Такую картину можно наблюдать, к примеру, в одном из ранних стихотворений «По сравненью с приметами зим…» из книги «Ночной дозор» (1966): внеличный субъект, «вы-приметы бессмертья души», «для кого», «я», «он» («мрак» или «песок»?), «ты» («я-другой») («Ты готов?» Я шепнул: «Не готов»), «ты» («другой») («Дай мне силы подняться Наверх, // Разговором меня развлеки, // Пощади») . Не будем здесь анализировать лирический сюжет, отметим лишь, что в него включены природные реалии, выполняющие субъектную функцию, причем такой субъект получает определенные характеристики: «клубился сиреневый мрак», «стеной поднимался песок» – «Был он красен, и желт, и лилов, // А еще – ослепительно бел» . Отметим, что эпитеты, атрибутирующие природное явление, имеют как эмпирическую природу («песок» может иметь цвет и «желтый», и «красный», и «лиловый», и «белый»), так и метафизическую – «ослепительно бел». И именно этот цвет, возможно, и переводит всю картину в трансцендентную сферу, в которой и совершается диалог лирического субъекта с тем незримо присутствующим, имя которого не названо, но сакральная природа его, маркированная пространственными деталями («белоснежные перья», «частичка высот»), очевидна.
Диалогические интенции лирического субъекта реализуются в стихотворении «Ночное бегство» , где коммуникация перволичного субъекта с природным миром выражена реплицированным диалогом. Субъектные формы: «я», «земля», «дубы», «кусты», «трава», «лес», «грядки», «тучи», дома», «волны», «ночь», «душа» – выполняют функцию лирического «я», «я-другого» («душа») и «другого» (природные реалии). Если в начале текста «я» – наблюдатель за активными действиями «других», притом между ними существует видимая граница – «окно» – важный пространственный атрибут поэтики А. Кушнера. Но когда «дуб» обращается к лирическому «я»: «А ты, вцепившись в подоконник, // Чего стоишь, когда бегут?» – оказывается, что «я-другой», «душа», также включены в общий «бег» природы. Такой прямой диалог не станет доминантой в лирике поэта, но его даже спорадическое присутствие говорит о тенденции автора к сближению с природным миром. Кроме того, имплицитный диалог подтверждает такие интенции, к примеру, «Два лепета, быть может бормотанья…» . Здесь в диалог «я» с природным миром включается еще один лирический субъект «другой» – «мой мальчик». Собеседником «мальчика» оказывается «куст», именно между ними диалог и осуществляется: «два лепета», «два дыханья»: «Тяжелый куст под окнами дрожал, // И мальчик мой,
раскрыв глаза, лежал». Лирическое «я» лишь наблюдатель, но бережный. Еще одна субъектная форма – «душа» – введена способом «минус-приема»: «между ними не вставала // Та тень, та блажь по имени душа». Здесь акцент сделан на родстве человека и природы как изначальном, субстанциальном: «легкий детский лепет, // И лепетанье листьев под окном – // Их разговор на уровне одном». Но отсутствие души – лишь декларация. «Куст» как раз и наделяется свойствами «душевными»: «вздрагивал ветвями, // И гнал их вниз, и стлался по земле», «куст старался» – на такие действия способен тот, кто любит, что является атрибутом душевного характера. Но сам факт «одноприродности» «мальчика» и «куста», «их разговор на уровне одном», задекларированные поэтом, свидетельствуют о его собственном отношении к миру природы как первичной основе человеческой личности.
Показательной в типологии лирического субъекта на текстовом уровне видится и внеличная субъектная форма, часто презентующая авторское сознание в картине мира. В количественном отношении она примерно соотносима с перволичной формой, притом зачастую организует всю субъектную сферу текста до появления лирического «я». Такая картина присуща стихотворениям 1960-1970-х гг. Показательными в смысле презентации внеличной формы могут быть «Велосипедные прогулки» (1966), «Старик» (1966) «Ваш выход – на мороз, и зрители выходят» (1984). В сборниках «Живая изгородь» и «Ночная музыка» внеличная форма встречается лишь в союзе с перволичной. В ранних же стихотворениях внеличная форма доминирует в текстах, где формируются онтологические и аксиологические приоритеты автора.
Звезда над кронами дерев Сгорит, чуть-чуть не долетев.
И ветер дует... Но не так, Чтоб ели рухнули в овраг.
И ливень хлещет по лесам, Но, просветлев, стихает сам. Кто, кто так держит мир в узде,
Что может птенчик спать в гнезде?
Субъект речи в стихотворении не эксплицирован до последнего предложения. Создается «иллюзия отсутствия раздвоения» субъекта высказывания. Мир воспринимается как бы «третьим лицом», взгляд представлен как бы со стороны, отстраненно и безучастно. Но вполне
конкретные природные реалии все же не воспринимаются как «изображение действительности». Позиция субъекта высказывания по отношению к описываемому пространству «ирреальна»: невозможно одновременно увидеть (и где должно быть место пребывания наблюдателя?) и падающую «звезду», и ливень «по лесам», и его «просветление». Вопрос «кто?», появляющийся в последнем предложении, сразу же меняет облик субъекта высказывания. Местоимение «кто» «означает одно из глобальных понятий бытия – человека, находящегося в центре всего окружающего, познающего мир и устанавливающего в нем связи» . Субъект речи таким образом эксплицируется внеличной субъектной формой и обращается с вопросом к некоему адресату, находящемуся в том мире, который он созерцает, стремится постичь и осмыслить. «Лирические кто-вопросы по большей части ориентированы на нададресата, “абсолютно справедливое ответное понимание которого предполагается либо в метафизической дали, либо в далеком историческом времени”» . Тот, «кто держит мир в узде», априори причастен миру, но так же причастен миру и тот, кто задает вопрос. Таким образом, природные объекты стали тем «мостиком», по которому будет двигаться лирическое «я» на пути установления связей с миром, средством создания диалога, так необходимого человеку в процессе осознания мира и постижения его ценностей.
Аналогичную ситуацию отмечаем и в стихотворении, открывающем книгу стихов «Таврический сад» (1984), «Небо ночное распахнуто настежь…» . Субъектная организация стихотворения более сложная: лирическое «мы» объединяет внеличного субъекта и лирическое «ты» в роли «я-другой», выраженное определенно-личным глаголом «ощущаешь», далее появляется лирический персонаж Тезей, включающийся во временной контекст диалога, соединяя время мифическое и лирическое. В следующей строфе лирическое «я-другой», находящееся в «позиции наблюдателя», обращается к собеседнику-«другу» – «Что это, друг мой, откуда такая любовь, // Несовершенство свое сознающая явно…?»: «видимое переводится в чувствуемое, интерпретируется как духовно значимое». И следующий «кто-вопрос» получает ответ, озвученный уже «я-другим»:
Небо ночное скрипучей заведено ручкой. Стынешь и чувствуешь, как превращается в слух Зренье, а слух затмевается серенькой тучкой. Или слезами. Не спрашивай только, о чем
Плачут: любовь ли, обида ли жжется земная, - Просто стоят, подпирая пространство плечом,
Музыку с глаз, словно блещущий рай, вытирая .
«Блещущий рай» указывает на метафизическую природу адресата. Ночное небо вызывает у лирического субъекта рефлексиимедитации, в результате которых осуществляется слияние человека с метафизическим миром, где роль медиатора принадлежит природной реалии. В приведенных примерах выражена интенция лирического субъекта к диалогичности с трансцендентным адресатом.
Таким образом, интерсубъектное «я» лирики А. Кушнера обусловило главную ее направленность – диалогичность. В «рушащемся мире» (Б.Чичибабин) человек ищет собеседника, единомышленника. И находит его и в себе самом, и в близких, и в природе – в физических и метафизических ее проявлениях.
Следующий шаг в «выяснении отношений» человека с миром – определение пространственно-временных координат, в которых находится лирический субъект. Анализ пространственных и временных образов производился на основе метода сплошной выборки из поэтических текстов А. Кушнера обозначенного периода.
Установлено, что пространственные образы преобладают в лирике автора, хотя это вовсе не свидетельствует о «кушнеровской атемпоральности» (А. Барзах). Пространственные реалии художественного мира А. Кушнера неоднородны морфологически. Они могут быть из мира собственно природы: «Свежеет к вечеру Нева. // Под ярким светом // Рябит и тянется листва // За нею следом» , «Паутина под ветром похожа // На барочный комод» , «Среди ночных полей, покатыми холмами // Сползающих к лесам, мой друг, мы шли с тобой // По гулкому шоссе, и звезды шли за нами, // По трещинам и швам, и крался страх ночной» ; из природного городского окружения: «Чего действительно хотелось, // Так это города во мгле, // Чтоб в небе облако вертелось // И тень кружилась по земле» , «Я ли свой не знаю город? // Дождь пошел. Я поднял ворот. // Сел в трамвай полупустой» , «А в Мойке, рядом с замком Инженерным, // Мы донную увидели траву» , «Летом в городе солнце с утра – // Архитектор, колонны и арки // Возводящий» ; из природы, запечатленной уже в произведениях искусства: «Льется свет. Вода бредет во мраке. // И звезда с звездою говорит» , «И зоркость ранних флорентийцев // В сыром поселке мне дана. // Я вижу красный, золотистый, // Как сурик яркий край небес, //
Асфальта блеск крупнозернистый, // И речку в зарослях, и лес» , «В палатке я лежал военной, // До слуха долетал троянской битвы шум, // Но моря милый гул и шорох белопенный // Весь день внушали мне: напрасно ты угрюм» . Даже в этих немногочисленных примерах просматривается отличительная особенность кушнеровского мира: природа, город и культура у него взаимопроницаемы: «Евангелие от куста жасминового» учит «и говорить, и видеть»; петербургские речки повествуют о литературных судьбах соотечественников, а «роковые реки греческой мифологии» напоминают о вечных вопросах жизни и смерти; «ветвь на фоне дворца с неопавшей листвой // золоченой» появляется из «трилистника ледяного» И. Анненского, а фетовский «стог сена» в травестированном виде становится для кушнеровского лирического героя своеобразной «моделью природного биологического космоса». Отсюда и особенность тропов А. Кушнера. Метафоры и сравнения строятся по принципу ассоциативности – природа описывается через культуру, культура – через природу: «медных листьев тройчатки», «проходят сады, как войска на параде», «Вдоль здания Главного штаба, // Его закулисной стены, // Похожей на желтого краба // С клешней непомерной длины» , «взметнутся голуби гирляндой черных нот» , «Сырые облака // По небу тянутся, как траурный обоз» , «Волна в кружевах, // Изломах, изгибах, извивах» , «замело // Длиннорогие ветви сырой грубошерстною пряжей» , «Стихи, в отличие от смертных наших фраз, // Шумят ритмически, как дерево большое» , или «Партитура, с неровной ее бахромой <…> Как поклеванный птицами сад, как тряпье // Или куст облетевшей сирени» . Постоянная перекличка двух миров – живой природы и культуры – не просто сближает их, а объединяет в личное пространство лирического героя.
Интересен у А. Кушнера и процесс формирования этого пространства. С первых сборников поэта «своим» пространством для его субъекта высказывания был «дом», «комната» и «стол». Общение с миром главным образом происходило через «окно».
Проснулся я. Какая сила Меня с постели подняла?
В окне земля тревогу била И листья поверху гнала. Бежало все. Дубы дышали
В затылок шумным тополям.
Быстрее всех кусты бежали По темным склонам и полям .
Получается парадоксальная ситуация: взгляд ограничен оконным проемом, но при этом изображаемое пространство расширяется. С точки зрения Д. Лихачева, «человек в этих стихах живет не вообще в городе, а постоянно осознает свое точное местоположение в городском пространстве, в любую минуту своей жизни точно знает, где он находится» . Позволим себе не согласиться с этим мнением. Субъект высказывания может «осознавать» свое местоположение, но вряд ли всегда находится в том месте, которое описывает. Это еще одна особенность кушнеровской поэтики. Сам автор «редко уезжал» из своего города, но это не мешало ему совершать виртуальные путешествия и в другие города, и в другие страны, и проникать в различные уголки природы – от «звездного неба» до «дна речного». Более того, лирический герой может перемещаться и в пространства древности, и в пространства картин или литературных произведений.
В ресницах - радуга и жизни расслоенье. Проснешься: блещет мир, засвеченный с углов. Ты перечтешь меня за этот угол зренья.
Все дело в ракурсе, а он и вправду нов. Проснешься в комнате, а снился сад полночный. Как быстро дерево столом замещено, Накрытым скатертью с узором и цветочной Пыльцой от тополя, пылящего в окно. Проснешься в комнате, а мог и на планете Другой какой-нибудь, а мог и в темноте
Еще дожизненной, а мог и на том свете .
Модель окна (иногда в виде «микроскопа», «бинокля», «линзы», «объектива», картинной «рамы», но чаще вообще не эксплицированная), таким образом, обретает статус своеобразного способа видения мира, позволяющего этот мир приблизить, изучить его детально и познать.
По мнению Д. Лихачева, «подробности делают поэзию убедительной» . А. Кушнеру, при его специфическом общении с миром, нужно быть «убедительным» вдвойне. И сам поэт, и критики неоднократно отмечали его «внимание к вещам». В пейзажном дискурсе эта черта кушнеровского стиля проявилась с настойчивой
последовательностью. Что касается городского пространства, то наибольшее количество образов связано с городскими объектами: улицы, мосты, каналы, дворцы, дома и т.д. В растительном мире деревья и цветы имеют, преимущественно, конкретное название; но чаще всего взгляд лирического героя останавливается на отдельных элементах образа: на «стволе», «листве», «ветках», «кронах», «гроздьях», «бутонах». В животном мире лирический герой отдает предпочтение насекомым: «бабочки», «пчелы», «жучки», «сверчки», «комары», «паучки» и т.д. Кушнеровский фокус видения приближает любой предмет, ему необходимо увидеть мельчайшие подробности – до «прожилок» на клене, «пыльцы» на «тополе», «вздрагивания» «ветвей», «сломанных крыльев разбитых стрекоз». И не случайно из всех органов чувств, задействованных в восприятии мира лирическим героем, актуализировано именно «зренье». А среди зрительных образов колористика является наиболее численным блоком. Цветовая гамма представлена и всеми основными цветами, и их оттенками, и даже фантастическими метаморфозами: «И черный переплет пленяет синим цветом, // А синий переплет в зеленое одет?» . Но по мере осваивания мира лирическое «я» включает и другие органы чувств. Постепенно лирический субъект начинает слышать окружающий мир, появляются вкусовые, обонятельные и осязательные образы. Отличительной чертой кушнеровского героя является полисенсорность: «превращается в слух // Зренье, а слух затмевается серенькой тучкой», «глянцево-гладкий, волнистоворсистый кошмар», «с вершиной сломанной и ветхою листвой», «пахучая полынь да скользкая солома», «ослепительно бел, утомительно буен, кудряв», «Шумите, круглые, узорные, резные, // Продолговатые, в прожилках и тенях!», «он (стог) горько пахнул и дышал». Синестетические образы формируются путем нанизывания метафорических эпитетов, расширением метафор и сравнений, что позволяет еще больше детализировать изображаемый предмет. «Замечать так подробно, как это свойственно А. Кушнеру, – пишет Е.Невзглядова, – удается тогда, когда предмет внимания согрет личным отношением» . Для лирического героя, не имеющего непосредственного контакта с миром, очень важно сделать его «своим», присвоить его. Такая «интимизация» (А. Барзах) помогает из отдельных фрагментов выстроить целостный мир.
На решение этой задачи работает еще один пространственный образ у А. Кушнера – «небо». Этот образ является весьма значимым, концептуально насыщенным, метафизически окрашенным. Как свидетельствует Т. Бек, «это небо над его землею есть всегда» :
«Небо ночное скрипучей заведено ручкой», «Под синеокими, как пламя, небесами», «возносит из нее // Стон к небесам...», «Ласточке трудно судить в небесах по обрывкам».
Время в художественном мире А. Кушнера представлено годовым и суточным циклом. Темпоральные образы, менее численные, чем пространственные, несут более насыщенную семантическую нагрузку, поскольку являются «фактом мировоззрения» (Е.С. Яковлева). Отношения со временем у А. Кушнера особые. С одной стороны, время у него имеет физические параметры и соотносится с суточным кругом, где представлены все его фазы: «утро», «день», «полдень», «вечер», полночь». Но «своим» временем для автора стала «ночь», к этому образу поэт прибегает чаще всего. В обозначении времен года автор также вполне конкретен
– есть у него и «весна», и «лето», и «осень», но «зима», конечно, преобладает: «От зимних нег // Нам нет прохода», «Зимний ветер ему подвывал», «хорошо средь рассыпчатой белой зимы». Поэтому трудно согласиться с мнением А. Барзаха об «атемпоральности» поэзии А. Кушнера, но о «позе вневременного созерцания» в лирике автора следует сказать особо. Достаточно конкретное маркирование линейных отрезков времени у А. Кушнера сочетается с использованием «слов, являющихся обозначением кратчайших единиц онтологического, «первозданного» времени» : «мгновение», «миг», «вдруг», «однажды». «Соотнесенность с «качественной» вечностью (модусом истинного бытия)» обусловливает их характер «вневременности». Остановимся на одном из наиболее ярких «временных» образов у А. Кушнера, обозначенном словом «вдруг»:
Вдруг – ясный день, нежданный вдруг просвет, Как в темной ссоре ласковое слово.
