"Корсар" Байрона - это произведение, написанное в 1814 году. В нем развивается такой жанр, как романтическая поэма. "Корсар" Байрона написан пятистопным рифмованным стихом. В этой статье мы опишем краткое содержание произведения. Поэма "Корсар" состоит из трех песен. Каждая из них будет нами представлена.

Первая песнь

Произведение начинается следующим образом. Пираты пируют на острове. Царство их - над бесконечной пенной волной. Радость - схватка, буря. Они не ведают страха, смерть им скучна, поскольку она у пиратов быстрая, души мгновенно рвут связь с миром, как поется в их песне. Конрад - вожак пиратов. Он ведает лишь приказ, скуп на речи. Рука этого героя тверда, глаз зорок и остер. Ведет себя Конрад, как праведник, - он не участвует в пирах, не вкушает роскошной пищи, является врагом всего чувственного - прост и суров. У пиратов он пользуется огромным авторитетом. Ни один из них не только не осмеливается оспаривать распоряжения своего командира, но даже не беспокоит того без особой причины.

Знакомство с главным героем

"Корсар" Байрона продолжается. Вот пираты вдали замечают корабль. Выясняется вскоре, что бриг, идущий под кроваво-красным флагом. Принесли хорошие вести прибывшие. Грек, шпион, пишет, что наконец появилась отличная возможность ограбить богатый флот самого турецкого паши. Конрад, прочитав его послание, решает отправляться в путь немедленно. Он приказывает команде подготовиться к бою, проверить оружие. Никто не отваживается спорить с Конрадом. Автор описывает этого искуснейшего стратега, властителя душ, отъединенного тайной от всех. Герой этот не всегда был пиратом. Причина нынешней злобы его на мир лежит в прошлом. Конрад был мудр, но свет считал иначе, портил его своим обучением. Герой не хотел, смирясь, влачить жалкую жизнь. Он для этого был слишком горд. Не мог он и унижаться перед другими.

Любовь Конрада

Конрад подвержен единственной страсти - любви. Он взаимно и счастливо любит Медору, при этом не обращая внимания на многочисленных прекрасных пленниц, живущих на острове пиратов. Перед опасным путешествием он собирается попрощаться с возлюбленной, поэтому отправляется к ней в замок. У комнаты Медоры герой слышит грустную песню. Девушка поет о любви к Конраду, которая не ведает покоя, потому что возлюбленные вынуждены постоянно расставаться, а Медора живет, вечно опасаясь за жизнь пирата. Девушка мечтает о том, что однажды в мирный дом покой введет их. Она задается вопросом о том, отчего ее нежный возлюбленный столь жесток к людям. Тот говорит Медоре, что вынужден вновь отправиться в путь. Она расстраивается, приглашает возлюбленного хотя бы вкусить праздничную трапезу вместе. Герой, однако, не может остаться. Пора выступать: он слышит, как сигналит пушка. Конрад уходит, поцеловав девушку. Медора, оставшись одна, плачет.

Начало сражения

Продолжается "Корсар" Байрона. Герой возвращается на корабль. Он не желает терять чести из-за "женских мук". Вновь он превращается в решительного командира, распоряжается, отдает приказы, чтобы товарищи через три дня ждали их на победный пир. Конрад раскрывает морские карты, глядит в сверяясь с ними, вдруг замечает галерный турецкий флот. Но герой невозмутим. Он призывает спокойно товарищей, говоря, что пора начать резню.

Вторая песнь

Переходим к описанию второй песни произведения, которое создал Байрон ("Корсар"). Краткое содержание ее событий следующее. Сеид-паша в честь будущих своих побед устроил пир. Он хочет победить пиратов, захватить в плен этих морских разбойников, после чего поделить богатую добычу между своими людьми. Собралось под его знаменем множество мусульман. Приводят к Сеиду-паше дервиша, который сбежал с пиратского судна. Им оказывается переодетый Конрад. Принимается его допрашивать Сеид-паша. Но как будто тянет время дервиш. Он говорит, что он никчемный шпион, так как взор его устремлен лишь на побег. Пираты, по словам дервиша, беспечны и глупы. Стражники проспали бегство его, следовательно, проспят и флот паши. Последний распоряжается накормить переодетого Конрада, но тот не ест ничего, объясняя, что в этом его обет. Ведь если он станет вкушать удовольствия жизни, Пророк заградит ему дорогу в Мекку. Но кажется со стороны, что для осужденного на труд и пост он ведет себя странно, что отмечает Байрон ("Корсар"). Герои-пираты в это время нападают на турок, обращают тех в бегство, застав врасплох.

Победа и поражение

Конрад срывает одежды дервиша и показывается как демон зла. Героически сражается этот пират, сам паша перед ним отступает, позабыв про гарем. Запрещает Конрад обижать женщин, говоря, что пираты рождены гибнуть и убивать, но нежный пол должны щадить всегда. Сам он уводит Гюльнар, украшение гарема. Видит Сеид-паша, как мало пиратов. Ему становится стыдно, что такой отряд сумел победить его, и он приказывает атаковать. Намного больше мусульман, и поэтому отряд пиратов скоро перебит почти весь, лишь некоторым удается сбежать. Захвачен в плен Конрад.

Любовь Гюльнар

В безопасном месте этот пират спрятал Гюльнар. Она задумывается о том, что этот грабитель в крови кажется ей нежнее, чем в любви Сеид. Девушка понимает, что последний спасал лишь себя, а Конрад в первую очередь заботился о женщинах. Мучительной казнью решает казнить этого пирата Сеид-паша. Он думает посадить того на кол и заключить до утра в тюрьму. Одинок, побежден Конрад, но воля сумела в грудь его вдохнуть мужество. Узник, закованный в кандалы, держится достойно.

Продолжает рассказывать о дальнейших событиях Байрон ("Корсар"). Краткое содержание их следующее. К Конраду ночью пробирается Гюльнар. Девушка благодарит пирата за спасение. Не в силах ответить тем же, она обещает повлиять с помощью своих женских чар на Сеид-пашу, тем самым оттянув хотя бы на день казнь. Конрад сообщает Гюльнар о Медоре, их взаимной любви, говорит, что не боится смерти, но не хочет доставить любимой горе. Он спрашивает девушку о том, любит ли она своего хозяина. Та говорит, что он ей безразличен.

Третья песнь

Джордж Гордон Байрон любуется закатом над островами Греции. Сердце его отдано навек Афинам.

"Корсар" продолжается следующим обазом. Чудом уцелевшие пираты приходят к Медоре, рассказывают ей, что Конрад очутился в плену. Та принимает удар судьбы сдержанно, без криков и слез. Узнав подробности, Медора теряет сознание. Друзья пирата заботятся о ней, а потом рассказывают оставшемуся вместо Конрада Ансельмо о случившемся. Тот хочет идти, чтобы вызволить из плена пирата, а если он уже погиб, то отомстить за его смерть.

Гюльнар хочет смягчить пашу, убедить в том, что тот лишь выиграет, если не казнит этого пирата. Ведь он узнает, где находятся несметные богатства, и сможет завладеть ими. Но непреклонен паша. Сокровища его не интересуют. Паша соглашается на день отложить расправу, но лишь для того, чтобы иметь больше времени и придумать новую казнь, еще более изощренную. Гюльнар он унижает, подозревая, что та не просто так заступается за Конрада, напоминает ей, что жизнь ее в его власти.

Убийство Сеид-паши

Гюльнар осознает, что является лишь вещью в руках Сеида-паши. В полночь девушка приходит к Корсару, подкупив стражника, уговаривает пирата убить господина (приносит для этого нож) и спастись вместе. Вновь отказывается Конрад: меч - его оружие, а не нож, и он не хочет нападать из-за угла ночью. Пират понимает, что заслужил казнь, поскольку много нагрешил. Он призывает девушку оставить его, быть счастливой, не омрачать убийством свою жизнь. Гюльнар говорит, что призрачно ее благополучие у паши - в любой момент она может надоесть ему. Девушка решает убить Сеида, а если не сможет этого сделать, то умереть на эшафоте вместе с Конрадом. Уходит Гюльнар.

Конрад обнаруживает, что в его темнице дверь не заперта. Он идет по дворцу ночью, подхватив кандалы, видит Гюльнар. Та оборачивается, и пират замечает на лбу ее клеймо убийства. Ему кажется, что вместе с ним ушла красота. Гюльнар сообщает, что собрала людей, что его ожидает корабль. Она выводит тайным ходом его на берег. Гюльнар во время плавания замечает, что его оледенелый, пустой взор - как приговор. Она плачет, но Конрад ее не винит, а, скорее, упрекает себя, что отмечает Байрон ("Корсар"). Анализ внутренних мотивов героев автор проводит довольно глубокий. Навстречу им движется корабль Ансельмо и товарищей, которые собирались его освободить. Все радостно отправляются обратно. Гюльнар не рассказала, что именно она спасла Конрада. Конрад знает, что ее покарает Небо, но жалеет девушку. Он обнимает, целует ее, зная, что Медора простила бы этот поцелуй.

Смерть Медоры

Подплывает к острову корабль. Конрад не видит света в окне Медоры. Он поднимается к ней и видит, что девушка мертва. Пират понимает, что это кара за прегрешения. Медора попадет в рай, а Конраду дорога туда закрыта, и они больше не увидятся. Он рыдает.

Ансельмо утром входит в комнату девушки. Но исчез вождь. Никто не знает с тех пор, жив он или нет. Слава этого пирата живет в веках, так же как и слава, которую заслужил своим творчеством Джордж Гордон Байрон.

“Корсар” - характернейший пример построения романтической поэмы. За основу сюжета взят кульминационный эпизод из жизни героя, решающий его судьбу; ни его прошлое, ни дальнейшее развитие его жизни не описываются.

Герой действует в экзотической обстановке:

Наш вольный дух вьет вольный свой полет
Над радостною ширью синих вод:
Везде, где ветры пенный вал ведут, -
Владенья наши, дом наш и приют.
Вот наше царство, нет ему границ…

Действие в “Корсаре” разворачивается на островах греческого архипелага и в береговой Греции, находящейся под властью турок.

Герой окружён тайной. Его прошлое скрыто не только от глаз читателя, о нём не известно ни одному действующему лицу поэмы, кроме самого Конрада, но он хранит свою тайну.

И каждый может увидать, какой
Ужасный дан его душе покой!
Гляди, как жжет, вливая в сердце бред,
Воспоминанье ненавистных лет!
Нет, никому не увидать вовек,
Чтоб сам раскрыл все тайны человек!

Любовь играет в жизни Конрада роковую роль. Полюбив Медору, он навсегда сохраняет верность ей одной. Со смертью Медоры всякая радость жизни утрачена для Конрада, он таинственно исчезает:

Дней проходит череда,
Нет Конрада, он скрылся навсегда,
И ни один намек не возвестил,
Где он страдал, где муку схоронил!

Образ Гюльнары тоже овеян мрачной романтикой. Раз в жизни она узнала истинную любовь. С тех пор она уже не может мириться с постылой жизнью наложницы и рабы Сеида; её бунт против гнусной действительности носит действенные формы: она свершает суд над своим тираном Сеидом, убивает его и навсегда отказывается от родины, куда ей больше нет возврата.

