Изумительное

Мы знаем человека, который является, пожалуй, самым остроумным из всех мыслителей, когда-либо рождавшихся в нашей стране. Его способ логически разрешать задачу почти граничит с вдохновением.

Как-то на прошлой неделе жена просила его сделать кое-какие покупки и, ввиду того, что при всей мощности логического мышления, он довольно-таки забывчив на житейские мелочи, завязала ему на платке узелок. Часов около девяти вечера, спеша домой, он случайно вынул платок, заметил узелок и остановился, как вкопанный. Он - хоть убейте! - не мог вспомнить, с какой целью завязан этот узел.

Посмотрим, - сказал он. - Узелок был сделан для того, чтобы я не забыл. Стало быть он - незабудка. Незабудка - цветок. Ага! Есть! Я должен купить цветов для гостиной.

Могучий интеллект сделал свое дело.

Призыв незнакомца

Он был высок, угловат, с острыми серыми глазами и торжественно-серьезным лицом. Темное пальто на нем было застегнуто на все пуговицы и имело в своем покрое что-то священническое. Его грязно-рыжеватые брюки болтались, не закрывая даже верхушек башмаков, но зато его высокая шляпа была чрезвычайно внушительна, и вообще можно было подумать, что это деревенский проповедник на воскресной прогулке.

Он правил, сидя в небольшой тележке, и когда поровнялся с группой в пять-шесть человек, расположившейся на крыльце почтовой конторы маленького техасского городка, остановил лошадь и вылез.

Друзья мои, - сказал он, - у вас всех вид интеллигентных людей, и я считаю своим долгом сказать несколько слов касательно ужасного и позорного положения вещей, которое наблюдается в этой части страны. Я имею ввиду кошмарное варварство, проявившееся недавно в некоторых из самых культурных городов Техаса, когда человеческие существа, созданные по образу и подобию творца, были подвергнуты жестокой пытке, а затем зверски сожжены заживо на самых людных улицах. Что-нибудь нужно предпринять, чтобы стереть это пятно с чистого имени вашего штата. Разве вы не согласны со мной?

Вы из Гальвестона, незнакомец? - спросил один из людей.

Нет, сэр. Я из Массачусетса, колыбели свободы несчастных негров и питомника их пламеннейших защитников. Эти костры из людей заставляют нас плакать кровавыми слезами, и я здесь для того, чтобы попытаться пробудить в ваших сердцах сострадание к чернокожим братьям.

И вы не будете раскаиваться в том, что призвали огонь для мучительного отправления правосудия?

Нисколько.

И вы будете продолжать подвергать негров ужасной смерти на кострах?

Если обстоятельства заставят.

В таком случае, джентльмены, раз ваша решимость непоколебима, я хочу предложить вам несколько гроссов спичек, дешевле которых вам еще не приходилось встречать. Взгляните и убедитесь. Полная гарантия. Не гаснут ни при каком ветре и воспламеняются обо все, что угодно: дерево, кирпич, стекло, чугун, железо и подметки. Сколько ящиков прикажете, джентльмены?

Роман полковника

Они сидели у камина за трубками. Их мысли стали обращаться к далекому прошлому.

Разговор коснулся мест, где они провели свою юность, и перемен, которые принесли с собой промелькнувшие годы. Все они уже давно жили в Хаустоне, но только один из них был уроженцем Техаса.

Полковник явился из Алабамы, судья родился на болотистых берегах Миссисипи, бакалейный торговец увидел впервые божий свет в замерзшем Мэне, а мэр гордо заявил, что его родина - Теннеси.

Кто-нибудь из вас, ребята, ездил на побывку домой, с тех пор как вы поселились здесь? - спросил полковник.

Оказалось, что судья побывал дома дважды за двадцать лет, мэр - один раз, бакалейщик - ни разу.

Это забавное ощущение, - сказал полковник, - посетить места, где вы выросли, после пятнадцатилетнего отсутствия. Увидеть людей, которых вы столько времени не видели, все равно, что увидеть привидения. Что касается меня, то я побывал в Кросстри, в Алабаме, ровно через пятнадцать лет со дня своего отъезда оттуда. Я никогда не забуду впечатления, которое на меня произвел этот визит.

В Кросстри жила некогда девушка, которую я любил больше, чем кого-либо на свете. В один прекрасный день я ускользнул от приятелей и направился в рощу, где когда-то часто гулял с ней. Я прошел по тропинкам, по которым ступали наши ноги. Дубы по обеим сторонам почти не изменились. Голубенькие цветочки могли быть теми же самыми, которые она вплетала себе в волосы, выходя ко мне навстречу.

Особенно мы любили гулять вдоль ряда густых лавров, за которыми журчал крохотный ручеек. Все было точно таким же. Никакая перемена не терзала мне сердца. Надо мной высились те же огромные сикоморы и тополя; бежала та же речушка; мои ноги ступали по той же тропе, по которой мы часто гуляли с нею. Похоже было, что если я подожду, она обязательно придет, легко ступая во мраке, со своими глазами-звездами и каштановыми кудрями, такая же любящая, как и прежде. Мне казалось тогда, что ничто не могло бы нас разлучить - никакое сомнение, никакое непонимание, никакая ложь. Но - кто может знать?

Я дошел до конца тропинки. Там стояло большое дуплистое дерево, в котором мы оставляли записки друг другу. Сколько сладких вещей могло бы рассказать это дерево, если б только оно умело! Я считал, что после щелчков и ударов жизни мое сердце огрубело - но оказалось, что это не так.