Нигде, нигде такого солнца нет, Средь мглы и сна – желанного такого!
Вдруг – нежный блеск, и грубая стена В роскошный желтый шелк переодета. Не город – жизнь в нем преображена.
Как влажен куст и пестр! – да что же это?
Вдруг – светлый час в истории, скупой На кроткий взгляд и долгие поблажки. Вдруг – громкий смех на площади пустой И луч на ней, играющий в пятнашки.
Как благодарны мы ему! Нева Свинцова? Нет, светла, золотогрива! Где так еще пылает голова,
Свежа листва и радость тороплива?
«Вдруг» – временной маркер мира, синонимичный мгновению, в стихотворении находится в инициальной позиции, более того, анафорически повторяется четыре раза в тексте; в предложении занимает позицию подлежащего и потому как бы берет на себя его функции, в частности, субъектную, пунктуационный знак указывает на синкретичность субъекта и предиката в предложении, что сближает этот вневременной образ с другими временными и пространственными образами. Рассмотрим их последовательно, обращаясь к характеристикам других образов, работающих на создание центрального художественного образа времени в тексте. «Ясный день» – время конкретизируется и расширяется; эпитет «ясный» имеет прямое значение – излучающий свет, но в то же время включается вся парадигма многозначности слова: ничем не омраченный, спокойный, радостный и т.д. Такое расширительное значение поддерживается сравнением – «как в темной ссоре ласковое слово» – тоже построенном на переносном значении слова «темной». И только во втором предложении появляется «солнце» – источник света, в результате которого стал возможен «ясный день» здесь и сейчас, в это мгновение, в этом месте.
«Солнце» как природный объект помещается в субъективный мир восприятий и впечатлений. Если «мгла» еще может восприниматься как природный образ, то «сон» – из мира ирреального. Природный объект «солнце» входит в текст не как данность, присутствие в мире, а как отраженный в сознании субъекта высказывания. Т.е. образ появляется сразу в сознании лирического субъекта, и только после этого следует сам изображаемый объект. Отраженный в сознании, этот образ преображает весь окружающий мир. «Внимание к вещам», свойственное А. Кушнеру, проступает и в этом мире.
Вместе с солнечным лучом движется и взгляд субъекта высказывания. В его поле зрения попадает сначала «стена», затем весь «город». Взгляд рассказчика следует за «лучом», который то приближает, то отдаляет высвечивемые объекты – «стена», «город», «куст», «история», «площадь», «Нева». Мир, высвеченный лучом, становится сразу родным и близким, олицетворения и метафоры
интимизируют его: «Вдруг – нежный блеск, и грубая стена // В роскошный желтый шелк переодета». Открываются не замеченные ранее приметы, возникающие в восприятии лирического субъекта в результате синестезии – «влажен куст и пестр», «громкий смех на пощади пустой», «светла, золотогрива» («Нева»). Мир, высвеченный в мельчайших деталях, в то же время расширяется до метафизических пределов – «история» становится маркером пространства: «Вдруг – светлый час в истории, скупой // На кроткий взгляд и долгие поблажки». Сам временной образ «вдруг» становится маркером не только времени, но и пространства: «Вдруг – ясный день, нежданный вдруг просвет», « Вдруг – нежный блеск», «Вдруг – светлый час в истории». Образ приобретает значение хронотопа, характерного для кушнеровской поэзии вообще.
В стихотворении лирический субъект не выявляет себя на протяжении трех четверостиший. Для него важно в первую очередь выразить свое чувство, впечатление от увиденного и воспринятого. И только в четвертом катрене появляется местоимение «мы» – «Как благодарны мы ему!». Лирический субъект эксплицирует себя как собирательный образ. То, что он увидел – не для него одного. Преображенный, прекрасный мир – для всех, и для каждого, и для него в том числе.
Субъект высказывания находится в одной точке, но меняется «длина» взгляда. Расширение пространства, и в то же время пристальность взгляда, дает возможность лирическому субъекту включить в свое коммуникативное поле, приобщить к этому действу и «других».
Интересно движение лирического сюжета, начинающееся с момента наивысшего напряжения: «Вдруг – ясный день». Этот момент запечатлен в сознании лирического субъекта. Далее высвечиваются причины напряжения – «нигде, нигде такого солнца нет». Наивысший эмоциональный накал воспроизведен четыре раза в разных вариантах. Мгновение распространяется на весь мир. В хронотоп включается лирический субъект, эксплицированный обобщенным «мы». От «нигде» мир расширяется до «истории», в финале звучит риторический вопрос: «Где так еще пылает голова, // Свежа листва и радость тороплива?». Отрицание усиливается утверждающим вопросом. Не сам природный объект, а воздействие его на сознание лирического субъекта, впечатление от него вызвали преображающее действие. Мир изменился, но изменился и сам лирический субъект – «пылает голова»: новые мысли, чувства, новое восприятие мира. «Радость тороплива» – миру задана динамика, это
Александр Кушнер (р. 1936)
Татьяна Бек . Всё дело в ракурсе.
“В ресницах - радуга и жизни расслоенье.
Проснешься: блещет мир, засвеченный с углов.
Ты перечтешь меня за этот угол зренья.
Всё дело в ракурсе, а он и вправду нов” , -
эта строфа из книги Александра Кушнера “Прямая речь” середины семидесятых годов словно ко мне сегодняшней напрямую обращена. “Ты перечтешь” - и я, многое помня наизусть, перечла, благо вышло первое настоящее “Избранное” прекрасного поэта, творческий итог сорокалетнего пути, одновременно плавного (все темы и стилистические принципы, явленные в “Первом впечатлении” , эхом отзываются и в последнем разделе книги “Из новых стихов”) и резко парадоксального: с неожиданными поворотами, самоопроверженьями и перевоплощеньями .
Иосиф Бродский, чье эссе о Кушнере книгу предваряет, писал: “За эти тридцать с лишним лет Кушнер проделал путь необычайный”. Отмечая феноменальное единство кушнеровской поэтики, Бродский говорит, что сами поэтические средства словно бы выбрали Кушнера для того, чтобы в сгущающемся хаосе бытия продемонстрировать несгибаемую способность языка к внятности, сознания к трезвости, зрения к ясности, а слуха к точности.
“Механизмом и двигателем всякого кушнеровского стихотворения, - пишет Бродский, - служит именно интонация, подчиняющая себе содержание, образную систему, прежде всего - стихотворный размер, - и предлагает могучую, неожиданно далекую от всяческого стиховедения метафору: - Механизм или, точней, двигатель этот - не паровой и не реактивный, но внутреннего сгорания, что есть, пожалуй, наиболее емкое определение формы существования души и что сообщает этому двигателю характеристику вечного”.
Книга предстает не собранием разрозненных, сваленных в кучу стихов - как попало и наобум (возможен и такой принцип), но многосложным и четко структурированным единством. Если первые книги Кушнера на главы не делились (они и были тоненькими сборниками, которые мы, было дело, носили в школьно-студенческих сумках и зачитывали до дыр), то начиная с “Голоса” (78-й год) каждый сборник, продолжая традицию “Вечерних огней” Фета и “Кипарисового ларца”
Ин. Анненского, строился как лирический роман с главами, и внутренним сюжетом, и осознанными перекличками. Стихи стали куститься - и Кушнера потянуло объединять их по гнездам. Кстати говоря, он, который едва ли не единственный в те годы сочетал лирическое вдохновение поэта с серьезным филологизмом эссеиста, первый обратился к этому таинственному феномену - статья “Книга стихов”, впервые (как и блистательная “Перекличка”) напечатанная в те же семидесятые в “Вопросах литературы” , была настоящим откровением для нас. Потому, наверное, что была откровением и для поэта, параллельно формировавшего собственный мир и влюбленно исследовавшего миры чужие: Баратынского ли, тех же Фета ли и Анненского, Кузмина, Пастернака, Ахматовой. В статье этой Кушнер писал: “Книга стихов, на мой взгляд, дает возможность поэту, не обращаясь к условным персонажам, создать последовательное повествование о собственной жизни, закрепить в стихах процесс, историю развития своей души, а следовательно, и души своего современника. Книга стихов, - подчеркивал он, - это возможность лирического поэта в обход большого жанра создать связный рассказ о времени”.
Таким связно-бессвязным рассказом о жизни души и стало “Избранное” Кушнера - причем не только в обход жанров прозаических (уже в первой книге он с иронией себя им противопоставляет: “Прозаик прозу долго пишет...”), но и в обход поэмы. Он - едва ли не единственный из крупных поэтов-современников - к поэме не обратился ни разу. Более того, написал длинное стихотворение “Отказ от поэмы” .
Почти все стихи первой книги озаглавлены с подчеркнутой локальностью: “Рисунок”, “Готовальня”, “Жонглер”, “Магнитофон”, “Графин”, “Ваза”, “Фонтан”, “На пароходе”, “На телеграфе”. Поэт с упрямством противостоял общеприподнятому глобальному пафосу - беспафосной узостью, фотографичностью, регистрационностью взгляда. Вы, мол, вообще , а я буду - в частности ! В первых же стихах Кушнера сам великий акмеизм, придавленный в советской поэзии социалистическим имперским романтизмом, заново отстаивал свои первозданные позиции. Акмеистические предтечи Кушнера словно бы отвечали неведомому читателю словами ассирийцев “при копьях и щитах” с рисунка в школьном учебнике:
“Вы всё еще плывете?” -
Уже в первой книге поэт явил свою диковинную любовь к крошечным вещицам, предметам, деталям, подробностям, мелочам приватного бытия: все эти тарелки, зонтики, пиджаки, стаканы, капли, карандаши, стерженьки и скважинки и зубчики укрупнялись поэтом до максимальных размеров. При этом, кстати, с самого начала Кушнер обнаружил необычайную склонность к уменьшительно-ласкательным суффиксам (а у него нет случайных, необдуманных не только слов или запятых, но и флексий), пронеся ее сквозь весь свой лирический эпос вплоть до самых последних стихотворений. Господи, сколько в его стихах (не преувеличиваю: сотни) всех этих записочек, ложечек, листочков, ящичков, шторок, пальчиков, пенальчиков, складочек, пуговичек, палочек, блюдечек, рюмочек, паучков, верандочек, шкафчиков, дверок, лишайничков, бритвочек, носочков и даже музычек ! Настойчивость эта говорит, с одной стороны, о цельности и форсированном упорстве полемического замысла-приема. Думаю, что таким образом поэт прежде всего подчеркивает, что в его стихах - “не большая судьба, а домашняя, с маленькой буквы” (то есть именно Большая, ибо ни в коем случае не общая), и доводит до стилистического гротеска уроки, полученные в школе Пруста: “Нечто вроде прустовского романа,/ только на языке другом и не в прозе,/ а в стихах, - вот чем я занят был” , - подведет он итог в позднем стихотворении. Но порою эти бесконечные стилистические литоты начинают отдавать инерцией, усталостью безошибочно утепляющего речь жеста, слащавостью априорно трогательного суффикса взамен интонационного напряженья, которому надлежало бы каждый раз рождаться как впервые. А может быть, это - разговорная сентиментальность, присущая, как известно, внутренне жестким людям? Так или иначе, случайностей у больших поэтов не бывает, у Кушнера же, который сам о себе сказал: “это ты-то, до сотых долей, уточняющий каждое слово”, - в особенности .
Тяга к простым вещицам у Кушнера объясняется не только “холодком невыносимой жалости к предметам”. Поэт сложнее и лукавее. Во-первых, он остро чувствует, что “наши маленькие тайны одной большой окружены” . Отношения Кушнера с Богом - тема особая: он то смущенно и доверчиво взывает к Нему - “в его небесном кабинете” (неповторимая кушнеровская ирония), то бурно сомневается, то ищет пантеистических синонимов, но в любом случае э т о небо над его землею есть всегда. Во-вторых, он обожает образ бинокля (это и реальный предмет, и сквозная метафора поэта, то есть мысль, рожденная, как он говорит, в счастливой рубашке). Лирический бинокль, наряду с двойным лорнетом, и сильным микроскопом, и прочими оптическими инструментами поминаемый в стихах Кушнера десятки раз, дает ему возможность осуществить “прибавленье к объему”, перевернуть масштаб: “Как будто мы в бинокль взглянули/ с увеличеньем многократным...” В-третьих, поэт даже на самые обыденные предметы смотрит как на потенциальные экспонаты грядущего музея:
Говорю тебе: этот пиджак
Будет так через тысячу лет
Драгоценен, как тога, как стяг
Крестоносца, утративший цвет.
Говорю тебе: эти очки,
Говорю тебе: этот сарай...
Синеокого смысла пучки,
Вообще, образы, связанные с музеем, коллекцией, архивом , возникают в этой книге то и дело: идея живой жизни как коллекции - ключ к предметничеству Кушнера. Отсюда же - его на все лады приверженность к таким малопоэтическим словам, как опись, список, смета, реестр, перечень, расходно-приходной баланс . Он даже о вселенской трудной гармонии может сказать так: “О, справочник щедрот, ночная картотека!” Кушнер - страстный и одухотворенный регистратор частиц хаоса, повсюду ищущий и обнаруживающий систему. Думаю, что и архитектура “самого умышленного города на свете” (так говорил о Петербурге Достоевский) структурирует кушнеровскую дрожь, разграфляет его глубоко спрятанное лирическое безумие.
Интересно, что в ранних стихах Кушнера предметы рассматриваются сквозь мощную и асимметричную призму обэриутства (влиянье неявное, но продуктивное) - не Заболоцкий ли “Столбцов” нашептал потомку следующий образ:
Вода в графине - чудо из чудес,
Прозрачный шар, задержанный в паденье?
Или этот:
Фонтана яростное тело
Дымилось, высилось, блестело,
Из узкой вырвавшись трубы,
Оно шумело, как дубы...
Но позднее, если говорить об источниках, Кушнер уходит в иные глубины: прежде всего - к Ин. Анненскому (ритм и тон “Прерывистых строк”) и к раннему Пастернаку (“Сестра моя жизнь” как формула лирического бытия). Впрочем, любые стилистические подсказки перевоплощаются в поэтике Кушнера за счет остро современной интонации и уникального нрава, породнившего иррационализм и рассудочность, смуту и смету. “Потому и порядок такой на столе, чтобы оползень жизни сдержать” , - пишет поэт. Кстати, не от этой ли структурирующей борьбы с оползнем - постоянная, даже в самых страстных импровизациях, тяга этого поэта к анафоре?
Итак, Кушнер - художник двойного масштаба. В давнем стихотворении он обозначает эту особенность как желанье, “чтоб соседствовали рядом/ и мерцали заодно/ горы с диким виноградом/ и домашнее вино” . Любовь к малым предметам, к домашности, к “уюту” сосуществует в его стихах с непреходящим ощущением бескрайнего простора, шири на семи ветрах. Тот факт, что “до Сахалина ехать десять дней” , странным образом обостряет любовь поэта к пространству личному и до предела сжатому: “и сжимать, сжимать пространство, как пружину часовщик” - заметим, что в этой важнейшей метафоре категории времени и места отождествлены.
“На чувства наши влияет география страны” , - скажет он в первой книге, а в более поздних стихах аукнется:
В названьях судов, в перекличке загадочных мест -
Вся наша размашистость, вся непомерная ширь.
Как это похоже на географический съезд!
“Печора”, “Сухона”, “Колгуев”, “Анадырь” и “Свирь”!
Легко ли судить по “Вилюю” о том, что Вилюй
Собой представляет: труба, да корма, да канат! -
так и частная жизнь с именем из огромной имперской географии - в реальности была невелика, конкретна, предметна и даже жалка: она (метафора разворачивается дальше), “с мостиком белым и рубкой на низкой корме”, по многу раз ходит туда-сюда “вослед ледоколу”.