Оба женских образа поэмы - кроткая Медора, которая вся сама преданность и обожание, и пылкая, способная ради любви пойти на преступление Гюльнар - контрастно противопоставлены друг другу.

Конрад оказывается в разных критических ситуациях, и характер его обнаруживается в действии, в столкновении с препятствиями. Ни в какой другой романтической поэме Байрона этого периода герой так не связан со своими товарищами, как в "Корсаре". Но даже в кругу своих единомышленников Конрад остается одиноким, ибо одиночество его - результат давнего недоверия к людям.

Конрад - герой свирепый и нелюдимый, дикий, управляемый своим роком, ураган, обрушивающийся на мир. О нём не знают, откуда он, куда стремиться. Он окутан тайной. Для него не существует ни раскаяния, ни отчаяния, ни искупления, то, что совершенно, не может быть уничтожено, - нельзя изгладить неизгладимое; он обретёт покой только в могиле. Он не ищет рая, он ищет отдыха. Чтобы отвлечься от самого себя он бросается в действие, в борьбу; корсар, он объявляет войну обществу: гонится за сильными ощущениями. Ждёт ли его гибель - он готов любой ценой купить избавление от скуки.

Как отметил Пушкин, современники увидели в этом образе романтическое изображение «мужа судьбы» , Наполеона, с которым Конрада роднит беспредельная власть над войсками и постоянное боевое счастье.

	Айвазовских эффектов сцены кораблекрушения зрители «Корсара» не видели с дореволюционных времен
	Татьяна Кузнецова. . В Большом поставили "Корсара" (Коммерсант, 23.6.2007 ). Анна Гордеева. . В Большом театре восстановили балет Мариуса Петипа «Корсар» (Время новостей, 25.6.2007 ). Анна Галайда. . “Корсар” Большого театра угодил всем (Ведомости, 25.6.2007 ). Светлана Наборщикова. . Большой театр воскресил старинную историю о морских разбойниках (Известия, 26.6.2007 ). Ярослав Седов. . Премьера балета "Корсар" в Большом театре (Газета, 26.6.2007 ). Елена Федоренко. Новый старый "Корсар" в Большом театре (Культура, 29.6.2007 ).

Корсар, Большой театр. Пресса о спектакле

Коммерсант , 23 июня 2007 года

Лицензионная пиратская копия

В Большом поставили "Корсара"

На Новой сцене Большой представил премьеру трехактного балета "Корсар". По мнению ТАТЬЯНЫ КУЗНЕЦОВОЙ, это самая серьезная и масштабная работа театра в XXI веке.

Балет "Корсар" вот уже полтора века слывет надежным кассовым хитом. Поставленный в 1856 году хореографом Жозефом Мазилье по поэме Байрона для Парижской оперы, он уже через два года был перенесен в Россию. Еще через пять лет за него взялся Мариус Петипа, который совершенствовал балет всю свою долгую жизнь. В итоге "Корсар" оказался зрелищем на все вкусы, сочетающим имперскую роскошь постановки, динамичный сюжет и великолепные разнообразные танцы.

Октябрьскую революцию "Корсар" пережил удачно: историю про то, как пират Конрад со товарищи похищал свою возлюбленную, гречанку Медору то с невольничьего рынка, то из гарема паши, легко было выдать за борьбу свободолюбивых греческих пиратов с угнетателями-турками. Но аттракционов поубавилось. Первой жертвой пало финальное кораблекрушение как слишком затратное мероприятие. Петипа тоже сокращали, выкидывая как пережитки старой эпохи и пантомиму, и "избыток" танцев. Но все равно "Корсар" оставался любимцем публики.

Нынешний худрук Большого Алексей Ратманский обратился к "Корсару" вовсе не для кассы. Вместе с одноклассником и главным московским знатоком балетной старины Юрием Бурлакой он решился на амбициозный проект: восстановить все, что сохранилось от старинного балета, заполнив лакуны собственной режиссурой и хореографией. В Париже нашлась оригинальная партитура Адольфа Адана, Петербург предоставил эскизы дореволюционных костюмов Евгения Пономарева, Гарвардский университет поделился дореволюционными балетными записями, а художник Борис Каминский написал декорации в стиле академизма и вернул грандиозную финальную сцену в духе "Девятого вала" Айвазовского - феерическую бурю с раскалывающимся пополам девятиметровым кораблем.

Финал получился и в самом деле ураганным, такого не знала ни советская, ни новорусская сцена. Но и предшествующее ему трехчасовое зрелище вышло динамичным и занимательным. Алексей Ратманский, не поскупившись на многолюдство массовки, принес в жертву пантомимные сцены: сократил все объяснения героев ровно настолько, чтобы можно было разобраться в сюжете, не прибегая к программке. Следует признать, что постановщик был прав: разговоры руками затянули бы и без того массивный спектакль, а искусством пантомимы нынешние танцовщики владеют плохо. Лучшим актером оказался Геннадий Янин в роли торговца невольниками еврея Ланкедема. Такого уморительного алчного старикана мог бы сыграть Луи де Фюнес - эта крошечная работа не уступает ролям великого комика.

Главным же содержанием каждого акта стали собственно танцы. И если жемчужины первого - pas des esclaves и па-де-де Медоры и Конрада - знакомы назубок, как непременная принадлежность любого "Корсара" и любого балетного конкурса, то кульминация второго акта - сцена "Оживленный сад" - настоящее откровение. Впервые реконструированная Юрием Бурлакой, она представляет хореографию Мариуса Петипа во всем великолепии и ошеломляющей простоте. Используя всего семь базовых движений, гениальный француз выстроил колоссальную 20-минутную композицию для 68 артистов (включая малолетних детей и прима-балерину), архитектурное совершенство которой легко уподобить садам Версаля. Перегородив сцену искусственными клумбами, цветочными арками, а также аллеями и полукружьями беспрерывно движущегося кордебалета, легендарный балетмейстер заставил приму танцевать на узком языке авансцены, перескакивать шаловливыми гаргуйат (архаичный прыжочек, почти сгинувший в XX веке) с клумбы на клумбу и расцветать арабесками среди кустов зелени. Эта изощренная композиция, полная французского шарма и русской величавости, не имеет ничего общего с усредненно-линейными абстракциями, которые обычно выдают за хореографию Петипа.

Тем труднее пришлось Алексею Ратманскому: в третьем акте он был вынужден сочинить собственную хореографию взамен утраченной. Его Grand pas des eventailles, где вооруженные веерами шесть корифеек, прима с кавалером и первая солистка исполняют композицию, закольцованную по всем канонам, достойно выдержало соседство с шедевром Мариуса Петипа. Взгляд неофита даже не заметит зазора между старинной хореографией и этой тактичной стилизацией. И лишь излюбленные господином Ратманским повторы одного движения поочередно всеми танцовщицами выдают его авторство.

Весь этот грандиозный спектакль держится на прима-балерине: она буквально не сходит со сцены, участвуя во всех сценических перипетиях. Светлана Захарова оказалась созданной для этого балета, роль Медоры сидит на ней как влитая. Актерского потенциала балерины как раз хватает, чтобы без пережима изобразить нужные по сюжету чувства; на ее безупречной фигуре идеально выглядят расшитые драгоценностями пачки; ее прелестным ногам очень удобны и большие па адажио, и живописные мелкие детальки. Танцевала Светлана Захарова небезупречно, к деталям можно придираться, но поразительно красиво. Причем от акта к акту все прекраснее, заметно успокаиваясь, переставая рвать движения и доказывать свое превосходство. Равных ей действительно не было. И суховатая Екатерина Шипулина, исполнявшая вторую по значению партию Гюльнары с наигранной оживленностью, и кукольная Нина Капцова, станцевавшая pas des esclaves так же мило-непритязательно, как свою коронную партию Амура в "Дон Кихоте", и уж тем более три солистки-одалиски, со школярской неуверенностью проскочившие свои вариации, не могли не то что затмить, но даже посоперничать с раскованно-ликующей примой.

Партнер, впрочем, у Светланы Захаровой был достойный: ангажированный Большим экс-киевлянин Денис Матвиенко играл влюбленного корсара вполне непринужденно (даже одетый в греческую белую юбочку), а танцевал еще свободнее: его резвый большой пируэт, залихватские вращения и превосходные круги jete моментально повысили градус в зрительном зале от сыто-благодушного до азартно-возбужденного. Удачно станцевал в pas des esclaves белорусский тинейджер Иван Васильев, второе приобретение Большого: костюм скрыл недостатки телосложения и выучки, а свои трюки он исполнил лихо. Красавец Артем Шпилевский, третий трофей театра, превосходно смотрелся рядом со Светланой Захаровой в адажио третьего акта, но лучше бы он не танцевал вовсе - бедный юноша и двух туров не может сделать без помарок. Словом, многолюдной труппе Большого театра еще есть над чем поработать в этом балете: ролей явно больше, чем достойных их исполнителей.

Новый "Корсар" Большого - симметричный ответ Мариинке с ее грандиозными реставрационными опытами. Однако москвичи, не выдающие свой продукт за аутентичную постановку, выглядят как-то честнее. Опыт по совместимости новодела и старины можно считать удавшимся: не поступившись научной принципиальностью, Большой изготовил отличный кассовый хит. Есть лишь один заметный недостаток: этому "Корсару", с его массивными декорациями, грандиозными хореографическими ансамблями и размахом танца солистов, явно мала Новая сцена Большого. В золоченой раме исторического зала он будет смотреться еще эффектнее. Осталось воскресить старый театр так же качественно, как балет "Корсар".

Время новостей, 25 июня 2007 года

Анна Гордеева

Триумф романтиков

В Большом театре восстановили балет Мариуса Петипа «Корсар»

На торговой площади - тщательно выписанные и выстроенные дома, лотки с фруктами, ковры и ткани. В пиратской пещере - нависающие могучие скалы, во дворце паши - уходящие в небеса разукрашенные стены. Алексей Ратманский и Юрий Бурлака, сочинившие новую версию балета «Корсар» в Большом театре, пригласили на постановку петербургских театральных художников - декорации сотворил Борис Каминский, уже прославившийся на восстановлении «Баядерки» и «Спящей красавицы» в Мариинском театре, костюмы - Елена Зайцева (также работавшая над «Спящей»). Неудивительно, что подходящих людей пришлось искать на брегах Невы - в Большом спектакль подобного постановочного масштаба не появлялся, пожалуй, лет шестьдесят, со времен «Ромео и Джульетты».

«Корсар» никогда не исчезал надолго из репертуаров российских театров - это не «Дочь фараона», которую в двадцатых годах прошлого века решили забыть насовсем и в этом решении преуспели. Балет Жоржа Мазилье, переделанный в середине XIX века Мариусом Петипа, не был уничтожен радикально, но редактировался многочисленными постановщиками так, что осталось от него немного. Испарились многие танцы; потерял связность сюжет - спектакль превратился почти в концерт, где совсем не важно, кто кого любит и кто кого ненавидит, и где никто из зрителей не задумывается, почему в любовном дуэте пирата и беглой одалиски участвует раб этого самого пирата. Ратманский и Бурлака сотворили гигантскую работу. Бурлака расшифровал архивные записи спектакля (той его версии, что была на сцене в 1899 году) и восстановил изумительной красоты танцы в картине «Оживленного сада»; те же танцы, что были утрачены безвозвратно, хореографы сочинили заново, стилизуя под почерк Мариуса Петипа.

