На современном этапе развития общества актуальной является проблема обращения к русскому фольклору как историческому источнику. Выбранная тема особенно актуальна в современном мире, так как помогает проследить историческую жизнь народа и составить представление о его мировоззрении и психологии. Эти знания дают возможность глубже понять историю.

История фольклора неразрывна с историей народа. Изучением фольклора занимались и занимаются исследователи таких наук, как философия, история, филология, этнография, археология и др. Особенно эффективно использование фольклорного материала на уроках истории в 6-7-х классах.

В произведениях фольклора мы можем увидеть описание русских городов. Например, по былинам можно составить представление о Киеве, каким он был до разгрома татаро-монголами в 1240 году. Киев всегда называется стольным городом и великим – он и был долгое время столицей древнерусского государства. Город был окружён городовой (городской) стеной, по углам стены стояли наугольные башни.

“Перескочи через стену городовую, через ту башню наугольную”, - говорит в одной из былин предводитель вражеского войска Батый своему послу. Почти во всех старых русских городах сохранились такие стены и такие башни. Вначале они были деревянные, а потом каменные. Мы можем узнать, какое оружие имели богатыри: тугой лук, стрелочки калённые, палицу, копьё мурзавецкое (от татарского слова “мурза” - “князь”), кинжал, иногда саблю.

В 6 классе , при изучении темы “Правление князя Владимира и крещение Руси”, можно использовать былину о сватовстве Владимира к Апраксии – младшей дочери политовского короля. Отдельные варианты былины сохранили исторически достоверный ответ, услышанный сватами князя от политовского короля: “Да как ваш-то князь невелик собою”, и ещё: “А князь – от Володимир да быв холопище”. Летопись под 980 г. рассказывает, что ещё во времена княжения в Новгороде Владимир заслал сватов в Полоцк просить у князя Рогволода руки его дочери Рогнеды. Гордая полоцкая княжна отказала послам, заявив, что не хочет “разути робичича”. В свадебном обряде “разути жениха” означало стать женой, а “робичич” - сын рабыни (Владимир действительно был сыном ключницы Малуши и князя Святослава). Рогнеда оскорбила князя. Владимир разорил Полоцк и взял Рогнеду в жёны насильно. Полоцкое княжество находилось на западной окраине русских земель и позднее на некоторое время включалось в пределы Литвы. Поэтому былины и говорят о “Политовской земле”.

Рассказывая о нашествии Батыя на Русь, можно привести отрывок из былины “Илья и Калин-царь”.

Нагнано-то силы много множество,
Как от покрику от человечьего,
Как от ржанья лошадиного.
Унывает сердце человеческо;
Мать сыра земля от войска потрясалася;
В конном топище красного солнца не видать было,
А светлый месяц от пару конского померкнул вест…

Запечатлённые эпосом шум обозов, крики, ржание, удушливые конские испарения, затмившая небо пыль исторически достоверны.

В былине говорится о том, как могли бы сложиться события, окажись забытой взаимная вражда и несогласие князя и воинов. Имя предводителя татарских полчищ не соответствует имени исторического Батыя. Калин – слегка искажённое нарицательное имя библейского Каина-убийцы.

При изучении политической жизни Новгорода XII - XIII вв. можно использовать былину о Ставре. Ставр - историческая личность. Он действительно жил в Новгороде в X - XI вв. и был предводителем сотни. В былине Ставр – торговец-ростовщик. Он похваляется тем, что даёт бедным деньги в долг. Киевский князь гневается на Ставра за его похвальбу. Какова же причина его гнева? Здесь следует сказать о существовании устава Владимира Мономаха о процентах. Киевский князь, желая ослабить силу новгородских ростовщиков, ограничил их во взимании процентов роста. Владимир разгневался на Ставра за его похвальбу богатством.

События былин имеют огромное значение для судьбы народа и государства. В былинах поэтически изображаются характерные для Древней Руси военно-политические столкновения и социально-бытовые ситуации.

Былина “Про Василия Буслаева” воспроизводит борьбу новгородских политических партий. С детства в Ваське Буслаеве живёт дух враждебности к торговому посаду. Особенно часто он бьёт сверстников из посада. Посадские мужики грозят “наквасити река будет Волхова” - утопить Ваську: осуждённых в Новгороде сбрасывали с моста. Так наказывали за серьёзные преступления. Чтобы защитить себя, Васька набирает дружину. Именитые новгородские люди держали при себе вооруженную челядь. Васька знатного рода, учён грамоте и богат. Дружину составили не просто молодцы, способные выдержать удар червленого вяза по буйной голове. Их соединяет общая вражда к посаду. Это люди из разных сословий и даже из других городов. Среди них – Костя Новоторжанин, удалец из Нового Торжка, упомянуты два брата – боярчёнка и мужики из какого-то Залесья – “залешана”, “братья Сбродовичи”, бродники, первообраз “ушкуйников”, которые ходили в лодках далеко за пределы Новгородской земли. Васька с товарищами появляется на пиру, где собрались посадские, и затевает ссору. Враждующие ударяются об заклад – побитому отдать всё состояние и быть в подчинении. Сторону посада приняли князь, архиепископ. Васька грозит побить “весь Новгород”, хотя имеет ввиду именно посад – “мужиков новгородских”, “купцов богатых”. Посад забрал настолько большую силу в Новгороде, что соединился с понятием города. В этом же смысле “весь Новгород” назван и в древних актах деловой письменности. Спор Васьки с торговым посадом воспроизводит серьёзное городское столкновение. В Новгороде XII-XIII вв. бала очень сильной “суздальская партия”, состоявшая из богатых торговцев. Выгоды их зависели от связей с северо-восточными княжествами. При вражде Новгорода с владимиро-суздальскими княжествами они терпели убытки. Выступая против богатых торговцев, Васька бьётся против великокняжеских претензий на власть над Новгородом.

Новгород в былинах – славный и великий. Широко показана своеобразная жизнь торговой республики. Здесь нет воинских подвигов. Описывается торговое могущество Новгорода, его богатство, его соперничество с Москвой. Содержится много деталей быта средневекового города, - например, изображаются кулачные бои – любимое развлечение древних новгородцев.

В 7 классе , изучая период правления Ивана Грозного, можно обратиться к исторической песне “Взятие Казанского ханства”. Взятие казанского ханства в 1552 г. было одобрено народом. Независимо от частностей в изображении осады Казани песенные варианты самым подробным образом говорят о случившемся у её стен. Пушкари закатили в подкоп под казанскую стену бочку с порохом, установили на одну из них свечу. Догорит до основания свеча – произойдёт взрыв и разрушит стену. Такую же свечу для контроля поставили и в поле у царского шатра. И вот догорела наружная свеча, должна догореть и та, что в подземелье, а взрыва нет. Царь-государь “распаляется – разгневляется”, хочет казнить пушкарей зажигальшиков. Он заподозрил измену. Испуганы все большие люди, а молодой пушкарь выступил вперёд и сказал:

“Ох, ты гой еси, государь-царь Иван Васильевич!
Не приказывай, государь, казнить-вешати,
Прикажи ты, государь, слово выговорить.
На ветру свеча скоро топится,
В захолостьи свеча долго теплится”.

Только выговорил – взорвались бочки с порохом. Русские воины вошли в пролом, и Казань пала. Певцы рассказали, что царь подозрителен, видит измену и там, где её нет. Острота песенного замысла понятна, если припомнить, что на Руси при Иване Грозном происходило массовое истребление невинного населения. Певцы изобразили многие достоверные черты осады Казани. Во многих вариантах воспроизведена и “топография” осады:

Подходили под Казанское царство за пятнадцать вёрст,
Становились они подкопью под Булат (Булак) – реку,
Подходили под другую под реку – реку под Казанку…

Упоминаются также река Свияга, Свияжск-крепость, Сулай-река.

Очень интересна историческая песня о гневе Ивана Грозного на сына Фёдора. В ней народ выразил своё отношение к опричнине. Свидетельства фольклора тем ценнее, что в биографии Грозного целый ряд лет обойдён полным молчанием и нет никаких сведений о его семейных отношениях и делах.

По вариантам песня по-разному называет причину гнева Ивана Грозного на Фёдора. Будто бы тот противодействовал отцу – спасал жителей городов, в которых царь учинил массовые казни. Города, в которых, по свидетельству песен, происходили казни, разные: Новгород, Псков, Москва, даже Царьград, но чаще всего название отсутствует. Многочисленность указаний тоже показательна для масштаба охвата страны репрессиями. Мучителями изображен и сам Грозный, и его подручные из опричнины с Малютой Скуратовым во главе. Той улицей, где ехали они, “и кура не пила” - истреблено всё живое: царь “всех сёк, и колол, и на кол садил”.

Федор противостоит царю и опричнине. Грозный предстаёт поспешным в действиях и неправым. Песенный Малюта Скуратов – реальное историческое лицо, Григорий Скурата-Бельский. Имя его стало нарицательным, синонимом палача.

В 7 классе, изучая историю Смутного времени, в качестве примера можно привести песню о Григории Отрепьеве. В ней народ обличает самозванца. Он нарушитель добрых православных обычаев. Отрепьев сыграл свадьбу с “Маришкой дочерью Юрьевной” не в “указный день”. Об этом сказано в самой ранней из дошедших до нас песен в записи:

А свадьба была на вешней праздник,
На вешней праздник, Миколин день:
Миколин день был в пятницу,
А у Гришки свадьба в четверток было…

Свадьба Григория и Марины Мнишек действительно была сыграна в четверг 8 мая 1606 г., накануне Николина дня. В песне говорится, что московские бояре идут к заутрене, “Гришка с Маришкой в байну пошёл”, бояре от заутрени идут, а “Гришка с Маришкой из байны иде”. Не подобающее поведение изобличило в самозванце и грешнике, и нарушителя благочестия.

Также для истории представляет интерес песня о герое освободительной борьбы воеводе – князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском. Племянник царя Василия Ивановича Шуйского молодой воевода Скопин прославился блестящими победами над врагами. По договору 1609 г., действуя по воле царя, он сумел получить наёмное шведское войско. Соединив свои действия с действиями поволжской рати Ф.И.Шереметьева, он начал в мае освободительный поход. Были одержаны победы в уездах по Волге, во Владимиро-Суздальской земле, снята осада с Троице-Сергиева монастыря, взят Дмитров. В марте 1610 г. Москва встретила победителей колокольным звоном,а в апреле, в момент наивысшей своей известности и славы, удачливый молодой воевода умер. Это случилось после крестин у князя И.М.Воротынского.Песня даёт представление о событии и настроениях той поры. Смерть Скопина оплакивают “гости” московские: это ремесленники и торговцы, преобладающая часть жителей Москвы.

“А теперь наши головы загибли,
Что не стало у нас воеводы
Васильевича князя Михайла!”
Иначе воспринимают известие “князи-бояре” -
И между собой они слово говорили,
А говорили слово, усмехнулися:
“Высоко сокол поднялся
И о сыру матеру землю ушибся!”

Названы имена недоброжелателей. Среди них – “Мстиславской, князь Воротынской”. Ф.И.Мстиславский – глава семи бояр, сменивших Василия Шуйского. И.М.Воротынский – его единомышленник, влиятельный боярин. На крестинах именно у Воротынского, как говорили на Москве, Скопин и был отравлен.

Очень интересно упоминание о печали “свецких немцев”. “Немцами” называли всех иностранцев, как не говорящих по-русски. Шведы оплакивали военачальника – их соединило со Скопиным ратное дело, и горе их было выражением личной приязни к удачливому воеводе.

Побежали немцы в Нов-город
И в Нове-городе заперлися.

Действительно, остатки шведов-наёмников после поражения под Смоленском во главе с Яковом Делагарди отошли к Новгороду, а спустя год в 1611 г. здесь, пользуясь сложившейся обстановкой, начали действовать уже против новгородцев.

И много мир-народ погубили,
И в латынскую землю превратили.

Песня о Скопине прямо перекликается с “Писанием о представлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйского, рекомого Скопина”. Полагают, что “Писание” было создано на основе народных песен.

Творцы песни “Течёт Яик быстрёхонько, урываючи круты бережки…” называют Разина “душой воровским атаманушкой”. Слова “воровской”, “вор” в современном значении сопрягаются с отрицательной оценкой. В старинном языке в осудительном значении употребляли другие: “тать”, а кражу соответственно именовали “татьбой”. “Воровством” называли не тайное, а открытое нападение. По этой причине сочетание “душа воровской атаманушка” не заключало в себе противоречия и откровенно негативного смысла.. Песня многое говорила современникам этих событий. Разинское сообщество объединяло людей, верных друг другу. Их сплочение вокруг “батюшки” Степана было таким тесным и близким, что себя его молодцы называли “сынками”.

Таким образом, мы видим, что народное поэтическое творчество, зародившись ещё в глубокой древности, долгое время, до появления письменности, было единственной “неписанной историей” народа, художественно отразившей важнейшие этапы его жизни. Фольклор на протяжении многих веков служил народу и как “учебник жизни”, передающий из поколения в поколение его мудрость, житейскую философию, этику, и как средство воспитания характера, лучших человеческих качеств: патриотизма, мужества, смелости, стойкости, честности, доброты. Фольклор – это подлинная энциклопедия поэтических знаний народа, дающая полное представление об идейно-эстетических богатствах его творчества. Поэтому народные произведения являются ценнейшим материалом для изучения народного мировоззрения многих веков и его исторической эволюции.

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Аникин В.П. Русское устное народное творчество: Учеб./В.П.Аникин. – М.: Высш. шк., 2001. – 726с.
2. Бахтин В.С. От былины до считалки: Рассказы о фольклоре /Переизд.; рис. С.Острова. – Л.: Дет. лит., 1988. – 191с., ил.
3. Былины/ Составление, вступительная статья и примечания С.Н.Азбелева.-Л.: Лениздат, 1984.-398с. – (Б-ка народно-поэтического творчества).
4. Бычко А.К. Народная мудрость Руси: анализ философа. – К.: Высш. шк. Изд-во при Киев. Ун-те, 1988. – 200с.
5. История России с древнейших времён до конца XVII века/ А.П.Новосельцев, А.Н.Сахаров, В.И.Буганов, В.Д.Назаров; отв. ред. А.Н.Сахаров, А.П.Новосельцев. – ООО “Издательство АСТ-ЛТД”, 1997. – 576с., ил.
6. Путилов Б.Н. Русский историко-песенный фольклор XIII-XVI веков. М.-Л., 1960.
7. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963.
8. Шимбинаго С.К. Древнерусское жилище по былинам // Юбилейный сборник в честь академика В.Ф.Миллера. М., 1990.

