Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу. Том 2 Hrimfaxi © 2006
Александр Николаевич Афанасьев
Поэтические воззрения славян на природу
Опыт сравнительного изучения славянских преданий
и верований в связи с мифическими сказаниями
других родственных народов
ТОМ 2
XV. ОгоньВ земном огне древнейшие арийские племена видели стихию, родственную с небесным пламенем грозы: огонь, разведенный на домашнем очаге, точно так же прогоняет нечистую силу тьмы и холода и уготовляет насущную пищу, как и молнии, разбивающие темные тучи, дарующие земле теплые и ясные весенние дни и урожаи; и тот, и другие равно наказуют пожарами. Такое сходство их существенных признаков отразилось и в языке, и в мифе. Одним из прозваний бога-громовника в Ведах было Агни = наше огонь (огнь, лит. ugnis, летт. ugguns, лат. ignis) - имя, в котором впоследствии стали видеть самостоятельное, отдельное от Индры божество огня. В гимнах Ригведы златозубый и златобородый Агни призывается, как бог грозового пламени; ему присваиваются блестящие молнии и громко мычащие черные коровы (тучи); он разит и пожирает злых демонов, в виде златовласой змеи (молнии) отверзает небо и низводит дождевые потоки; по быстроте его сравнивают с вихрем, по блеску - с сиянием утренней зари 1 . И Идра и Агни одинаково олицетворялись в образе сильного быка и одинаково назывались водорожденными - сыновьями или внуками воды, т. е. дождевого облака 2 . В Эдде огонь - существо божественное, брат воды и ветра; от великана Форниотра (Fotriotunn - der alte iort-iortnn), т. е. тучи, родилось трое сыновей: Hler (вода), Logi (Loki - огонь, молния) и Kari (ветр, воздух). Локи признавался за искусного кузнеца и владыку карликов - представления, нераздельные с громовником; датская поговорка: «Locke dricker vand» (trinkt wasser) означает не только: огонь сушит воду, но и молния проливает (пьет из облака) дождь; ютландское выражение о парах, подымающихся от земли в знойный день: «Lokke driver idag med sine geder» (Локи выгоняет сегодня своих коз) приписывает ему выгон на небо летних облаков, известных под именем барашков и Торовых коз 3 .
1 Orient und Occid. 1863, II, 233-8.
2 Die Götterwelt, 67, 296.
3 D. Myth., 220-2. Русская поговорка: «огонь - царь, вода - царица, воздух - господин» (Послов. Даля, 1029).
Славяне называли огонь Сварожичем, сыном неба-Сварога 1 . Об этом божестве находим такое свидетельство у Дитмара, епископа межиборского (†1018 г.): «в земле редарей есть город по имени Riedegost (Riedegast), треугольный, с тремя воротами, окруженный со всех сторон лесом огромным и священным для жителей. В двое ворот могли входить все, а третьи, что на востоке, меньшие и никому недоступные, ведут к морю. В городе нет ничего, кроме храма, искусно построенного из дерева... Стены его извне украшены чудесною резьбой, представляющей образы богов и богинь. Внутри же стоят рукотворные боги, страшно одетые в шлемы и панцири; на каждом нарезано его имя. Главный из них Сварожич; все язычники чтут его и поклоняются ему более прочих богов» 2 . Тут же хранятся и священные знамена. По мнению г. Срезневского, тот же самый храм, только позднее и, может быть, - перестроенный, описывают Адам Бременский и Гельмольд. У первого читаем: «знаменитый город редарей, Ретра - столица идолопоклонства; в нем воздвигнут большой храм богам, из которых главный Redigast. В городе девять ворот, и окружен он со всех сторон глубоким озером; входят в него по деревянному мосту, но это позволяется только тем, которые желают принести жертву или получить ответ» 3 . Слово Редиго(а)ст, приводимое Дитмаром, как название города, г. Срезневский считает за прилагательное Редиго(а)щь 4 ; он принимает этот Редигостов город за Ретру, а Редиго(а)ста и Сварожича - за два имени одного божества. В глоссах Вацерада Radihost приравнивается Меркурию (= Гермесу), в котором чтился молниеносный бог. Согласно с этим значением, и Сварожич и Редигост представляются распорядителями войн; хроники и тому, и другому дают священного коня, по поступи которого славяне гадали об исходе своих общественных предприятий 5 . Имя Ради-гост до сих пор остается необъясненным; оно, очевидно, - сложное и первою половиною своею стоит в сродстве с названием рад-уница (рад-оница, рад-овница) - праздник обновляющейся весною природы 6 , издревле получивший значение времени, посвященного чествованию усопших; ибо с воскресением природы от зимней смерти соединялась мысль о пробуждении умерших, об освобождении их из мрачных затворов ада (см. гл. XXIV). Корень рад означает блестящий, просветленный; сравни лат. radio - блистать, сиять, radius - луч; весна, приводящая светлые дни, называется красною. Слово гость (пол. gosc, илл. goost, чеш. host, готск. gasts, англос. и др.-нем. gast, лат. hostis - чужестранец, неприятель), по мнению Боппа и Миклошича, происходит от санскр. ghas - edere (hostia - жертва); а Пикте указывает на корень gnash - laedere, interficere. В санскрите гость - goghna, буквально: тот, который убивает быка или корову или для которого убивается это животное. Обычай древних пастушеских народов требовал убивать для гостя жирного тельца; греч. ξενος , ξεϊνος - гость от χτείνω - убивать 7 . От понятия о пришельце, посетителе слово гость перешло к обозначению всякого чужеродца , ино-
1 Лет. рус. лит., т. IV, отд. 3, 89, 92; Оп. Румян. Муз., 228.
2 «Interius autem dii staun manufacti, singulis nominibus insculptis, galeis atque loricis terribiliter vestiti, quorum primus Zuarasici (имя это встречается и в письме епископа Бруна к Генриху II) dicitur, et prae ceteris a cunctis gentilibus honoratur et collifur».
3 Ч. О. И. и Д., год 2, III, ст. Срезнев., 45-46; Макуш., 83.
4 Сравни: Быдгощ от Быдгост, вещь (вещий) от весть и др.
5 Ж. М. Н. П. 1846, VII, 55-57; Рус. Бес. 1856, 1, 20-22. Ходаковский (Р. И. Сб., III, 161) указывает урочище Радогости (Новг. губ.) и пустошь Редбужу; в Моравии есть гора Radgost (Радгошть). - Рус. Бес. 1857, IV, 75; Рус. прост. праздн., I, 134; Nar zpiewanky, I, 397.
6 Радуница бывает или на Красную Горку или в следующие дни Фоминой недели.
7 Пикте, II, 45-46.
земца и торгового человека: как на Руси первостепенных купцов называли в старину гостями (гостиный двор, гостинец - большая проезжая дорога), так в том же смысле употребляются хорутан. gost, gostnik и чеш. hostak 1 . Радигост, следовательно, молниеносный бог, убийца и пожиратель туч (небесных коров), и вместе светозарный гость, являющийся с возвратом весны. Земной огонь, как то же пламя, которое возжигается Перуном в облаках, признавался сыном Неба, низведенным долу, в дар смертным, быстролетною, падающею с воздушных высот молниею, и потому с ним также соединялась идея почетного божественного гостя, пришельца с небес на землю. Русские поселяне доселе чествуют его именем гостя (см. ниже, стр. 10). Вместе с этим он получил характер бога - сберегателя всякого иноплеменника (гостя), явившегося в чужой дом и отдавшегося под защиту местных пенатов (т. е. очага), бога - покровителя приехавших из дальних стран купцов и вообще торговли (см. ниже).
Древние мифы приписывают происхождение огня - низведению или похищению его с неба. По индийскому сказанию, одаренный божественными свойствами Mataricvan добыл огонь из облачной пещеры и ссудил его одному из старейших жреческих родов Bhrgu или первому человеку Many, почему ученые видят в нем другого Прометея; самому Агни дается прозвание Mataricvan, и это прямо свидетельствует за их первоначальное тождество. Греческий Прометей, похитивший с неба огонь, как теперь положительно доказано, есть не кто иной, как сам громовник, возжигатель грозового пламени и метатель молниеносных стрел с высокого неба на дольнюю землю 2 . У немцев ему соответствует Локи, которого уже Я. Гримм с свойственным ему ученым ясновидением сближал с Прометеем и Гефестом; подобно Гефесту, он был низринут с неба и также представляется хромоногим 3 ; подобно Прометею, прикованному к скале (= туче) за похищение небесного огня, Локи был заключен в цепи за свое лукавство (см. т. I, стр. 389). Судорожные движения окованных Локи и Прометея равно производят землетрясение (= гром) 4 . О распространяющемся пламени пожара немцы выражаются: «es (feuer) los werde, ausbreche, auskomme» - как бы разорвал цепи 5 . Древнейший способ добывания огня у индийцев, персов, греков, германцев и литовско-славянских племен был следующий: брали обрубок из мягкого дерева, делали в нем отверстие и, вставляя туда твердый сук, обвитый сухими травами, веревкою или паклею, вращали до тех пор, пока не появлялось от трения пламя; вместо деревянного обрубка употреблялась и втулка от старого колеса. Так как гроза, разбивая мрачные тучи, выводит из-за них ясное солнце и как бы возвращает ему свет, то отсюда естественно возникла мысль, что бог-громовник возжигает светильник весеннего солнца, потушенный демонами зимы и мрака 6 . Тот же способ добывания огня, к которому привык человек в своем быту, виделся ему и в небе: в глубочайшей древности создалось верование, что бог-громовник вращает, как бурав, свою молниеносную палицу в ступице колеса солн-
1 Мысли об истор. рус. яз., 138.
2 Кун, 5-8, 17.
3 О хромой ноге, как одном из существенных признаков молниеносного бога, см. гл. XXII.
4 D. Myth., 221, 225.
6 Об Илье-громовнике одно поучение на Ильин день говорит: «ныне светозарное солнце небеснаго круга шествия огненных конь светлостию просвещается радостию пресветлыя памяти огненоснаго пророка Илии» (Щапов, 14, 18). Возжигаемое в тучах, солнце представлялось как бы вновь нарождающимся, и потому летты называют его дочерью Перкуна. - Germ. Mythen, 142-3.
ца (I, 106-109) или в дереве-туче и чрез то вызывает пламя грозы. Рядом с этим, из представления души - горящим светочем (см. гл. XXIV), из связи весенних гроз с идеею оплодотворения, и наконец из того уподобления, какое проводила фантазия между добыванием огня через трение и актом соития и между дождем и плотским семенем, возникли сказания, что первый человек создан и низошел в этот мир в молнии (см. гл. XIX) и что им-то принесен огонь с неба на землю. Стремительная, «окрыленная» молния олицетворялась обыкновенно в образе быстролетных птиц орла и сокола; тот же образ придавался и богу Агни; отсюда - миф, что златокрылый сокол или сам Агни в виде этой птицы принес на землю искру небесного пламени 1 . В одном из старинных апокрифов находим любопытный отголосок преданий о происхождении огня; на вопрос: «како огнь зачася?» здесь сказано: архангел Михаил (замена воинственного громовника архистратигом небесных сил) возжег его от зеницы божией, т. е. от всевидящего ока-солнца (I, стр. 85), и принес на землю; точно так же огонь, похищенный Прометеем, был возжжен им от солнцевой колесницы. В Литве в эпоху язычества истукан Перкуна стоял под дубом, а перед ним на жертвеннике горел неугасимый огонь, охранение которого возлагалось на жрецов и вейделоток 2 . Густинская летопись говорит: «ему же (Перкуну), яко богу, жертву приношаху и огонь неугасающий из дубоваго древня непрестанно паляху; аще бы случилось за нерадением служащаго иерея когда сему огню угаснути, таковаго иерея без всякого извета и милости убиваху» 3 . Хотя неугасимый огонь чтился литовцами, как особое божество, под именем Знича [сравни: зной, зиять или знеять - блестеть (сиять), зниять - пылать, пахнуть гарью, зноиться - дымиться, зноить - от сильного жара принимать красный цвет] 4 ; но что поклонение ему принадлежало к культу громовника - это очевидно из самого возжжения священного пламени при истукане Перкуна. В Литве до сих пор рассказывают, что некогда Перкун, вместе с богом преисподней, странствовал по земле и наблюдал за людьми: сохраняют ли они священный огонь? и при этом наделял богиню жатв, т. е. Землю, неувядаемой юностью (силою плодородия) 5 . У белорусов (Минск, губ.) уцелело такое предание: Жыж (от жечь, жгу, малор. жижа - огонь) 6 постоянно расхаживает под землею 7 , испуская из себя пламя ; если он ходит тихо, то согревает только землю; если же движения его быстры, то производит пожары, истребляющие леса, сенокосы и нивы. Поговорка: «жыж унадзився» означает: стали частые засухи или пожары 8 . Римляне чтили неиссякающий огонь богини Весты, охраняемый девами-весталками; если неожиданно он погасал - это считалось бедственным предзнаменованием для всего государства, и такое печальное событие требовало чрезвычайных жертвоприношений; чтобы возжечь погасший огонь, для этого требовалось новое, чистейшее пламя, которое добывали чрез соединение в одну точку солнечных лучей или чрез трение священного дерева и таким образом как бы сводили его с неба. Веста изображалась или подле пылающего очага, или с горя-
1 Die Götterwelt, 53, 61-62.
2 Черты литов. нар., 9.
3 П. С. Р. Л., II, 257.
4 Обл. Сл., 70-71; Доп. обл. сл., 68.
5 Рус. Сл. 1860, V, 12.
6 Старосв. Банд., 324.
7 О молниях, таящихся в тучах, миф выражается, как о небесном огне, заключенном в горах и под землею (см. ниже).
8 Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 93-94.
щим светильником в руке. В греческой мифологии богине этой соответствует Έστία , которая чествовалась, как охранительное пламя очага. На Лемносе, куда, по преданию, Зевс забросил Гефеста и где потому особенно развился культ бога-огневластителя, было в году время, когда на девять дней гасили все старые огни и взамен их привозили на корабле новый с Аполлонова жертвенника из Делоса 1 .
Множество доселе живущих в народе примет, поверий и обрядов свидетельствуют о старинном поклонении огню, как стихии божественной и эмблеме грозового пламени. Зажигая вечером лучику, ночник или свечу, простолюдины крестятся; если же огонь долго не вздувается, то приговаривают: «святой огонёшек! дайся нам». Будет ли внесена в темную комнату зажженная свеча, ее встречают с крестным знамением, точно так же, как существует обычай креститься при ударах грома и блеске молнии 2 . Чехи, о которых еще Козьма Пражский заметил: «hie ignes colit», называют огонь божьим - bozi ohen 3 . Плевать на огонь - величайшее нечестие: за такое оскорбление святыни - на губах и языке виновного высыпают прыщи, называемые в областных наречиях огник и жижка; детям обыкновенно говорят: «не плюй на огонь, а то огник выскочит!» 4 Не должно кидать в огонь ничего нечистого - ни соплей, ни калу; парша на теле приписывается действию огня, наказующего за подобные проступки. Польск. swąd, swedzieć означают: угар и зуд, вонять гарью и зудить*. Если заметят, что кто-нибудь не у места испражняется, то берут из печи раскаленные уголья и бросают на помет, с полным убеждением, что после этого зад у виновного непременно опаршивеет 6 . Горящую лучину или свечу должно гасить благоговейно: пламя задувать губами, нагар снимать пальцами, а уцелевший остаток бережно класть на место; погасить же огонь как попало, т. е. ударить лучину об пол или затоптать ее ногою - считается большим грехом, за который раздраженная стихия отплатит пожаром в доме нечестивца 7 . Когда метут в печи веником и он загорится - то не следует затаптывать пламя ногами, а залить водою 8 . Кто разводит в печи огонь, тот, по литовскому поверью, обязан совершать это молча и не оглядываясь; не то огонь, карая за нарушение должного благоговения, выйдет из печи и зажжет избу 9 . В Тверской губ. у кого загорится изба, того не пускают в другие жилые дома; напротив, он должен бежать как можно далее от жилья, чтобы отвести за собою пламя, которое, таким образом, представляется преследующею его, живою и мстительною стихиею. Народ дает огню эпитет живого и видит в нем (как ясно свидетельствуют различные предания) существо вечно голодное и всепожирающее. По указанию галицкой пословицы, «огонь святый метится, як го не шануешь»; у сербов есть клятва: «тако ме живи оган(ь) не сажегао!» 10 Между крестьянами Самарской губ. доны-
1 D. Myth., 577.
2 Ворон. Г. В. 1851, 10; Записки Авдеев., 128. В Архангельской губ. думают, что зажигать свечу днем, когда и без того светло, - грех.
3 Громанн, 41.
4 Херсон. Г. В. 1852, 17; Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 94; Beiträge zur D. М., гл. 138.
5 Записки Археологич. общ., XIII, 240, 248-9; Потебн., 26.
6 Записки Авдеев., 301.
7 Этн. Сб., II, 126.
8 Цебрик., 264.
9 Черты литов. нар., 98. У римлян запрещалось прикасаться к огню мечом (Пропилеи, IV, ст. Крюкова, 12).
10 Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Бусл., 44; Срп. н. посл., 298.
