом повествовании сообщается о расчлененных конкретных действиях субъектов (перед нами своеобразный сценарий). Динамика повествования передается через спрягаемые формы и семантику глаголов, деепричастий, обстоятельственных формантов. Для выражения последовательности действий сохраняется их отнесенность к одному субъекту речи. В обобщенно-сценическом повествовании сообщается о типичных, повторяющихся действиях в данной. обстановке. Развитие действия происходит при помощи вспомогательных глаголов, обстоятельственных словосочетаний. Обобщенно-сценическое повествование не предназначено для инсценировки. В информационном повествовании можно выделить две разновидности: форма пересказа и форма косвенной речи (в отрывках звучат темы сообщения, отсутствует конкретика, определенность действий).

В прозаических произведениях Гаршина представлены следующие разновидности рассуждения: именные оценочные рассуждения, . рассуждения с целью обоснования действий, рассуждения с целью предписания или описания действий, рассуждения со значением утверждения или отрицания. Первые три разновидности рассуждения соотносимы со схемой выводного предложения («Денщик и офицер», «Надежда Николаевна», «Встреча»). Для именных оценочных рассуждений характерно в выводе давать оценку субъекту речи; сказуемое в выводном предложении, представленное именем существительным, реализует различные смысловые и оценочные характеристики (превосходства, ироничности и др.)- Именно с помощью рассуждений дается характеристика действия с целью обоснования («Надежда Николаевна»). Рассуждения с целью предписания или описания обосновывают предписание действий (при наличии слов с предписывающей модальностью - со значением необходимости, обязательности) («Ночь»). Рассуждения со значением утверждения или отрицания представляют собой рассуждения в форме риторического вопроса или восклицания («Трус»).

Анализируя прозу Гаршина, мы определяем функции «чужого слова» и «точки зрения» в произведениях автора. Исследования показывают, что прямая речь в текстах писателя может принадлежать как живому существу (человеку), так и неодушевленным предметам (растениям). В прозаических произведениях Гаршина внутренний монолог строится как обращение персонажа к самому себе. Для рассказов «Надежда Николаевна» и «Ночь», в которых повествование ведется от первого лица, характерно, что рассказчик воспроизводит свои мысли. В произведениях («Встреча», «Красный цветок», «Денщик и офицер») события излагаются от третьего лица, важно, что прямая речь передает мысли героев, т.е. истинный взгляд персонажей на ту или иную проблему.

Анализ примеров употребления косвенной и несобственно-прямой речи показывает, что данные формы чужой речи в прозе Гаршина встречаются гораздо реже прямой. Можно предположить, что для писателя принципиально передать истинные мысли и чувства героев (их гораздо удобнее «пересказать» с помощью прямой речи, тем самым сохраняя внутренние переживания, эмоции персонажей).

Рассматривая понятия рассказчик и повествователь, следует сказать, о рассказе «Происшествие», где мы видим двух рассказчиков и повествователя. В других произведениях четко представлена взаимосвязь: рассказчик - «Четыре дня», «Из воспоминаний рядового Иванова», «Очень коротенький роман» - повествование в форме первого лица, два рассказчика - «Художники», «Надежда Николаевна», повествователь - «Сигнал», «Лягушка-путешественница», «Встреча», «Красный цветок», «Сказание о гордом Arree», «Сказка о жабе и розе» -повествование в форме третьего лица. В прозаических произведениях Гаршина рассказчик является участником происходящих событий. В рассказе «Очень коротенький роман» мы видим беседу главного героя-субъекта речи с читателем. Рассказы «Художники» и «Надежда Николаевна» представляют собой дневники двух героев-рассказчиков. Повествователи в приведенных выше произведениях не являются участниками событий и не изображаются никем из персонажей. Характерная особенность субъектов речи - воспроизведение мыслей героев, описание их действий, поступков. Мы можем говорить о взаимосвязи форм изображения событий и субъектов речи в рассказах Гаршина. Выявленная закономерность творческой манеры Гаршина сводится к следующему: рассказчик проявляет себя в формах изложения событий от первого лица, а повествователь - от третьего.

Изучая «точки зрения» в прозе Гаршина, мы опираемся на исследование Б.А. Успенского «Поэтика композиции». Анализ рассказов позволяет выявить следующие точки зрения в произведениях писателя: в плане идеологии, пространственно-временной характеристики и психологии. Идеологический план" ярко представлен в рассказе «Происшествие», в котором встречаются три оценочные точки зрения: взгляд» героини, героя, автора-наблюдателя. Точку зрения в плане, пространственно-временной характеристики мы видим в рассказах «Встреча» и «Сигнал»: присутствует пространственное прикрепление автора к герою; повествователь находится в непосредственной близости от персонажа. Точка зрения в плане психологии представлена в рассказе «Ночь». Глаголы внутреннего состояния помогают формально выявить данный тип описания.

Важным научным итогом диссертационного исследования является вывод о том, что повествование и психологизм в поэтике Гаршина находятся в постоянной взаимосвязи. Они образуют такую, гибкую художественную систему, которая позволяет переходить повествовательным формам в поэтику психологизма, а формы психологического анализа могут стать и достоянием повествовательной структуры гаршинской прозы. Все это относится к важнейшей структурной закономерности в поэтике писателя.

Таким образом, результаты диссертационного исследования показывают, что опорными категориями в поэтике психологизма Гаршина являются исповедь, крупный план, портрет, пейзаж, обстановка. По нашим выводам, в поэтике повествования писателя, доминируют такие формы, как описание, повествование, рассуждение, чужая речь (прямая, косвенная, несобственно-прямая), точки зрения, категории повествователя и рассказчика.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Васина, Светлана Николаевна, 2011 год

1. Гаршин В.М. Встреча. Сочинения, избранные письма, незавершенное Текст. / В.М. Гаршин. - М.: Парад; 2007. 640 с.

2. Гаршин В.М. Полное собрание сочинений в 3-х томах. Письма, т. 3 Текст. / В.М. Гаршин. М.-Л.: ACADEMIA, 1934. - 598 с.

3. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 томах. Т.5 Текст. / Ф.М. Достоевский. Л.: Наука, 1989. - 573 с.

4. Лесков Н.С. Собрание сочинений в И томах. Т.4 Текст. / Н.С. Лесков. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957. - 515 с.

5. Некрасов H.A. Собрание сочинений в 7 томах. Т. 3 Текст. / H.A. Некрасов. М.: Терра, 2010. - 381 с.

6. Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 22 томах. Т.11 Текст. / Л.Н. Толстой. -М.: Художественная литература, 1982. 503 с.

7. Тургенев И.С. Собрание сочинений в 12 томах. Т.1 Текст. / И.С. Тургенев. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1954. -480 с.

8. Чехов А.П. Собрание сочинений в 15 томах. Том 7. Рассказы, повести (1887 1888) Текст. / А.П. Чехов. - М.: Мир книги, 2007 -414 с.1.. Теоретико-литературные исследования

9. Атарова К.Н., Лесскис Г.А. Семантика и структура повествования от первого лица в художественной прозе Текст. // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 35. №4. 1976. С. 344-356.

10. Ю.Атарова К.Н., Лесскис Г.А. Семантика и структура повествования от третьего лица в художественной прозе Текст. // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 39. №1. 1980. С. 33-46.

11. П.Ауэр А.П. Композиционная функция психологической ситуации в поэтике «Убежища Монрепо» и «Современной идиллии» М.Е. Салтыкова-Щедрина Текст. // Литературоведение и журналистика: Межвуз. сб. науч. тр. Саратов: Изд-во Сарат. унта, 2000. - С.86-91.

12. Ауэр А.П. Развитие психологической прозы. Гаршин Текст. // История русской литературы XIX века в 3-х частях. Ч. 3 / Под ред. В.И. Коровина. М.: ВЛАДОС, 2005. - С. 391-396.

13. Ауэр А.П. Русская литература ХЕК века. Традиция и поэтика Текст. / А.П. Ауэр. - Коломна: Коломенский государственный педагогический институт, 2008. 208 с.

15. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики Текст. / М.М. Бахтин. М.: Художественная литература, 1975. - 502 с.

16. Бахтин М.М. / Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка Текст. / М.М. Бахтин / В.Н. Волошинов // Антрополингвистика: Избранные труды (Серия Психолингвистика). М.: Лабиринт, 2010.-255с.

17. БашкееваВ.В. От живописного портрета к литературному. Русская поэзия и проза конца XVIII - первой трети XIX века Текст. / В.В. Башкеева. Улан-Удэ: Изд-во Бурят, гос. у-та, 1999. - 260 с.

18. Белокурова С.П. Несобственно-прямая речь Текст. / Словарь литературоведческих терминов. СПб.: Паритет, 2006. - С. 99.

19. Белокурова С.П. Интерьер Текст. / Словарь литературоведческих терминов. СПб.: Паритет, 2006. - С. 60.

20. Беляева И.А. О «психологической» функции пространства и времени в прозе И.А. Гончарова и И.С. Тургенева Текст. // Русистика и компаративистика: Сборник научных статей. Вып. III / Отв. ред.: Е.Ф. Киров. М.: МГПУ, 2008. - С. 116-130.

21. Бем A.JI. Психоанализ в литературе (Вместо предисловия) Текст. / A.JI. Бем // Исследования. Письма о литературе / Сост. С.Г. Бочарова; Предисл. и коммент. С.Г. Бочарова и И.З. Сурат. М.: Языки славянской культуры, 2001. - С. 245-264.

22. Борев Ю.Б. Методология анализа художественного произведения Текст. // Методология анализа литературного произведения / Отв. ред. Ю.Б. Борев. М.: Наука, 1998 - С. 3-33.

23. Борев Ю.Б. Повествование Текст. / Эстетика. Теория литературы. Энциклопедический словарь терминов. М.: Астрель, 2003. - С. 298.

24. Бройтман С.Н. Историческая поэтика Текст. / С.Н. Бройтман. -М.-РГГУ, 2001.-320 с.

25. Ваховская A.M. Исповедь Текст. // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина. М.: НПК «Интелвак», 2001. - с. 95.

26. Веселовский А.Н. Историческая поэтика Текст. / А.Н. Веселовский. М.: Высшая школа, 1989. - 404 с.

27. Виноградов В.В. О теории художественной речи Текст. / В.В. Виноградов. М.: Высшая школа, 1971. - 239 с.

28. Виноградов В.В. О языке художественной литературы Текст. / В.В. Виноградов. М.: Гослитиздат, 1959. - 654 с.

29. Выготский Л.С. Психология искусства Текст. / Л.С. Выготский. -М.: Искусство, 1968. 576 с.

30. Гей Н.К. Проза Пушкина: Поэтика повествования Текст. / Н.К. Гей. М.: Наука, 1989. - 269 с.31 .Гинзбург Л.Я. О психологической прозе Текст. / Л.Я. Гинзбург. - Л.: Художественная литература, 1977. - 448 с.

31. Гиршман М.М. Литературное произведение: теория художественной целостности Текст. / М.М. Гиршман. М.: Языки славянской культуры, 2002. - 527 с.

32. Головко В.М. Историческая поэтика русской классической повести Текст. / В.М. Головко. М.: Флинта; Наука, 2010. - 280 с.

33. Гудонене В.В. Психология личности в русской прозе и поэзии Текст. / В.В. Гудонене. Вильнюс: Вильнюсский пед. ун-т, 2006. -218с.

34. Гурович Н.М. Портрет Текст. // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / [гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко]. М.: Ыгас1а, 2008.-С. 176.

35. Есин А.Б. Психологизм русской классической литературы Текст. / А.Б. Есин. - М.: Просвещение, 1988. 176 с.

36. Женетт Ж. Фигуры: В 2-х т. Т.2 Текст. / Ж. Женетт. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. - 469 с.

37. Жирмунский В.М. Введение в литературоведение: Курс Лекций Текст. / З.И. Плавскин, В.В. Жирмунская. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. - 464 с.

38. Ильин И.П. Нарратор Текст. // Западное литературоведение XX века: Энциклопедия / Гл. научн. ред. Е.А. Цурганова. M.: Intrada, 2004. - С. 274-275.

39. Ильин И.П. Нарратология Текст. // Западное литературоведение XX века: Энциклопедия / Гл. научн. ред. Е.А. Цурганова. М.: Intrada, 2004. - С. 280-282.

40. Каллер Дж. Теория литературы: краткое введение Текст. / Дж. Каллер: пер. с англ. А. Георгиева. М.: Астрель: ACT, 2006. - 158 с.

41. Книгин И. А. Пейзаж Текст. / И. А. Книгин // Словарь литературоведческих терминов. Саратов: Лицей, 2006. - 270 с.

42. Книгин И.А. Портрет Текст. / И.А. Книгин // Словарь литературоведческих терминов. Саратов: Лицей, 2006. - 270 с.

44. Кожевникова H.A. Типы повествования в русской литературе XIX-XX вв. Текст. / H.A. Кожевникова. М.: Институт русского языка РАН, 1994.-333 с.

45. Кожин А.Н. Функциональные типы русской речи Текст. / А.Н. Кожин, O.A. Крылова, В.В. Одинцов. -М.: Высшая школа, 1982. -223 с.

46. Компанеец В.В. Художественный психологизм как проблема исследования Текст. / Русская литература. №1. Л.: Наука, 1974. - С. 46-60.

47. Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения Текст. / Б.О. Корман. 4.1. М.: Просвещение, 1972. - 111 с.

48. Корман Б.О. Избранные труды. Теория литературы Текст. / Ред.-сост. Е.А. Подшивалова, H.A. Ремизова, Д.И. Черешняя, В.И. Чулков. Ижевск: Институт компьютерных исследований, 2006. - 552 с.

49. Кормилов И.С. Пейзаж Текст. // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина. М., 2001. С. 732-733.

50. Кормилов И.С. Портрет Текст. // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина. М., 2001. С. 762.

51. Криницын А.Б. Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф.М. Достоевского Текст. / А.Б. Криницын. М.: МАКС Пресс, 2001.-370 с.

52. Левицкий Л.А. Мемуары Текст. // Литературный энциклопедический словарь / Под ред. В.М. Кожевникова, П.А. Николаева. -М., 1987. С. 216-217.

53. Лие В. Своеобразие психологизма в повестях И.С. Тургенева «Ася», «Первая любовь» и «Вешние воды» Текст. / В. Лие. - М.: Диалог-МГУ, 1997.-110 с.

54. Лобанова Г.А. Пейзаж Текст. // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / Гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко. - М.: Intrada, 2008.-С. 160.

55. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции дворянства (XVIII начала XIX века) Текст. / Ю.М. Лотман. -СПб.: Искусство-СПб, 2008.-413 с.

56. Лотман Ю.М. Семиосфера. Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи, исследования, заметки Текст. / Ю.М. Лотман. - СПб.: Искусство-СПб, 2004.-703 с.

57. Лотман Ю.М. Структура художественного текста Текст. // Ю.М. Лотман. Об искусстве. СПб.: Искусство-СПб, 1998. - 285 с.

59. Манн Ю.В. Об эволюции повествовательных форм Текст. // Известия РАН. Серия литературы и языка. Том 51, №1. М.: Наука, 1992. - С. 40-59.

60. Мельникова И.М. Точка зрения как граница:: ее структура и функции Текст. // На пути к произведению. К 60-летию Николая Тимофеевича Рымаря: сб. ст. Самара: Самарская гуманитарная академия, 2005. - С. 70-81.

61. Нечаева O.A. Функционально-смысловые типы речи (повествование, описание, рассуждение) Текст. / O.A. Нечаева. -Улан-Удэ: Бурятское книжное издательство, 1974. - 258 с.

62. Николина H.A. Филологический анализ текста: Учеб. пособие Текст. / H.A. Николина. М.: Издательский центр «Академия», 2003.-256 с.

63. Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива) Текст. / Е.В. Падучева. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. - 464 с.

64. Сапогов В.А. Повествование Текст. / Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред. В.М. Кожевникова, П.А. Николаева. - М.: Советская энциклопедия, 1987 С. 280.

65. Свительский В.А. Личность в мире ценностей (Аксиология русской психологической прозы 1860-1870-х годов) Текст. / В.А. Свительский. Воронеж: Воронежский государственный университет, 2005. - 232 с.

66. Скафтымов А.П. Идеи и формы в творчестве Л.Толстого Текст. / А.П. Скафтымов // Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках. М.: Художественная литература, 1972.- С. 134-164.

67. Скафтымов А.П. О психологизме в творчестве Стендаля и Л. Толстого Текст. // Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках. М.: Художественная литература, 1972. - С. 165-181.

68. Скафтымов А.П. Тематическая композиция романа «Идиот» Текст. // Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках. М.: Высшая школа, 2007. - С. 23-88.

69. Солганик Г.Я. Стилистика текста Текст. / Г.Я. Солганик. -Москва: Флинта; Наука, 1997. 252 с.

70. Страхов И.В. Психология литературного творчества (Л.Н. Толстой как психолог) Текст. / И.В. Страхов. Воронеж: Институт практической психологии, 1998. - 379 с.

71. Тамарченко Н.Д. Точка зрения Текст. // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / [гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко]. М.: ЪйгасЬ, 2008. - С. 266.

72. Тамарченко Н.Д. Повествование Текст. //Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / [гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко]. -М.: Шгаёа, 2008. С. 166-167.

73. Тамарченко Н.Д. Повествователь Текст. // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / [гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко]. -M.: Intrada, 2008. С. 167-169.

74. Тамарченко Н.Д. Поэтика Текст. // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / [гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко]. - М.: Intrada, 2008. С. 182-186.

75. Тамарченко Н.Д. Рассказчик Текст. // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / [гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко]. -M.: Intrada, 2008. С. 202-203.

76. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика Текст. / Б.В. Томашевский. M-JL: Государственное издательство, 1930. - 240 с.

77. Толмачев В.М. Точка зрения Текст. / Западное литературоведение XX века: Энциклопедия / Гл. научн. ред. Е.А. Цурганова. М.: Intrada, 2004. - С. 404-405.

78. Топоров В.Н. Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина) Текст. / В.Н. Топоров // Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Прогресс-Культура, 1995. - С. 7-111.

79. Трубина Е.Г. Нарратология: основы, проблемы, перспективы. Материалы к спецкурсу Текст. / Е.Г. Трубина. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2002. - 104 с.

80. Труфанова И.В. Прагматика несобственно-прямой речи. Монография Текст. / И.В. Труфанова. М.: Прометей, 2000. - 569 с.

81. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино Текст. / Ю.Н. Тынянов. -М.: Наука, 1977. 575 с.

82. Тюпа В.И. Анализ художественного текста Текст. / А.И. Тюпа. - М.: Academia, 2006. 336 с.8 5. Тюпа В.И. Аналитика художественного (введение в литературоведение) Текст. / В.И. Тюпа. М: Лабиринт, РГГУ, 2001.-192 с.

83. Тюхова Е.В. О психологизме Н.С. Лескова Текст. / Е.В. Тюхова. -Саратов: Издательство Саратовского университета, 1993. 108 с.

84. Уваров М.С. Архитектоника исповедального слова Текст. / М.С. Уваров. СПб.: Алетейя, 1998. - 243 с.

85. Успенский Б.А. Поэтика композиции Текст. / Б.А. Успенский. -СПб.: Азбука, 2000. 347 с.

86. Успенский Б.А. Семиотика искусства Текст. / Б.А. Успенский. -М.: Языки русской культуры, 1995. 357 с.

87. Хализев В.Е. Теория литературы Текст. / В.Е. Хализев. М.: Высшая школа, 2002. - 436 с.

88. Хализев В.Е. Художественная пластика в «Войне и мире» Л.Н. Толстого Текст. / В.Е. Хализев // Ценностные ориентации русской классики. -М.: Гнозис, 2005. 432 с.

89. Хмельницкая Т.Ю. В глубь характера: о психологизме в современной советской прозе Текст. / Т.Ю. Хмельницкая. Л.: Советский писатель, 1988. - 256 с.

90. Фарино Е. Введение в литературоведение Текст. / Е. Фарино. -СПб: Издательство РГПУ им. И.А. Герцена, 2004. 639 с.

91. Фрейденберг О.М. Происхождение наррации Текст. / О.М. Фрейденберг // Миф и литература древности. 2-е изд., испр. и доп. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1998. -С. 262-285.

92. Чудаков А.П. Повествование Текст. / Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. А. А. Сурков. Т. 1-9. Т.5. - М.: Советская энциклопедия, 1962-1978. - С.813.

93. Шкловский В.Б. О теории прозы Текст. / В.Б. Шкловский. - М: Советский писатель, 1983. - 384 с.

94. Шмид В. Нарратология Текст. / В. Шмид. - М.: Языки славянской культуры, 2003. 311 с.

95. Шувалов С. Житие Текст. // Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов. Т.1. А-П. М.; Л.: Изд-во Л. Д. Френкель, 1925. -Стб. 240-244.

96. Эткинд Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы XVIII XIX вв. Текст. / Е.Г. Эткинд. -М.: Языки русской культуры, 1999. - 446 с.

97. I.Литературно-критические работы о творчестве В.М.1. Гаршина

98. Айхенвальд Ю.И. Гаршин Текст. / Ю.И. Айхенвальд // Силуэты русских писателей: В 2 т. Т. 2. М.: Терра-книга, 1998. -285 с.

99. Андреевский С.А. Всеволод Гаршин Текст. // Русская мысль. Книга VI. М., 1889. - С. 46-64.

100. Арсеньев K.K. В. М. Гаршин и его творчество Текст. / В.М. Гаршин // Полное собрание сочинений. СПб.: тв-во А. Ф. Маркса, 1910. - С. 525-539.

101. Архангельский В.Н. Основной образ в творчестве Гаршина Текст. // Литература и марксизм, Кн. 2, 1929. - С. 75-94.

102. Баженов H.H. Душевная драма Гаршина. (Психологические и психопатические элементы его художественного творчества) Текст. / H.H. Баженов. М.: Типо-лит. т-ва И.Н. Кушнарев и К0, 1903.-24 с.

103. Безруков A.A. Гоголевские традиции в творчестве В.М. Гаршина Текст. / A.A. Безруков. Армавир, 1988. - 18 с. - Деп. в ИНИОН АН СССР 28.04.88, №33694.

104. Безруков A.A. Идейные противоречия В.М. Гаршина и толстовство Текст. // Социально-философские концепции русских писателей-классиков и литературный процесс. - Ставрополь: Изд-во СГПИ, 1989. С. 146-156.

105. Безруков A.A. Критическое начало в творчестве В.М. Гаршина Текст. / A.A. Безруков. Армавир, 1987. - 28 с. - Деп. в ИНИОН АН СССР 5.02.88, №32707.

106. Безруков A.A. Нравственные искания В.М. Гаршина и тургеневские традиции Текст. / Армавир. Гос. Пед. ин-т. -Армавир, 1988. 27 с. - Деп. в ИНИОН АН СССР 28.04.88, №33693.

107. Бекедин П.В. В.М. Гаршин и З.В. Верещагин Текст. // Русская литература и изобразительное искусство XVIII начала XX века. - Л.: Наука, 1988. - С. 202-217.

108. Бекедин П.В. В.М. Гаршин и изобразительное искусство Текст. // Искусство, №2. М., 1987. - С. 64-68.

109. Бекедин П.В. Малоизвестные страницы творчества Гаршина Текст. // Памяти Григория Абрамовича Бялого: К 90-летию со дня рождения. СПб.: изд-во С.-Петербургского университета, 1996. -С. 99-110.

110. Бекедин П.В. Некрасовское в творчестве В.М. Гаршина Текст. // Русская литература. №3. - СПб.: Наука, 1994. С. 105127.

111. Бекедин П.В. Об одном историческом замысле В.М. Гаршина: (Неосуществленный роман о Петре I) Текст. // Литература и история. СПб.: Наука, 1997. - Вып. 2. - С. 170-216.

112. Бекедин П.В. Религиозные мотивы у В.М. Гаршина Текст. // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1994. - С. 322363.

113. Беляев Н.З. Гаршин Текст. / Н.З. Беляев. М.: Издательство ВЖСМ «Молодая гвардия», 1938. - 180 с.

114. Бердников Г.П. Чехов и Гаршин Текст. / Г.П. Бердников // Избранные работы: В двух томах. Т.2. М.: Художественная литература, 1986. - С. 352-377.

115. Бирштейн И.А. Сон В.М. Гаршина. Психоневрологический этюд к вопросу о самоубийстве Текст. / И.А. Бирштейн. М.: тип. Штаба Моск. воен. округа, 1913.-16 с.

116. Богданов И. Латкины. Близкие друзья Гаршина Текст. // Новый журнал. СПб., 1999. -№3. - С. 150-161.

117. Боева Г.Н. Знакомый и незнакомый В. Гаршин Текст. // Филологические записки. Вып. 20. Воронеж: Воронежский университет, 2003. - С. 266-270.

118. Бялый Г.А. Всеволод Михайлович Гаршин Текст. / Г.А. Бялый. Л.: Просвещение, 1969. - 128 с.

119. Бялый Г. А. В. М. Гаршин и литературная борьба восьмидесятых годов Текст. / Г.А. Бялый. - М.- Л.: Изд-во АН СССР, 1937.-210 с.

120. Васильева И.Э. Принцип «искренности» как средство аргументации в повествовании В.М. Гаршина Текст. / Риторическая традиция и русская литература // Под ред. П.Е. Бухаркина. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2003. - С. 236-248.

121. Геймбух Е.Ю. В.М. Гаршин. «Стихотворения в прозе» Текст. / Русский язык в школе. Февр. (№ 1). 2005. С. 63-68.

122. Генина И.Г. Гаршин и Гауптман. К проблеме взаимодействия национальных культур Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V.3. Oxford: Northgate, 2000. - C. 53-54.

123. Генри П. Импрессионизм в русской прозе: (В.М. Гаршин и А.П. Чехов) Текст. // Вестник Моск. ун-та. Серия 9, Филология. -М., 1994.-№2. С. 17-27.

124. Гиршман М.М. Ритмическая композиция рассказа «Красный цветок» Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V.l. - Oxford: Northgate, 2000. - C.171-179.

125. Голубева О.Д. Автографы заговорили. Текст. // О.Д. Голубева. М.: Книжная палата, 1991. - 286 с.

126. Гудкова С.П., Киушкина Е. В.М. Гаршин мастер психологического рассказа Текст. // Социальные и гуманитарные исследования. Вып.2. - Саранск: Мордовский гос. ун-т, 2002. - С. 323-326.

127. Гуськов H.A. Трагедия без истории: Память жанра в прозе

128. B.М. Гаршина Текст. // Культура исторической памяти. - Петрозаводск: Петрозаводский гос. ун-т, 2002. С. 197-207.

129. Дубровская И.Г. О последней сказке Гаршина Текст. // Мировая словесность для детей и о детях. 4.1, вып. 9. М.: МПГУ, 2004.-С. 96-101.

130. Дурылин С.Н. Детские годы В.М. Гаршина: биографический очерк Текст. / С.Н. Дурылин. М.: Типо-лит. тв-ва И.Н. Кушнерев и К°, 1910. - 32 с.

131. Евнин Ф.И. Ф.М. Достоевский и В. Гаршин Текст. // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка, 1962. № 4. -1. C. 289-301.

132. Егоров Б.Ф. Ю.Н. Говоруха-Отрок и В.М. Гаршин Текст. // Русская литература: Историко-литературный журнал. N1. СПб.: Наука-СПб., 2007. -С.165-173.

133. Журавкина Н.В. Личностный мир (тема смерти в творчестве Гаршина) Текст. // Миф литература - мифореставрация. - М.Рязань: Узорочье, 2000. - С. 110-114.

134. Заболотский П.А. Памяти «рыцаря чуткой совести» В.М. Гаршина Текст. / П.А. Заболотский. Киев: тип. И.Д. Горбунова, 1908.- 17 с.

135. Захаров В.В. В.Г. Короленко и В.М. Гаршин Текст. // В.Г. Короленко и русская литература: Межвуз. сборник научных трудов. Пермь: ПГПИ, 1987. - С. 30-38.

136. Земляковская A.A. Тургенев и Гаршин Текст. // Второй межвузовский тургеневский сборник / отв. ред. А.И. Гаврилов. -Орел: [б.и.], 1968.-С. 128-137.

137. Зиман Л.Я. Андерсеновское начало в сказках В.М. Гаршина Текст. // Мировая словесность для детей и о детях. 4.1, вып. 9 -М.: МПГУ, 2004. С. 119-122.

138. Зубарева Е.Ю. Зарубежные и отечественные ученые о творчестве В.М. Гаршина Текст. // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. М., 2002. - N 3. - С. 137-141.

139. Иванов А.И. Военная тема в творчестве беллетристов 80-х годов XIX века: (К проблеме метода) Текст. // Метод, мировоззрение и стиль в русской литературе XIX века: Межвуз. сборник научных трудов / Отв. ред. А.Ф. Захаркин. - М.: МГЗПИ, 1988.-С. 71-82.

140. Иванов Г.В. Четыре этюда (Достоевский, Гаршин, Чехов) Текст. // Памяти Григория Абрамовича Бялого: К 90-летию со дня рождения. СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1996. -С. 89-98.

141. Исупов К.Г. «Петербургские письма» В.Гаршина в диалоге столиц Текст. // Мировая художественная культура в памятниках. СПб.: Образование, 1997. - С. 139-148.

142. Кайдаш-Лакшина С.Н. Образ «падшей женщины» в творчестве Гаршина Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V.l. - Oxford: Northgate, 2000. С. 110-119.

143. Калениченко O.H. Жанровые традиции Ф. Достоевского в «Сказании о гордом Arree» В. Гаршина Текст. // Филологический поиск. Вып. 2. - Волгоград, 1996. - С. 19-26.

144. Калениченко О.Н. Ночь прозрения: (О жанровой поэтике «Кроткой» Ф.М. Достоевского и «Ночи» В.М. Гаршина) Текст. //

145. Филологический поиск. - Вып. №1. - Волгоград, 1993. с. 148157.

146. Канунова Ф.З. О некоторых религиозных проблемах эстетики Гаршина (В.М. Гаршин и И.Н. Крамской) Текст. // Русская литература в современном культурном пространстве. 4.1 Томск: Томский гос. пед ун-т, 2003. - С. 117-122.

147. Катаев В.Б. О мужестве вымысла: Гаршин и Гиляровский Текст. // Мир филологии. М., 2000. - С. 115-125.

148. Клевенский М.М. В.М. Гаршин Текст. / М.М. Клевенский. -М-Д., Государственное изд-во, 1925. 95с.

149. Кожуховская Н.В. Толстовская традиция в военных рассказах В.М. Гаршина Текст. / Из истории русской литературы. -Чебоксары: Чебоксарский гос. ун-т, 1992. С. 26-47.

150. Кожуховская Н.В. Образы пространства в рассказах В.М. Гаршина Текст. // Пушкинские чтения. СПб.: ЛГОУ им.A.C. Пушкина, 2002. - С. 19-28.

151. Колесникова Т. А. Неизвестный Гаршин (К проблеме незавершенных рассказов и неосуществленных замыслов В.М.

152. Гаршина) Текст. // Индивидуальное и типологическое в литературном процессе. - Магнитогорск: Изд-во Магнитогор. гос. пед. ин-та, 1994. С. 112-120.

153. Колмаков Б.И. «Волжский вестник» о Всеволоде Гаршине (1880-е годы) Текст. // Актуальные вопросы филологии. Казань, 1994.-С. 86-90.- Деп. вИНИОНРАН 17.11.94, №49792.

154. Короленко В.Г. Всеволод Михайлович Гаршин. Литературный портрет (2 февраля 1855г. 24 марта 1888 г.) Текст. / В.Г. Короленко // Воспоминания. Статьи. Письма. - М.: Советская Россия, 1988. - С. 217-247.

155. Коробка Н.И. В.М. Гаршин Текст. // Образование, 1905. №№ 11-12.-С. 9-59.

156. Костршица В. Действительность, отраженная в исповеди (К вопросу о стиле В. Гаршина) Текст. // Вопросы литературы, 1966. №12.-С. 135-144.

157. Кофтан М. Традиции А.П.Чехова и В.М.Гаршина в трагедии В.В.Ерофеева «Вальпургиева ночь, или Шаги командора» Текст. // Молодые исследователи Чехова. Вып. 4. - М.: Изд-во МГУ, 2001.-С. 434-438.

158. Краснов Г.В. Финалы рассказов В.М. Гаршина Текст. // Памяти Григория Абрамовича Бялого: К 90-летию со дня рождения. СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1996. -С. 110-115.

159. Кривонос В.Ш., Сергеева JI.M. «Красный цветок» Гаршина и романтическая традиция Текст. // Традиции в контексте русской культуры. - Череповец: Издательство Череповецкого государственного пед. ин-та им. A.B. Луначарского, 1995. - С. 106-108.

160. Курганская А.Л. Полемика о творчестве В.М. Гаршина в критике 1880-х. годов: (К 100-летию со дня смерти) Текст. // Творческая индивидуальность писателя и взаимодействие литератур. Алма-Ата, 1988. - С. 48-52.

161. Лапунов C.B. Образ солдата в русском военном рассказе XIX века (Л.Н. Толстой В.М. Гаршин - А.И. Куприн) Текст. // Культура и письменность славянского мира. Т.З. - Смоленск: СГПУ, 2004.-С. 82-87.

162. Лапушин P.E. Чехов-Гаршин-Пржевальский (осень 1888 г.) Текст. // Чеховиана: Чехов и его окружение. М.: Наука, 1996. -С. 164-169.

163. Латынина А.Н. Всеволод Гаршин. Творчество и судьба Текст. / А.Н. Латынина. М.: Художественная литература, 1986. - 223 с.

164. Лепехова О.С. О некоторых особенностях нарратива в рассказах В.М. Гаршина Текст. // Ученые записки Северодвин. Помор, гос. ун-та им. М.В. Ломоносова. Вып.4. Архангельск: Поморский университет, 2004. - С. 165-169.

165. Лепехова О.С., Лошаков А.Г. Символика чисел и концепт «болезнь» в произведениях В.М. Гаршина Текст. // Проблемы литературы XX века: в поисках истины. Архангельск: Поморский гос.ун-т, 2003.-С. 71-78.

166. Лобанова Г. А. Пейзаж Текст. // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий / Гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко. М.: Шгайа, 2008. - С. 160.

167. Лошаков А.Г. Идейно-образные и метатекстовые проекции концепта «болезнь» в произведениях В.М. Гаршина Текст. // Проблемы литературы XX века: в поисках истины. Архангельск: Поморский гос. ун-т, 2003. - С. 46-71.

168. Лучников М.Ю. К вопросу об эволюции канонических жанров Текст. // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики. Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1988.-С. 32-39.

169. Медынцева Г. «У него было лицо обреченного погибнуть» Текст. // Лит. учеба. №2. - М., 1990.- С. 168-174.

170. Миллер О.Ф. Памяти В.М. Гаршина Текст. / В.М. Гаршин // Полное собрание сочинений. СПб.: тв-во А. Ф. Маркса, 1910. -С. 550-563.