В настоящее время вряд ли нужно особо доказывать, что всякое искусство, в том числе фольклор, восходит к историче­ской действительности и отражает ее и что одна из задач исследователей состоит в том, чтобы показать это на том ма­териале, который они изучают. Трудности начинаются с того, как следует понимать процесс истории и где и в чем нужно искать ее отражение. В этом отношении в современной фоль­клористике явно намечаются два течения. Одно продолжает то понимание истории и исторических отражений, которое вы­работалось еще в досоветской науке. История понимается как цепь событий внешне- и внутриполитического порядка; я хо­тел бы подчеркнуть именно эту установку на события. Собы­тия всегда можно точно датировать. Они вызваны действия^ ми, поступками людей. Это исторические деятели, конкретные люди с конкретными именами. Соответственно историческая основа фольклора понимается в том смысле, что в фольклоре изображаются исторические события и исторические лично­сти. Задача исследователя состоит в том, чтобы показать, какие события и какие исторические личности нашли отра­жение в отдельных памятниках фольклора, и соответственно датировать их.

Другое направление исходит из более широкого понима­ния истории. Направление это, во-первых, строго дифферен­цирует жанры. Историческая основа жанров различна. Есть жанры, для которых трактовка фольклора как изображения событий и лиц вполне возможна. Для других такое узкое понимание истории недостаточно. Движущей силой истории является сам народ; лица - производное от истории, а не движущее начало ее. С этой точки зрения все, что происхо­дит с народом во все эпохи его жизни, так или иначе отно­сится к области истории. При изучении фольклора основное внимание следует обращать на то, что мы называем базисом;

117

прежде всего это формы труда, для фольклора феодальной эпохи - особенно формы крестьянского труда. Развитием форм труда в конечном счете объясняется развитие форм и типов мышления и форм художественного творчества. Об­ласть истории охватывает историю социальных форм и со­циальных отношений вплоть до мельчайших деталей бытовога порядка в отношениях между боярином и смердами, помещи­ком и крепостным крестьянином, попом и батраком. Здесь нет ни имен, ни событий, но здесь есть история. К области исто­рии принадлежит история брачных форм и семейных отно­шений, определяющих свадебную поэзию и значительную часть лирики. Короче, при широком понимании истории под исторической основой подразумевается вся совокупность ре­альной жизни народа в процессе ее развития во все эпохи его существования. <...>

Для правильного понимания исторических основ фолькло­ра необходимо иметь в виду, что единого фольклора как та­кового, собственно, нет, что фольклор распадается на жанры. Дореволюционная фольклористика даже слова этого не упо­требляла, в советской же фольклористике изучение жанров постепенно становится в центр внимания. Жанр есть та пер­вичная единица, из которой должно исходить изучение. <...> Один из основных признаков жанра - в единстве поэтики или поэтической системы произведений. Есть и другие признаки жанра, но данный - важнейший. Каждый жанр обладает спе­цифическими особенностями. Разница в поэтических приемах имеет не только формальное значение. Она отражает различ­ное отношение к действительности и определяет разные спо­собы ее изображения. Каждый жанр имеет закономерно обу­словливаемые и определяемые границы, за которые он никогда не выходит и не может выходить, или же один жанр пере­растает в другой, что также имеет место в фольклоре. Были­на, например, может переродиться в сказку. Пока не изучены или хотя бы не очерчены особенности жанра, не могут изу­чаться и отдельные, входящие в состав жанра памятники.

Каждый жанр характеризуется особым отношением к дей­ствительности и способом ее художественного изображения. Различные жанры слагаются в разные эпохи, имеют разную-историческую судьбу, преследуют разные цели и отражают различные стороны политической, социальной и бытовой ис­тории народа. Так, например, совершенно очевидно, что сказ­ка иначе отражает действительность, чем похоронное причи­тание, а солдатская песня иначе, чем былина. Вопрос о жан­рах у нас еще недостаточно разработан, но без понятия жан­ра и без внимания к его особенностям мы обойтись уже не:

118 Об историзме фольклора и метоаах, его изучения

можем. Следовательно, говоря об исторической основе фоль­клора и о методах ее изучения, нужно говорить о каждом жанре в отдельности, и только после этого можно будет сде­лать выводы и о фольклоре в целом.

Довольно очевидно, что с точки зрения широкого понима­ния истории могут быть изучены решительно все жанры рус­ского фольклора. В каждом из них так или иначе прелом­ляется действительность различных эпох - от очень древних времен до современности. <...> Историческому изучению должно предшествовать формальное. Изучение морфологии сказки есть первая ступень, предпосылка ее исторического ис­следования. Типология заговоров, поэтика* загадок, структу­ра обрядовых песен, формы песен лирических - все это нуж­но для раскрытия древнейших ступеней их становления и развития. В дальнейшем вся русская крестьянская жизнь XIX в. может быть вычитана из сказок, песен, причитаний, пословиц, драм и комедий. Здесь нет ни исторических собы­тий, ни имен, но историческое изучение их возможно, хотя не все эпохи и не все столетия будут охвачены в равной сте­пени. Это как бы один вид жанров, изучение которых можно вести с точки зрения того широкого понимания истории, о котором говорилось выше.

Но есть и другие жанры, в которых изображение истори­ческой действительности составляет основную цель произведе­ния. Они могут быть изучены с точки зрения более узкого понимания истории и историзма. На этих жанрах я хочу оста­новиться несколько подробнее. Здесь прежде всего нужно назвать жанр преданий. Предания в русской фольклористике изучены очень мало. Ими почти не интересовались собирате­ли, количество записей очень невелико. В противоположность этому в Западной Европе Sage стоят в центре внимания, для изучения этого жанра собираются международные конгрес­сы. По своему характеру Sage очень разнообразны и рас­падаются в основном на предания или сказания мифологи­ческие и исторические. Несколько слов о преданиях исто­рических.

По-видимому, жанр этот очень древний. Естественно, что записей периода докиевской Руси и русского средневековья мы не имеем. В таких случаях можно судить по аналогии с другими народами. В 1960 году вышло великолепное изда­ние, подготовленное Г. У. Эргисом,- «Исторические преда­ния и рассказы якутов». Г. У. Эргис характеризует их следу­ющим образом: «Предания и исторические рассказы содер­жат повествования о реальных событиях, связанных с дея­тельностью конкретных лиц, отражают хозяйственные и куль-

119

турные достижения народа» >. Наличие такого жанра у яку­тов для нас особенно интересно потому, что якуты имеют ве­ликолепный, высокоразвитой и очень художественный эпос. Но жанр героического эпоса и жанр преданий никогда не смешиваются народом. Не смешивают их и исследователи. Эргис пишет: «Исторические предания, рассказы и легенды, в отличие от собственно художественных жанров устно-поэти­ческого творчества, можно назвать историческим фольклором якутов, основанным на реальных событиях и явлениях про­шлого» 2 . Главные тематические циклы этих сказаний - пере­селение якутов с юга на реку Лену, столкновения с враж­дебными племенами и народами, заселение якутами Вилюя и Кобяи, вхождение Якутии в состав русского государства. Есть особые предания о родах, на основе которых можно со­ставить разветвленные родословные таблицы. Это несколько напоминает исландские родовые саги.

Были ли исторические предания у восточных славян? Мы можем предположить, что были. Обрывки их сохранены лето­писями и другими источниками. Такие сохраненные летопи­санием предания рассмотрены в книге Б. А. Рыбакова 3 . Фольклорист привык иметь дело с записями из уст народа. Известны записи преданий о Разине, Петре I, о Пугачеве, декабристах, о некоторых царях и другие, пока еще мало ис­следованные.

В. И. Чичеров в глубокой и интересной статье «К пробле­ме исторической и жанровой специфики русских былин и ис­торических песен» указывает:" «В исторических преданиях и легендах повествование идет о событиях и о лицах как о том, что было в действительности» 4 ; «Что касается исторического предания, то оно, сохраняя память о совершившемся собы­тии и говоря о героическом поведении какого-либо деятеля, живет в памяти народа как устная, неписанная история» 5 . Думаю, что эти наблюдения правильны, несмотря на то, что многие предания носят фантастический характер. Следует еще добавить, что с точки зрения художественной эти пре­дания обычно слабы, мало искусны. Это жанр не эстетиче­ский, как об этом говорит и Эргис. Ни сознательно, ни бес­сознательно рассказчик не стремится словесно расцветить,.

1 Г. У. Э р г и с, Исторические предания, и рассказы якутов, ч. I, M.-Л.,. 1960, стр. 13.

2 Там же, стр. 15.

3 Б. А. Рыбаков, Древняя Русь. Сказания, былины, летописи, М., 1963, стр. 22-39.

4 В. И. Чичеров, Вопросы теории и истории народного творчества.. М., 1959, стр. 263.

5 Там же, стр. 264.

120 Об историзме фольклора и методах его изучения

украсить рассказ. Он только хочет передать то, что он счи­тает действительностью.

В этом отношении предания резко отличаются от истори­ческих песен. По вопросу об исторических песнях у нас име­ется огромная литература. Исторические песни были предме­том особо пристального изучения в советское время. О сущ­ности и жанровой природе этих песен велись и ведутся спо­ры. Но бесспорными представляются следующие признаки исторических песен: действующие лица - не вымышленные персонажи, а реально существовавшие исторические лично­сти, притом обычно крупного масштаба. <...> В основе фа­булы обычно лежит какое-нибудь реальное событие. <...> Правда, как сами персонажи, так и действия не всегда пол­ностью соответствуют фактической истории. Народ здесь дает волю своей исторической фантазии, художественному вымыс­лу. Но эти случаи не противоречат характеру исторических песен. Историзм этих песен состоит не в том, что в них пра­вильно выведены исторические лица и рассказаны историче­ские события или такие, которые народ считает действитель­ными. Историзм их заключается в том, что в этих песнях на­род выражает свое отношение к историческим событиям, лицам и обстоятельствам, выражает свое историческое само­сознание. Историзм есть явление идейного порядка. <...>

Историческая песня создается непосредственными участ­никами событий или их свидетелями. <^...>

Время возникновения исторических песен датируется обычно без всякого труда. Более сложен вопрос о времени возникновения самого жанра. По этому вопросу у советских ученых пока нет полного единства мнений. Несомненно толь­ко то, что расцвет исторической песни начался в XVI в., во время царствования Ивана Грозного. <...> Для внезапного расцвета этого жанра именно в XVI в. имеются свои причины. Основное историческое стремление народа, выраженное в эпо­се,- создание монолитного централизованного государства и полное освобождение от татаро-монгольского ига,- было осу­ществлено. Наступило и время культурного перелома. Ко­ренным образом меняется весь характер ведения войны. Изо­бретение огнестрельного оружия и стремительное развитие русской артиллерии отодвигают на задний план эпических богатырей с их мечами, копьями и дубинками, богатырей, которые одерживают легкую победу, размахивая жилистым татарином и прокладывая во вражеском войске улицы и пере­улочки. Теперь вместо богатырей-одиночек появляется вой­ско, руководимое командованием, и вместо легких побед - -тяжелые, кровопролитные сражения, так что «земля пол ива-

Об историзме фольклора и методах его изучения 121

на кровью». Таков общий исторический фон появления жанра исторической песни. На смену монументализму былин идет реализм исторической песни.

Я ограничусь этими замечаниями. Цель их - показать применимость к историческим песням и правомерность мето­дов старой исторической школы, ищущей в фольклоре преж­де всего изображения исторических событий и личностей. Это не исключает изучения их и с более широкой исторической точки зрения. Большинство исторических песен - песни воен­ного содержания. В них широко отражен солдатский быт, иногда вплоть до мельчайших подробностей в описании одежды, пищи и т. д.

То же можно сказать о поэзии рабочих. Рабочая песня в, некотором отношении есть как бы преемница песни исто­рической. В песнях рабочих с еще большей силой изобража­ются бытовая реальность, условия, в которых жил и работал русский пролетарий. Внешнеполитические события затраги­ваются сравнительно реже - они отражены в песнях соб­ственно исторических. Эти события затрагиваются лишь тог­да, когда они вызывают всенародный гнев, как, например, в солдатских и матросских песнях о русско-японской войне. Зато тем ярче в них изображается, именно изображается а не невольно отражается весь быт рабочих, начиная с рудни­ковых песен XVIII в., в которых обрисовываются все подроб­ности быта рабочих казарм - от побудки в пять часов утра до детального изображения «прогнания» сквозь строй и от­правки в больницу. Изложение сухое, фактографическое. Но песня может подняться и до величайшего пафоса, как, напри­мер, в описании событий 9 января и в проклятиях Нико­лаю II. Реалистически изображаются такие события из жиз­ни рабочих, как забастовки, демонстрации, столкновения с полицией, аресты, ссылки.

Всем изложенным я хотел иллюстрировать тезис, что есть как бы два вида жанров: в одних историческая действитель­ность отражена лишь в общих чертах и помимо воли испол­нителей, в других она изображается совершенно конкретно, в них описываются исторические события, положения и пер­сонажи.

Я намеренно пока обошел вопрос об историзме былин. Вопрос этот является предметом дискуссии, и потому его хо­телось бы выделить особо. По этому вопросу в нашей науке ведутся горячие, иногда страстные споры.

Когда в 1863 году была издана магистерская диссертация Л. Н. Майкова «О былинах Владимирова цикла», это озна­чало появление нового направления в фольклористике, полу-

122 Об историзме фольклора и методах его изучения

чившего название исторической школы. Майков систематиче­ски изучил все исторические отложения в русской былине. Он понимал, что содержание былин вымышлено, но что исто­рична обстановка. Книга состоит из трех глав, из ко­торых центральная вторая - «Рассмотрение былин как па­мятников народного быта». Здесь исследуются исторические реалии русских былин: двор князя и его дружина, постройки, пиры, доспехи, вооружение, утварь, еда и напитки и т. д. Исследуются и такие вопросы, как земельные отношения, и некоторые другие. Рассмотрение реалий приводит Майкова к выводу, что содержание былин Владимирова цикла выра­боталось в течение X, XI и XII вв., а установилось не позже времени татарского владычества, т. е. в XIII-XIV вв. Не­сколько обобщая точку зрения Майкова, можно сказать, что, по его мнению, русский эпос как жанр создан в эпоху Киев­ской Руси и последующие столетия до монгольского наше­ствия.

Эта точка зрения долгое время была господствующей, и сейчас есть еще отдельные ученые, которые ее разделяют. Однако преобладающее большинство советских ученых при­держивается другой точки зрения: эпос создается задолго до образования государства. Великая Октябрьская социалисти­ческая революция открыла нам глаза на те несметные эпи­ческие сокровища, которые имеются у народов, населяющих СССР, до революции живших в бытовых условиях, созданных еще при родовом строе. Эпосом обладают народы, жившие до революции наиболее архаическими формами быта; это народы палеоазиатской группы - нивхи, чукчи и др. В на­стоящее время осуществлено издание самого архаического из всех известных нам эпосов - эпоса ненцев 6 . Мы лучше узна­ли и изучили эпос карелов. Великолепный, исключительный по размаху и художественным достоинствам эпос создали якуты. Не менее совершенен эпос алтайских народов; осо­бенно хорошо знаем мы шорский эпос. Богатейший эпос у таджиков, узбеков, туркменов, казахов, киргизов, у народов Кавказа. Все это приводит к совершенно точному выводу, что эпос как особый вид народного творчества возникает раньше, чем создается государство. Восточные славяне в этом отношении не составляли и не могли составлять исключения. Наличие у них эпоса - историческая закономерность. Эпос восточных славян создался до того, как образовалось Киев­ское государство. Эпосы народов имеют разную степень раз-

Об историзме фольклора и методах его изучения 123

вития и разную форму, в зависимости от того, на какой сту­пени социально-исторического развития стоял народ. Все эти наблюдения и положения лежат в основе моей книги о рус­ском эпосе 7 . К сожалению, раздел, посвященный эпосу на­родов СССР, пришлось значительно сократить, и потому он, вероятно, вышел неубедительным.