Я заглянул в дупло и увидел что-то, белевшее в глубине его. То был сложенный листок бумаги, желтый и запыленный от времени. Я развернул и с трудом прочел его.

"Любимый мой Ричард! Ты знаешь, что я выйду за тебя замуж, если ты хочешь этого. Приходи пораньше сегодня вечером, и я дам тебе ответ лучше, чем в письме. Твоя и только твоя Нелли".

Джентльмены, я стоял там, держа в руке этот маленький клочок бумаги, как во сне. Я писал ей, прося стать моей женой, и предлагал положить ответ в дупло старого дерева. Она, очевидно, так и сделала, но я не нашел его в темноте, и вот все эти годы промчались с тех пор над этим деревом и этим листком…

Слушатели молчали. Мэр вытер глаза, а судья забавно хрюкнул. Они были пожилыми людьми теперь, но и они знали любовь в молодости.

Вот тогда-то, - сказал бакалейный торговец, - вы и отправились в Техас и никогда больше не встречались с нею?

Нет, - сказал полковник, - когда я не пришел к ним в ту ночь, она послала ко мне отца, и через два месяца мы поженились. Она и пятеро ребят сейчас у меня дома. Передайте табак, пожалуйста.
........................................
Copyright: короткие рассказы О, ГЕНРИ

О. Генри - выдающийся американский писатель, прозаик, автор популярных новелл, характеризующихся тонким юмором и неожиданными развязками.

Уильям Сидни Портер родился 11 сентября 1862 в Гринсборо, штат Северная Каролина. В трёхлетнем возрасте он лишился матери, умершей от туберкулёза. Позже попал под опеку своей тётки по отцу. После школы учился на фармацевта, работал в аптеке у дяди. Через три года уехал в Техас, пробовал разные профессии - работал на ранчо, служил в земельном управлении. Затем работал кассиром и счетоводом в банке в техасском городе Остине. Первые литературные опыты относятся к началу 1880-х. В 1894 Портер начинает издавать в Остине юмористический еженедельник Rolling Stone, почти целиком заполняя его собственными очерками, шутками, стихами и рисунками. Через год журнал закрылся, одновременно Портер был уволен из банка и привлечён к суду в связи с недостачей, хотя она и была возмещена его родными. После обвинения в растрате он полгода скрывался от правоохранителей в Гондурасе, затем в Южной Америке. По возвращении в США был осуждён и посажен в тюрьму Коламбус штата Огайо, где провёл три года (1898-1901).

В тюрьме Портер работал в лазарете и писал рассказы, подыскивая себе псевдоним. В конце концов он остановил свой выбор на варианте О. Генри (часто неверно записывается наподобие ирландской фамилии - О’Генри). Происхождение его не совсем ясно. Сам писатель утверждал в интервью, что имя Генри взято из колонки светских новостей в газете, а инициал О. выбран как самая простая буква. Одной из газет он сообщил, что О. расшифровывается как Olivier (французское имя Оливье), и действительно, несколько рассказов он опубликовал там под именем Olivier Henry. По другим данным, это имя известного французского фармацевта Этьена Анри (Etienne Henry), медицинский справочник которого был популярен в то время. Ещё одну гипотезу выдвинул писатель и учёный Гай Дэвенпорт: «О. Генри» не что иное, как сокращение названия тюрьмы, где сидел автор - Ohio Penitentiary.

Первый свой рассказ под этим псевдонимом - «Рождественский подарок Дика-Свистуна», напечатанный в 1899 в Mc Clure’s Magazine, - он написал в тюрьме. Единственный роман О. Генри - «Короли и капуста» - вышел в 1904. За ним последовали сборники рассказов: «Четыре миллиона» (1906), «Горящий светильник» (1907), «Сердце Запада» (1907), «Голос города» (1908), «Благородный жулик» (1908), «Пути судьбы» (1909), «Избранное» (1909), «Точные дела» (1910) и «Коловращение» (1910).

О. Генри занимает в американской литературе исключительное место как мастер жанра «короткого рассказа» (short story). Перед смертью О. Генри высказал намерение перейти к более сложному жанру - к роману: Всё, что я писал до сих пор, это просто баловство, проба пера, по сравнению с тем, что я напишу через год. В творчестве, однако, эти настроения ничем не проявились, и О. Генри остался органическим художником «малого» жанра, рассказа. Не случайно, конечно, что в этот период писатель впервые начал интересоваться социальными проблемами и выявил своё отрицательное отношение к буржуазному обществу. Герои О. Генри разнообразны: миллионеры, ковбои, спекулянты, клерки, прачки, бандиты, финансисты, политики, писатели, артисты, художники, рабочие, инженеры, пожарные - сменяют друг друга. Умелый конструктор сюжета, О. Генри не показывает психологическую сторону происходящего, действия его персонажей не получают глубокой психологической мотивировки, что ещё более усиливает неожиданность финала. О. Генри не является первым оригинальным мастером «короткого рассказа», он лишь развил этот жанр. Оригинальность О. Генри проявилась в блестящем применении жаргона, острых словечек и выражений и в общей колоритности диалогов. Уже при жизни писателя «короткий рассказ» в его стиле стал вырождаться в схему, а к 1920-м превратился в чисто коммерческое явление: «методику» его производства преподавали в колледжах и университетах, издавались многочисленные руководства и т. д.