не удерживается суеверие, что тушить пожары (чем бы ни были они вызваны) - грешно 1 ; в других же местностях мнение это прилагается только к строениям, зажженным ударом молнии. Литовцы, когда случится пожар, обносят вокруг загоревшегося здания кусок освященного хлеба и потом бросают его в пламя , чтобы умилостивить гневную стихию и приостановить ее разрушительное действие 2 . В Черниговской губ. выносят при пожарах квашню, кладут на нее хлеб-соль, ставят тут же икону и молятся о помилованье. На Волыни, вместо квашни, выносят небольшой стол, накрытый чистою скатертью; на столе кладется хлеб-соль и ставится святая вода; с этим столом знахарка обходит крутом загоревшегося дома и шепчет следующее любопытное заклятие: «ой ты, огню пожаданый, из неба нам зосланый! не росходься ты, як дым, бо так приказав тоби Божий Сын» или: «витаю (приветствую) тебе, гостю! замовляю тебе, гостю! иорданскою водою заливаю тебе, гостю! Пришов Господь в мир - мир его не познав, а святый огонь слугою своим назвав; Господь на небо вознесся, за Господом и слуга (его) святый огонь понесся» 3 . В старину бросали хлеб-соль в пламя пожара, как это доселе делается у чехов 4 и в Литве. Во время грозы крестьяне наши, чтобы охранить дом, людей и животных от ее карающей силы, зажигают в избах восковые свечи - крещенские 5 , четверговые или венчальные. С именем Иоанна Крестителя слились древние верования в дождящего Перуна; четверг был день, посвященный громовнику, и особенное почтение воздается этому дню на страстной неделе, как предшествующей празднику весеннего воскресения природы; вот почему свечи крещенская и четверговая получили в народных обрядах символическое значение молниеносного пламени, возжигаемого Перуном. То же значение придано и венчальной свече, так как в летних грозах совершался брачный союз бога-громовника с облачною девою. Вечером в чистый четверг приносят из храма зажженные свечи и коптят ими на притолках и матицах кресты, что, по общему убеждению, предохраняет дома от удара молнии 6 . Соответственно этому, в Германии верят, что молния ни за что не ударит в дом, на очаге которого пылает огонь; потому во время грозы разводят в печи огонь или берут топор (символ громовой палицы) и вонзают его в дверной косяк 7 . Четверговые и крещенские свечи зажигаются и в том случае, когда вспыхнет где-нибудь вблизи пожар: делается это с целью отстоять свой дом от угрожающей ему беды. Но что особенно знаменательно - свечи эти (иногда и подвенечную) зажигают во время трудных родов, чтобы облегчить страдания родильницы 8 ; обычай, указывающий на ту плодородящую силу, какая соединялась с молниями, посылающими дожди, а от их небесного пламени перенесена и вообще на огонь. Молодые, возвращаясь домой после венца, переезжают через разложенные в воротах и зажженные снопы соломы - для будущего счастия и плодородия 9 ; в некоторых деревнях заставляют их на другой день брака прыгать через огонь, и первую кудель, за которую примется
1 Самар. Г. В. 1854, 43.
2 Черты литов. нар., 94.
3 Волын. Г. В. 1859, 17.
4 Громанн, 41.
5 Особенно те, которые были прилеплены к чаше с водою, при совершении водосвятия.
6 Ворон. Г. В. 1851, 11; Саратов. Г. В. 1851, 29.
7 D. Myth., 568; Zeitsch. für D. M., IV, 297.
8 Саратов. Г. В. 1851, 29.
9 Абев., 44-45.
молодая, нарочно зажигают ее родичи и знакомые 1 . Еще нагляднее выражается эта тождественность огня с грозовым пламенем в следующих поверьях о влиянии его на земные урожаи. На Сретенье, праздник, которому в западных губерниях присваивается название «Громниц», каждый хозяин освящает для себя восковую свечу и хранит ее в анбаре; во время посевов и жатвы свеча эта выносится на поля (Витебск, губ.). Существует примета: если в чистый четверг свечи, разносимые из церкви по домам, не гаснут на воздухе, то это предвещает большой урожай яровых хлебов. В те дни, когда выезжают унаваживать и пахать землю, крестьяне ни за что не дают из своего дома огня; они убеждены, что у того, кто ссудит чужого человека огнем, хлеб не уродится, и наоборот - у того, кто выпросит себе огня, урожай будет хороший 2 . И во всякое другое время крестьяне неохотно дают огонь, опасаясь неурожая и скотского падежа; если же и дадут , то не иначе как с условием, чтобы взятые горячие уголья, по разведении огня в доме, были немедленно возвращены назад. Кто никогда не отказывает своим соседям в горячих угольях, у того отымется счастье и хлеб в поле не простоит без потравы 3 . Чтобы очистить просо от сорных трав и предохранить от порчи, все зерна, назначенные к посеву, перепускаются через поломя, т. е. сквозь дым зажженной соломы, или перед самым началом посева вкидывают горсть проса в огонь и верят, что оно уродится «чистое як золото» 4 . Богары, выезжая пахать или сеять, посыпают около повозки пеплом и горячими угольями 5 . Итак огонь - божество, творящее урожаи; погашение его и отдача в чужой дом - знак бесплодия и перехода изобилия в посторонние руки. Когда пекут хлебы, то наблюдают, куда наклонятся они головами (верхушками): если внутрь печи - это предвещает прибыль, а если к устью (к выходу) - убыток 6 . Ради этой связи огня с плодородием и указанного выше сближения его с золотом (I, 102), - с стихией этой нераздельно понятие о даруемом ею богатстве и семейном благосостоянии; народ дает огню названия: богач, богатье 7 . Отсюда объясняется, почему домашний очаг получил значение пената (домового), оберегающего имущество домохозяина и умножающего его доходы.
Кроме влияния на плодородие, огню приписываются те же очистительные и вместе целебные свойства, что и молнии. Противодействуя мраку и холоду, он прогоняет и демонов всяких бед и болезней, в которых первобытные народы видели порождение темной, нечистой силы. С возжжением огня издревле соединялась мысль о возрождающейся жизни, а с его погашением - мысль о смерти (см. гл. XXIV). Огонь есть самая чистая = светлая, и в этом смысле святая стихия (I, 50), не терпящая ничего омрачающего, в переносном смысле: ничего злого и греховного. Считая за величайшее нечестие сорить хлебом, этим «даром божиим», крестьяне тщательно собирают рассыпанные крошки и бросают их в пламя очага, как в святилище всесовершенной чистоты; так же поступают они и с крошками пасхи, и с остатками других освященных яств 8 . Одним из обыкновенных прозваний бога Аг-
1 Р. И. Сб., III. 199. Это возжжение кудели стоит в связи с представлением грозовых облаков пряжею (см. гл. XXIII).
2 Вест. Р. Г. О. 1853, III, 6; Нар. сл. раз., 163; Совр. 1852, 1, смесь, 122; Beiträge zur D. Myth., I, 76: в Западной Европе существует обычай бегать по засеянным полям с возжженными факелами.
3 Этн. Сб., II, 126; Beiträge zur D. M., I, 236; Громанн, 42, 146.
4 Рус. Бес. 1856, III, ст. Максимов., 77.
5 Показалец Раковск., 52.
6 Записки Авдеев., 141.
7 Обл. Сл., 4.
ни было очиститель 1 ; снк. povaka - огонь образовалось от рû - очищать: это первоначальное, коренное значение сохранилось в латинском purus, тогда как греч. πΰρ (др.-в.-нем. fiur) - огонь (см. I, 157). Согласно с олицетворением огня у классических народов в женском образе, светоносная чистота богини Весты возбудила нравственное представление о ее вечной, незапятнанной девственности; почему и служить этой богине, смотреть за ее священным пламенем могли только целомудренные девы (весталки) 2 . Очаг требует от людей целомудрия; соединение полов должно быть скрыто от него, дело, физически или нравственно нечистое, наносит ему оскорбление, и человек, сознающий за собою вину, уже не может приблизиться к родному очагу, пока не совершит искупительного обряда. Обращаясь к его пламени, люди испрашивали не только богатства, но и чистоты сердца, умеренности, здравия душевного и телесного 3 . Увидать нечаянно огонь ночью признается на Руси за добрую примету: больному это предвещает выздоровление, а здоровому - счастие 4 . Когда у ребенка случится «родимец» или «веснуха», то для прогнания болезни зажигают страстную (четверговую) свечу; от головной боли заказывают сделать свечу длиною по мерке, снятой с головы, и ставят ее в церкви перед иконою или прибегают к омовению водою, в которую наперед опускаются горячие уголья, и при этом причитывают: «ой, гульк вода! бусь вода! креши огню, жени биду!» 5 Вода - символ дождя, горячий уголь - молнии, которую Перун высекает из кремня. Чтобы очистить тело от показавшейся сыпи, берут кремень, кресало и высекают над болячками искры (I, 105); а красноватые и синие пятна «сибирки» выжигают раскаленным железом, которое в глубочайшей древности принималось за эмблему Перуновой палицы. На Крещенье зажженною в церкви свечою подпаливают у себя виски, чтобы волосы росли густые и красивые, голова бы просветлялась разумом, а сам бы человек был счастлив 6 ; в Виленской губ. жгут на голове волоса сретенскою свечою - на счастье и здравие. От лихорадки лечат так: берут освященную вербу (см. ниже в гл. XVIII - о представлении молнии прутом или веткою), делают на ней столько нарезок, сколько было параксизмов, и затем кладут в затопленную печь ; когда верба сгорит, должно взглянуть на оставшийся пепел и положить три земных поклона 7: вместе с уничтоженными огнем нарезками пропадает и самая лихорадка. В случае «сглаза» стараются достать лоскут одежды или клок волос от того, кто заподозрен виновником болезни, и сожигают на горячих угольях. Больной при этом спрашивает: «что куришь?» Ему отвечают: «курю уроки, призороки, лихие оговоры!» - Кури да гораздо, чтобы ввек не было! 8 Если какое животное или птица испугает ребенка, то у первого вырывают клок шерсти, а у второй несколько перьев и этою шерстью или перьями окуривают испуганного, чтобы предотвратить несчастные последствия 9 . От детской болезни, известной под названиями стень, сухотка и собачья старость, лечат так: когда придет время печь хлебы, то, посадив первую ковригу, посыпают лопату мукою, кладут на нее ребенка и до трех раз всо-
1 Ж. М. Н. П. 1845, XII, 137.
2 Sonne, Mond u. Sterne, 95.
3 Ф. Куланж, 33-34, 133-4.
4 Эта. Сб., II, 57.
5 Учен. зап. Моск. универс. 1834, IV, 150.
7 Ворон. лит. сб., 384.
8 Карман. книжка для любит. землед., 318-320; Записки Авдеев., 139-140.
9 Полт. Г. В. 1846, 41.
вывают в устье истопленной печи; при этом одна баба стоит под окном и спрашивает другую, которая держит лопату: «что печешь?» - Стень пеку, сушец запекаю! 1 Тот же обряд совершается против грыжи и гнетеницы: это называется перепекать болезнь. Южные славяне страдающих «воспалением» поджаривают, словно барашка на вертеле: они устанавливают два больших камня, обвертывают больного в толстые ковры, привязывают его к шесту и кладут на камни, по обеим сторонам которых разводят огонь; после того начинают повертывать больного - так, чтобы жар обхватил его везде 2 . Обыкновение класть хворых детей в печь известно и в Германии 3 . От насморка и головной боли окуривают пряжею; когда ребенок страдает бессонницею, то берут длинные пряди льну, меряют у дитяти руки, ноги и рост, затем кладут пряди на печную заслонку, зажигают и держат больного над дымом: таким образом болезнь смеривается и сожигается на очаге 4 . На Благовещенье и 30-го сентября (по окончании уборки хлеба) сожигают соломенные постели и старые лапти, скачут через разведенное пламя и окуривают свою одежу от болезней и чар; накануне Иванова дня с тою же целью сожигают в лесу старые сорочки и прыгают через костры 5 , о чем упоминает уже Кормчая книга 1282 года: «неции пред храмы своими... или пред враты домов своих, пожар запаливши, прескакают по древнему некоему обычаю» 6 . В Курской губ. если в какой-нибудь семье умирают новорожденные дети, то мать купается на дровосеке, рубит топором снятую с себя сорочку и тут же сожигает ее 7 . Топор - эмблема молний, вода - дождя. В древнейших поэтических представлениях облака уподоблялись небесным покровам (тканям), волосам, шерсти и пряже, и потому в указанных нами обрядах предаются огню именно эти символические предметы: с их сожжением пропадает и болезнь, подобно тому, как в пламени весенних гроз гибнет нечистая сила мертвящей зимы 8 . От огня целебные свойства перенесены на золу и пепел. От лихорадки и других болезней дают пить воду или вино (метафоры дождя), смешанные с золою, которую берут из печи или из церковного кадила 9 . В Польше 10 вокруг постели больного посыпали пеплом из сита (о связи сита с дождем см. I, 290-291).
Но особенно важное значение приписывалось огню, добываемому трением из дерева, так как под тем же образом древнейший миф представлял возжжение богом-громовником небесного пламени грозы. Такой огонь называется на Руси дре-
1 Хлеб и мука - символы жизни, здоровья: бесплодных жен и больных окуривают артусом, пасхою и свадебным караваем. Название болезни «собачьей старостью» дало повод класть вместе с ребенком в печь щенка; вслед за тем топят щенка в воде и думают, что вместе с ним погибает и самый недуг. - Сахаров, I, 59; О. 3. 1848, т. LVI, 202; Вест. Р. Г. О. 1853, III, 10; в Томской губ. обмазывают ребенка сметаною и дают облизать собаке. - Этн. Сб., VI, 130. Иногда меряют ниткою тень больного (вероятно, по созвучию с словом стень) и, закатав ее в хлеб, дают съесть собаке.
2 О. 3. 1853, VIII, иностр. литер., 84.
3 D. Myth., 1118.
4 Мерить больного - один из древнейших обычаев (см. D. Myth., 1116-7).
5 Сахаров., II, 18-19, 36, 59.
6 Историч. Христом. Бусл., 384. Татары верили, что огонь противодействует злым умыслам и отымает силу у ядовитых снадобий; иноземных послов и русских князей проводили в шатер хана между двумя разложенными кострами (Собр. путешествий к татарам, Плано-Карпини, 19; История Солов., III, 179).
7 Этн. Сб., V, 92-93.
8 Наоборот, если достать рубаху или одежду с здорового человека и повесить в горячем воздухе, то вместе с нею истлеет (исхудает и умрет) и ее хозяин (литовское поверье. - Рус. Сл., 1860, V, 27).
9 Статис. опис. Саратов. губ., I, 66; Украин. мелодии Маркевича, 107.
10 D. Myth., 1117.
весным, лесным, новым, живым, лекарственным или царь-огонь 1 , у сербов ватра (в старину - молния) жива, живи огањ, у чехов bozi oheń, - точно так же, как дождь, льющийся из тучи, пробуравленной палицею Перуна, назывался живою водою. Пламя это признается спасительным против всяких заразительных и повальных болезней. Огонь, бывший до того в людском употреблении, не считается годным для такого священного дела ; как вода, предназначаемая для леченья, должна быть непочатая, только что почерпнутая из родника, так и огонь требуется новый, не служивший еще человеческим нуждам. Живым огнем возжигаются купальские костры, через которые перегоняют поселяне скот и сами прыгают - в полном убеждении, что это наделяет здоровьем. Но сверх того к пособию живого огня прибегают всякий раз, как скоро обнаружится сильная смертность между населением или скотский падеж. В первом случае крестьянская община приглашает священника совершить молебствие и обойти с иконами и хоругвями вокруг села. При этом добывают новый огонь трением одного дубового полена о другое - также дубовое; добытым огнем зажигают кадило и свечи перед иконами в церкви: думают, что такая жертва особенно приятна Богу. Из церкви огонь этот разносится по избам, где и сберегается, как вернейшее средство против мора. Если случится скотский падеж, то служат в поле общественный молебен с водосвятием, роют канаву и, наполнив ее навозом, кожаными обрезками, шерстью и сухими костями, все это зажигают живым огнем, потом перегоняют через канаву деревенское стадо и окропляют его святою водою. Иногда, вместо канавы, прорывают отверстие в ближайшем из окрестных пригорков - так, что верхний пласт земли остается нетронутым, и сквозь эти ворота прогоняют стадо, окуривая его можжевельником, зажженным от живого огня; в Смоленской губ. окуривают теми травами, с которыми стояли в церкви на Троицын день. Замечательно, что при совершении этого обряда старый огонь везде гасится, и при топке печей и освещении изб другого огня никто не употребляет, кроме добытого трением. В некоторых местностях, чтобы прекратить мор, крестьяне разводят вокруг села курево, поджигая сложенные там и здесь кучи живым огнем; от «сибирской язвы» курево разводится при самом въезде в селение 2 . Болгары 24 декабря (когда на небе снова возжигается светильник солнца) и в день св. Пантелеймона (о связи этого святого с древним Перуном см. т. I, 243) тушат во всех избах огонь, а вечером берут два сухие полена, трут одно о другое и вызванное таким трением пламя называют божий или святой огнец и разносят по домам; в этот день поселяне не работают из боязни, чтобы гроза не сожгла хлеба 3 . У германских племен живой огонь известен под именем das wilde feuer или notfeuer (стар, notfiur), т. е. огонь, в котором чувствуется настоятельная потребность (not - necessitas) и который добывается в случае всеобщей нужды - заразы. Рядом с этим объяснением, какое возникло в период сравнительно позднейший, когда был затерян настоящий корень слова, Я. Гримм указывает на другое, древнейшее: в слове notfiur (nodfiur) он подозревает старинное hnot(d)fiur от hniudan, др.-вер.-нем. hniotan, сканд. hniodha - quassare, terere, tundere, т. е. огонь, добываемый трением. В Германии огонь этот употреблялся на исцеление больного скота: коров, лошадей и свиней. Когда нападала на до-
1 Рус. в св. посл., IV, 93; Р. И. Сб., III, 199.