Точка зрения, что русский эпос возник в пределах так называемой Киевской Руси, держится до сих пор. Так, акад. Б. А. Рыбаков пишет: «Былины, как жанр, возникают, очевидно, одновременно с русской феодальной государствен­ностью» 8 . Это далеко не очевидно. Возражая мне, Б. А. Ры­баков заявляет: «В. Я. Пропп, борясь с буржуазной истори­ческой школой, оторвал вообще русские былины от истори­ческой действительности, объявив, что значительная часть эпоса зародилась еще при первобытнообщинном строе» 9 . В этих словах первобытнообщинный строй вообще не признает­ся за историческую действительность. Точка зрения Л. Н.Май­кова и его современных последователей, что былина заро­дилась в пределах так называемой Киевской Руси, не может быть поддержана и не поддерживается большинством совет­ских фольклористов. Если же верно, что эпос возникает рань­ше, чем государство, задача исторического исследования должна состоять прежде всего в том, чтобы путем сопостав­ления эпосов разных народов на разных ступенях их разви­тия точно установить, какие сюжеты создались до возникно­вения государства и какие после него.

Число догосударственных сюжетов в русском эпосе чрез­вычайно велико - больше, чем может показаться на первый взгляд. Сюжеты, в которых герой встречается с каким-ни­будь чудовищем (Змей, Тугарин, Идолище и др.) или отправ­ляется сватать невесту и иногда бьется с чудовищным про­тивником (Потык, Иван Годинович), сюжеты, в которых он попадает в условия неземного мира (Садко в подводном царстве), сюжеты, в которых действуют женщины типа ама­зонок, с которыми герой вступает в связь или на которых он женится (бой отца с сыном), и некоторые другие не могли быть созданы или выдуманы в условиях государственного быта. В Киевской Руси не мог возникнуть сюжет змееборства, это невозможно исторически. Все названные сюжеты созда­ны раньше, и все они документально могут быть засвиде­тельствованы в эпосе народов СССР.

7 См.: В. Я. Пропп, Русский героический эпос, М., 1958, стр. 29-59 («Эпос в период разложения первобытнообщинного строя»).

8 Б. А. Р ы б а к о в, Древняя Русь, стр. 44.

9 Там же, стр. 42.

124 Об историзме фольклора и методах его изучения

Когда народ вступает в стадию государственного строи­тельства, его эпос подвергается существенным изменениям. Старый эпос перерабатывается, а вместе с тем создается и новый, уже отражающий государство и государственные ин­тересы (былины о борьбе с татарами и др.). Идеология родо­вого строя сталкивается с интересами молодого государства. Столкновение двух идеологий в старых сюжетах подлежит подробному изучению. Такое изучение может быть названо историческим. Змей, который раньше похищал женщин, те­перь не только похищает женщин, но полонит русских лю­дей, киевлян. Герой уже освобождает не девушку, а Киев от налетов змея. Таков сюжет русской былины о змееборце Доб-рыне в свете сравнительных данных. Это только один из многочисленных возможных примеров. Из всего этого со­вершенно очевидно, что датировать такие былины нельзя. Они рождены не в один день или час или год, их возникно­вение есть результат длительного исторического процесса. Если, таким образом, Майков ошибся, относя возникновение эпоса к X-XII вв., то в установлении исторических реалий он все же был прав. Эпос, попадая в новую историческую обстановку, впитывает ее в себя. Процесс впитывания продолжается и позже. Эпос подобен таким слоям земли, в которых имеются отложения различных геологических эпох.

Почин Майкова не был поддержан последующей русской наукой. В трудах главным образом Всеволода Миллера и его последователей историческая постановка изучения эпоса чрезвычайно сузилась. Правда, изучался и быт, и другие ис­торические реалии. Эти труды или эти страницы принадлежат к наиболее ценным и никогда не потеряют своего значения. Однако основным, важнейшим, почти единственным вопросом исследования стал теперь вопрос об исторических прототипах былинных героев, о том, какие события изображены в были­нах и каким годом может быть датировано возникновение изучаемых былин. Но так как в самих былинах никаких не­посредственных, ясных следов исторических событий нет, то былина объявляется искаженным изображением событий не­образованными, темными крестьянами, а задача науки сво­дится к устранению искажений, внесенных народом в изло­жение событий. Началась длинная вереница работ, посвящен­ных установлению прототипов героев русского народного эпоса. Оказалось, например, что Соловей Будимирович - это вовсе не Соловей Будимирович, а норвежский король Га-ральд; Дюк - это венгерский король Стефан IV; Потьгк - это болгарский святой Михаил из города Потуки; змеебор-

Об историзме фольклора и методах его изучения 125

ство Добрыни - это вовсе не змееборство, а крещение Нов­города и т. д.

В мнениях ученых не было единства, и они оспаривали друг друга. В этом отношении особенной пестротой отлича­ются мнения об историческом прототипе былинного Воль-ги. <...>

В чем здесь дело? Откуда такой разнобой? Может быть, у исследователей не хватало эрудиции? Но такое предполо­жение отпадает: все это крупнейшие ученые и знатоки. При­чина здесь другая. Она кроется в ошибочной методологии. А. П. Скафтымов в своей книге «Поэтика и генезис былин» (Саратов, 1924) убедительно показал, при помощи каких на­тяжек добываются подобные выводы. Установки так назы­ваемой исторической школы подвергались серьезной критике. Но это только на время приостановило попытки подобных же исторических толкований. В настоящее время можно говорить о возрождении исторической школы Всеволода Миллера. Не­которых ее ошибок - утверждения, что эпос возник в ари­стократической среде, а также пренебрежения к художествен­ным особенностям эпоса - пытаются избежать, но в основном все осталось по-старому. Б. А. Рыбаков пишет, что к былин­ному эпосу надо подходить, «заново проверяя и расширяя ис­торические сопоставления, сделанные сто лет тому назад» 10 . Эти слова означают, что надо оставаться на тех же позициях, что и сто лет назад, и только количественно расширить ма­териал, заново его проверить, и все станет на свои места. С этим никак нельзя согласиться. Нужно не количественное увеличение материала, а качественный пересмотр методоло­гических предпосылок. То, что было прогрессивным сто лет назад в буржуазной науке, не может считаться прогрессив­ным в сегодняшней, советской науке. Методология представи­телей так называемой исторической школы исходит из одной основной предпосылки, которая состоит в том, что народ в былинах хочет изобразить текущую политическую историю и действительно ее изображает. Так, М. М. Плисецкий пишет: «Песни возникали с целью фиксации исторических собы­тий» ". Если эта предпосылка правильна, правомерно будет то направление, которое ищет в былинах изображения поли­тических событий и исторических деятелей. Если же эта пред­посылка неправильна, вся методологическая основа этого на­правления рушится.

Предпосылка эта ошибочна. Мало того, она антиисторич­на. Она приписывает древнерусскому человеку такие эстети-

10 Там же, стр. 43.

и М. М. Плисецкий, Историзм русских былин, М., 1962, стр. 141.

Об историзме фольклора и методах его изучения

ческие стремления и такую форму их осуществления, какие никак не могли иметь места раньше XIV-XV вв. Русский человек раннего средневековья не мог изображать в своем словесном искусстве реальную действительность. Это стрем­ление, как ведущее, появится в фольклоре много позже, толь­ко в XVI в., когда начнет широко развиваться историческая песня. Выше говорилось о том, что есть два вида фольклор­ных жанров: в одних действительность отражена независимо от воли творца, в других изображение ее есть основная цель художника. Былина не принадлежит к тем жанрам, где ста­вилась сознательная цель - изображение фактической исто­рии. Их историчность лежит в иной плоскости. Для сравне­ния можно сослаться на изобразительное искусство древней Руси. Русская иконопись, как и всякое искусство, возникает на почве действительности и косвенно отражает ее; это есть искусство русского средневековья. Оно изображает разные типы людей: молодых и старых, мужчин и женщин, борода­тых и безусых, суровых и умиленных и т. д. Но иконописи чуждо искусство реалистического портрета и бытовой живо­писи. Иконописец не изображает событий и не портретирует людей. Он их по-своему возвышает и преображает, он соз­дает лики святых. Это не исключает того, что в отдельных случаях изображались и реальные люди: Ярослав Всеволодо­вич (1199 - Спас на Нередице), Борис и Глеб. Но и в этих редких случаях изображение условно и подчинено стилю это­го искусства. Приписывать же иконописи стремление изобра­жать реальную действительность - это значит не понимать различий между иконой Рублева и картиной Репина и припи­сывать древней Руси эстетические стремления XIX в.

Принципиально так же обстоит дело с искусством словес­ным. Если в иконе лица преображены в лики, то в эпосе люди преображены в возвышенных героев, совершающих величай­шие подвиги, которых простой человек совершить не может, Поэтому об этих подвигах нельзя рассказывать, о них можно только петь.

Ошибки последователей старой исторической школы про­истекают из непонимания жанровой; природы и специфики эпоса. Характерно высказывание М. М. Плисецкого, который, рассуждает так: если конкретные события изображаются в «Слове о полку Игореве», в песнях о взятии Казани, о Ра­зине, в хороших исторических романах (он даже ссылается на романы Льва Толстого «Война и мир» и А. Н. Толстого «Петр Первый»), то «почему же это не разрешается были­нам?». Очень просто почему: потому что это жанры разных эпох, разной социальной направленности, разных эстетиче-

06 историзме фольклора и методах его изучения 127

ских систем. Былина - не роман Толстого. Былина возникает на исторической почве, она ее отражает, но активное изо­бражение текущей исторической действительности, текущих событий не входит в художественные задачи былины, не со­ответствует ее эстетике и поэтике. Постановка вопроса об изображении исторической действительности, правомерная для жанра преданий и для исторических песен, неправомерна для былин. Но последователи исторической школы сознатель­но отрицают различие между этими жанрами. Для них что былина, что историческая песня, что предание - одно и то же. Так, М. М. Плисецкий пытается полностью стереть раз­ницу между былиной и исторической песней, которую подчер­кивали некоторые советские ученые. Он возражает против точки зрения, согласно которой историческая песня слагает­ся участниками и свидетелями событий, чего мы не имеем в былинах. «Разумеется,- пишет он,- былины, как и другие героико-исторические произведения, создавались участниками событий или возникали в ближайшей к ним среде» 12 . Но как представить себе участников таких событий, как передача силы Святогора Илье Муромцу? Здесь действуют только два человека - кто же из них сложил былину? Какие свидетели могли видеть, а следовательно, и воспеть пляску морского царя на дне моря под игру Садко на гуслях? По этому во­просу я хочу выразить свою солидарность с взглядами В. И. Чичерова. У него есть две работы: одна ранняя - «Об этапах развития русского исторического эпоса» 13 , другая поздняя, уже упомянутая нами статья - «К проблеме истори­ческой и жанровой специфики русских былин и исторических песен». В этих работах высказываются различные, можно ска­зать противоположные, взгляды. В первой самый термин «исторический эпос» показывает, что, следуя Всеволоду Мил­леру и другим, он считал, что в основе как былин, так и исто­рических песен лежат конкретные события. Былина есть не что иное, как древнейшая форма исторической песни. Прин­ципиальных отличий между ними нет. «Исторический эпос» - это совокупность былин и исторических песен. Но после это­го В. И. Чичеров много и упорно занимался исторической песней. Об этом свидетельствует хотя бы антология, вышед­шая в «Библиотеке поэта». Теперь он ясно, воочию увидел и понял, какое глубокое отличие имеется между былиной и исторической песней. Не буду повторять аргументов, приве­денных Чичеровым, а просто отсылаю к его работе тех, кто

12 Там же, стр. 109.

13 Историко-литературный сборник, М., 1947, стр. 3-60.

128 Об историзме фольклора и методах его изучения

серьезно хотел бы продумать этот вопрос. «Исторические пес­ни строятся иначе, чем былины»,- так кратко формулирует он свой взгляд. Они отличаются эпохой возникновения, ины­ми принципами художественного отражения и изображения действительности, иной поэтикой и эстетикой. Этому проти­востоит тезис М. М. Плисецкого, который гласит: «Такое раз­личие жанров (былины и исторической песни.- В. П.) совер­шенно неосновательно» 14 . После замечательного свода исто­рических песен, первый том которого выпущен Пушкинским домом, изучение исторической песни как жанра имеет твер­дую базу в материалах, а докторская диссертация Б. Н. Пу­тилова, посвященная историко-песенному фольклору XIII- XVI вв., дает теоретическую основу для правильного понима­ния этого вопроса 15 .

Несколько слов о методах исторического изучения фоль­клора. Я считаю, что в фольклористике метод может быть только индуктивным, т. е. от изучения материала к выводам. Этот метод утвердился в точных науках и в лингвистике, но он не был господствующим в науке о народном творчестве. Здесь преобладала дедукция, т. е. путь от общей теории или гипотезы к фактам, которые рассматривались с точки зрения предустановленных постулатов. Одни стремились непременно доказать, что эпический фольклор - это остатки культа солн­ца, другие старались обосновать восточное, византийское, ро-мано-германское происхождение произведений народного творчества, третьи утверждали, что герои эпической поэзии - это исторические деятели, четвертые - что народное творче­ство насквозь реалистично, и т„ д. И хотя некоторая доля ис­тины есть в каждой из этих гипотез, методологическая основа должна быть другой. При наличии предвзятой гипотезы по­лучается не научное доказательство, а подгонка материала под заранее составленные тезисы. На этом построены очень многие работы фольклористов. <...>

В основе своей подлинно исторический метод может быть только сравнительным в широком смысле этого слова. В этом отношении международные съезды славистов нас многому на­учили. Так, например, сюжет былины об Иване Годиновиче обычно трактуется как исконно русский, делаются даже по­пытки определить время и место его возникновения. Между тем этот сюжет типичен для догосударственного эпоса. Мож­но только говорить о русской форме данного сюжета. Другой

14 М. М. Плисецкий, Историзм русских былин, стр. 103.

16 Исторические песни XIII-XVI веков. Издание подготовили Б. Н. Пу­тилов и Б. М. Добровольский, М.-Л., 1960; Б. Н. Путилов, Русский историко-песенный фольклор XIII-XVI веков, М.-Л., 1960.

Об историзме фольклора и методах его изучения 129

пример: сюжет былины о Дунае и его поездке за невестой для Владимира сравнивается с рассказом русских летописей о женитьбе князя Владимира на Рогнеде. Здесь, таким обра­зом, имеются два объекта сопоставления. Между тем Б. М. Соколов в большой специальной статье сопоставил этот сюжет с циклом сказок о Колтоме, с циклом германских ска­заний о женитьбе Гунтера на Брюнгильде во всех ее версиях (Нибелунги, старшая Эдда, младшая Эдда, сага о Вельсун-гах, Тидрексага), с русскими летописными материалами и со всеми вариантами былины 16 . Объектов сравнения получается уже не два, а много больше. Международный характер этого сюжета, при всех отличиях национальной специфики, стано­вится совершенно очевидным. Но представители современной исторической школы игнорируют эту работу Соколова и не считают нужным даже полемизировать о ней.