Ранее считалось, что «Оживленный сад» - лучше всего сохранившаяся часть «Корсара»; но в изданном к премьере буклете специально для неверующих воспроизведены несколько страниц рукописей Петипа - со схемами расположения артистов, с французскими фразами, описывающими движения балерины. (Надо отметить, что эта книжка - образец исследовательско-издательского труда.) И теперь любители балета могут, как те фанаты-меломаны, что приходят на концерт с партитурой, открыв буклет на соответствующей странице, проследить, так ли проходит в «Оживленном саде» балерина диагональ, правильно ли все восстановлено.

«Оживленный сад» (танцы одалисок во дворце паши, который представляет своих невольниц гуриями рая) - одна из кульминаций спектакля. Всего «ударных моментов» четыре: па-де-де Медоры и Конрада (главные герои - юная гречанка, которую польстившийся на большие деньги опекун решил продать в гарем, и влюбившийся в нее пират, избавляющий девушку от этой участи), «Оживленный сад», в котором кордебалет в белоснежных пачках сияет меж зеленых клумб, а балерина над этими клумбами прыгает, танец с веерами (еще одна картина из гаремной жизни, не сохранившаяся в записях, но чутко и изысканно стилизованная постановщиками) и, наконец, знаменитое финальное кораблекрушение, поражавшее зрителей позапрошлого века спецэффектами. Таким образом, понятно, что спектакль, ориентирующийся на идеал «постановочного балета XIX века», в котором танцовщики в основном поддерживали балерин и иногда их носили, надеется производить впечатление прежде всего фантастической красоты оформлением, затем - сложнейшей геометрией перестроений кордебалета, вслед за тем - работой прима-балерины и уж только в последнюю очередь танцами мужчин.

На премьере и в день второго спектакля все и прошло, как было задумано: публика неизменно ахала при каждой перемене декораций (непосредственные заокеанские гости показывали на прописанные корабли и купола пальцами); кордебалет, осознавая свою миссию, был в нужные моменты строг и величав, и в нужные - лукав (в гареме одалиски чуть не канкан танцуют, хихикают, как школьницы, и швыряют друг другу подаренный покровителем платочек как волейбольный мячик), а балерины - Светлана Захарова и Светлана Лунькина - четко исполняли роли «украшений». Украшений театра, украшений гарема - никаких чрезмерных страстей, лишь тщательно выполненный текст. Их партнеры - Денис Матвиенко и Юрий Клевцов - тоже работали добросовестно и внятно; но на сцене были лишь качественные артисты - и только.

Все изменилось в третий день, когда на сцену вышли Мария Александрова и Николай Цискаридзе.

Из балета конца XIX века (напомню, что записанная версия - 1899 год), балета уже порядком уставшего (скоро-скоро дягилевская революция), балета, привыкшего к участи богатого развлечения, Александрова и Цискаридзе вопреки воле постановщиков сотворили балет романтический.

Их герои не обозначали воспитанный интерес друг к другу, как, возможно, требовали правила хорошего тона. Цискаридзе так кидался к своей девушке, так топил лицо в ее ладонях, так обнимал, что уж сразу становилось ясно: меж ними никто не становись - убьет. И в единственном па-де-де, что отпущено ему постановщиками, не отмерял вежливо трюки - его несло по сцене тем же диким ветром, что и его Солора, и его Альберта; тем настоящим шквалом, что переворачивает все концепции и только и оправдывает существование насквозь искусственного балетного театра.

Тот же порыв, та же сила была в Александровой, но припорошенная обязательным для этой роли легким кокетством. Девушка, проданная в гарем, но до отправки к месту назначения освобожденная, вновь похищенная и все-таки доставленная к паше, опасно дурачит хозяина ради спасения плененного возлюбленного - этой девушке требуется умение пофлиртовать с престарелым господином, но в случае с Александровой паша выглядит совершеннейшим уж глупцом. Не понять, что вот эта конкретная девушка - усмехающаяся почти надменно, забавляющаяся почти издевательски - ни на какие соглашения никогда не пойдет, невозможно. Лучший момент роли Александровой - «Маленький корсар», вариация в мужском костюме, которую она танцует в пещере пиратов. Поверить, что вот такая запросто поведет разбойников на штурм - легко; и раздающийся в финале танца ее вопль «На абордаж!», от которого зал, привыкший к тому, что балет - искусство бессловесное, вздрагивает, звучит вполне убедительно.

Как положено романтическим артистам еще с мочаловских времен, Цискаридзе и Александрова так верят во все сюжетные переливы, что даже в самых вампучных ситуациях возникает логика и смысл. Вот в пещере пиратов нехорошие разбойники отравили снотворным разбойника хорошего, и главный герой неожиданно для возлюбленной засыпает. Те, нехорошие, подкрадываются, чтобы девушку похитить. И Светлана Захарова, и Светлана Лунькина кидались к спящему герою, вытаскивали у него из ножен кинжал и ударяли главаря заговорщиков... а затем аккуратно вкладывали оружие обратно в ножны герою. Ну, видимо, так им велели постановщики. (Неважно, что раненый злодей схватился за руку, но все остальные-то никуда не делись и сейчас явно девушку скрутят; нет, героини старательно ищут ножны и прилаживают в них ножик.) Александрова оружие моментально положила и начала трясти героя: да проснись же ты! Совсем немножко веры в ситуацию и здравого смысла - и совсем иная картинка получается.

Из всех остальных персонажей многонаселенного балета той же верой в обстоятельства отличаются лишь Андрей Меркурьев в роли Бирбанто (отличный, злобный, гневный и чуть жалкий злодей-заговорщик; когда после поражения в первом столкновении с главным героем кто-то из пиратов кладет ему руку на плечо, чтобы утешить, он вздрагивает всем телом так яростно, что от этой судороги волны идут, кажется, по всей сцене) и Геннадий Янин в роли опекуна - продавца героини (танцовщику нет и сорока; герою, должно быть, семьдесят - и так прописана-прорисована вся пластика, что кажется, будто мы слышим все покряхтывания, и естественные, и показные). Из исполнителей роли невольника в первом акте лучшим был, пожалуй, Андрей Болотин: в этом па-де-де, где ничего играть не нужно (вообще-то раб представляет покупателям предлагающуюся к продаже девушку, но «характеристика» раба не прописана, он - чистая функция), его герой был воплощением аккуратного и легкого танца, того танца, идея которого уже существует где-то в недрах старинного балета и скоро позволит Нижинскому взлететь ввысь (кстати, Болотин вполне смотрится в репертуаре Нижинского - он отличная Голубая птица в «Спящей красавице»).

Корабль, стремящийся к финальному кораблекрушению, пока слишком громыхает при выезде на сцену, и слишком видно, что видеопроекция штормовых волн идет на надуваемую тряпку. Над катастрофой надо еще поработать, хотя и сейчас она, конечно же, производит впечатление, особенно, когда в клочья рвутся паруса и корабль разваливается на части. На последних тактах на прибрежные камни выбираются главные герои, и воспроизведенная со старинной фотографии поза слегка усмехается постановщикам: Мариус Петипа знал, что после любого балета и любых спецэффектов зрители все равно запоминают балерину и премьера. Сто с лишним лет спустя ситуация не изменилась.

Ведомости , 25 июня 2007 года

Анна Галайда

На загляденье

“Корсар” Большого театра угодил всем

Этот спектакль нравится и труппе (есть где блеснуть мастерством), и публике (воплощает балетоманские грезы о роскоши императорского балета). Алексей Ратманский и Юрий Бурлака в своей редакции сохранили шедевры предшественников и создали свой.

Чтобы осилить “Корсара”, Большому потребовалось несколько сезонов. Реконструкция старинного балета требует колоссальных усилий по поиску документов, созданию текста и оформления, финансовому обеспечению громады. Полтора века назад казалось само собой разумеющимся, что такая роскошь, как балет, съедает колоссальную часть средств имперского двора. Одна корзина, на которую в финале картины “Оживленный сад” на долю секунды водружают прима-балерину, способна поглотить годовой бюджет современного театрика. Спектакль длится три с половиной часа, и, когда в финале разламывается и уходит на дно морское огромный, во всю сцену корабль, это вызывает такие овации, что нет сомнений: оно того стоит.

Чудеса машинерии - одна из главных приманок, обеспечившая счастливую жизнь “Корсара” во времена Петипа. Он поставил свой балет по поэме Байрона в то время, когда публика успела забыть об этом некогда популярном шедевре романтизма. Петипа начал приспосабливать кассово успешный балет к новым веяниям - в понимании зрителей он был не менее гениален, чем в сочинении вариаций для своих балерин. На исполнительниц и сделал ставку хореограф. Пять раз Петипа переделывал “Корсара” и каждой из танцовщиц дарил фирменный номер. Со временем спектакль сохранил с поэмой Байрона мало общего - нагромождение злоключений рабыни Медоры и влюбленного в нее предводителя корсаров Конрада становилось все более немыслимым.

Вероятно, именно из-за непреодолимой рыхлости либретто после смерти Петипа “Корсар” утратил власть над сердцами публики. Впрочем, немыслимая концентрация хореографических шедевров на один спектакль (такого больше нет ни в одном балете Петипа) не позволила ему погибнуть окончательно. “Корсар” почти не исчезал со сцены и продолжал обрастать усовершенствованиями новых постановщиков. Однако нигде и никогда даже не приближался к тому успеху, который сопровождает другие балеты Петипа: “Баядерку”, “Спящую красавицу” и “Раймонду”.

В постановке “Корсара” в Большом Ратманский и Бурлака взяли на вооружение метод Петипа и пытались учитывать вкусы современной публики. Но главной задачей стало возвращение к “Корсару” конца XIX в. Им навстречу пошла сама судьба: случайно они обнаружили практически полный комплект декораций Евгения Пономарева последней редакции Петипа 1899 г., были найдены 50 эскизов костюмов. После восстановления в Мариинке “Спящей красавицы” в оформлении Ивана Всеволожского образца 1890 г. глазам уже трудно ослепнуть от роскоши, но современному сценографу Борису Каминскому удалось вызвать аплодисменты, настолько впечатляюще небо восточного базара, так ослепительны фонтаны в гареме паши.

Ратманский и Бурлака, даже обнаружив множество архивных материалов, отказываются называть свой спектакль аутентичным, хотя бы потому что сохранившаяся система записи хореографии балета очень несовершенна, она фиксирует лишь опорные точки танца и рассчитана на тех, кому требуется не узнать, а вспомнить текст. В наши дни изменились и сами представления о технике танца, а такой важный компонент старинного спектакля, как пантомима, и вовсе близок к исчезновению. Вместе с пропорциями человеческой фигуры изменились и ткани, из которых шьются костюмы, поэтому, в отличие от декораций, даже по сохранившимся эскизам воспроизвести их “дословно” невозможно.