Кушнер - поэт в высшей степени ироничный и острый, но эти его качества никогда не явлены впрямую, как у иронистов штатных: его интеллигентски язвительную улыбку надо уметь разглядеть. Вот из самых ранних стихов:
Богиня Флора - страсть и нега,
о сколько веселого сарказма, сколько мудрого юмора в этой гирлянде на животе! Вообще, форсированная страсть, экзальтация, “замашки” - объект вечной кушнеровской неприязни и отталкивания. От него досталось на орехи и року, сверкающему очами, и исступленности, и гитарной отраве, и московскому разгулу. Помню, как поразила и очаровала меня лет в двадцать вариация на тему, казалось бы, закрытую Пушкиным, - когда Кушнер “поставил на место” самого шестикрылого Серафима:
Он встал в ленинградской квартире,
Расправив среди тишины
Шесть крыл, из которых четыре,
“Смотри, ты разбудишь ребенка”, - говорит ленинградец пророку, и в этом звучит неповторимая кушнеровская отвага, с которою он, вольноотпущенный книжник, в принципе запанибрата воспринимает всю мировую культуру.
Вообще, многие строки Кушнера в те годы глухие и столь скупые на подлинную текущую поэзию, нами, молодыми читателями, запоминались с лету как дивные, чудом просочившиеся к нам вести-афоризмы. (Так читался еще и “Пушкинский дом” Битова - подцензурными фрагментами или в самиздатской рукописи целиком.) Цитирую по памяти любимое - из “Прямой речи” (1975), чудесного сборника о несчастной любви, о придавленном достоинстве, о счастье жить вопреки всему.
Показалось, что горе прошло.
Я - чокнутый, как рюмочка в шкафу
Надтреснутая. Но и ты с приветом .
Быть нелюбимым! Боже мой!
Какое счастье - быть несчастным...
Или еще и еще:
Трагическое миросозерцанье
Тем плохо, что оно высокомерно .
Это было полное совпадение поэта с читателем, которому горестные стихи давали колоссальный заряд силы. Это был какой-то тайный сговор незнакомой родни, о котором знал и сам поэт: “И ходит строчка стиховая/ меж нами, как масонский знак”.
Спасибо поэту: так мы и выжили.
Но пойдем дальше. Кушнер - поэт отважный, лирически дерзкий, упрямый. Разве не прямая дерзость сказалась в том, что он на протяжении всех творческих лет настаивал (вопреки подавляющему мнению лучших современников) на праве поэта в несчастной России ХХ века писать о счастливой любви, о витальном блаженстве, об эстетической приверженности к отрадному, и сладостному, и уютно теплому. Как он этим многих раздражает, ан не сдается!
В этом поэзия и позиция Кушнера чрезвычайно близка творческой судьбе Фета, которого критики при жизни не оставляли упреками в равнодушии к “злобе дня”, к социальной несправедливости, к идейной борьбе, корили за бестактный восторг и гедонизм - на фоне народной трагедии. Фет даже таковым критикам ответил в предисловии к первому выпуску “Вечерних огней” в том остроумном смысле, что он, спасаясь от пожара, прыгнул в воду, в реку, а ему туда кричат: “Огня!” “Конечно, - писал он, - никто не предположит, чтобы в отличие от всех людей мы одни не чувствовали, с одной стороны, неизбежной тягости будничной жизни, а с другой, тех периодических веяний нелепостей, которые действительно способны исполнить всякого практического деятеля гражданской скорбью. Но эта скорбь никак не могла вдохновить нас. Напротив, эти-то жизненные тяготы и заставили нас в течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хоть на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии” .
Впрочем, если Фет поместил свой “спор” в предисловие, не пуская его в стихи, последовательно чистые, и свободные, и суггестивные, то Кушнер, чья поэзия является дневником всех слоев его внутренней жизни, его чувственной мысли (он постоянно включает в стихи рассуждения о ритме, методе, пафосе и текущей литполемике), - аналогичные ответы оппонентам дает - в рифму. Зачастую его стихи напоминают писательский эпистолярий, обращенный к “шелковому” (или отнюдь не шелковому) критику.
Установка Кушнера на принципиальное счастье как на психологическую доминанту своей поэзии с непритворно взволнованной интонацией была выражена в книге “Голос”, в середине пути:
Звезда моя!
В плену туманности высокой
Пример счастливого житья
замечу кстати, что слова подоплека, изнанка, испод, подкладка - в лексиконе Кушнера излюбленные, и это не случайно. В его мире все внешнее имеет второй - мерцающий, и скрытый, и контрастного цвета - смысл. Даже “наивные” пейзажи и натюрморты этого поэта всегда взрывчато метафизичны.
Кушнер - чем дальше, тем настойчивее (прекрасно - повторюсь - зная, до какой степени это травмирует глашатаев апокалипсиса и адептов “гражданской скорби”) - словно назло им описывает, то как моет тарелку с голубым цветочком, то как отдыхает в дачном шезлонге в ожидании чая с коньячком, то как по поручению любимой сторожит кипящее молоко. Он, возмужавши, как поэт и критик в одном лице настаивает на своей принципиальной “любви к предметам”, к креслу, к подлокотникам. Впрочем, так
же - почти эротически - любит он ос, шмелей, ласточек, облака и шум листвы, который (по признанию поэта, именно он, ночной, заоконный) в середине пути удлинил и расшатал его, поначалу четко регулярную, стиховую строку, изменил ритм его лирического дыхания. Только если в ранних стихах эта полемическая любовь к “своему” была направлена против тоталитарного романтизма, то в поздних - против тирании “славы и катастрофы”, связанной для Кушнера прежде всего с победоносным нажимом
судьбы и поэзии Бродского. Посвященье ему, вошедшее в финальный раздел “Избранного” (как и мемуары, опубликованные в “Знамени” сразу после смерти друга, и оппонента, и триумфатора), исполнено чистой и высокой гордости этой творческой дружбой, но и - болезненной гордыни, настаивающей на своей отдельности. Замечу, что кушнеровская отдельность в первых книгах была органичнее, естественней - отдельность же, постоянно себя отстаивающая в пикировках, неизбежно надрывнее и зависимей. Как бы предчувствуя это испытание новыми контекстами, Кушнер еще в начале 80-х написал странные и сильные строки:
И звезда о звезду обломает скорее лучи,
Чем, утратив отдельность, с ней в кашицу слиться захочет .
Ни с кем и ни с чем не слился, но некоторые лучи если не обломал, то трансформировал .
Отмечу одно, обозначившееся в последние годы, противоречие - и это не упрек, но констатация пусть чуждого мне, но живого алогизма (и уж тут Кушнер точно не отделен: это общий поздний парадокс целого культурного поколения). Мужественно, и достойно, и брезгливо проигнорировал поэт прямую “злобу” (и впрямь злобу ) дня советского, ни разу не польстив т о м у большому стилю, чем гордится, утверждая даже, что Аполлон присудит ему премию -
За то, что в век идей, гулявших по земле,
Как хищники во мраке,
Я скатерть белую прославил на столе
С узором призрачным, как водяные знаки .
Согласна. И впрямь пускай присудит - присоединяюсь к Аполлону, хотя, сознаюсь, новая самоирония (возможен и такой ее вид) Кушнера кажется мне чуть более честолюбивой, чем прежняя. А может быть, дело в смешении жанров? С годами наш поэт стал интенсивнее вводить альбомные и эпиграммные ноты - в ткань приподнято серьезную, лирическую, а эти слои взаимоприживляются с трудом. Кстати, в большом поэмном произведении - вспомним “Онегина” - этот синтез вполне возможен: вот поэма Кушнеру и мстит за лихой “отказ”, давая знать, что рамки лирического стихотворения не ко всякой нагрузке готовы и порою трещат по швам. Возникает диссонанс.
Поэт в нынешнее время, продолжая как бы настаивать на неангажированной верности частному и малому (условно говоря, скатерке с сопротивленческой изнанкой), нет-нет, а дает ангажированного петуха, который ему ну совсем не к лицу. Я Кушнера очень люблю и потому сразу вспоминаю того же Фета, который со всей его лирической дерзостью и аполитичностью на склоне лет увлекался даже восхищенными посланьями августейшим особам - правда, жанры не смешивая, разводя, - за что революционные демократы (тоже дуболомы смешные!) его старательно бранили... Вот и я туда же. А то вдруг в последних стихах поэт впадает в стиль интервью из прогрессивной - как говорится, нашенской - газеты:
Мне нравятся чужие “мерседесы”,
Я, проходя, любуюсь их сверканьем.
А то, что в них сидят головорезы,
Так ведь всегда проблемы с мирозданьем
Есть, и не те, так эти неудобства.
У меня пометы на полях - эстетические. Во-первых, это уже иначе, чем сказал Бродский (“но ворюга мне милей, чем кровопийца”), и в страшном сне не предполагая, как потрафит бывшим обкомовским работникам. Во-вторых, та же мысль, но куда кратче и строже давным-давно была сформулирована Кушнером и стала крылатым мо: “Времена не выбирают,/ в них живут и умирают”. Любоваться “мерседесами” оставим авторам иной школы, иного зренья, иных приоритетов. Иного ракурса и иной (любимое словцо Кушнера) стиховой ткани . А может быть, здесь имеет место недопонятая мною полупародия (а"ля поэт А. Тиняков) на современный тип затравленно-киничного сознания, и, может быть, перед нами тут не вполне автобиографический герой, а гротескный персонаж ? Не знаю. Не берусь судить окончательно. В любом случае это опять же - новый вид кушнеровской самоиронии.
Вернемся, однако, к главному, к лучшему, к существенно притягательному. Есть в книге два стихотворения, особо замечательных. Это - трагические “Воспоминания” 1979 года с чередой портретов (гибель каждого из персонажей с убийственной краткостью обозначена в скобках), концентрирующей судьбу российской интеллигенции ХХ столетия . И почти зощенковская зарисовка профсоюзного, что ли, собрания “Потом не спишь, перебирая...” (конец 80-х) . Оба говорят о грандиозных возможностях Кушнера как поэта-прозаика. Эти зерна в кушнеровской лирике последних лет всё мощнее набухают, но в полной мере прорасти им еще надлежит. Среди нового случаются яркие стихотворные опыты, возросшие на суглинистой границе с прозой, - здесь на ином витке возвращается ранняя кушнеровская человечность, сострадательная и пристальная: разночинская , неспесивая, полная родства и равенства со всем, что есть.
В одном из стихотворений последнего времени (оно посвящено О. Чухонцеву) поэту снится, что “все мы сидим за столом, в полублеск облачась, в полумрак”... Тут мы опять обнаружим и любимую Кушнером скатерть, и бутыли с вином, и цветы, и последнюю ласточку, и ползущего по скатерти жука. О, как верен наш поэт себе, какой сильный у него, хоть и допотопный, лирический бинокль, какая уникально обаятельная интонация! И как хороша (тут и счастье с трагической подоплекой, и вольное смешенье времен, и новизна, и память, и ребячески интеллектуальный треп, и горький юмор - всё, чем драгоценна кушнеровская Муза) центральная строфа, в которой стихи читает - Пастернак:
С выраженьем, по-детски, старательней, чем
Это принято, чуть захмелев,
И смеемся, и так это нравится всем,
Только Лермонтов: “Чур, - говорит, - без поэм!
Без поэм и вступления в Леф!”
Лермонтов и Кушнера слушает: чур-чура.
[«Дружба Народов» 1998, № 8]
АНДРЕЙ АРЬЕВ. ЧТО ОДНАЖДЫ БЛЕСНУЛО В ЧЕРНИЛАХ…
(К 75-летию Александра Кушнера)
Если, по примеру Марины Цветаевой, разделить стихотворцев на «поэтов с историей» и «поэтов без истории», то Александр Кушнер явит собой идеальный пример творца последнего типа. Что для русского ХХ века необычно – не по усадьбам сидели. Даже Бориса Пастернака (согласно Цветаевой, главного у нас «поэта без истории») , с его дачным отшельничеством, в «историю», в конце концов, вписали – врагу не пожелаешь. С Кушнером этого проделать не удалось. И вряд ли уже удастся.
Отказу от претензий на личную, выламывающуюся из времени биографию Кушнер придал характер чеканный:
Времена не выбирают,
Размышляя о Кушнере, Иосиф Бродский заметил: «Поэтическими биографиями – преимущественно трагического характера – мы прямо-таки развращены, в этом столетии в особенности. Между тем биография, даже чрезвычайно насыщенная захватывающими воображение событиями, к литературе имеет отношение чрезвычайно отдаленное…»
Свой взгляд на провозглашаемые в публичной сфере человеческой деятельности «жизненные цели» Кушнер выразил с веселой простотой, как будто рисуя детскую картинку:
Танцует тот, кто не танцует,
Ножом по рюмочке стучит.
Гарцует тот, кто не гарцует,
С трибуны машет и кричит.
А кто танцует в самом деле
И кто гарцует на коне,
Тем эти пляски надоели,
Это из сборника «Ночной дозор», 1966 года, то есть времени, когда никакие трибуны молодому поэту не светили. Гарцевать на публично объезжаемом литературном пегасе Кушнеру претило и претит – равно во времена принудительного господства в искусстве апологетов соцреализма и во времена спихнувших их с трибун «концептуальных» новаторов.
Конечно, стихи Кушнера живут в современной всем нам жизни и связаны с ней самым тесным образом. Но идеальная их проекция диктуется обстоятельствами, оставляющими политический контекст существования в стороне:
На даче, где речка да поле,
Да куст у плеча моего,
Приезд президента де Голля
Тайна художественных воззрений Кушнера открывается в утверждении, что ближе всего к жизни расположена с ее внешними проявлениями преимущественно не совпадающая поэзия, а не проза и не какой-нибудь иной информативно насыщенный род литературы. Сердцевина поэзии – лирика. Она – жизненная плазма любого искусства. Согласны мы с этим или нет, но в эстетике Кушнера это главное.
В книгах Кушнера поставлены кардинальные для понимания современной поэзии вопросы. И в первую очередь – вопрос о возможности или невозможности поэту ХХ века после Колымы и Освенцима вдохновляться мыслью о «счастливом житье», пускай и с «невыносимой подоплекой», как это происходит у Кушнера.
Вместо пьянящей готовности к смерти с «точкой пули» в конце , его поэзия напоена спокойной готовностью к жизни, к счастливой жизни! Неслыханным, несносным для искусства душевным равновесием, «опрятностью», как заметила Белла Ахмадулина, веет от его поздних книг – еще сильнее, чем от ранних.
Взглянем на заглавия его сборников советской и постсоветской поры: «Таврический сад» (1984), «Дневные сны» (1986), «Ночная музыка» (1991), «Летучая гряда» (2000), «Облака выбирают анапест» (2008)… Что за идиллия «в наш тревожный век»! А ничем он не более «тревожный», чем любой другой, заметил поэт еще в 1976-м:
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время – это испытанье.
Какое-то легкое, анонимное счастье высвечивает Кушнер в самые что ни на есть серьезные, кризисные годы. Даже не разберешь порой, кто у него счастлив и с кем:
Эта тень так прекрасна сама по себе под кустом
Волоокой сирени, что большего счастья не надо…
«Поэзия – это наша память о том, какой бывает жизнь в лучшие свои минуты» , - определил Кушнер.
Куст сирени, тень, прохлада – таков, по его признанию, «общий замысел». И вот что ему в этом замысле открылось:
Какое чудо, если есть
Тот, кто затеплил в нашу честь
Ночное множество созвездий!
А если все само собой
Устроилось, тогда, друг мой,
Важнее, чем о Боге, у Кушнера вопрос о человеке, том самом, что то ли верит в Бога, то ли нет. Об этом – «прямая речь» и в его ранних стихах, и в самых поздних.
Кажется, только Кушнер из всех серьезных поэтов мог с такой простодушной насмешкой решить двухтысячелетнюю проблему человеческой «покинутости», «оставленности» на земле, как он это сделал – и совсем не в юношеском, а куда как в зрелом возрасте:
Всё нам Байрон, Гете, мы, как дети,
Знать хотим, что думал Теккерей.
Плачет Бог, читая на том свете
Жизнь незамечательных людей .
Именно в «незамечательных людях» вся христианская соль, к ним и обращены стихи Кушнера, их одних он до сих пор встречает на своей вырицкой дороге:
Верю я в Бога или не верю в бога,
Знает об этом вырицкая дорога…
Ни в будущем, ни в прошлом нет для Кушнера тайны значительнее той, что скрыта в сердечном бытии отдельного человека среди обыденных забот. Восседает ли он в кресле или на завалинке – всё одно:
И в кафтане доблесть доблестью и болью боль останутся,
И в потертом темном пиджаке…
Боль Кушнера – боль сердечная, мера всех вещей. Мера, которой определяется и сама гармония, не зависящая от масштабов и исторической значимости событий и не определяемая ими. Венчание героев заменено в этой поэзии любовью к «неприметному тихому братству».
Никакая «высшая цель» не подвигнет Кушнера назвать злодеяние «подвигом». Никакой Шекспир не заставит найти сочувственные слова тирану:
Ошибался Шекспир, полагая,
Будто извергов мучают сны.
Ричард Третий – наивность какая,
Впечатлительность, чувство вины!
Ну а слава?
«Слава приходит к тем, кого догнали» , - сказал Кушнер. Горький от нее привкус:
Больше я о весне не пишу, потому что стар.