Далее, говоря о методе, следует подчеркнуть, что самое главное в былине - это ее сюжет, сюжет в целом. Сюжет этот должен быть установлен со всеми подробностями, во всех его версиях. Это и есть основной предмет изучения. В былине сюжет, как правило, не носит характера только авантюрной, фабульной занимательности. Он всегда выража­ет известную идею, и эту идею надо суметь понять и опре­делить. Но идеи рождаются не сами по себе, а в известное время и в известном месте. Историческое изучение былины состоит в установлении того, в какую эпоху могла зародить­ся идея, воплощенная в данной художественной форме. В большинстве случаев в былинах можно проследить отложе­ния нескольких эпох или периодов, идеи которых могут стал­киваться. Наличие таких столкновений и коллизий - одно из интереснейших, но и сложнейших явлений былинного эпоса.

8 определении исторического смысла и значения идейного со­держания былины, в установлении того, когда такое сложное образование могло создаться, и состоит задача исторического исследования.

Во многих трудах историчность определяется не по цело­му, не по сюжету и его историческому значению, а по раз­личным частностям. Так, например, историчность былины о Садко доказывается на основании одного факта - постройки им церкви. Герой былины объявляется тождественным лето­писному персонажу, и в этом будто бы и состоит весь исто­ризм былины. Сюжет в целом, конфликт между Садко и Новгородом, погружение его в воду, фигура морского царя

16 Б. М. Соколов, Эпические сказания о женитьбе князя Владимира, ^германо-русские отношения в области эпоса).- Ученые записки Саратов­ского университета, т. I, вып. 3, 1923, стр. 69 -122.

9 Зак. 80

130 Об историзме фольклора и методах его изучения

и т. д. представителями так называемой исторической школы не изучаются; это все явный вымысел и потому их не инте­ресует. Между тем, если бы даже оказалось, что в образе былинного Садко отражен исторический Сотко Сытинич, ис­торизм сюжета этой былины не был бы объяснен.

В объяснении исторических судеб сюжета большую по­мощь могут оказать исторические реалии. Былина очень бо­гата такими реалиями, причем количество реалий по мере развития эпоса постепенно возрастает. Все эти реалии долж­ны быть изучены самым тщательным образом. В числе таких реалий могут оказаться и исторические имена, и географиче­ские названия, которые должны изучаться в соответствии с современной ономастикой и топонимикой, а не путем совер­шенно гадательных сближений, по приблизительному звуково­му сходству.

Насколько богато представлены в былине самые разно­образные реалии, можно видеть на примере сравнительно поздней былины о Микуле Селяниновиче. Здесь могут быть поставлены, например, такие вопросы: что представляет со­бой с исторической точки зрения акт отвода городов князю Вольге? Какими правами и обязанностями такие отводы со­провождались и какие из них отражены в былине? В какую эпоху такие наделения были возможны? Можно или нельзя отыскать эти города на карте? Как истолковать имя Вольги и как оно попало в былину? Что представляет собой дружи­на Вольги? Каково в былине правовое и социальное положе­ние крестьянина по отношению к князю? На чьей земле па­шет Микула? Как устроена его соха? Как он одет? Какие земельные отношения изображены в былине? В былине Ми­кула едет за солью. Каков путь этой поездки? Не нашло ли здесь отражения натуральное хозяйство? В былине есть не­ясные следы обложения торговли солью пошлиной. Какая денежная система отражена в былине? Разработка подобных деталей еще не раскрывает сущности сюжета как идейно-художественного целого. Смысл встречи и столкновения па­харя Микулы и князя Вольги может быть раскрыт только путем изучения художественной ткани произведения. Но раз­работка исторических реалий помогает установлению всех ис­торических координат сюжета и в этом отношении способст­вует раскрытию исконно исторического смысла ее. Здесь для историка широкое раздолье. Здесь фольклорист ждет помощи историка. Но представители метода узкоисторического изуче­ния из всего комплекса вопросов выхватывают только два: ка­кие города изображены в былине, кто исторический прототип Вольги? Мысль, что Вольга вообще может не иметь прототи-

06 историзме фольклора и методах его изучения 131

па, что города названы произвольно и что названия их не имеют существенного значения для исторического изучения, не допускается. Микула, как персонаж явно вымышленный, с этой точки зрения не изучался. Если же и изучался, то на основании того, что он нарядно одет, он объявлялся предста­вителем кулачества и кулацкой идеологии (Б. М. Соколов). Вот к чему приводит изучение деталей в отрыве от целого. В заключение я хочу сказать следующее: как я уже от­мечал, всякое изучение фольклора в настоящее время осно­вывается на разнообразных и многосторонних сравнениях. Между тем ни техника, ни методология сравнения у нас не разработаны. Поэтому многие фольклористические работы и в прошлом, и сейчас пестрят ложными аналогиями и ошибоч­ными выводами. <\..>

СТРУКТУРНОЕ

И ИСТОРИЧЕСКОЕ ИЗУЧЕНИЕ

ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ

Книга «Морфология сказки» вышла в свет на русском языке в 1928 году". Она в свое время вызвала двоякие отклики. С одной стороны, ее доброжелательно встретили некоторые фольклористы, этнографы и литературоведы. С другой сторо­ны, автора обвиняли в формализме, и такие обвинения по­вторяются по сегодняшний день. Книга эта, как и многие другие, вероятно, была бы забыта, и о ней изредка вспомина­ли бы только специалисты, но вот через несколько лет после войны о ней вдруг снова вспомнили. О ней заговорили на конгрессах и в печати, она была переведена на английский язык 2 . Что же такое произошло и чем можно объяснить этот возродившийся интерес? В области точных наук были сдела­ны огромные, ошеломляющие открытия. Эти открытия стали возможны благодаря применению новых точных и точнейших методов исследований и вычислений. Стремление к примене­нию точных методов перекинулось и на гуманитарные науки. Появилась структуральная и математическая лингвистика. За лингвистикой последовали и другие дисциплины. Одна из них - теоретическая поэтика. Тут оказалось, что понимание искусства как некоей знаковой системы, прием формализа­ции и моделирования, возможность применения математиче­ских вычислений уже предвосхищены в этой книге, хотя в то время, когда она создавалась, не было того круга поня-

1 В. Пропп, Морфология сказки, Л., 1928.

2 V1. Р г о р р, Morphology of the Folktale. Edited with an Introduction by Svatava Pirkova-Jacobson. Translated by Laurence Scott, Bloomington, 1958 («Indiana University Research Center in Anthropology, Folklore and Linguistics, Publication Ten») (Перепечатки: «International Journal of American Linguistics», vol. 24, № 4, pt 3, October 1958; «Bibliographical and Special Series of the American Folklore Society», vol. 9, Philadelphia, 1958); V. Propp, Morphology of the Folktale. Second Edition. Revised and Edited with a Preface by Louis A. Wagner. New Introduction by Alan Dundes, Austin - London .- Ред.

133

тий и той терминологии, которыми оперируют современные науки. И вновь отношение к этой работе оказалось двойствен­ным. Одни считали ее нужной и полезной в поисках новых уточненных методов, другие же, как и прежде, считали ее формалистической и отрицали за ней всякую познавательную ценность.

К числу противников этой книги принадлежит и проф. Ле­ви-Стросс. Он структуралист. Но структуралистов часто об­виняют в формализме. Чтобы показать разницу между струк­турализмом и формализмом, проф. Леви-Стросс берет в ка­честве примера книгу «Морфология сказки», которую он счи­тает формалистической, и на ее примере обрисовывает эту разницу. Его статья «La structure et la forme. Reflexions sur un ouvrage de Vladimir Propp» прилагается к настоящему изданию «Морфологии» 3 . Прав он или нет, об этом пусть судят читатели. Но когда на человека нападают, ему свой­ственно защищаться. Против аргументов противника, если они представляются ложными, можно выдвинуть контраргу­менты, которые могут оказаться более правильными. Такая полемика может иметь общенаучный интерес. Поэтому я с благодарностью согласился на любезное предложение изда­тельства Эйнауди написать на эту статью ответ. Проф. Леви-Стросс бросил мне перчатку, и я ее подымаю. Читатели «Мор­фологии» станут, таким образом, свидетелями поединка и смогут встать на сторону того, кого они сочтут победителем, если таковой вообще окажется.

Проф. Леви-Стросс имеет предо мной одно весьма сущест­венное преимущество: он философ. Я же эмпирик, притом эм­пирик неподкупный, который прежде всего пристально всмат­ривается в факты и изучает их скрупулезно и методически, проверяя свои предпосылки и оглядываясь на каждый шаг рассуждений. Эмпирические науки, однако, тоже бывают раз­ные. В некоторых случаях эмпирик может и даже вынужден довольствоваться описанием, характеристикой, в особенности если предметом изучения служит единичный факт. Такие опи­сания отнюдь не лишены научного значения, если только они сделаны правильно. Но если описываются и изучаются ряды фактов и их связи, описание их перерастает в раскрытие яв­ления, феномена, и раскрытие такого феномена обладает уже

3 С. Levi-Strauss, La structure et la forme. Reflexions sur un ouvrage de Vladimir Propp,-«Cahiers de l"lnstitut de Science economique appliquee», serie M, № 7, mars, 1960 (перепечатка: «International Journal of Slavic Linguistics and Poetics», III, s"Gravenhage, 1960; на итальянском языке статья включена в качестве приложения к итальянскому изпянию книги В. Я- Проппа).- Ред.

134 Структурное и историческое изучение волшебной сказки

не только частным интересом, но располагает к философским размышлениям. Эти размышления были и у меня, но они зашифрованы и выражены только в эпиграфах, которыми со­провождаются некоторые из глав. Проф. Леви-Стросс знает мою книгу только по английскому переводу. Но переводчик позволил себе одну недопустимую вольность. Он совершенно не понял, для чего нужны эпиграфы. Внешне они с текстом книги не связаны. Поэтому он счел их излишними украшения­ми и варварски вычеркнул их. Между тем все эпитеты взяты из серии трудов Гёте, объединенных им под общим заглавием «Морфология», а также из его дневников. Эти эпиграфы должны были выразить то, что в самой книге не сказано. Венец всякой науки есть раскрытие закономерностей. Там, где чистый эмпирик видит разрозненные факты, эмпирик-фи­лософ усматривает отражение закона. Я увидел закон на очень скромном участке - на одном из видов народной сказ­ки. Но мне показалось уже тогда, что раскрытие этого закона может иметь и более широкое значение. Самый термин «Мор­фология» заимствован не из таких руководств по ботанике, где основная цель - систематика, а также не из граммати­ческих трудов, он заимствован у Гёте, который под этим за­главием объединил труды по ботанике и остеологии. За этим термином у Гёте раскрывается перспектива в распознании за­кономерностей, которые пронизывают природу вообще. И не случайно, что после ботаники Гёте пришел к сравнительной остеологии. Эти труды можно усиленно рекомендовать струк­туралистам. И если молодой Гёте в лице Фауста, сидящего в своей пыльной лаборатории и окруженного скелетами, костя­ми и гербариями, не видит в них ничего, кроме праха, то стареющий Гёте, вооруженный методом точных сравнений в области естествознания, видит сквозь единичное - пронизы­вающее всю природу великое общее и целое. Но нет двух Гёте - поэта и ученого; Гёте «Фауста», стремящийся к по­знанию, и Гёте - естествовед, пришедший к познанию, есть один и тот же Гёте. Эпиграфы к отдельным главам -знак преклонения перед ним. Но эти эпиграфы должны выразить и другое: область природы и область человеческого творче­ства не разъединены. Есть нечто, что объединяет их, есть ка­кие-то общие для них законы, которые могут быть изучены сходными методами. Мысль эта, смутно вырисовывавшаяся тогда, в настоящее время лежит в основе поисков точных ме­тодов в области гуманитарных наук, о которых говорилось выше. Здесь одна из причин, почему структуралисты меня поддержали. С другой же стороны, некоторые структуралисты не поняли того, что моя цель состояла не в том, чтобы уста-

Структурное и историческое изучение волшебной сказки 135

новить какие-то широкие обобщения, возможность которых выражена в эпитетах, а что цель была чисто профессиональ­но-фольклористическая. Так, проф. Леви-Стросс дважды за­дает себе недоуменный вопрос: какие причины побудили меня применить мой метод к сказке? Он сам разъясняет читателю эти причины, которых, по его мнению, несколько. Одна из них состоит в том, что я не этнолог и потому не располагаю ма­териалом мифологии, не знаю его. Я, далее, не имею никаких представлений о подлинных отношениях между сказкой и ми­фом (стр. 16, 19) 4 . Короче говоря, то, что я занимаюсь сказ­кой, объясняется моим недостаточным научным горизонтом, иначе я, вероятно, испробовал бы свой метод не на сказках, а на мифах.

Я не буду входить в логику этих тезисов («так как автор не знает мифов, он занимается сказками»). Логика таких утверждений кажется мне слабой. Но я думаю, что ни одному ученому нельзя запретить заниматься одним и рекомендовать ему заниматься другим. Эти рассуждения проф. Леви-Стросса показывают, что он представляет себе дело так, будто у уче­ного сперва возникает метод, а потом уже он начинает раз­мышлять, к чему бы этот метод приложить; в данном случае ученый почему-то применяет свой метод к сказкам, что не очень интересует философа. Но так в науке никогда не быва­ет, так не было и со мной. Дело обстояло совершенно иначе. Русские университеты царских времен давали филологам очень слабую литературоведческую подготовку. В частности, народная поэзия была в полном загоне. Чтобы заполнить этот пробел, я по окончании университета взялся за знаменитый сборник Афанасьева и стал его изучать. Я напал на серию сказок с гонимой падчерицей, и тут я заметил следующее: в сказке «Морозко» (№ 95 по нумерации советских изданий) мачеха отправляет свою падчерицу в лес к Морозке. Морозко пробует ее заморозить, но она отвечает ему так кротко и тер­пеливо, что он ее щадит, награждает и отпускает. Родная дочь старухи не выдерживает испытания и погибает. В сле­дующей сказке падчерица попадает уже не к Морозке, а к лешему, а еще в следующей - к медведю. Но ведь это одна и та же сказка! Морозко, леший и медведь испытывают и награждают падчерицу по-разному, но ход действия одина­ков. Неужели этого никто не замечал? Почему же Афанасьев и другие считают эти сказки разными? Совершенно очевидно, что Морозко, леший и медведь в разной форме совершают

136 Структурное и историческое изучение волшебной сказки

один и тот же поступок. Афанасьев считает эти сказки разны­ми потому, что выступают разные персонажи. Мне же пока­залось, что сказки эти одинаковы потому, что одинаковы по­ступки действующих лиц. Я этим заинтересовался и стал изу­чать и другие сказки с точки зрения того, что в сказке вооб­ще делают персонажи. Так, путем вхождения в материал, а не путем абстракций, родился очень простой метод изучения сказки по поступкам действующих лиц независимо от их об­лика. Поступки действующих лиц, их действия я назвал функ­циями. Наблюдение, сделанное над сказками о гонимой пад­черице, оказалось тем кончиком, за который можно было ухватить нить и размотать весь клубок. Обнаружилось, что и другие сюжеты основаны на повторяемости функций и что в конечном итоге все сюжеты волшебной сказки основаны на одинаковых функциях, что все волшебные сказки однотипны по своему строению.

