Свидригайлов арактеристика и образ в романе Достоевского Преступление и наказание

План

1. Многогранность героев романа “Преступление и наказание”.

2. Свидригайлов. Характеристика и образ героя

2.1. Безнравственный злодей

2.2. Свидригайлов и Раскольников

2.3. Любовь к Дуне

3. Конец Свидригайлова

В своем непростом романе “Преступление и наказание” Ф. М. Достоевский изобразил несколько живых и ярких образов, которые до сих пор впечатляют читателей своей неординарностью и сложностью.

В первую очередь, это, конечно же, сам главный герой, - трудолюбивый отзывчивый юноша, решившийся преступить грань дозволенного. Это и Сонечка Мармеладова - обездоленная, лишенная детства, нищая и продающая себя девушка, способная на сильные чувства и искреннюю преданность. Это и отец Сони, и Лужин, и, разумеется, Свидригайлов.

Аркадий Иванович предстает перед читателями красивым мужчиной пятидесяти лет, хорошо одетым, молодящимся. Он - дворянин и бывший офицер, был женат на богатой женщине. Казалось бы, жизнь улыбается этому герою, он полон сил и самомнения, ведь обстоятельства, окружающие его, складываются благополучно. Но не все так просто. Свидригайлов - человек безнравственный и порочный, не имеющий совести и моральных принципов. Из-за таких грязных убеждений, он ломает жизнь себе и другим, становится несчастным сам и делает несчастными окружающих.

В молодые годы он бросает службу, потому что ему тяжело подчиняться армейскому распорядку, жить с товарищами в дружеских отношениях и соблюдать нормы приличия. Не имея постоянного дохода и тратя все свои сбережения на разгульный образ жизни и игру, Свидригайлов становится нищим. За шулерство и долги его сажают в тюрьму. В это время ему оказывает помощь богатая женщина. Марфа Петровна платит огромные деньги, чтобы освободить мужчину, выходит за него замуж и уезжает вместе с ним в деревню.

Другой бы человек, проникшись благодарностью к этой влюбленной дворянке, уважал бы ее и ценил. Но не таким был Аркадий Иванович. Он унижает свою жену и беззастенчиво изменяет ей. “ Я имел настолько свинства в душе и своего рода честности, чтоб объявить ей прямо, что совершенно верен ей быть не могу”, - заявляет этот порочный человек, и еще кичится своей безнравственностью. Но на этом его похождения в деревне не заканчиваются.

С небывалой изощренностью и жестокостью Свидригайлов издевается над крестьянином, и тем самым доводит его до самоубийства. А его аморальные отношения с пятнадцатилетней девочкой вызывают у читателя неодобрение и осуждение. Несчастная девушка убивает себя, но это не оказывает никакого влияния на злодея. Он, не испытывая угрызений совести, продолжает и дальше наслаждаться жизнью и развратом.

Совершая преступления и бесчинства, Аркадий Иванович не мучается, как Раскольников, который терзается, имеет ли он права отнимать у человека жизнь. Свидригайлов совершает свои злодеяния, не задумываясь, и это страшно. Для него не существует преступления или правонарушения, для него существует только потребность удовлетворять свои вожделения и похоти, независимо от того, как это повлияет на других. И хотя он говорит главному герою, что они оба - “одного поля ягоды”, это не так.

Свидригайлов не сомневается в своих злых делах, он не колеблется между добром и злом. Он уже давно стоит на стороне зла и не испытывает ни малейшего признака раскаяния. В противоположность Раскольникову, Аркадий Иванович не замыкается в себе после преступления. Он продолжает жить и стремится получить от жизни все. Потрясающими и неординарными являются отношения между Свидригайловым и сестрой Раскольникова Дуней. Девушка приходит служить в семью Аркадия Ивановича, где он замечает ее и проникается к ней любовью. Скорее всего, мужчину покорила душевная красота и чистота молодой служанки. Она ведет себя кротко и смиренно, с рвением выполняет домашнюю работу, она добра и покладиста. Но у этой податливости есть и другая сторона.