171. Милюков Ю.Г. Поэтика В.М. Гаршина Текст. / Ю.Г. Милюков, П. Генри, Э. Ярвуд. Челябинск: ЧТУ, 1990. - 60 с.

172. Михайловский Н.К. Еще о Гаршине и о других Текст. / Н.К. Михайловский // Статьи о русской литературе XIX XX века. -Л.: Художественная литература, 1989. - С. 283-288.

173. Михайловский Н.К. О Всеволоде Гаршине Текст. / Н.К. Михайловский // Статьи о русской литературе XIX XX века. -Л.: Художественная литература, 1989. - С. 259-282.

174. Московкина И. Незавершенная драма В.М. Гаршина Текст. // В мире отечественной классики. Вып. 2. - М.: Художественная литература, 1987-С. 344-355.

175. Неведомский М.П. Зачинатели и продолжатели: Поминки, характеристики, очерки по русской литературе от дней Белинского до дней наших Текст. / М.П. Неведомский. Петроград: книгоиздательство Коммунист, 1919.-410с.

176. Николаев O.P., Тихомирова Б.Н. Эпическое православие и русская культура: (К постановке проблемы) Текст. // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1994. - С. 549.

177. Николаева Е.В. Сюжет о гордом царе в обработке Гаршина и Льва Толстого Текст. // Е.В. Николаева. М., 1992. - 24 с. - Деп. в ИНИОНРАН 13.07.92, №46775.

178. Новикова A.A. Люди и война в изображении В.М. Гаршина Текст. // Война в судьбах и творчестве русских писателей. -Уссурийск: Изд-во УГПИ, 2000. С. 137-145.

179. Новикова A.A. Рассказ В.М. Гаршина «Художники»: (К проблеме нравственного выбора) Текст. // Развитие творческого мышления студентов. Уссурийск: УГПИ, 1996.- С. 135-149.

180. Новикова A.A. Рыцарь чуткой совести: (Из воспоминаний о В. Гаршине) Текст. // Проблемы славянской культуры и цивилизации: Материалы регион, науч.-метод, конф., 13 мая 1999. Уссурийск: УГПИ, 1999. - С. 66-69.

181. Овчарова П.И. К типологии литературной памяти: В.М Гаршин Текст. // Художественное творчество и проблемы восприятия. Калинин: Калининский гос. ун-т, 1990. - С. 72-86.

182. Орлицкий Ю.Б. Стихотворения в прозе В.М. Гаршина Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V.3. Oxford: Northgate, 2000. - C. 3941.

183. Пауткин A.A. Военная проза В.М. Гаршина (традиции, образы и реальность) Текст. // Вестник Московского университета. Серия 9, Филология. №1. - М.,2005 - С. 94-103.

184. Попова-Бондаренко И.А. К проблеме экзистенциального фона. Рассказ «Четыре дня» Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V.3. - Oxford: Northgate, 2000. P. 191-197.

185. Порудоминский В.И. Гаршин. ЖЗЛ Текст. / В.И. Порудоминский. - М.: Издательство ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1962. 304 с.

186. Порудоминский В.И. Грустный солдат, или жизнь Всеволода Гаршина Текст. / В.И. Порудоминский. М.: «Книга», 1986. - 286 с.

187. Пузин Н.П. Несостоявшаяся встреча: В.М. Гаршин в Спасском-Лутовинове Текст. // Воскресение. №2. - Тула, 1995. -С. 126-129.

188. Ремпель Е.А. Международный сборник «В.М.Гаршин на рубеже веков»: Опыт рецензии Текст. // Филологические этюды. -Вып. 5. - Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2002. С. 87-90.

189. Розанов С.С. Гаршин-Гамлет Текст. / С.С. Розанов. - М.: т-во тип. А.И. Мамонтова, 1913. - 16 с.

190. Ромадановская Е.К. К вопросу об источниках «Сказания о гордом Arree» В.М Гаршина Текст. // Русская литература. №1. - СПб.: Наука, 1997. С. 38-47.

191. Романенкова Н. Проблема смерти в творческом сознании Всеволода Гаршина Текст. // Studia Slavica: сборник научных трудов молодых филологов / Сост. Аурика Меймре. Таллинн, 1999.-С. 50-59.

192. Самосюк Г.Ф. Нравственный мир Всеволода Гаршина Текст. // Литература в школе. №5-6. -М., 1992 - С. 7-14.

193. Самосюк Г.Ф. Публикации и исследования писем В.М. Гаршина в работах Ю.Г. Оксмана и К.П. Богаевской Текст. // Юлиан Григорьевич Оксман в Саратове, 1947-1958 / отв. ред. Е.П. Никитина. Саратов: ГосУНЦ "Колледж", 1999. - С. 49-53.

194. Самосюк Г.Ф. Пушкин в жизни и творчестве Гаршина Текст. // Филология. Вып. 5. Пушкинский. - Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 2000. - С. 179-182.

195. Самосюк Г.Ф. Современники о В.М. Гаршине Текст. / Г.Ф. Самосюк. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1977. - 256 с.

196. Сахаров В.И. Злосчастный преемник. Тургенев и В.М. Гаршин Текст. / В.И. Сахаров // Русская проза XVIII XIX веков. Проблемы истории и поэтики. Очерки. - М.: ИМЛИ РАН, 2002. -С. 173-178.

197. Свенцицкая Э.М. Концепция личности и совести в творчестве Вс. Гаршина Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V. 1. - Oxford: Northgate, 2000. C. 186-190.

198. Скабичевский A.M. Сведения о жизни Всеволода Михайловича Гаршина Текст. / Всеволод Гаршин // Рассказы. -Пг.: Издание Литературного Фонда,1919. С. 1-28.

199. Старикова В.А. Детали и тропы в идейно-образной системе произведений В.М. Гаршина и А.П. Чехова Текст. // Идейно-эстетическая функция изобразительных средств в русской литературе XIX века. М.: Моск. гос. пед. ин-т им. В.И.Ленина, 1985.-С. 102-111.

200. Страхов И.В. Психология литературного творчества (Л.Н. Толстой как психолог) Текст. / И.В. Страхов. Воронеж: Институт практической психологии, 1998. - 379 с.

201. Суржко Л.В. Лингвостилистический анализ рассказа В.М. Гаршина «Встреча»: (Ключевые слова в языке и композиции художественного текста) Текст. // Русский язык в школе. №2 - М., 1986.-С. 61-66.

202. Суржко Л.В. О семантико-стилистическом аспекте исследования компонентов художественного текста: (На материале рассказа В. Гаршина «Медведи») Текст. // Висн. Львин. Ун-ту. Сер. Филол. -Вип. 18. 1987. - С. 98-101.

203. Сухих И. Всеволод Гаршин: портрет и вокруг Текст. // Вопросы литературы. №7. - М., 1987 - С. 235-239.

204. Тихомиров Б.Н. Гаршин, Достоевский, Лев Толстой: К вопросу о соотношении евангельского и народного христианства в творчестве писателей Текст. // Статьи о Достоевском: 1971-2001. СПб.: Серебряный век, 2001. - С. 89-107.

205. Тузков С.А., Тузкова И.В. Субъективно-исповедальная парадигма: Вс. Гаршин - В. Короленко Текст. / С.А. Тузков, И.В. Тузкова // Неореализм. Жанрово-стилевые поиски в русской литературе конца XIX начала XX века. - М.: Флинта, Наука, 2009.-332 с.

206. Чуковский К. И. Всеволод Гаршин (Введение в характеристику) Текст. / К.И. Чуковский // Лица и маски. СПб.: Шиповник, 1914. - С. 276-307.

207. Шведер Е.А. .Апостол мира В.М. Гаршина. Биографический очерк Текст. / Е.А. Шведер. М.: ред. журнала «Юная Россия», 1918. - 32 с.

208. Шмаков Н. Типы Всеволода Гаршина. Критический этюд Текст. / Н. Шмаков. - Тверь: типо-лит. Ф.С. Муравьева, 1884. 29 с.

209. Шувалов С.В. Гаршин-художник Текст. / В.М. Гаршин // [Сборник].-М., 1931.-С. 105-125.

210. Эк Е. В.М. Гаршин (Жизнь и творчество). Биографический очерк Текст. / Е. Эк. М.: «Звезда» Н.Н. Орфенова, 1918. - 48 с.

211. Якубович П.Ф. Гамлет наших дней Текст. / В.М. Гаршин // Полное собрание сочинений. - СПб.: тв-во А. Ф. Маркса, 1910. - С. 539-550.

212. Brodal J. Vsevolod Garshin. The Writer and his Reality Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V.l. Oxford: Northgate, 2000. - P. 191197.

213. Dewhirst M. Three Translations of Garshin"s Story «Three Red Flowers» Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V.2. - Oxford: Northgate, 2000.-P. 230-235.

214. Kostrica V. The reception of Vsevolod Garshin in Czechoslovakia Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V.2. Oxford: Northgate, 2000. - P. 158-167.

215. Weber H. Mithra and Saint George. Sources of «The Red Flower» Текст. // Vsevolod Garshin at the turn of the century: An international symposium in three volumes. V.l. - Oxford: Northgate, 2000.-P. 157-171.

216. У1.Диссертационные исследования

217. Барабаш O.B. Психологизм как конструктивный компонент поэтики романа JI.H. Толстого «Анна Каренина» Текст.: Автореф. дис. . к.ф.н. М., 2008. - 21 с.

218. Безруков A.A. Нравственные искания В. М. Гаршина. Истоки и традиции Текст.: Автореф. дис. . к.ф.н. -М., 1989. 16 с.

219. Галимова Е.Ш. Поэтика повествования русской прозы XX века (1917- 1985) Текст.: Дис. . докт. филол. наук. -Архангельск, 2000. 362 с.

220. Еремина И.А. Рассуждение как переходный тип речи между монологом и диалогом: на материале английского языка Текст.: Дис. к.ф.н. - М., 2004. 151 с.

221. Зайцева E.JI. Поэтика психологизма в романах А.Ф. Писемского Текст.: Автореф. дис. . к.ф.н. М., 2008. - 17 с.

222. Капырина Т.А. Поэтика прозы A.A. Фета: сюжет и повествование Текст.: Автореф. дис. . к.ф.н. Коломна, 2006. -18 с.

223. Колодий Л.Г. Искусство как художественная проблема в русской прозе последней трети XIX века: (В.Г. Короленко, В.М. Гаршин, Г.И. Успенский, Л.Н. Толстой) Текст.: Автореф. дис. . к.ф.н. Харьков, 1990. -17 с.

224. Молдавский А.Ф. Рассказчик как теоретико-литературная категория (на материале русской прозы 20-х годов XX века) Текст.: Дис. . к.ф.н. -М., 1996. 166 с.

225. Патрикеев С.И. Исповедь в поэтике русской прозы первой половины XX века (проблемы жанровой эволюции) Текст.: Дис. . к.ф.н. Коломна, 1999.- 181 с.

226. Свительский В.А. Герой и его оценка в русской психологической прозе 60-70-х годов Х1Хв. Текст.: Автореф. дис. . к.ф.н Воронеж, 1995. - 34 с.

227. Склейнис Г.А. Типология характеров в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и в рассказах В.М. Гаршина 80-х гг. Текст.: Автореф. дис. . к.ф.н. -М., 1992. 17 с.

228. Старикова В.А. Гаршин и Чехов (Проблема художественной детали) Текст.: Автореф. . к.ф.н.-М., 1981. 17 с.

229. Суржко JT.B. Стилистичекая доминанта в художественном тексте: (Опыт анализа прозы В.М. Гаршина) Текст.: Автореф. дис. . к.ф.н-М., 1987. 15 с.

230. Усачева Т.П. Художественный психологизм в творчестве А.И. Куприна: традиции и новаторство Текст.: Автореф. . к.ф.н. -Вологда, 1995.- 18 с.

231. Хрущева E.H. Поэтика повествования в романах М.А. Булгакова Текст.: Дис. к.ф.н-Екатеринбург, 2004. 315 с.

232. Шубин В.И. Мастерство психологического анализа в творчестве В.М. Гаршина Текст.: Автореф. дис. . к.ф.н М., 1980.-22 с.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

1 Биография В.М. Гаршина……………………………….……………………….3

2 Сказка «Attalea princeps»……………………………………………………….5

3 Сказка о жабе и розе…………………………………………………….….13

4 Сказка «Лягушка-путешественница»………………………………….……..16

Список использованных источников……………………………………….…..18

1 Биография

Гаршин Всеволод Михайлович выдающийся русский прозаик. Современники называли его «Гамлетом наших дней», «центральной личностью» поколения 80х годов – эпохи «безвременья и реакции».

Родился 2 февраля 1855 г. в имении Приятная Долина Екатеринославской губернии (ныне Донецкая область, Украина) в дворянской офицерской семье. Один дед был помещик, другой – морской офицер. Отец – офицер кирасирского полка. С самых ранних лет сцены военной жизни запечатлелись в сознании мальчика.

Пятилетним ребенком Гаршин пережил семейную драму, сказавшуюся на его здоровье и в значительной степени повлиявшую на мироощущение и характер. Его мать влюбилась в воспитателя старших детей П.В. Завадского, организатора тайного политического общества, и бросила семью. Отец пожаловался в полицию, Завадского арестовали и сослали в Петрозаводск. Мать переехала в Петербург, чтобы навещать ссыльного. Ребенок стал предметом острого раздора между родителями. До 1864 года он жил с отцом, затем мать забрала его в Петербург и отдала в гимназию. Жизнь в гимназии он описывал такими словами: «С четвертого класса я начал принимать участие в гимназической литературе…» «Вечерняя газета выходила еженедельно. Сколько помню, фельетоны мои…пользовались успехом. Тогда же я под влиянием «Илиады» сочинил поэму (гекзаметром) в несколько сот стихов, в которой отзывался наш гимназический быт».

В 1874 году Гаршин поступил в Горный институт. Но литература и искусство интересовали его больше, чем наука. Он начинает печатать, пишет очерки и искусствоведческие статьи. В 1877 году Россия объявила войну Турции; Гаршин в первый же день записывается добровольцем в действующую армию. В одном из первых своих сражений он увлек полк в атаку и был ранен в ногу. Рана оказалась неопасной, но в дальнейших военных действиях Гаршин участия уже не принимал. Произведенный в офицеры, он вскоре вышел в отставку, недолго пробыл вольнослушателем филологического факультета Петербургского университета, а затем всецело отдался литературной деятельности. Гаршин быстро приобрел известность.

В 1883 писатель женится на Н.М. Золотиловой, слушательнице женских медицинских курсов.

У писателя Всеволода Михайловича Гаршина есть несколько сказок. Наибольшую популярность среди читателей младшего школьного возраста имеют «Сказка о жабе и розе» (1884), сказка «Лягушкапутешественница» (1887), это последнее произведение писателя.

Очень скоро наступает очередная тяжелая депрессия. 24 марта 1888 г. во время одного из припадков Всеволод Михайлович Гаршин кончает с собой он бросается в лестничный пролет. Похоронен писатель в Петербурге.

Сказки Всеволода Гаршина всегда немного грустные, они напоминают печальные поэтические истории Андерсена, его «манеру преображать картины реальной жизни фантазией, обходясь без волшебных чудес». На уроках литературного чтения в начальной школе изучаются сказки: «Лягушкапутешественница» и «Сказка о жабе и розе». Гаршинские сказки по жанровым особенностям ближе к философским притчам, они дают пищу для размышлений. По композиции они схожи с народной сказкой (есть зачин, начинающийся словами: «Жили…», и концовка).

2 Сказка «Attalea princeps»

В начале 1876 года Гаршин томился вынужденным бездействием. 3 марта 1876 года Всеволод Михайлович написал стихотворение «Пленница». В стихотворном наброске Гаршин рассказал историю мятежной пальмы.

Прекрасная пальма высокой вершиной

В стеклянную крышу стучит;

Пробито стекло, изогнулось железо,

И путь на свободу открыт.

И отпрыск от пальмы султаном зеленым

Поднялся в пробоину ту;

Над сводом прозрачным, под небом лазурным

Он гордо глядит в высоту.

И жажда свободы его утолилась:

Он видит небесный простор,

И солнце ласкает (холодное солнце!)

Его изумрудный убор.

Средь чуждой природы, средь странных собратий,

Средь сосен, берез и елей,

Он грустно поникнул, как будто бы вспомнил

О небе отчизны своей;

Отчизны, где вечно природа пирует,

Где теплые реки текут,

Где нет ни стекла, ни решеток железных,

Где пальмы на воле растут.

Но вот он замечен; его преступленье

Садовник исправить велел,-

И скоро над бедной прекрасною пальмой

Безжалостный нож заблестел.

От дерева царский венец отделили,

Оно содрогнулось стволом,

И трепетом шумным ответили дружно

Товарищипальмы кругом.

И снова заделали путь на свободу,

И стекла узорчатых рам

Стоят на дороге к холодному солнцу

И бледным чужим небесам.

Образ гордой пальмы, заточенной в стеклянную клетку оранжереи, приходил ему в голову не один раз. В произведении «Attalea princeps» разработан тот же сюжет, что и в стихотворении. Но здесь мотив о пальме, стремящейся вырваться на свободу, звучит еще острее и революционней.

«Attalea princeps» предназначалась для «Отечественных записок». М.Е. СалтыковЩедрин воспринял её как политическую аллегорию, исполненную пессимизма. Главного редактора журнала смутил трагический финал произведения Гаршина. По словам, СалтыковаЩедрина, он мог быть воспринят читателями как выражение неверия в революционную борьбу. Сам Гаршин отказывался видеть в произведении политическую аллегорию.

Всеволод Михайлович говорит о том, что на написание «Attalea princeps» его подтолкнул подлинный случай в ботаническом саду.