И все же новый “Корсар” явно приходится ближайшим из известных родственников старому балету Петипа. Любой неофит способен в этой постановке оценить феерическую красоту восстановленного Бурлакой “Оживленного сада”, в котором 68 детей, взрослых танцовщиков и танцовщиц в черных париках и белоснежных костюмах образуют группы, отсылающие к версальским ансамблям. А профессионалов доводит до катарсиса осознание, что эта грандиозная композиция держится на разных сочетаниях всего семи pas. Другой сюрприз - поставленный зеркально “малый” ансамбль pas des eventailles - виртуозная стилизация Ратманского, для которого “Корсар” стал дебютом в редактировании классики.

Воспроизвести феноменальную простоту балета Петипа невероятно сложно. И далеко не вся труппа справилась на премьере с задачей идеально. Но в этом спектакле исключительно много удачных исполнительских работ: от корифеек Чинары Ализаде и Анны Тихомировой в “Оживленном саде”, от непревзойденного исполнителя мимических партий Геннадия Янина, пополнившего свою колоритную коллекцию “работорговцем” Ланкедемом, от блистательно продолжающей традицию московских характерных балерин Анны Антроповой в Форбане до Екатерины Шипулиной и Андрея Меркурьева, которые вывели на первый план своих второстепенных персонажей Гюльнару и Бирбанто.

Но все же, как и положено у Петипа, “Корсар” - балет балерины. И в новой московской постановке это Светлана Захарова. Именно в роли Медоры, требующей условных актерских переживаний и бесконечной балетной виртуозности, Захаровой нет равных. Она бестрепетно берет все хореографические вершины, которые полвека сочинял своим любимым балеринам Петипа. Он превратил своего “Корсара” в эталон исполнительского стиля конца XIX века. Захарова станцевала его как эталон века XXI.

Известия , 26 июня 2007 года

Светлана Наборщикова

Пираты девятнадцатого века

Большой театр воскресил старинную историю о морских разбойниках

В 1856 году сочинение композитора Адольфа Адана и хореографа Жоржа Мазилье увидела публика парижской Гранд-опера. Через два года "Корсар" появился в Петербурге. С тех пор зажигательная повесть о морских пиратах и прекрасных невольницах не сходит со сцен России и мира, причем нынешний год с полным правом можно назвать "корсароносным". Француз Жан-Гийом Бар поставил этот спектакль в Екатеринбурге, чех Иван Лишка - в Баварском балете, и вот, под занавес сезона, обнародовано московское достижение.

"Корсар" в Большом - это совместное производство хореографов Алексея Ратманского и Юрия Бурлаки, художников Бориса Каминского (сценография), Елены Зайцевой (костюмы), Дамира Исмагилова (свет) и дирижера-постановщика Павла Клиничева. В основу положена петербургская редакция Мариуса Петипа, датированная 1899 годом, но это не означает, что мы увидели вариант, которым любовались наши прадеды. Постановщики воспроизвели дошедшие до нас описания и устные предания, но остальное сочинили заново, "под старину". Получившийся микст - авторское ноу-хау. Не парфюм эпохи, как характеризует свои сочинения знаменитый "аутентист" Пьер Лакотт, а купаж старых и новых ароматов. Залитый в старинный флакон - форму "большого" балета - продукт выглядит весьма привлекательно и, без сомнения, будет пользоваться спросом. Уж очень гармонично сочетаются танцы, пантомима и их гибрид (то, что в старых спектаклях называлось scеne dansante).

Среди танцев - хороших и разных - первенствует "Оживленный сад", впервые после 1917 года показанный так, как его задумал Петипа. Маэстро, вдохновленный версальскими парками, военными парадами на Марсовом поле и нежнейшей музыкой Лео Делиба, выстроил 20-минутную композицию из семи движений и множества перемещений. Получилось воздушное, как зефир, зрелище, где среди венков и клумб порхают девушки гарема. На балетомана, привыкшего к минималистским советским "Садам", этот "Рай Магомета" (так именовалась сцена в скрипичном репетиторе) производит ошеломляющее впечатление. Похожие чувства должен испытывать обитатель "хрущобы", попавший в царские покои.

Озадачивает нашего современника и обилие давно исчезнувшей "семафорной" пантомимы. Для детального с ней ознакомления неплохо было бы вкладывать в программки листочек с объяснением самых ходовых жестов. Тем более что среди "разговоров" встречаются прелюбопытные. Вот, к примеру, образчик старинной балетной эротики.

Пират Конрад указывает в сторону кушетки, затем простирает длань к красавице Медоре, обнимает себя за плечи и в завершении комбинации проводит ребром ладони по горлу. Все это означает: "Если ты не полюбишь меня, я себя убью". В ответ кокетливая девушка разводит ручками ("Здесь, сейчас?"), качает головкой ("Сомневаюсь..."), после чего начинает завлекательные па. Изнемогший Конрад увлекает прелестницу к ложу, но Медора не спешит обнять любимого и, стоя на кушетке, поднимает ножку в позу "арабеск". Дисциплинированный герой придерживает ее за ручку и ходит вокруг, как кот возле крынки.

В объятия Конрада гордая невольница все же попадает, но позже - в сцене кораблекрушения, приводившей в трепет зрителей позапрошлого века. Константин Сергеевич Станиславский признавался, что "бушующее море из крашеного холста, тонущий бутафорский корабль, десятки больших и малых фонтанов живой воды, плывущие по дну моря рыбы и огромный кит" заставляли его "краснеть, бледнеть, обливаться потом или слезами".

Из перечня, поразившего основоположника МХТ, в новой версии остались холст с кораблем. Максимум, чем можно на них отреагировать, - вежливые аплодисменты. А жаль. Яркое зрелище требует феерического завершения, тем более что современные сценические технологии позволяют это сделать.

В трех премьерных спектаклях показались три состава, причем дамы по старинной традиции танцевали не покладая ног. Самой красивой Медорой оказалась Светлана Захарова, явившая безупречные линии. Самой трогательной - Светлана Лунькина, смягчившая балеринский апломб девичьей застенчивостью. Самой выносливой - Мария Александрова, преодолевшая почти все технические рифы. На долю их Конрадов - соответственно Дениса Матвиенко, Юрия Клевцова и Николая Цискаридзе - досталось одно па-де-де. Остальное время, согласно завещанию Петипа, мужчины мимировали и позировали.

Сам Мариус Иванович, согласно воспоминаниям, в пантомиме был "совершенно незабываемым и излучал магнетические токи". До такого состояния наши герои еще не дозрели, но им есть у кого учиться. Уроки актерского магнетизма может давать Геннадий Янин. Лучший комик Большого театра вышел в небольшой партии престарелого торговца и наглядно доказал, что для больших актеров не существует маленьких ролей.

Газета , 26 июня 2007 года

Ярослав Седов

Пират нарасхват

Премьера балета "Корсар" в Большом театре

Большой театр России завершил сезон новой постановкой старинного балета «Корсар», оказавшегося в этом сезоне буквально нарасхват. В январе аналогичной реконструкцией этого спектакля приковала к себе внимание Баварская опера. Пару месяцев назад «Корсара» с большой помпой поставил в Екатеринбурге премьер Парижской оперы Жан-Гийом Бар. А к началу следующего сезона «Кремлевский балет» покажет обновленную версию Юрия Григоровича.

Возможно, причиной интереса к "Корсару" стали «Пираты Карибского моря», напомнившие балетному миру, что у него уже более 100 лет есть свой пират не хуже. А может быть, грядущие обменные Год русской культуры во Франции и Год французской культуры в России. К этому событию как нельзя более кстати приурочить возрождение «Корсара» - последнего произведения композитора Адольфа Адана, автора «Жизели», ставшей не только вершиной балетного романтизма, но и символом взаимодействия русской и французской культур.

«Корсар» тоже может служить примером такого взаимодействия. Появившись в Парижской опере в 1856 году, он пережил множество трансформаций. Лучшие из них сделал французский танцовщик и балетмейстер Мариус Петипа, который полвека проработал в Петербурге и создал русский классический балет. Роль Конрада в «Корсаре» была лучшей в репертуаре Петипа. В 1858 году именно в этой роли он встретился на петербургской сцене с Жюлем Перро - создателем танцев «Жизели» Адана. Перро возобновил «Корсара» для своего бенефиса и сам исполнял Сеида-пашу. В роли Конрада Мариус Петипа прощался со сценой как танцовщик, а впоследствии сочинил блестящие классические ансамбли в своих петербургских постановках «Корсара».

Эти эпизоды, которые так или иначе сохранялись во всех последующих версиях «Корсара», стали опорными точками спектакля Большого театра. Постановщики Алексей Ратманский и Юрий Бурлака (артист труппы «Русский балет» Вячеслава Гордеева, давно увлекающийся изучением старинной хореографии) проштудировали архив Петипа и записи его хореографии, сделанные при жизни балетмейстера. Петербургские театральные архивы предоставили эскизы декораций и костюмов, восстановленных под руководством Бориса Каминского и Елены Зайцевой. Недостающие сцены постановщики сочинили сами, стараясь придерживаться стиля Петипа.

Партия главной героини Медоры, вокруг которой плещется пестрое танцевальное море, оказалась в нынешнем «Корсаре» изрядно обширнее и изнурительнее, чем во всех известных до сих пор версиях. Однако прима-балерина Большого театра Светлана Захарова справляется с виртуозными танцевальными пассажами так же легко и артистично, как музыканты экстра-класса - с польками и вальсами Иоганна Штрауса на знаменитых новогодних концертах Венской филармонии.

Своего возлюбленного корсара Конрада в залихватском исполнении виртуозного Дениса Матвиенко Захарова-Медора привлекает не столько условным мимическим кокетством, сколько артистизмом танца. Ее завораживающие пластические линии в медленных адажио и сверкающие филигранной отделкой мелкие быстрые движения на сей раз наполнены праздничной энергетикой и лукавым шармом, которыми светится каждое движение балерины.

Главную героиню на сцене обрамляет грандиозный парад классических танцев, живописных характерных плясок, игровых сцен и зрелищных эффектов вроде знаменитого заключительного кораблекрушения. К сожалению, масштабная композиция Мариуса Петипа «Оживленный сад», где группы кордебалета танцуют между бутафорских лужаек, образующих садовый лабиринт, пока что стеснена размерами Новой сцены Большого театра. А виртуозные соло знаменитого классического Трио одалисок оказались недоступны артисткам, выбранным на эти партии. Зато в дуэте раба и невольницы не теряются обаятельная Нина Капцова и темпераментный Иван Васильев. А в роли Гюльнары, помогающей главным героям бежать из плена Сеида-паши, Екатерина Шипулина притягивает живостью, юмором, волнующими женскими чарами и танцевальной виртуозностью.

Культура , 28 июня 2007 года

Елена Федоренко

Соло для флибустьерки: все на абордаж!