Не пишу о душе, потому что душа подсохла,
Ни о смерти (уже не пугает меня кошмар),
Ни о славе (летала над нами та птичка – сдохла)…
Вот и получается, что всегда подозревалось: не стоит вся эта слава летней дачки на третьей платформе под Вырицей. Потому и вернемся вместе с Кушнером на гатчинскую дорогу, к обступившим ее кустам и деревьям. К поэту, вырулившему на нее – на велосипеде вместо мерседеса. Ибо шум листвы в стихах Кушнера – лучшая музыка, и взор его ласкает даже не цветаевская рябина, а на российских пространствах в вихрях и мраке «заломленный кустик».
Это очень существенно: основной зрительный образ лирики Кушнера – это соразмерный человеческой природе куст, а то и вовсе чертополох (он же – толстовский репей из «Хаджи Мурата»):
Но я не холоден. Мне твой чертополох
Мигнет с обочины лилово-синим оком –
И лед растаял мой и влажный гнев подсох,
И гневный жар остыл – в сомненье одиноком, –
Хватает окриков, быть может, нужен вздох? –
Стою, задумавшись: всех жаль мне ненароком.
А мир твой горестный, хорош он или плох?
Быть человеком в нем труднее, чем пророком .
Во всех отношениях программное заявление.
Куст – основная метафора жизни. Из куста, как Бог с Моисеем, говорит с ним сама Поэзия:
Евангелие от куста жасминового,
Дыша дождем и в сумраке белея,
Среди аллей и звона комариного
Не меньше говорит, чем от Матфея.
Так бел и мокр, так эти гроздья светятся,
Так лепестки летят с дичка задетого.
Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства
Чудес нужны еще, помимо этого.
Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
И сам готов кого-нибудь обидеть.
Но куст тебя заденет бесноватого,
И ты начнешь и говорить, и видеть .
Эта проповедь произнесена в счастливую минуту жизни, которых у Кушнера больше, чем у других поэтов, но не беспредельно. Смерть у него, как у каждого мыслящего создания, тоже «всегда с собой». Никто не осознает трагедию глубже, чем счастливый человек. Даже сравнив поэта со звездой, Кушнер подумал – с мишенью.
«Земное» в стихах Александра Кушнера успешно соперничает с «небесным» – эта неувядающая правда современного лиризма позволила поэту сказать о преображении жизни искусством, о ее культурном качестве неотразимее всех:
Что однажды блеснуло в чернилах,
Л И Т Е Р А Т У Р А
Кушнер А. Избранное
. (Предисл. И.А. Бродского). СПб, 1997
Кушнер А. Тысячелистник
. СПб, 1998
Кушнер А. Стихотворения: Четыре десятилетия
. М., 2000
Турбин В. Отражение отражений.
– Дружба народов, 1976, № 7
Чупринин С. Александр Кушнер: Под диктовку судьбы
. – В кн.: Чупринин С. Крупным планом. М., 1983
Роднянская И. Поэт меж ближайшим и вечным
. – В кн.: Роднянская И. Художник в поисках истины. М., 1989
Пэн Д.Б. Мир в поэзии Александра Кушнера
. Ростов-на-Дону, 1992
Жолковский А. Поэтика за чайным столом («Сахарница» Александра Кушнера) - «Звезда» 2012, №10.
сайт, посвященный А.С. Кушнеру: http://kushner.poet-premium.ru/
Прозаик прозу долго пишет…
Прозаик прозу долго пишет.
Он разговоры наши слышит,
Он распивает с нами чай.
При этом льет такие пули!
При этом как бы невзначай
Глядит, как ты сидишь на стуле.
Он, свой роман в уме построив,
Летит домой, не чуя ног,
И там судьбой своих героев
Распоряжается, как бог.
То судит их, то выручает,
Им зонтик вовремя вручает,
Сначала их в гостях сведет,
Потом на улице столкнет,
Изобразит их удивленье.
Не верю в эти совпаденья!
Сиди, прозаик, тих и нем.
Никто не встретился ни с кем.
Волна темнее к ночи,
Уключина стучит.
Харон неразговорчив,
Но и она - молчит.
Обшивку руки гладят,
А взгляд, как в жизни, тверд.
Пред нею волны катят
Коцит и Ахеронт.
Давно такого груза
Не поднимал челнок.
Летает с криком Муза,
А ей и невдомек.
Опять она нарядна,
Спокойна, молода.
Легка и чуть прохладна
Последняя беда.
Другую бы дорогу,
В Компьен или Париж...
Но этой, слава богу,
Ее не удивишь.
Свиданьем предстоящим
Взволнована чуть-чуть.
Но дышит грудь не чаще,
Чем в Царском где-нибудь.
Как всякий дух бесплотный
Очерчена штрихом,
Свой путь бесповоротный
Сверяет со стихом.
Плывет она в тумане
Средь чудищ, мимо скал
Такой, как Модильяни
Ее нарисовал.
«Жизнь чужую прожив до конца …»
Жизнь чужую прожив до конца,
Умерев в девятнадцатом веке,
Смертный пот вытирая с лица,
Вижу мельницы, избы, телеги.
Биографии тем и сильны,
Что обнять позволяют за сутки
Двух любовниц, двух жен, две войны
И великую мысль в промежутке.
Пригождайся нам, опыт чужой,
Свет вечерний за полостью пыльной,
Тишина, пять-шесть строф за душой
И кусты по дороге из Вильны.
Даже беды великих людей
Дарят нас прибавлением жизни,
Звездным небом, рысцой лошадей
И вином, при его дешевизне.
Конечно, Баратынский схематичен.
Бесстильность Фета всякому видна.
Блок по-немецки втайне педантичен.
У Анненского в трауре весна.
Цветаевская фанатична муза.
Ахматовой высокопарен слог.
Кузмин манерен. Пастернаку вкуса
Недостает: болтливость - вот порок.
Есть вычурность в строке у Мандельштама.
И Заболоцкий в сердце скуповат…
Какое счастье - даже панорама
Их недостатков, выстроенных в ряд!
Как от этой отстать чепухи?..
Как от этой отстать чепухи?
Ходасевич. Психея. Стихи.
Я-то здесь ни при чем, и квартира
Летней ночью тиха и светла,
И чужая тяжелая лира
Руку вывихнет: так тяжела.
Что же ищет, от счастья дрожа,
В зарифмованной жизни душа?
Почему ей тяжелые строки
Так легки, что к печали своей
Прибавляет чужие итоги,
И чем горше, тем радостней ей?
Эти вечные счеты, расчеты, долги
И подсчеты, подсчеты.
Испещренные цифрами черновики.
Наши гении, мученики, должники.
Рифмы, рядом - расходы.
То ли в карты играл? То ли в долг занимал?
Было пасмурно, осень.
Век железный - зато и презренный металл.
Или рощу сажал и считал, и считал,
Сколько высадил елей и сосен?
Эта жизнь так нелепо и быстро течет!
Покажи, от чего начинать нам отсчет,
Чтоб не сделать ошибки?
Стих от прозы не бегает, наоборот!
Свет осенний и зыбкий.
Под высокими окнами, бурей гоним,
Мчится клен, и высоко взлетают над ним
Медных листьев тройчатки.
К этим сотням и тысячам круглым твоим
Приплюсуем десятки.
Снова дикая кошка бежит по пятам
Приближается время платить по счетам
Всё страшней ее взгляды:
Забегает вперед, прижимает к кустам -
И не будет пощады.
Всё равно эта жизнь и в конце хороша,
И в долгах, и в слезах, потому что свежа!
И послушная рифма,
Выбегая на зов, и легка, как душа,
И точна, точно цифра!
Евангелие от куста жасминового,
Дыша дождем и в сумраке белея,
Среди аллей и звона комариного
Не меньше говорит, чем от Матфея.
Так бел и мокр, так эти грозди светятся,
Так лепестки летят с дичка задетого.
Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства
Чудес нужны еще, помимо этого.
Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
И сам готов кого-нибудь обидеть.
Но куст тебя заденет, бесноватого,
И ты начнешь и говорить, и видеть.
«Придёшь домой, шурша плащом …»
Придешь домой, шурша плащом,
Стирая дождь со щек:
Таинственна ли жизнь еще?
Таинственна еще.
Не надо призраков, теней:
Темна и без того.
Ах, проза в ней еще странней,
Таинственней всего.
Мне дорог жизни крупный план,
Неровности, озноб
И в ней увиденный изъян,
Как в сильный микроскоп.
Биолог скажет, винт кружа,
Что взгляда не отвесть.
- Не знаю, есть ли в нас душа,
Но в клетке, - скажет, - есть.
И он тем более смущен,
Что в тайну посвящен.
Ну, значит, можно жить еще.
Таинственна еще.
Придешь домой, рука в мелу,
Как будто подпирал
И эту ночь, и эту мглу,
И каменный портал.
Нас учат мрамор и гранит
Не поминать обид,
Но помнить, как листва летит
К ногам кариатид.
Как мир качается - держись!
Уж не листву ль со щек
Смахнуть решили, сделав жизнь
Таинственней еще?
Книгу читая, был ею обижен …
Кто стар, пусть пишет мемуары …
Кто стар, пусть пишет мемуары, -
Мы не унизимся до них.
Топорщись, куст, сверкайте, фары,
Клубитесь, гребни волн морских!
Я помню блеск потухших взоров
Всех тех, кому был в жизни рад,
Но я не помню разговоров,
Ни тех подробностей, ни дат.
И, прелесть антиквариата
Лишь умозрительно ценя
(И даром мне его не надо!),
Я - друг сегодняшнего дня.
Я не любил шестидесятых,
Семидесятых, никаких,
А только ласточек - внучатых
Племянниц фетовских, стрельчатых,
И мандельштамовских, слепых .
И жизнь былая - не образчик
Того, как строится успех,
И друг мой умерший - не шкафчик,
Чтоб распахнуть его для всех.
Я раб, я Бог, сосредоточась
На смысле жизни, червь и царь ,
Но не жучок я древоточец,
Живущий тем, что было встарь.
По смерти слава хороша …
«По смерти слава хороша.
Державин, мощная душа,
Его всё реже вспоминают,
Он надоел уже чуть-чуть
Еще при Пушкине, - смешную
Построил фразу я, но суть
Решусь шепнуть напропалую.
Он назидателен, нелеп,
Но, удивительное дело,
К его стиху приколот креп
Всегда сознательно и смело,
И среди бархата знамен,
И звезд, и лент - ни на минуту
Не забывал о смерти он.
Такую пестовал причуду.
Такую странность - всё равно
Что заиканье у другого
Или привычка мять сукно,
Или бессмысленное слово
Тянуть без надобности: э...э...э.
И мне, когда его читаю,
Становится не по себе:
Горю, бледнею, обмираю. Кто сказал, что тускнеет земное житьё …
Кто сказал, что тускнеет земное житьё?
Архилох еще пьет, опершись на копьё,
Воин должен всегда на чеку
Быть, поэтому рядом копье и питье,
И спасибо, что не на бегу!
Чтобы лучше его разглядеть вдалеке,
Надо вспомнить себя молодым.
Впрочем, жизнь без копья проведя, налегке,
Я изнежен в сравнении с ним.
И века ни на шаг оттеснить не смогли
Его с жесткой, холмистой фракийской земли:
Где он пил, там он пьет и сейчас,
Опершись на копье, плащ походный в пыли;
Пьет вино за стихи и за нас!
Вот он, первый лирический в мире поэт,
Каково ему! Сам сознает,
Что есть греческий эпос, а лириков нет:
Не Гомер он и не Гесиод.
За короткую вещь я поэму отдам,
За двенадцать стремительных строк!
Он не знает об этом, но тверд и упрям.
Или знает, что не одинок?
И, склонясь, очищает свой плащ от репья,
И в волненьи любуюсь им издали я,
И, кто знает, в блокноте моем
Иногда, может быть, в полусне забытья
Он царапает что-то копьем.
СОСТАВИТЕЛЬ РАЗДЕЛА - САША ЖИРНОВА, 9 В, 2014.
Из стих. «В ресницах - радуга и жизни расслоенье…» (сб. «Прямая речь», 1975).
Первый сборник стихов А. Кушнера (1962).
Александр Кушнер. Избранное. СПб: “Художественная литература”, 1997.
Так назывался раздел «Заметок на полях» («Вопросы литературы», 1980, № 1); начинался он так: «Перекличка с предшественниками в современниками. Это явление, несмотря на недоуменные и порицательные отзывы некоторой части критики, - процесс закономерный, естественный и неизбежный» [стр. 212].
Статья «Книга стихов» напечатана в 1973 г. (№ 3).
«Отказ от поэмы» - стих. из сб. «Письмо» (1974). Ср.: «Когда я написал, лет тридцать назад, стихотворение “Отказ от поэмы” – имел в виду не столько обреченность поэмы как жанра (хотя и это тоже), сколько невозможность возобновления эпоса, сопротивление эпическому сознанию. (“…Пускай широкие полотна Без нас рисует кто угодно. Гигантомания в чести. Новейший Байрон любит эпос. Подстрочник выглядит как ребус. Мы взять беремся эту крепость, Но как нам дух перевести?”). Сказать это в России, тем более – в Советском Союзе – было тем важней, что на двадцатый век в ней пришлось столкновение эпического и лирического начала, их почти физически ощутимая борьба. Моя юность совпала с нею. Чем была занята советская власть в “идеологической сфере”? Поощрением эпоса. Потому и выбраны в качестве жертв в 46-ом году Ахматова и Зощенко, что по лирике следовало нанести сокрушительный удар». -
Есть информация, которая как мусор засоряет мозги своей бесполезностью. Приняв в себя ненужное, человек отнимает место в голове у важного и крайне необходимого.
Поэзия - это прыжок через бездну человеческой ограниченности.
Поэтический метод познания - это узнавание вещей не извне, а изнутри.
Человечество разделено потоками устремлений.
Люди до сих пор старательно ищут кусты, в которых можно спрятаться от Бога, от жизни, как она есть, от себя, потому им так дороги лопухи лжи и обмана, мыльные пузыри иллюзий, и так ненавистна правда.
Предназначение записано внутри каждого человека песней его сердца.
Даже там, где один большой даёт, а другой малый принимает возможно равенство величий. Благодарный берущий равен бескорыстно дающему. И корыстно/кичливо дающий меньше благодарно берущего.
Дружба - это равенство величий.
Чужой правильный ответ без правильно поставленного своего вопроса - это неправильный ответ, несмотря на внешнюю правду.
Если я вам кажусь прекрасной - не верьте, я намного хуже.
Если же вы поражены моим уродством - опять не верьте, я - лучше.
Мы своими действиями или бездействием создаём реальность, в которой живём. На самом деле реальностей много, побеждает в итоге та, носители которой наиболее активны.
Зрячие - видят, а злые - ненавидят.
Поэзия - не рифмоплётство, не правила стихосложения, а разговор с Бытием. Вопрошающий всегда немножко Иов: дерзающий, имеющий онтологические основания для своего дерзания, святой и грешный в одночасье, и, главное, свято верящий в добродетельность Творца - как Авраам. Интенсивность его вопрошания предельна, и только поэтому он добывает звезду, недоступную другим, не обожжённым жаждой.
Хорошо быть дураком - всегда кажешься себе умным.
Человек похож на скворечник - он обретает свой подлинный смысл, лишь когда в нём поселится птица.
В смирение не надо рядиться, потому что в смирение человека одевает Бог. Кто обрёл истину, в том будет и нужная форма - смирение. Смирение - одежда истины. А кто самочинно рядится в одежды смирения, чтобы казаться смиренным, тот и выглядит неприглядно, и затрудняет себе восхождение к Богу.
По-настоящему Бог нужен только тому, кто не может удовлетвориться человеческим. Жажда по Богу - вот путь обретения Бога.
В Луче, откликаясь на Зов, мы рождаем свою лученосную Песню
Идущий верным путём, как только встанет на него, найдёт своих исторических попутчиков.
Странно, что некоторые вступают в сговор с диаволом, надеясь «заговорить ему зубы» и получить поблажки. Это в принципе невозможно - по природе вещей. Особенно странно, когда на это рассчитывают как бы верующие люди. Диавол жестоко посмеётся над ними. Спастись отступничеством - невозможно.
Здравомыслие - это совесть, а не интеллект. Движение к здравомыслию - это путь очищения совести.
Только впустив в сердце кого-то другого, можно войти и самому. Потому сказано: кто говорит, что любит Бога, а ближнего своего ненавидит, тот - лжец.