Дуня - честная целомудренная девушка, она бережет свою чистоту и невинность. Никакие угрозы и запугивания, никакие подарки и никакая лесть не может поколебать ее решимости сопротивляться ненавистному барину. Свидригайлов не может смириться с этим. Он думает, что девушке мешает его жена. Поэтому мужчина совершает страшный поступок - становится виновником смерти своей супруги, матери своих детей, которая все время спасала его и избавляла от последствий его грязных проступков. После этого Аркадий Иванович отправляется к Дуне, чтобы заставить ее отдаться ему.

Он шантажирует девушку тайной ее брата и пускается на другие ужасные ухищрения, чтобы совратить несчастную. Но Дуня, доведенная до отчаяния, понимает, что может стать марионеткой в руках жестокого беспринципного человека, которого гнушается и презирает, и решается на убийство. Первый выстрел прошел мимо злодея, а во второй раз девушка не смогла выстрелить и откинула револьвер. Свидригайлов, которого не испугало ни покушение, ни реальная угроза, был сломлен отчаянием и скорбью Дуни, ее погасшим взором и унылой безучастностью. Он понял, что противен своей возлюбленной, что никогда и ни за что она не полюбит его искренне и добровольно. “ — Так не любишь?.. И не можешь? Никогда? Никогда!” - этот тихий короткий разговор решает дальнейшую судьбу героев. Аркадий Иванович, который по-настоящему любит эту стойкую чистую молодую женщину, отпускает ее и решает свести счеты с жизнью.

Его существование лишено смысла, без любимой, которая могла бы стать его отрадой и спасением, он не видит резона в своем существовании. Свидригайлов совершает самоубийство, но, как это ни странно для отрицательного героя, в последние часы своего бытия он совершает благородные поступки, которые спасают жизни других. Мужчина оставляет деньги своей невесте, которая юна и невинна, и Сонечке, благодаря чему та может сменить профессию и следовать за Раскольниковым в ссылку, чтобы позаботиться о его душевном благополучии. Аркадий Иванович также устраивает жизнь детей Мармеладовых. Если бы не его благодеяния, кто знает, чем закончилась бы жизнь главных героев. А так у нас есть надежда, что своим самоубийством Свидригайлов спас Соню и Родиона, что те будут жить долго и счастливо.