Но если плохую услугу оказал читателю переводчик, опу­стив эпиграфы из Гёте, то другое нарушение авторской воли было допущено не переводчиком, а русским издательством, выпустившим книгу; было изменено заглавие ее. Она называ­лась «Морфология волшебной сказки». Чтобы придать книге больший интерес, редактор вычеркнул слово «волшебной» и тем ввел читателей (и в том числе проф. Леви-Стросса) в за­блуждение, будто здесь рассматриваются закономерности сказки как жанра вообще. Книга под таким названием могла бы стать в один ряд с этюдами типа «Морфология заговора», «Морфология басни», «Морфология комедии» и т. д. Но у автора отнюдь не было цели изучить все виды сложного и многообразного жанра сказки как таковой. В ней рассмат­ривается только один вид ее, резко отличающийся от всех других ее видов, а именно сказки волшебные, притом только народные. Это, таким образом, специальное исследование по частному вопросу фольклористики. Другое дело, что метод изучения повествовательных жанров по функциям действую­щих лиц может оказаться продуктивным не только в приме­нении к волшебным, но и другим видам сказки, а может быть и к изучению произведений повествовательного характера ми­ровой литературы вообще. Но можно предсказать, что кон­кретные результаты во всех этих случаях окажутся совершен­но различными. Так, например, кумулятивные сказки построе­ны на совершенно иных принципах, чем сказки волшебные. В английской фольклористике они названы Formula-Tales. Типы формул, на которых основаны эти сказки, могут быть найдены и определены, но схемы их окажутся совершенно иными, чем схемы сказок волшебных. Есть, таким образом,

Структурное и историческое изучение волшебной сказки 137

различные типы повествований, которые могут, однако, изу­чаться одинаковыми методами. Проф. Леви-Стросс приводит мои слова, что найденные мною выводы неприменимы к сказ­кам Новалиса или Гёте и вообще к искусственным сказкам литературного происхождения, и обращает их против меня, считая, что в таком случае мои выводы ошибочны. Но они отнюдь не ошибочны, они только не имеют того универсаль­ного значения, которое хотел бы им придать мой уважаемый критик. Метод широк, выводы же строго ограничиваются тем видом фольклорного повествовательного творчества, на изу­чении которого они были получены.

Я не буду отвечать на все обвинения, выдвинутые против меня проф. Леви-Строссом. Я остановлюсь только на неко­торых, наиболее важных. Если эти обвинения окажутся не­обоснованными, другие, более мелкие и вытекающие из них, отпадут сами собой.

Основное обвинение состоит в том, что моя работа форма­листическая и уже потому не может иметь познавательного значения. Точного определения того, что понимается под фор­мализмом, проф. Леви-Стросс не дает, ограничиваясь указа­нием на некоторые его признаки, которые сообщаются по ходу изложения. Один из этих признаков состоит в том, что формалисты изучают свой материал безотносительно к исто­рии. Такое формалистическое, внеисторическое изучение он приписывает и мне. Желая, по-видимому, несколько смягчить свой суровый приговор, проф. Леви-Стросс сообщает читате­лям, будто я, написав «Морфологию», затем отказался от формализма и морфологического анализа, чтобы посвятить себя историческим и сравнительным разысканиям об отноше­нии устной литературы (так он называет фольклор) к мифам, обрядам и учреждениям (стр. 4). Какие это разыскания - он не говорит. В книге «Русские аграрные праздники» (1963) я применил как раз тот самый метод, что и в «Морфологии». Оказалось, что все большие основные аграрные праздники состоят из одинаковых элементов, различно оформленных. Но об этой работе проф. Леви-Стросс еще не мог знать. По-види­мому, он имеет в виду книгу «Исторические корни волшебной сказки», вышедшую в 1946 году и выпущенную издательством Эйнауди на итальянском языке. Но если бы проф. Леви-Стросс заглянул в эту книгу, он бы увидел, что она начинает­ся с изложения тех положений, которые развиты в «Морфоло­гии». Определение волшебной сказки дается не через ее сю­жеты, а через ее композицию. Действительно, установив един­ство композиции волшебных сказок, я должен был задумать­ся о причине такого единства. Что причина кроется не в им-

138 Структурное и историческое изучение волшебной сказки

манентных законах формы, а что она лежит в области ранней истории или, как некоторые предпочитают говорить, доисто­рии, т. е. той ступени развития человеческого общества, ко­торая изучается этнографией и этнологией, для меня было ясно с самого начала. Проф. Леви-Стросс совершенно прав, когда он говорит, что морфология бесплодна, если она, прямо или косвенно, не будет оплодотворена данными этнографии (observation ethnographique- стр. 30). Именно поэтому я не отвернулся от морфологического анализа, а стал искать исторических основ и корней той системы, которая открылась на сравнительном изучении сюжетов волшебной сказки. «Мор­фология» и «Исторические корни» представляют собой как бы две части или два тома одного большого труда. Второй прямо вытекает из первого, первый есть предпосылка второго. Проф. Леви-Стросс цитирует мои слова о том, что морфоло­гические разыскания «следует связать с изучением историче­ским» (стр. 19), но опять употребляет их против меня. По­скольку в «Морфологии» такое изучение фактически не да­но - он прав. Но он недооценил, что эти слова представляют собой выражение известного принципа. Они содержат также некоторое обещание в будущем это историческое изучение произвести. Они - своего рода вексель, по которому, хотя и через много лет, я все же честно уплатил. Если, таким обра­зом, он пишет про меня, что я разрываюсь между «формали­стическим призраком» (vision formaliste) и «кошмарной не­обходимостью исторических объяснений» (l"obsession des explications historiques- стр. 20), то это просто неверно. Я, по возможности строго методически и последовательно, пере­хожу от научного описания явлений и фактов к объяснению их исторических причин. Не зная всего этого, проф. Леви-Стросс даже приписывает мне раскаяние, которое заставило меня отказаться от своих формалистических видений, чтобы прийти к историческим разысканиям. Но я не испытываю ни­какого раскаяния и не ощущаю ни малейших угрызений со­вести. Сам проф. Леви-Стросс считает, что историческое объ­яснение сказок вообще фактически невозможно, «так как мы знаем очень мало о доисторических цивилизациях, где они зародились» (стр. 21). Он сетует также на отсутствие текстов для сравнения. Но дело не в текстах (которые, впрочем, име­ются в совершенно достаточном количестве), а в том, что сюжеты порождены бытом народа, его жизнью и вытекающи­ми из этого формами мышления на ранних стадиях челове­ческого общественного развития и что появление этих сюже­тов исторически закономерно. Да, мы еще мало знаем этно­логию, но все же в мировой науке накопился огромный фак-

Структурное и историческое изучение волшебной сказки 139

тический материал, который делает подобные разыскания вполне надежными.

Но дело не в том, как создавалась «Морфология» и что переживал автор, а в вопросах совершенно принципиальных. Формальное изучение нельзя отрывать от исторического и противопоставлять их. Как раз наоборот: формальное изуче­ние, точное систематическое описание изучаемого материала есть первое условие, предпосылка исторического изучения и вместе с тем первый шаг его. В разрозненном изучении от­дельных сюжетов нет недостатка: они в большом количест­ве даны в трудах так называемой финской школы. Однако, изучая отдельные сюжеты в отрыве друг от друга, сторонни­ки этого направления не видят никакой связи сюжетов между собой, не подозревают даже о наличии или возможности та­кой связи. Такая установка характерна для формализма. Для формалистов целое есть механический конгломерат из раз­розненных частей. Соответственно в данном случае жанр вол­шебной сказки представляется как совокупность не связанных между собой отдельных сюжетов. Для структуралиста же ча­сти рассматриваются и изучаются как элементы целого и в их отношении к целому. Структуралист видит целое, видит систему там, где формалист ее видеть не может. То, что дает­ся в «Морфологии», дает возможность межсюжетного изу­чения жанра как некоего целого, как некоей системы, вместо изучения посюжетного, как это делается в трудах финской школы, которую, несмотря на все ее заслуги, как мне кажет­ся, упрекают в формализме справедливо. Сравнительное меж­сюжетное изучение открывает широкие исторические перспек­тивы. Историческому объяснению в первую очередь подлежат не отдельные сюжеты, а та композиционная система, к кото­рой они принадлежат. Тогда между сюжетами откроется ис­торическая связь, и этим прокладывается путь к изучению и отдельных сюжетов.

Но вопрос об отношении формального изучения к истори­ческому охватывает только одну сторону дела. Другая каса­ется понимания отношения формы к содержанию и способов их изучения. Под формалистическим изучением обычно пони­мается изучение формы безотносительно к содержанию. Проф. Леви-Стросс даже говорит о их противопоставлении. Такой взгляд не противоречит взглядам современных совет­ских литературоведов. Так, Ю. М. Лотман, один из активней­ших исследователей в области структурального литературове­дения, пишет, что основной порок так называемого «формаль­ного метода» в том, что он зачастую подводил исследователей к взгляду на литературу как на сумму приемов, механический

140 Структурное и историческое изучение волшебной сказки

конгломерат 3 . К этому можно бы прибавить еще другое: для формалистов форма имеет свои самодовлеющие законы и им­манентные, независимые от общественной истории законы развития. С этой точки зрения развитие в области литера­турного творчества есть саморазвитие, определяющееся зако­нами формы.

Но если эти определения формализма верны, книгу «Мор­фология сказки» никак нельзя назвать формалистической, хотя проф. Леви-Стросс и далеко не единственный обвини­тель. Не всякое изучение формы есть изучение формалисти­ческое, и не всякий ученый, изучающий художественную фор­му произведений словесного или изобразительного искусства, есть непременно формалист.

Уже выше я приводил слова проф. Леви-Стросса о том, что мои выводы о структуре волшебной сказки представляют собой фантом, формалистическое привидение - une vision formaliste. Это -не случайно оброненное слово, а глубочай­шее убеждение автора. Он считает, что я - жертва субъек­тивных иллюзий (стр. 21). Из многих сказок я конструирую одну, которая никогда не существовала,. Это «абстракция, та­кая беспредметная, что она не учит нас ничему об объектив­ных причинах, почему существует множество отдельных ска­зок» (стр. 25). Что моя абстракция, как выведенную мною схему называет проф. Леви-Стросс, не открывает причин раз­нообразия,- это верно. Этому учит только историческое рас­смотрение. Но что она беспредметна и представляет собой иллюзию - неверно. Слова проф. Леви-Стросса показывают, что он, по-видимому, просто не понял моего совершенно эм­пирического конкретного детализованного исследования. Как это могло случиться? Проф. Леви-Стросс жалуется, что мою работу вообще трудно понять. Можно заметить, что люди, у которых много своих мыслей, трудно понимают мысли дру­гих. Они не понимают того, что понимает человек непредубеж­денный. Мое исследование не подходит под общие взгляды проф. Леви-Стросса, и в этом одна из причин такого недора­зумения. Другая лежит во мне самом. Когда писалась книга, я был молод и потому был убежден, что стоит высказать какое-нибудь наблюдение или какую-нибудь мысль, как все сейчас же ее поймут и разделят. Поэтому я выражался чрез­вычайно коротко, стилем теорем, считая излишним развивать или подробно доказывать свои мысли, так как и без того все ясно и понятно с первого взгляда. Но в этом я ошибался.

5 Ю. М. Л о т м а н, Лекции по структуральной поэтике. Вып. I (Вве­дение, теория стиха), Тарту, 1964 (Ученые записки Тартуского государст­венного университета, вып. 160. Труды по знаковым системам, I), сто. 9-10.

Структурное и историческое изучение волшебной сказки 141

Начнем с терминологии. Я должен признать, что термин «морфология», которым я когда-то так дорожил и который я заимствовал у Гёте, вкладывая в него не только научный, но и какой-то философский и даже поэтический смысл, вы­бран был не совсем удачно. Если быть совершенно точным, то надо было говорить не «морфология», а взять понятие го­раздо более узкое и сказать «композиция», и так и назвать: «Композиция фольклорной волшебной сказки». Но слово «композиция» тоже требует определения, под ним можно под­разумевать разное. Что же под этим подразумевается здесь?

Уже выше говорилось, что весь анализ исходит из наблю­дения, что в волшебных сказках разные люди совершают одни и те же поступки или, что одно и то же, что одинаковые действия могут осуществляться очень по-разному. Это было показано на вариантах группы сказок о гонимой падчерице, но это наблюдение верно не только для вариантов одногсГсю-жета, но и для всех сюжетов жанра волшебных сказок. Так, например, если герой отправляется из дому на какие-нибудь поиски и предмет его желаний находится очень дале­ко, он может полететь туда по воздуху на волшебном коне, или на спине орла, или на ковре-самолете, а также на лету­чем корабле, на спине черта и т. д. Мы не будем здесь при­водить всех возможных случаев. Легко заметить, что во всех этих случаях мы имеем переправу героя к месту, где нахо­дится предмет его поисков, но что формы осуществления этой переправы различны. Мы, следовательно, имеем величины стабильные и величины переменные, изменчивые. Другой при­мер: царевна не желает выходить замуж, или отец не желает выдать ее за неугодного ему или ей претендента. От жениха требуют, чтобы он выполнил нечто совершенно невыполнимое: допрыгнул бы на коне до ее окна, выкупался в котле с кипят­ком, разгадал бы загадку царевны, достал бы золотой волос с головы морского царя и т. д. Наивный слушатель принима­ет все эти случаи за совершенно различные,- и по-своему он прав. Но пытливый исследователь видит за этим многообра­зием какое-то единство, устанавливаемое логически. Если в первом ряду примеров мы имеем переправу к месту поисков, то второй представляет собой мотив трудных задач. Содер­жание задач может быть различным, оно варьирует, пред­ставляет собой нечто переменное. Задавание же задач как таковое есть элемент стабильный. Эти стабильные элементы я назвал функциями действующих лиц. Цель исследования со­стояла в том, чтобы установить, какие функции известны вол­шебной сказке, установить, ограничено ли их число или нет, посмотреть, в какой последовательности они даются. Резуль-

Анкета социологического исследования изучения общественного мнения жителей Тверской области по вопросам энергосбережения и повышения эффективности экономики

Более крупные произведения детского фольклора - песня, былина, сказка

В ходе изучения курса «Педагогика» студент должен выполнить ряд самостоятельных заданий, которые станут основой его рейтинга на момент сдачи зачета или экзамена

Со временем фольклористика становится самостоятельной наукой, формируется ее структура, разрабатываются методы исследования. Сейчас фольклористика - это наука, изучающая закономерности и особенности развития фольклора, характер и природу, сущность, тематику народно творчества, ее специфику и общие черты с другими видами искусства, особенности бытования и функционирования текстов устной словесности на разных этапах развития; жанровую систему и поэтику.