«Attalea princeps» впервые была напечатана в журнале «Русское богатство», 1880, № 1, с. 142 150 с подзаголовком «Сказка». Из воспоминаний Н. С. Русанова: «Гаршин был очень огорчен тем, что его грациозная сказочка «Атталеа принцепс» (которая была помещена позже в нашем артельном «Русском Богатстве») была отвергнута Щедриным за ее недоуменный конец: читатель не поймет и плюнет на все!».

В «Attalea princeps» нет традиционного зачина «жили были», нет концовки «и я там был…». Это говорит о том, что «Attalea princeps» сказка авторская, литературная.

Следует заметить, что во всех сказках добро побеждает зло. В «Attalea princeps» о таком понятии как «добро» речь не идет. Единственный герой, проявляющий чувство «добра», это «вялая травка».

События развиваются в хронологической последовательности. Красивая оранжерея из стекла и железа. Величественные колонны и арки переливались при ярком солнечном свете как драгоценные камни. С первых строк описание оранжереи даёт ложное представление о великолепии этого места.

Гаршин снимает видимость красоты. Этим и начинается развитие действия. Место, где растут самые необычные растения, тесное: растения соперничают между собой за кусочек земли, влаги, света. Они мечтают о светлом широком просторе, о синем небе, о свободе. Но стеклянные рамы сдавливают их кроны, стесняют, мешают им полноценно расти и развиваться.

Развитие действия – это спор между растениями. Из беседы, реплик героев вырастает образ каждого растения, их характер.

Саговая пальма злобная, раздражённая, надменная, высокомерная.

Пузатый кактус румяный, свежий, сочный, довольный своей жизнью, бездушный.

Корица прячется за спины других растений («меня никто не обдерёт»), спорщица.

Древовидный папоротник в целом тоже довольный своим положением, но какойто безликий, не стремящийся ни к чему.

И среди них королевская пальма-одинокая, но гордая, свободолюбивая, бесстрашная.

Из всех растений читатель выделяет главную героиню. В честь неё и названа эта сказка. Красивая гордая пальма Attalea princeps. Она выше всех, красивее всех, умнее всех. Ей завидовали, её не любили, потому что пальма была не такой, как все обитатели оранжереи.

Однажды пальма предложила всем растениям навалиться на железные рамы, раздавить стёкла и вырваться на долгожданную свободу. Растения несмотря на то, что всё время роптали, отказались от идеи пальмы: «Несбыточная мечта!-кричали они.-Вздор!… Придут люди с ножами и топорами, отрубят ветви, заделают рамы, и всё пойдёт попрежнему». «Я хочу видеть небо и солнце не сквозь эти решетки и стёкла, и я увижу», отвечала Attalea princeps. Пальма в одиночку начала бороться за свободу. Травка была единственным другом пальмы.

Кульминация и развязка «Attalea princeps» оказались совсем не сказочными: на дворе стояла глубокая осень, моросил мелкий дождь, смешанный со снегом. Пальме, которая с таким трудом вырвалась на свободу, грозила смерть от стужи. Это не та свобода, о которой она мечтала, не то небо, не то солнце, которое она так хотела пальма увидеть. Attalea princeps не могла поверить, что это всё, к чему она так стремилась долгое время, чему отдала последние силы. Пришли люди и по приказанию директора спилили её и выбросили на двор. Борьба оказалось смертельной.

Взятые им образы, развиваются стройно, органично. Описывая оранжерею, Гаршин реально передает её вид. Здесь всё правда, нет никакого вымысла. Затем Гаршин нарушает принцип строгого параллелизма идеи и образа. Если бы он был выдержан, то прочтение аллегории было бы лишь пессимистическим: всякая борьба обречена, она бесполезна и бесцельна. У Гаршина многозначному образу соответствует не только конкретная социальнополитическая идея, но и философская мысль, которая стремится выразить общечеловеческое содержание. Эта многозначность и приближает образы Гаршина к символам, причем суть его произведения выражается не только в соотнесении идеи и образа, но и в развитии образов, т. е. сам сюжет гаршинских произведений приобретает символический характер. Примером может служить многоплановость сопоставлений и противопоставлений растений. Все обитатели оранжереи узники, но все они помнят то время, когда жили на свободе. Однако лишь пальма стремится вырваться из оранжереи. Большинство растений трезво оценивают свое положение и поэтому не стремятся к свободе… Обеим сторонам противостоит маленькая травка, она понимает пальму, сочувствует ей, но не обладает такой силой. Каждое из растений остается при своем мнении, но их объединяет негодование против общего неприятеля. И это похоже на мир людей!

Существует ли какаято связь между попыткой пальмы оказаться на воле и поведением других обитателей, которые росли в той же оранжерее. Такую связь можно усмотреть в том, что перед каждым из персонажей стоит выбор: продолжать ли жизнь в месте, которое они называют «тюрьмой», или предпочесть неволе свободу, что в данном случае означает выход за пределы оранжереи и верную смерть.

Наблюдения за отношением персонажей, в том числе и директора оранжереи, к плану пальмы и способу его осуществления позволяет приблизиться к пониманию самой точки зрения автора, которую он не высказывает открыто. Как изображается долгожданная победа, которую одержала пальма в борьбе с железной клеткой? Как оценила героиня итог своей борьбы? Почему вместе с пальмой погибла травка, которая так сочувствовала ее стремлению к воле и восхищалась им? Что означает фраза, заключающая всю историю: «Один из садовников ловким ударом заступа вырвал целую охапку травы. Он бросил ее в корзину, вынес и выбросил на задний двор, прямо на мертвую пальму, лежавшую в грязи и уже полузасыпанную снегом»?

Также многозначен и сам образ оранжереи. Это мир, в котором живут растения; он угнетает их и вместе с тем дает им возможность существовать. Смутное воспоминание растений о родине это их мечта о прошлом. Повторится или нет в будущее, никто не знает. Героические попытки нарушить законы мира прекрасны, но опираются они на незнание действительной жизни и потому беспочвенны и безрезультатны.

Таким образом, Гаршин выступает и против слишком оптимистической, и против односторонне пессимистической концепций мира и человека. Обращение Гаршина к образамсимволам чаще всего выражало стремление опровергнуть однозначное восприятие жизни.

Некоторые литературные критики, расценивая произведение «Attalea princeps» как аллегорический рассказ, говорили о политических взглядах писателя. Мать Гаршина писала о сыне: «По своей редкой доброте, честности, справедливости он не мог пристать ни к какой стороне. И глубоко страдал за тех и за других…» У него были острый ум и чуткое, доброе сердце. Каждое явление зла, произвола и насилия в мире он переживал со всем напряжением своих болезненных нервов. А результатом таких переживаний стали прекрасные реалистические произведения, которые утвердили навсегда его имя и в русской, и в мировой литературе. Всё его творчество проникнуто глубоким пессимизмом.

Гаршин был ярым противником натуралистического протоколизма. Он стремился писать сжато и экономно, а не подробно изображать эмоциональные стороны человеческой природы.

Аллегорическая (иносказательная) форма «Attalea Princeps» придает не только политическую остроту, но и затрагивает социальные и нравственные глубины человеческого бытия. А символы (что бы Гаршин ни говорил о своем нейтральном отношении к происходящему) передают авторскую сопричастность не только к конкретной социальнополитической идее, но и философскую мысль, которая стремится выразить содержание всей общечеловеческой природы.

Читателю дается представление о мире через переживания растений, связанные с воспоминаниями о их родине.

Подтверждением существования прекрасной земли служит появление в оранжерее бразилианца, узнавшего пальму, назвавшего ее по имени и уехавшего на родину из холодного северного города. Прозрачные стены оранжереи, которые снаружи выглядят как «прекрасный кристалл», воспринимаются изнутри как клетка для персонажейрастений.

Этот момент становится поворотным в развитии событий, поскольку вслед за ним пальма принимает решение вырваться на свободу.

Внутреннее пространство рассказа сложно организовано. Оно включает в себя три пространственные сферы, противопоставленные друг другу. Родной для растений край противопоставляется миру оранжереи не только качественно, но и пространственно. Он удален от нее и представлен в воспоминаниях персонажейрастений. «Чужое» для них пространство оранжереи в свою очередь противопоставлено внешнему миру и отделено от него границей. Есть еще одно замкнутое пространство, в котором обитает «отличный ученый» директор оранжереи. Большую часть времени он проводит в «особой стеклянной будочке, устроенной внутри оранжереи».

Перед каждым из персонажей стоит выбор: продолжать ли жизнь в месте, которое они называют «тюрьмой», или предпочесть неволе свободу, что в данном случае означает выход за пределы оранжереи и смерть.

3 «Сказка о жабе и розе»

Произведение являет собой пример синтеза искусств на основе литературы: притча о жизни и смерти рассказана в сюжетах нескольких импрессионистских картин, поражающих своей отчетливой визуальностью, и в переплетении музыкальных мотивов. Угроза безобразной смерти розы в пасти жабы, не знающей другого применения красоты, отменена ценой иной смерти: роза срезана прежде увядания для умирающего мальчика, чтобы утешить его в последний миг. Смысл жизни самого прекрасного существа – быть утешительницей для страждущего.

Автор приготовил розе печальную, но прекрасную судьбу. Она приносит последнюю радость умирающему мальчику. «Когда роза начала вянуть, её положили в старую толстую книгу и высушили, а потом через много лет подарили мне. Потомуто я и знаю всю эту историю», – пишет В.М. Гаршин.

В данном произведении представлены две сюжетные линии, которые в начале сказки развиваются параллельно, а затем пересекаются.

В первом сюжете главным героем является мальчик Вася («мальчик лет семи, с большими глазами и большой головой на худеньком теле», «он был такой слабый, тихий и кроткий…», он тяжело болен. Вася очень любил бывать в саду, где рос розовый куст. Там он сидел на скамейке, читал «о робинзонах, и диких странах, и морских разбойниках», любил наблюдать за муравьями, жуками, пауками, однажды даже « познакомился с ежиком».

Во второй сюжетной линии главными героями являются роза и жаба. Эти герои «жили» в цветнике, где любил бывать Вася. Роза распустилась в хорошее майское утро, роса на ее лепестках оставила несколько капель. Роза точно плакала. Она разливала вокруг себя «тонкий и свежий запах», который был «ее словами, слезами и молитвой». В саду роза была «самым красивым созданием», она наблюдала за бабочками и пчелами, слушала пение соловья и чувствовала себя счастливой.

Старая жирная жаба сидела между корнями куста. Она чувствовала запах розы и беспокоилась. Однажды она увидела цветок своими «злыми и безобразными глазами», он ей понравился. Свои чувства жаба выразила словами: «Я тебя слопаю», чем напугала цветок. …Однажды жабе почти удалось схватить розу, но на помощь пришла сестра Васи (мальчик попросил ее принести цветок, понюхал его и замолчал навсегда).

Роза чувствовала, что «ее срезали недаром». Девушка поцеловала розу, слезинка упала с ее щеки на цветок, и это было «лучшим происшествием в жизни розы». Она была счастлива, что прожила свою жизнь не зря, что доставила радость несчастному мальчику.

Добрые поступки, дела никогда не забываются, они остаются в памяти других людей на долгие годы. Это не просто сказка о жабе и розе, как заявлено в заголовке, а о жизни и нравственных ценностях. Конфликт красоты и безобразия, добра и зла разрешается нетрадиционно. Автор утверждает, что и в смерти, в самом ее акте, - залог бессмертия или забвения. Роза «приносится в жертву», и это делает ее еще прекрасней и дарует ей бессмертие в памяти человеческой.

Жаба и роза представляют собой две противоположности: ужасное и прекрасное. Ленивая и отвратительная жаба с ее ненавистью ко всему высокому и красивому, и роза как воплощение добра и радости, являют собой пример вечной борьбы двух противоположностей – добра и зла.

Мы видим это из того, как автор подбирает эпитеты к описанию каждой героини. С розой связано все прекрасное, возвышенное, одухотворенное. Жаба же олицетворяет проявление низменных человеческих качеств: лень, глупость, жадность, ярость.

По представлению автора сказки, зло никогда не сможет победить добро, а красота, как внешняя, так и внутренняя, спасут наш наполненный различными человеческими недостатками мир. Несмотря на то, что в конце произведения и роза, и любящий цветы мальчик умирают, но их уход вызывает хоть и печальные и немного светлые чувства у читателей, так как они оба любили прекрасное.

К тому же, смерть цветка принесла последнюю радость умирающему ребенку, она скрасила последние минуты его жизни. И сама роза была рада, что погибла, совершая добро, больше всего она боялась принять смерть от мерзкой жабы, ненавидящей ее всем своим нутром. И уже только за это мы можем быть благодарны прекрасному и благородному цветку.

Таким образом, эта сказка учит стремиться к прекрасному и доброму, игнорировать и избегать зло во всех его проявлениях, быть красивыми не только снаружи, но и, прежде всего, в душе.

4 «Лягушкапутешественница»

Сказка «Лягушкапутешественница» была напечатана в детском журнале «Родник» в 1887 году с рисунками художника М.Е. Малышева. Это было последнее произведение писателя. «Есть чтото знаменательное в том, пишет современный исследователь Г.А. Бялый, что последние слова Гаршина были обращены к детям и что последнее его произведение светло и беспечально. На фоне других произведений Гаршина, грустных и тревожных, эта сказка как бы живое свидетельство того, что радость жизни не исчезает никогда, что «свет во тьме светит». Гаршин так думал и чувствовал всегда». Сказка была известна писателю по сборнику старинных индийских сказок и по басне знаменитого французского баснописца Лафонтена. Но в этих произведениях вместо лягушки в путешествие отправляется черепаха, вместо уток её несут лебеди и, выпустив прутик, она падает и разбивается насмерть.

В «Лягушкепутешественнице» нет такого жестокого конца, автор был добрее к своей героине. Сказка рассказывает об удивительном происшествии, которое случилось с одной лягушкой, она изобрела необыкновенный способ передвижения и летела на юг, но не добралась до прекрасного края, потому что была слишком хвастлива. Ей очень хотелось все рассказать, какая она необыкновенно умная. А тот, кто считает себя самым умным, да еще любит об этом всем «болтать», обязательно будет наказан за хвастовство.

Эта поучительная история написана живо, весело, с юмором, что маленькие слушатели и читатели навсегда запоминают лягушкухвастунишку. Это единственная веселая сказка Гаршина, хотя и в ней комизм сочетается с драматизмом. Автор использовал прием незаметного «погружения» читателя из мира реального в мир сказочноусловный (что характерно и для Андерсена). Благодаря чему в историю лягушкиного полета можно поверить, «принять его за редкий курьез природы». В дальнейшем панорама показана глазами лягушки, вынужденной висеть в неудобной позе. Не сказочные люди с земли дивятся тому, как утки несут лягушку. Эти детали способствуют еще большей убедительности сказочного повествования.

Сказка не очень длинная, а язык изложения прост и красочен. Бесценный опыт Лягушки показывает как порою опасно быть хвастливыми. И как важно не уступать своим некоторым отрицательным чертам характера и сиюминутным желаниям. Лягушка изначально знала, что успех гениально придуманного ею мероприятия зависит целиком от молчания уток и ее самой. Но когда вокруг все стали восхищаться умом уток, что не соответствовало действительности, она снести не смогла. Она закричала во всю глотку правду, но ее никто так и не услышал. В результате та же жизнь, но в другом подобном родному, болоте и бесконечное хвастливое кваканье о своем уме.

Интересно то, что Гаршин изначально показывает нам Лягушку очень зависимой от мнения окружающих:

«…это было восхитительно приятно, так приятно, что она чутьчуть не заквакала, но, к счастью, вспомнила, что была уже осень и что осенью лягушки не квакают, - на это есть весна, - и что, заквакав, она может уронить своё лягушечье достоинство».

Таким образом, В.М. Гаршин придал сказкам особенный смысл и очарование. Его сказки, не похожи ни на какие другие. К ним более всего применимы слова «гражданская исповедь». Сказки так близки строю мыслей и чувств самого писателя, что как бы стали его гражданской исповедью перед читателем. Писатель высказывает в них свои самые сокровенные мысли.

Список использованных источников

Н.С. Русанов, «На родине». Воспоминания, т. 1, M. 1931.

Сказки русских писателей/ Вступит, статья, сост., и коммент. В. П. Аникина; Ил. и оформл. А. Архиповой.- М.: Дет. лит., 1982.- 687 с.

Арзамасцева И.Н. Детская литература. М., 2005.

Библиотека мировой литературы для детей. Сказки русских писателей. М., 1980.

Дановский А.В. Детская литература. Хрестоматия. М., 1978.

Кудряшев Н.И. Взаимосвязь методов обучения на уроках литературы. М.,

Михайловский Н.К. Литературно-критические статьи. М., 1957.

Самосюк Г.Ф. Нравственный мир Всеволода Гаршина// Литература в школе. 1992. № 56. С. 13.

(*38) Среди выдающихся русских писателей последней четверти XIX века, связанных в своем идейном развитии с общедемократическим движением, особое место занимает Всеволод Гаршин. Его творческая деятельность продолжалась всего десять лет. Она началась в 1877 году - созданием рассказа "Четыре дня" - и была внезапно прервана в начале 1888 года трагической гибелью писателя.

В отличие от более старших писателей-демократов своего поколения - Мамина-Сибиряка, Короленко,- у которых к началу их художественного творчества уже сложились определенные общественные убеждения, Гаршин всю свою недолгую творческую жизнь испытывал напряженные идейные искания и связанную с ними глубокую нравственную неудовлетворенность. В этом отношении у него было некоторое сходство с его младшим современником, Чеховым.