2 Этн. Сб., I, 54, 163; II, 28; Иллюстр. 1846, 262; Вест. Р. Г. О. 1853, II, 105; Симбир. Г. В. 1855, 48; Послов. Даля, 1055.
3 Каравел., 248; Московская Газета 1866, стат. Каравелова: «Святки у болгар».
машних животных чума, то крестьяне возжигали notfeuer. В назначенный день во всех печах погашали огонь, так что в целой деревне не оставалось ни единой искры. Из каждого дома приносили паклю, солому, хворост и дрова; затем вбивали в землю твердый дубовый обрубок и сверлили в нем отверстие; в это отверстие вставляли деревянный шест, обвитый соломою и обмазанный дегтем, и до тех пор вращали его, пока не показывалось пламя. Вызванное наружу пламя принималось на солому, сухие листья и хворост, и тотчас же возжигался устроенный между двумя загородками костер, через который перегоняли два или три раза все больное стадо 1 . Иногда вбивали в землю две дубовые сваи, фута на полтора одну от другой; вверху их делались углубления, в которые вставлялась поперечная балка, толщиною в руку, обмотанная по краям паклею и старым засаленным тряпьем; поперечник этот обвивался веревкою, за длинные концы которой схватывались поселяне и с быстротою двигали его то в одну, то в другую сторону, пока не являлся огонь и не разгорались тут же набросанные кучи хворосту и соломы, после чего спешили перегонять стадо через пылающий костер. Вместо поперечной балки терли сваи и просто пеньковою веревкою. По окончании обряда все присутствующие бросались на костер, и каждый домохозяин запасался священным огнем, чтобы возжечь его на своем очаге; взятые с собою горячие головни они гасили в воде и клали их в ясли, из которых кормилась домашняя скотина. Сохранились свидетельства (1605 г.), что живой огонь добывался чрез трение колеса: брали тележное колесо, вставляли в его втулку дубовую ось и вращали ее с помощью веревки; костер разводился в воротах, в которые и выгонялось зараженное стадо. Что происхождение описанных обрядов относится к глубочайшей древности - в этом не может быть сомнения; уже в 842 году Карломан запрещал эти «богопротивные» огни. Но важнее всех письменных свидетельств - то, что обряды возжжения живого огня равно совершались у всех индоевропейских народов , не исключая ни кельтов, ни греко-римской отрасли. Римские пастухи перегоняли скот через весенние костры Палилий (Palilia), зажигаемые в честь Палесы (Pales), богини - охранительницы стад 2 .
Такое очистительное значение огня, прогоняющего темную, демоническую силу и вместе с нею все греховное, нравственно нечистое, побудило отдаленнейших предков наших соединить с сожжением мертвых мысль, что усопшие, сгорая на костре, очищаются от всякого зла и неправды и, просветленные божественным пламенем, водворяются в стране вечного блаженства. Руссы объясняли арабскому путешественнику Ибн-Фоцлану, что они сожигают трупы с целью доставить умершим невозбранный доступ в райские обители 3 . Верование это в сказаниях о кончине мира сливается с мифическим представлением о той огненной реке, которая потечет в последний страшный день и в которой, по словам Кирилла Туровского, «подобает всякому роду человеческому пройти сквозь огнь», да искушенные огнем очистятся все племена и просветятся телеса их, аки солнце 4 . По всему вероятию, здесь же скрывается: во-1-х, зародыш католического учения о чистилище, где души усопших освобождаются действием огня от греховной нечистоты, и во-2-х, корень староверческого догмата о самосожжении, которое
1 Перегоняли также и гусей.
2 D. Myth., 570-9; Die Götterwelt, 198-9.
3 Ibn-Foszlan"s und anderer Araber Berichte, 21.
4 Памят. XII в., 100-1.
раскольники называют «вторым или огненным крещением», т. е., по их мнению, оно так же очищает человека от содеянных им грехов, как крещение - от греха первородного 1 .
Вследствие естественных, физиологических условий, определивших первоначальное развитие младенческих племен, славянин по преимуществу был добрым и домовитым семьянином. В кругу семьи или рода (который был тою же семьею, только разросшеюся) проходила вся его жизнь, со всем ее обиходом и родственными торжествами; в ней сосредоточивались самые живые его интересы и хранились самые заветные предания и верования: «имяху бо закон отец своих и преданья» 2 . Свидетельствуя о древнейшем быте славян, Нестор говорит, что они жили родами: каждый род на своем месте - особе, т. е. разъединенно. Отдельный род представлялся сожитием вместе нескольких семей, связанных кровными узами родства и властью одного родоначальника. Поздние остатки такого патриархального быта до сих пор встречаются в некоторых славянских племенах, мало или вовсе не испытавших влияния цивилизации. Родичи помещались в одной избе или, если слишком размножались - в нескольких холодных срубах (клетях), построенных вблизи теплой избы и даже примкнутых к ее стенам. Во всяком случае очаг оставался единый для всех, а приготовляемая на нем пища составляла общую трапезу. Явление это весьма знаменательно. В отдаленное время язычества огонь, разведенный под домашним кровом, почитался божеством, охраняющим обилие дома, мир и счастие всех членов рода; вокруг него созидалась семейная жизнь. От огня, возжигаемого на очаге, обожание должно было перейти и на этот последний: оба эти понятия действительно слились в одно представление родового пената 3 . Каждый род имел своего пената, которым был единый для всех очаг - знамение духовного и материального единства живущих при нем родичей. Если же род делался слишком велик и распадался на части, то такое раздробление видимым образом выражалось в устройстве нового, особого очага; одно или несколько семейств, отрешаясь от главного рода, выселялись на другое место и основывали свое собственное жилье, свой отдельный очаг.
В этом значении очага кроется объяснение нескольких названий, важных для бытовой археологии славянского племени. Создаваясь в эпоху образования языческих верований, слово запечатлело в себе характеристические черты стародавних воззрений. Скифское божество огня и домашнего крова Tabiti происходит от санскр. tap (tapati) - urere, calefacere (зенд. tap - тоже, tafnu - urens, перс. taftan - сожигать, tapîdan, tabîdan - теплеть, лат. tepeo, греч. τάπτω
Русская мифологическая школа оформилась на рубеже 1840-50-х гг. Ее основоположником был Фёдор Иванович Буслаев, “первый русский подлинный ученый-фольклорист". Буслаев был филологом широкого диапазона (языковед, исследователь древнерусской литературы и народной поэзии). Вслед за братьями Гримм Буслаев установил связь фольклора, языка и мифологии, выделил принцип коллективной природы художественного творчества народа. Мифологический анализ он применил к славянскому материалу. Труды Буслаева развивали идею о том, что народное сознание проявилось в двух важнейших формах: языке и мифе. Миф - форма народной мысли и народного сознания. Буслаева как мифолога характеризует капитальный труд "Исторические очерки русской народной словесности и искусства" (Т. 1-11. - СПб., 1861). Позже ученый оценил положительные стороны других направлений в фольклористике и проявил себя в них.
Братья Гримм и Буслаев были основоположниками мифологической теории. "Младшие мифологи" (школа сравнительной мифологии) расширили сферу исследования мифов, привлекли фольклор и язык других индоевропейских народов, усовершенствовали метод, в основе которого лежало сравнительное изучение этносов. В Европе, а затем и в России мифологическая школа получила ряд разновидностей. Метеорологическая (или "грозовая") теория связывала происхождение мифов с атмосферными явлениями; солярная теория видела в основе мифов первобытные представления о небе и солнце - и проч. При этом всех мифологов объединяло убеждение, что древней религией была религия природы, обожествление ее сил.
Наиболее известным представителем русской школы младших мифологов был А. Н. Афанасьев, который вошел вь историю фольклористики не только как составитель знаменитого сборника "Народные русские сказки", но и как крупный исследователь. Комментарии к сказкам его сборника, выделенные во втором издании в отдельный, четвертый том, легли в основу капитального труда Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов".
Афанасьев выступил как ученик Ф.И. Буслаева, последователь братьев Гримм и других западноевропейских ученых. Однако в мифологическую теорию он внес новое. Афанасьев привлек настолько громадный фактический материал, что "Поэтические воззрения…" сразу стали ярким явлением в мировой науке и до сих пор остаются ценной справочной книгой по славянской мифологии.
Свои теоретические взгляды Афанасьев изложил в первой главе, которую назвал "Происхождение мифа, метод и средства его изучения".
Происхождение мифов объясняет история языка. Ссылаясь на диалекты и язык фольклора, Афанасьев утверждал: "В древности значение корней было осязательно"; "Большая часть названий основывалась на весьма смелых метафорах 1 ”. Однако со временем происходило затемнение метафор, метафорическое уподобление начинало восприниматься как действительный факт - и рождался миф. "Стоило только забыться, затеряться первоначальной связи понятий, чтобы метафорическое уподобление получило, для народа все значение действительного факта и послужило поводом к созданию целого ряда баснословных сказаний. Извилистая молния является огненным змеем, быстролетные ветры наделяются крыльями, владыка летних гроз - огненными стрелами"." . В вопросе о сущности мифов ученый был последователем прежде всего "метеорологической" теории, согласно которой в основе большинства мифов лежит обожествление грозы, грома, молнии, ветра, туч. Афанасьев писал: "Чудесное сказки есть чудесное могучих сил природы" Противоположность света и тьмы, тепла и холода, весенней жизни и зимнего омертвения - вот что особенно должно было поразить наблюдающий ум человека. Чудная, роскошная жизнь природы, громко звучащая в миллионах разнообразных голосов и стремительно развивающаяся бесчисленныхформах, обусловливается силою света и тепла, без нее все замирает. Подобно другим народам, наши праотцы обоготворили небо, полагая там ее вечное царство, ибо с неба падают солнечные лучи, оттуда блистают луна и звезды и проливается плодотворящий дождь" “В весенних грозах, сопровождающих возврат солнца из дальних странствий в царство зимы, воображению древнейших народов рисовались: с родной стороны, брачное торжество природы, поливаемой семенем дождя, а с другой - ссоры и битвы враждующих богов; в громовых раскатах, потрясающих землю, слышались то клики свадебного веселья, то воинственные призывы и брань.
На протяжении истории мифы подвергались значительной переработке. Афанасьев выделил три принципиально важных момента.
" Во-первых, "раздробление мифических сказаний". "Большая часть мифических представлений индоевропейских народов восходит к отдаленному времени ариев; выделяясь из общей массы родоначального племени и расселяясь по дальним землям, народы, вместе с богато выработанным словом, уносили с собой и самые воззрения и верования".
Во-вторых, "низведение мифов на землю и прикрепление их к известной местности и историческим событиям". "…Поставленные в условия человеческого быта, воинственные боги утрачивают свою недоступность, нисходят на степень героев и смешиваются с давно усопшими историческими личностями. Миф и история сливаются в народном сознании; события, о которых повествует последняя, вставляются в рамки, созданные першем; поэтическое предание получает историческую окраску, и мифический узел затягивается еще крепче".
В-третьих, нравственное (этическое) мотивирование мифических сказаний". С возникновением государственных центров мифы канонизируются, причем в высшей среде. Они приводятся в хронологическую последовательность, устанавливается иерархический порядок: боги подразделяются на высших и низших. Общество богов организуется по образцу человеческого, государственного союза, и во главе его становится верховный владыка с полною “царственною властью".
Для Афанасьева фольклор - важный и, достоверный источник мифологических разысканий. Исследователь рассмотрел загадки, пословицы, приметы, заговоры, обрядовые песни, былины, духовные стихией сказки. О сказках он писал: "Сравнительное изучение сказок, живущих в устах индоевропейских народов, приводит к двум заключениям: во-первых, что сказки создались, на мотивах, лежащих в основе древнейших воззрений арийского народа на природу, и во-вторых, что по всему вероятию, уже в эту давнюю арийскую эпоху были выработаны главные типы сказочного эпоса и потом разнесены разделившимися племенами в разные стороны - : на места их новых поселений"1. Так объяснялось международное сходство сказочных сюжетов и образов.
Афанасьев поставил в фольклористике существенные теоретические проблемы: о сущности мифов, об их происхождении и историческом развитии. Он предложил стройную концепцию. Вместе с тем в этом труде отразились недостатки романтических теорий языковедов и фольклористов середины XIX в. Уже современники критиковали Афанасьева за отсутствие четких критериев, за субъективизм в конкретных истолкованиях.
"Поэтические воззрения славян на природу" способствовали активизации изучения фольклора и оказали воздействие на литературное творчество русских писателей (П. И. Мельникова-Печерского, С. А. Есенина и др.).
Здравствуйте, друзья!
Очень давно собиралась написать эту заметку, но никак руки не доходили. И вот свершилось.
Я сама очень часто в нее заглядываю, так как у меня на сайте много статей, в которых я обращаюсь к славянской мифологии и фольклору. Да и просто так иногда почитываю. Очень интересно. Серьезно.
А. Н. Афанасьев «Поэтические воззрения славян на природу»На Википедии есть статья про этот труд. Не хочется все пересказывать, однако, кое-какие моменты я выделю, для ознакомления, так сказать.
Во-первых, название. Полное название этого труда звучит так: «Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов».
Это фундаментальное исследование, которое оказало огромное влияние не только на современников. Плюс ко всему, книга имеет большое историческое значение.
Над своим главным трудом, выдающийся собиратель фольклора А. Н. Афанасьев работал 17 лет (1826-1871).
Первое издание было выпущено в 1865-1869 годах.
Оно полностью не переиздавалось больше 130 лет, до 1980-х годов.
В этой книге черпали вдохновение такие знаменитые люди, как Блок, Есенин, Островский и многие другие.
Со временем, конечно, в книге были найдены ошибки и погрешности, не все в ней точно и верно на сто процентов, однако это не уменьшило значимости и популярности исследования.
Где скачать, купить, прочитать?«Поэтические воззрения славян на природу» находится в свободном доступе. Ее можно легко скачать в любом формате, и даже прочитать онлайн. Я дам ссылки на все сайты, где это можно сделать, чуть ниже.
Вообще, я считаю, что лучше всего купить бумажный вариант этой книги . И читать удобно, и под рукой всегда, можно делать закладки, выписки и пометки. И кстати, в качестве подарка «Поэтические воззрения славян на природу» подойдут идеально, ну, не каждому, естественно, а тому, кто темой интересуется.
Я погуляла по интернет магазинам и нашла два, Лабиринт и Читай город (оба проверены, выбирать можете любой), в которых продаются все три тома. Цены приемлемые за такую вещь.
Если покупать бумажный вариант вам не хочется, то можете скачать или прочитать книгу на coollib.net . Однако, читать ее не очень удобно: форматирование текста ужасное - огромные простыни текста, никакой разбивки на списки и так далее, глаза устают. Конечно, у кого как, я говорю лишь за себя.
Поэтому, предлагаю вам вариант в djvu (на моей системе его открывает стандартная читалка, которая работает с форматом pdf). Там, конечно, такое же форматирование, но почему-то мне его читать легче. Возможно все дело в издании.
В общем, я рекомендую книги издательства «Индрик», выпущенные в 1994 году, и они очень примечательны. Это репринт издания 1865 года , но с исправлениями. Иными словами книги (а там все три тома) написаны с использованием дореволюционной орфографии. То есть, со старинными буквами, которые мы уже не употребляем в повседневной жизни - ять, ер и так далее.
Скачать* Все три тома А. Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» в формате djvu весят почти 62 Мб. Запакованы в архив и залиты на Яндекс диск, он, кстати, проверяет все на вирусы и прочий шлак. Так что, архив чистый, не бойтесь =)
** И последнее, если что-то там не скачивается, или архив поломался, напишите мне в комментариях, я поправлю.
На этом, все, друзья. Скачивайте, читайте, наслаждайтесь. До новых встреч!
> Алфавитный каталог Скачать все тома в DjvuПоэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов
Скачать Скачать Скачать- Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Том первый
- Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Том второй
- Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Том третий
Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов
СкачатьПоэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Том второй
СкачатьПоэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Том третий
Скачать Скачать все тома с BitTorrent (PDF) Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народовПоэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов
Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Том второй
Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Том третий
Скачать все тома с BitTorrent (DjVU) Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народовПоэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов
Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Том второй
Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. Том третий
Афанасьев Александр Николаевич
Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов
Оригинальное название: Поэтическiя воззрѣнiя славянъ на природу. Опытъ сравнительнаго изученiя славянскихъ преданiй и вѣрованiй, въ связи съ миѳическими сказанiями другихъ родственныхъ народовъ
Издательство: Тип. Грачева и Комп.
Место издания: М.
Год издания: 1865-1869
Фундаментальный труд А.Н. Афанасьева является логическим завершение целой серии его работ по истории, литературе, поэтике, мифологии («Дедушка домовой», «О значении Рода и рожаниц», «Ведун и ведьма», «Языческие предания о острове Буяне», «Зооморфические божества у славян: птица, конь, бык, корова, змея и волк», «Религиозно-языческое значение избы славянина» и др.), в результате чего сложился концептуальный взгляд на мифологию, на ее зарождение и историю. XIX век стал временем интенсивного изучения славянской мифологии, в это время формировалась традиция прочтения славянской мифологии с позиций «натурмифологической школы», взгляды которой разделял и Афанасьев. Представители этой школы полагали, что мифология возникла из попыток человека объяснить природные явления. Основоположник солярно-метеорологической школы А. Н. Афанасьев исходил из того, что миф есть «древнейшая поэзия», повествующая о жизни природы в ее «ежедневных и годичных превращениях». Коллективным поэтом и творцом мифологии являлся народ, который сотворил и язык, и мифы». С точки зрения автора мифология «возникла на небе» с обожествления небесных природных явлений, но затем «спустилась на землю, принимая самые причудливые оболочки, отчего всякого рода повествование о происходящем в этом мире, насыщено образами всякого рода «нечисти».