Новый старый "Корсар" в Большом театре

Художественный спор Мариинского и Большого театров закреплен веками. В истории не найдется ни одного события, которое, состоявшись на питерской территории, не вызвало бы ответа на московской. Несколько лет назад Мариинка увлеклась восстановлением шедевров, откликнувшись на модный аутентизм, и выпустила "Спящую красавицу" и "Баядерку". Москва выдержала паузу и выдала "Корсара" на музыку Адольфа Адана. С одним существенным отличием - не стала называть балет реконструкцией, а выбрала более точное определение - стилизация. Тем самым обезопасив себя от возможных нападок.

Огромный трехактный балет показали на нескольких прогонах, которые посмотрел весь балетный люд, вынесший вердикт: "Впечатляет, но скучновато и затянуто". Премьера, напротив, оказалась увлекательной, и, вопреки прогнозам, не поддаться чарам этого ладно скроенного балета не удалось. Балета красивого, со множеством разнообразных танцев, завораживающего изысканной простотой композиции, насыщенной драматургией, к тому же - непременно контрастной. Поразило, что многое из "стилизации" не выглядит наивным. Например, в "Корсаре" есть образ рая - сцена "Оживленный сад" и ада - "Буря и кораблекрушение". Но воспринимается это не как "белое" и "черное". Внутри рая - непростые отношения (интригуют и ревнуют дамы: султанша Зюльма воспитывает одалисок, шалит невольница Гюльнара, а гречанка Медора сопротивляется притязаниям паши). И ад не "безнадежен" - все-таки герои спасаются. Как спасались и в середине XIX века, на парижской премьере "Корсара", сочиненной Жозефом Мазилье по популярной поэме лорда Байрона.

Вообще-то "Корсар" - идеальный авантюрный сериал (любовь и похищения, борьба за свободу и отравления - настоящая пиратская история, пусть и не Карибского моря), который сочинялся на протяжении всего своего существования. Россия подхватила французскую премьеру, и Петипа всю жизнь дописывал "Корсара" как книгу своей балетной жизни. По "Корсару" можно судить, как складывалась балетная история этого француза, ставшая и историей русского балета. Петипа далеко не с первого раза, а путем многих переделок сложил судьбоносный пазл - имперский гран-стиль балетного спектакля. А дальше с "Корсаром" произошло приблизительно то, что и с жизнью, например, отечественных интеллигентов, переселенных из тиши удобных кабинетов в убийственное коммунальное равенство. Сюжет делался все примитивнее; роскошь костюмов и сценографии становилась бледнее, машинерия постепенно ветшала, а бездонной и щедрой императорской казны уже и не существовало; пантомима сокращалась до того минимума, чтобы не стать врагом танцу, пока и вовсе не была объявлена архаикой (а без нее в "Корсаре" просто никуда!). Но балету о флибустьерах суждено было выжить: спасли поражающие любое самое смелое воображение танцы. Они привлекали всегда и всех, но в гармоничное целое в XX веке уже не складывались. Поскольку каждый, кто имел право воздействовать на репертуар, понимал, что предшественнику балет не поддался, и предлагал свой вариант. То, что происходило с "Корсаром" на протяжении всего прошлого столетия, может быть описано в отдельном трактате. Краеугольные камни - танцы - были растасканы по конкурсам и гала, правда, благодаря им и сохранились. Но в совершенно бессмысленном виде. Несколько лет назад, скучая на конкурсе от шедших подряд па де де из "Корсара", решила разнообразить впечатления и узнать, что за историю танцуют юные артисты. Мало кто смог ответить.

Все сохранившиеся раритеты худрук Большого театра Алексей Ратманский и Юрий Бурлака, не раз замеченный в бережном внимании к классике (о буквальной точности по прошествии стольких лет могут рассуждать только неофиты), решили собрать воедино, по возможности очистить от наслоений и показать уставшему от минимализма балетному миру раритет роскошного имперского стиля, каким он представляется образованным людям. Так замечательный стилизатор Бурлака восстановил утраченные связи, а умный хореограф Ратманский без швов и складок, "под Петипа", сочинил новые па.

Закипевшая работа приносила свои плоды: партитура отыскалась в Париже, эскизы костюмов - в Санкт-Петербурге, запись хореографии, осуществленная режиссером Мариинского театра Николаем Сергеевым (правда, нотация допускает разночтения), - в Гарварде, а Москва подтвердила многое фотоархивами Бахрушинского музея.

Прочесть действие получившегося "Корсара" легко и не заглядывая в программку. Ну, действительно, кто не поймет, что Исаак Ланкедем торгует живым товаром. Геннадий Янин выразительно передает все муки алчности: как не хочется продавать красотку Медору - главный бриллиант своей коллекции, но сокровища, предлагаемые Сеид-пашой (Алексей Лопаревич), привлекают так сильно! Все "пантомимные" персонажи живописны, но пока "спасают" изменяющий до неузнаваемости грим и замечательные костюмы (восстановленные не только исследовательским мастерством, но додуманные фантазией Елены Зайцевой): живость актерской игры - дело будущих стараний.

Кстати, и танцующие солисты подтвердили, что пантомимные диалоги - утраченное искусство. В танцах они были куда как более органичны, благо, что танцев в "Корсаре" множество. В танцевальной роскоши правит бал Балерина. Недавно ставшая лауреатом Госпремии Светлана Захарова и роль Медоры нашли друг друга. Премьеру Захарова вела с сознанием торжественности исторического момента, сумела избежать и драматической анемии, и утрированной игры - двух крайностей, свойственных многим предшествующим образам этой невероятно красивой балерины с безупречной фигурой. Она дивно танцует "Маленького корсара", переодевшись в гроте пиратов в мужской наряд, значительно и широко проводит всю роль. Медора - партия изматывающая, проходит в сложном пластическом развитии через весь балет, балерина танцует в каждом действии, едва успевая менять костюмы, - Захаровой покорилась несомненно.

А вот танцы для Конрада заканчиваются уже в первом действии - после па де де с Медорой он имеет возможность "оторваться" в актерском азарте. Что Денис Матвиенко, станцевавший достойно многие спектакли Большого, делает с удовольствием, предлагая еще один образ в популярной пиратской теме. Танцовщик отлично представляет себе и отлично же передает дух благородной разбойничьей вольницы блокбастеров.

Кульминацией каждого действия Петипа делал развернутые танцевальные композиции, создатели нового спектакля перечить не стали. Па де де Медоры и Конрада Захарова и Матвиенко станцевали хотя и не безупречно, но подали как изысканное украшение архитектурного ансамбля. Танец рабов (pas des esclaves) разыграли Нина Капцова - в лучших традициях травести, и летающий виртуоз Иван Васильев, которого трудно было узнать - настолько изменили его грим и костюм.

Уже названный "Оживленный сад" - центр второго акта. Не видевшим трудно представить 68 танцующих артистов и детей на сцене, украшенной фонтанами, клумбами с цветами, кустарниками, гирляндами. Чтобы осуществить эту диковинную версальскую геометрию, старику Петипа приходилось вычерчивать перестроения мизансцен, с линейкой в руках просчитывать возможности танцовщицы перейти от позы к позе на узенькой тропинке между клумбами или перепрыгнуть из центра одного орнамента (разложенные на сцене гирлянды) - в другой. Листы с этими формулами-иероглифами Петипа были одним из архивных документов. Теснота (на новой сцене артистам не развернуться) и, наверное, иные причины порождали небрежности, особенно у корифеек (в вариациях на премьере запомнились выгодно отличавшиеся четкостью танца одалиски Анны Леоновой и Чинары Ализаде). Лукавая Гюльнара Екатерины Шипулиной на этом декоративном фоне по-современному отчаянно борется за свое будущее: дальше от традиций, но ближе к изменившимся стилям, балерина строит партию на баланчинских акцентах.

В третьем действии фокус - Танец "с веерами" (Grand pas des eventailles), в основе - хореография Мазилье, которого младший соотечественник Петипа почитал. Правда, от нее остались лишь крохи, остальное досочинил Ратманский, и сделал это отменно: отличить первоисточник от стилизации невозможно. К дуэту - венцу этой композиции - у Захаровой открылось второе дыхание, а для ее эффектного кавалера Артема Шпилевского день премьеры оказался явно неудачным.

Сценой кораблекрушения в эпилоге, когда остов корабля раскалывается, а паруса разрывает ураганный ветер, художник Борис Каминский смело мог бы выдержать тендер с маринистами-классиками, а заодно и с авторами фильма "Титаник". Спастись в этом кошмаре кажется невозможным, но, как в шекспировской "Буре", происходит чудо: Конрада и Медору выносит на берег сама судьба. Их счастьем и заканчивается балет, который в ближайшее время отправится на гастроли в Лондон. Не надо быть Кассандрой, чтобы предугадать трепет чопорных англичан.

Романтический герой в поэме Дж. Байрона “Корсар”.

Джордж Гордон лорд Байрон (1788–1824 гг.) был в первой четверти XIX века “властителем дум”, живым олицетворением романтизма. Он как никто другой воплотил романтический идеал полного слияния биографии и творчества, когда художник живет по тем же законам, по которым живут его герои, а события его жизни немедленно превращаются в материал его произведений. “Байроническая легенда” жива по сей день, и в ней важно отделить миф от фактов.

Байрон родился в аристократической семье, в десять лет унаследовал титул лорда и фамильное поместье на севере Англии, получил образование в привилегированных учебных заведениях - в школе Хэрроу и университете Кембриджа. Он готовился к карьере государственного деятеля и долгое время не относился к поэзии как к главному делу своей жизни. Несмотря на принадлежность к правящей верхушке, он был бунтарем по натуре, и вся его жизнь была вызовом принятым в обществе условностям. Он считал английское общество косным и лицемерным, не желал идти ни на какие уступки общественному мнению и после недолгого периода славы на родине (1812–1816 гг.) навсегда покинул Англию, поселившись в Италии. Жизнь его завершилась в Греции, где он принимал участие в национально-освободительной борьбе греков против турок.

Поэтическое наследие Байрона велико и разнообразно. Признание пришло к нему с публикацией поэмы “Паломничество Чайльд-Гарольда” (1812 г.), где он вывел первого романтического героя в английской литературе и создал жанр романтической лиро-эпической поэмы. Ее формы разрабатывались в цикле “Восточных поэм” (1813–1816 гг.), где романтизм достигает классических форм. С переездом в Италию его творчество обогащается в жанровом отношении (драма “Манфред”, мистерия “Каин”, поэмы “Беппо”, “Мазепа”). Главный труд последних лет жизни Байрона остался незавершенным - это роман в стихах “Дон Жуан”.