Идейно-нравственные искания писателя впервые с особенной силой проявились в связи с началом русско-турецкой войны 1877 года и отразились в небольшом цикле его военных рассказов. Они написаны по личным впечатлениям (*39) Гаршина. Оставив студенческие занятия, он добровольно ушел простым солдатом на фронт, чтобы принять участие в войне за освобождение братского болгарского народа от многовекового турецкого порабощения.

Решение идти воевать далось будущему писателю не легко. Оно приводило его к глубоким душевным и умственным волнениям. Гаршин принципиально был против войны, считая ее делом безнравственным. Но он возмущался зверствами турок над беззащитным болгарским и сербским населением. А главное, он стремился разделить все тяжелые испытания войны с простыми солдатами, с русскими крестьянами, одетыми в шинели. При этом ему приходилось защищать свое намерение перед иначе мыслящими представителями демократической молодежи. Они считали такое намерение безнравственным; по их мнению, люди, добровольно участвующие в войне, содействуют военной победе и укреплению русского самодержавия, жестоко угнетавшего крестьянство и его заступников в собственной стране. "Вы, значит, находите безнравственным, что я буду жить жизнью русского солдата и помогать ему в борьбе... Неужели будет более нравственно сидеть сложа руки, тогда как этот солдат будет умирать за нас!.." - возмущенно говорил Гаршин.

В сражениях он вскоре был ранен. Затем написал первый военный рассказ "Четыре дня", в котором изобразил долгие мучения тяжело раненного солдата, оставшегося без помощи на поле боя. Рассказ сразу принес молодому писателю литературную известность. Во втором военном рассказе "Трус" Гаршин воспроизвел свои глубокие сомнения и колебания перед решением идти на войну. А затем последовала небольшая повесть "Из воспоминаний рядового Иванова", описывающего тяготы долгих военных переходов, взаимоотношения солдат и офицеров и неудачные кровавые столкновения с сильным врагом.

Но трудные поиски пути в жизни были связаны у Гаршина не только с военными событиями. Его мучил глубокий идейный разлад, который переживали широкие круги русской демократической интеллигенции в годы крушения народнического движения и усиливавшихся правительственных репрессий. Хотя, Гаршин еще до войны написал публицистический очерк против земских либералов, презирающих народ, он, в отличие от Глеба Успенского и Короленко, не знал хорошо жизни деревни и как художник не был глубоко затронут ее противоречиями. Не было у него и той (*40) стихийной враждебности к царской бюрократии, к обывательской жизни чиновников, которая у раннего Чехова выражалась в его лучших сатирических рассказах. Гаршина занимала по преимуществу жизнь городской разночинной интеллигенции, противоречия ее нравственных и бытовых интересов. Это и отразилось в его лучших произведениях.

Значительное место среди них занимает изображение идейных исканий в среде художников-живописцев и оценивающих их творчество критиков. В этой среде продолжалось, а в конце 70-х годов даже усилилось столкновение двух взглядов на искусство. Одни признавали в нем лишь задачу воспроизведения прекрасного в жизни, служения красоте, далекого от каких-либо общественных интересов. Другие - и среди них была большая группа живописцев-"передвижников" во главе с И. Е. Репиным и критиком В. В. Стасовым - утверждали, что искусство не может иметь самодовлеющего значения и должно служить жизни, что оно способно отражать в своих произведениях самые сильные общественные противоречия, идеалы и стремления обездоленных народных масс и их заступников.

Гаршин, еще будучи студентом, живо интересовался и современной живописью и борьбой мнений о ее содержании и задачах. В это время и позднее он опубликовал ряд статей о художественных выставках. В них, называя себя "человеком толпы", он поддерживал основное направление искусства "передвижников", высоко оценивал картины В. И. Сурикова и В. Д. Поленова на исторические сюжеты, но хвалил и пейзажи, если в них природа изображалась самобытно, не по шаблону, "без академического корсета и шнуровки".

Гораздо глубже и сильнее писатель выразил отношение к основным направлениям современной ему русской живописи в одном из лучших своих рассказов - "Художники" (1879). Рассказ построен на резкой антитезе характеров двух вымышленных героев: Дедова и Рябинина. Оба они - "ученики" Академии художеств, оба пишут с натуры в одном "классе", оба талантливы и могут мечтать о медали и о продолжении своей творческой работы за границей в течение четырех лет "на казенный счет". Но понимание ими смысла своего искусства и искусства вообще противоположное. И через этот контраст писатель с большой точностью и психологической глубиной раскрывает нечто более важное.

(*41) За год до того, как Гаршин воевал за освобождение Болгарии, умирающий Некрасов в последней главе поэмы "Кому на Руси жить хорошо", в одной из песен Гриши Добросклонова, поставил вопрос - роковой для всех начинающих тогда свою жизнь мыслящих разночинцев. Это вопрос о том, какой из "двух путей", возможных "Средь мира дольнего/Для сердца вольного", надо себе выбрать. "Одна просторная/Дорога торная", по которой "громадная,/К соблазну жадная/Идет толпа..." "Другая - тесная/Дорога честная/По ней идут/Лишь души сильные,/любвеобильные/На бой, на труд./ За обойденного,/за угнетенного..."

Некрасовскому Грише был ясен его путь. Герои же рассказа Гаршина только еще выбирали его. Но в сфере искусства антитеза их выбора сразу выявлена писателем вполне отчетливо. Дедов ищет для своих картин только прекрасную "натуру", по своему "призванию" он пейзажист. Когда он катался на лодке по взморью и захотел написать красками своего наемного гребца, простого "парня", он заинтересовался не его трудовой жизнью, а только "красивыми, горячими тонами освещенного заходящим солнцем кумача" его рубахи.

Представляя себе картину "Майское утро" ("Чуть колышется вода в пруде, ивы склонили на него свои ветви... облака окрасились в розовый цвет..."), Дедов думает: "Вот это искусство, оно настраивает человека на тихую, кроткую задумчивость, смягчает душу". Он полагает, что "искусство... не терпит, чтобы его низводили до служения каким-то низким и туманным идеям", что вся эта мужичья полоса в искусстве - чистое уродство. Кому нужны эти пресловутые репинские "Бурлаки"?

Но это признание прекрасного, "чистого искусства" нисколько не мешает Дедову думать о своей карьере художника и о выгодной продаже картин. ("Вчера выставил картину, и сегодня уже спрашивали о цене. Дешевле 300 не отдам".) И вообще он думает: "Нужно только прямее относиться к делу; пока ты пишешь картину - ты художник, творец; написана она - ты торгаш, и чем ловче ты будешь вести дело, тем лучше". И никакого разлада с богатой и сытой "публикой", покупающей его красивые пейзажи, у Дедова нет.

Совсем иначе осознает отношение искусства к жизни Рябинин. У него есть сочувствие к жизни простых людей. (*42) Он любит "толкотню и шум" набережной, с интересом смотрит на "поденщиков, таскающих кули, вертящих ворота и лебедки", и он "научился рисовать трудящегося человека". Он работает с наслаждением, для него картина - "мир, в котором живешь и перед которым отвечаешь", и он не думает о деньгах ни до, ни после ее создания. Но он сомневается в значении своей художественной деятельности и не хочет "служить исключительно глупому любопытству толпы... и тщеславию какого-нибудь разбогатевшего желудка на ногах", который может купить его картину, "написанную не кистью и красками, а нервами и кровью...".

Уже всем этим Рябинин резко противостоит Дедову. Но перед нами только экспозиции их характеров, и из них вытекает у Гаршина антитеза тех путей, по которым пошли дальше в своей жизни его герои. У Дедова это упоительные успехи, у Рябинина - трагический срыв. Его интерес к "трудящемуся человеку" скоро перешел от труда "поденщиков, вертящих ворота и лебедки" на набережной, к такому труду, который обрекает человека на скорую и верную смерть. Тот же Дедов - он, по воле автора, работал раньше на заводе инженером - рассказал Рябинину о "рабочих-глухарях", клепальщиках, а затем показал ему одного из них, держащего болт изнутри "котла". "Он сидел, согнувшись в комок, в углу котла и подставлял свою грудь под удары молота".

Рябинин был так поражен и взволнован увиденным, что "перестал ходить в академию" и быстро написал картину, изображающую "глухаря" во время его работы. Художник недаром и раньше думал о своей "ответственности" перед тем "миром", который он взялся изображать. Для него его новая картина - это "созревшая боль", после нее ему "нечего уже будет писать". "Я вызвал тебя... из темного котла,- думает он, мысленно обращаясь к своему созданию,- чтобы ты ужаснул своим видом эту чистую, прилизанную ненавистную толпу... Смотри на эти фраки и трены... Ударь им в сердца... Убей их спокойствие, как ты убил мое..."

А дальше Гаршин создает в своем сюжете эпизод, полный еще более глубокого и страшного психологизма. Новая картина Рябинина продана, и он получил за нее деньги, на которые "по требованию товарищей" устроил им "пирушку". После нее он слег в тяжелом нервном заболевании, и в бредовом кошмаре сюжет его картины приобретал для него (*43) широкое, символическое значение. Ему слышатся удары молота по чугуну "огромного котла", потом он оказывается "в громадном, мрачном заводе", слышит "неистовый крик и неистовые удары", видит "странное, безобразное существо", которое "корчится на земле" под ударами "целой толпы", и среди нее своих "знакомых с остервенелыми лицами"... А затем у него происходит раздвоение личности: в "бледном, искаженном, страшном лице" избиваемого Рябинин узнает свое "собственное лицо" и в то же время сам "замахивается молотом", чтобы нанести себе "неистовый удар"... После многих дней беспамятства художник очнулся в больнице и понял, что "впереди еще целая жизнь", которую он хочет теперь "повернуть по-своему...".

И вот рассказ быстро приходит к развязке. Дедов "получил большую золотую медаль" за свое "Майское утро" и уезжает за границу. Рябинин о нем: "Доволен и счастлив невыразимо; лицо сияет как масляный блин". А Рябинин ушел из академии и "выдержал экзамен в учительскую семинарию". Дедов о нем: "Да он пропадет, погибнет в деревне. Ну, ни сумасшедший ли это человек?" И автор от себя: "На этот раз Дедов был прав: Рябинин действительно не преуспел. Но об этом - когда-нибудь послед.

Ясно, по какому из двух жизненных "путей", намеченных в песне Гриши Добросклонова, пошел каждый из героев Гаршина. Дедов и дальше, может быть, очень талантливо будет писать красивые пейзажи и "торговать" ими, "ловко ведя это "дело". А Рябинин? Почему он не пошел "на бой, на труд", к чему призывал герой Некрасова, а только на труд - на тяжелый и неблагодарный труд деревенского учителя? Почему он в нем "не преуспел"? И почему автор, отложив ответ на этот вопрос на неопределенное время, так и не вернулся к нему?

Потому, конечно, что Гаршин, как и очень многие русские разночинцы со стихийно-демократическими стремлениями, в 1880-е годы, в период поражения народничества, находился на идейном "распутье", не мог дойти до какого-то определенного осознания перспектив русской национальной жизни.

Но при этом и отрицание Гаршиным "просторной" и "торной" дороги Дедова и полное признание им "тесной, честной" дороги Рябинина легко чувствует каждый вдумчивый читатель "Художников". А болезненный кошмар, пережитый Рябининым, являющийся кульминацией (*44) внутреннего конфликта рассказа,- это не изображение сумасшествия, это - символ глубочайшей трагической раздвоенности русской демократической интеллигенции в ее отношении к народу.

Она с ужасом видит его страдания и готова переживать их вместе с ним. Но она сознает вместе с тем, что по своему положению в обществе сама принадлежит к тем привилегированным его слоям, которые угнетают народ. Вот почему в бреду Рябинин наносит себе "неистовый удар" по лицу. И подобно тому как, уходя на войну, Гаршин стремился помогать простым солдатам, отвлекаясь от того, что эта война может помогать русскому самодержавию, так теперь в его рассказе Рябинин идет в деревню просвещать народ, разделять с ним тяготы "труда", отвлекаясь от "боя" - от политической борьбы своего времени.

Вот почему так короток лучший рассказ Гаршина, и так мало в нем событий и действующих лиц, и нет их портретов и их прошлого. Зато так много в нем изображения психологических переживаний, особенно - главного героя, Рябинина, переживаний, раскрывающих его сомнения и колебания.

Для раскрытия переживаний героев Гаршин нашел удачную композицию рассказа: его текст весь состоит из отдельных записок каждого героя о самом себе и своем товарище по искусству. Их всего 11, у Дедова - 6 коротких, у Рябинина - 5 гораздо более длинных.

Короленко напрасно счел эту "параллельную смену двух дневников" - "примитивным приемом". Сам Короленко, изображавший жизнь в повестях с гораздо более широким ее охватом, таким приемом, конечно, не пользовался. Для Гаршина же такой прием вполне соответствовал содержанию его рассказа, сосредоточенному не на внешних происшествиях, а на эмоциональных впечатлениях, раздумьях, переживаниях героев, особенно - Рябинина. При краткости рассказа это делает его содержание полным "лиризма", хотя рассказ остается, по существу своему, вполне эпическим. В этом отношении Гаршин шел, конечно, совсем по-своему, тем же внутренним путем, что и Чехов в повестях 1890-х - начала 1900-х годов.

Но в дальнейшем писателя уже не удовлетворяли небольшие рассказы (у него были и другие: "Встреча", "Происшествие", "Ночь"...). "Для меня,- писал он,- прошло время... каких-то стихов в прозе, какими я до сих пор (*45) занимался... нужно изображать не свое, а большой внешний мир". Такие стремления привели его к созданию повести "Надежда Николаевна" (1885). Среди главных героев в ней на первом плане опять художники, но все же она сильнее захватывает "большой внешний мир" - русскую жизнь 1880-х годов.

Жизнь эта была очень трудна и сложна. В нравственном сознании общества, которое томилось тогда под резко усилившимся гнетом самодержавной власти, сказывались два прямо противоположных увлечения, но приводивших, каждое по своему, к идее самоотвержения. Некоторые сторонники революционного движения - "народовольцы",- разочарованные неудачами возбуждать в крестьянстве массовые восстания, перешли к террору - к вооруженным покушениям на жизнь представителей правящих кругов (царя, министров, губернаторов). Этот путь борьбы был ложным и бесплодным, но люди, пошедшие по нему, верили в возможность успеха, самоотверженно отдавали этой борьбе все свои силы и гибли на виселицах. Переживания таких людей прекрасно переданы в романе "Андрей Кожухов", написанном бывшим террористом С. М. Степняком-Кравчинским.

А другие круги русской интеллигенции подпадали под влияние антицерковных моралистически-религиозных идей Льва Толстого, отражавших настроения патриархальных слоев крестьянства,- проповеди нравственного самоусовершенствования и самоотверженного непротивления злу насилием. В то же время в среде наиболее умственно активной части русской интеллигенции шла напряженная идейно-теоретическая работа - обсуждался вопрос, необходимо ли и желательно ли, чтобы Россия, подобно передовым странам Запада, вступала на путь буржуазного развития и вступила ли уже она на этот путь.

Гаршин не был революционером и не увлекался теоретическими проблемами, но воздействию толстовской нравственной пропаганды он не был чужд. Сюжетом повести "Надежда Николаевна" он с большим художественным тактом, незаметно для цензуры, откликнулся по-своему на все эти идейные запросы "большого мира" современности.

Два героя этой повести, художники Лопатин и Гельфрейх, отвечают на такие запросы замыслами своих больших картин, которые они с огромным увлечением (*46) вынашивают. Лопатин задумал изобразить Шарлотту Корде, девушку, убившую одного из вождей Великой французской революции, Марата, и сложившую затем голову на гильотине. Она тоже пошла в свое время по ложному пути террора. Но Лопатин думает не об этом, а о нравственной трагедии этой девушки, которая своей судьбой подобна Софье Перовской, участвовавшей в убийстве царя Александра II.

Для Лопатина Шарлотта Корде - "французская героиня", "девушка - фанатик добра". На уже написанной картине она стоит "во весь рост" и "смотрит" на него "своим грустным, как будто чующим казнь, взором"; "кружевная пелеринка... оттеняет ее нежную шею, по которой завтра пройдет кровавая черта..." Такой характер был вполне понятен вдумчивому читателю 80-х годов, и в таком его осознании этот читатель не мог не увидеть нравственное признание людей, пусть тактически заблудившихся, но героически отдававших жизнь за освобождение народа.

Совсем иной замысел картины у друга Лопатина, художника Гельфрейха. Подобно Дедову в рассказе "Художники", он пишет картинки для заработка - изображает котов разного цвета и в разных позах, но, в отличие от Дедова, у него нет никаких интересов карьеры и наживы. А главное, он лелеет замысел большой картины: былинный русский богатырь Илья Муромец, несправедливо наказанный киевским князем Владимиром, сидит в глубоком погребе и читает Евангелие, которое послала ему "княгиня Евпраксеюшка".

В "нагорной проповеди" Иисуса Илья находит такое страшное нравственное поучение: "Если тебя ударят в правую щеку, подставь левую" (иначе говоря, терпеливо переноси зло и не противься злу насилием!). И богатырь, всю жизнь мужественно защищавший от врагов родную страну, недоумевает: "Как же это так, господи? Хорошо, если ударят меня, а если женщину обидят или ребенка... или наедет поганый да начнет грабить и убивать... Не трогать? Оставить, чтобы грабил и убивал? Нет, господи, не могу я послушаться тебя! Сяду я на коня, возьму копье и поеду биться во имя твое, ибо не понимаю я твоей мудрости..." Ни словом не говорит герой Гаршина о Л. Толстом, но вдумчивые читатели понимали, что замысел его картины - это протест против пассивного нравственного примирения с общественным злом.