Премия О. Генри - ежегодная литературная премия за лучший рассказ (short story). Учреждена в 1918 и названа в честь американского писателя О. Генри, известного мастера жанра. Впервые премия была вручена в 1919. Вручается рассказам американских и канадских авторов, опубликованным в американских и канадских журналах. Рассказы издаются в сборнике The O. Henry Prize Stories. Победителями в разные годы становились Трумен Капоте, Уильям Фолкнер, Фланнери О’Коннор и др.

Литературная премия «Дары волхвов» - конкурс короткого рассказа на русском языке, следующего сюжетной формуле известного одноимённого рассказа О. Генри «любовь + добровольная жертва + неожиданная развязка». Конкурс был учреждён в 2010 редакциями выходящих в США русскоязычных изданий «Новый журнал» и «Новое русское слово», координатором конкурса стал прозаик Вадим Ярмолинец. Несмотря на нью-йоркское происхождение, конкурс, по словам Ярмолинца, был задуман как адресованный русским писателям всего мира.

Она убедилась

Хаустон - то самое место, где живет некая молодая особа, засыпанная по горло дарами богини Фортуны. Она прелестна с виду, блестяща, остра и обладает тем грациозным очарованием, не поддающимся описанию, но совершенно неотразимым, которое обычно называют личным магнетизмом.

Как ни одинока она в этом огромном мире и как ни преисполнена достоинств наружных и внутренних, однако, она - не пустая порхающая бабочка, и лесть бесчисленных вздыхателей не вскружила ей головы.

У нее есть близкий друг - молодая девушка, простая с виду, но наделенная тонким практическим умом - к которой она обычно и прибегает, как к мудрой советчице и наставнице, когда дело касается запутанных жизненных проблем.

Однажды она сказала Марианне - этой самой умной подруге:

Как бы мне хотелось узнать, кто из моих льстивых поклонников честен и правдив в своих комплиментах! Мужчины ужасные обманщики, и они всегда расточают мне такие безоговорочные похвалы и произносят такие сладкие речи, что я так и не знаю, кто из них говорит честно и искренно - и, вообще, говорит ли честно и искренно хоть один из них!

Я укажу тебе путь, - сказала Марианна. - В следующий раз, когда у тебя будут гости, продекламируй что-нибудь драматическое и потом скажи мне, как отзовется об этой попытке каждый из них.

Юной леди очень понравилась эта идея, и в ближайшую пятницу, когда с полдюжины молодых людей собрались вечером в ее гостиной, она вызвалась что-нибудь продекламировать.

У нее не было ни малейшего драматического дарования. Но она встала и дочитала до самого конца длинную поэму с массой жестов, вращением глаз и прижиманием рук к сердцу. Она проделала это очень скверно, обнаружив полное незнание правил дикции и экспрессии.

Позже ее подруга Марианна справилась у нее, как была встречена ее попытка.

Ах, - сказала та, - они все столпились вокруг меня и, казалось, были восхищены до последней степени. Том и Генри, и Джим, и Чарли - все были в восторге. Они сказали, что Мэри Андерсен не может и сравниться со мной. Они говорили, что никогда в жизни не слышали такой степени драматизма и чувства!

Все до одного хвалили тебя? - спросила Марианна.

За одним исключением. Мистер Джудсон откинулся в кресле и ни разу не аплодировал. Когда я закончила, он сказал мне, что боится, что мое драматическое дарование очень невелико.

Теперь, - спросила Марианна, - ты знаешь, кто из них правдив и искренен?

Еще бы! - сказала прекрасная девушка, и глаза ее блеснули энтузиазмом. - Испытание было как нельзя более удачным. Я ненавижу этого гадкого Джудсона и намерена немедленно начать готовиться к сцене!

Справедливая вспышка

Он источал запах джина и его бакенбарды походили на цилиндрики музыкального ящичка. Он вошел вчера в игрушечный магазин на главной улице города и с убитым видом прислонился к прилавку.

Что-нибудь прикажете? - холодно спросил владелец.

Он вытер глаза красным платком далеко не первой свежести и сказал:

Ничего решительно, благодарю вас. Я просто зашел сюда пролить слезу. Я не люблю делать свидетелями моего горя случайных прохожих. У меня есть маленькая дочка, сэр, пяти лет от роду, с золотыми вьющимися волосиками. Ее зовут Лилиан. Она говорит мне нынче утром: "Папа, Санта Клаус принесет мне на рождество красный вагончик?" Это лишило меня последних сил, сэр, потому что, увы, я без работы и не имею ни гроша. Подумайте только, один красный вагончик сделает ее счастливой, а ведь есть дети, у которых сотни красных вагонов!

Прежде, чем вы покинете магазин, - сказал владелец, - а вы это сделаете через какие-нибудь 15 секунд, я считаю долгом довести до вашего сведения, что мой магазин имеет отделение на Трэйнс-Стрит, в каковом отделении я вчера и находился. Вы вошли вчера и сообщили то же самое о вашей маленькой девочке, которую вы назвали Дэйзи, и я дал вам вагон. По-видимому, вы плохо помните имя вашей маленькой девочки.