Юрий Казарин Часть вечности: Была ли советская поэзия? Поэзия достойна, пожалуй, лишь двух эпитетов: божественная и бесценная. Провинция, в отличие от Москвы и Санкт-Петербурга (тогда, в семидесятых, Ленинграда), была далека как от мощных типографских станков, так и от “литературной борьбы” (которая структурировалась и работала, как шаровая молния: никто не знал, откуда “вдарит” Книги А. Кушнера были для нас драгоценными. И не только в силу подлинности поэтического говорения, но и потому, что московский Арсений Тарковский и питерский Александр Кушнер буквально спасли чистую поэзию, поэзию абсолютную, не замутненную социологичностью, идеологией и пресловутой борьбой, А тогда, листая странички этой книжки, я прочел и оцепенел от счастья: С той стороны любви, с той стороны смертельной О боль сердечная, на миг яви изнанку, Проси, чтоб дунуло, чтоб с моря в сад пахнуло 1. В сфере дикции (звуковые стыки слов): “С той [стороны]… с той…”. Предлог, соединяясь с указательным местоимением, являет окказиональную глагольную лексему в императивной форме “стой!” (воскл. знак 2. В сфере интонации: повторы “с той 3. В сфере ритма: обилие пиррихиев и два спондея в последней строфе, из которых сильнейший “вОлн, бьЮщихся”. 4. В сфере музыкальности: обилие многосложных слов в шестистопном, новом, 5. В сфере фоники, фонетики и фоносемантики: “с той” = “стой!”; консонантное начало 11 стихов из 12 Поэзия Александра Кушнера не только афористична, но и содержит в себе объемный ряд шедевров. Перечислю некоторые из них: “Вводные слова”, “Рисунок”, “Ваза”, “О здание Главного штаба…”, “Уехав, ты выбрал пространство…”, “Удивляясь галопу…”, “Танцует тот, кто не танцует…”, “То, что мы зовем душой…”, “Нет, не одно, а два лица…”, “Он встал в ленинградской квартире…”, “В поезде”, “Стог”, “Казалось бы, две тьмы…”, “Снег подлетает к ночному окну…”, “Ну прощай, прощай до завтра…”, “Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки…”, “Быть нелюбимым! Боже мой…”, “Я шел вдоль припухлой тяжелой реки…”, “Времена не выбирают…”, “Ребенок ближе всех к небытию…”, “Сложив крылья”, “С той стороны любви, с той стороны смертельной…”, “И пыльная дымка, и даль в ореоле…”, “Наши поэты”, “Ночная бабочка”, “Как пуговичка, маленький обол…”, “По эту сторону таинственной черты…”, “Бог с овцой”, “Как мы в уме своем уверены…”, “Ночная музыка”, “Аполлон в траве”, “Запиши на всякий случай…”, “Конькобежец”, “Сахарница”, “Смерть и есть привилегия, если хотите знать…”, “Когда страна из наших рук…”, “Пить вино в таком порядке…”, “Прощание с веком”, “Посчастливилось плыть по Оке, Оке…”, “Галстук”, “В декабре я приехал проведать дачу…”, “Сегодня странно мы утешены…”, “Современники”, “Люблю тебя в толпе увидеть городской…”, “И стол, и стул, и шкаф 55! Этот ряд, естественно, может быть и неполным, и избыточным. Но… Занимаясь историей русской (и мировой: англоязычной, немецкоязычной, франкоязычной, испаноязычной и итальяноязычной) поэзии, уже исследовав и до сих пор исследуя особенности языковой способности, языковой личности и поэтической способности (термины, общепринятые в антрополингвистике) более 100 русских поэтов (18–21 вв.), я заметил, что поэт создает (хочется сказать: “в среднем”, да что-то не могу) около 50 замечательных, превосходных, гениальных стихотворений (замечу, что уверен: гениальных поэтов нет Здесь мы, человек 15, обменивались книгами и стихами, дарили друг другу В отличие от чистого стихотворчества, от голого и идеологически обусловленного стихописания, А. Кушнер научил меня (и нас) оставаться свободными в своей несвободной стране. А.С. Кушнер дал пример не отрешенности поэта от мира, но Уйти, уехать, сбежать Музыка бывает ненастоящей музыкой Поэзия (не стихописательство!) в большей степени зависит от погоды и души, нежели от политики и экономики. Таковы стихи А. Кушнера, поэта подлинного, поэта от Природы и от Бога. О стихах Александра Кушнера писали и пишут постоянно. Современная критика смотрит, как правило, на поэта монокулярно: соединяя в одно поэтологию, антропологию и культурологию. Это в лучшем случае. (Предвижу упреки и обиды, но не отметить этой черты нашего поэтоведения [которого почти нет], нашего поэзиеведения [которого практически нет] и нашего литературоведения [которым занимаются все Владимир Губайловский называет Александра Кушнера поэтом традиционным, а значит, “поэтом, прощупывающим будущее”. Сказано физиологически прямо, но не точно и не полно: А. Кушнер Илья Фаликов называет А. Кушнера “поэтом предметности”, а также поэтом дискуссионным, “поэтом решений и выводов”, Кто тише старика, Кусты ему видны, Бухгалтером он был Сражался в домино И дальний клен ему Вдруг подведут черту И.А. Бродский называет А. Кушнера “одним из лучших лирических поэтов ХХ века”, имени которого “суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский”. Бродский отмечает две важнейшие черты поэзии А. Кушнера Замечательно точно сказала о стихах А. Кушнера Л.Я. Гинзбург: “Стихи Кушнера рассказывают о счастье жизни и не утихающей за нее тревоге”. Счастливость, счастье Дмитрий Сергеевич Лихачев назвал А. Кушнера поэтом жизни. Точнее и объемнее не скажешь. И сам А. Кушнер говорит о жизни прямо, счастливо и порой горько именуя ее детали и приметы. Прямоговорение На поэзию обычно смотрят как на литературно и социально свершившийся акт / факт, или как на эмоционально-психологическую сущность (хранилище эмоций), или как на прагматически целесообразный / нецелесообразный поступок. Хорошо бы взглянуть на поэзию как на онтологически / бытийно неизбежное событие. Вообще-то поэзия Главное в стихах А. Кушнера, на мой взгляд, Замечу, что в настоящее время в сфере текстотворчества происходит не только преобразование жанровых систем (внешних и внутренних), но и родов, видов словесной деятельности в целом. Появляются некие гибриды, текстовые “кентавры” как результаты тотальной прозаизации стихотворного текста и поэтизации (версификации Поэзия А. Кушнера уникальна, таким образом, потому, что тройная сила гармонии его стихотворений основывается на содержательном единстве (адекватности) физического, интерфизического и метафизического. А.С. Пушкин относится и к первым и ко вторым: он умел все. Таков же, на мой взгляд, и поэт А. Кушнер. (Ср. его два стихотворения Уходи, уходи, Вот начало этико-эстетического сценария стихотворения “Прощание с веком” (здесь я не соглашусь ни с И. Бродским [эстетика Мы расстались спокойно и сухо… Антропоморфная метафора развернулась, и социально-историческое время (“век”) стало предметным и Посмотри на себя на плохого… Всё, здесь уже обращение и к себе, и к миру, и к пространству, и ко времени, и к социальному веществу жизни. Всё же мне его жаль… С Шостаковичем и Пастернаком И припухлостью братских могил… В этом стихотворении А. Кушнер не запечатлевает, не фиксирует некую поэзию, но порождает ее сам: талантом, болью, памятью, страстью, любовью к жизни, любовью к смерти, любовью к любви. Второе стихотворение является языковой и просодической материализацией поэзии инфинитивной (“поэзии поэзии”, по Гоголю; поэзии абсолютной, по Полю Валери). Процитирую его полностью. Сегодня странно мы утешены:
о поэзии Александра Кушнера
Тоски мерещится совсем другой узор:
Не этот гибельный, а словно акварельный,
Легко и весело бегущий на простор.
Как тополь с вывернутой на ветру листвой,
Как плащ распахнутый, как край полы, беглянку
Вдруг вынуждающий прижать пальто рукой.
Бодрящей свежестью волн, бьющихся о мыс,
Чтоб слово ровное нам ветерком загнуло
И мы увидели его ворсистый смысл.
— феномен и сверхлитературный, и долитературный одновременно. Правила, законы, приемы и мода(ы) стихосложения “олитературивают” текст, усиливают его просодическую энергию, синтаксируют строфу, сочетают грамматику с фоникой и фоносемантикой, соединяют содержание и функциональность и, наконец, синтезируют всё это в вертикальную парадигму (ряд) смыслов. В этом шедевре есть все показатели поэзии невербальной: это естественные коды
— “кванты поэзии”. В сфере формальной поэтики самыми “заметными” и материально выраженными знаками поэзии являются звуковые / музыкальные / ритмические / грамматические (как знаки одновременно формальные и семантические) швы, рубцы, рубежи. В этом стихотворении такими очевидными квантами становятся следующие случаи / феномены:
Попавшего в больницу,
В окно издалека
Глядящего на птицу?
Прижатые к киоску.
Висят на нем штаны
Больничные, в полоску.
Иль стекла мазал мелом?
Уж он и сам забыл,
Каким был занят делом.
Иль мастерил динамик?
Теперь ему одно
Окно, как в детстве пряник.
Весь виден, до прожилок,
Быть может, потому,
Что дышит смерть в затылок.
Под ним, как пишут смету,
И он уже
А дерево
—
по эту.
— счастье поэзии: эвристичность, открытие жизни и смерти, будто смерти еще не было до этого больного старика, и вот
— она впервые появилась. Горькое и сладкое счастье
— писать стихи, читать стихи, думать стихи… Здесь
— явный зашаг Туда. Отсюда
— Туда. И у А. Кушнера это происходит постоянно (но об онтологичности поэзии А. Кушнера
— поговорим ниже).
Было сказано, как человеку…
Среди февральской тишины
Стволы древесные заснежены
С одной волшебной стороны.
Как будто в этой стороне
Чему-то придают значение,
Что нам понятно не вполне.
Но мы, влиянию подвержены,
Глядим, чуть-чуть удивлены,
Так хорошо они заснежены
С одной волшебной стороны.
Гадаем: с южной или западной?
Без солнца не определить.
День не морозный и не слякотный,
Во сне такой и должен быть.
Но мы не спим,
—
в полузабвении Оба стихотворения из одной книги И еще несколько слов о самом важном (на мой взгляд) в поэзии А. Кушнера. Поэт (и писатель как поэт, и вообще художник как поэт) Стихотворение “Сегодня странно мы утешены…” Утверждаю: поэзия (тематически любая и природно разнообразная: невербальная [абсолютная], вербальная [“выжатая” из мира и языка], вербализованная [уловленная поэтом]), Язык (и поэтический тоже) Если выстроить названия всех именованных книг А. Кушнера в один ряд, то выйдет интереснейшая лексико-семантическая и лексико-грамматическая парадигма, представляющая собой сложную, комплексную тематическую (идеографическую) группу слов / понятий. Всего их 25 из 36 (детские издания и избранное исключались Можно ли интерпретировать данный ряд названий книг в отрыве от совокупного содержания (полного) всех стихотворений, собранных под обложкой / под обложками? Думаю, да: название книги стихотворений всегда не случайно и представляет собой, без всякого сомнения, концепт, образ (ключевой), ключевое наименование и т.п. В нашем случае название (заголовок) является также и идентификатором темы, ядерных смыслов, хронотопа etc. Таким образом, ряд названий книг Естественно, это не единственный вариант интерпретации метасмыслов, выражаемых названиями книг А. Кушнера. Но Смысловое и тематическое членение ряда названий книг выявил следующие группы поэтических идентификаторов: 1. Тематическая группа слов со значением эмоционально-психологической / творческой деятельности человека. Первое впечатление; Ночной дозор; Приметы; Письмо; Прямая речь; Голос; Канва; Дневные сны; Флейтист; Ночная музыка; Летучая гряда (цитата из Пушкина); Облака выбирают анапест (приписывание небесному объекту человеческих качеств etc); Мелом и углем. 2. Тематическая группа слов со значением места (topos). Таврический сад (2 раза); Живая изгородь; Apollo In The Snow (статуя в зимнем саду); На сумеречной звезде; Тысячелистник (растение 3. Тематическая группа слов со значением времени (hronos). Ночной дозор; Дневные сны; Ночная музыка; Холодный май; В новом веке. Отмечу, что некоторые названия являются точками смыслового пересечение тематических групп слов, и это нормально: зоны пересечения, как правило, неизбежны и выполняют соединительную функцию, являясь, таким образом, двойными / удвоенными идентификаторами метасмысловой сферы поэзии А. Кушнера. Доминирует тематическая группа названий со значением эмоционально-психологической / творческой (поэтической) деятельности Имею смелость (с опорой на данные метасмыслового анализа) утверждать, что в языковой и поэтической личности А.С. Кушнера присутствует и доминирует познавательно-когнитивный компонент, а не изобразительный, констатационный, описательный (дескриптивный) и т.д. Кроме того, очевидным является то, что поэтическое называние Невыразимого у А. Кушнера направлено на объекты пространственного (земного, небесного, стихийного) и временного характера. Думается, что термины “метафизическая поэзия”, “философская лирика” Человек проживает часть времени, поэт “Родное” и “иное” Внимательное прочтение стихотворений в итоговой книге “По эту сторону таинственной черты” (По эту сторону таинственной черты: Стихотворения, статьи о поэзии. СПб.: Азбука: Азбука-Аттикус, 2011. 544 с.), контент-анализ и идеографическое исследование поэтических текстов А. Кушнера показали индивидуальную поэтическую картину Невыразимого. Идеография в данном случае сродни лексикографии и, под воздействием поэтического материала, преобразовывается в поэтографию. Поэтическая картина мира Невыразимого (или части мира, части непознаваемой) Поэтография (идеография, поэтическая лексикография, смысло-тематический анализ, или В аксиологическом аспекте (в ценностном отношении) некоторые смыслы, выражаемые в поэтическом тексте, являясь наиболее частотными, важными и в текстостроении, и в смыслообразовании, “перерастают” свой статус доминирующих элементов смысловой структуры и приобретают статус константы: так смыслы преобразуются в нашем сознании в метасущность. Доминанты укрупняются, и группа эмоций синтезируется в метаэмоцию (например, в стихотворении Пушкина “Я вас любил, любовь еще, быть может…” эмотивы [прямые, образные и опосредованные] любить (3), любовь, душа, угаснуть, тревожить, печалить, безмолвно, безнадежно, робость, ревность, томиться, искренне, нежно, любимый формируют и выражают метаэмоцию любви), смыслы Поэтический тезаурус Невыразимого (на материале стихотворений А. Кушнера) устроен очень просто: слева приводятся контексты, в которых номинируются те или иные качества, свойства и признаки Невыразимого, а справа дается комментарий (замечу, что такой словарь-тезаурус не является абсолютно полным, а комментарии, естественно, имеют субъективный характер). Контексты извлечены из указанного издания А.С. Кушнера, с указанием страницы, на которой расположен текст данного стихотворения и контекста. Поэтический словарь-тезаурус Невыразимого
По снежной улице идем
С тобой в волшебном направлении,
Как будто правда спим вдвоем.