Образцом байроновского романтизма может служить поэма “Корсар” (1814 г.) из цикла “Восточные поэмы”. Во всех шести поэмах цикла Байрон опирается на впечатления о своем южном путешествии, которое он предпринял по странам Средиземноморья в 1809–1811 годах. Впервые картины южной природы он представил читателю в “Паломничестве Чайльд-Гарольда”, и это было одной из составляющих успеха этой поэмы; публика ждала от молодого поэта новых экзотических пейзажей, и в “Корсаре” Байрон развивает ориенталистские мотивы, столь свойственные романтизму в целом. Восток в романтическом искусстве противопоставляется европейской цивилизации как мир свободных, естественных страстей, разыгрывающихся на фоне прекрасной, благодатной природы. Но у Байрона Восток - больше, чем условный романтический фон: действие в “Корсаре” разворачивается на островах греческого архипелага и в береговой Греции, находящейся под властью турок (Сеид-паша в поэме), и маршруты пиратских набегов главного героя Конрада топографически точны, могут быть прослежены по карте, а в описаниях Греции в начале третьей песни поэмы Байрон прямо опирается на собственные впечатления четырехлетней давности. Таким образом, за романтическим пейзажем поэмы проступают картины природы и нравов, взятые из жизни; Байрон часто давал в своих поэмах точное воспроизведение исторической и этнографической среды.

В основе “Корсара”, как и во всех остальных “Восточных поэмах”, - конфликт героя с миром; сюжет сведен к одной драматической ситуации - борьбе за любовь.

Герой “Корсара” - предводитель пиратов Конрад, его возлюбленная - кроткая Медора. Действие в поэме начинается с получения на пиратском острове некоей вести, которая заставляет Конрада проститься с Медорой и отдать приказ срочно поднять паруса. Куда направляются пираты и каков план Конрада, становится ясно из второй песни поэмы. Предводитель пиратов решает упредить удар своего давнего врага Сеид-паши и в обличье дервиша-паломника пробирается на пир во дворце паши. Он должен нанести удар по врагу в его доме, тогда как его пираты подожгут флот Сеид-паши накануне выхода в море, но пожар в бухте начинается раньше, чем было условлено, разгорается жаркий бой, в котором Конрад спасает из горящего сераля любимую жену Сеид-паши, Гюльнар. Но военное счастье переменчиво, и вот уже пираты спасаются бегством, а Конрад захвачен в плен и брошен в темницу. В третьей песни поэмы Сеид-паша медлит с казнью Конрада, выдумывая ему самую мучительную смерть. Тем временем Гюльнар, благодарная Конраду и влюбившаяся в него, предлагает устроить ему побег. Сначала Конрад отвергает ее предложение: он не хочет быть обязанным свободой женщине, на чью любовь он не может ответить, потому что любит только Медору. Но когда Гюльнар вновь пробирается в его темницу, он видит на ее лбу кровавое пятно - она сама убила Сеид-пашу, и вместе они всходят на корабль, направляющийся на пиратский остров. По возвращении Конрад узнает о смерти Медоры. Возлюбленная не перенесла известия о его плене, и, потеряв с ней смысл жизни, Конрад исчезает:

Напрасно все - день катится за днем, Конрада нет, и нет вестей о нем, И нет нигде судьбы его следа: Погиб ли он иль скрылся навсегда? Пираты плакали по нем одни... Медоре камень возвели они. Конраду памятник не водружен: Кто знает, может быть, не умер он - Корсар, чье имя воскрешает вновь Тьму преступлений и одну любовь.

Как и во всех “Восточных поэмах”, Конрад – бунтарь-одиночка, исповедующий крайний индивидуализм. Байрон не показывает его прошлого, в поэме сказано лишь, что его врожденные достоинства были так высоки, что свет испытывал к нему зависть и обрушил на него клевету:

Был чист, пока не начал он свои С людьми и Вседержителем бои; Был мудр, но свет считал его тупым И портил обучением своим; Был слишком горд, чтоб жизнь влачить, смирясь, И слишком тверд, чтоб пасть пред сильным в грязь. Внушая страх, оболган с юных лет, Стал другом Злобе, а Смиренью - нет, Зов гнева счел призывом Божества Мстить большинству за козни меньшинства.

Конрад - натура сильная, мужественная, он правит пиратами железной рукой, его все уважают за беспримерную отвагу и удачливость в делах и боятся:

Вокруг, на всех морях, Одно лишь имя в душах сеет страх; Он скуп на речи - знает лишь приказ, Рука тверда, остер и зорок глаз; Он их пирам веселья не дарит, Но вне упреков счастья фаворит.

Первое появление Конрада в поэме типично для романтического героя. Он стоит на вершине скалы, опершись на меч, глядя на волны, и само его положение в пространстве в этот момент - он выше остальных, к нему вверх поднимаются пираты с донесением, - это пространственное решение сцены подчеркивает исключительность героя. Та же идея исключительности проводится в портрете Конрада (девятая строфа первой песни). Это подробный портрет, основанный на сочетании противоположностей, где каждая внешняя черта становится выражением свойств характера героя. Байрон создает столь яркий портрет романтического героя, что отдельные его черты навсегда войдут в характерный облик романтического литературного персонажа:

Щека в загаре, белое чело, Волна кудрей - как ворона крыло; Изгиб губы невольно выдает Высокомерной мысли тайный ход; Хоть голос тих, а облик прям и смел, В нем что-то есть, что скрыть бы он хотел. Лица увидев резкие черты, Ты и пленишься, и смутишься ты. Как будто в нем, в душе, где мрак застыл, Кипит работа страшных, смутных сил.

Презрение к людям, жестокость, привычка к насилию не окончательно иссушили душу Конрада. Впервые в истории мировой литературы, создавая своего романтического героя, Байрон оправдывает в нем поступки и чувства, далекие от христианского идеала, и происходит подмена моральных ценностей - преступника Конрада, который не задумываясь проливает человеческую кровь, автор наделяет неотразимым обаянием. Единственное чувство, связывающее героя с человечеством, последняя живая струна в его душе, которой он поэтому так дорожит, - любовь.

В любви полнее всего раскрывается характер романтического героя; любовь в романтизме - бескомпромиссная страсть, высшая ценность жизни, поэтому романтический герой борется за любовь с любыми враждебными силами. В основе сюжета во всех “Восточных поэмах” тот эпизод жизни героя, где он вступает в последнюю, роковую схватку за любовь. С любимой героя “Восточных поэм” разлучает только смерть, как Конрада с Медорой. Оба женских образа поэмы – кроткая Медора, которая вся сама преданность и обожание, и пылкая, способная ради любви пойти на преступление Гюльнар - контрастно противопоставлены друг другу.

Как и в других байроновских поэмах, главным способом создания характера героя становится действие. Конрад - натура активная, его идеал - анархическая личная свобода, и сюжет поэмы отличается повышенным драматизмом. Перед читателем проходит череда пестрых, эффектных сцен, противопоставленных друг другу по принципу контраста: славящая морской простор и волю песня пиратов открывает поэму, ей противоположна грустная песня одинокой Медоры; картина пира в роскошном дворце Сеид-паши сменяется картиной кровавого боя; уныние Конрада в темнице во время ночного посещения Гюльнар и бодрая свежесть моря во время их бегства. Поэма поражает богатством настроений и красок.

К Конраду и к прочим героям “Восточных поэм” вполне применимы слова В. Г. Белинского, сказанные им о самом поэте: “Это личность человеческая, возмутившаяся против общего и, в гордом восстании своем, опершаяся на самого себя”. О том же крайнем индивидуализме героев Байрона говорит и А. С. Пушкин:

Лорд Байрон прихотью удачной Облек в унылый романтизм И безнадежный эгоизм…

И хотя “Кавказский пленник” Пушкина содержит немало элементов, прямо заимствованных у Байрона, Пушкин не возвеличивает, а осуждает индивидуализм романтического героя.

Таким образом, “Корсар” - лиро-эпическая поэма, в которой сплавлены воедино лирическое начало в изображении центрального героя и эпическое, повествовательное начало, которое проявляется в насыщенности и разнообразии действия. Конрад - герой, представляющий самый чистый образец романтического мироощущения во всем творчестве Байрона, и поэтика “Корсара” - характернейший пример построения романтической поэмы. За основу сюжета взят кульминационный эпизод из жизни героя, решающий его судьбу; ни его прошлое, ни дальнейшее развитие его жизни не описываются, и уже в этом смысле поэма фрагментарна. Кроме того, сюжет выстраивается как цепочка ярких картин-фрагментов, причинно-следственные связи между которыми не всегда четко проговорены в поэме, и фрагментарность становится структурообразующим принципом романтической поэмы. Герой взят в момент высшего напряжения жизненных сил, в исключительных даже для его разбойничьей жизни обстоятельствах. В такие моменты характер человека раскрывается до конца, и демонический, сумрачный, величавый характер Конрада создается в поэме с помощью разнообразных художественных средств: портрета, авторских характеристик, отношения к нему любящих его женщин, но главным образом через описание его поступков. Один из лейтмотивных образов поэмы - столь характерный для всей поэзии Байрона образ моря; вольная морская стихия становится у него символом свободы. В пиратской песне, открывающей поэму, есть такие слова:

Средь ликованья темно-синих вод Безбрежна мысль, свободен душ полет Над пенной, бесконечною волной - Вот царство наше, вот наш дом родной!

Лирическая стихия, пронизывающая поэму, ярче всего раскрывается в сквозном образе моря.

О Джозефе Конраде нельзя, пожалуй, сказать, что ему не повезло у нас в критике или в переводе. Писали о нем немало и почти все его книги перевели на русский язык.

Критики в оценке Конрада разошлись - одни ругали, другие хвалили. К тридцать пятому году этот спор был, можно сказать, доведен до конца - Конрада перестали печатать, и критики перестали доказывать, одни - что Конрад романтик и, значит, хорош, а другие - что он, Конрад, романтик и, значит, плох.

Читатель, которому случайно попадется под руку роман этого автора, с трудом, вероятно, сумеет соотнести его с теми или иными привычными для него литературными «явлениями. Конрад писал о море, о приключениях в далеких неизведанных странах, о дерзости первооткрывателей, о людях сильных страстей, и на первый взгляд его проще всего причислить к авторам приключенческих романов.

Однако человека, пожелавшего увидеть в нем второго Стивенсона, Конрад не удовлетворит. Его герои покажутся слишком сложными, действие порой слишком растянутым. К новеллам и небольшим повестям Конрада (таким, как знаменитая «Фрейя Семи островов», «Конец рабства», «Тайфун», замечательный антиимпериалистический рассказ «Форпост цивилизации») это относится в меньшей степени, к романам - в большей. В конечном же счете, все творчество Конрада весьма далеко от жанра приключенческой литературы. Слишком сложны проблемы, к которым обращается писатель. Слишком сложны задачи - идейные и творческие, которые он перед собой ставит.

В одном, как мы видели, враги и друзья Конрада сходились - в том, что он был романтиком. Жизнь, которую он прожил, тоже была жизнью романтика.

Теодору Йозефу Конраду Коженевскому, будущему английскому писателю Джозефу Конраду, исполнилось всего пять лет, когда его отец, малоизвестный польский литератор, был сослан в Вологду за участие в подготовке восстания 1863 года. Мальчиком Теодор Йозеф очутился на Украине, подростком - в Галиции, юношей поступил на французский корабль и несколько лет спустя сдал экзамен на звание офицера английского торгового флота. Еще через несколько лет мы встречаем Теодора Коженевского капитаном корабля. В 1895 году английские читатели познакомились с первым романом Джозефа Конрада.