Человек с достоинством выпрямился и направился к двери. Достигнув ее, он повернулся и сказал:

Ее имя Лилиан-Дейзи, сэр, а в вагоне, который вы мне дали, одно колесо соскакивает и с ручки сцарапана краска. У меня есть друг, владелец бара на Виллоу-Стрит, который хранит его для меня до рождества, но мне будет стыдно за вас, сэр, когда Лилиан-Дэйзи увидит этот старый, исцарапанный, дребезжащий, из вторых рук, оставшийся с прошлого года вагон. Но, сэр, когда Лилиан-Дэйзи опустится вечером на колени перед своей маленькой кроваткой, я скажу ей, чтобы она помолилась за вас и попросила небо смилостивиться над вами. Есть у вас под рукой карточка с названием и адресом фирмы, чтобы Лилиан-Дэйзи правильно указала ваше имя в своей молитве?

Факты, факты и факты

Было далеко за полдень и дневной штат уже разошелся по домам. Ночной редактор только что вошел, снял пиджак, жилетку, воротничок и галстук, закатил рукава сорочки, спустил с плеч подтяжки и приготовился засесть за работу.

Кто-то робко постучался в дверь снаружи, и ночной редактор гаркнул:

Войдите!

Красивая молодая леди с умоляющими голубыми глазами и прической Психеи вошла со скатанной в трубку рукописью в руке.

Ночной редактор молча взял трубку и раскатал ее. Это была поэма, и он стал читать ее вполголоса, судорожно кривя челюсть, так как его органы речи были частично закупорены доброй четвертью плитки жевательного табака.

Поэма гласила:
РЕКВИЕМ

Рассвет в окна немую муть
Проник, развеяв тьму,
Где он лежит, закончив путь,
Назначенный ему.

О, сердце, рвись от тяжких мук,
Рыдая и стеная:
Мой alter ego, ментор, друг
Оторван от меня!

Когда в восторге он творил
В часы ночной тиши
Он слишком много в масло лил
Огня своей души.

И взрыв пришел. И яркий свет
Погас: не вспыхнуть вновь.
И не проснется мой поэт
Принять мою любовь!

Когда это случилось? - спросил ночной редактор.

Я написала это вчера ночью, сэр, - сказала молодая леди. - Оно годится для печати?

Вчера ночью? Гм… Материал немного лежалый, но все равно, в другие газеты он не попал. Теперь, мисс, - продолжал ночной редактор, улыбаясь и выпячивая грудь, - я намерен дать вам урок, как надо писать для газеты. Мы воспользуемся вашей заметкой, но не в такой форме. Сядьте в это кресло, и я напишу ее заново, чтобы показать вам, в какую форму надо облекать факт для печати.

Юная писательница уселась, а ночной редактор сдвинул брови и два-три раза перечитал стихотворение, чтобы схватить главные черты. Он небрежно набросал несколько строк на листе бумаги и сказал:

Вот, мисс, та форма, в которой ваша заметка появится в нашей газете:

НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

Вчера ночью мистер Альтер Эго из нашего города, обладающий недюжинным поэтическим дарованием, был убит взрывом керосиновой лампы во время работы у себя в комнате.

Как видите, мисс, заметка содержит все существенное, и, однако…

Сэр! - воскликнула с негодованием юная леди. - Ничего этого абсолютно нет в стихотворении! Сюжет его вымышлен и целью стихотворения является изобразить горе друга поэта по поводу его безвременной смерти.

Но, мисс, - сказал ночной редактор, - стихотворение ясно говорит о том, что в масло было подлито слишком много огня - или, вернее, в огонь слишком много масла - и что последовал взрыв, и что когда свет погас, джентльмен остался в положении, после которого он никогда уже больше не проснется.

Вы прямо ужасны! - сказала юная леди. - Отдайте мне мою рукопись. Я занесу ее, когда здесь будет редактор литературного отдела.

Очень жаль, - возразил ночной редактор, возвращая ей свернутую в трубку рукопись. - У нас мало происшествий сегодня, и ваша заметка была бы весьма кстати. Может быть, вам пришлось слышать о каких-нибудь несчастных случаях по соседству: рождениях, угонах, грабежах, разорванных помолвках?

Но хлопнувшая дверь была единственным ответом юной поэтессы.
..............................
Copyright: О, Генри рассказы

Лет десять назад, в Петербурге, я встретился с одним американцем. Разговор не клеился, гости собрались уходить, но случайно я упомянул имя О. Генри. Американец заулыбался, пригласил меня к себе и, знакомя со своими друзьями, каждому из них говорил:

— Вот человек, который любит О. Генри.

И те начинали улыбаться мне дружески. Это имя было талисманом. Одна русская дама спросила хозяина: «Кто этот О. Генри? Ваш родственник?» Все засмеялись, но, в сущности, дама была права: О. Генри, и вправду, для каждого американца — родственник. Других писателей любят иначе, прохладнее, а к этому у них отношение домашнее. Называя его имя, улыбаются. Его биограф, профессор Альфонзо Смит, говорит, что О. Генри привлек к себе и консерваторов, и крайних радикалов, и служанок, и светских барынь, и книжников, и деловых людей. Нет сомнения, что через несколько лет он и у нас в России будет одним из самых любимых писателей.

Подлинное имя О. Генри было Вильям Сидней Портер. Этого долго не знали даже его почитатели. Он был скрытен и не любил популярности. Кто-то написал ему письмо: «Ответьте, пожалуйста, — мужчина вы или женщина». Но письмо осталось без ответа. Напрасно издатели газет и журналов просили у О. Генри разрешения напечатать его портрет. Он отказывал всем наотрез, говоря: «Для чего же я и выдумал себе псевдоним, как не для того, чтобы спрятаться». Никогда никому не рассказывал он своей биографии, — даже ближайшим друзьям. Репортеры не имели к нему доступа и принуждены были выдумывать о нем небылицы.