(на материале стихотворений А.С. Кушнера)
Замечу, что контекстография
— методика болезненная (если не гибельная и разрушительная) для стихов (в своих книгах и др. работах я всегда и непременно цитирую поэтические тексты целиком). Однако создание поэтического тезауруса невозможно без фрагментации и “нарезки” стихотворений: исследователь выбирает из текста нечто самое важное (однотемное, метасмысловое и т.д.) для того, чтобы статистически (квантитативно, объемно) и семантически найти и показать среди доминирующих единиц — константу.Контекстный состав (комментированный номинативным, констатирующим образом) поэтического тезауруса Невыразимого показывает, что в стихотворениях А. Кушнера (всего 338 текстов) содержится (как минимум) 126 прямых и образных словесных, фразовых, строфических и цельнотекстовых номинаций ситуации “Невыразимое”. Невыразимое, или его приметы, признаки, качества, свойства, выражается в стихах А. Кушнера единицами метасубстанционального уровня (где очень трудно отделить метаэмоции от метаобраза, от метаидеи, от метасмысла). Словарь-тезаурус Невыразимого демонстрирует ряд доминирующих метасущностей (метаэмоций, метаобразов и метаидей): Душа, Жизнь, Бог, “Иное”, Инобытие, Смерть, “Таинственная черта (жизнесмертие)”, Время, Вечность и Бессмертие,
— все названные метасмыслы в силу их высокой частотности (встречаемости) в текстах становятся концептами и константами смысловой (глубинной части) сферы. Метасубстанциональность поэзии А. Кушнера определяется, формируется и характеризуется экзистенциональностью, историчностью, культурологичностью, хронотопичностью (шаровой и разнонаправленной), метафизичностью, интерфизичностью, эмоциональностью, интеллектуальностью и др. Среди названных метасущностей лидерными являются Жизнь, Смерть, Любовь, Бог, Время и Инобытие (“Иное”). В этом отношении поэзия А. Кушнера (за счет “живых проводников” Души во Времени, в Вечности — пчела, оса, шмель, ласточка и др.) характеризуется прежде всего светоносностью (метаобразы света, луча, солнца, звезд, дня etc. постоянны), философским и онтологическим оптимизмом (даже Кушнеровская онтологическая тоска оптимистична и светла; и смерть светла, и роковая черта таинственна, но не ужасна; ужас как эмоция встречается в контекстах всего два раза) и мудростью.Метасущность Бог осознается и осваивается, и представляется поэтом не только как Создатель, Господь и Творец, но и как коллега, допускающий возможность и оппозиции, и дихотомии, и антиномии (см. иронические “околорелигиозные” стихи), и тождествующей пары Творец-творец. Бог А. Кушнера очеловечен: антропоморфность Бога
— явление поэтическое, “поэто-человеческое”, но не панибратское, а сотрудническое, творческое, точнее — сотворческое. Со-творчество Творца и творца (поэта) — признак подлинности и мудрости.Поэтическая лексикография, идеография, или
— “поэзиеграфия”/ “поэтография”, — методика не новая, но постоянно уникальная (в силу тотальной индивидуальности и сложности материала) и актуальная. Очевидно, что мечта О.Э. Мандельштама о появлении науки о поэзии остается мощнейшим двигателем и стимулом идеографических исследований.Поэт Александр Кушнер, его стихотворения и поэтологические труды занимают свое законное место (какое? Здесь оценки, иерархии и рейтинги неуместны и невозможны: поэт, поэзия, поэтология
— явления самодостаточные и не нуждающиеся в восполнении, а тем более в определении ценности, — аксиологичность поэзии бесспорна; другое дело — литература: здесь все оценивается, продается и покупается, что совершенно невероятно в сфере поэзии, а также поэтосферы прозы, драмы и эссеистики [поэтологической, мемуарной и др.]). Место законное — значит следующее: место (точнее — повсеместность в поэтосфере) поэта в словесности определяется взаимодействием поэзии, дара и этико-эстетической атмосферы в данное время. И ничем более. То есть поэт — не возможен, но — обязателен и — при наличии указанного условия — неизбежен. Поэтический генезис в любом персонально-поэтическом случае — явление множественное, шарообразное и точно неопределимое. Сам А.С. Кушнер (в своих интервью) постоянно называет ряд имен поэтов если не предтеч, то дорогих ему предшественников, которые, возможно, определяли и определяют его этико-эстетическую ориентацию (здесь теория роя исключена!). Вот эти имена: Пушкин, Баратынский, Тютчев, Вяземский, Лермонтов, Блок, Мандельштам, Анненский, Пастернак, Ахматова, Цветаева, Кузмин, Ходасевич, Заболоцкий и др. (не стану называть имен современников — их знают все). А. Кушнер как истинный поэт сильнее зависим от вертикальных связей (диахрония) в поэзии, нежели от горизонтальных (синхрония), более приемлемых для стихотворцев, но не для поэтов.Языковая, поэтическая и культурологическая доблесть А. Кушнера очевидны: поэт вслед за А.А. Ахматовой защитил, оборонил и сохранил поэтическую национальную традицию
— и от разрушительной деятельности политоманов, и от безумной работы графоманов. Поэтический темперамент А. Кушнера уникален: он соединяет в себе три тенденции — интенции различной природы — дотворческой, творческой и послетворческой. Вот почему А.С. Кушнеру удается создавать интереснейшие и глубокие поэтологические и филологические в целом труды (которые достойны отдельного исследования).Поэзия А. Кушнера
— культурологична, и это качество сегодня, в наш слабопросвещенный век, драгоценно (будто поэт предчувствовал наступление эпохи посткнижной [визуальной] и полупошлой полукультуры!). Поэзия А. Кушнера — исторична, темпоральна и топографически зависима и одновременно свободна (вольна), — а это редкое качество стихов. Поэзия А. Кушнера добра и светла, как никакая иная. И главное свойство его поэзии, на мой взгляд, — это совмещение в ткани стихотворений (а таких текстов более трети из всего опубликованного) трех различных, разноприродных видов (типов, вариантов) материи, ее вещества — физики, интерфизики и метафизики (называю эти субстанции в строгом логическом порядке). Прямо говоря, поэзия А. Кушнера метафизична и одновременно предметна, чувственна, умна, интеллектуальна и мудра (ум, интеллект и мудрость — разные состояния сознания и души).Человек проживает жизнь и удивляется: Господи! Как быстро она прошла… Поэт проживает жизнь и еще что-то
— нечто большее: он проживает жизнь поэзии, жизнь культуры — особую жизнь, в которой может и не быть богатой фактологии, но которая — вся — вздыблена событиями иной природы; событием стихотворения, событием озарения и прозрения, событием затяжной онтологической тоски или событием онтологического счастья. Человек проживает время — свое, социальное, историческое. Поэт проживает время как таковое, или — Вечность. Точнее — часть вечности.Держись за "здесь" и "сейчас"! - это призыв героя Джойса. В том-то и дело, что душа Поэта босонога, и в складках кожи - времени находим всё: песок Сахары, капли абсента, муть питерского дождя и лазурь Ментоны. Прожить день за днём по крайней мере тысячу лет. На меньшее Поэт не согласен.
Ответить УдалитьВ ответ на красоту слова о поэте и поэзии вот это чудо случайного взгляда. Тонкое и душевное напоминание о даре видения, таланте, который в каждом. Уже благо - сохранить в памяти хотя бы первую строчку: в ней этика и философия, в ней культурный опыт человечества, свернутый до микроскопической по сравнению с мирозданием малости.
Евангелие от куста жасминового,
Ответить Удалить
Дыша дождем и в сумраке белея,
Среди аллей и звона комариного
Не меньше говорит, чем от Матфея.
Так бел и мокр, так эти грозди светятся,
Так лепестки летят с дичка задетого.
Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства
Чудес нужны еще, помимо этого.
Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
И сам готов кого-нибудь обидеть.
Но куст тебя заденет, бесноватого,
И ты начнешь и говорить, и видеть.Страна, как туча за окном,
Синеет зимняя, большая.
Ни разговором, ни вином
Не заслонить ее, альбом
Немецкой графики листая,
Читая медленный роман,
Склонясь над собственной работой,
Мы всё равно передний план
Предоставляем ей; туман,
Снежок с фонарной позолотой.
Так люди, ждущие письма,
Звонка, машины, телеграммы,
Лишь частью сердца и ума
Вникают в споры или драмы,
Поступок хвалят и строку,
Кивают: это ли не чудо? —
Но и увлекшись, начеку:
Прислушиваются к чему-то.
Александр КушнерУдивительное по своей красоте и звучанию стихотворение.
Ответить Удалить
Очень точно подобраны слова, описывающее состояние (и поведение) человека, которого не могут понять (и, возможно, принять) окружающие люди.То, что мы зовем душой,
Что, как облако, воздушно
И блестит во тьме ночной
Своенравно, непослушно
Или вдруг, как самолет,
Тоньше колющей булавки,
Корректирует с высот
Нашу жизнь, внося поправки;То, что с птицей наравне
В синем воздухе мелькает,
Не сгорает на огне,
Под дождем не размокает,
Без чего нельзя вздохнуть,
Ни глупца простить в обиде;
То, что мы должны вернуть,
Умирая, в лучшем виде,—Это, верно, то и есть,
Для чего не жаль стараться,
Что и делает нам честь,
Если честно разобраться.
В самом деле хороша,
Бесконечно старомодна,
Тучка, ласточка, душа!
Я привязан, ты — свободна.1969. Александр Кушнер
Звенящее, поющее о свободе человеческих мыслей стихотворение.
Ответить УдалитьВ тире, с яркой подсветкой,
С облаками, как дым,
Мы с винтовочкой меткой
Два часа простоим.Он устроен коробкой,
Светел ночью и днем,
С механической, робкой,
Сладкой музычкой в нем.Вот я выстрелю в гуся,
Что из тучки возник,
Посмотри, моя дуся,
Он головкой поник.Вот я лань обнаружу,
Вот я в башню пальну,
Все расстрою, разрушу
И отправлю ко дну.Что там, шляпа с полями?
Или пень?— Не видать.
Тирщик в белой панаме
Все настроит опять.Его птички бессмертны,
Пароходы прочны
И бессменны концерты,
Вроде вечной весны.Ты любуешься парком?
Я же здесь постою
В размалеванном, ярком,
Самодельном раю.1973, Александр Кушнер
Честное, простое стихотворение о жизни и счастье, которое для каждого свое.
Ответить УдалитьВот я в ночной тени стою
Один в пустом саду.
То скрипнет тихо дверь в раю,
То хлопнет дверь в аду.Александр Кушнер. Канва.
Противоречивый стих с глубоким и даже пугающим смыслом
Ответить УдалитьКто-то плачет всю ночь.
Кто-то плачет у нас за стеною.
Я и рад бы помочь —
Не пошлет тот, кто плачет, за мною.Вот затих. Вот опять.
— Спи,— ты мне говоришь,— показалось.
Надо спать, надо спать.
Если б сердце во тьме не сжималось!Разве плачут в наш век?
Где ты слышал, чтоб кто-нибудь плакал?
Суше не было век.
Под бесслезным мы выросли флагом.Только дети — и те,
Услыхав: «Как не стыдно?» — смолкают.
Так лежим в темноте.
Лишь часы на столе подтекают.Кто-то плачет вблизи.
— Спи,— ты мне говоришь,— я не слышу.
У кого ни спроси —
Это дождь задевает за крышу.Вот затих. Вот опять.
Словно глубже беду свою прячет.
А начну засыпать,
— Подожди,— говоришь,— кто-то плачет!Александр Кушнер.
Иногда люди не слышат друг друга, и каждый закрывается сам в себе.
Ответить Удалить* * *
Когда тот польский педагог,
В последний час не бросив сирот,
Шел в ад с детьми и новый Ирод
Торжествовать злодейство мог,
Где был любимый вами бог?
Или, как думает Бердяев,
Он самых слабых негодяев
Слабей, заоблачный дымок?Так, тень среди других теней,
Чудак, великий неудачник.
Немецкий рыжий автоматчик
Его надежней и сильней,
А избиением детей
Полны библейские преданья,
Никто особого вниманья
Не обращал на них, ей-ей.Но философии урок
Тоски моей не заглушает,
И отвращенье мне внушает
Нездешний этот холодок.
Один возможен был бы бог,
Идущий в газовые печи
С детьми, под зло подставив плечи,
Как старый польский педагог.Вопрос страшный и мучительный: где был Бог, когда... И дальше можно долго перечислять безобразные страницы человеческой истории.
А стоит ли весь мир слезинки ребенка? Где был Бог, когда эта слезинка пролилась? Почему бездействовал, не покарал «рыжих автоматчиков» в ту же секунду? Или, как Януш Корчак, не вошел во плоти в газовую печь вместе с детьми?
И, если веры недостаточно, начинается лихорадочный поиск хоть какого-то объяснения. Ну вот, например, такая идея – Бог во всем: и в детях, и в польском педагоге, и в немецком автоматчике – это все его лики.
Так Бог познает и осуществляет самого себя.
Этот мир со всеми его радостями и страданиями создан Богом, чтобы он осознал самого себя. И каждая душа – как капля воды в едином океане, и опыт, развитие каждой капли обогащает весь океан.
А если все-таки помогает только вера, то...Звезда над кронами дерев
Сгорит, чуть-чуть не долетев.И ветер дует... Но не так,
Чтоб ели рухнули в овраг.И ливень хлещет по лесам,
Но, просветлев, стихает сам.Кто, кто так держит мир в узде,
Что может птенчик спать в гнезде?Птенчик спит, и ни одно перышко не упадет с его головы. Потому что кто-то все же стоит рядом с ним и, «под зло подставив плечи», хранит его.
Ответить Удалить* * *
Крылья бабочка сложит,
И с древесной корой совпадет ее цвет.
Кто найти ее сможет?
Бабочки нет.Ах, ах, ах, горе нам, горе!
Совпадут всеми точками крылья: ни щелки, ни шва.
Словно в греческом хоре
Строфа и антистрофа.Как богаты мы были, да все потеряли!
Захотели б вернуть этот блеск - и уже не могли б.
Где дворец твой? Слепец, ты идешь, спотыкаясь
в печали,
Царь Эдип.Радость крылья сложила
И глядит оборотной, тоскливой своей стороной.
Чем душа дорожила,
Стало мукой сплошной.И меняется почерк.
И, склонясь над строкой,
Ты не бабочку ловишь, а жалкий, засохший листочек,
Показавшийся бабочкой под рукой.И смеркается время.
Где разводы его, бархатистая ткань и канва?
Превращается в темень
Жизнь, узор дорогой различаешь в тумане едва.Сколько бабочек пестрых всплывало у глаз
и прельщало:
И тропический зной, и в лиловых подтеках Париж!
И душа обмирала -
Да мне голос шепнул: "Не туда ты глядишь!"Ах, ах, ах, зорче смотрите,
Озираясь вокруг и опять погружаясь в себя.
Может быть, и любовь где-то здесь, только
в сложенном виде,
Примостилась, крыло на крыле, молчаливо любя?Может быть, и добро, если истинно, то втихомолку.
Совершённое в тайне, оно совершенно темно.
Не оставит и щелку,
Чтоб подглядывал кто-нибудь, как совершенно оно.Может быть, в том, что бабочка знойные крылья
сложила,
Есть и наша вина: очень близко мы к ней подошли.
Отойдем - и вспорхнет, и очнется, принцесса
Брамбила
В разноцветной пыли!Радость, время, жизнь, любовь, добро, «если истинны, то втихомолку» совершаются и осуществляются. Подойдешь ближе – и нарушишь грубым вниманием свидетеля некое таинство.
Ответить Удалить
Смотрите сердцем, они все здесь, как сложившие крылья и потому невидимые бабочки, – и любовь, которая веет, где хочет, и добро, которое истинно, если не требует ничего взамен, и яркая жизнь, и ускользающая радость, и время в разводах расходящихся тропок.
Но так мы устроены, что ощущение потери невыносимо, и мы хватаемся за уходящее, а ведь если коснуться крыла бабочки, она уже никогда не взлетит.
Своим навязчивым вниманием человек разрушает хрупкую структуру бытия, а потому прикасайтесь к миру бережно, сохраняйте разноцветную пыль жизни, и тогда у любви, радости и добра появится шанс «вспорхнуть и очнуться», а не превратиться в сухие мертвые листья.Всё в будущем,
за морем одуванчиков.
А. Кушнер «Два мальчика»Глядя на фотографии А. Кушнера, невольно отмечаешь взгляд поэта: он словно пытается увидеть что-то за углом, увидеть то, что только еще должно появиться…
Посмотрите в глаза Поэту, это глаза Ребенка, смотрящего на мир как на некую хаотичную картину, которая только под воздействием Слова обретает конкретные черты, проступает сквозь небытие.
И это двойственность (или тройственность?) отражается не только во взгляде, но и в стихах: А. Кушнер, как мне кажется, находится меж двух времен (совсем как герой романа Д. Финнея): современностью и Античностью (а эта особенность сближает его, вероятно, с И. Бродским — еще одним странником во времени).Кто вам сказал, что стихи я люблю? Не люблю.
А начитавшись плохих, вообще ненавижу.
Лучше стоять над обрывом, махать кораблю,
Скрыться от дождика вместе со статуей в нишу.
Как он шумел и завесой блестящей какой
Даль занавешивал, ямки в песке вырывая!
Яркий, лишенный тщеславия, вне стиховой
Длинной строки — бескорыстная радость живая.
Эй, тереби некрасивый листочек ольхи,
Прыгай по бревен неряшливо сваленной груде.
Я, признаюсь, насмотрелся на тех, кто стихи
Пишет; по-моему, лучше нормальные люди.
Можно из ста в девяноста сказать девяти
Случаях: лучше бы вы ничего не писали,
Лучше бы просто прогулки любили, дожди,
Солнце на веслах и парные кольца в спортзале.
А. Кушнер, 2001Вот здесь я и поставлю точку.
А дожди я и в самом деле люблю, как и хорошие стихи и вино из одуванчиков:)Я во времени размазан
Между пунктом "А" и "Б".А. Кушнер «Фотография»
Ответить УдалитьСуконное с витрины покрывало
Откинули — и кружево предстало
Узорное, в воздушных пузырьках.
Подобье то ли пены, то ли снега.
И к воздуху семнадцатого века
Припали мы на согнутых руках.Притягивало кружево подругу.
Не то чтобы я предпочел дерюгу,
Но эта роскошь тоже не про нас.
Про Ришелье, сгубившего Сен-Мара.
Воротничок на плахе вроде пара.
Сними его — казнят тебя сейчас.А все-таки как дышится! На свете
Нет ничего прохладней этих петель,
Сквожений этих, что ни назови.
Узорчатая иглотерапия.