Оба эти героя повести ставят самые трудные моральные (*47) вопросы своей современности, но ставят их не теоретически, не в рассуждениях, а сюжетами своих картин, художественно. И оба они - люди простые, нравственно не испорченные, искренние, от души увлекающиеся своими творческими замыслами и никому ничего не навязывающие.

Характером художников Гаршин противопоставил в повести характер публициста Бессонова, способного читать знакомым "целые лекции о внешней и внутренней политике" и спорить о том, "развивается ли в России капитализм или не развивается...".

Каковы взгляды Бессонова по всем таким вопросам, это нисколько не интересует ни друзей-художников, ни самого автора. Его интересует другое - рассудочность и эгоистичность характера Бессонова. О том и о другом ясно и резко высказывается Семен Гельфрейх. "У этого человека,- говорит он Андрею Лопатину,- в голове все ящики и отделеньица; выдвинет один, достанет билет, прочтет, что там написано, да так и действует". Или: "О, какое черствое, эгоистическое... и завистливое сердце у этого человека". В обоих этих отношениях Бессонов - прямая антитеза художникам, в особенности - Лопатину, главному герою повести, стремящемуся изобразить Шарлотту Корде.

Но для того чтобы раскрыть антитезу характеров и в эпическом произведении, писателю необходимо создать конфликт между героями, воплощающими эти характеры. Гаршин так и сделал. Он смело и оригинально развил в повести такой трудный общественно-нравственный конфликт, который мог заинтересовать только человека с глубокими демократическими убеждениями. Этот конфликт - впервые в русской литературе - наметил за много лет до него Н. А. Некрасов в раннем стихотворении:

Подобный же конфликт изобразил и Достоевский в отношениях Раскольникова и Сони Мармеладовой ("Преступление и наказание").

Но у Некрасова, для того чтобы вывести женскую (*48) "падшую душу" "из мрака заблуждения", необходимы были "горячие слова убеждения" полюбившего ее человека. У Достоевского Соня сама помогает "падшей душе" Раскольникова выйти "из мрака заблуждения" и, из любви к нему, идет с ним на каторгу. У Гаршина решающее значение тоже имеют переживания женщины, "опутанной пороком". До встречи с Лопатиным героиня повести, Надежда Николаевна, вела распущенный образ жизни и была жертвой низменной страсти Бессонова, иногда опускавшегося "из своей эгоистической деятельности и высокомерной жизни до разгула".

Знакомство художника с этой женщиной происходит потому, что до того он тщетно искал себе натурщицу для изображения Шарлотты Корде и при первой же встрече увидел в лице Нади то, что задумал. Она согласилась ему позировать, и на другое утро, когда, переодевшись в приготовленный костюм, встала на свое место, "на лице ее отразилось все, о чем Лопатин мечтал для своей картины", "тут были и решимость и тоска, гордость и страх, любовь и ненависть".

Лопатин не стремился обращаться к героине с "горячим словом убеждения", но общение с ним привело к решительному нравственному перелому всей жизни Надежды Николаевны. Почувствовав в Лопатине благородного и чистого человека, увлеченного своим художественным замыслом, она сразу отказалась от прежнего образа жизни - поселилась в маленькой бедной комнате, распродала привлекательные наряды и стала скромно жить на небольшой заработок натурщицы, подрабатывая шитьем. При встрече с ней Бессонов видит, что она "удивительно изменилась", что ее "бледное лицо приобрело какой-то отпечаток достоинства".

Значит, действие в повести развивается так, что Лопатину предстоит вывести Надю "из мрака заблуждения". Его просит об этом и его друг Гельфрейх ("Вытащи ее, Андрей!"), и сам Андрей находит в себе силы для этого. А какие это могут быть силы? Только любовь - сильная, сердечная, чистая любовь, а не темная страсть.

Хотя Андрей, по воле родителей, был с детства помолвлен со своей троюродной сестрой, Соней, он еще не знал любви. Теперь он сначала почувствовал "нежность" к Наде, "этому несчастному существу", а затем письмо Сони, которой он обо всем писал, раскрыло ему глаза на (*49) его собственную душу, и он понял, что любит Надю "на всю жизнь", что она должна быть его женой.

Но препятствием этому стал Бессонов. Узнав Надю гораздо раньше, чем Лопатин, он несколько увлекся ею - "ее не совсем обыкновенной внешностью" и "недюжинным внутренним содержанием" - и мог бы ее спасти. Но он не сделал этого, так как рассудочно был уверен, что "они не возвращаются никогда". А теперь, когда увидел возможность сближения Андрея и Нади, он терзается "безумной ревностью". Его рассудочность и эгоизм проявляются и здесь. Он готов назвать вновь вспыхнувшее чувство любовью, но сам поправляет себя: "Нет, это не любовь, это страсть безумная, это пожар, в котором я весь горю. Чем потушить его?"

Так возникает конфликт повести, типично гаршинский,- оба героя и героиня переживают его независимо друг от друга - в глубине своей души. Как же смог разрешить этот конфликт сам автор? Он быстро приводит конфликт к развязке - неожиданной, крутой и драматической. Он изображает, как Бессонов, стремясь "потушить пожар" своей "страсти", приходит внезапно к Андрею, в тот момент, когда они с Надей признались друг другу в любви и были счастливы, и выстрелами из револьвера убивает Надю, тяжело ранит Андрея, а тот, защищаясь, убивает Бессонова.

Такую развязку надо, конечно, признать художественным преувеличением - гиперболой. Как бы ни сильна была страсть Бессонова, рассудочность должна была удержать его от преступления. Но писатели имеют право на сюжетные гиперболы (такова смерть Базарова от случайного заражения крови у Тургенева или внезапное самоубийство Анны Карениной у Л. Толстого). Писатели применяют такие развязки тогда, когда им бывает затруднительно повествовать о дальнейшем развитии конфликта.

Так и у Гаршина. Если бы его Бессонов, рассудочный и волевой человек, смог, не встречаясь больше с Андреем и Надей, побороть свою страсть (это несколько возвысило бы его в глазах читателей!), тогда о чем бы осталось повествовать автору. Ему пришлось бы изображать семейную идиллию Нади и Андрея при поддержке Семочки Гельфрейха. А если бы семейная идиллия не получилась и каждый из супругов мучался бы воспоминаниями о прошлом Нади? Тогда история затянулась бы, и характер (*50) Лопатина нравственно снижался бы в нашем, читательском, восприятии. А резкая драматическая развязка, созданная Гаршиным, сильно снижает перед нами характер эгоиста Бессонова и возвышает эмоциональный и отзывчивый характер Лопатина.

С другой стороны, то обстоятельство, что Бессонов и Надя погибли, а Лопатин с простреленной грудью, пока остался в живых, дает возможность автору усилить психологизм повести - дать изображение затаенных переживаний и эмоциональных раздумий самого героя о своей жизни.

Повесть "Надежда Николаевна" вообще имеет много общего с рассказами "Художники" по своей композиции. Повесть вся сострит из "записок" Лопатина, изображающих события его жизни в их глубоко эмоциональном восприятии самим героем, а в эти "записки" автор иногда вставляет эпизоды, взятые из "дневника" Бессонова и состоящие в основном из его эмоционального самоанализа. Но свои "записки" Лопатин начинает писать только в больнице. Он попал туда после гибели Нади и Бессонова, где лечится от тяжелого ранения, но не надеется выжить (у него начинается чахотка). За ним ухаживает его сестра, Соня. Сюжет повести, изображенный в "записках" и "дневниках" героев, получает еще и "обрамление", состоящее из тяжелых раздумий больного Лопатина.

В повести "Надежда Николаевна" Гаршину не совсем удалось сделать предметом изображения "большой внешний мир". Глубоко эмоциональное миросозерцание писателя, ищущего, но еще не нашедшего себе ясного пути в жизни, и здесь помешало ему в этом.

У Гаршина есть еще один рассказ, "Встреча" (1870), также основанный на резком противопоставлении разных жизненных путей, по которым могла идти разночинная интеллигенция его трудного времени.

В нем изображается, как два бывших университетских приятеля неожиданно снова встречаются в южном приморском городе. Один из них, Василий Петрович, только что приехавший туда, чтобы занять должность учителя в местной гимназии, сожалеет о том, что не сбылись его мечты о "профессуре", о "публицистике", и раздумывает о том, как бы ему сберечь в полгода тысячу рублей из жалования и платы за возможные частные уроки, чтобы обзавестись всем необходимым для предстоящей женитьбы. Другой (*51) герой, Кудряшов,- в прошлом бедный студент - давно уже служит здесь инженером на строительстве огромного мола (плотины) для создания искусственной гавани. Он приглашает будущего учителя в свою "скромную" хижину, везет его туда на вороных конях, в "щегольской коляске" с "толстым кучером", а "хижина" его оказывается роскошно обставленным особняком, где им за ужином подают заграничное вино и "отличный ростбиф", где им прислуживает лакей.

Василий Петрович поражен такой богатой жизнью Кудряшова, и между ними происходит разговор, выясняющий читателю глубочайшее различие в нравственных позициях героев. Хозяин сразу и откровенно разъясняет своему гостю, откуда он получает так много денег, чтобы вести эту роскошную жизнь. Оказывается, что Кудряшов, вместе с целой группой ловких и наглых дельцов, из года в год обманывает государственное учреждение, на чьи средства строится мол. Каждую весну они сообщают в столицу, что осенние и зимние бури на море отчасти размыли огромный каменный фундамент для будущего мола (чего на самом деле не происходит!), и для продолжения работ им снова присылают большие суммы денег, которые они присваивают и на которые живут богато и беспечно.

Будущий учитель, собирающийся угадывать в своих учениках "искру божию", поддерживать натуры, "стремящиеся сбросить с себя иго тьмы", развивать молодые свежие силы, "чуждые житейской грязи", смущен и потрясен признаниями инженера. Он называет его доходы "нечестными средствами", говорит, что ему "больно смотреть" на Кудряшова, что тот "себя губит", что его "поймают на этом" и он "пойдет по Владимирке" (то есть в Сибирь, на каторгу), что он был прежде "честным юношей", который мог бы сделаться "честным гражданином". Кладя себе в рот кусок "отличного ростбифа", Василий Петрович думает про себя, что это - "кусок краденый", что он у кого-то "похищен", что кто-то этим "обижен".

Но все эти доводы не производят на Кудряшова никакого впечатления. Он говорит, что надо сначала выяснить, "что значит честно и что значит нечестно", что "все дело во взгляде, в точке зрения", что "надо уважать свободу суждений...". А затем он возводит свои нечестные поступки в общий закон, в закон грабительской "круговой поруки". "Разве я один...- говорит он,- приобретаю? Все вокруг, (*52) самый воздух - и тот, кажется, тащит". А всякие стремления к честности легко прикрыть: "И всегда прикроем. Все за одного, один за всех".

Наконец Кудряшов утверждает, что если он сам грабитель, то и Василий Петрович - тоже грабитель, но "под личиной добродетели". "Ну, что за занятие - твое учительство?" - спрашивает он. "Приготовишь ли ты хоть одного порядочного человека? Три четверти твоих воспитанников выйдут такие же, как я, а одна четверть такими, как ты, то есть благонамеренной размазнею. Ну, не даром ли ты берешь деньги, скажи откровенно?" И он выражает надежду, что его гость "собственным умом" дойдет до такой же "философии".

И чтобы лучше разъяснить гостю эту "философию", Кудряшов показывает ему в своем доме огромный, освещенный электричеством аквариум, наполненный рыбами, среди которых крупные на глазах наблюдателей пожирают мелких. "Я,- говорит Кудряшов,- люблю всю эту тварь за то, что она откровенна, не так, как наш брат - человек. Жрет друг друга и не конфузится". "Съедят - и не помышляют о безнравственности, а мы?" "Угрызайся, не угрызайся, а если попадет кусок... Ну, я и упразднил их, угрызенья эти, и стараюсь подражать этой скотине". "Вольному воля",- только и смог сказать "со вздохом" на эту аналогию грабительства будущий учитель.

Как видим, Василий Петрович, у Гаршина, не смог выразить ясное и решительное осуждение низменной "философии" Кудряшова - "философии" хищника, оправдывающего свое воровство государственных средств ссылкой на поведение хищников в животном мире. Но и в рассказе "Художники" писатель не сумел разъяснить читателю, почему Рябинин "не преуспел" в своей учительской деятельности в деревне. И в повести "Надежда Николаевна" он не показал, как рассудочность публициста Бессонова лишила его сердечного чувства и обрекла на "пожар" страсти, который привел его к убийству. Все эти неясности в, творчестве писателя вытекали из неотчетливости его общественных идеалов.

Это заставляло Гаршина погружаться в переживания своих героев, оформлять свои произведения как их "записки", "дневники" или случайные встречи и споры и с трудом выходить своими замыслами в "большой внешний мир".

Отсюда же вытекала у Гаршина его склонность к (*53) иносказательной образности - к символам и аллегориям. Конечно, аквариум Кудряшова во "Встрече" является символическим изображением, возбуждающим мысль о сходстве хищничества в животном мире и человеческим хищничеством в эпоху развития буржуазных отношений (признания Кудряшова разъясняют его). И кошмар больного Рябинина, и картина Лопатина "Шарлотта Корде" - тоже. Но у Гаршина есть и такие произведения, которые всецело символичны или аллегоричны.

Таков, например, маленький рассказ "Attalea prinseps" 1 , в котором показаны тщетные попытки высокой и гордой южной пальмы вырваться на волю из оранжереи, сделанной из железа и стекла, и который имеет аллегорический смысл. Таков и знаменитый символический рассказ "Красный цветок" (1883), названный Короленко "жемчужиной" творчества Гаршина. В нем символичны те эпизоды сюжета, в которых человек, попавший в дом для умалишенных, воображает, что красивые цветы, растущие в саду этого дома, являются воплощениvем "мирового зла", и решает их уничтожить. Ночью, когда сторож спит, больной с трудом выпутывается из смирительной рубахи, потом сгибает железный прут в решетке окна; с окровавленными руками и коленями перелезает он через стену сада, срывает красивый цветок и, возвратившись в палату, умирает. Читатели 1880-х годов прекрасно понимали смысл рассказа.

Как видим, в некоторых иносказательных произведениях Гаршин затрагивал мотивы политической борьбы времени, участником которой сам не был. Подобно Лопатину с его картиной "Шарлотта Корде", писатель явно сочувствовал людям, принимавшим участие в гражданских столкновениях, отдавал должное их нравственному величию, но сознавал вместе с тем всю обреченность их усилий.

Гаршин вошел в историю русской художественной литературы как писатель, тонко отразивший в своих психологических и иносказательных рассказах и повестях атмосферу безвременья реакционных 1880-х годов, через которое суждено было русскому обществу пройти, прежде чем оно созрело для решительных политических столкновений и революционных переворотов.

1 Королевская пальма (лат.).

В.М. Гаршин был чутким свидетелем скорбной эпохи, особенности которой оставили след на мировоззрении писателя, придав его произведениям оттенок трагичности. Тема войны является одной из основных в творчестве В.М. Гаршина. «Мамочка, — пишет он в апреле 1877 года, — я не могу прятаться за стенами заведения, когда мои сверстники лбы и груди подставляют под пули. Благословите меня» . Поэтому после официального объявления войны Турции Россией В.М. Гаршин, не раздумывая, идет воевать. Страдание на страницах его произведений рассматривается как формула душевно-духовного развития личности на пути столкновения со злом.

Военные рассказы Гаршина — «Четыре дня» (1877), «Очень коротенький роман» (1878), «Трус» (1879), «Из воспоминаний рядового Иванова» (1882) — образуют группу рассказов, объединенных состоянием гуманистического страдания.

Человек, с точки зрения антропоцентрического направления в литературоведении начала 90-х годов, является центром мироздания и имеет абсолютное право на безграничную свободу мыслей и поступков для достижения земного счастья. При таком рассмотрении страдание ограничивает сферу собственного Я личности и препятствует проявлению природного индивидуалистического начала. Для нас более приемлемым при исследовании русской классики является понимание гуманизма, отражающее христианские принципы. Так, С. Перевезенцев характеризует гуманизм как «религию человекобожия (веры в человека, обожествления человека), призванную разрушить традиционную христианскую веру в Бога» , а Ю. Селезнев, рассматривая особенности Возрождения в русской литературе XIX века, отличающиеся от европейского, отмечает, что гуманистическое мироотношение есть форма «принципиально монологического, по сути своей — эгоистического сознания» , которое возносит человека на абсолютную высоту и противопоставляет его всей Вселенной, поэтому гуманизм и человечность, как зачастую принято понимать, могут и не быть синонимами.

Ранний этап творчества Гаршина, до 1880 года, окрашен гуманистическими идеями писателя. Страдание на страницах его рассказов предстает как «переживание, противоположность деятельности; состояние боли, болезни, горя, печали, страха, тоски, тревоги» , приводящее героев на путь духовной гибели.

В рассказах «Четыре дня» и «Очень коротенький роман» страдания героев — это реакция эгоцентрической личности на трагические обстоятельства реальной действительности. Причем война выступает как форма зла и антиценности (в понимании гуманизма) по отношению к личностному началу героев. В.М. Гаршин на данном творческом этапе высшую ценность бытия видел в уникальности человеческой жизни.