Согласно специально поставленных перед этой наукой задач фольклористика разделяется на две ветви:

История фольклора

Теория фольклора

История фольклора - это отрасль фольклористики, изучающая процесс возникновения, развития, бытования, функционирования, трансформации (деформацию) жанров и жанровой системы в разные исторические периоды на разных территориях. История фольклора изучает отдельные народнопоэтические произведения, продуктивные и непродуктивные периоды отдельных жанров, а также целостной жанрово-поэтическую систему в синхронном (горизонтальный срез отдельного исторического периода) и диахронном (вертикальный срез исторического развития) планах.

Теория фольклора - это отрасль фольклористики, изучающая сущность устного народного творчества, особенности отдельных фольклорных жанров, их место в целостной жанровой системе, а также - внутреннюю структуру жанров - законы их построения, поэтику.

Фольклористика тесно связана, граничит и взаимодействует со многими другими науками.

Ее связь с историей проявляется в том, что фольклористика, как все гуманитарные науки, является исторической дисциплиной , т.е. рассматривает все явления и предметы исследования в их движении - от предпосылок возникновения и зарождения, прослеживая становление, развитие, расцвет к отмиранию или упадка. Причем здесь требуется не только установление факта развития, но и его объяснение.

Фольклор - явление историческое, поэтому требует стадиального изучения с учетом исторических факторов, рис и событий каждой конкретной эпохи. Задачи исследования устного народного творчества и в том, чтобы выявить, как новые исторические условия или их изменение влияют на фольклор, что именно вызывает появление новых жанров, а также в выявлении проблемы исторического соответствия фольклорных жанров, сопоставление текстов с реальными событиями, историзм отдельных произведений. Кроме того, фольклор часто сам может быть историческим источником.

Существует тесная связь фольклористики с этнографией как наукой, изучающей ранние формы материальной жизни (быта) и социальной организации народа. Этнография является источником и базой изучения народного творчества, особенно при анализе развития отдельных фольклорных явлений.

Основные проблемы фольклористики:

· Вопрос о необходимости собирания

· Вопрос о месте и роли фольклора в создании национальной литературы

· Вопрос о его исторической сущности

· Вопрос о роли фольклора в познании народного характера

Современная собирательская работа фольклорных материалов ставит перед исследователями ряд проблем, которые возникли в связи с особенностями этнокультурной ситуации конца ХХ столетия. Применительно к регионам эти проблемы следующие:

Ø - аутентичность собранного регионального материала;

(т.е. достоверность передачи, подлинность образца и идеи произведения)

Ø - феномен контекстуальности фольклорного текста или его отсутствие;

(т.е. наличие/отсутствие условия осмысленного употребления той или иной конкретной языковой единицы в речи (письменной или устной), учёт её языкового окружения и ситуации речевого общения.)

Ø - кризис вариативности ;

Ø - современные «живые» жанры ;

Ø - фольклор в контексте современной культуры и культурная политика;

Ø - проблемы изданий современного фольклора.

Современная экспедиционная работа сталкивается с серьезной про­блемой установления аутентичности регионального образца, его возник­новения и бытования в пределах той местности, которая обследуется. Паспортизация исполнителей не вносит определенной ясности в во­просе о его происхождении.

Современная масс-медиа-техника, безусловно, диктует свои вкусы и фольклорным образцам. Одни из них воспроизводятся регулярно популяр­ными исполнителями, другие не звучат совсем. В этом случае мы запишем «популярный» образец одновременно в большом количестве мест от разно­возрастных исполнителей. Чаще всего источник материала не указывается, ибо усвоение может идти через посредство магнитозаписи. Такие «нейтра­лизованные» варианты могут свидетельствовать лишь об адаптации текстов и причудливой интеграции вариантов . Этот факт уже существует. Вопрос состоит не в том, признавать его или не признавать, а в том, как и почему отбирается тот или иной материал и мигрирует вне зави­симости от места происхождения в некоем инварианте. Существует риск отнести к современному региональному фольклору то, что фактически таковым не является.

Фольклор как специфический контекст в настоящее время утратил качества устойчивой, живой, динамической структуры. Как историче­ский тип культуры, он переживает естественное перевоплощение в пре­делах развивающихся коллективных и профессиональных (авторских, индивидуальных) форм современной культуры. В нем все еще сущест­вуют отдельные устойчивые фрагменты контекста. На территории Там­бовской области таковыми являются святочные колядования («овсень клика»), встреча весны с жаворонками, отдельные обряды свадьбы (куп­ля-продажа невесты), пестование ребенка, живут в речи пословицы, по­говорки, притчи, устные рассказы, анекдоты. Эти фрагменты фольклор­ного контекста по-прежнему позволяют достаточно точно судить о бы­лом состоянии и тенденциях развития.

Живыми жанрами устного народного творчества в строгом смысле этого слова остаются пословицы и поговорки, частушки, песни литера­турного происхождения, городские романсы, устные рассказы, детский фольклор, анекдоты, заговоры. Как правило, бытуют краткие и емкие жанры; заговор переживает возрождение и легализацию.

Обнадеживает наличие перифраз - образных, метафорических выра­жений, возникающих в речи на основании имеющихся устойчивых уст­ных стереотипов. Это один из примеров реальных перевоплощений тра­диции, ее актуализации. Другая проблема - эстетическая ценность таких перифраз. Например: крыша над головой (покровительство особых лиц); налоговый инспектор - не батька; кучерявый, но не баран (намек на члена правительства), просто «кучерявый». От среднего поколения мы скорее услышим варианты перифраз, чем варианты традиционных жан­ров и текстов. Варианты традиционных текстов встречаются достаточно редко на территории Тамбовской области.

Устное народное творчество - самый специфический поэтический памятник . Он существует уже как грандиозный записанный и опублико­ванный архив, фольклор, опять-таки как памятник, как эстетическая структура, «одушевляется», «оживает» на сцене в широком смысле это­го слова. Умелая культурная политика благоприятствует сохранению лучших поэтических образцов.

В XIX - начале XX в. выработались основные методы записи и изучения фольклора.

Метод «Включенного наблюдения» (используется при стационарной форме собирательской работы). При использовании данного метода создаются условия непринужденного общения во время сбора материала. Информанты составляют естественную коммуникативную среду собирателя. Специфика собирательской работы состоит в том, что тексты фиксируются в ситуации беседы, но не специально организованного интервью, поэтому в такой обстановке не всегда возможно применение диктофона, часть текстов записывается по памяти. Преимущества собранного таким образом материала состоят в том, что тексты наблюдаются в естественной обстановке, беседа с информантом спровоцирована только заинтересованностью собирателя, а не вопросами анкеты. При этом фиксируется контекст беседы, статусные, половозрастные характеристики собеседников. К недостаткам собирания материала методом "включенного наблюдения" можно отнести, во-первых, небольшое количество текстов, что определяется сознательной неактивной позицией собирателя, во-вторых, неточность фиксации текстов (оказываются упущены как фонетические характеристики, так и обозначения ритмических периодов разговора, отдельные вводные слова, необходимые для анализа иллокутивных установок текста.

Статистический метод (был разработан Б.К.Малиновским) - проводится на основе составления карт и таблиц.

Системный (комплексный) метод предполагает всестороннее изучение фольклора, в соотношении с определенными бытовыми, этнографическими реалиями.

Картографический метод имеет целью выявление географии распространения тех или иных жанров фольклора, изучение фольклорных явлений «в пространстве и во времени». Это стратегический метод, рассчитанный на длительное исследование. Картографирование может проводиться по этническому, территориальному, временному принципам и позволяет проследить распространенность и формы бытования жанров фольклора у различных народов и этнических групп в разные периоды их истории. Изучение фольклора методом картографирования требует большой подготовительной организационной и собирательской работы, и, как правило, нуждается в объединении и координации фольклористов. Так, предварительно составляется программа картографирования, проводится работа по выявлению и систематизации имеющихся материалов, выявляются лакуны, составляются специальные карты, вырабатываются принципы нанесения материалов на карту.

В XIX - начале XX в. сформировались основные направления (школы) исследователей народного творчества.

Основоположником мифологической школы стал ученый-фольклорист ф.И. Буслаев, который вслед за братьями Гримм установил связь фольклора, языка, мифологии, выделил принцип коллективной природы художественного творчества народа.

Школа заимствования указывала на удивительное сходство многих фольклорных произведений у народов Запада и Востока, ставила вопрос о культурно-исторических связях между народным творчеством разных народов. Теория заимствования нашла в России многих последователей (Г.Н. Потанин, Ф.И. Буслаев).

Наиболее влиятельной в ХГХ - начале XX в. была историческая школа. Принципы исторической школы окончательно оформились в середине 90-х гг. ХГХ в. в обобщающем труде В. Ф. Миллера «Очерки русской народной словесности». Так, исследователь былин, например, должен был ответить на четыре основных вопроса: где, когда, в связи с какими историческими событиями она была создана и на какие поэтические источники опирались ее создатели. Они изучали памятники фольклора и древнерусской письменности, извлекая из летописей многочисленные параллели с реальной историей народа. Так были установлены прототипы былинных героев, названий, а также реальные события, легшие ив основу сюжетных ситуаций былин.

Несмотря на жесткую критику оппонентов, упрекавших ученых за «теорию аристократического происхождения былин», традиции исторической школы в русской фольклористике XX в. развивались.

Так, Б.А. Рыбаков, отвечая оппонентам, настаивал на уяснении глубоких связей эпоса с конкретной историей Древней Руси. В своих исследованиях Рыбаков широко использовал летописи, факты истории и археологии 14 .

Среди современных методов или подходов исследования фольклора необходимо назвать типологический, объясняющий не отдельные факты, а устанавливающий закономерности. Так, типологическое сходство проявляется в фольклоре разных народов в специфическом типе народного творчества (устность, коллективность, традиционность, вариативность и проч.). Типологически сходны формы и способы бытования. Типология объясняет те поразительные факты сходства и совпадений, которые нельзя объяснить ни заимствованием, ни генетическим родством народов.

Таким образом, разнообразие подходов в изучении народного творчества говорило о попытках переживающей свое становление фольклористики охватить весь предмет как сложную систему многих жанров.

В XX веке для ряда фольклористов альтернативой упрощенно-социологического подхода стали методы формального исследования: структурно-типологический метод анализа, предполагающий выявление инвариантных моделей жанров, сюжетов, мотивов и историко-типологический метод, предполагающий изучение фольклорных произведений в историческом и этнографическом контексте.

Процессы истории фольклора исследует историческая поэтика, созданная как особое направление А.Н. Веселовским. В ее рамках рассматриваются поэтические роды, жанры, стилевые системы - как в целом, так и в своих конкретных проявлениях. Историческая поэтика исследует связи устного народного творчества с письменной литературой, музыкой, изобразительным искусством.

В последнее время отчетливо обозначилась тенденция комплексного изучения фольклора, языка, мифологии, этнографии, народного искусства как слагаемых единой культуры народа.

Любой метод предполагает опору на факты. В жизнь фольклористов вошли новые технологии, повышающие точность и качество записей, упрощает механические операции по учету и систематизации материала, поиску необходимой информации.

Существуют центры филологического, музыковедческого, хореографического изучения народного творчества, региональные фольклорные центры и Дома народного творчества со своими архивами, периодическими и научными изданиями.

Изучение народной хореографии. Особая проблема - изучение русского традиционного танца. Следует отметить, что и сегодня во многом фольклорный танец остаётся малоизученным, и наши представления о нём чаще основываются не на научных фактах, а на «мифах». Первопричину сложившегося положения следует искать в явной недостаточности экспедиционной исследовательской практики. Сравнивая два близких направления этнографии: этномузыкологию и этнохореологию, невозможно не заметить огромную разницу в их развитии. За последние два века в России записаны тысячи народных песен, опубликованы сотни песенных сборников. В советский период появился ряд научных центров с обширными аудиофондами, которые систематически пополняются и обрабатываются. Постоянный научный поиск и дискуссии позволили сформироваться нескольким школам специалистов-этномузыкологов.

Совершенно иначе обстояло дело с этнохореологией. Записи и публикации аутентичных танцев осуществлялись чрезвычайно редко. Описания танцев давались не в точном соответствии с аутентичными оригиналами, а в обработках либо в авторской интерпретации и часто выдавались за оригиналы. Практически не было исследований по народной терминологии. Специалистов, изучающих народный танец, не готовило ни одно учебное заведение, что не способствовало возникновению обширной и плодотворной научной дискуссии.

В 1987 г. в Новгороде проходил Международный форум народного танцевального творчества под эгидой ЮНЕСКО. Участниками форума из разных стран были приняты рекомендации российским хореографам, включающие в себя 18 пунктов. Перечислим некоторые из рекомендаций: «постановка вопроса о необходимости серьёзного обучения хореографов народным традициям»; «организация творческих мастерских и научных симпозиумов»; «создание рабочей группы уточнения терминов, употребляющихся в народной хореографии и хореологии»; «создание национальных архивов народных танцев...».

Все эти вопросы и сегодня остаются актуальными и практически нерешенными. Для повышения уровня изученности народного танца основой будущих исследований должна стать региональная природа традиционного танца. В общерусской хореографической традиции выделяется несколько

Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. - М., 1963.

Оригинальных региональных исполнительских стилей, которые отличаются танцевальной лексикой, манерой исполнения и жанрово-репертуарным составом. Именно это своеобразие различных регионов и составляет богатство русского традиционного танца.

Однако в последнее время наметилась положительная тенденция в обращении к истокам русской народной хореографии, началась работа по поиску и фиксации аутентичных оригиналов народной хореографии, которая в последнее пятилетие стала предметом экспедиционной практики многих фольклорных и исследовательских коллективов.. Появившиеся новые репертуарные сборники, научные исследования в области традиционной хореографии, более активное обращение хореографов к народной тематике позволяют надеяться на дальнейшее развитие в России исследований, посвященных народной хореографии, в том числе в вопросе изучения всего спектра русских региональных танцевальных стилей.

Методы изучения народного искусства (декоративно-прикладного творчества и народных промыслов и ремесел). Изучение народного творчества - одна из наиболее молодых отраслей гуманитарной науки. Эта отрасль науки складывается во второй половине XIX в. В этот период закладываются основы фольклористики, параллельно с изучением фольклора начинается собирание предметов русской старины. Предпринимаются первые археологические раскопки и архивные изыскания. Расширяются понятия о национальном наследии, появляются первые публикации. Большое значение имеют работы выдающегося филолога, блестящего знатока русской литературы Ф. И. Буслаева, обратившегося к важнейшим проблемам происхождения, эволюции, а также народности русского искусства. Буслаев поставил вопрос о тесной связи и взаимодействии народной поэзии с народным искусством, публикуя целый ряд интереснейших, ранее неизвестных памятников.