Он никогда не бывал ни в светских, ни в литературных салонах и предпочитал бродить из трактира в трактир, заговаривая с первыми встречными, не знавшими, что он знаменитый писатель. Чтобы сохранить свое инкогнито, он усвоил себе простонародную речь и, если хотел, производил впечатление неграмотного. Любил выпить. Лучше всего чувствовал себя в компании рабочих: с ними он и пел, и пил, и танцевал, и насвистывал, так что те принимали его за фабричного и спрашивали, на каком заводе он работает. Писателем он сделался поздно, славу узнал только на сорок пятом году своей жизни. Доброты он был необычайной: раздавал все, что имел, и, сколько бы ни зарабатывал, постоянно нуждался. По своему отношению к деньгам он был похож на нашего Глеба Успенского: ни копить их, ни считать не умел. Однажды в Нью-Йорке он стоял на улице и разговаривал со своим знакомым. К нему подошел нищий. Он вынул из кармана монету и сердито сунул в руку нищему: «Уходите, не мешайте, вот вам доллар». Нищий ушел, но через минуту вернулся: «Мистер, вы были так добры ко мне, я не хочу вас обманывать, это не доллар, это двадцать долларов, возьмите назад, вы ошиблись». О. Генри притворился сердитым: «Ступайте, ступайте, я же вам сказал, чтобы вы не приставали ко мне!»

В ресторане он давал лакею на чай вдвое больше, чем стоил обед. Его жена сокрушалась: стоило любому попрошайке прийти к нему и налгать о своих злоключениях, и О. Генри отдавал всё до последнего цента, отдавал брюки, пиджак, а потом провожал до дверей, упрашивая: «Приходите опять». И те приходили опять.

Сверхъестественно наблюдательный, он позволял себе быть по-детски наивным, когда дело касалось нуждающегося.
Был он человек неразговорчивый, от людей держался в отдалении и многим казался суровым. По наружности он был похож на средней руки актера: полный, бритый, невысокого роста, глаза узкие, движения спокойные.

Он родился на юге, в сонном городишке Гринзборо, в штате Северная Каролина, 11 сентября 1862 года. Его отец был доктор — рассеянный, добрый, маленький, смешной человек, с длинной седой бородой. Доктор увлекался изобретением всевозможных машин, из которых ничего не выходило; вечно возился в сарае с каким-нибудь нелепым снарядом, сулившим ему Эдиссонову славу.

Мать Вилли Портера, образованная, веселая женщина, умерла от чахотки через три года после рождения сына. Мальчик учился у тётки, тётка была старая дева, поколачивавшая своих учеников, которые, кажется, стоили розги. Вилли Портер был такой же сорванец, как и прочие. Любимой его забавой было играть в краснокожих. Для этого он выдергивал перья из хвоста у живых индюков, украшал этими перьями голову и с диким визгом мчался за бизонами. Роль бизонов выполняли соседские свиньи. Мальчик с толпою товарищей преследовал несчастных животных, стрелял в них из самодельного лука. Хавроньи визжали, как будто их режут, стрелы глубоко вонзались им в тело, и горе было мальчикам, если владельцы свиней узнавали об этой охоте.

Другой забавой Вилли Портера было ломать те снаряды, которые изобретал его отец. Старик положительно помешался на этих снарядах: он изобретал и перпетуум мобиле, и паровой автомобиль, и аэроплан, и аппарат для механической стирки белья — забросил практику и почти не выходил из сарая.

Однажды Вилли убежал с товарищем из дому, чтобы поступить на китобойное судно (ему тогда было лет десять), но денег у него не хватило, и он должен был вернуться домой зайцем — чуть ли не на крыше вагона.

У Вилли был дядя, провизор, владелец аптекарского магазина. Пятнадцатилетним подростком Вилли поступил к нему на службу и скоро научился изготовлять порошки и пилюли. Но главное, он научился рисовать. Каждую свободную минуту он рисовал карикатуры на своего дядю и его покупателей. Карикатуры были злы и хороши. Все пророчили Вилли славу художника. Аптекарский магазин в захолустье — это не столько магазин, сколько и клуб. Все приходят туда со своими болезнями, вопросами, жалобами. Лучшей школы для будущего беллетриста нельзя и придумать.

Читал Вилли запоем — «Красноглазого пирата», «Лесного дьявола», «Грозу Ямайки», «Джэка Потрошителя», — читал и кашлял, потому что с восемнадцати лет ему стала грозить чахотка. Поэтому он очень обрадовался, когда один из завсегдатаев дядиного клуба, доктор Холл, предложил ему поехать на некоторое время в Техас, для поправления здоровья. У доктора Холла в Техасе жили три сына — великаны, молодцы, силачи. Один из сыновей был судья — знаменитый Ли Холл, которого боялась вся округа; вооруженный с головы до ног, он рыскал день и ночь по дорогам, выслеживая конокрадов и разбойников, которыми тогда кишел Техас. В марте 1882 года Вилли Портер приехал к нему и сделался у него на ферме ковбоем. Он был полу-слуга, полу-гость; работал, как слуга, но был в дружеских отношениях с хозяевами. Шутя научился управляться со стадом, бросать лассо, стричь и купать овец, ходить за лошадьми, стрелять, не сходя с седла. Научился готовить обед и часто стряпал, заменяя кухарку. Дикая жизнь Техаса была изучена им до мелочей, и впоследствии он великолепно использовал это знание в книге «Сердце Запада». Он научился говорить по-испански — не только на том испорченном испанском жаргоне, на котором говорят в Техасе, но на подлинном кастильском наречии.