Конраду было в это время уже около сорока лет. Впечатлений у него было накоплено на весь остаток жизни. Литературный опыт его к тому времени тоже был немал. Уже много лет подряд этот немногословный, сдержанный и строгий морской офицер, встав со своего места во главе стола кают-компании, запирался в каюте и, отодвинув хронометры, клал перед собой лист начатой рукописи, который надо было переписать набело, потом снова править и снова переписывать. Он только один раз за все эти годы читал другому человеку написанное. Среди пассажиров своего корабля он встретил как-то молодого юриста, специализирующегося по мореходному праву. Они разговорились - сначала о море, потом о литературе, которая интересовала пассажира значительно больше его собственной профессии. Конрад увел его в свою каюту и долго читал ему. Молодой чело-1 век слушал, хвалил, но ни словом не обмолвился о том, что тоже собирается писать. Несколько лет спустя молодой человек обратился к литератору Конраду с просьбой помочь ему напечатать сборник рассказов «Четырьмя ветрами», написанный в манере, очень близкой к конрадовской. Фамилия молодого человека была Голсуорси. Они остались друзьями на всю жизнь.

Голсуорси уже несколько лет спустя старательно скупал и прятал сохранившиеся экземпляры своего первого романтического сбооника. Конрад до конца остался верен романтической новелле. И все же в известном смысле Конрад и Голсуорси делали одно дело.

В конце девятнадцатого века английская литература начала все больше отходить от специфически английской традиции «гротескного реализма», от принципов Филдинга. Смоллетта, Диккенса. Обыденней становятся обстоятельства жизни героев, детальнее психологический анализ. Английский реализм постепенно сближается с реализмом французским и русским. Центральными именами в романе и новелле становятся для английских литераторов имена Тургенева, Мопассана, Флобера, а несколько позднее - Толстого и Чехова.

В движении от реализма XIX к реализму XX века, от реализма эпохи «свободного» буржуазного развития к реализму эпохи империализма немалую, хотя и очень специфическую, роль сыграл Конрад.

Иные критики даже отказывались признать Конрада английским писателем, объявляя его некой «славянской душой» или, в лучшем случае, «общеевропейским писателем», случайно писавшим по-английски. Эти критики ссылались на то, что, перечисляя авторов, которым он больше всего обязан, Конрад говорит о Тургеневе, Мопассане, Франсе, Доде, Флобере, но не упоминает ни одного англичанина. При этом забывают, что Голсуорси тоже не называл в числе своих учителей ни одного английского писателя. Ни в том, ни в другом случае это, разумеется, не означает, что таковых не было. Просто английская традиция была усвоена Конрадом и Голсуорси настолько органически, что об этом можно было и не говорить; Конрад, изучавший английский язык по литературе, и в первую очередь по Диккенсу, «Холодный дом» которого навсегда остался его любимым произведением, усвоил эту традицию, может быть, даже более органически, чем его молодой друг. Голсуорси, наряду с Харди, явился создателем английской реалистической новеллы. Конрад, несмотря на то что он проделал очень значительный путь от девятнадцатого века к двадцатому, продолжал работать в старой английской традиции новеллы романтической. Достаточно прочитать хотя бы один рассказ Конрада, чтобы убедиться, насколько полно и глубоко усвоил он уроки стиля и мастерства, преподанные английскими классиками де вятнадцатого века.

Конрад подчеркнул и выделил романтические элементы Диккенса. Но необычайное у Диккенса становится обычным у Конрада, потому что необычна сама обстановка, в которой действуют его герои, и притом - если у Диккенса психологический анализ вступает в свои права в тех случаях, когда герой переживает самый напряженный, кризисный момент своей жизни, у Конрада он присутствует всюду, ибо его герои живут жизнью, в которой каждый момент - самый напряженный. Психология становится у Конрада, как и у Голсуорси, уделом каждодневности, но сама каждодневность у него необычна оттого, что страсти его героев - это не страсти людей, сидящих у домашнего очага. Они обыденны на море и необычны на суше.

Герои Конрада всегда находятся как бы перед решительным поступком. Все, что они делают, служит внутренней подготовкой к этому поступку. Они живут в ощущении этого главного, конечного деяния, хотя делают пока что только самые обыденные вещи. Духовная жизнь героя не просто богата, а целеустремленно напряжена. Он живет в мире, насыщенном событиями. Он борется со стихиями. Ему часто отведены какие-то доли секунды для принятия важнейших решений.

Отсюда рождается у Конрада психологический подтекст, составивший одно из важнейших завоеваний реализма XX века. Подобный подтекст характерен, например, для «Тихого американца» Грэхема Грина или, выходя за рамки собственно английской литературы, - для Хемингуэя. Нельзя сказать, чтоб этот метод уже выкристаллизовался у Конрада. Хотя герои его немногословны, автор очень часто знакомит нас с одним, а то и несколькими рассказчиками, объясняющими поступки героя. Но чем меньше объясняет Конрад, тем он сильнее.

Впрочем, не слишком ли много имен художников-реалистов появилось вокруг имени романтика Конрада? Не удивительно ли, что сам Конрад не числит среди своих предшественников ни одного романтика, - нет их и среди тех, кому проложил он путь. Нет, в этом нет ничего удивительного. Путь от реализма просветителей к реализму девятнадцатого века лежал через романтизм. Путь или, по крайней мере, участок пути от реализма девятнадцатого к реализму двадцатого века лежал через временное усиление романтических тенденций в литературе. И каждый раз, пройдя через романтические тенденции, реализм выходил психологически насыщеннее.

Своих героев он увел в страны яркого солнца, где человек не скован столькими условностями, где шире душевные движения и свободнее изливаются страсти, - увел подальше от опротивевшего мира буржуазной подлости и буржуазной корысти Мало того, что он пишет почти исключительно о море и далеких странах; он рас сказывает о тех давно минувших временах когда там «еще считались с отдельными людьми». Но, изолировав человека, насколько возможно, чтоб изучать его отдельно от общества, Конрад в процессе изучения обнаруживает полную обусловленности его судьбы все тем же обществом.

Герой Конрада может уйти от трущоб Лондона - он не уйдет от проблем, которые родились в этих трущобах.

Можно сказать, что если бы Конрад не был романтиком, он не вошел бы в традицию реализма. Конрад писал в период, когда декадентская литература на все лады разрабатывала темы упадка, кризиса, распада человеческих связей. И если мы вправе рассматривать сегодня Конрада как писателя, во многом разрывающего рамки декадентской литературы, то исключительно потому, что романтизм Конрада сумел в конечном счете восторжествовать над пессимизмом и неверием в человека.

Конрад в подлинном смысле слова был сыном своего века. Трудно найти писателя, который бы так остро чувствовал кризис-ность своей эпохи, почти физически ощущал тупик, в который зашла буржуазная мысль. Когда общественные идеалы прошлого изжиты, когда идеалы будущего неясны или неприемлемы, основной темой литературы становится тема одиночества. Она же - в центре внимания Конрада. Всякий человек говорит на своем собственном языке; каждый преследует свои корыстные цели; никому не дано понять другого.

Обреченность человека на одиночество декларировалась уже в первом романе Конрада «Каприз Олмейера» (1895). Голландец Олмейер живет в одном из далеких княжеств Малайского архипелага. Он здесь единственный белый; какие-то невидимые перегородки стоят между ним и всеми окружающими. Но и в собственной семье Олмейер одинок. Его презирает жена, его не уважает дочь - да и за что уважать этого слабого, опустившегося человека? Однако и Найна, дочь Олмейера, мучается одиночеством - мучается тем, что нет человека, способного ее понять, мучается, что не может любить своего несчастного отца и помочь ему своей любовью. Впрочем, у Найны есть способ избавиться от своего одиночества, способ, доступный только молодым. Она бежит из дому с малайским принцем Дейном - бежит, отнимая последнюю привязанность у другого человека- своего отца, бежит, чтобы, когда пройдет любовь, снова почувствовать всю меру человеческого одиночества.

Читая романы Конрада, поражаешься, как часто его герои оказываются один на один с природой где-то в далеких уголках земли, на необитаемых островах, среди людей другого языка, других обычаев, другой жизни.

На необитаемых островах... Уж не робинзонада ли это?

Да, это своеобразная робинзонада, только катастрофа, разбросавшая героев Конрада, была страшнее крушения корабля, на котором плыл купец из Иорка, Робинзон Крузо, - это крушение всех иллюзий века, вернее, двух веков.

XVIII век объявил человечество многочисленными робинзонами крузо, каждый из которых борется сам за себя, но тем самым способствует и благу всего человечества, робинзонами, заключившими между собой общественный договор. Конрад знает, что общественный договор давно уже перестал приносить плоды. Феодальная жестокость была обуздана, но на смену ей пришла жестокость чистогана.

Очевидно, один материальный интерес неможет служить здоровой основой для жизни общества. Корысть неспособна ни поднять людей до осознания великих нрав-| ственных принципов, ни объединить их. Робинзонада - это одиночество. Но робинзонада остается, вместе с тем, фактом жизни буржуазного общества, а для Конрада - всякого общества, потому что общество, в конце концов, не может быть основано на чем-либо ином, нежели материальные интересы. Отсюда тоска по истинно человеческому, которой проникнуты все романы и повести Конрада, отсюда глубокий пессимизм, который служит исходной точкой для всех его построений. Исходной точкой, но не конечным выводом.

Конрад боготворил море. Мало кто с такой любовью, с таким знанием и мастерством описал спокойные его дни и страшные штормы, рокот берегового прибоя и тихую смену красок на морской глади, сквозь которую словно просматриваются неизмеримые глубины океана. Но Конрад любил море и за то, что на нем раскрываются сила и неустрашимость человека.

«Надо ли говорить вам, что значит идти по океану в открытой шлюпке? Помню ночи и дни полного штиля, когда мы гребли, а шлюпка, казалось, не двигалась с места, как будто обреченная вечно оставаться в пустом кругозоре морей. Помню зной и ливень, грозивший затопить нас (но наполнивший наш бочонок), помню последние шестнадцать часов за рулевым веслом, которое направляло по прибойной волне мое первое судно. И то, как рот мой весь ссохся, словно зола. До того я и не подозревал, что я за человек. Помню запавшие щеки, обмякшие тела моих двух матросов и помню свою молодость и чувство, которое уже никогда не вернется, - чувство, что я буду жить вечно, переживу море, землю и всех людей...» («Юность», 1898).

Конрад, в отличие от Стивенсона, не скрывает от читателя всех тягот морской жизни. Он не скрывает от него всех ее опасностей. Его море - это не живописное море с голубой литографии. Его злодеи - это не живописные пираты Стивенсона, которые непрерывно палят из пистолетов, но никогда не попадают в цель. Тесные кубрики, просоленная одежда, грязные, разбухшие в воде тяжелые сети - и труд, непрерывный тяжелый труд...

И за это Конрад еще больше любит море, любит его так, как никогда не мог бы любить турист, как любит море труженик, навеки связавший себя с ним, как мог любить его только человек, приведший к берегу «свое первое судно» - маленькую шлюпку, когда корабль, на котором он служил, загорелся посреди моря.