Но и в стихах воздушная стихия
Всего важней, и в грозах, и в любви.Стих держится на выдохе и вдохе,
Любовь — на них, и каждый сдвиг в эпохе.
Припомните, как дышит ночью сад!
Проколы эти, пропуски, зиянья,
Наполненные плачем содроганья.
Что жизни наши делают? Сквозят.Опомнимся. Ты, кажется, устала?
Ответить Удалить
Суконное накинем покрывало
На кружево — и кружево точь-в-точь
Песнь оборвет, как песенку синица,
Когда на клетку брошена тряпица:
День за окном, а для певуньи — ночь.Что делать с первым впечатленьем?
Ответить Удалить
Оно смущает и томит.
Оно граничит с удивленьем
И ни о чем не говорит.
Оно похоже на границу,
И всё как будто бы за ней
Трава иначе серебрится,
А клюква слаще и крупней.
Что делать с первым впечатленьем
В последующие часы?
Оно проходит дуновеньем
Чужой печали и красы.
И повторится вряд ли снова,
И проживет не много дней,
Но настоящего, второго,
Оно и ярче, и милей.
А. Кушнер
Стихотворение о первом впечатлении, которое хоть и обманчиво, но прекрасно, потому что дает дает почву для размышлений, фантазии и поэзии.
Что делать с первым впечатленьем,
Когда душа огнем горит?
Сравнить с отчаянным томленьем
Иль небеса благословить?
Оно пройдет, но только снова
Во тьме сверкнет его свеча.
Пускай оно уже не ново -
Но с ним душа так молода!«Они, начав издалека,
Давали повод не спеша,
Собраться с мыслями, пока
Бог знает где была душа» –
Что делать мне?» –«Разделены неведомой стеной,
Достаточно «глубины»?
Ответить Удалить«Шестидесятые» для меня - это солнце. Солнце, лучи которого проникают куда-то глубоко-глубоко, даря тепло: тепло понятных слов, знакомых образов, тепло удивления способностью художника увидеть, пропустить через себя и показать обычное необычным.
Импульсом к написанию стихотворения для Александра Кушнера становятся привычные явления и предметы, на которых, обыкновенно, мы не задерживаем внимания. Например, наблюдая за вводными словами, поэт ловко схватывает и рифмует те мысли, на которых изредка ловим себя и мы, мысли, улетающие из головы так же быстро, как и прилетели, лишь только попробуешь поймать и развить их:
«Они, начав издалека,
Давали повод не спеша,
Собраться с мыслями, пока
Бог знает где была душа» –«Да ведь так и есть!» - воскликнет в удивлении читатель, пусть даже краем ухом слышавший о вводных словах. Ну а если не слышал о них, то уж точно улыбнется при упоминании того, что каждым зимним утром будит его – звуку дворницкого скребка, доносящегося с морозной улицы. И какое родное тепло исходит от строк о «прелестном друге», которая не дремлет, а «щеки варежкою трёт»! Не рукавицей, не перчаткой, а варежкой! («Декабрьским утром черно-синим…»). А кто из нас не тосковал вдали от дома или родных людей?.. Но как выразить это гнетущее чувство?
«Жить в городе другом – как бы не жить.
При жизни смерть дана, зовется – расстоянье…» –языком, понятным каждому, утверждает поэт, в очередной раз давая возможность читателю узнать себя.
«Вода в графине – чудо из чудес,
Прозрачный мир, задержанный в паденье!» –«Ну да, здорово! Но нет ли чего-нибудь «поглубже»? – спрашивает уже искушенный кушнеровским взглядом на мир читатель, только начавший знакомство со стихотворением «Графин». «Читайте дальше!» - звучит ответ. Читает…
«А сам графин плывет из пустоты,
Как призрак льдин, растаявших однажды,
Как воплощенье горестной мечты
Несчастных тех, что умерли от жажды.
Что делать мне?» –ассоциации, возникающие при взгляде на графин, погружают мысль поэта на философскую глубину, из которой в финале она «выныривает» к тому, с чего всё началось:
«Разделены неведомой стеной,
Вода и воздух смотрят друг на друга»Достаточно «глубины»?
Для меня Александр Кушнер такой. Конечно, я знаком и с поздними его стихотворениями… Но почему-то хочется оставить его в весенних «шестидесятых» и поставить на одну полку вместе с Николаем Глазковым.
Ответить УдалитьДва мальчика
A. Битову
Два мальчика, два тихих обормотика,
ни свитера,
ни плащика,
ни зонтика,
под дождичком
на досточке
качаются,
А песенки у них уже кончаются,
Что завтра? Понедельник или пятница?
Им кажется, что долго детство тянется.
Поднимется один, другой опустится.
К плечу прибилась бабочка
капустница.
Качаются весь день с утра и до ночи.
Ни горя,
ни любви,
ни мелкой сволочи.
Всё в будущем, за морем одуванчиков.
Мне кажется, что я — один из мальчиков.
1962Лето. Мне шесть. И у меня серьезная проблема. Как сильно нужно раскачаться на качелях, чтобы достать ногами вооооот до той большущей ветки?!
Раз за разом я взлетаю все выше и выше, раскачиваюсь все сильнее и сильнее и наконец достаю носками до заветной ветки. Кажется, что большего счастья в жизни быть не может. Но затем я замечаю, что чуть выше есть еще одна ветка. Забыв обо всем на свете, я снова лечу, пытаясь осуществить задуманное. Так незаметно проходит день...
И неважно, "понедельник или пятница", неважно, что "песенки кончаются". Тебе шесть лет, и твои качели летят навстречу небу. Все выше и выше...
Потом появятся совсем другие проблемы, новые песенки, понедельники и пятницы. Но и в двадцать шесть, и в тридцать шесть, и в сорок шесть внутри каждого из нас шестилетний ребенок с нетерпением ждёт нового полета.
Ответить Удалить
Это стихотворение каким-то волшебным образом заставляет поверить в то, что детство все еще рядом. И вновь пробуждает желание посильнее раскачаться на качелях и достать ногами вооооот до той большущей ветки.
В каждой строчке магия детства. В такую магию я верю. И А.С. Кушнеру - верю. Потому что он - "один из мальчиков".ТРОЯ
Т. Венцлове— Поверишь ли, вся Троя — с этот скверик, —
Сказал приятель, — с детский этот садик,
Поэтому когда Ахилл-истерик
Три раза обежал ее, затратил
Не так уж много сил он, догоняя
Обидчика... — Я маленькую Трою
Представил, как пылится, зарастая
Кустарничком, — и я притих, не скрою.
Поверишь ли, вся Троя — с этот дворик,
Вся Троя — с эту детскую площадку...
Не знаю, что сказал бы нам историк,
Но весело мне высказать догадку
Соизмеримо с сердцем, чем громадно, —
При Гекторе так было, Одиссее,
И нынче точно так же, вероятно.Признаться честно, вчера вечером я впервые познакомилась с творчеством Александра Семеновича Кушнера. Я не прочитала всех его стихотворений (не хватило то ли желания, то ли времени, то ли любви к поэзии), но зато нашла для себя небольшое по объему, но, как мне кажется, достаточно емкое по смыслу стихотворение «Троя».
Первым, что привлекло меня, было название. Оно, конечно, не поражает своей оригинальностью, броскостью или яркостью метафоры, положенной в основу, однако, интерес к истории древнего мира и мифам Древней Греции не обошел стороной и меня. Стихотворение с таким названием, написанное в 90е, скорее всего, должно содержать в себе что-то глобальное и в то же время личное. Сравнение древнего города-государства с «двориком», «детским садиком» с первых строк подталкивает читателя к мысли, которая напрямую будет высказана чуть позже. Сравнение огромного, великого, знаменитого на весь мир и маленького, неизвестного, но дорогого сердцу, сравнение с первого взгляда абсолютно не равных понятий в контексте стихотворения обретает новый смысл. У каждого есть места (и не только места, вещи, люди, эмоции), которые не представляют для всемирно истории никакой ценности, но при этом являются безмерными и великими для него самого.О том, что всё великое скорее
Соизмеримо с сердцем, чем громадноСтихотворение о смысле величия, о том, что простые вещи, маленькие радости жизни тоже могут иметь огромное значение, обретать особый смысл, если они затрагивают душу. Стихотворение о том, что не стоит забывать о мелочах, к которым мы все так привыкли, что не видим их ценности, о том, что собственное, личное, пережитое ничем не хуже, не проще исторического, известного, общепринятого.
Ответить Удалить
Именно строки этого стихотворения, такие простые, но такие, если уж не великие, то уж точно значимые, кажутся мне актуальными во все времена: во времена до н.э., в XX веке, в XXI веке. Думаю, это стихотворение может найти отклик у любого читателя, ведь его строки, написаны для всех абсолютно и для каждого по отдельности.ШАШКИ
Я представляю все замашки
Тех двух за шахматной доской.
Один сказал: "Сыграем в шашки?
Вы легче справитесь с тоской".Другой сказал: "К чему поблажки?
Вам не понять моей тоски.
Но если вам угодно в шашки,
То согласитесь в поддавки".Ах, как легко они играли!
Как не жалели ничего!
Как будто по лесу плутали
Вдали от дома своего.Что шашки? Взглядом умиленным
Свою скрепляли доброту,
Под стать уступчивым влюбленным,
Что в том же прятались саду.И в споре двух великодуший
Тот, кто скорее уступал,
Себе, казалось, делал хуже,
Но, как ни странно, побеждал.С творчеством А.С.Кушнера раньше я не была знакома, но после получения задания написать эссе, прочитала несколько стихотворений с интригующими (лично меня) названиями и выделила одно – «Шашки». Я люблю эту игру, и поэтому мне стало интересно, о чем же может говориться в этом произведении.
Ответить Удалить
Прочитав стихотворение, я задалась вопросом: только ли об игре в шашки идет речь или «поддавки» - метафора модели человеческих отношений?
В любых отношениях, как и в игре в шашки, всегда участвуют двое, и именно от их поступков зависит дальнейшее развитие событий, даже если люди и поступают бездумно, безжалостно и легко жертвуя фигурами. А ведь все для того, чтобы развеять свою тоску.
Особенно меня поразили слова последнего катрена:
«И в споре двух великодуший
Тот, кто скорее уступал,
Себе, казалось, делал хуже,
Но, как ни странно, побеждал.»
Сказано просто, но очень верно. Разве не в этом состоит залог успеха взаимоотношений? Ведь мы выигрываем очень много, когда уступаем даже в мелочах!
Да и в «дамки» пробиться, порой, возможно только пожертвовав многим и многое преступив. А иногда смыслом выигрыша является сам проигрыш. Шашки. «Поддавки».Александр Кушнер. Строки, написанные для меня.
Совсем недавно я открыла для себя удивительный мир поэзии Александра Кушнера.
Первой «точкой удивления» стало осознание того факта, что перу поэта принадлежит текст любимой мною песни Сергея Никитина «Времена не выбирают, в них живут и умирают», которая трогает глубиной содержания при кажущейся внешней простоте и легкости формы.
Прочитав некоторое количество текстов Кушнера, становится ясно, что это есть одна из черт идиостиля поэта, делающая его стихи не элитарной философской поэзией, а достоянием широкого круга современных читателей. Тебе не обязательно быть вхожим в филологическую среду, разбираться в культуре и искусстве, чтобы начать читать Кушнера. Достаточно быть человеком мыслящим, стремящимся понять жизнь. Пусть ты ничего не знаешь о великой Трое (см. «Троя»), да и имя «Ахилл» звучит чуждо, но разве содержание текста, его философия недоступны тебе? «Все великое скорее соизмеримо с сердцем, чем громадно». Кажется, ты давно именно так для себя и определил, вот только сформулировать не умел.
Тем и поразительна поэзия Кушнера: философия пропитывает каждое из стихотворений насквозь, но она не тенденциозно кричит в рупор строк, а спрятавшись в чашках и блюдцах, смешавшись с крошками, сметаемыми со стола «тряпкой влажной» (см. «Мне кажется, что жизнь прошла»), шепчет тебе о вечном, приглядывается, робко протягивает ключ от жизни.
К чему подойдет этот ключ – решай сам. Главное знать, как велики его возможности. Богатейший культурный контекст, связь времен и поколений, литературные реминисценции и аллюзии – лишь малая часть того, что способна открыть тебе поэзия Кушнера.
Я же особо хочу отметить стихотворение «Снег подлетает к ночному окну», которое глубоко и уж, будь уверен, навсегда запало мне в душу.
Снег подлетает к ночному окну,
Вьюга дымится.
Как мы с тобой угадали страну,
Где нам родиться!
Вьюжная. Ватная. Снежная вся.
Давит на плечи.
Но и представить другую нельзя
Шубу, полегче.
Гоголь из Рима нам пишет письмо,
Как виноватый.
Бритвой почтовое смотрит клеймо
Продолговатой.
Но и представить другое нельзя
Поле, поуже.
Доблести, подлости, горе, семья,
Зимы и дружбы.
И англичанин, что к нам заходил,
Строгий, как вымпел,
Не понимал ничего, говорил
Глупости, выпив.
Как на дитя, мы тогда на него
С грустью смотрели.
И доставали плеча твоего
Крылья метели.«Как мы с тобой угадали страну, где нам родиться!» Кажется, я давно для себя именно так и определил, вот только сформулировать не умел.
Ответить УдалитьАлександр Кушнер
С. В. ВолковуХудожник напишет прекрасных детей,
Двух мальчиков-братьев на палубной кромке
Или дебаркадере. Ветер, развей
Весь мрак этой жизни, сотри все потемки.В рубашечках белых и синих штанах,
О, как они розовы, черноволосы!
А море лежит в бледно-серых тонах
И мглисто-лиловых… Прелестные позы:Один оглянулся и смотрит на нас,
Другой наглядеться не может на море.
Всегда с ними ласкова будь, как сейчас,
Судьба, обойди их, страданье и горе.А год, что за год? Наклонись, посмотри,
Какой, — восемьсот девяносто девятый!
В семнадцатом сколько им лет, двадцать три,
Чуть больше, чуть меньше. Вздохну, соглядатай,Замру, с ними вместе глядящий на мел,
И синьку морскую, и облачность эту…
О, если б и впрямь я возможность имел
Отсюда их взять на другую планету.В 1899 году художник В. Серов написал картину «Дети». Спустя век поэт Александр Кушнер, глядя на эту картину сочинил стихотворение. Что же так поразило поэта в ней? На полотне нет особого сюжета, выразительности красок, композиция проста, да и написана картина крупными грубыми мазками. И действительно, В. Серов не был академистом, огромные полотна которых изображали библейские или античные сюжеты. От этой картины складывается впечатление, что перед нами не все полотно, а лишь фрагмент. Она передает больше состояние души, какой-то определенный, неповторимый момент, выхваченный из непрерывного течения жизни. Это общая черта художников-мирискуссников.
Ответить Удалить
Мальчики, по-видимому братья, стоят «на палубной кромке» и смотрят на море. Их позы просты и непринужденны. «Один оглянулся и смотрит на нас, другой наглядеться не может на море». От картины веет спокойствием, ветром, криками чаек и солеными морскими брызгами. Прохладно, мальчики стоят в синих рубашках и светлых штанах.
Картина написана на рубеже веков. Да, тогда ни художник, ни сами дети не знали, что их ждет. Кажется, что это умиротворение, это размеренное течение жизни будут всегда. Но судьба обманет. Мальчики вырастут, в рассвете лет встретит их выстрелами революция 1917 года, гражданская война и Великая Отечественная. Смена власти, голод, репрессии. Сколько горя! Если не погибнут, судьба закалит их, сделает сильными духом, или, наоборот, сломает. Разве мог кто-то тогда представить, что ждет этих детей, как и миллионы детей во всей стране?
Это и поразило А. Кушнера – пропасть между прошлым и будущим, невозможность предотвратить страдания: «О, если б и впрямь я возможность имел // Отсюда их взять на другую планету…»Валентин Серов, написав картину «Дети», хотел показать счастье, радость и безоблачность детства. В 1899 году он не мог и предположить страшное будущее этих детей. Наш современник поэт Александр Кушнер увидел в картине иной смысл. Ведь если в конце позапрошлого века мальчикам по семь-восемь лет, то их юность, взросление придутся на очень тяжелое для России время.
Ответить Удалить
В 14 году мальчикам будет по девятнадцать лет, может, чуть больше. И если не лягут они в теплую землю Польши или Галиции, пронзенные австрийской пулей или осколком немецкого снаряда, то кто знает, не придется ли им схлестнуться друг с другом в 18-м, когда «брат пошел на брата».
Не сгноят ли братьев на Колыме или Соловках? А если доживут они до 41-го, то наверняка будут драться с захватчиками на фронте или в партизанском отряде. Или будут работать под девизом «Все для фронта, все для победы!» на заводах Ленинграда или Челябинска.