Автор привлекает в качестве материала данные из различных областей: эпос разных народов, сказки, труды лингвистов, диалектологов, обращает внимание на законодательные акты, провинциальную периодику. Свет, тьма, небо, земля; солнце, гроза, ветер, радуга, дождь, злые карлики, ведьмы, водяные, лешие и прочие модификации добрых и злых стихий – все анализируется автором с учетом данных науки его времени. Благодаря замыслу, методологии и привлеченному материалу работа получилась энциклопедической, где фиксируются все возможные способы представления природы и проявления коллективной работы духа.
Одна из любопытнейших форм божьего суда - бросание в воду жребия. Старинная песня рассказывает: согрешил богатый купец Садко , не давал жертв Морскому Царю (= Океану), и вот остановился его корабль посреди моря широкого и с места не тронется. Надо узнать виноватого - кто оскорбил божество? ради кого постигла беда неминучая? Промолвил Садко корабельщикам:
А в место все вы собирайтеся,
А и режте жеребья вы валжены,
А и всяк-то пиши на имена,
И бросайте вы их в синё море:
Которые бы поверху плывут,
А и те бы душеньки правыя;
Что которые-то в море тонут,
А мы тех спихнем во синё море.
1 «Сравнение законов царя Стефана Душана сербского с древнейш. земск. постановл. чехов», соч. Палацкого - в Ч. О. И. и Д., год 1, II, 25-26; Древнее право чехов, ст. Иванишева - в Ж. М. Н. П. 1841, т. XXX, 139.
2 Предвар. юрид. свед. для полн. объяснения Русск. Правды, соч. Н. Калачова, статьи 118-9, 141.
3 Собр. гос. грам. и догов., II, № 1.
4 Послов. Даля, 3, 5, 194; Старосв. Бандур., 199.
5 Абев., 77.
В другой раз велит Садко резать жеребья ветляные: чей будет сверху плавать - тот согрешил, а чьи потонут - те «душеньки правые». Оба раза жребий указал на хозяина корабля: его жребий валженый потонул, а ветляный по воде поплыл 1 . Тот же мотив встречаем и в народной русской сказке 2 и в шведской песне о Гер-Педере 3 . Немец, loos - жребий на севере употребляется в значении ветки; заметим, что в числе различных уподоблений молнии она представлялась и древесною веткою или лозою (donnerruthe, см. гл. XVIII). Согласно с этим значением жеребьевых прутиков, они могли быть заменяемы горячими угольями. При лечении наговорною водою принято бросать в нее красные уголья, пересчитывая имена знакомых лиц; на чьем имени потонет уголь, того и обвиняют в порче или сглазе больного 4 . В подновленном виде обряд, описанный в песне о богатом купце Садке, существует и доныне: когда понадобится узнать, кто виноват в краже или ином проступке, простолюдины берут чашу воды и бросают в нее свёрнутые записки с обозначенными на них именами домашних и знакомых; чья записка выпрыгнет из чаши, тот и виноват 5 . Таким образом сама священная стихия (вода) призывается дать ответ потоплением или поднятием жребия.
Шумный плеск, вечное движение и стремительные разливы вод, заставляющие видеть в них нечто живое и могучее, падение воды с небес в виде дождя, росы и снега, ее плодотворная сила и участие во всех отправлениях жизни - все вело к обоготворению этой стихии. Веруя в ее небесное происхождение, перенося старинные представления о тученосном небе и дождевых источниках на океан-море, реки, озера и криницы, фантазия отдала эти последние в заведование богам, духам и нимфам, в которых олицетворение земных вод сочеталось с преданиями о владыках весенних гроз и ливней. Греческий Ποσειδών (древние формы: дорийск. Ποτιδάς , Ποςίδης и Ποςείδης ; корень тот же, что и в словах: Ποτος , Ποτίςω , Ποταμος , верховный властитель всех вод изображался седовласым старцем; он живет в глубине моря - в славном дворце, и Гомер называет его земледержцем и колебателем земли: эпитеты, указывающие в нем воплощение всесветного океана и божество, родственное Зевсу, громы которого потрясают землю; подобно Зевсу, он владеет золотым бичом (= молнией) и ездит на бурно летающих, золотогривых конях. Реки и потоки почитались у греков детьми, порожденными седым Океаном 7: воззрение, разделяемое и славянами. В старинную рукопись занесена загадка: «коя мати дети своя сцет (сосет)?» - Море впадающие в него реки 8 . Ниже мы увидим, что русские народные предания изображают реки дочерьми Морского Царя. Большие реки античный миф олицетворял бородатыми старцами (борода = поэтическое представление тучи, см. гл. XXI), которые лили из своих урн водные потоки 9 ; малые же ключи и криницы - прекрасными нимфами. В германской мифологии бог моря Эгир (Oegir, готск. форма Ôgeis, англос. Êge, др.-вер.-нем. Uogi), в имени которого Я. Гримм видит указание на божество грозное, устрашающее: от корня aga, ôg
1 Кирша Дан., 337-9.
2 Н. P. Ck ., V , 31.
3 Песни рази, народ., в переводе Берга, 435.
4 То же соблюдается между хорутанами. - Сб. Валявца, 248.
5 Сахаров., I, 65.
6 Griechische Myth. Прелпера, I, 443.
7 Пикте, I, 116: санскр. Зсауа - вместилище, пребывание, galâcaya - вместилище вод; от формы Зсауапа образовались ώχεανος (ώχειανος), ирл. aigein, oigean, oigian, кимр. eigiawn, eigion.
8 Архив ист.-юрид. свед., I, ст. Бусл., 48.
9 D. Myth., 566-7. Финны представляли морского бога Ahti старцем (У. 3. А. Н. 1852, IV, 511).
в древне-немецком языке произошли производные, означающие страх, ужас, трепет (гот. agis, 6g, др.-вер.-нем. akiso, egiso, англос. egesa, сканд. oegja - terroriesse); слово oegir (объяснение см. в гл. XX) употреблялось и для обозначения моря 1 . Подобно тому, у скифов море носило мифологическое имя Thami-masadas - страшный, ужасный 2 . Легко подвижное, «вечношумное» море особенно поражало фантазию своими неистовыми , наводящими ужас волнениями; а картины морской бури неразлучны с представлением грозы и стремительных вихрей. Потому Один, воздыматель грозовых бурь, принимался вместе с тем и за владыку вод, равносильного Нептуну (1, 162); финны дают громовнику Укко власть не только над тучами, но и водами: он вздымает волны и укрощает их по своему произволу 3 ; наоборот, литовцы своему морскому богу (Дивевитис) приписывают власть над ветрами, и рыбаки, отправляясь на промыслы, молят его - да не попустит ветрам волновать море 4 . У Эгира есть жена по имени Рана (Rân); они обитают в море и имеют девять дочерей, именами которых Эдда обозначает воды и волны; светлые волосы и белые покрывала этих мифических дев суть поэтические представления белоснежной пены девяти морских валов и быстронесущихся потоков. Очевидно, ручьи и реки, которым в Германии большею частию присвояются названия женского рода, издревле стояли в том же родственном отношении к морскому божеству, в какое ставил их греческий миф к Океану 5 . Летучие дожденосные тучи олицетворялись то толпою духов, помогающих богу-громовнику в его творческих подвигах, то прекрасными полногрудыми женами, проливающими на землю живую воду дождя; подобными же существами фантазия младенческих народов населила и земные источники. Таковы упоминаемые в Ведах apas (воды), хранительницы бессмертного напитка-амриты, греческие и римские нимфы различных наименований - наяды, нереиды, камены, немецкие никсы, литовские wandynnije или undine dejwe (водные девы) и славянские водяные. Никсы представляются и в мужском и в женском образах: nix - муж. рода, и nixe - женского (= niks, nikse, др.-верх.-нем. nihhus, nichus, англос. nicor, множ. число niceras - чудовищные духи, обитающие в море; nikker - злой дух, черт = nickel, nickelmann, ср.-верх.-нем. wassernixe - сирена, сканд. nikr, финск. näkki, эстон. nek - водяной); Один, как божество, волнующее моря и реки, назывался Nikarr (Hnikarr) и Nikuz (Hnikudhr): первое имя соответствует англосаксонскому nicor, а последнее др.-верх.-нем. nichus. Цветок νύμφαία (numphaea - от νύμφη) в нововерх.-нем. наречии называется nix-blume (или seeblume, seelilie), что указывает на тождество греческих нимф с немецкими никсами; водяная лилия - wasser männlein и mummel = mühmchen, wassermuhme. Другие названия водяных духов: wasserholde, brunnenholde (holde - genius), wassermann, seejungfer, meer weib, meerminne, датск. bröndmand (brunnenmann), швед. strömkarl (stromgeist). Водяные духи обитают в прудах, источниках и реках (наприм., в Сале, Дунае, Эльбе); но имеют многие сходные черты с духами - обитателями гор, так как тучи на древнем метафорическом языке уподоблялись горам. Об утопленниках немцы говорят, что они увлечены водяным («der nix hat sie an sich gezogen») или отправились к богине Ране; дети, упавшие в колодезь, по свидетельству народных сказок, попадают во власть никсы, которая благосклонно принимает их в свое жилище. Водя-
1 D. Myth., 216-7.
2 Лет. рус. лит., кн. 1, 137-8.
3 У. 3. А. Н. 1852, IV, 523.
4 Черты литов. народ., 88, 128.
5 D. Myth., 218.
ной обыкновенно представляется таким же длиннобородым стариком, как римские полубоги рек; иногда он, подобно драконам, изображается со многими головами, а иногда принимает на себя образ дикого мальчика, в красной шапочке на голове или с всклокоченными волосами, что напоминает горных карликов 1 ; у финнского nakki железные зубы (= метафора молнии) - поверье, не чуждое и славянам, ибо в русском заговоре от зубной боли находим следующее воззвание: «Чудо водяной! возьми зуб ломовой у раба божия» 2 ; в других же заклятиях, обращенных к бабе-яге и мифическим животным, говорится: «возьми зуб репяной, а мне дай железный» (I, 398). Девы-никсы нередко появляются между людьми; их можно узнать по мокрым краям платья и передника. Они имеют много общего с вещими лебедиными девами или, лучше сказать - водяные и лебединые девы совершенно тождественны. Птица лебедь - одно из древнейших олицетворений белого летнего облака (I, 274); в ее образ превращались индийские апсарасы (= âpas); вещие девы и у славян, и у немцев часто являются на водах белыми лебедушками: присвоенное им предведение есть дар бессмертного напитка, которым они обладают; пляска, музыка и пение (= метафоры крутящихся вихрей и завывающей бури) составляют любимые занятия , утеху и веселье всех водяных духов; волнения рек и водовороты народ объясняет себе как последствие их танцев. Всеми этими признаками: вещею силою и наклонностью к пляскам, музыке и песням они сближаются с воздушными существами бурных гроз - эльфами и ведьмами. Народные саги приписывают водяным неутолимую жажду крови: кровь здесь - метафора дождя, которым с жадностью упиваются облачные духи; забвение исконного смысла этой метафоры сообщило водяным ту суровую жестокость, с которою они, увлекая утопленников в свои подводные жилища, высасывают из них кровь. То же кровавое мщение обращают они и на своих товарищей, если эти последние, покинув воды, перейдут к людям и потом снова воротятся назад 3 . Немецкой Ране отчасти соответствует литовская Юрата, царица Балтийского моря; именем этим называют и самое море. Про нее сохранилось такое поэтическое сказание: на дне балтийских вод возвышался чудесный дворец Юраты, стены были сделаны из светлого янтаря, пороги из золота, крыша из рыбьей чешуи. Раздраженная на молодого рыбака, который ловил сетями в ее владениях рыбу, богиня собрала подвластных ей ундин, и на янтарных ладьях поплыли они к тому месту, где река Свента (Szwenta - священная) впадает в море. Чарующими песнями Юрата хотела увлечь рыбака в водные бездны и наказать там смертию, но пленилась его красотою и позабыла месть. С той поры всякий вечер приплывала туда богиня и проводила счастливые часы с своим возлюбленным. Но Перкун узнал о ее тайных свиданиях, бросил громы в морскую глубь, раздробил янтарные чертоги, рыбака приковал к утесу на дне моря, а перед ним положил труп царицы. Когда буря взволнует море - в шуме ее слышатся стоны несчастного юноши; волны морские выкидывают куски янтаря - остатки славного дворца Юраты 4 . По воззрению индоевропейских народов, бог-громовник преследует во время грозы убегающих нимф, как своих любовниц; молния, которою он разит тучи, уподобляется то фаллюсу, то огненному мечу, разбивающему облачные замки
1 На ту же связь с карликами указывают и рассказы, приписывающие никсам красные волоса, красную одежду и красные шляпы. - Beiträge zur D. Myth., II, 292.
2 Сахаров., I, 22.
3 D. Myth., 455-462, 465.
4 Семеньск., 23-26; Иллюстр. 1848, № 26; Изв. Ак. Н., I, 115; Рус. Сл. I860, V, 18; Вест. Европы 1830, XV-XVI, 272-3.
и карающему смертию виновных. В морской богине литовского сказания узнаем тип этой облачной нимфы; Перкун мстит ей за любовь к смертному - черта, принадлежащая позднейшей обработке мифа.
Обоготворение вод и поклонение им выразилось у славян в таких же образах и с теми же характеристическими признаками, как и у прочих племен арийского происхождения. Из свидетельства Прокопия узнаем, что славяне обожали реки и нимф (= водяных дев), приносили им жертвы и по жертвам гадали о будущем 1 ; воины Святослава, по словам Льва-диакона 2 , после погребения павших в битве товарищей, погружали в волны Дуная петухов и младенцев. Нестор говорит о полянах: «бяху же тогда погании, жруще езером и кладязем и рощением, яко же и прочии погании» 3 ; в Густинской летописи сказано: «людие же тогда бяху невегласи и неведущии Бога... жертвы богомерзкие богом своим приношаху - и озером, и кладезем, и рощением», и в другом месте: «иныи же кладязем, езером, рощениям жертвы приношаху. От сих единому некоему богу на жертву людей топяху, ему же и доныне по некоих странах безумныи память творят» 4 . В церковном уставе св. Владимира упоминается о молящихся у воды 5 . Кирилл Туровский радуется, что с принятием христианства уже «не нарекутся богом стихиа... ни источници» 6 . В древнеславянский перевод Григория Богослова допущена была любопытная вставка о водопоклонении у славян, из которой выше мы привели свидетельство о жертвах, приносимых студенцам с мольбою о дожде; далее читаем: «ов рек богин нарицаеть, и зверь жив шь в ней яко бога нарицая, треб творить» 7 . Правило митрополита Иоанна (XII в.) осуждает тех, которые «жроуть бесом и болотом и колодязем» 8 . В житии муромского князя Константина Святославича говорится о требах, какие приносили язычники рекам и озерам, и что «очные ради немощи» умывались они у колодцев и повергали в них сребреницы 9 . В старинных поучительных словах читаем: «не нарицайте собе бога... ни в реках, ни в студенцах» 10 ; «а друзии к кладязем приходяще моляться и в воду мечють, Велеару жертву приносяще, а друзии огневи и камению, и рекам, и берегыням... не токмо же преже в поганьстве, но мнози и ныне то творят... И над источникы свеща вжигающа и кумирьскую жертву ядять» 11 . Слово о посте, напечатанное в «Православном Собеседнике» 12 , между запретными суевериями называет и «моления кладезнаа и речнаа». О поклонении воде у славян балтийских свидетельствуют древние хроники. Дитмар говорит, что колобрежцы чтили море как обиталище водных богов; он же упоминает о священном озере Гломачском, обладавшем силою предвещать будущее; Эббо и Сефрид - о святых ручьях, которые обтекали посвященные богам деревья; а Гельмольд ука-
1 Срезнев., 20.
3 П. С. Р. Л., VII, 263; сравни «Летописец, содержащ. в себе росс, историю от 852 до 1598 г. » (Москва, 1781): «бяху же погани, жряху идолом в колодязех».
4 П. С. Р. Л., II, 234, 257; то же и в Синопсисе.
5 Доп. к Ак. Ист., I, № 1.
6 Памят. XII в., 19.
7 Изв. Ак. Н., IV, 310.
8 Рус. Дост., I, 94.
9 Карам. И. Г. Р., I, примеч. 214.
10 Москв. 1844, 1, 243.
11 Лет. рус. лит., т. IV, отд. 3, 108-9. Алеманы и франки, обращаясь с мольбами к источникам, также возжигали огни. - D. Myth., 550.
12 1858 г., I, 166.
зывает на обычай клясться источниками!. У чехов культ воды был еще в полной силе во времена Косьмы Пражского («hiс latices colit»); когда князь Бретислав обратил внимание на остатки язычества, он запретил, между прочим, и жертвы и возлияния, совершаемые народом над источниками: «item et superstitiosas institutiones, quas villani adhuc semipagani in Pentecosten tertia sive quarta feria observabant offerentes libamina super fontes mactabant victimas et daemonibus immolabant». В начале XII столетия епископ пражский ревностно восставал против жертвоприношений источникам («non ad fontes sacrificia ullo modo facere») и увещевал чехов, чтобы не искали у них помощи ни во время чумы, ни в других нуждах 2 . Эти старинные свидетельства о поклонении и жертвенных приношениях водам подтверждаются уцелевшими до настоящих дней поверьями и обрядами, какие совершаются при родниках, колодцах, реках и озерах. Хорутане называют море - «света вода»; а словаки верят, что дух божий живет в водах, омывающих землю, и как только он оставит воды - тотчас наступит кончина мира; у последних в обычае бросать весною в потоки и озера различные яства 3 . О мольбах, творимых чехами с коленопреклонением у рек и источников, сказано было выше; сверх того, вечером накануне Рождества они откладывают от каждого кушанья по полной ложке в особую, нарочно поставленную чашку и после ужина бросают все это в колодец, с следующим причитаньем:
Hospodár tě pozdravuje,
А ро mě tobě vzkazuje:
Studánko, uživej s námi hody,
Ale za to dej nám hojnost" vody;
Po zemi až bude žižeŭ,
Svym pramenem ty ji vyžeňt 4 .