Мир, по Конраду, как море, - такой же огромный, такой же непонятный, бесконтрольный и требующий всех нас целиком, всех наших сил и всех наших мыслей. И каждый раз, когда Конрад пишет о том, как люди преодолевают стихию, мы узнаем о том, как человек умеет отстоять себя и все, что ему дорого, от жестоких противоборствующих сил. В море на корабле человек не одинок. Здесь он трудится бок о бок с другими, здесь у людей общие радости и общие опасности, Здесь у них общая судьба, и она в руках у каждого из членов команды.

Морские повести, рассказы и романы Конрада, появляющиеся одни за другими после первого его романа, свидетельствуют о том, что Конрад все более настойчиво утверждает свои идеалы. Романтика моря, романтика большой человеческой судьбы - такова тема и романа «Негр с «Нарцисса» (1897), и повести «Юность», и романа «Лорд Джим» (1900), и повести «Тайфун» (1903). Их герои зачастую, очень простые люди с очень большими недостатками, но ценность человека определяется по тому, каков он в момент испытаний. Тогда обнаруживается то замечательное, часто не видимое простому глазу, что скрывается в человеке. Капитан Макуир («Тайфун»), угрюмый тупица, больше всего обеспокоенный тем, чтоб замки на пароходе были в порядке и чтоб слона на флаге (судно ходит под сиамским флагом) не подняли как-нибудь по ошибке вверх ногами, в момент шторма показывает себя настоящим героем. Он думает не о себе. Когда вся палубная команда забивалась в укромные уголки, часами простаивал он на капитанском мостике, продолжая упорно своим прежним ворчливым голосом твердить: «Мне не хотелось бы потеряет его» - свой корабль.

Тяжелое бремя несут матросы, герои романа «Негр с «Нарцисса», но в свободное от вахты время они высыпают на палубу, с восторгом следя за ходом своего судна, «прекрасного существа», созданного где-то на берегах Клайда под грохот молотов, в черных водоворотах дыма и уплывшего в солнечный мир, чтобы завоевывать сердца людей...

В 1904 году Конрад выпускает роман «Ностромо» - свой самый социально-конкретный и, можно сказать, реалистический роман. Конрад рассказывает историю одной южноамериканской республики, в течение какого-нибудь десятилетия проделавшей путь от феодализма к капитализму. Героям этого романа суждено на собственном опыте убедиться, что их мечты об утверждении справедливого строя идут прахом, столкнувшись с реальностью буржуазного чистогана. Столько крови было пролито, столько жизней загублено, чтобы на смену феодальной жестокости пришла жестокость капитализма...

После написания «Ностромо» подъемы у Конрада все время чередуются со спадами. В 1911 году Конрад публикует роман «На взгляд Запада», написанный под явным влиянием плохо понятого Достоевского, а всего год спустя он выпускает одну из лучших своих книг - «Фрейю Семи островов» - повесть о красоте и силе человеческой любви. В сборнике рассказов «Приливы и отливы», появившемся в 1915 году, рядом с замечательным, гуманным рассказом «Из-за долларов» стоит типичный «рассказ ужасов» - «Гостиница двух ведьм».

В 1915 году, двадцать лет спустя после «Каприза Олмейера», Конрад опубликовал роман «Победа», в котором писатель подводил итоги своему духовному развитию за минувшие - самые творческие - два десятилетия своей жизни.

Аксель Гейст, герой «Победы», в молодости покинул Европу и много лет скитался по островам Малайского архипелага. Но и здесь он не нашел себе места. Презирая буржуа, он изверился в человеке вообще. Вернуться к дикости? Но дикости достаточно и в современном «цивилизованном обществе», не от нее ли он бежал? Гейст бродит по свету наблюдателем, чураясь всякого действия, ибо оно, по его мнению, неизбежно носит корыстный характер. В конце концов он поселяется на необитаемом острове и лишь изредка наведывается к людям.

Впрочем, так ли просто уйти от общества? Человек большой души, Гейст спас бедную девушку Лену, которую преследовал трактирщик Шомберг, и перевез ее на свой остроз. Теперь они одни, вдали от людей. Но скоро к ним являются «посланцы общества» - авантюристы Джонс Рикардо (извращенный ум и примитивная жестокость рука об руку). Гейст наверное зарыл на острове клад. Надо заставить его выложить денежки... Джонс и Рикардо, может быть, не так уж сильны, но Гейст, отравленный неверием в людей, не способный к решительным действиям, оказывается не в силах противостоять им, не в силах защитить ни себя, ни Лену. У него нет настоящей воли к жизни. За обоих приходится бороться Лене. И тут, может быть слишком поздно, Гейсту дано убедиться, что буржуазное - это еще не есть человеческое. Силу душевного порыва, на который способен человек, красоту активной человечности Гейст сознает только тогда, когда Лена жертвует ради него жизнью, «...горе человеку, сердце которого в молодости не научилось надеяться, любить и верить в жизнь!» - таковы последние слова Гейста. Это победа Лены - победа любви, верности, чести - над подлостью общества, над неверием Генста. Это победа Гейста-человека над Гейстом-мыслителем.

Конрад-художник одержал победу над Конрадом-мыслителем значительно раньше - за два десятилетия до того, И пусть эта победа была не окончательная - она оказалась достаточно значительной, чтобы темой его произведений стали, в отличие от декадентской литературы, не поэтизаций и не страдание одиночества, а поиски выхода из него. Одиночество противно человеческой природе. Робинзонада - нелепость. Одиночество убивает, как убило оно одного из героев «Ностромо» - Мартина Деку, очутившегося на необитаемом острове и через несколько дней покончившего самоубийством. Человек должен бороться не ради того, чтобы лучше прожить самому, а ради того, чтобы лучше жилось другим людям. И герои Конрада не упиваются своим одиночеством - они ищут выхода из него. Вместе с автором.

Иногда трудно бывает судить при первом чтении, удался Конраду тот или иной образ или не удался, - даже самые, казалось бы, мало разработанные о0разы бывают проникнуты у него каким-то необычайным, трудно уловимым очарованием. Может быть, секрет этого кроется в исключительной заинтересованности автора судьбами своих героев. Как бы ни был автор далек от героя, мы в Конраде ни на минуту не почувствуем той холодной и несколько надменной отгороженности от него, которая так неприятно поражает в произведениях натуралистов.. «Он был одним из нас», - как часто повторяет Конрад эту фразу! Писатель, говорил Конрад, должен обладать такой силой проникновения в души героев, какая дается только симпатией и сочувствием. Достаточно ли точно определил Конрад характер своего отношения к героям? Не очень. Скорее, это были не симпатия и сочувствие, а любовь - требовательная любовь. В отношении литературы это значит, пожалуй, то же, что в жизни. Требовать, чтобы человек обладал собственным обаянием и общечеловеческими достоинствами. Любить человека за то, что он такой, а не иной, любить его во всем его своеобразии и вместе с тем требовать, чтоб он ни в чем не уклонялся от того идеала, который каждый создает себе в любви. Чувствовать радость любви - не просто радость созерцания или радость обладания, но и радость узнавания, той меры узнавания другого человека, какая дается только любовью.

Такой любовью любит Конрад молодого моряка Джима («Лорд Джим»), человека, который совершил однажды позорный поступок и искупил его потом всей своей жизнью. Когда-то Джим смалодушничал и прыгнул за борт с тонущего корабля, оставив на произвол судьбы беспомощных пассажиров. В решительный момент Джим думал только о себе и поэтому потерял себя. Обрести снова свое человеческое «я» Джиму удается лишь тогда, когда он посвящает себя служению людям заброшенного туземного княжества, жертвует ради них своей любовью, а потом и жизнью.

Такой любовью любит Конрад старика капитана Уолея, героя повести «Конец рабства» (1902), который, скрывая от всех свою слепоту, продолжает водить корабль потому, что иначе не на что будет жить его дочери, - и гибнет в своем последнем рейсе.

Такой любовью любит Конрад капитана Дэвидсона, героя многих его произведений, крейсирующего на своем утлом суденышке по морям и судоходным рекам, чтобы помогать людям, заброшенным волею судьбы в далекие уголки земли. Он умудрен жизнью, этот добрый моряк, он знает, что не раз еще столкнется со злом, неблагодарностью, ложью, но он знает также, что быть человеком - значит быть верным, смелым великодушным. Это всегда помнит Конрад.

В том, что темой Конрада становится одиночество, - важнейшая примета эпохи, в которую жил Конрад, примета того, что буржуазные связи изжиты для всех людей с настоящей совестью. Однако в том, что Конрад не признает неизбывности одиночества, хотя выход из него рисуется ему мучительным, подчас трагическим, через смерть ради торжества человечности, - в этом, по сути дела, - преодоление гнилой философии декаданса.

Конрад, как и многие другие, не знал, куда вывезти грязь, которой обросло буржуазное общество. Восторженный сторонник национально-освободительных движений, он не признавал социальной революции, не верил, что ей удастся что-либо изменить во взаимоотношениях людей в буржуазном обществе, негодовал против социалистов за то, что они намерены «бороться против капиталистов их же оружием». Но Конрад, в отличие от многих других, ненавидел эту грязь и не в человеке видел ее источник. На вопрос, кто виноват - человек или общество,- он давал ответ, противоположный тому, который давали декаденты. Он немало писал о больном, и в этом нет ничего удивительного, ибо он писал о больном веке. Но он не смаковал болезнь, а ненавидел ее.

Конрад оставался крупным художником до конца первой мировой войны. В дальнейшем поражения его становятся чаще, победы - все реже и реже. Он долго искал выхода, но когда значительная часть человечества нашла этот выход, он не обрадовался. Он целиком олицетворял собой, если можно так выразиться, «романтический» период поисков путей западной интеллигенцией. Неверие в то, что социальная революция может что-либо изменить в отношениях между людьми, он сохранил и тогда, когда революция уже многое изменила. И с этого момента Конраду суждено было перестать быть крупным художником.

Про Конрада нельзя сказать, что он пережил свою славу. Число его переизданий во всем мире насчитывается сейчас сотнями, только в Англии вышло пять собраний его сочинений, на сюжеты Конрада снято десяток кинофильмов. Но Конрад пережил себя как писателя. Он продолжал говорить и тогда, когда ему уже нечего было сказать.

Конрад не выдавал себя за учителя жизни. Он знал, что то, чему учили его предшественники, оказалось на поверку неправдой, а сам не знал, какой правде учить. Но Конрад считал себя воспитателем - воспитателем настоящих человеческих чувств. «Моя цель, - писал он, - силой печатного слова заставить вас слышать, заставить вас чувствовать и - прежде всего - заставить вас видеть. Это немного, но в этом все». Договорим здесь за писателя то, что он сказал своими романами, повестями, рассказами: умейте слышать голоса мира. Умейте чувствовать горе и радость мира. Умейте видеть краски мира - и сами ищите с открытыми глазами свой путь. Он не может его вам указать. Но так, с открытыми глазами, легче искать его.

«Заставить вас слышать... Заставить вас чувствовать... Заставить вас видеть...»

Это не все. Но это много.