И. Е. Забелин, принадлежавший к числу ученых, впервые обратившихся к изучению истории культуры нашей страны, рассматривал русское искусство как явление глубоко самобытное. Ему принадлежит мысль о национальной, своеобразной системе художественного мышления, присущей именно русскому традиционному искусству.

Основоположником науки о русском декоративно-прикладном искусстве был В. В. Стасов, он впервые раскрыл художественную ценность современного ему крестьянского искусства, усматривая в нем глубокие связи с древней культурой, и стремился противопоставить самобытное начало древнерусского искусства византийскому влиянию. Для нас чрезвычайно велико значение его трудов, по существу первых серьезных аналитических работ в области народного искусства. Новаторство Стасова сказалось и в том, что он рассматривал произведения народного искусства не только как предметы для коллекционирования: он предлагал современным ему художникам использовать в своей практике народное творчество как подлинное искусство, имеющее глубокие национальные традиции. Однако, отстаивая самобытность русской культуры, Стасов придавал слишком большое значение влиянию на нее культур Среднего и Ближнего Востока.

В конце ХГХ в. интерес к народному быту и творчеству все более расширяется. Появляются разнообразные публикации уже не только памятников старины, но и произведений современного народного искусства.

В конце XIX - начале XX в. в печати находят отражение попытки ряда земских деятелей, в том числе и художников, непосредственно работавших с кустарями, поддержать приходящие в упадок промыслы, сохранить сокровища народного творчества. Так, С. А. Давыдова оставила целый ряд трудов по женским народным промыслам, в частности о русском кружеве, истории этого традиционного промысла, технике производства, отдельных центрах кружевоплетения. В сборнике «Кустарная промышленность России» были опубликованы интересные сведения по таким женским промыслам, как вышивка, золотное шитье, ткачество.

В этот период земские организации играли очень значительную роль в судьбах народных промыслов. Предпринимаемые ими обследования кустарных производств, с целью оказания им реальной помощи, зафиксированы в докладах, статьях, справочниках. Тщательно собранные земскими деятелями сведения по статистике, экономике промыслов и технике производства - ценнейший фактический материал для научных исследований. Земскими организациями изданы многотомные иллюстрированные сборники по кустарным промыслам всей России и по отдельным районам, описания выставок народного искусства, труды съездов деятелей кустарной промышленности.

В начале XX в. появляются исследования, посвященные отдельным видам народного художественного производства, которое раскрывается как большое национальное искусство.

Так, на протяжении 1910-1912 гг. вышли в свет 12 выпусков альбома А. А. Бобринского, объединенных общим названием. Это был большой вклад автора в культуру России. Альбомы

знакомили читателей с сокровищами русского искусства, а также служили материалом для работ исследователей и художников. Труд Бобринского - богатейший источник не только добросовестно собранного, но и систематизированного автором обширного материала. Здесь же впервые была сделана попытка точно указать места бытования большинства изделий.

Наряду с такими обобщающими широкий материал работами, как альбомы Бобринского, появляются издания, посвященные отдельным народным промыслам, с описанием истории их возникновения и техники производства.

Видную роль в изучении народного искусства сыграл Н. Д. Бартрам, художник по специальности, организатор уникального по своему собранию Музея игрушки. В прошлом деятель земства, работавший с кустарями, он уделял большое внимание изучению экономики промыслов. В среде художников - членов объединения «Мир искусства», отстаивавших эстетские взгляды, среде, казалось бы, далекой от проблем развития народного искусства, возникает величайший интерес к нему. А.Бенуа, говоря об оригинальности народного творчества, горячо протестует против насильственного внедрения в промыслы чуждых влияний, приводящих к упадку - художественную культуру. Те же мысли звучат в статьях И. Билибина, И. Грабаря, говорящих о необходимости, во что бы то ни стало спасти народное искусство от угрожающей ему гибели.

В конце ХГХ - начале XX в. активно работают музеи. Строгановское училище, Московский исторический музей и другие систематически собирают материалы по национальному искусству, организуют экспедиции в разные районы России. Среди частных коллекций особенно ценно уникальное собрание русских костюмов разных губерний и разнообразных предметов народного декоративно-прикладного искусства Н. Шабельской. Публикации принадлежавших Шабельской выдающихся образцов народного творчества был посвящен специальный выпуск журнала «Студио». Таким образом, во второй половине ХГХ начале XX в. был собран, осмыслен и частично опубликован ценнейший материал.

Новый этап в изучении народного искусства наступает после революции. В условиях развития советской культуры возникает новое отношение к народному творчеству, которое способствовало появлению отрасли искусствоведческой науки, посвященной проблематике искусства народных промыслов и изучению их истоков. Отечественная наука советского периода стремилась к активному вмешательству в судьбы промыслов, её основной целью было содействие развитию народного искусства. Многие работы 20-30-х годов - это острая полемика по вопросу восстановления основ народного творчества. Поэтому вопросы изучения лучших традиций русского искусства и их творческой переработки становятся особенно актуальными. К числу достижений советской науки относится организация выставок в Государственном историческом музее в 1922-1923 гг., впервые широко ознакомивших общественность с крестьянским творчеством. Это были первые научно построенные экспозиции, где систематизировался обширный материал. Строго научный отбор материала позволил ученым выявить определенные закономерности в развитии народного искусства, сделать ряд теоретических обобщений.

Особое значение для отечественного искусствоведения имеет работа «Крестьянское искусство» В. С. Воронова - одного из руководителей экспедиций и организаторов выставок в Историческом музее. В ней получили научную разработку вопросы местного своеобразия. В. С. Воронов вырабатывает убедительный метод описания и анализа памятников народного искусства, позволяющий раскрыть его специфику. В работах Воронова, посвященных резьбе и росписи по дереву, получают дальнейшее развитие положения, лишь намеченные в свое время в трудах Бобринского; Воронов дает классификацию народного орнамента и устанавливает наличие школ художественной росписи: северодвинской, нижегородской, городецкой. Эта классификация сохраняется в искусствоведении до настоящего времени.

В 20-30-е годы вопросы народного искусства интересуют широкий круг исследователей. Во всестороннее изучение народного творчества большой вклад вносят труды археологов и этнографов. Среди историко-археологических работ значительна статья В. А. Городцова, посвященная вопросу происхождения ряда сохранившихся в народном творчестве древних мотивов. Его работа содержит подробную иконографию древних образов, ставших традиционными в народном искусстве.

Чрезвычайно ценны труды этнографов, основанные на полевом сборе материала, содержащие подробные описания предметов народного быта, техники их производства, орнаментальных украшений. Наиболее интересно и полно освещены вопросы, связанные с народной одеждой, в работах Н. П. Гринковой, М. Е. Шереметьевой, Н. И. Лебедевой, Е. Н. Клетновой.

В 30-е годы наряду с обширной собирательской и научной деятельностью было положено начало большой практической работе непосредственно с существующими народными промыслами. В эти годы развернул активную деятельность Кустарный музей (ныне Музей народного искусства), на базе которого в 1931 г. был создан Научно-исследовательский институт художественной промышленности (НИИХП), осуществлявший художественное руководство промыслами. Во главе института становятся такие видные ученые, как В. С. Воронов, А. В. Бакушинский, позже - В. М. Василенко. Сбором материала в музеях и промыслах занимались Л. И. Свионтковская-Воронова - автор серьезной работы о резной кости, В. Я. Яковлева, 3. Д. Кашкарова, Е. Г. Теляковский.

Этот период нашел наиболее яркое отражение в трудах крупного ученого А. В. Бакушинского, сочетавшего научную, литературную работу с практикой. Он нашел новую методику исследования и анализа произведений народного искусства.

Методы исследования и взгляды А. В. Бакушинского получают дальнейшее развитие в трудах В. М. Василенко, созданных на основе собранного им обширного материала. М.Василенко в своих работах 30-х годов, посвященных отдельным видам промыслов, дает яркую характеристику народного творчества, акцентируя внимание на искусстве досоветского периода. Его монография «Северная резная кость» посвящена холмогорским костерезам.

Как итог деятельности 1930-х годов в области науки и практической работы с промыслами Институтом художественной промышленности был подготовлен сборник «Народное искусство СССР в художественных промыслах». В написании статей приняли участие А. В. Бакушинский, В. М. Василенко, В. С. Воронов, Г. В. Жидков, Е. М. Шиллинг и др. В сборнике излагалась краткая история и характеристика промыслов, в доступной и яркой форме рассказывалось о творческих достижениях мастеров народного искусства за два десятилетия Советской власти.

С трудами отечественных ученых в послевоенный период связана новая ступень в развитии искусствоведения, для которой характерно обращение к значительно более широкому кругу материалов, остававшихся ранее неизвестными.

Значительным событием в исторической науке было издание труда Б.А. Рыбакова «Ремесло древней Руси», подытожившего многолетнюю исследовательскую работу автора в области археологии. Обширный труд Рыбакова ознакомил ученых с целой группой неизвестных ранее замечательных декоративных изделий мастеров далекого прошлого. Новые данные археологии позволили более уверенно говорить о степени развития народных ремесел в глубокой древности, их распространенности и многообразии.

Изучение истоков народного искусства дало возможность шире ставить вопрос о его происхождении, развитии и специфике. Углубляя исследования В. А. Городцова, Рыбаков уделяет большое внимание вопросам происхождения мотивов народного орнамента, подчеркивая их художественную значимость и стремясь найти связующее звено между композициями, бытующими в современной вышивке, и их древнейшими прототипами.

В области исследования корней русского народного орнамента работал Л. А. Динцес, этой теме посвящены его труды «Древние черты в русском народном искусстве», «Русская глиняная игрушка». В среде этнографов вопросами, связанными с народным искусством, занимались Е. Э. Бломквист, Н. И. Лебедева, Г. С. Маслова. Собранный ими обширный материал содержит ценные и обстоятельные сведения о народном жилище, одежде, узорном ткачестве.

Таким образом, фундаментальные труды историков и этнографов, статьи и публикации в журналах «Советская этнография» и «Советская археология» содержали много новых данных о развитии русской культуры.

В 40-50-е годы ведущими в советском искусствоведении явились труды А. Б. Салтыкова. Работая в основном в области керамики, он затронул в своих трудах целый ряд общих проблем развития народного искусства, продолжая начатое Стасовым, Вороновым, Бакушинским. Им впервые были поставлены многие вопросы специфики декоративного искусства. А. Б. Салтыков уделял основное внимание вопросам традиций и новаторства, писал об особенностях решения художественного образа в творчестве народных мастеров, касался проблемы синтеза, как характерной особенности декоративного искусства.

Метод А. Б. Салтыкова заключался в творческом подходе к традиционному искусству: он искал пути использования традиций прошлого в современном искусстве, применительно к современному быту.

Для Научно-исследовательского института художественной промышленности послевоенные годы были периодом интенсивной деятельности по дальнейшему сбору и публикации материалов о

народном искусстве и практической работы с промыслами. Начинается коллективная работа по созданию серии книг «Художественные промыслы РСФСР». Таким образом, были представлены все современные русские промыслы, многие из которых ранее не были освещены в литературе. Обработка экспедиционных материалов, сравнение их с вещами из собраний музеев приводят к новым открытиям, позволяют уточнить центры промыслов, локализовать художественные школы. Особенно интересные результаты дают комплексные экспедиции сотрудников институтов и музеев: историков, архитекторов, искусствоведов. Руководящую роль в организации этой работы сыграл И. Э. Грабарь.

Государственный Русский музей в Ленинграде издал ряд работ, посвященных народной деревянной скульптуре, вышивке и кружеву.

Необходимо упомянуть вклад в науку о народном искусстве, сделанный местными собирателями М. Рехачевым, Д. В. Прокопьевым, М. П. Званцевым, И. Н. Шатровым, которые издали в предвоенные годы и после войны ряд монографических исследований по отдельным народным промыслам.

Среди научных изданий значительны работы В. М. Василенко. Его монография «Искусство Хохломы» посвящена вопросу о стилистических художественных особенностях хохломской росписи. Большим событием явилась организация в 1957 г. издания журнала «Декоративное искусство СССР», на страницах которого публикуются статьи по разным вопросам народного искусства. Первый номер журнала был целиком посвящен народному искусству.

Большую роль в популяризации русского народного искусства сыграла работа М. А. Ильина «Русское декоративное искусство» (М., 1959), переведенная на несколько иностранных языков.

В 1960 г. вышла работа С. М. Темерина «Русское прикладное искусство», освещающая творчество как мастеров народных промыслов, так и художников промышленности. Автор уделил большое внимание советскому прикладному искусству 30-х годов, очень мало затронутому в литературе, и охарактеризовал его с позиций современных ему эстетических воззрений.

На современном этапе существуют определенные трудности в анализе источников, поскольку вновь издаваемые работы носят, в основном, узкоспециализированный искусствоведческий характер.

Изучая произведения народного искусства, созданные в различные периоды, можно выявить в приемах мастерства, в сюжетах и орнаменте живую связь с многовековой национальной культурой. В условиях ремесленного производства происходило и активное усвоение достижений одновременно работающих мастеров. Общим достоянием быстро становились технические усовершенствования, изобретения и новые мотивы, сюжеты и композиции.

Общими были не только навыки работы в области вышивки, ткачества, росписи и резьбы по дереву, но и ассортимент создаваемых вещей, их форма и характер декоративного оформления. В результате традиционный круг образов и приемов народного декоративного искусства непрерывно обогащался новыми темами, мотивами и сюжетами.

Можно высказать предположение, что в настоящее время художественные промыслы являются одновременно и отраслью промышленности, и областью народного творчества.

Сочетание традиций и новаторства, стилевых особенностей и творческой импровизации, коллективных начат и взглядов отдельной личности, рукотворное™ изделий и высокого профессионализма характерные черты творческого труда мастеров и художников промыслов.

В век технического прогресса, машин и автоматики, стандарта и унификации изделия художественных промыслов, выполненные в основном вручную, в большинстве своем из природных материалов, приобрели особое значение.

Таким образом, к настоящему времени сложилась следующая проблематика исследований народного художественного творчества:

1. Этнологические исследования, раскрывающие взаимосвязи традиционного уклада жизни, национального характера и своеобразие художественного творчества того или иного народа.

2. Фольклористические исследования, фиксирующие образцы народного художественного творчества и изучающие историю русской фольклористики.

3. Искусствоведческие исследования, направленные на анализ художественно-эстетических особенностей любительского искусства (художников-самоучек, самодеятельных авторов).

4. Социологические исследования, выявляющие роль и место НХК в жизни этноса, тенденции и социальные факторы развития.

5. Педагогические исследования НХК, помогающие определить духовно-нравственные ценности и творческие способности личности в процессе непрофессиональной художественной деятельности.

Современные российские ученые используют разнообразные методы научных исследований:
эмпирические методы; анкетирование; наблюдение; тестирование, беседы, социометрия; анализ
и контент-анализ; системный анализ; педагогическое моделирование; педагогический

эксперимент, что позволяет им выполнять теоретические исследования НХК (выявление сущности, принципов, функций, закономерностей развития НХТ) и прикладные исследования (изучение конкретных процессов и явлений в развитии НХТ).