Тогда же он начал пописывать, но беспощадно уничтожал свои рукописи. Что он писал, неизвестно. Изо всех книг он с наибольшим интересом читал в ту пору не романы и повести, а толковый английский словарь, в роде нашего Даля — лучшее чтение для молодого писателя.

На ферме он пробыл два года. Оттуда уехал в Остин, столицу Техаса, — и прожил там одиннадцать лет. Каких только профессий он ни перепробовал за эти одиннадцать лет! Был и конторщиком на складе табачных изделий, и бухгалтером в конторе по продаже домов, был и певцом во всевозможных церквях, и кассиром в банке, и чертежником у землемера, и актером в небольшом театрике — нигде не выказал особых талантов, ни особого пристрастия к делу, но, сам того не замечая, скопил огромный материал для будущей литературной работы. Литературы тогда он как будто нарочно избегал, предпочитая ей мелкие, незаметные должности. Никакого честолюбия он не имел и всегда любил оставаться в тени.

В 1887 году он женился на молоденькой девушке, которую тайно увез от родителей, — и вскоре стал писать для газет и журналов. Но писания его были мелкие — обычный газетный хлам. В 1894 году он сделался редактором местной юмористической газетки «Катящийся Камень», для которой поставлял рисунки, статейки, стишки, решительно ничем не замечательные. Газетка скоро зачахла.

В 1895 году он переехал в другой городок — Гаустон, где редактировал «Ежедневную Почту», и все шло хорошо, он выбивался на литературную дорогу, — вдруг над ним разразилась гроза.

Из Остина пришла судебная повестка. Вильяма Портера вызывали в суд по обвинению в присвоении денег. Судебное следствие установило, что, когда он был кассиром Первого Национального Банка, он в разное время присвоил себе больше тысячи долларов.

Все знавшие его считали это обвинение судебной ошибкой. Были уверены, что, представ перед судом, он в полчаса докажет свою невинность. Велико было изумление всех, когда оказалось, что обвиняемый скрылся. Не доезжая до города Остина, он пересел в другой поезд и ночью умчался на юг, в Новый Орлеан, оставив в Остине дочь и жену.

Почему он убежал, мы не знаем. Его биограф утверждает, что он был невиновен, а убежал потому, что хотел уберечь доброе имя жены. Если так, то ему — напротив — надлежало остаться и доказать на суде свою невиновность. Жене не пришлось бы вынести столько позора и горя. Очевидно, у него были причины бояться суда. Биограф рассказывает, что во всем была виновата администрация банка: отчетность велась халатно, заправилы сами брали из кассы то двести, то триста долларов, не занося этого в конторские книги. В книгах был чудовищный хаос; кассир, который до Портера служил в этом банке, так запутался, что хотел застрелиться. Немудрено, что и Портер запутался. Кто знает: может быть, пользуясь доступностью денег, он сам раза два или три позаимствовал из кассы сотню-другую долларов, с искренней уверенностью, что оп положит эти доллары в ближайшие дни обратно. Биограф уверяет, что он был абсолютно невинен, но зачем же он тогда бежал?

Из Нового Орлеана он пробрался на грузовом пароходе в Гондурас и, выйдя на пристань, почувствовал себя в безопасности. Вскоре он увидел, что к пристани подходит другой пароход и оттуда стрелой выбегает какой-то очень странный мужчина в изодранном фраке и помятом цилиндре. Одежда бальная, для корабля непригодная. Видно было, что мужчина угодил на пароход второпях, не успев переодеться, прямо из театра или с бала.

— Что заставило вас так поспешно уехать? — спросил у него убежавший кассир.

— То же, что и вас, — ответил тот.

Оказалось, что господин во фраке — Ал. Джэннингс, знаменитый преступник, глава шайки поездных воров, которые своими дерзкими кражами терроризировали весь юго-запад. Полиция выследила его, он вынужден был так быстро бежать из Техаса, что ему даже не удалось переодеться. Вместе с ним был его брат, тоже вор, тоже в цилиндре и во фраке. Вильям Портер примкнул к беглецам, и они втроем стали кружить по Южной Америке. Вот когда ему пригодилось знание испанского языка. Деньги у них вышли, они падали с ног от голода. Джэннингс предложил ограбить немецкий банк, дело верное, добыча поровну.
— Хотите работать с нами? — спросил он у Вильяма Портера.

— Нет, не очень, — ответил тот печально и вежливо.

Эти вынужденные скитания по Южной Америке пригодились Портеру впоследствии. Если бы он не бежал от суда, у нас не было бы романа «Короли и капуста», где сказалось близкое знакомство с бананными республиками Латинской Америки.