В Моравии, вместе с яствами, бросают в колодцы и деньги и причитывают:
Studànko, studànko!
Tu ti nesu veceričku;
Pověz ty mne pravdu,
Co se te ptat budu s .
Когда кто-нибудь утонет, чехи собираются туда, где случилось это несчастие, молятся и бросают в воду свежеиспеченный хлеб и две восковые свечи; до начала нынешнего столетия было у них в обычае в день св. Фейта топить в озерах, прудах и болотах петухов и кур: древность этого жертвенного приношения засвидетельствована Косьмой Пражским, по словам которого чехи, при начале весны, ходили к источникам, удушали черных кур и петухов и подкидывали их на воздух, с призыванием дьявола 6 . Плевать и мочиться в воду, по выражению русского народа, все равно что матери в глаза; это - грех, которому радуется нечистый 7 . При вскрытии рек не следует бросать в них ни камней, ни мусора, чтобы не отяготить пробуждаю-
1 Срезнев., 22; Макуш., 16-11.
2 Громанн, 43.
3 Срезнев., 19, 23.
4 Перевод: хозяин поздравляет тебя и говорит тебе через меня: криница! раздели с нами праздничную трапезу и за то дай нам обильную воду; если будет на земле засуха, ты отврати (прогони) ее своим потоком.
5 Перевод: Студенец, студенец! я несу тебе ужин; поведай мне правду - о чем буду тебя спрашивать.
6 Громанн, 50-51, 74-75.
7 Ibid., 44; Послов. Даля, 1048. По свидетельству Геродота (кн. I, гл. 138), персы запрещали плевать и мочиться в реки.
щейся стихии (Арханг. губ.); в это время воде бывает трудно, и жители прибрежьев Иртыша, желая облегчить вскрытие названной реки , бросают в нее крохи хлеба 1 . При пожарах крестьяне ставят на окнах стаканы с водою и верят, что вода эта не допустит дальнейшего распространения пламени (Оренб. губ.). По мнению раскольников, на водах почиет дух, которому поклоняются они не только над колодцами, но и в домах над чанами, наполненными водою; в те и другие бросают они серебряные деньги 2 . У белорусов новобрачная, отправляясь в первый раз за водою, оставляет возле колодца пирог и несколько мелких денег, как жертву домашнему божеству 3 ; у болгар она идет к колодцу с просом в рукаве и, рассыпая вокруг него зерна, кланяется на все на четыре стороны 4 . В Сербии приготовляют из разного зерна кашу и в день св. Варвары или на Рождество посыпают ею воду, с таким причитаньем: «добро jyтpo, ладна водо! ми тебе варице (кашу), а ти нама водице и japицe, jањице и мушке главице и сваке сређице» 5 . Эти посыпальные обряды указывают на мольбы, обращенные к источникам, да ниспошлют они семя дождя и да будет плодородие в полях, стадах и в семье новобрачных. В родники и озера, почитаемые святыми, больные после своего омовения бросают медные и серебряные деньги, кольцы, серьги и запонки; в те праздничные дни, когда поят лошадей ключевою водою, на дно источника опускается серебряная монета 6 . Во Владимирской губ. воды - «встречники» (при слиянии одной реки с другою) почитаются наиболее целебными; крестьяне купаются в них от разных болезней и после купанья оставляют на кустах прибрежного ракитника шейные кресты, цветные лоскутья и ленты 7 . Немецкие племена приносили в жертву источникам, водоворотам и рекам петухов, коней, козлов и ягнят; еще теперь в обычае бросать в воду хлеб и плоды никсам 8 . В эпических сказаниях русского народа встречаются живые олицетворения рек и озер, Морской Царь (хорутан. Morski kralj)» и водяные духи и девы. Особенно интересны былины о новгородском купце Садке. Прежде он был беден, имел только гусли и ходил на пиры увеселять гостей музыкальными звуками. Соскучилось раз ему, пришел он к Ильмень-озеру, сел на бел-горюч камень и стал играть в гусельки яровчаты 10:
Как тут-то в озере вода всколыбалася,
Показался Царь Морской,
благодарствовал за утеху и посулил ему в награду клад из Ильмень-озера - три рыбы золотые перья, на которые можно скупить все несметные богатства новгородские. Садко закинул в озеро невод и вытащил обещанное сокровище, которое в нашем эпосе соответствует кладу Нибелунгов, хранимому в глубине водопада щукою
1 Этн. Сб.., VI, 118.
2 Рус. прост. празд., I, 16.
3 Белорус. нар. песни, изд. Е. П, 41.
4 Миладин., 521.
5 Срп. pjeчник, 54.
6 Сахаров., II, 22, 36, 47; Рус. в св. посл., IV, 98-111; Рус. Предан. Макарова, I, 32; II, 77-78; Оренб. Г. В. 1847, 52; Моск. Наблюд. 1837, XII, 505; О. 3. 1822, № 21, стр. 30.
7 Владим. Г. В. 1852, 25. Чуваши, напившись холодной воды, как скоро почувствуют нездоровье, бросают деньги, яйца и хлеб в ту речку или колодезь, откуда утолили свою жажду. - Записки Алекс. Фукс о чувашах и черемис, 58.
8 D. Myth., 462, 549-550, 961-2.
9 Сб. Валявца, 186-191.
10 Сделанные из явора.
Андвари 1 . Царь Морской, по народному поверью, властвует над всеми рыбами и животными, какие только водятся в морях 2 . Другая былина рассказывает: плыл богатый гость Садко по синему морю; вдруг остановился его корабль - и с места не двинется. Стали бросать жребии, чтобы узнать виноватого; пал жребий на самого хозяина. Признался Садко: «бегаю, говорит, я по морю двенадцать лет, не платил я Царю Заморскому дани-пошлины, не опускивал хлеба-соли в синё море Хвалынское!» Бросили его корабельщики в воду, и тотчас поплыл корабль своею дорогою 3 . Кинутый в море Садко был принесен волною к Морскому Царю. Стоит изба большая - во все дерево; вошел Садко в избу, а в ней лежит на лавке Царь Морской: «гой еси богатой гость! - говорит ему царь, - ждал тебя двенадцать лет , а ныне ты сам головой пришел. Поиграй-ка мне во звончатые гусли». Заиграл Садко, стал царя тешити; расплясался Царь Морской - и синё море всколебалося, и быстрые реки разливалися, и потопили много кораблей с товарами. Вздумалось царю женить гостя, привел тридцать девиц и приказал выбирать невесту; в народных сказках Морской Царь предлагает доброму молодцу выбрать себе в жены одну из своих дочерей. Лёг спать Садко с избранной девою: со полуночи, впросонье, накинул он левую ногу на молодую жену, а когда проснулся поутру - то сам очутился под Новгородом, а левая нога его в Волх-реке 4 . Итак, Царь Морской выдает за богатого гостя дочь свою реку Волхов: имя это в народной речи («за тую за реченьку Волхову») и в Новогородской летописи («чрез Волхову-реку») употребляется в женской форме, и потому фантазия без нарушения грамматического смысла могла олицетворить реку Волхову девою 5 . Приведенное сказание о свидании Садка с Морским Царем передается еще в следующей вариации: когда жребий указал виновного, взяли его корабельщики и спустили на воду на дубовой доске; с гуслями в руках поплыл Садко по морю и принесен был в палаты царя Водяника и супруги его царицы Водяницы:
Пошла дощечка ко дну синя моря,
Объявилось на дне царство великое,
А во царстве пированьице - почестей пир
Говорил Водяник гостю: «поиграй в гусли яровчаты, потешь наш почестей пир;
Выдаю я дочи свою любимую
Во тыё во славно Оюян-море».
Так поэтически, в античной форме, изображает народный эпос впадение реки в море: царь Водяник выдает дочь свою реку замуж на чужую сторону, в далекие области океана. Стал Садко в гусли играть, царь Водяник поскакивать, царица Водяница поплясывать, красные девушки хоровод водить - и было веселье с утра и до вечера; от тех плясок бесовских
1 Рыбник., 1, 370-2.
2 Абев., 306.
3 Сравни с малорусскою думою о «Черноморской буре» (Сборн. украин. песен, 48): за грех Алексея Поповича взбушевало Черное море. Говорит Попович:
Добре вы, братцы, вчинете,
Мене самого возьмете,
До шiй белый камень причепете,
Да-й у Чорнее море зопхнете.
Стал Попович каяться - стала утихать и буря.
4 Кирша Дан., 337-343; у Рыбник., I, 380, Садко проснулся в Новегороде «о реку Чернаву на крутом кряжу».
5 Рыбник., III, 233.
Окиан сине море всколыбалося,
Кораблики все повыломало,
Людей всех повытопило 1 .
Очевидно, что Садко, чудесная игра которого на гуслях заставляет волноваться океан-море, заменил собою в предании древнейшего бога грозы и ветров: в завываниях грозовой бури предкам нашим слышались чародейные звуки гуслей-самогудов. Женитьба Садка на деве-реке, в первоначальном представлении мифа, была брачным союзом бога-громовника с облачною нимфою (см. I, 163 и далее); корабль, на котором плыл он по синему морю, - известная метафора тучи. Чтобы приостановить морскую бурю, Садко должен был порвать звонкие струны и прекратить игру на гуслях; позднейшая легендарная прибавка объясняет это вмешательством Николы-угодника, который является Садку во сне и приказывает:
«Гой еси ты, Садко-купец, богатой гость!
А рви ты свои струны золоты
И бросай ты гусли звончаты;
Расплясался у тебя Царь Морской,
А синё море всколебалося,
А и быстры реки разливалися,
Топят много бусы 2 , корабли,
Топят души напрасны».
А и тут Садко-купец, богатой гость,
Изорвал он струны золоты
И бросает гусли звончаты;
Перестал Царь Морской скакать и плясать:
Утихло море синее,
Утихли реки быстрые.
Такое участие дает песня св. Николаю, потому что в народе он слывет скорым помощником и хранителем на водах (I, 241) и даже называется «морским» и «мокрым» 3 . Когда пронесется шумная гроза и замолкнут порванные струны гуслей-самогудов, т. е. стихнут громы и ветры, - вместе с тем успокоивается и морская пучина.
С разобранными былинами о Садке стоит в близкой связи народная сказка о Морском (Водяном или Поддонном) Царе и его вещей дочери 4 . В одном варианте этой сказки Морской Царь прямо назван Окиан-море 5 ; в других же списках роль его передается змею, черту и беззаконному Чуду-Юду. Этот славянский Нептун упоминается и в других сказках 6 . Как приноситель темных туч, которые помрачают собою небесный свет и нередко вредят созревающим жатвам, дождящий Перун
1 Рыбник., I, 365-9; III, 241-251. При этой встрече с Морским Царем Садко решает между ним и царицею спор о том , что на Руси дороже: булат-железо или красное золото? Тот же эпизод развивается и в сказке про Ивана Бессчастного. - Н. Р. Ск., V, 31. За решение спора Царь Морской награждает Ивана Бессчастного дорогими самоцветными камнями. Этот вопрос о металлах и подробность о самоцветных камнях стоят в связи с преданиями о кладах, лежащих в глубине вод и в горах-тучах.
3 Географич. Словарь Щекатова, III, 525.
4 Н. Р. Ск., V, 23; VI, 48, 49, 60, 61; VIII, стр. 529 и дал. ; Slov. pohad., 61-75; Эрбен, 103-112; Галь-трих, 26; Вольф, стр. 286-300; Сказ. Грим., 51, 56, 181; Ган, 54; Штир, 3; Матер, для изучен, нар. слов., 62, 94-100.
5 Труды Курск. губерн. статистич. комитета, 1, 518-520. 6 Н. Р. Ск., II, 21; VIII, 24.
(Jupiter pluvius) издревле соединял в своем характере, вместе с благотворными свойствами, и черты существа демонического; тот же двойственный характер был усвоен и Морскому Царю, который (как уже доказано) первоначально был дождящим громовником. Оттого так обыкновенна в народных сказках замена Морского Царя - чертом. В немецкой сказке, напечатанной в сборнике Гальтриха, пекельный князь, тождественный с нашим Морским Царем, сохраняет все атрибуты древнейшего божества гроз: он обладает чудесным бичом (= молниею), удары которого заставляют потрясаться все царство и вызывают несчетное воинство; он бросается к молочному пруду и, опившись кипучего молока (= дождя), лопается с ужасным треском и гибнет - подобно тому как пропадает разбитая громом и пролившаяся дождем туча. Название Чудо-Юдо подтверждает ту же мысль: оно большею частию придается мифическому змею (дракону-туче), и это имеет основание: слово чудо (чоуд, щуд, чудовище = диво, дивище) в старину означало великана 1 , а известно, что в давнюю эпоху развития религиозно-поэтических воззрений на природу все ее могучие силы (вихри, буря и гроза) олицетворялись в титанических образах великанов. Предания о змеях и великанах стоят в самом тесном и близком сродстве, и, по свидетельству сказки, Морской Царь принимает на себя образ змея. Юдо = Иуда - имя, которое в период христианства стали придавать черту и другим демоническим существам; в Германии Иуде Искариоту поверье дает красную бороду - отличительный признак Донара 2 . В числе названий, которыми обозначаются водяные, Гримм приводит новосредненемецкое meerwunder 3 . Содержание сказки о морском владыке и его дочери в кратких словах таково: едет царь домой, а день был знойный - солнце так и печет! От великой жажды припадает царь брюхом наземь и начинает глотать студёную воду из озера; тут ухватил его за бороду Морской Царь и до тех пор не хотел выпустить, пока не дал пленник обещания уступить ему то, чего дома не ведает. А в то время царица родила сына. По договору с Морским Царем, Иван-царевич, достигнув юношеских лет, отправляется в подводное царство; приходит на синё море и прячется за кусты. Вот прилетели Двенадцать голубок (утиц, лебедушек), сбросили свои крылышки (или перышки), обернулись красными девицами и стали купаться: то были дочери Морского Царя. Иван-царевич подкрался потихоньку и взял крылышки Василисы Премудрой. Девицы искупались, разобрали крылышки и улетели голубками; оставалась одна Василиса Премудрая. Стала она упрашивать доброго молодца возвратить ей крылышки; царевич отдает их под условием, чтобы прекрасная дева согласилась быть его невестою. В некоторых вариантах место Василисы Премудрой занимает Лебедь-птица, красная девица. Эти лебединые девы (о которых подробнее см. гл. XXIII), по первоначальному своему значению, суть олицетворения весенних, дождевых облаков; вместе с низведением преданий о небесных источниках на землю лебединые девы становятся дочерьми Океан-моря и обитательницами земных вод (морей, рек, озер и криниц). Таким образом они роднятся с нимфами, никсами, эльфами и русалками; последние, по мнению поселян, состоят под началом у дедушки-водяного. Согласно с этим, лебединым девам придается вещий характер и мудрость; они исполняют трудные, сверхъестественные задачи и заставляют подчиняться себе самую природу. Имя лебедь, употребляемое в народной речи большею частию в женском роде,
1 Словарь церковнослав. яз. Востокова, II, 570; Старосв. Банд., 597.
2 Die Götterwelt, 191.
3 D. Myth., 455.
означает собственно: белая (светлая, блестящая; лат. albus, сабин, alpus, славян. лаба, лабе = нем. alp, elb, älf); такое коренное его значение впоследствии подновлено постоянным эпитетом: белая лебедь. Пока народ относился сознательно к этому слову, он вправе был прилагать его к белым облакам, озаренным лучами весеннего солнца, и к светлым струям источников и рек. Так получила название река Лаба = Эльба; подобно скандии, elf, имя это употребляется и как нарицательное, означающее вообще реку; у чехов встречаем выражение: bilý Dunaj, у болгар: бел Дунав 1 . Одна из наиболее любопытных старинных бьшин содержит в себе рассказ о том, как богатырь Поток женился на вещей красавице, которая впервые явилась ему на тихих морских заводях в виде белой лебеди. Предание , записанное Нестором 2 , упоминает о трех братьях Кие, Щеке и Хориве и сестре их Лыбеди; первый дал название Киеву, два других брата горам Щековице и Хоревице; Лыбедь - старинное название реки, впадающей в Днепр возле Киева 3 . Иван-царевич приходит в подводное царство, в котором так же, как и на земле, цветут луга и рощи, текут реки и светит солнце: это - воздушная, заоблачная страна, где сияют небесные светила, растут райские цветы и деревья и шумят дождевые потоки. Морской Царь возлагает на царевича трудные, неисполнимые для простого человека подвиги; все совершает за него Василиса Премудрая. В заключение разнообразных испытаний велено было молодцу выбрать себе невесту из двенадцати дочерей Морского Царя, и он выбирает самую хитрую и прекрасную - Василису Премудрую 4 . Женился царевич на своей суженой и задумал уйти с нею из подводного царства. Бегство любящей четы сопровождается разными превращениями, чтобы в этой перемене образов утаиться от погони; а преследует беглецов Морской Царь с своим воинством: по указанию немецкой и новогреческой редакций, он несется черною тучею, сверкающею молниями. В числе превращений, принимаемых на себя беглецами, особенно интересно следующее: вещая дева обращает своего милого рыбою (окунем), а сама делается речкою. Разгневанный Морской Царь заклинает ее: «будь же ты речкою целые три года!» Итак, дочь Морского Царя возвращается в свое первобытное стихийное состояние, подобно тому, как Садко лёг свечеру спать с красной девицей и накинул на нее со полуночи левую ногу, а наутро проснулся под Новгородом, а левая нога в реке Волхове. В этой сказочной поэме описывается весенний брак облачной девы с юным богом-громовником, который сходится с нею в подводной области Морского Царя, т. е. в море темных, грозовых туч, облегающих небо. По редакции новогреческой, когда царевич попадает к Морскому Царю, то родная страна его одевается в траур и не прежде сбрасывает черные покровы (= просветляется) как по счастливом возврате его домой. Убегая из подводных владений Морского Царя, вещая дева разливается речкою, т. е. дева эта только тогда освобождается из облачных пучин и является на этот свет, когда из моря небесных туч побегут на землю дождевые потоки: течь в некоторых славянских наречиях употребляется в смысле убегать (I, 248-9). Об одной кринице, в четырех милях от Белграда, рассказывается такое предание: красавица Параська, взятая в плен татарами, попала в гарем паши, но ос-
1 Ист. очер. рус. слов., I, 240-1; Потебн., 90.