Вопросы и задания для самопроверки:

1. Раскройте сущность понятия «фольклористика»

2. Расскажите об основных этапах развития русской фольклористики.

3. Охарактеризуйте методы исследования народного искусства (декоративно-прикладного творчества).

4. Перечислите основные методы собирания и изучения народного художественного творчества.

5. Подготовьте доклад на тему «Становление и развитие отечественной фольклористики», «Первые сборники произведений фольклора в России», «Творчество выдающихся собирателей и исследователей фольклора (Киреевских, В.И. Даля, А.Н. Афанасьева, Г.С. Виноградова, Е. А. Покровского, В.Я. Проппа, Б.Н. Путилова и др., на выбор)».

Список литературы

1. Азадовский М.К. История русской фольклористики. - М.: Учпедгиз, 1958. Т. 1. - 479 с; 1963. Т.2. -363 с.

2. Асафьев Б.В. О народной музыке / Сост. И.И. Земцовский, А.Б. Кунанбаева. - Л.: Музыка, 1987. -247 с: нот.

3. Банин А.А. Русская инструментальная музыка фольклорной традиции. - М.: Изд-во гос. респ. центра рус. фольклора, 1997. - 247 с: нот.

4. Богатырев Ц.Г. Вопросы теории народного искусства. - М.: Искусство, 1971. - 544 с.

5. Веселовский А.Н. Историческая поэтика / Ред., вступ. ст. и примеч. В.М. Жирмунского. - Л.: Гослитиздат, 1940. - 364 с.

6. Восточнославянский фольклор: Словарь научной и народной терминологии / Под ред. В.Е. Гусева, В.М. Гацак; Отв. ред. К.П. Кабашников. - Минск: Навука i тэхшка, 1993. - 478 с.

7. Гиппиус Е.В. Обзор важнейших сборников музыкальных записей русских народных песен с 60-х годов XVIII века до начала ХГХ века // Материалы и статьи к 100-летию со дня рождения Е.В. Гип­пиуса / Ред.-сост.: Е.А. Дорохова, О.А. Пашина. М.: Композитор, 2003. С. 59-111.

8. Гусев В.Е. Русская народная художественная культура (теоретические очерки) / Санкт-Петербург, ин-т театра, музыки и кинематографии. - СПб., 1993. - 110 с.

9. Еремина В.И. Ритуал и фольклор. - Л.: Наука, 1991. - 207 с.

10. Иванова Т.Г. Русская фольклористика начала XX века в биографических очерках. - СПб.: Дмитрий Буланин, 1993.-203 с.

11. Минц СИ., Померанцева Э.В. Русская фольклористика: Хрестоматия. 2-е изд. - М.: Высш. шк., 1971. -416с.

12. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. - СПб.: Наука, 1994. - 240 с.

13. Руднева А.В. Русское народное музыкальное творчество: Очерки по теории фольклора. - М.: Композитор, 1994. - 222 с: нот.

14. Русская мысль о музыкальном фольклоре. Материалы и документы / Сост. П.А. Вульфиус. - М.: Музыка, 1979. - 367 с: нот.

15. Русское народное поэтическое творчество: Хрестоматия по фольклористике / Сост. Ю.Г. Круглое. -М.: Высш. шк., 1986. - 535 с.

16. Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 5 т. / Под ред. Н.И. Толстого. - М.: Международные отношения, 1995. Т. 1: (А-Г). - 584 с; 1999. Т. 2: (Д-К). - 704 с; 2004. Т. 3: (К-П). -704 с.

17. Библиографическая серия «Русский фольклор», основанная М.Я. Мельц: Русский фольклор: Библиографический указатель. 1945-1959 / Сост. М.Я. Мельц. - Л.: Изд-во б-ки АН, 1961. - 402 с; То же. 1917-1944. Л., 1966. - 683 с; То же. 1960-1965. Л., 1967. - 539 с; То же. 1901-1916. Л., 1981. - 477 с; То же. 1966-1975. Л., 1984. Ч. 1. - 420 с; 1985. Ч. 2. - 385 с; То же. 1976-1980 / Сост. Т.Г. Иванова. Л., 1987. - 399 с; То же. 1881-1900. Л, 1990. - 500 с; То же. 1981-1985. СПб., 1993. -

543 с; То же. 1800-1855. СПб.: Дмитрий Буланин, 1996. - 262 с; То же. 1991-1995. СПб., 2001. -642 с.

18. Из истории русской советской фольклористики. - Л.: Наука, 1981. - 277 с.

19. Из истории русской фольклористики. - Л.: Наука, 1990. Вып. 3. - 278 с; То же. - СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. Вып. 4-5. - 598 с.

20. Картографирование и ареальные исследования в фольклористике: Сб. ст. / Сост. О.А. Пашина. - М., 1999. - 220 с. (Тр. гос. рос. академии им. Гнесиных; Вып. 154).

21. Методы изучения фольклора: Сб. науч. тр. / Отв. ред.: В.Е.Гусев. - Л.: Лениздат, 1983. - 154 с. (Фольклор и фольклористика; Вып. 7).

Записи фольклора в период древнерусской литературы (XI-- 391 XVII вв.). Как было сказано в предыдущей главе, русская литература широко использует фольклор уже на самых ранних этапах ее формирования и развития. Различные жанры фольклора (предания, легенды, песни, сказки, пословицы и поговорки) входят в летописный свод «Повесть временных лет» (начало XII в.), в «Слово о полку Игореве» (конец XII в.), «Задонщину» (конец XIV в.), «Повесть о Петре и Февронии» (XV в.), «Повесть о Горе-Злочастии» (XVII в.) и другие памятники древнерусской литературы.

Не исключена возможность, что отдельные фольклорные произведения, прежде чем попасть в литературу, вначале записывались. Так, например, ученые считают, что «Задонщина» и «Повесть о Петре и Февронии» были созданы на основе записанных фольклорных легенд и рассказов. В рукописях XVI в. учеными обнаружены записи сказок. От XVII в. до нас дошли имена собирателей русского фольклора. Так, например, известно, что для английского путешественника Ричарда Джемса в 1619--1620 гг. в Архангельском крае были записаны исторические песни о событиях эпохи «смуты». Другой английский путешественник, Коллинз, в период с 1660 по 1669 г. записал две сказки об Иване Грозном. В 1681 г. народные лирические песни записывает П. А. Квашнин-Самарин.

В XVII в. были записаны произведения почти всех жанров русского фольклора. Например, сказки «Об Иване Пономаревиче», «О царевне и Ивашке Белой рубашке» и др., былины об Илье Муромце, Михаиле Потыке и Ставре Годиновиче, многие предания, песни, пословицы и поговорки.

К XVII в. восходит традиция составления рукописных фольклорных сборников. В это время бытовало в народе много рукописных песенников, в которые кроме литературных стихов духовного содержания входили и народные песни. От XVII в. до нас дошел рукописный сборник «Повести или всенароднейшие пословицы по алфавиту». Сборник включал около 2800 пословиц.

Собирание, изучение и издание фольклора в XVIII в. Традиция составления рукописных фольклорных сборников продолжается и в XVIII в. Особенно много появляется рукописных песенников, в которых помещаются литературные и народные песни. XVIII век является началом развития фольклористической мысли в России. Научный интерес к фольклору в первой половине XVIII в. связан с именами В. Н. Татищева, В. К. Тредиаковского и М. В. Ломоносова.

В.Н.Татищев (1686-1750) обратился к изучению фольклора во время работы над «Историей Российской...». Он привлекает фольклор как исторический источник. Татищев изучает фольклор по летописям и в живом бытовании. Характеризуя древнюю русскую историю, Татищев касается былин об Илье Муромце, Алеше Поповиче, Соловье Разбойнике и Дюке Степановиче. Он интересовался также и другими жанрами фольклора. Татищевым был, например, составлен небольшой сборник пословиц.

В отличие от историка В. Н. Татищева у поэта В. К. Тредиаковского (1703-1768) интерес к фольклору не исторический, а филологический. Тредиаковский изучает фольклор как источник поэтической фразеологии и национальной метрической системы. В практике русской литературы до реформы Тредиаковского применялось силлабическое стихосложение. Изучив особенности русского народного стихосложения, Тредиаковский в трактате «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735) предложил систему силлаботонического стихосложения, которая в дальнейшем использовалась всей русской литературной поэзией. Интересны отдельные замечания Тредиаковского об особенностях языка русской народной поэзии. В частности, он отмечает постоянные фольклорные эпитеты «тугой лук», «бел шатер» и др.

Еще большее значение в изучении русской народной поэзии имеют труды и отдельные высказывания М.В.Ломоносова (1711-- 1765). Выросший на Севере, Ломоносов был хорошо знаком со всеми жанрами русского фольклора (сказками, былинами, песнями, пословицами и поговорками). Он изучает фольклор также по летописям и рукописным сборникам. В своих работах Ломоносов говорит о фольклоре как о ценном источнике сведений в языческих обрядах, рассказывает о проведении календарных праздников. Вслед за Тредиаковским Ломоносов изучает народное стихосложение и в своей работе «Письмо о правилах российского стихотворства» (1739) развивает далее теорию силлабо-тонического стихосложения. Язык народной поэзии Ломоносов изучает для постижения национальных особенностей русского языка. Народные пословицы и поговорки он использует в своих трудах «Риторика» (1748) и «Российская грамматика» (1757). В своих трудах по истории России Ломоносов привлекает фольклор как исторический источник.

В середине XVIII в. собиранием фольклора в историко-этнографических целях.занимается С. П. Крашенинников. В 1756 г. выходит первый том его труда «Описание земли Камчатки», в котором говорится об обрядах камчадалов, приводится ряд народных песен. На книгу С. П. Крашенинникова «Описание земли Камчатки» А. П. Сумароков откликнулся рецензией, в которой выражаются его взгляды на народную поэзию. Сумароков оценивает фольклор камчадалов преимущественно с эстетических позиций. Пафос рецензии Сумарокова -- борьба за простоту и естественность в поэзии.

Работа по собиранию русского фольклора усиливается в последней трети XVIII в, Если ранее фольклорные записи концентрировались в рукописных сборниках, то теперь они, как и литературные произведения, публикуются. Впервые образцы русского фольклора были напечатаны в «Письмовнике» Н.Г.Курганова (1796). В приложениях к «Письмовнику» было напечатано более 900 пословиц, около 20 песен, несколько сказок и анекдотов.

В дальнейшем различным жанрам русского фольклора посвящаются отдельные сборники. Так, М.Д. Чулков с 1770 по 1774 г. издает в четырех частях «Собрание разных песен», Н.И.Новиков в 1780--1781 гг. публикует в шести частях «Новое и полное собрание российских песен», В. Ф. Трутовский за период с 1776 по 1795 г. издает в четырех частях «Собрание русских простых песен с нотами». В конце XVIII в. Выходят также и менее значительные песенники:

«Новый российский песенник» (ч. 1--3,

1790--1791), «Избранный песенник» (1792),

«Российская Эрата» М. Попова (1792), «Карманный песенник» И. И. Дмитриева (1796) и др.

Наибольшую ценность для нас представляет сборник Н. Львова --И. Прача «Собрание русских народных песен с их голосами...» (1790). Это единственный сборник XVIII в., в котором народные песни публикуются в их подлинном виде, без всякой редакторской правки. В период с 1780 по 1783 г. в 10 частях выходит сборник В. А. Левшина «Русские сказки». Здесь в обработке даются литературные и народные произведения. В сборнике кроме сказок волшебно-богатырского характера публикуются и сказки бытовые, в которых преобладают сатирические элементы. Народные сказки в обработанном виде издаются также в сборниках 394 «Лекарство от задумчивости» (1786), «Русские сказки, собранные Петром Тимофеевым» (1787), «Крестьянские сказки» (1793), в сборнике В. Березайского «Анекдоты древних пошехонцев» (1798) и др.

Появляются сборники пословиц. Так, А. А. Барсов в 1770 г. напечатал «Собрание 4291 древних пословиц». Н.И.Новиков в 1787 г. переиздал этот сборник. За два года до этого поэт И. Ф. Богданович опубликовал сборник «Русские пословицы», в котором фольклорный материал был отобран тенденциозно и подвергся значительной литературной обработке.

Заслуга русских просветителей второй половины XVIII в. (Н.Г.Курганова, М.Д.Чулкова, В.А.Левшина, Н.И.Новикова и др.) в том, что они сумели правильно оценить значение русского фольклора в развитии национальной литературы, проделали большую работу по публикации (правда, в отредактированном виде) народных песен, сказок, пословиц и поговорок. В своем литературном творчестве они использовали фольклор для изображения народных обычаев и нравов.

В лице А. Н. Радищева (1749--1802) русская просветительская мысль XVIII в. получает свое наивысшее развитие, поднимается до подлинно демократического, революционного сознания.

Революционные убеждения Радищева определили особый характер использования им фольклора, принципиально новое понимание народного творчества. Радищев впервые говорит о фольклоре как выразителе народного мировоззрения. В народных песнях Радищев видел «образование души нашего народа». В них, по мнению Радищева, отразились не только бытовая сторона жизни, но и социальные идеалы народа. Они служат постижению русского национального характера. В «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790) Радищев привлекает народное творчество как материал, раскрывающий подлинную душу угнетенного народа, его тягостное положение при крепостничестве. Именно в этих целях он в главе «Городня» приводит плачи по рекруту матери и невесты. Заметим, что это -- первая публикация (правда, литературно обработанных) народных плачей.

А.Н.Радищев использует фольклор как средство достижения не только народности, но и подлинного реализма, глубокого психологизма. Так, в главе «Медное» на фоне веселой хороводной песни «Во поле березонька стояла» Радищев, по контрасту, глубоко правдиво, с большой силой психологизма изображает картину продажи крепостных людей. Немаловажное значение и для литературы, и для фольклористики имеет впервые выдвинутая Радищевым проблема народного певца. Образ народного певца рисуется Радищевым в главе «Клин» «Путешествия из Петербурга в Москву». Пение старого слепого певца в изображении Радищева -- это подлинное искусство, «проникающее в сердца слушателей». Затем к теме народных певцов Радищев еще раз обратился в своей поэме «Песни, петые на состязаниях в честь древних славянских божеств» (1800--1802). Здесь народные певцы-поэты выступают духовными вождями народа. Любопытно, что «Песни...» Радищева по своей поэтической образности и стилю имеют некоторые признаки «Слова о полку Игореве», которое Радищев, как и многие его современники, считал не литературным, а фольклорным памятником.

Из сказанного очевидно, что XVIII век представляет собой важный этап в предыстории русской фольклористики как науки. В это время собирается и публикуется значительный фольклорный материал, верно оценивается его значение как явления национальной культуры. Радищевым высказывается ценнейшая мысль о 396 народной песне как выразительнице души народа.

Вместе с тем следует заметить, что в XVIII в. русская фольклористика еще не сформировалась как наука. Фольклор еще не был осознан как самостоятельный объект исследования, он еще не отделяется отчетливо от литературы. В большинстве сборников фольклорные произведения помещаются вместе с произведениями литературными. Народные произведения печатаются в литературной обработке. В это время еще не было выработано специфически фольклористических методов и приемов исследования.