В это время его жена сидела в городе Остине, без денег, с маленькой дочкой, больная. Он звал ее к себе в республику Гондурас, но она была очень больна и не могла пуститься в такую дорогу. Она вышила какой-то платок, продала его и, купив на первые же вырученные деньги для беглого мужа флакончик духов, послала ему в изгнание. Он и не подозревал, что она тяжко больна. Но когда ему сообщили об этом, он решил отдать себя в руки судебных властей, пойти в тюрьму, лишь бы повидаться с женой. Так он и сделал. В феврале 1898 года он вернулся в Остин. Его судили, признали виновным — причем на суде он молчал, не сказал ни звука в свое оправдание, — и приговорили к пятилетнему заключению в тюрьме. То, что он находился в бегах, только усугубляло вину. Его заключили под стражу и послали в штат Огайо, в город Коломбос, в исправительную каторжную тюрьму. Порядки в этой тюрьме были страшные. В одном из своих писем Вильям Портер писал:
«Я никогда не думал, что человеческая жизнь такая дешевая вещь. На людей смотрят как на животных без души и без чувств. Рабочий день здесь тринадцать часов, и кто не выполнит урока, того бьют. Вынести работу может только силач, для большинства же это верная смерть. Если человек свалился и не может работать, его уносят в погреб и направляют в него такую сильную струю воды, что он теряет сознание. Тогда доктор приводит его в чувство, и несчастного подвешивают за руки к потолку, он висит на этой дыбе часа два. Его ноги почти не касаются земли. После этого его снова гонят на работу и если он падает, его кладут на носилки и несут в лазарет, где он волен или умереть или выздороветь. Чахотка здесь обычная вещь, — все равно, что насморк у вас. Дважды в день больные являются в госпиталь — от двухсот до трехсот человек. Они выстраиваются в очередь и проходят мимо доктора, не останавливаясь. Он прописывает лекарство — на ходу, на бегу — одному за другим, и та же очередь продвигается к тюремной аптеке. Там таким же манером, не останавливаясь — на ходу, на бегу — больные получают лекарство.

Я пробовал примириться с тюрьмой, но нет, не могу. Что привязывает меня к этой жизни? Я способен вынести какие угодно страдания на воле, но эту жизнь я больше не желаю влачить. Чем скорее я ее кончу, тем будет лучше и для меня, и для всех».

То был, кажется, единственный случай, когда этот сильный и скрытный человек выразил вслух свои чувства, пожаловался на свою боль.

Когда в тюрьме спросили, чем он занимался на воле, он ответил, что был репортером. В репортерах тюрьма не нуждалась. Но потом он спохватился и прибавил, что кроме того он фармацевт. Это спасло его; его поместили при госпитале, и скоро он обнаружил такие таланты, что и доктора, и больные стали относиться к нему с уважением. Работал он все ночи напролет, приготовляя лекарства, посещая больных, помогая тюремным врачам, и это дало ему возможность познакомиться почти со всеми арестантами и собрать огромный материал для своих будущих книг. Многие преступники рассказывали ему свою биографию.
Вообще жизнь как будто специально заботилась, чтобы приготовить из него беллетриста. Если бы он не был в тюрьме, он не написал бы одной из своих лучших книг «Рассказы жулика» (The Gentle Grafter).

Но не дешево досталось ему его знание жизни. В тюрьме его особенно мучили не свои, а чужие мучения. С омерзением описывает он жестокий режим американской тюрьмы:

«Самоубийства у нас такая же заурядная вещь, как у вас пикники. Почти каждую ночь нас с доктором вызывают в какую-нибудь камеру, где тот или иной арестант попытался покончить с собой. Этот перерезал себе горло, этот повесился, тот отравился газом. Они хорошо обдумывают такие предприятия и потому почти не терпят неудачи. Вчера один атлет, специалист по боксу, внезапно сошел с ума; конечно, послали за нами, за доктором и за мною. Атлет был так хорошо тренирован, что потребовалось восемь человек, чтобы связать его».

Эти ужасы, которые он наблюдал изо дня в день, мучительно волновали его. Но он крепился, не жаловался и порою умудрялся посылать из тюрьмы веселые и легкомысленные письма. Эти письма были предназначены для его маленькой дочери, которая не должна была знать, что ее папа — в тюрьме. Поэтому он принимал все меры, чтобы его письма к ней не носили мрачного характера:

«Алло, Маргарэт! — писал он. — Помнишь ли ты меня? Я Мурзилка, и меня зовут Алдибиронтифостифорникофокос. Если ты увидишь на небе звезду и прежде, чем она закатится, успеешь повторить мое имя семнадцать раз, ты найдешь колечко с алмазом в первом же следке голубой коровы. Корова будет шагать по снегу — после метели, — а кругом зацветут пунцовые розы на помидорных кустах. Ну, прощай, мне пора уезжать. Я езжу верхом на кузнечике».

Но как он ни старался казаться беззаботным, в этих письмах часто проскальзывали тоска и тревога.

В тюрьме он неожиданно встретился со своим старым знакомым, железнодорожным грабителем Ал. Джэннингсом. Здесь они еще ближе сошлись, и Джэннингс, под влиянием Портера, сделался другим человеком. Он забросил свою профессию и тоже пошел по литературной дороге. Недавно он обнародовал свои тюремные воспоминания об О. Генри, целую книгу, где описал весьма проникновенно, какие нравственные муки испытывал О. Генри в тюрьме. О тюремных порядках Ал. Джэннингс вспоминает с яростью. Вся критика единодушно признала, что этот вор — превосходный писатель, что его книга не только любопытный человеческий документ, но и превосходное произведение искусства. Между прочим, Ал. Джэннингс рассказывает, что в тюрьме был замечательный взломщик несгораемых касс, художник своего дела, который так гениально вскрывал любую запертую железную кассу, что казался чудотворцем, волшебником, неземным существом. Этот великий художник томился в тюрьме, — таял, как свеча, тоскуя по своему любимому делу. И вдруг к нему пришли и сказали, что где-то в каком-то банке есть касса, которую не в состоянии открыть даже судебные власти. Ее нужно открыть, ключей нет, и прокурор решил вызвать из тюрьмы гениального арестанта, чтобы тот оказал помощь судебным властям. И ему обещали свободу, если он откроет эту кассу. Можно себе представить, как вдохновенно и страстно накинулся на кассу талантливый взломщик, с каким упоением сокрушал он ее железные стены, но едва только он открыл ее — неблагодарные власти забыли о своем обещании и погнали его обратно в тюрьму. Несчастный не вынес этого издевательства, окончательно свалился и зачах.