2 П. С. Р. Л., I, 4.
3 Географ. Словарь Щекатова, III, 1214.
4 И в песне о Садке Морской Царь приказывает удалому купцу выбирать себе невесту. Стал Садко выбирать: много девиц пропустил мимо, а шла позади Чернавушка - ту и взял за себя. Именем Чернавы названа и та река, около которой (вместо Волхова) очутился поутру новобрачный. - Рыбник., I, 379.
тавалась непреклонною; раз ночью войдя в ее покой, паша увидал ангела, готового защитить деву, и, пораженный ужасом, удалился, не замкнув двери. Параська вырвалась на свободу и побежала вдоль лимана, но посланная за нею погоня нагнала беглянку в скалах и хотела уже схватить ее, как вдруг она разлилась чистою криницею 1 . Имя красавицы указывает на связь ее с мифическою Пятницею = богинею весенних гроз (Фреею).
По свидетельству народных былин, некоторые сильномогучие богатыри и их жены, умирая, разливались широкими, славными реками. Расселяясь по Европе, славяне дали рекам те древнейшие названия, вынесенные ими с Востока, которые изначала употреблялись как нарицательные имена реки или воды вообще. Так, названия: Сава, Драва, Одра (Одер), Ра, Упа, Ока, Дон, Дунай, Двина - арийского происхождения и имеют в санскрите родственные себе формы и корни с указанным общим значением: dhuni, dhûni (река) доселе удерживает свой первоначальный смысл на Кавказе, где у осетинов формы дун и дон означают всякую реку и воду; у славян же Дон перешло в собственное имя, а форма дун с окончанием ав образовала: Дунав и потом Дунай 2 . Слово Дунай, служащее собственным именем известной реки, до сих пор употребляется и как нарицательное для всяких больших и малых рек; примеры можно видеть в галицких и польских песнях: «за реками за дунаями» 3 . Такие нарицательные названия , придаваемые земным рекам, равным образом могли служить и для обозначения водоносных туч. Те и другие, как мы знаем, роднились в мифических сказаниях народа, и верования, касавшиеся собственно небесных потоков, были прикрепляемы к земным водам, на берегах которых обитало племя. Пока предание владычествовало над всем строем жизни, локализация мифов продолжалась при каждом новом переселении. Вот почему, согласно с древнейшим представлением громоносных, дождевых туч мощными великанами божественной породы, народный русский эпос олицетворяет знакомые ему большие реки в виде богатырей старого времени; богатырь (от слова бог) есть существо божественное и потому наделенное необычайными силами и великанскими размерами, приличными грозным стихиям природы. Как индийцы признавали божеством Ганг, немцы - Рейн, так славяне соединяли божеские свойства с Дунаем, Днепром, Западным и Южным Бугом и другими значительными реками. Название Буг есть только особая форма слова бог, чешск. bůh 4 , и в статейном списке XVII века вместо: «Буг-река» встречаемся с формою: «Бог-река» 5 . Содержание былин о речных богатырях вводит нас в область стародавних мифических воззрений. Наезжал Дунай-богатырь в чистом поле молоду Настасью королевичну: эта героическая, сильномогучая дева рыскала по свету удалою поленицею; под нею был чудный конь - на два выстрела из-под копыт камни вымётывал. Крикнула она зычным голосом «по-змеиному» - в поле травы повянули, цветики осыпались, камни раскатилися. Стали витязи пробовать свою силу, ударились палицами - палицы поломалися, ударились саблями - сабли пощербилися, сходились в рукопашную и
1 Ч. О. И. и Д. 1865, III, 216.
2 Пикте, I, 141.
3 Ч. О. И. и Д. 1863, III, песни галиц. и угорек. Руси, 24, 111 и др.
4 Звук о в наречии малорусском переходит в и, а в русинском, карпатском в у: вместо бог говорят биг, буг (буиг, 6jyг), вместо овца - вивця, вувця, вjувця. - Мысли об истор. рус. яз., 44. В грамотах князей поморянских встречаем имена: Бугислав. Лютебуг, Ютербук = Богослав. Лютобог, Ютробог. - Р. И. Сб., I, ст. Шафарика, 73-74; белорус. пан Бук - Господь Бог (Этн. Сб., II, 117).
5 Записки Одесск. общ. истории и древн., II, отд. 2 и 3, 592.
водились с утра до вечера и с вечера до бела света; наконец Дунай осилил и свалил наземь супротивника, хочет вынуть из него сердце горячее, но увидел белые женские груди и признал королевну. Тут они промеж себя поладили, взял Дунай королевну замуж, и поехали вместе в славный Киев-град. Приехали ко князю Владимиру; на почестном пиру охмелел Дунай-богатырь и стал хвастаться своим молодечеством. Говорит ему Настасья-королевична: «не хвастай, тихий Дунай Иванович! если на стрельбу пойдет, то нет нигде супротив меня стрельцов.
На твою-то молодецкую головушку
Я кладу свое колечико серебряно;
Три раза из лука калену стрелочку повыстрелю,
Пропущу-то скрозь колечико серебряно,
И не сроню-то я колечика с головушки».
Вызов был принят, и королевна трижды пропустила свою стрелу сквозь кольцо, поставленное на голове Дуная, и ни разу не сронила колечка 1 . Вздумал попытать своей удали и Дунай Иванович, положил кольцо на голову Настасьи-королевичны и хочет стрелять из туга лука разрывчатого; и взмолилась ему молодая жена: «не стреляй, Дунаюшка! у меня во чреве чадо посеяно: по колени ноги в серебре, по локоть руки в золоте, по косицам частые звезды». Не послушался Дунай, спустил каленую стрелу; не угодил в кольцо, а попал жене в белую грудь, убил королевну и пораздумался: «есть ли у меня с нею что посеяно?» Распластал ей чрево булатным кинжалищем, а во чреве чадо милое - по колени ноги в серебре, по локоть руки в золоте, по косицам частые звезды. Тут ему за беду стало, за великую досаду показалось; становил он кинжал во сыру землю тупым концом и падал на острый конец ретивым сердцем: от той ли крови горячей -
Где пала Дунаева головушка -
Протекала речка Дунай-река,
А где пала Настасьина головушка -
Протекала Настасья-река.
Или:
Испод этого спод местечка
Протекали две реченьки быстрыих,
И на две струечки оны расходилися 2 .
Иногда Дунай-богатырь заменяется Доном Ивановичем, а Настасья-королевична Непрою (Днепра - женская форма вместо мужской Днепр); как убил Дон Иванович жену свою Непру-королевичну и пала она на сыру землю, облитая горячею кровью, становил он ножище-кинжалище, а сам выговаривал:
Куда пала головушка белы лебеди,
Тут пади головушка и сера гуся! -
и упал на острие.
Тут-то от них протекала Дон-река
От христианския крови от напрасныя,
Глубиною река двадцати сажень,
А шириною река сорока сажень 3 .
1 По другим вариантам, кольцо кладут возле булатного ножа - и Настасья-королевична стреляет за версту мерную, пропускает стрелу сквозь кольцо и рассекает ее о ножóвое острие на две половины: и на вид, и на вес половины - равные.
2 Рыбник., I, 178-194; II, 44-51; Приб. к Изв. Ак. Н. 1853, 166-7; 1854 г., 310-7; Кирша Дан., 85-101;
3 Рыбник., I, 194-7.
Такое же начало имела, по народному преданию, и Сухман-река (Сухона?). Поехал Сухман-богатырь в чистое поле, приезжает к Непре-реке и видит: течет она не по-старому, не по-прежнему, вода с песком помутилася. На вопрос: что с нею сталося? испроговорит матушка Непра-река: «как же мне было течь по-старому, когда стоит за мной сила татарская - сорок тысячей; мостят они мосты калиновые -
«Днем мостят, а ночью я повырою;
Из сил матушка-река повыбилась!»
Перескакивал Сухман на своем добром коне на другой берег, выдергивал дуб с коренем и напускался на силу татарскую, всех перебил поганых, но и сам получил три раны кровавые. Умирая, богатырь причитывал:
«Потеки Сухман-река
От моея от крови от горячия,
От горячия крови от напрасныя» 1 .
Кровь - одна из древнейших метафор воды и дождя; всемирный потоп (= весеннее наводнение), по свидетельству преданий, произошел от крови великанов-туч, которые пали сраженные в грозовой битве (I, 403). Сказания о реках, образовавшихся из крови убитых богатырей и их жен, выражают, следовательно, ту же самую мысль, что и миф о небесном происхождении земных вод: реки эти истекают из дождевых туч, гибнущих под ударами Перуновой палицы. Поэтому Непра (Настасья) королевична всеми своими характеристическими чертами сходится с теми воинственными девами (валькириями и вилами), в образе которых олицетворялись грозовые тучи: ей даны и непомерная сила, и страсть к войне, и славное искусство пускать меткие стрелы (= молнии). В битве Сухмана-богатыря с татарами узнаем мы вставленный в историческую рамку миф о ратном состязании бога-громовника с демоническими силами. В связи с этими данными получает особенный интерес новгородское предание о реке Волхове. Выше было указано, что она олицетворялась девою, одною из дочерей Морского Царя; но допускалось и другое олицетворение, соответствующее мужской форме Волх, Волхов. Старинный хронограф утверждает, что Волхов был лютый чародей (волхв - колдун, кудесник); в образе крокодила поселился он в реке, которая от него получила и свое прозвание, и залегал в ней водный путь; всех, кто не поклонялся ему, чародей топил и пожирал; суеверный народ почитал его за бога и называл Перуном и Громом 2 . Что касается упоминания о крокодиле, то эта подробность объясняется литературным подновлением: крокодил заступает здесь место чудовищного змея (дракона), залегающего источники и реки (см. гл. XX).
Народные предания относятся к рекам, озерам и потокам, как к существам живым, способным понимать, чувствовать и выражаться человеческою речью. О Волге и Вазузе в Тверской губ. рассказывают: «Волга с Вазузой долго спорила, кто из них умнее, сильнее и достойнее большего почета. Спорили-спорили, друг друга не переспорили и решились вот на какое дело. «Давай вместе ляжем спать, а кто прежде встанет и скорее придет к морю Хвалынскому, та из нас и умнее, и сильнее, и почету достойнее». Легла Волга спать, легла и Вазуза. Ночью встала Вазуза потихоньку, убежала от Волги, выбрала себе дорогу и прямее и ближе и потекла. Проснувшись, Волга пошла ни тихо, ни скоро, а как следует; в Зубцове догнала Вазузу
1 Рыбник., I, 26-32.
2 Рус. Вест. 1862, III, 37-38; История Росс. Щербатова, I, 190.
да так грозно , что Вазуза испугалась, назвалась меньшою сестрою и просила Волгу принять ее к себе на руки и снести в море Хвалынское. И до сих пор Вазуза весною раньше просыпается и будит Волгу от зимнего сна» 1 . Здесь олицетворены две реки, которые спорят о старейшинстве и пускаются вперегонку; обстановка басни очевидно снята с природы: покрываясь льдом, реки на зиму засыпают, а весною пробуждаются и, сбросив зимние оковы, разливаются от растаявших снегов и в быстром и шумном беге спешат снести свои обильные воды в далекое море, как бы перегоняя одна другую. Волга, принимая в себя побочные реки, по прекрасному поэтическому выражению русского народа, доносит их к синему морю на своих могучих руках (в своих объятиях). Это предание о Волге и Вазузе в других местностях России связывается с другими реками. Так ходит рассказ о споре между Днепром и Десною. Когда Бог определял рекам их судьбу, то Десна опоздала прийти вовремя и не успела выпросить себе первенство перед Днепром. «Постарайся сама опередить его!» - сказал ей Бог. Десна пустилась в путь, но как ни спешила - Днепр все-таки опередил ее и впал в море, а Десна должна была примкнуть устьем к быстрому Днепру 2 . В Тульской губ. подобный же рассказ относится к рекам Дону и Шату, которые обе берут свое начало в Иван-озере и, следовательно, как бы рождаются от него. У Ивана-озера было два сына: Шат и Дон, почему последний и называется в песнях Иванович. Шат, против воли родительской, захотел погулять в чужедальних сторонах, отправился странствовать, но куда ни приставал - нигде его не принимали; прошатавшись без пользы, воротился он домой. Дон же, за свою постоянную тихость («тихий Дон»), получил родительское благословение и смело пустился в дальнюю дорогу. На пути повстречал он ворона и спросил: куда он летит? - К синему морю, - отвечал ворон. «Отправимся вместе!» Вот достигли они моря. Дон подумал: если нырну через все море, то и его утащу за собою. «Ворон! - сказал он, - сослужи мне службу: я нырну в море, а ты полетай на другую его сторону, и как скоро долетишь до берега - каркни». Дон нырнул в море, ворон полетел, каркнул - да слишком рано; Дон так и остался, каким поднесь его видим 3 . О реках Доне и Шате существуют в народе следующие две поговорки: «Шат шатался сглупу, да упал в Упу; а Дон покатился в поле, да женился на море» 4 ; «два брата родные и оба Ивановичи, да один Дон, а другой Шат», т. е. один - дельный, а другой - шатун 5 . Г. Боричевский 6 записал белорусское предание о реках Днепре и Соже, начало которого скопировано с библейской истории Исава и Якова. Был-жил слепой старик Двина; у него было два сына: старший - Сож, младший - Днепр. Сож был буйного нрава, таскался по лесам, горам и полям; а Днепр отличался кротостию, сидел все дома и был любимцем матери. Сожа не было дома, когда мать обманом заставила старика-отца благословить на старейшинство младшего сына. Двина изрек ему благословение: «разлейся, мой сын, рекою широкою и глубокою, протекай города, омывай села без счету до синего моря; твой брат да будет тебе слугою. Богатей и тучней до конца веков!» Днепр разлился рекою по тучным лугам и дремучим лесам; а Сож на третий день воротился домой и стал жаловаться. «Если хочешь повелевать братом, - сказал ему отец, - беги скорее скрытыми путями, непроходными
1 Н. Р. Ск., IV, 40.
2 Москв. 1846, XI-XII, 154.
3 Ibid., 1852, XIX, 101-2. Тульск. Г. В. 1852, 27.
4 Тульск. Г. В. 1857, 26. Сличи выше о выдаче Морским Царем дочери-реки замуж в океан-море.
5 Послов. Даля, 802.
6 Нар. сл. раз., 183-5.
темными лесами, и если обгонишь брата, то он да послужит тебе!» Сож пустился в погоню местами непроходимыми, размывал болота, прорезывал овраги и рвал корни дубов. Днепру сказал о том ястреб, и он прибавил бегу, прорезывая высокие горы, чтобы не сворачивать в сторону. А Сож уговорил ворона лететь прямо к Днепру, и только обгонит его хоть на шаг - каркнуть три раза; сам же нырнул под землю, рассчитывая выскочить наверх по крику ворона и таким образом опередить брата. Но ястреб напал на ворона; ворон закаркал прежде, нежели обогнал реку Днепр ; Сож выскочил из-под земли и со всего размаху впал в днепровские воды. Замечательно участие, принимаемое в состязании рек вороном и ястребом, что опять-таки указывает на древнейшую связь народных сказаний о реках с мифическими представлениями дожденосных туч; ибо и ворон и ястреб были обычными олицетворениями этих последних. Сохранилось еще следующее сказание о Днепре, Волге и Западной Двине: реки эти были прежде людьми, Днепр был брат, а Волга и Двина - его сестры. Остались они сиротами, натерпелись всякой нужды и придумали наконец пойти по белу свету и разыскать для себя такие места, где бы можно было разлиться большими реками; ходили три года, разыскали места и приостановились все трое ночевать в болотах. Но сестры были хитрее брата; едва Днепр уснул, они встали потихоньку, заняли самые лучшие, отлогие местности и потекли реками. Проснулся поутру брат, смотрит - далеко его сестры; раздраженный, ударился он о сыру землю и в погоню за ними понесся шумным потоком по рвам и буеракам, и чем дальше бежал - тем больше злился и рыл крутые берега. За несколько верст до впадения гнев его утих и он спокойно вступил в морские пучины; а две сестры его, укрываясь от погони, разбежались в разные стороны. Вот отчего Днепр течет быстрее Двины и Волги, вот почему у него много рукавов и порогов 1 .