Чувство долга позвало героя рассказа «Четыре дня» отправиться на войну. Эта позиция, как отмечалось выше, близка самому Гаршину. Период накануне и во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов породил «шквал симпатий к „братьям славянам“» . Ф.М. Достоевский так определил отношение к этой проблеме: «Наш народ не знает ни сербов, ни болгар; он помогает, и грошами своими и добровольцами, не славянам и не для славизма, а прослышал лишь о том, что страдают православные христиане, братья наши, за веру Христову от турок, от „безбожных агарян“…» . Однако стремления рядового Иванова далеки от православного сопереживания. Его порывы следует назвать романтическими, причем в отрицательном смысле: лишь красота поступков прельщает Иванова в сражениях, которые принесут ему славу. Им руководит желание «подставлять свою грудь под пули». Герой рассказа «Четыре дня» постепенно понимает, что ранен, однако, кроме ощущения физической неловкости («странное положение», «ужасно неловко»), Иванов не испытывает ничего. Беспокойный тон повествования усиливается, как только герой понимает: «Я в кустах: меня не нашли!» . Именно с этого момента начинаются понимание бесчеловечности войны и индивидуалистическая рефлексия Иванова. Мысль о том, что его не нашли на поле боя и что теперь он обречен на одинокую гибель, приводит героя к отчаянию. Теперь его беспокоит лишь собственная участь. Рядовой Иванов проходит несколько этапов в утверждении своей позиции: пред-страдание (предчувствие страдания), отчаяние, попытки восстановления душевно-духовного равновесия, вспышки «общечеловеческого» переживания, собственно индивидуалистические тревоги. «Я иду вместе с тысячами, из которых разве несколько наберется, подобно мне, идущих охотно», — выделяет герой себя из общей массы. Патриотизм героя проходит своего рода проверку, в ходе которой высокие гражданские чувства человека, охваченного индивидуализмом, оказываются неискренними: он говорит о том, что большая часть военных отказалась бы от участия во всеобщем убийстве, однако «они идут так же, как и мы, „сознательные“». Герой рассказа, становится очевидным в финале рассказа, сомневается в правильности своих взглядов и поступков. Торжество собственного «Я» не оставляет его даже в тот момент, когда он видит перед собой свою жертву — мертвого феллаха. Осознание себя как убийцы способствует уяснению внутренней сущности переживаний героя. Иванов открывает для себя, что война принуждает убивать. Однако убийство, в контексте размышлений рядового, расценивается только как лишение людей права на жизнь и самосозидание. «За что я его убил?» — на этот вопрос Иванов не находит ответа, поэтому и испытывает нравственные мучения. И все же герой снимает с себя всякую нравственную ответственность за совершенное: «И чем я виноват, хотя я его и убил?» Собственные физические страдания, страх перед смертью овладевают героем и обнаруживают его духовную слабость. Отчаяние усиливается; повторяя «всё равно», что должно выражать нежелание бороться за жизнь, Иванов как бы играет в смиренность. Желание жить, конечно, является в человеке естественным чувством, однако в герое оно приобретает оттенки помешательства, потому что он не может принять смерть, потому что он — Человек. В итоге гаршинский герой проклинает мир, который «выдумал на страдание людям войну» , и, самое страшное, приходит к мысли о самоубийстве. Жалость к себе настолько сильна, что он не желает больше испытывать себя болью, жаждой и одиночеством. Схематически духовное развитие героя можно представить следующим образом: боль — тоска — отчаяние — мысль о самоубийстве. Последнее звено можно (и следует) заменить другим — «духовная смерть», которая наступает, несмотря на физическое спасение. Примечателен в этом плане его вопрос лазаретному офицеру: «Скоро ли я умру?», который можно рассматривать как итог нравственных исканий Иванова.

В очерке «Очень коротенький роман» война выступает фоном для демонстрации индивидуалистической трагедии главного героя. Автор представляет читателю человека, которым отчаяние уже овладело. «Маша приказала мне быть героем» — так мотивирует свои поступки герой очерка. Именно «для Маши» он стал героем и даже «честно исполнил свой долг и относительно родины» , что, конечно, достаточно спорно. На поле боя им руководило, как оказывается, лишь тщеславие, желание вернуться и предстать перед Машей героем. В рассказе нет картин боя, герой «живописует» только картины собственных страданий. Предательство любимого человека оказало на него такое влияние, какое не оказала потеря ноги на войне. Война ставится виновницей его личностной драмы. Страдания физические и душевные послужили проверкой его духовной сущности. Герой оказывается неспособным перенести все жизненные испытания — он теряет самообладание и обреченно осмысливает свое дальнейшее существование. Свои страдания гаршинский герой раскрывает с такой силой, что создается впечатление, что он наслаждается ими. Страдания его носят сугубо индивидуалистический характер: героя беспокоит лишь собственная печаль, которая становится еще более мрачной на фоне чужого счастья. Он мечется и ищет именно себе облегчения, поэтому то с особой жалостью говорит о своем положении «человека на деревянной ноге», то горделиво причисляет себя к стану рыцарей, которые на полуслове возлюбленной бросаются на подвиги; то сравнивает себя с «нештопанным чулком» и бабочкой с опаленными крыльями, то снисходительно и свысока «жертвует» своими чувствами ради любви двух людей; то стремится искренне открыться читателю, то равнодушно относится к реакции публики на вопрос о правдивости его повествования. Трагедия главного героя заключается в том, что он оставил свою мирную, счастливую жизнь, наполненную яркими впечатлениями и красками, ради того, чтобы доказать своей возлюбленной на деле, что он «честный человек» («Честные люди делом подтверждают свои слова») . Понятия «честь» и «честный», имеющие в своей основе «благородство души» и «чистую совесть» (следуя из определения В. Даля), в рассказе проходят своего рода проверку, в результате которой истинный смысл этих слов в понимании героев искажается. Понятие чести в период войны не может быть сведено только к рыцарству и геройству: слишком низменными оказываются порывы, слишком высока степень индивидуализма в личности, заботящейся о своей честности. В финале предстает уже «смиренный герой», пожертвовавший своим счастьем ради счастья двоих. Однако этот акт самопожертвования (заметим, абсолютно нехристианский) лишен искренности — он не испытывает счастья за других: «...я был шафером. Я гордо исполнял свои обязанности ... [выделено мною. — Е.А.]», — эти слова, на наш взгляд, могут служить объяснением поступков героя очерка и доказательством его индивидуалистической позиции.

Рассказ «Трус» начинается символической фразой: «Война решительно не дает мне покоя» . Именно состояние покоя и, в свою очередь, связанные с ним чувства свободы, независимости и самостоятельности составляют основу жизни главного героя рассказа. Он постоянно поглощен мыслями о человеческих смертях, о действиях людей, сознательно идущих на войну убивать и сознательно отнимающих чужие жизни. Абсолютное право на жизнь, свободу и счастье оказывается нарушенным жестокостью людей друг к другу. Кровавые картины проносятся в его глазах: тысячи раненых, груды трупов. Он возмущен таким количеством жертв войны, но еще больше возмущен спокойным отношением людей к фактам военных потерь, которыми пестрят телеграммы. Герой, рассуждая о жертвах войны и об отношении к ним общества, приходит к мысли, что, может быть, и ему придется стать участником этой не им начатой войны: он будет вынужден оставить свою прежнюю размеренную жизнь и отдать ее в руки тех, кто начал кровопролитие. «Куда ж денется твое „я“? — восклицает гаршинский герой. — Ты всем существом своим протестуешь против войны, а все-таки война заставит тебя взять на плечи ружье, идти умирать и убивать» . Его возмущает отсутствие свободного выбора в управлении своей судьбой, поэтому жертвовать он собой не готов. Основным вопросом, который задает направление мысли героя, является вопрос «Трус я или нет?». Постоянно обращаясь к своему «я» с вопросом: «Быть может, все мои возмущения против того, что все считают великим делом, исходят из страха за собственную кожу?», герой стремится подчеркнуть, что он не боится за свою жизнь: «стало быть, не смерть меня пугает…» . Тогда логичен вопрос: а что же пугает героя? Выходит, потеря права индивида на свободный выбор. Гордыня не дает ему покоя, ущемленное «я», не имеющее возможности диктовать свои правила. Отсюда все мучения героя рассказа. «Трус» не стремится анализировать социальные аспекты войны, конкретными фактами он не обладает, точнее: они его не интересуют, так как он относится к войне «непосредственным чувством, возмущенным массою пролитой крови» . Кроме того, герой рассказа не понимает, для чего послужит его смерть. Его основной аргумент в том, что не он начал войну, а значит, он не обязан прерывать течение своей жизни, даже если «истории понадобились его физические силы» . Долгие переживания героя сменяются актом отчаяния, когда он видит страдания Кузьмы, «поедаемого» гангреной. Гаршинский герой сравнивает страдания одного человека со страданиями тысяч, мучающихся на войне. Представленный автором на страницах рассказа «надрывающий душу голос» героя рассказа следует назвать гражданской скорбью, которая раскрывается в полной мере именно в период болезни Кузьмы. Следует обратить внимание на то, что Ф.М. Достоевский отрицательно относился к так называемой «гражданской скорби» и признавал единственно искренней только христианскую скорбь. Нравственные мучения гаршинского героя близки страданиям, о которых говорит Ф.М. Достоевский применительно к Н.А. Некрасову в статье «Влас»: «вы страдали не по бурлаке собственно, а, так сказать, по общебурлаке» , то есть по «общечеловеку», индивиду. В финале главный герой рассказа решает идти на войну, руководствуясь мотивом «совесть мучить не будет» . Искреннего желания «доброму научиться» у него так и не возникло. Чувство гражданского долга, который уже выработан обществом, но еще не стал внутренней естественной составляющей духовно-нравственного мира человека, не дает герою уклониться от войны. Духовная смерть героя наступает раньше смерти физической, еще до отъезда на войну, когда он всех, в том числе и себя, называет «черной массой»: «Огромному неведомому тебе организму, которого ты составляешь ничтожную часть, захотелось отрезать тебя и бросить. И что можешь сделать против такого желания ты... палец от ноги?..» . В душе героя понятие долга и жертвенности не стали жизненной потребностью, возможно, поэтому он и не может бороться со злом и антигуманностью. Понятие долга для него осталось отвлеченным: смешение личного долга с долгом вообще приводит героя к гибели.

Идея страдания находит иное развитие в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова», который написан уже в 1882 году. Гуманистический пафос не покидает художественное поле произведения, однако следует указать на то, что идея страдания преломляется через концепцию альтруизма. Поэтому здесь можно говорить об альтруистическом страдании как форме гуманистического страдания. Заметим, что понятие «альтруизм» было введено позитивистами (О. Конт), которые в своей этике избегали христианского понятия любви к ближнему и использовали понятие «человеколюбие» в противоположность эгоизму. Примечательно, что «человеколюбие — это любовь к человеку как таковому, как к живому существу. Оно предполагает и любовь к себе, и любовь к ближним и дальним, т.е. к подобным себе, ко всему человечеству». Однако человеколюбие «не исключает в отдельных случаях неприязненного отношения к конкретному человеку» .

Перед читателем предстает уже знакомый вольноопределяющийся рядовой Иванов. Но уже с первых строк становится очевидным, что Иванов отличается от прежних героев другим отношением к войне и человеку как участнику «общего страдания». Очевидно, что решение Иванова идти воевать осознанно и взвешенно. Здесь интересно сравнить позиции героя рассказа «Трус» и героя анализируемого рассказа. Первый с особым эмоциональным напряжением говорит о том, что дома умереть легче, потому что рядом находятся близкие и родные, чего нет на войне. Другой же спокойно, утвердительно и без сожаления восклицает: «Нас влекла неведомая тайная сила: нет силы большей в человеческой жизни. Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному врагу, не страху наказания, а тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество на кровавую бойню — самую крупную причину всевозможных людских бед и страданий» . Эта «неведомая тайная сила», в чем мы убедимся далее, есть христианская жажда самопожертвования во имя добра и справедливости, которая сплотила в едином порыве людей разных сословных групп. Понимание героем войны меняется. В начале повествования — «поступить в какой-нибудь полк» и «побывать на войне», далее — «поиспытать, посмотреть» .

В изучении вышеназванных военных рассказов мы руководствовались схемой А.А. Безрукова «мучение — отчаяние — обреченность — смерть» , раскрывающей гуманистическое определение страдания. В рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» данная логическая цепочка не может быть применима, так как содержание понятия «страдание» занимает пограничное положение между гуманистическим и христианским («страдание — смерть — воскресение» ): отображая определенные признаки первого, оно еще в достаточной мере не несет аксиологической нагрузки второго.

Главный герой, как и герои других военных рассказов В.М. Гаршина, болезненно воспринимает жестокость человеческих поступков и зло, причиняемое войной, однако в произведении уже нет того трагического недоумения, которое характеризует рассмотренные рассказы. Война для Иванова остается общим страданием, но он все же примиряется с ее неизбежностью. Он, позволим себе утверждать, лишен индивидуализма либо эгоцентризма, что служит убедительным доказательством глубинного духовно-нравственного роста гаршиновского героя от рассказа к рассказу. Его мыслями и поступками теперь руководит осознанное желание быть частью потока, который не знает препятствий и который «все сломит, все исковеркает и все уничтожит» . Героя охватывает чувство единения с народом, способным самоотверженно идти вперед и подвергать себя опасности ради свободы и справедливости. К этому народу Иванов проникается большой симпатией и вместе с ним самоотверженно переносит все невзгоды. Под влиянием этой «бессознательной» силы герой как бы «отрешается» от своего «я» и растворяется в живой человеческой массе. Идея страдания в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» предстает как осознанная необходимость самопожертвования. Иванов, вставший на высокую ступень духовно-нравственного развития, стремится к самопожертвованию, но понимает это как акт человеколюбия, акт долга человека, борющегося за права себе подобных. Ему открывается война другая. Она, конечно, приносит те же страдания, что и любая война. Однако страдания, собственные и чужие, заставляют героя задуматься о смысле жизни человека. Надо отметить, что эти размышления носят в большей степени отвлеченный характер, и все же сам факт наличия идеи самопожертвования говорит о духовном росте рядового Иванова по сравнению с предыдущими героями.

Библиографический список:

1. Балашов Л. Е. Тезисы о гуманизме // Здравый смысл. — 1999/2000. — № 14. — С. 30-36.

2. Безруков А.А. Возвращение к православности и категория страдания в русской классике XIX века: Монография. — М.: Издательство РГСУ, 2005. — 340 с.

3. Боханов А.Н. Русская идея. От Владимира Святого до наших дней / А.Н. Боханов. — М.: Вече, 2005. — 400 с.: ил. (Великая Россия).

4. Гаршин В.М. Красный цветок: Рассказы. Сказки. Стихотворения. Очерки. — М.: Эксмо, 2008. — 480 с. Далее цитируется с указанием страницы.

5. Гаршин В.М. Полн. собр. соч. — Т. 3. — М.-Л.: Academia, 1934. — 569 с.

6. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. — Л.: Наука, 1972-1990. Т. 24.

7. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. — Л.: Наука, 1972-1990. Т. 21.

8. Перевезенцев С. Смысл русской истории. — М.: Вече, 2004. — 496 с.

9. Селезнев Ю. Глазами народа // Селезнев Ю. Златая цепь. — М.: Современник, 1985. — 415 с. — С. 45-74.

10. Философский энциклопедический словарь. Гл. ред. Ильичев Л.Ф., Федосеев П.Н. и др. — М.: Советская энциклопедия, 1983. — 836 с.

Введение

Текст рассказа В. М. Гаршина «Четыре дня» умещается на 6 листах книги обычного формата, однако его целостный анализ мог бы разрастись на целый том, как это случалось при исследовании других «маленьких» произведений, например, «Бедной Лизы» Н. М. Карамзина (1) или «Моцарта и Сальери» (2) А. С. Пушкина. Конечно, не совсем корректно сравнивать полузабытый рассказ Гаршина со знаменитой повестью Карамзина, начавшей новую эпоху в русской прозе, или с не менее знаменитой «маленькой трагедией» Пушкина, но ведь для литературоведческого анализа, как для анализа научного, в какой-то мере «всё равно», насколько знаменит или безвестен исследуемый текст, нравится он или не нравится исследователю - в любом случае в произведении есть персонажи, авторская точка зрения, сюжет, композиция, художественный мир и т. д. Полностью выполнить целостный анализ рассказа, в том числе его контекстуальных и интертекстуальных связей - задача слишком большая и явно превышающая возможности учебной контрольной работы, поэтому нам следует точнее определить цель работы.

Почему для анализа был выбран именно рассказ Гаршина «Четыре дня»? Этим рассказом В. М. Гаршин когда-то прославился (3) , благодаря особому «гаршинскому» стилю, впервые проявившемуся именно в этом рассказе, он стал известным русским писателем. Однако читателями нашего времени этот рассказ фактически забыт, о нём не пишут, его не изучают, а это значит, что у него нет толстого «панциря» толкований и разночтений, он представляет собой «чистый» материал для тренировочного анализа. Вместе с тем нет никаких сомнений в художественных достоинствах рассказа, в его «качестве» - он написан Всеволодом Михайловичем Гаршиным, автором замечательного «Красного цветка» и «Attalea Princeps».

Выбор автора и произведения повлиял на то, чтo будет предметом внимания прежде всего. Если бы мы анализировали какой-нибудь рассказ В. Набокова, к примеру, «Слово», «Драка» или «Бритва» - рассказы, буквально наполненные цитатами, реминисценциями, аллюзиями, как бы вросшие в контекст современной им литературной эпохи, - то без подробного разбора интертекстуальных связей произведения его просто не удалось бы понять. Если же речь идёт о произведении, в котором контекст неактуален, то на первый план выходит исследование других аспектов - сюжета, композиции, субъектной организации, художественного мира, художественных деталей и подробностей. Именно детали, как правило, несут основную смысловую нагрузку в рассказах В. М. Гаршина (4) , в маленьком рассказе «Четыре дня» это особенно хорошо заметно. В анализе мы будем учитывать эту особенность гаршинского стиля.