Портер впоследствии изобразил этот эпизод в своем знаменитом рассказе «А Retrieved Reformation», но, как известно, изменил конец. Тюремные власти в рассказе добрее, чем они были на деле.

Его освободили раньше срока, за хорошее поведение в тюрьме. Хорошее поведение главным образом заключалось в том, что, будучи тюремным аптекарем, он не воровал казенного спирта, — добродетель небывалая в летописи тюремных аптек.

Выйдя из тюрьмы, он впервые в жизни серьезно принялся за писательство. Уже в тюрьме он набросал кое-что, а теперь взялся за работу вплотную. Раньше всего он присвоил себе псевдоним О. Генри (имя французского фармацевта Анри), под которым наглухо укрылся от всех. Он избегал встречи с прежними своими знакомыми, никто и не догадывался, что под псевдонимом О. Генри скрывается бывший каторжник. Весною 1902 года он впервые приехал в Нью-Йорк. Ему шел сорок первый год. До сих пор он жил только в провинции на юге, в сонных и наивных городишках, и столица очаровала его. Дни и ночи бродил он по улицам, ненасытно впитывая в себя жизнь великого города. Он влюбился в Нью-Йорк, стал поэтом Нью-Йорка, изучил в нем каждый уголок. И миллионеры, и художники, и лавочники, и рабочие, и городовые, и кокотки — всех он узнал, изучил, и занес к себе на страницы. Литературная его производительность была колоссальна. В год он писал около полусотни рассказов — лаконических, четких, до предела насыщенных образами. Его рассказы из недели в неделю появлялись в газете «World» — и были встречены с большим энтузиазмом. В Америке не было еще писателя, который довел бы до такого совершенства технику короткого рассказа. Каждый рассказ О. Генри 300 — 400 строк, и в каждом огромная, сложная повесть, — множество великолепно-очерченных лиц и почти всегда оригинальный, затейливый, замысловатый сюжет. Критики стали называть его «американским Киплингом», «американским Мопассаном», «американским Гоголем», «американским Чеховым». Слава его росла с каждым рассказом. В 1904 году он собрал свои рассказы, изображающие Южную Америку, в один томик, связал их на скорую руку забавным сюжетом — и напечатал под видом романа «Короли и капуста». Это была его первая книга. В ней много водевильного, нарочито-подстроенного, — но в ней есть и южные горы, и южное солнце, и южное море, и подлинная беззаботность пляшущего, поющего юга. Книга имела успех. В 1906 году появилась вторая книга О. Генри «Четыре миллиона», вся посвященная его Нью-Йорку. Книга открывается замечательным предисловием, которое стало теперь знаменитым. Дело в том, что в Нью-Йорке есть своя аристократия, — денежная, — живущая очень замкнутой жизнью. Проникнуть в ее круг простому смертному почти невозможно. Она малочисленна, не больше четырехсот человек, и все газеты пресмыкаются перед нею. Это не понравилось О. Генри, и он написал:

«Недавно кто-то вздумал утверждать, будто в городе Нью-Йорке имеется всего четыреста человек, достойных внимания. Но потом явился другой, поумнее — составитель переписи — и доказал, что таких людей не четыреста, а значительно больше: четыре миллиона. Нам кажется, что он прав, и потому мы предпочитаем назвать наши рассказы «Четыре миллиона».

В Нью-Йорке было тогда четыре миллиона жителей, и все эти четыре миллиона показались О. Генри одинаково достойными внимания. Он поэт четырех миллионов; то есть всей американской демократии. После этой книги О. Генри стал знаменит на всю Америку. В 1907 году он напечатал две книги рассказов: «Приправленная лампа» и «Сердце Запада»; в 1908 году тоже две — «Голос города» и «Деликатный Жулик»; в 1909 году опять-таки две — «Дороги Рока» и «Привилегии», в 1910 году снова две — «Исключительно по делу» и «Водовороты». Писание коротких рассказов не удовлетворяло его, он замыслил большой роман. Он говорил: «Все, что я писал до сих пор, это просто баловство, проба пера, по сравнению с тем, что я напишу через год». Но через год ему не довелось ничего написать: он переутомился, стал страдать бессонницей, уехал на юг, не поправился, и вернулся в Нью-Йорк совершенно разбитый. Его отвезли в Поликлинику на Тридцать Четвертую улицу. Он знал, что едет умирать, и с улыбкой говорил об этом. В клинике он шутил, лежал в полном сознании — ясный и радостный. Утром в воскресенье он сказал: «Зажгите огонь, я не намерен умирать в темноте», и через минуту скончался — 5 июня 1910 года.
Характеристика О. Генри, как писателя, будет дана в ближайших номерах «Современного Запада», когда русский читатель ближе познакомится с его произведениями.

К. Чуковский

1 О. Henry Biography, by Alphonso Smith, Рое Professor of English in the University of Virginia Garden City, N.-Y., and Toronto.