Мне почему-то кажется, что эти детские годы, годы мира и радости, станут единственно счастливыми в их жизни.А. Кушнер пишет, что каждому из нас необходима поддержка друзей. Иногда достаточно всего несколько простых фраз, сказанных с любовью, чтобы ободрить. Хорошо, что Бог создал такую прекрасную вещь, как дружба.
Когда я очень затоскую,
Ответить Удалить
Достану книжку записную,
Я позвоню кому-нибудь.
О голоса моих знакомых!
Спасибо вам, спасибо вам
За то, что вы бывали дома
По непробудным вечерам,
Любви и горя своего
Вы забывали, как живете,
Вы говорили: «Ничего».
И за обычными словами
Была такая доброта,
Как будто Бог стоял за вами
И вам подсказывал тогда.Прозаик прозу долго пишет.
Он разговоры наши слышит,
Он распивает с нами чай
При этом льет такие пули!
При этом как бы невзначай
Летит домой, не чуя ног,
И там судьбой своих героев
Распоряжается, как бог.То судит их, то выручает,
Им зонтик вовремя вручает,
Сначала их в гостях сведет,
Потом на улице столкнет,
Изобразит их удивленье.
Не верю в эти совпаденья!
Сиди, прозаик, тих и нем.
Никто не встретился ни с кем.А.Кушнер рассказывает нам о том, что в поэзии каждый сам распоряжается судьбой героев, но зачастую в своих произведениях мы обыгрываем те моменты, о которых часто думаем в жизни. Как, например, о случайных встречах, столкновениях, необдуманно брошенных фраз и т.д.
Ответить УдалитьКак мы в уме своем уверены,
Что вслед за ласточкой с балкона
Не устремимся, злонамеренны,
Безвольно, страстно, исступленно,
Нарочно, нехотя, рассеянно,
Полуосознанно, случайно...
Кем нам уверенность навеяна
В себе, извечна, изначальна?
Что отделяет от безумия
Ум, кроме поручней непрочных?
Без них не выдержит и мумия
Соседство ласточек проточных:
За тенью с яркой спинкой белою
Шагнул бы, недоумевая,
С безумной мыслью — что я делаю? —
Последний, сладкий страх глотая.В этих строках известного поэта Александра Кушнера выражена тонкая граница между умом и безумием.
"Что отделяет от безумия
Ум, кроме поручней непрочных?"Граница настолько слаба, что каждому хоть раз в жизни хотелось преступить ее, хотелось сделать свой шаг навстречу сладкому страху. Однако, любой из нас уверен в своем уме, здравомыслии, ведь без этих хлипких поручней не выдержит даже мумия. Что уж говорить о человеке?
Ответить УдалитьДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Чтоб двадцать семь свечей зажечь
С одной горящей спички,
Пришлось тому, кто начал речь,
Обжечься с непривычки.Лихие спорщики и те
Следили, взяв конфету,
Как постепенно в темноте
Свет прибавлялся к свету.Тянулся нож во мгле к лучу,
И грань стекла светилась,
И тьмы на каждую свечу
Все меньше приходилось.И думал я, что жизнь и свет -
Одно, что мы с годами
Должны светлеть, а тьма на нет
Должна сходить пред нами.Сидели мы плечо к плечу,
Казалось, думал каждый
О том, кто первую свечу
В нас засветил однажды.Горело мало, что ли, свеч,
Туман сильней клубился,
Что он еще одну зажечь
Решил - и ты родился.И что-то выхватил из мглы:
Футляр от скрипки, скрипку,
Бутыль, коробку пастилы,
А может быть, улыбку.
1966Рождение человека - это дар Бога. Нужно ценить такой подарок. И в каждый следующий день рождения, ты должен испытывать чувство радости, что ты смог прожить ещё больше на один год, а не думать о том что скоро тебе умирать. Ты не должен бояться 27 свечей на своем торте, а должен радоваться, что их может быть 80. И в этот момент зажжения 80 свечей ты не был одинок!
Ответить УдалитьПотому что больше никто не читает прозу,
Потому что наскучил вымысел: смысла нет
Представлять, как робеет герой, выбирая позу
Поскромней, потому что смущает его сюжет,
Потому что еще Толстой в дневнике заметил,
Что постыло писать, как такой-то придвинул стул
И присел. Потому что с компьютером дружат дети,
И уныл за стеной телевизора мерный гул.
Потому что права тетя Люба: лишившись мужа
И томясь, говорила: к чему это чтенье ей,
Если все это можно из жизни узнать не хуже.
Что? Спроси у нее. Одиночество, мрак ночей...
Потому что когда за окном завывает ветер...
Потому что по пальцам количество важных тем
Можно пересчитать... Потому что темно на свете.
А стихи вообще никому не нужны: зачем?
Потому что всего интереснее комментарий
К комментарию и примечания. Потому,
Что при Ахеменидах: вы знаете, Ксеркс и Дарий —
Не читали, читали, — неважно — сошли во тьму,
Потому что так чудно под ветром вспухает штора
И в широкую щель пробивается звездный свет,
Потому что мы, кажется, сможем проверить скоро,
Рухнет мир без романов и вымысла или нет?Александр Кушнер в этом стихотворении захватывает проблему общества ⅩⅩⅠ века, проблему молодежи: мы мало читаем, мы не стремимся к самопознанию, "мы ленивы и нелюбопытны" А. С. Пушкин
Ответить УдалитьПрозаик прозу долго пишет.
Он разговоры наши слышит,
Он распивает с нами чай.
При этом льет такие пули!
При этом как бы невзначай
Глядит, как ты сидишь на стуле.Он, свой роман в уме построив,
Летит домой, не чуя ног,
И там судьбой своих героев
Распоряжается, как бог.То судит их, то выручает,
Им зонтик вовремя вручает,
Сначала их в гостях сведет,
Потом на улице столкнет,
Изобразит их удивленье.
Не верю в эти совпаденья!
Сиди, прозаик, тих и нем.
Никто не встретился ни с кем.
1962Александр Кушнер в своём стихотворении объяснил нам, что писатель сам распоряжается судьбой своих героев. Он может писать своё произведение по прототипам, а может сам придумать персонажей. Может придумать ситуации, может описать случившиеся, а может начать описывать случившееся и закончить своими мыслями. Он может убить персонаж, а может и воскресить его. Может поставить его в такую ситуацию, из которой, кажется, нет выхода, а может вытащить из этой ситуации, и всё в одно мгновенье. Автор – Бог своего произведения.
Ответить Удалить
Когда приходит вдохновение, и мы начинаем писать, нас может остановить только уход мысли. Бывают моменты, когда мы не можем тут же записать наше произведение, а в голове оно продолжает выстраиваться. Тогда мы торопимся, бежим, «Летим домой, не чуя ног», чтобы поскорей записать его и продолжить распоряжаться судьбой своих героев. Прозаик - наблюдатель. Он наблюдает, вылавливает каждую мелочь из разговора, поведения, каких-то моментов жизни, ведь зачастую в своих рассказах мы описываем именно то, что нас волнует, беспокоит, то, что не дает нам спать, то, о чём мы думаем день и ночь. И мы не перестаем об этом думать, пока нам не надоест…или пока мы не напишем об этом рассказ.В ТИРЕ
В тире, с яркой подсветкой,
С облаками, как дым,
Мы с винтовочкой меткой
Два часа простоим.
Он устроен коробкой,
Светел ночью и днем,
С механической, робкой,
Сладкой музычкой в нем.
Вот я выстрелю в гуся,
Что из тучки возник,
Посмотри, моя дуся,
Он головкой поник.
Вот я лань обнаружу,
Вот я в башню пальну,
Все расстрою, разрушу
И отправлю ко дну.
Что там, шляпа с полями?
Или пень?— Не видать.
Тирщик в белой панаме
Все настроит опять.
Его птички бессмертны,
Пароходы прочны
И бессменны концерты,
Вроде вечной весны.
Ты любуешься парком?
Я же здесь постою
В размалеванном, ярком,
Самодельном раю.В этом стихотворении тир - это рай для лирического героя. Скорее всего этот герой ребёнок, и он счастлив. Дети любят мечтать: представлять себя супергероями и бегать по дому в плаще, спасать мир от злодеев. И в тире он может исполнить некоторые свои мечты: пострелять по гусям, подстрелить лань. Там он погружается в волшебный мир, в мир где ему хорошо.
Ответить УдалитьКогда я очень затоскую,
Достану книжку записную,
И вот ни крикнуть, ни вздохнуть —
Я позвоню кому-нибудь.
О голоса моих знакомых!
Спасибо вам, спасибо вам
За то, что вы бывали дома
По непробудным вечерам,
За то, что в трудном переплете
Любви и горя своего
Вы забывали, как живете,
Вы говорили: «Ничего».
И за обычными словами
Была такая доброта,
Как будто Бог стоял за вами
И вам подсказывал тогда.В данном стихотворенни А.Кушнер повествует нам о такой замечательной вещи как дружба, как она может спасти в трудную минуту, как она ценна.
Но дружба невозможна без друзей, я уверен, что у каждуого человека есть такой друг, который может выслушать, понять тебя, поддержать в такой момент жизни когда ты впадаешь в отчаяние. У каждого есть хотя бы один друг, иногда этого вполне достаточно.
Но дружба должна быть настоящей, если же дружба фальшивая, то она становится уже не "даром божьим", а грехом.Настоящий друг никогда не предаст он всегда готов тебя выслушать, об этом нам и рассказывает А.Кушнер
Ответить УдалитьТо, что мы зовем душой,
Что, как облако, воздушно
И блестит во тьме ночной
Своенравно, непослушно
Или вдруг, как самолет,
Тоньше колющей булавки,
Корректирует с высот
Нашу жизнь, внося поправки;То, что с птицей наравне
В синем воздухе мелькает,
Не сгорает на огне,
Под дождем не размокает,
Без чего нельзя вздохнуть,
Ни глупца простить в обиде;
То, что мы должны вернуть,
Умирая, в лучшем виде,—Это, верно, то и есть,
Для чего не жаль стараться,
Что и делает нам честь,
Если честно разобраться.
В самом деле хороша,
Бесконечно старомодна,
Тучка, ласточка, душа!
Я привязан, ты — свободна.1969. Александр Кушнер
Свобода. Каждый мечтает о свободе. Свобода — это полёт. Очень часто я мечтаю о том, чтобы уметь летать. Я очень часто летают во сне. Мне кажется, каждый хочет почувствовать это лёгкое и приятное ощущение. Парить. Быть свободным. Это достойная цель для жизни.
Как будто Бог стоял за вами
И вам подсказывал тогда.
Когда ты понимаешь, что тебе остаётся жить считанные часы, а может и минуты, что ты будешь вспоминать? Как ты работал бухгалтером иль мастерил динамик? Нет, совсем нет. К этому времени ценности поменяются и то, из-за чего ты так убивался в молодости окажется совершенным пустяком.
Сейчас люди «живут» так, как будто бы они никогда не умрут. «Смерть – это то, что происходит с другими». И ведь правда. Мы не задумываемся о том, что нас когда то не станет.
Хотя многие думают, что они живут. Но нет, они в этом мире они как туристы. Наблюдают за жизнь, но сами даже не могут ощутить ее на половину.
Я надеюсь, что из нас вырастут люди, которые сделают в течение жизни то, чем будут гордиться перед смертью. Скажут слова, которые потом пронесутся через поколения.
Ответить Удалить На ремешке стоит постыдно.Я позвоню кому-нибудь.
О голоса моих знакомых!
Спасибо вам, спасибо вам
За то, что вы бывали дома
По непробудным вечерам,
За то, что в трудном переплете
Любви и горя своего
Вы забывали, как живете,
Вы говорили: «Ничего».
И за обычными словами
Была такая доброта,
Как будто Бог стоял за вами
И вам подсказывал тогда.Замечательный поэт Александр Кушнер, написавший это стихотворение. Я как никогда соглашаюсь со словами автора, повествующими о такой прекрасной вещи в нашей жизни как дружба. Кто же такой настоящий друг? Тот, кто всегда поддержит, придёт на помощь в трудную минуту. При слове "дружба" каждому человеку приходит на ум лишь тот, кто бессприкословно выслушает, поможет успокоиться и просто вытащит из грусти. Иногда достаточно лишь крепких объятий друга, что бы прийти в себя и начать улыбаться.
Александр Кушнер прекрасно описал дружбу, изложив это в стихотворную форму.Прочитав стихотворение, я поняла, что в нем говорится и обо мне в том числе. Мой папа часто, когда дает мне советы повторяет фразу "Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть". Я думаю, её смысл поэт и заключил в стихотворную форму. Сколько бы раз папа не вдалбливал мне это в голову, чаще всего я отступаю и делаю что-то более мне привычное. Потом же я жалею о том, чего я не сделала. Пора бы уже собраться и хотя бы раз в жизни рискнуть.
Я хочу поблагодарить Александра Кушнера за его талант донести мысль до читателя в простой, доступной форме.Чайкова Лиза��
Ответить УдалитьВ тот год я жил дурными новостями,
Бедой своей, и болью, и виною.
Сухими, воспаленными глазами
Смотрел на мир, мерцавший предо мною.И мальчик не заслуживал вниманья,
И дачный пес, позевывавший нервно.
Трагическое миросозерцанье
Тем плохо, что оно высокомерно.Ведь у каждого есть такой год... Страданий, боли, вины, когда одна лишь горечь стоит в сердце, нет ей выхода. Ты весь сосредотачиваешься лишь на своих ощущениях, одержим свои несчастьем. Тяжело мне было осмыслить это стихотворение, ведь самые ужасные времена пролетают перед глазами, становится тяжко на душе, холодная дрожь проходит по ней, но и стыдно за свое высокомерие, эгоизм, за нежелание прислушиваться к другим, твоим близким.
Ни горя,
ни любви,
ни мелкой сволочи.
Все в будущем за морем одуванчиков.
Мне кажется, что я - один из мальчиков.«Ну вот мы встретились снова»-адресовала бы я стихотворению и Александру Кушнеру. С произведением «Два мальчика» я познакомилась несколько недель назад на олимпиаде по литературе. Когда предложили выбрать между этим стихотворением и прозой, я без сомнения указала на лирическое произведение. Стихотворение показалось таким близким для моего возраста. Оно представилось ступенью, на которой я стою на данном этапе жизни. В произведении описывается та грань, через которую проходит любой человек, путь от детства к взрослой жизни. А что помогает нам понять, что автор говорит об этом моменте жизни. Конечно, множество метафор и олицетворений. К примеру, мелкие проблемы становятся дождиком, бабочка, присевшая на плечо к мальчику-проблема, которая кажется такой незначительной в детстве, что детвора ее даже не замечает; но самым главным объектом становится море одуванчиком, именно оно представляет то пространство, которое мы переходим в нашей жизни. Интересно, а я «перепрыгнула» это пространство? Дума, да, ведь я стала задумываться о будущей карьере, о проблемах в жизни, стала искать пути их решения, а не просить помощи у посторонних людей. И пусть рядом будут верные друзья и любящая семья, но главное-это верить в себя, верить в свои силы и знать свои возможности.
Вообще, стихотворения Александра Кушнера близки для людей моего возраста. В его произведениях отражаются проблемы дружбы, одиночества, непонимания в семье, а также рассказывается о тех временах, когда ты начинаешь осознавать все вокруг, пытаешься понять смысл жизни.
Думаю, что многим подросткам да и взрослым я порекомендовала бы познакомиться с творчеством талантливого поэта, ведь только в развитии своего кругозора ты начинаешь смотреть на мир другими глазами. И я очень рада, что у меня есть такой человек, мой преподаватель, который предоставляет мне такую возможность.
Не ленитесь, знакомьтесь с творчествами различных великих писателей, только тогда вы сможете мыслить и говорить, так чтобы вас не только слушали, но и слышали. Не позволяйте становиться себе примитивным и ленивым. Будьте любопытными в изучениях наук, культур и творчеств, лишь тогда вы сможете познать себя.
Бывает так, что поэтические строки живут, пульсируют в тебе еще до явления самого поэта. Так случилось с этими: «Времена не выбирают, // В них живут и умирают».
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; я в пять лет
Должен был от скарлатины
Умереть, живи в невинный
Век, в котором горя нет.
Ты себя в счастливцы прочишь,
А при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
Флорентийской и проказе?
Хочешь ехать в первом классе,
А не в трюме, в полутьме?
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время - это испытанье.
Не завидуй никому.
Крепко тесное объятье.
Время - кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
С нас - его черты и складки,
Приглядевшись, можно взять.
Читаешь и ловишь себя на ностальгии по старым, добрым временам, на мечте о светлом будущем, а живем-то только здесь и сейчас. Есть какая-то монументальность в этих стихах. Нести время на своих плечах не каждому под силу, поэтому и думается о тех, кого жернова истории перемалывали, но в прах не превратили.