Вышеприведенная былина про новгородского гостя Садка рассказывает, что Морской Царь наделил его великими богатствами; другая старинная песня приписывает это Ильмень-озеру, которое олицетворяется добрым молодцем и называется братом Волги. Пльш однажды Садко по Волге-реке, отрезал великий сукрой хлеба, посыпал его солью и опустил в воду с этими словами: «спасибо тебе, матушка Волга! гулял я по тебе двенадцать лет - никакой скорби над собою не видывал. А иду я, молодец, в Новгород побывать». И провестилась ему Волга-река: «поклонись от меня брату моему, славному озеру Ильменю». Приехал Садко на Ильмень-озеро и правил ему поклон от Волги-реки:
«А и гой еси, славный Ильмень-озеро!
Сестра тебе Волга челобитье посылает».
Малое время позамешкавши, приходил от Ильмень-озера удалой добрый молодец и спрашивал: «как-де ты Волгу-сестру знаешь?» Садко рассказал; молодец дал ему позволение закинуть в озеро три невода, и торговый гость наловил множество рыбы и белой и красной и склал в три погреба; в какой погреб ни заглянет потом, а рыба вся превратилась в деньги - в серебро да в золото. Таков был подарок ему от славного Ильмень-озера 2 . Есть еще другое предание об этом озере. С западной стороны впадает в него небольшая речка, называемая Черный ручей. В давнее время поставил кто-то на Черном ручье мельницу, и взмолилась рыба Черному ручью,
1 Терещ., V, 43-44.
прося у него защиты: «было-де нам и просторно и привольно, а теперь лихой человек отнимает у нас воду». И вот что случилось: один из новгородских обывателей ловил удочкою рыбу на Черном ручье; подходит к нему незнакомец, одетый весь в черное, поздоровался и говорит: «сослужи мне службу, так я укажу тебе такое место, где рыба кишмя кишит». - А что за служба? «Как будешь ты в Новегороде, встретишь там высокого, плотного мужика в синем кафтане со сборами, в широких синих шароварах и высокой синей шапке; скажи-ка ему: дядюшка Ильмень-озеро! Черный ручей тебе челобитье прислал и велел сказать, что на нем мельницу построили. Как ты, мол, прикажешь, так и будет!» Новгородец обещался исполнить просьбу, а черный незнакомец указал ему место, где скопилось рыбы тьма-тьмущая. С богатой добычею воротился рыболов в Новгород, повстречал мужика в синем кафтане и передал ему челобитье. Отвечал Ильмень: «снеси мой поклон Черному ручью и скажи ему про мельницу: не бывало этого прежде, да и не будет!» Исполнил новгородец и это поручение, и вот разыгрался ночью Черный ручей, разгулялось Ильмень-озеро, поднялась буря и яростные волны снесли мельницу 1 .
Песенные сказания сохранили живое воспоминание о жертвенных приношениях морю и рекам. Как Садко чествовал хлебом-солью Волгу, так Илья-Муромец - свою родную Оку. Отправляясь с родины на богатырские подвиги, опустил он на прощанье корочку хлеба в Оку - за то, что поила и кормила его 2 . До сих пор простолюдины наши, после счастливого плавания, благодарят реку каким-нибудь приношением. Стенька Разин, по свидетельству Стрюйса, принес в дар Волге свою любовницу, пленную персидскую княжну. Распаленный вином, он сидел на краю ладьи и, задумчиво поглядывая на волны, сказал: «ах ты, Волга-матушка, река великая! много ты дала мне и злата и серебра и всякого добра, ты меня вскормила и взлелеяла, славою и честию наделила; а я ничем еще тебя не благодарствовал. На ж тебе, возьми!» С этими словами он схватил княжну и бросил в воду 3 . Случится ли кому утонуть в реке, особенно если это невинное дитя, - у немцев принято выражаться: «der flussgeist fordere sein jährliches opfer» 4 ; про самовольных утопленников у нас говорится: «черту баран!» О некоторых источниках и озерах существует в Богемии убеждение, что в них каждый год суждено тонуть по человеку 5 . Если жертвоприношениями снискивалась милость водяных божеств, то, наоборот, непочтение к ним влекло за собой неминучую беду. По свидетельству одной старинной песни, подъехал молодец к реке Смородине и взмолился, чтоб указала ему брод. Провестилась река человечьим голосом - душой красной девицей:
«Я скажу те быстра река, добрый мóлодец,
Я про броды кониные, про мосточки калиновы, перевозы частые:
Со броду кониного я беру по добру коню,
С перевозу частого по седелечку черкесскому,
Со мосточку калинова по удалому мóлодцу,
А тебя безвременного молодца -
Я и так тебя пропущу».
1 Вест. Р. Г. О. 1853, 1, смесь, 25-26.
2 Песни Киреев., I, стр. ХХХIII.
3 Сев. Архив 1812 г., X, 30-32; Бунт Стеньки Разина, соч. Костомарова, 94.
4 D. Myth., 462.
5 Громанн, 49.
Переправившись через реку, стал молодец глупым разумом похвалятися: «сказали про реку Смородину - не пройти, не проехати чрез нее ни пешему, ни конному; а она-то хуже дождевой лужи!» Пришлось ворочаться доброму молодцу, не нашел он брода кониного - потопила его река Смородина в своих глубоких омутах, а топила - приговаривала: «Безвременный молодец! не я топлю, топит тебя похвальба твоя!» 1 . Это прекрасное предание напоминает нам поэтический рассказ Гомера о реках Ксанфе и Симоисе, преследующих своими ярыми волнами Ахиллеса; бешеная злоба рек вызвана тем, что герой запрудил их воды трупами убитых троянцев и, издеваясь, говорил врагам:
«Вас не спасет ни могучий поток, серебристо-пучинный
Ксанф! Посвящайте ему, как и прежде, волов неисчетных,
В волны бросайте живых, как и прежде, коней звуконогих:
Все вы изгибнете смертию лютой... » 2
Подобное же участие в народных усобицах принимают реки и в славянском эпосе. Так в чешской песне о Забое бурные потоки губят врагов-немцев, которые хотят переправиться на другую сторону, а своих (чехов) невредимо выносят на берег. Когда Игорь ушел из половецкого плена и прибежал к Донцу, эта река (как повествует Слово о полку) приветствовала его: «княже Игорю! не мало ти величия, а (хану) Кончаку нелюбия, а русской земли веселиа». - «О Донче! отвечал Игорь, не мало ти величия, лелеявшу князя на волнах, стлавшу ему зелену траву на своих сребряных брезех, одевавшу его теплыми мглами под сению зелену древу, стрежаше е(го) гоголем на воде , чайцами на струях, чрьнядьми 3 на ветрех». Игорь воздает честь Донцу за то, что лелеял его на своих водах, укрывал его мглою от вражеской погони, стлал ему по берегам мягкую траву и заставлял оберегать его покой речных птиц. Не так, говорит, поступила река Стугна; «худу струю имея» и пожрав чужие ручьи, она потопила юного Ростислава 4 . Понятно, почему Ярославна сочла долгом обратиться к Днепру с такою мольбою: «о Днепре-Словотицю 5 ! ты пробил еси каменные горы сквозе землю половецкую, ты лелеял еси на себе Святославли носады (ладьи)... взлелей, господине, мою ладу (моего мужа) ко мне, а бых не слала к нему слез на море рано» 6 . У сербов уцелели клятвы: «вода га одниjела!» (в смысле: пропади без следа!) - «тако ме не прождрла пучина морска!» - «тако ме море не из]ело!» 7 . В сербской сказке герой, идучи к Судьбе за разрешением трудных вопросов, пришел «на jeднy воду, па почне викати: о водо! о водо! пренеси ме. А вода га упита: куда идеш? А он joj каже, куда иде. Онда га вода пренесе, па му рече: молим те, брате,
1 Кирша Дан., 296-8. В другой песне княгиня Марья Юрьевна, убегая из плена на святую Русь, просит быструю реку пропустить ее на другую сторону, и река княгини послушалась, сделала для нее переброды мелкие, переходы узкие. - Лет. рус. лит., кн. II, 124-5. Германцы не решались измерять глубины вод, чтобы не оскорбить божества; рассказывают, что однажды стал пловец бросать в воду лот, а оттуда раздался страшный голос: «станешь мерить, так я тебя пожру!». - D. Myth., 564.
2 Илиада, XXI.
3 Чернедь - чирок.
4 Рус. Дост., III, 234-241.
5 Словутич (словутный, славный) - эпитет этот до сих пор дается Днепру в малорусской песне; см. Приб. к Изв. Ак. Н. 1853 г., 218: «Днепру-словуте».
6 Рус. Дост., III, 216-8. В народной речи обыкновенны выражения: матушка-Волга или Ока, батюшка синий Дон или Днепр, и т. дал. - Рус. в св. посл., II, 30. В малорос. песне добрый молодец предлагает Днепру побрататься с собою. - Укр. песни Максимовича, 148.
7 Срп. н. послов., 36, 298-9.
питaj Усуда (Судьбу), за што ja немам рода у себи?» Когда он нашел Судьбу, то спросил: «шта би то било, да она вода нема рода?» - «А Усуд му одговори: за то нема, што ниje човека никад удавила; але не шали се, не казу joj, док те не пренесе, jep ако joj кажеш - одмах he те удавити. Онда он захвали Усуду, па пohe куhи. Кад доhе на ону воду, вода га запита: шта je код Усуда? А он joj одговори: пренеси ме, пак hy ти онда казати. По што га вода пренесе, он потрчи, па кад одмакне подалеко, а он се осврне па повиче: о водо! о водо! ниси никад човека удавила, за то рода немаш. Кад вода то чуjе, а она се разлиjе преко обале, па за њим, а он бежи, те jедва утече» 1 . Немецкая сказка рассказывает, как никса увлекла в пруд молодого охотника; любящая жена его приходит к пруду и вызывает своего милого. Охотник выпрыгнул на берег, схватил свою подругу за руку и побежал с нею прочь от обманчивых мест; но едва они сделали несколько шагов, как поднялся весь пруд и с страшным шумом устремился на широкое поле - в погоню за беглецами, которых и покрыл водами 2 .
По мере того, как поэтические олицетворения, придаваемые рекам, озерам и источникам, более и более отделялись от своей стихийной основы и получали в убеждениях массы независимое, самостоятельное бытие, воды стали рассматриваться , как жилища этих вымышленных существ. Самые обыкновенные житейские нужды требовали, чтобы человек селился у воды. Потому духи - обитатели колодцев, прудов, озер и рек, у которых селились родичи, были для них такими же близкими божествами, как и пламя, разводимое на семейном очаге. Народные поверья сообщают многие аналогические черты, которые обнаруживают сродство водяного с домовым и равно сближают их с эльфами, - и это понятно: как последний есть водворенный на очаге бог-громовник, так в первом узнаем представление о дождящем божестве, низведенное на земные потоки. В характере водяного доселе заметны следы этого древнейшего представления. Наши крестьяне называют его тем же именем дедушки, какое присваивается домовому; имя это дается иногда и лешему 3 , который первоначально также принадлежал к разряду облачных духов (см. гл. XVII). Когда сатана, рассказывает народ, со всем своим воинством был низвергнут с неба огненными стрелами Бога, то нечистые упали - одни в темные подземелья и адские вертепы, другие в леса и воды, иные в жилые дома, а иные остались навсегда вертеться в воздухе; так произошли духи подземные (карлики, жильцы горных пещер), лешие, водяные, домовые и воздушные бесы = крутящиеся вихри 4 . Это замечательное предание содержит в себе старинный миф о борьбе бога-громовника с демоническими силами, подновленный библейским сказанием о низверженных с неба гордых ангелах. В весенней грозе выступает Перун на битву с демонами, разит их своею громовою палицею, сбрасывает с воздушных высот вместе с падающими молниями и дождевыми ливнями и заставляет укрываться в ущелиях гор, в дремучих лесах и глубине вод (все это: горы, леса и воды - метафорические названия облаков). Как представители темных дожденосных туч, против которых направлены Перуновы удары, водяные смешиваются с нечистою силою; народные пословицы говорят: «был бы омут 5 , а черти будут» 6 ; «всякому черту вольно в своем болоте бро-
1 Срп. н. припов., 13.
2 Сказ. Грим., 181.
3 Терещ., VI, 127.
5 Омут от мутить, мутный; черта называют смутник.
6 «Аби болото, а черти будуть».
дить»; «гдзе балота, туды-й черт»; «черт без балота ня будець, а балота без черта» 1 ; «айдзе привык, черце? - а в болоце» 2 ; «черт богато грошей мае, а в болоте сидить»; «ганя, як черт по болоту»; «в тихом омуте черти водятся» («у тихому болоти чорти плодяцця»); «из омута в ад как рукой подать!» - «все беси в воду и пузырья вверх!» - «ты черта крести, а черт в воду глядит»; «где черт ни был, а на устье реки поспел»; «мутит, як бис пид гриблею» 3 . Дедушка-водяной (водяник, водовик, vodnik, wodny muz = немец, wassermann) живет в омутах, котловинах и водоворотах рек, прудов или озер, живет и в болотах - и тогда называется болотняник 4 ; особенно же любит он селиться под водяною мельницею, возле самого колеса. Выше (т. I, 147-151) было объяснено, что мельница принималась за поэтическое обозначение громоносной тучи и что именно в этом представлении кроется основа мифической связи водяного с мельницами. На каждую мельницу полагают по одному водяному, и даже более - если она имеет два и три постава: всякой водовик заведует своим колесом, или, как выражаются белорусы: «всякий черт на свое коло воду цягнет». В то время, когда колесо бывает в ходу и вертится с неуловимой быстротою, водяной сидит наверху его и брызжет водою. Мельник непременно должен быть колдун и водить дружбу с нечистыми; иначе дело не пойдет на лад. Если он сумеет задобрить водяного, то мельница будет всегда в исправности и станет приносить большие барыши; напротив, если не поладит с ним, то мельница будет беспрерывно останавливаться: водяной то оберет у шестерного колеса пальцы, то прососет дыру у самых вешников - и вода уйдет из пруда прежде, нежели мельник заметит эту проказу, то нагонит повод и затопит колеса 5 . Один мужик построил мельницу, не спросясь водяного, и за то последний вздул весною воды с такою силою, что совсем разорил постройку: рассказ, сходный с преданием о мельнице, которую разорили Ильмень-озеро и Черный ручей 6 . Водяной относительно мельницы является с тем же значением, с каким домовой относительно жилого дома; как ни одно жилье не может стоять без охраны усопших предков, почему и закладка его совершается на чью-либо голову, так точно со всякой новой мельницы водяной (по народному поверью) берет подать, т. е. увлекает в омут человека 7 . При постройке мельницы достаточно положить зарок на живую тварь: свинью, корову, овцу (намёк на древние жертвы) или человека, а уж водяник рано или поздно найдет свое посулённое и утопит в воде 8 ; большая мельница строится не менее как на десять голов (Тамбов. губ.). Народ представляет водяного голым стариком, с большим одутловатым брюхом и опухшим лицом 9 , что вполне соответствует его стихийному характеру. Вместе с этим, как все облачные духи, он - горький пьяница. Вино и мед были самыми употребительными метафорами дождя; припадая к тучам, бог Индра жадно тянул из них опьяняющий напиток (сому) и поглощал его в свое огромное
1 «В болоти не без черта».
2 «Де ти, черте, звик? - а в болоти».
3 Номис, 49, 58, 60, 62, 104; Приб. к Изв. Ак. Н. 1852, 33-34; 1853 г., 177, 191; Послов. Даля, 12; Архив ист.-юрид. свед., П, ст. Бусл., 79, 86, 102; Собрание 4291 послов., 21, 175. В заговоре, напечатанном у Сахарова (I, 33), читаем: «побегу я в темный лес на большо озерищо, в том озерище плывет челнище, в том челнище сидит черт с чертищей».
4 Доп. обл. сл., 11.
5 Совр. 1856, XI, смесь, 16-17; Приб. к Изв. Ак. Н. 1852, 36-37; Терещ., VI, 11-12.
6 Сын Отеч. 1839, т. VIII, 81.
7 Послов. Даля, 1041.
8 Совр. 1856, XI, смесь, 25.
9 Ibidem, 16.
брюхо; античные сатиры и силены и родственные им лешие и черти отличаются теми же признаками. Водяные и нечистые духи любят собираться в шинках и проводить время в попойках, играя в кости 1 и карты 2 . Уподобление дождя меду заставило признать водяного покровителем пчеловодства; исстари принято первый отроившийся рой собирать в мешок и, привязав к нему камень, топить в реке или пруду - в жертву водяному; кто так сделает, у того разведется много пчел 3 . В день св. Зосимы и Савватия пасечник, желающий иметь изобилие в меде, вынимает из улья сот и в двенадцать часов ночи отправляется к мельнице и погружает его в воду, произнося заклятие (см. т. I, 194-5). Так как урожаи зависят от дождящего Перуна, то (по мнению лужичан) появление водяного дает предвестие о будущих ценах на хлеб; одетый в балахон, края которого всегда мокры, он показывается на рынках и торгует рожь: если покупка состоится по высокой цене, то надо ожидать дороговизны (неурожая), а если по низкой, то хлеб будет дешев 4 .