Прежде чем сделать анализ содержательной стороны произведения (тема, проблематика, идея), полезно выяснить дополнительные сведения, например, об авторе, обстоятельствах создания произведения и т. п.

Автор биографический. Рассказ «Четыре дня», опубликованный в 1877 году, сразу же принёс славу В. М. Гаршину. Рассказ был написан под впечатлением от русско-турецкой войны 1877-1878 гг., о которой Гаршин знал правду из первых рук, так как он в качестве добровольца воевал рядовым пехотного полка и в августе 1877 г. был ранен в сражении при Аясларе. Добровольцем на войну Гаршин пошёл потому, что, во-первых, это было своего рода «хождением в народ» (перестрадать с русскими солдатами тяжести и лишения армейской фронтовой жизни), во-вторых, Гаршин думал, что русская армия собирается благородно помочь сербам и болгарам освободиться от многовекового давления турков. Однако война быстро разочаровала добровольца Гаршина: помощь славянам со стороны России на деле оказалась корыстным стремлением занять стратегические позиции на Босфоре, в самой армии не было ясного понимания цели военных действий и поэтому царил беспорядок, толпы добровольцев погибали совершенно бессмысленно. Все эти впечатления Гаршина отразились в его рассказе, правдивость которого поразила читателей.

Образ автора, авторская точка зрения. Правдивое, свежее отношение Гаршина к войне художественно воплотилось в виде нового необычного стиля - очерково отрывочного, с вниманием к, казалось бы, ненужным деталям и подробностям. Появлению такого стиля, отражающего авторскую точку зрения на события рассказа, способствовало не только глубокое знание Гаршиным правды о войне, но и то, что он увлекался естественными науками (ботаникой, зоологией, физиологией, психиатрией), которые научили его замечать «бесконечно малые моменты» действительности. Кроме того, в студенческие годы Гаршин был близок кругу художников-передвижников, которые научили его смотреть на мир проницательно, в мелком и частном видеть значительное.

Тема. Тему рассказа «Четыре дня» сформулировать несложно: человек на войне. Такая тема не была оригинальным изобретением Гаршина, она довольно часто встречалась как в предшествующие периоды развития русской литературы (см., например, «военную прозу» декабристов Ф. Н. Глинки, А. А. Бестужева-Марлинского и др.), так и у современных Гаршину авторов (см., например, «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого). Можно даже говорить о традиционном решении этой темы в русской литературе, начавшемся ещё со стихотворения В. А. Жуковского «Певец во стане русских воинов» (1812) - всегда шла речь о крупных исторических событиях, которые возникают как сумма поступков отдельных обыкновенных людей, при чём в одних случаях люди осознают своё воздействие на ход истории (если это, например, Александр I, Кутузов или Наполеон), в других участвуют в истории неосознанно.

Гаршин внёс некоторые изменения в эту традиционную тему. Он вывел тему «человек на войне» за рамки темы «человек и история», как бы перевёл тему в другую проблематику и усилил самостоятельное значение темы, дающей возможность исследовать экзистенциальную проблематику.

Проблематика и художественная идея. Если пользоваться пособием А. Б. Есина, то проблематику рассказа Гаршина можно определить как философскую или как романную (по классификации Г. Поспелова). Видимо, последнее определение более точно подходит в данном случае: рассказ показывает не человека вообще, то есть человека не в философском смысле, а конкретную личность, испытывающую сильнейшие, шоковые переживания и переоценивающую своё отношение к жизни. Ужас войны заключается не в необходимости совершать героические поступки и жертвовать собой - как раз эти живописные видения представлялись добровольцу Иванову (и, видимо, самому Гаршину) до войны, ужас войны в другом, в том, что заранее даже не представляешь. А именно:

1) Герой рассуждает: «Я не хотел зла никому, когда шёл драться.

Мысль о том, что придётся убивать людей, как-то уходила от меня. Я представлял себе только, как я буду подставлять свою грудь под пули. И я пошёл и подставил. Ну и что же? Глупец, глупец!»(С. 7) (5) . Человек на войне даже с самыми благородными и добрыми намерениями неизбежно становится носителем зла, убийцей других людей.

2) Человек на войне мучается не от боли, которую порождает рана, а от ненужности этой раны и боли, а также от того, что человек превращается в абстрактную единицу, про которую легко забыть: «В газетах останется несколько строк, что, мол, потери наши незначительны: ранено столько-то; убит рядовой из вольноопределяющихся Иванов. Нет и фамилии не напишут; просто скажут: убит один. Убит один, как та собачонка…» (С. 6) В ранении и смерти солдата нет ничего героического и красивого, это самая обыкновенная смерть, которая не может быть красивой. Герой рассказа сравнивает свою судьбу с судьбой запомнившейся ему с детства собачки: «Я шёл по улице, кучка народа остановила меня. Толпа стояла и молча глядела на что-то беленькое, окровавленное, жалобно визжавшее. Это была маленькая хорошенькая собачка; вагон конножелезной дороги переехал её, она умирала, вот как теперь я. Какой-то дворник растолкал толпу, взял собачку за шиворот и унёс. <…> Дворник не пожалел её, стукнул головой об стену и бросил в яму, куда бросают сор и льют помои. Но она была жива и мучилась ещё три дня <…>» (С. 6-7,13) Подобно той собачке, человек на войне превращается в мусор, а кровь его - в помои. Ничего святого от человека не остаётся.

3)Война полностью меняет все ценности человеческой жизни, добро и зло путаются, жизнь и смерть меняются местами. Герой рассказа, очнувшись и осознав своё трагическое положение, с ужасом понимает, что рядом с ним лежит убитый им враг, толстый турок: «Передо мною лежит убитый мною человек. За что я его убил? Он лежит здесь мёртвый, окровавленный. <…> Кто он? Быть может, и у него, как у меня, есть старая мать. Долго она будет по вечерам сидеть у дверей своей убогой мазанки да поглядывать на далёкий север: не идёт ли ее ненаглядный сын, её работник и кормилец?… А я? И я также… Я бы даже поменялся с ним. Как он счастлив: он не слышит ничего, не чувствует ни боли от ран, ни смертельной тоски, ни жажды <…>» (С. 7) Живой человек завидует мёртвому, трупу!

Дворянин Иванов, лёжа рядом с разлагающимся вонючим трупом толстого турка, не брезгует страшным трупом, а почти равнодушно наблюдает все стадии его разложения: сначала «был слышен сильный трупный запах» (С. 8), затем «его волосы начали выпадать. Его кожа, чёрная от природы, побледнела и пожелтела; раздутое ухо натянулось до того, что она лопнула за ухом. Там копошились черви. Ноги затянутые в штиблеты, раздулись, и между крючками штиблет вылезли огромные пузыри. И весь он раздулся горою» (С. 11), потом «лица у него уже не было. Оно сползло с костей» (С. 12), наконец «он совсем расплылся. Мириады червей падают из него» (С. 13). Живой человек не испытывает отвращения к трупу! Причем настолько, что ползёт к нему для того, чтобы напиться теплой воды из его фляги: «Я начал отвязывать флягу, опершись на один локоть, и вдруг, потеряв равновесие, упал лицом на грудь своего спасителя. От него уже был слышен сильный трупный запах» (С. 8). Всё поменялось и перепуталось в мире, если труп является спасителем…

Проблематику и идею этого рассказа можно обсуждать и дальше, так как она почти неисчерпаема, но главные проблемы и главную идею рассказа мы, думается, уже назвали.

Анализ художественной формы

Разделение анализа произведения на анализ содержания и формы в отдельности - большая условность, так как по удачному определению М. М. Бахтина «форма есть застывшее содержание», а это значит, что рассуждая о проблематике или художественного идее рассказа, мы одновременно рассматриваем формальную сторону произведения, например, особенности стиля Гаршина или смысл художественных деталей и подробностей.

Изображенный в рассказе мир отличается тем, что он не обладает очевидной цельностью, а как раз наоборот очень раздроблен. Вместо леса, в котором идет бой в самом начале рассказа, показаны детали: кусты боярышника; ветки, отрываемые пулями; колючие ветви; муравей, «какие-то кусочки сора от прошлогодней травы» (С. 3); треск кузнечиков, жужжание пчёл - всё это разнообразие не объединено ничем целым. Точно также и небо: вместо единого просторного свода или бесконечно восходящих небес - «видел только что-то синее; должно быть, это было небо. Потом и оно исчезло» (С. 4). Мир не обладает цельностью, что вполне соответствует идее произведения в целом - война есть хаос, зло, нечто бессмысленное, бессвязное, бесчеловечное, война есть распад живой жизни.

Изображенный мир не имеет цельности не только в пространственной ипостаси, но и во временной. Время развивается и не последовательно, поступательно, необратимо, как в реальной жизни, и не циклически, как это нередко бывает в произведениях искусства, здесь время каждый день начинается заново и каждый раз заново встают казалось бы уже решенные героем вопросы. В первый день из жизни солдата Иванова мы видим его на опушке леса, где пуля попала в него и тяжело ранила, Иванов очнулся и ощупывая себя понял, что с ним произошло. На второй день он вновь решает те же вопросы: «Я проснулся <…> Разве я не в палатке? Зачем я вылез из неё? <…> Да, я ранен в бою. Опасно или нет?<…>» (С. 4) На третий день он опять всё повторяет: «Вчера (кажется, это было вчера?) меня ранили<…>» (С. 6)

Время дробится на неравные и ничего не значащие отрезки, пока ещё похожие на часы, на части суток; эти временные единицы, казалось бы, складываются в последовательности - первый день, второй день… - однако эти отрезки и временные последовательности не имеют никакой закономерности, они несоразмерны, бессмысленны: третий день в точности повторяет второй, а между первым и третьим днём герою кажется промежуток гораздо больше суток и т. п. Время в рассказе необычное: это не отсутствие времени, подобное, скажем, миру Лермонтова, в котором герой-демон живет в вечности и не осознает разницы между мигом и веком (6) , у Гаршина показано умирающее время, на глазах читателя проходят четыре дня из жизни умирающего человека и ясно видно, что смерть выражается не только в гниении тела, но и в потере смысла жизни, в потере смысла времени, в исчезновении пространственной перспективы мира. Гаршин показал не цельный или дробный мир, а мир распадающийся.

Такая особенность художественного мира в рассказе привела к тому, что особое значение стали иметь художественные детали. Прежде чем, проанализировать смысл художественных деталей в рассказе Гаршина нужно выяснить точное значение термина «деталь», так как довольно часто в литературоведческих работах используются два похожих понятия: деталь и подробность.

В литературоведении нет однозначного толкования того, что такое художественная деталь. Одна точка зрения изложена в Краткой литературной энциклопедии, где понятия художественной детали и подробности не разграничиваются. Авторы «Словаря литературоведческих терминов» под ред.

С. Тураева и Л. Тимофеева вообще не определяют эти понятия. Другая точка зрения высказана, например, в работах Е. Добина, Г. Бялого, А. Есина (7) , по их мнению деталь - это наименьшая самостоятельная значимая единица произведения, которая тяготеет к единичности, а подробность - наименьшая значимая единица произведения, которая тяготеет к дробности. Различие между деталью и подробностью не абсолютно, ряд подробностей заменяет деталь. В смысловом отношении детали делятся на портретные, бытовые, пейзажные и психологические. Говоря далее о художественной детали мы придерживаемся именно такого понимания этого термина, но со следующим уточнением. В каких случаях автор использует деталь, а в каких подробность? Если автор по какой-либо причине желает конкретизировать большой и значимый образ в своем произведении, то он изображает его с необходимыми подробностями (таково, например, знаменитое описание щита Ахиллеса у Гомера), которые разъясняют и уточняют смысл целого образа, подробность можно определить как стилистический эквивалент синекдохи; если же автор используют отдельные «мелкие» образы, которые не складываются в единый общий образ, и имеют самостоятельное значение, то это и есть художественные детали.

Повышенное внимание к детали у Гаршина не случайно: как уже говорилось выше, он знал правду о войне из личного опыта солдата-добровольца, он увлекался естественными науками, которые научили его замечать «бесконечно малые моменты» действительности - это первая, так сказать, «биографическая» причина. Второй причиной повышенной значимости художественной детали в художественном мире Гаршина является тема, проблематика, идея рассказа - миру распадается, дробится на бессмысленные происшествия, случайные смерти, бесполезные поступки и т. д.

Рассмотрим для примера одну заметную деталь художественного мира рассказа - небо. Как уже отмечалось в нашей работе, пространство и время в рассказе отличаются дробностью, поэтому даже небо представляет собой нечто неопределённое, как бы случайный фрагмент настоящего неба. Получив ранение и лёжа на земле, герой рассказа «не слышал ничего, а видел только что-то синее; должно быть это было небо. Потом и оно исчезло» (С. 4), через некоторое время очнувшись от сна он вновь обратит внимание на небо: «Почему я вижу звёзды, которые так ярко светятся на чёрно-синем болгарском небе? <…> Надо мною - клочок чёрно-синего неба, на котором горит большая звезда и несколько маленьких, вокруг что-то тёмное, высокое. Это - кусты» (С. 4-5) Это даже не небо, а нечто похожее на небо - у него нет глубины, оно на уровне свисающих над лицом раненого кустов; это небо не упорядоченный космос, а нечто чёрно-синее, клочок, в котором вместо безупречно красивого ковша созвездия Большой Медведицы какая-то неизвестная «звезда и несколько маленьких», вместо путеводной Полярной звезды просто «большая звезда». Небо утратило гармонию, в нем нет порядка, смысла. Это другое небо, не из этого мира, это небо мёртвых. Ведь над трупом турка именно такое небо…

Поскольку «клочок неба» - это художественная деталь, а не подробность, то она (точнее он - «клочок неба») имеет собственный ритм, меняется по мере развития событий. Лёжа на земле лицом вверх, герой видит следующее: «Бледные розоватые пятна заходили вокруг меня. Большая звезда побледнела, несколько маленьких исчезли. Это всходит луна» (С. 5) Узнаваемое созвездие Большой Медведицы автор упорно не называет своим именем и его герой тоже не узнает, так происходит потому, что это совсем другие звёзды, и совсем другое небо.

Удобно сравнить небо гаршинского рассказа с небом Аустерлица из «Войны и мира» Л. Толстого - там герой оказался в похожей ситуации, он тоже ранен, тоже глядит в небо. Сходство этих эпизодов давно замечено читателями и исследователями русской литературы (8) . Солдат Иванов, прислушиваясь в ночи, отчётливо слышит «какие-то странные звуки»: «Как будто бы кто-то стонет. Да, это - стон. <…> Стоны так близко, а около меня, кажется, никого нет… Боже мой, да ведь это - я сам!» (С. 5). Сравним это с началом «аустерлицкого эпизода» из жизни Андрея Болконского в романеэпопее Толстого: «На Праценской горе <…> лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном» (т. 1, часть 3, гл. XIX) (9) . Отчуждение от собственной боли, своего стона, своего тела - мотив связывающий двух героев и два произведения - это только начало сходства. Далее совпадает мотив забытья и пробуждения, будто бы перерождения героя, и, конечно, образ неба. Болконский «раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с ещё выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность» (10) . Отличие от неба в рассказе Гаршина очевидно: Болконский видит хотя и далекое небо, но небо живое, синеющее, с плывущими облаками. Ранение Болконского и его аудиенция с небесами - своеобразная ретардация, придуманная Толстым для того, чтобы дать герою осознать происходящее, его реальную роль в исторических событиях, соотнести масштабы. Ранение Болконского - эпизод из большого сюжета, высокое и чистое небо Аустерлица - художественная подробность, уточняющая смысл того грандиозного образа небесного свода, того тихого умиротворяющего неба, которое встречается сотни раз в четырехтомном произведении Толстого. В этом корень отличия похожих эпизодов двух произведений.

Повествование в рассказе «Четыре дня» ведётся от первого лица («Я помню…», «Я чувствую…», «Я проснулся»), что, конечно, оправданно в произведении, цель которого исследовать душевное состояние бессмысленно умирающего человека. Лиризм повествования однако приводит не к сентиментальному пафосу, а к повышенному психологизму, к высокой степени достоверности в изображении душевных переживаний героя.

Сюжет и композиция рассказа. Интересно построены сюжет и композиция рассказа. Формально сюжет может быть определён как кумулятивный, так как сюжетные события как бы нанизываются друг за другом в бесконечной последовательности: день первый, день второй… Однако из-за того, что время и пространство в художественном мире рассказа как бы испорчены, то никакого кумулятивного движения нет. В таких условиях становится заметна циклическая организация внутри каждого сюжетного эпизода и композиционной части: в первый день Иванов пытался определить свое место в мире, предшествующие этому события, возможные последствия, а затем во второй, третий и четвертый день то же самое он будет повторять заново. Сюжет развивается как бы кругами, все время возвращаясь в исходное состояние, в то же время отчетливо видна и кумулятивная последовательность: с каждым днём труп убитого турка всё более разлагается, все более страшные мысли и более глубокие ответы на вопрос о смысле жизни приходят Иванову. Такой сюжет, сочетающий в себе в равных пропорциях кумулятивность и цикличность, можно назвать турбулентным.

Много интересного в субъектной организации рассказа, где второе действующее лицо - не живой человек, а труп. Необычен конфликт в этом рассказе: он многосложен, вбирает в себя старый конфликт солдата Иванова со своими ближайшими родственниками, противостояние между солдатом Ивановым и турком, сложное противостояние между раненным Ивановым и трупом турка и мн. др. Интересно проанализировать образ повествователя, который как бы скрыл себя внутри голоса героя. Однако всё это сделать в рамках контрольной работы нереально и мы вынуждены себя ограничить уже сделанным.