Водяные живут полными домохозяевами; в омутах, среди тростников и осоки, у них построены большие каменные палаты; у них есть свои стада лошадей, коров, овец и свиней, которых по ночам выгоняют они из вод и пасут на смежных лугах. Такие же стада находим у бога-громовника и великанов: это - знакомые нам зооморфические олицетворения облаков и туч. Водовики почти всегда женаты и имеют по многу детей; женятся они на водяных девах, известных у славян под разными названиями (моряны, водяницы, wodny zony, дунавки, русалки и пр. - см. гл. XXIII); вступают в связи и с людским миром, женясь на утопленницах и на тех несчастных девушках, которые были прокляты отцом или матерью и вследствие этого проклятия уведены нечистою силою в подводные селения. Погружаясь на дно рек и озер и задыхаясь в глубоких водах, смертные девы переходят в царство усопших душ и смешиваются с толпами стихийных существ, становятся эльфами и русалками (см. гл. XXIV) и потому делаются доступными любви водяного 5 . Когда в полноводие, от весеннего таянья снегов или от долгих проливных дождей, выступит река из своих берегов и стремительным напором волн поломает мосты, плотины и мельницы; то крестьяне думают, что все эти беды произошли от того, что водяные подпили на свадьбе, предались буйному веселью и пляскам и в своем разгульном поезде разрушили все встречные преграды 6 . Свадебное торжество, которое созерцал древний человек в грозовой буре, было перенесено им на весенние разливы рек; связь этого поверья с преданием о пляске Морского Царя, когда он выдавал свою дочь замуж за богатого гостя Садка, очевидна и не требует пояснений. Когда у
1 Игра в кости означает то же самое , чтб и выше объясненная игра шарами - см. т. I, 534; изобретателем ее был Вуотан. - D. Myth., 958.
2 Описан. Олонец. губ. Дашкова, 217-8; Терещ., VI, 135.
3 Рус. Бес. 1860, 1, 82.
4 D. Myth., 460.
5 Н. Р. Ск., VIII, 19 и стр. 453; О. 3. 1848, IV, 144-5: утонула одна девушка и несколько лет жила с водяным. Раз в ясный день подплыла она к берегу, увидала красное солнце, зеленые рощи и поля, услыхала жужжание насекомых и отдаленные звуки колоколов; тоска по прежней земной жизни обуяла ее - и она не устояла против искушения: вышла из воды и пустилась в родное село. Но там не узнали ее ни родные, ни знакомые. Грустная шла она вечером по берегу и была снова захвачена водяным; через два дня валялся на песку ее обезображенный труп, а река шумела и волновалась - то мстительный водяной оплакивал свою невозвратную потерю.
6 Совр. 1856, XI, смесь, 19, 26-27; Сын Отеч. 1839, т. VIII, 82; О. 3. 1848, IV, 144; Volkslieder der Wenden, II, 267.
водяного должна родить жена, он принимает вид обыкновенного человека, является в город или деревню и приглашает с собой повивальную бабку, ведет ее в свои подводные владения и щедро награждает за труд серебром и золотом 1 . Рассказывают, что однажды рыбаки вытащили в сетях ребенка, который резвился и играл, когда его опускали в воду, и томился, грустил и плакал, когда приносили в избу. Ребенок оказался детищем водяного; рыбаки отпустили его к отцу - с условием, чтобы он нагонял в их сети как можно более рыбы, и условие это было им свято соблюдаемо 2 .
Вода составляет существенное свойство, необходимую природу водяного: появится ли он в деревне - его легко узнают, потому что с левой полы его постоянно капает вода; где бы он ни сел, то место всегда оказывается мокрым. В своей родной стихии водяной непреодолим, а на земле сила его слабеет 3 . Хозяин известных вод, он на всем их пространстве обладает рыбами и другими животными, какие только там водятся; все, что ни случается на реках, прудах или озерах, - творится по его воле: он бережет пловца в бурную погоду, дает рыбаку счастливый улов, смотрит за его неводами и бреднями и в то же время, согласно с разрушительными свойствами олицетворяемой им стихии, склонен к злым проказам. Все беды на воде бывают от него: он заманивает пловцов в опасные места, перевертывает лодки, размывает гребли и плотины, портит рыболовные снасти и пугает скотину на водопое. Случается, что рыбаки, подымая невод, вытаскивают вместе с рыбою и водяного деда, который тотчас же разрывает сеть, ныряет в воду и вслед за собою выпускает всю пойманную рыбу. Один рыбак, завидя, что по реке плывет тело утопленника, взял его в лодку, но, к ужасу его, мертвец вдруг ожил: вскочил, захохотал и бросился в омут. Так подшутил над ним водяной 4 . Обыкновенно водяник ездит на соме, и в некоторых местностях рыбу эту не советуют употреблять в пищу, потому что это - чертов конь; пойманного сома не следует бранить, чтобы не услыхал водяной и не вздумал отомстить за него 5 . Если же водяному придет охота оседлать крестьянского коня, быка или корову, то бедное животное под ним подламывается, вязнет в тине и издыхает. Чтобы охранить от этой беды своих лошадей и коров, во время переправы их через реку, поселяне чертят на воде крест ножом или косою (= эмблемы Перунова оружия). Об утопленниках думают, что их увлекает водяной , и если бы не он - то, по мнению простонародья, никто бы и не тонул. Труп утопленника потому и бывает раздутым, посинелым, что его давил водяной. Раз охотник полез в воду доставать застреленную утку; тут ухватил его кто-то за шею и потащил на дно; насилу топором отбился, а шея-то вся в синяках - так и знать, следы, где были пальцы водяного! В Малороссии дети - прежде, нежели станут купаться, причитывают нараспев:
Черток, черток!
Не ломай кистóк;
Ти з" воды, а я в воду.
Задавивши человека, водяной отрешает душу от тела и берет ее в свою службу (т. е. присоединяет к эльфам), тело же бросает, и потому оно всплывает наверх 6 .
1 Записки Авдеев., 147.
2 О. 3. 1848, IV, 145.
3 Памяти. кн. Архангел. губ. на 1864 г., 73; Громанн, 11-12.
4 Рус. Бес. 1856, III, ст. Максимов., 82; Ворон. Г. В. 1850, 10.
5 Иллюстр. 1846, 247, 333.
6 Совр. 1856, XI, 26; Рус. Бес. 1856, III, 82; Сын Отеч. 1839, IV, 80.
Темные омуты и водовороты, где живут водяные, считаются самыми опасными местами; кто решается переплыть их, тот рискует на верную гибель. Не следует купаться без шейного креста и после солнечного заката: крест - верная защита от демонского наваждения, а ночь - время усиленной деятельности водяного. «Какое теперь купанье, - говорят крестьяне после захождения солнца, - теперь водяной зажил!» Точно так же, проснувшись ночью, не должно пить воду: «как пить ночью, коли водяной зажил! того и смотри - водяная хворь привяжется». О страдающих этою болезнью говорят: «верно, выпил не благословясь!» Это поверье о наслании водяным болезни служит новым доказательством связи его с эльфами (см. гл. XXII). Заживает водяной ночью, т. е. по первоначальному значению мифа - во мраке дожденосных туч, заволакивающих небо и претворяющих светлый день в темную ночь. Наравне с ночным временем, и вся неделя, в которую приходится праздник Ильи-пророка, признается опасною для купанья; в эти дни, посвященные громовнику, Перун производит грозы, а водяной ищет себе жертв. При дневном свете водяной большею частию скрывается в глубине 1 , а в ночном сумраке выплывает наверх и даже выходит на берег расчесывать гребнем свои волосы.
В лунные ночи он хлопает по воде ладонью - и звучные удары его далеко слышны по плесу, или ныряет с неуловимою для глаз быстротою: среди совершенной тишины вдруг где-нибудь заклубится, запенится вода, из нее выскочит водяное чудо и в тот же миг скроется, а в полверсте от этого места снова клубится и пенится вода и снова выставляется голова водяного 2 . В ночную же пору дерутся водяные с лешими, отчего идет по лесу грохот и треск падающих деревьев и громко раздается во все стороны шум плещущих волн 3: поверье, намекающее на битвы грозовых духов; грохот и треск в лесу и звучные удары по воде соответствуют громовым раскатам, от которых сокрушаются темные дебри облаков и льются дождевые потоки.
Чехи убеждены, что над теми людьми, которым судьба определила утонуть, водяной получает таинственную власть, которую ничем нельзя отклонить. Доныне в Богемии рыбаки неохотно соглашаются подать помощь утопающему; они боятся, чтобы водяной не лишил их за это счастия в рыбной ловле и не утопил бы их самих при первом удобном случае. Здесь рассказывают, что водяной нередко сидит на берегу, с дубинкою в руках, на которой развеваются разноцветные ленты. Эти ленты оказываются вблизи водяными порослями и травами; ими он приманивает детей, и как скоро это удается ему - схватывает их и безжалостно топит в воде 4 . На Руси видали его плавающим на чурбане или коряге: он сидит на ней голый, весь в тине, имея на голове высокую боярскую шапку, свитую из зеленой куги, и вокруг тела зеленый пояс из той же травы 5 . Олицетворяя источники и реки в живых человеческих образах, фантазия растущие в их водах и по берегам травы обратила в уборы созданных ею мифических существ. Лужичане цветовую или семенную почку тро-
1 Только во время дождя, идущего при солнечном сиянии , он выходит из воды и греется, сидя на берегу. - Громанн, 233.
2 О. 3. 1848, IV, смесь, 145-6; V, 24; Абев., 68; Иллюстр. 1845, 298.
3 Терещ., VI, 135; Сын Отеч. 1839, IV, 81.
4 Громанн, 11-12.
5 Иллюстр. 1845, 298.
стника называют wodneho muža porsty, potacžky, lohszy 1 . Но как вообще травы и растения уподоблялись волосам матери-земли и орошающих ее вод (I, 72), то метафора эта в применении к водяным духам и девам породила сказание о зеленых волосах и бороде деда-водяника и зеленых косах русалок 2 . Немецкие сказания также нередко дают никсам зеленые волоса, зеленую одежду и зеленые шляпы 3 .
Подобно домовому, который все тащит из соседских кладовых и амбаров в свой собственный дом, - водяной ухитряется перезывать к себе рыбу из чужих рек и озер 4 . Так объясняют простолюдины умаление и совершенное исчезание рыбы в тех или других водах. Объясняют это и несколько иначе, уверяя, что один водяной проиграл все свое добро другому. Так о водяниках Кончозерском и Пертозерском рассказывают, что они, как соседи, играли в карты (позднейшая замена старинной игры в шары), и первый выиграл у последнего всю ряпушку; с тех пор рыба эта перестала ловиться в Пертозере 5 .
Летом водяной бодрствует, а зимою спит; ибо зимние холода запирают дожди и застилают воды льдами. С началом весны (в апреле), когда зачинается новая жизнь, когда домовой меняет свою шкуру и обнаруживает бешеную страсть все ломать и портить, водяной пробуждается от зимней спячки - голодный и сердитый; с досады он ломает лед, вздымает волны, разгоняет рыбу в разные стороны, а мелкую и совсем замучивает. В этом предании прекрасно выражена мысль о пробуждении вод от зимнего сна: с полным разгулом несется проснувшаяся река, сбрасывая с себя ледяные покровы и напором полой воды и льдин снося мосты, гати, мельничные снасти и прибрежные склады и строения. В Архангельской губ. о прибывающей воде говорят, что она заживает 6 . Около этого времени гневного водяного ублажают жертвами. Крестьяне покупают миром лошадь, не торгуясь в цене; три дня откармливают ее хлебом и конопляными жмыхами; потом спутывают ей ноги веревкою, на шею надевают два жернова, голову обмазывают медом, в гриву вплетают красные ленты и в полночь опускают в прорубь (если стоит еще лед) или топят среди реки (если лед прошел). Три дня дожидается водяной этого гостинца, выражая свое нетерпение колыханием воды и глухим стоном. Задобренный приношением, он смиряется (см. т. I, 324). С своей стороны рыболовы чествуют водяного жертвенным возлиянием; старший из них выливает в реку масло, приговаривая: «вот тебе, дедушка, гостинцу на новоселье! люби да жалуй нашу семью» 7 . Мельники, чтобы водяной не разорвал плотины, однажды в год приносят ему в дар откормленную черную свинью; кто этого не делает, того он замучивает во время сна (сравни с поверьями о домовых марах), а плотину наверно размоет 8 . Как петух, служивший символом огня, был посвящен домовому и считался лучшею для него жертвенною яствою, так гусь, представитель водной стихии, посвящался водяному. Ес-
1 D. Myth., 455-7. Зелень, плавающую на поверхности пруда, чехи считают кожею убитого водяного. - Громанн, 233.
2 Терещ., VI, 124; Сын Отеч., IV, 80.
3 Beiträge zur D. Myth., II, 281-2.
4 Сахаров., II, 81.
5 Сын Отеч. 1839, IV, 81; Терещ., VI, 135.
6 Обл. Сл., 62.
7 Сахаров., II, 21; Послов. Даля, 978.
8 Терещ., VI, 11-12.
ли выкинет из трубы, то с целию предохранить дом от пожара опускают в нее живого гуся: средство это, по народному поверью, так же спасительно, как и вода, заливающая огонь. Гуси и утки все лето живут на реках, озерах и прудах, под надзором и охраною дедушки водяного 1 ; а на зиму покидают оцепенелые воды. В половине сентября, когда становится ощутительно приближение зимы, водяному приносят гуся, как прощальный дар - в благодарность за то, что сторожил домашних гусей и уток в продолжение лета 2 .
В мифических сказаниях древности облака и тучи были уподобляемы рыбам, плавающим в воздушном океане. Это представление сочеталось и с теми человеческими образами, в каких фантазия олицетворяла небесные и земные источники. Водяные духи и девы то совершенно превращаются в рыб, то являются с смешанными формами человека и рыбы. Так греческие сирены, немецкие никсы, славянские моряны и русалки с головы по пояс представляются юными девами чудной, обольстительной красоты , а ниже пояса имеют рыбий хвост. Выставляя из вод свои прекрасные головы, белоснежные плечи и груди, они поют чарующие песни и манят к себе неосторожных юношей, которые, будучи не в силах противиться страстному наитию любви, бросаются в волны и тонут в предательской стихииз. Народные русские сказки говорят о вещих («мудрых») девах, которые плавают в морских и речных водах то белыми лебедями, то златоперыми рыбками; пойманная на удочку и кинутая наземь, рыбка эта оборачивается красной девицей, выходит замуж за сказочного героя, всех пленяет красотою и всех превосходит силою чародейного ведения 4 . В польской редакции той же самой сказки герой закидывает в воды уду-самоловку с серебряной волосенью, с золотым поплавком и ловит русалку - полудеву, полурыбу, одаренную дивною красотою и очаровательным голосом 5 . По древнепоэтическим воззрениям, в весенней грозе бог-громовник выступал на ловлю рыбы-тучи и закидывал для того в небесные воды уду-молнию, или он преследовал легконогую облачную нимфу, и как скоро настигал ее - делил с нею любовь. Оба эти представления фантазия соединила вместе: рыба, пойманная сказочным героем, превращается в вещую деву, с которою он и вступает в брачный союз. Ходит еще на Руси следующий интересный рассказ: один молодой промышленник каждый вечер играл на гуслях в своей гальёте, и как только заиграет - слышно было, что кто-то пляшет перед ним. Захотелось ему узнать, что бы это значило? и вот он спрятал под черепком зажженную свечу, и когда вдруг осветил ею гальёту - перед ним стояла бледнолицая красавица с русыми косами: то была русалка, или по другому варианту - проклятая отцом девица, которая проживала у нечистых в морской глубине 6 . Подобный же рассказ находим в хорутанских приповедках, где героинею является девица, которая еще ребенком была похищена и унесена в море; там ее вскормили морские девы, научили пляскам и белое тело ее об-
1 Иллюстр. 1846, 247. Наряду с петухом и гусь дает предвещание о будущих свадьбах. Девушки завязывают гусаку глаза и пускают его в избу, к какой из них подойдет он и клюнет, та в скором времени будет замужем. - Маяк, XVI; Херсон. Г. В. 1846, 10.
2 Сахаров., II, 57.
3 Beitäge zur D. Myth., II, 282; D. Myth., 459; Громанн, 11.
4 H. P. Ск., VII, 22.
5 Глинск., IV, 31-57; I, 237-8.
6 H. P. Ck ., VIII, 19; Пассек., Ill, 191-5.
лекли рыбьей чешуею 1 . На Украйне существует поверье, что когда играет (= волнуется, шумит) море - на поверхность его выплывают морские люди - «що половина чоловика, а половина риби» и поют песни; чумаки приходят тогда к морю, слушают и научаются тем славным песням, которые потом распевают по городам и селам?. В других местах этих «морских людей» называют фараонами, смешивая старинное предание о морянах с библейским сказанием о Фараоновом воинстве, потонувшем в волнах Чермного моря. Рассказывают, что люди эти - с рыбьими хвостами и что они обладают способностью предсказывать будущее. В суеверно настроенном воображении крестьян Саратовской и других губерний омуты населены нечистыми духами-оборотнями, принимающими на себя образы различных рыб; большая опасность угрожает тому рыбаку, который ударил бы в такую рыбу острогою. По народным рассказам, известным в северо-восточной России, водяной часто оборачивается рыбою и по преимуществу - щукою 3 .
1 Сб. Валявца, 241-2. К разряду этих мифических танцовщиц должны быть отнесены и те сказочные царевны, которые так были пристрастны к танцам, что каждую ночь уходили в подземное царство (= в страну темных туч), предавались там неистовым пляскам и всякий раз изнашивали по паре новых башмаков. - Н. Р. Ск., VI, 56; VIII, стр. 525-6; Матер, для изуч. нар. слов., 36-37; Кульда, I, 86; Сказ. Грим., 133.
2 Москв. 1846, XI-XII, 154; Кулиш, II, 36.
3 Совр. 1856, XI, смесь, 22-24; Владим. Г. В. 1844, 52; С.-Петерб. Ведом. 1865, 65; Дух Христиан. 1861-2, XII, 275. Греки представляли Тритона (водяного бога) с длинным рыбьим хвостом.