В эту минуту дверь тихо отворилась, и в комнату, робко озираясь, вошла одна девушка. Все обратились к ней с удивлением и любопытством. Раскольников не узнал ее с первого взгляда. Это была Софья Семеновна Мармеладова. Вчера видел он ее в первый раз, но в такую минуту, при такой обстановке и в таком костюме, что в памяти его отразился образ совсем другого лица. Теперь это была скромно и даже бедно одетая девушка, очень еще молоденькая, почти похожая на девочку, с скромною и приличною манерой, с ясным, но как будто несколько запуганным лицом. На ней было очень простенькое домашнее платьице, на голове старая, прежнего фасона шляпка; только в руках был, по-вчерашнему, зонтик. Увидав неожиданно полную комнату людей, она не то что сконфузилась, но совсем потерялась, оробела, как маленький ребенок, и даже сделала было движение уйти назад. — Ах.. это вы?.. — сказал Раскольников в чрезвычайном удивлении и вдруг сам смутился. Ему тотчас же представилось, что мать и сестра знают уже вскользь, по письму Лужина, о некоторой девице «отъявленного» поведения. Сейчас только он протестовал против клеветы Лужина и упомянул, что видел эту девицу в первый раз, и вдруг она входит сама. Вспомнил тоже, что нисколько не протестовал против выражения: «отъявленного поведения». Всё это неясно и мигом скользнуло в его голове. Но, взглянув пристальнее, он вдруг увидал, что это приниженное существо до того уже принижено, что ему вдруг стало жалко. Когда же она сделала было движение убежать от страху, — в нем что-то как бы перевернулось. — Я вас совсем не ожидал, — заторопился он, останавливая ее взглядом. — Сделайте одолжение, садитесь. Вы, верно, от Катерины Ивановны. Позвольте, не сюда, вот тут сядьте... При входе Сони Разумихин, сидевший на одном из трех стульев Раскольникова, сейчас подле двери, привстал, чтобы дать ей войти. Сначала Раскольников указал было ей место в углу дивана, где сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярное место и служит ему постелью, поспешил указать ей на стул Разумихина. — А ты садись здесь, — сказал он Разумихину, сажая его в угол, где сидел Зосимов. Соня села, чуть не дрожа от страху, и робко взглянула на обеих дам. Видно было, что она и сама не понимала, как могла она сесть с ними рядом. Сообразив это, она до того испугалась, что вдруг опять встала и в совершенном смущении обратилась к Раскольникову. — Я... я... зашла на одну минуту, простите, что вас обеспокоила, — заговорила она, запинаясь. — Я от Катерины Ивановны, а ей послать было некого... А Катерина Ивановна приказала вас очень просить быть завтра на отпевании, утром... за обедней... на Митрофаниевском, а потом у нас... у ней... откушать... Честь ей сделать... Она велела просить. Соня запнулась и замолчала. — Постараюсь непременно... непременно, — отвечал Раскольников, привстав тоже и тоже запинаясь и не договаривая... — Сделайте одолжение, садитесь, — сказал он вдруг, — мне надо с вами поговорить. Пожалуйста, — вы, может быть, торопитесь, — сделайте одолжение, подарите мне две минуты... И он подвинул ей стул. Соня опять села и опять робко, потерянно, поскорей взглянула на обеих дам и вдруг потупилась. Бледное лицо Раскольникова вспыхнуло; его как будто всего передернуло; глаза загорелись. — Маменька, — сказал он твердо и настойчиво, — это Софья Семеновна Мармеладова, дочь того самого несчастного господина Мармеладова, которого вчера в моих глазах раздавили лошади и о котором я уже вам говорил... Пульхерия Александровна взглянула на Соню и слегка прищурилась. Несмотря на всё свое замешательство перед настойчивым и вызывающим взглядом Роди, она никак не могла отказать себе в этом удовольствии. Дунечка серьезно, пристально уставилась прямо в лицо бедной девушки и с недоумением ее рассматривала. Соня, услышав рекомендацию, подняла было глаза опять, но смутилась еще более прежнего. — Я хотел нас спросить, — обратился к ней поскорей Раскольников, — как это у вас сегодня устроилось? Не обеспокоили ли вас?.. например, от полиции. — Нет-с, всё прошло... Ведь уж слишком видно, отчего смерть была; не беспокоили; только вот жильцы сердятся. — Отчего? — Что тело долго стоит... ведь теперь жарко, дух... так что сегодня, к вечерне, на кладбище перенесут, до завтра, в часовню. Катерина Ивановна сперва не хотела, а теперь и сама видит, что нельзя... — Так сегодня? — Она просит вас сделать нам честь на отпевании в церкви быть завтра, а потом уж к ней прибыть, на поминки. — Она поминки устраивает? — Да-с, закуску; она вас очень велела благодарить, что вы вчера помогли нам... без вас совсем бы нечем похоронить. — И губы и подбородок ее вдруг запрыгали, но она скрепилась и удержалась, поскорей опять опустив глаза в землю. Между разговором Раскольников пристально ее разглядывал. Это было худенькое, совсем худенькое и бледное личико, довольно неправильное, какое-то востренькое, с востреньким маленьким носом и подбородком. Ее даже нельзя было назвать и хорошенькою, но зато голубые глаза ее были такие ясные, и, когда оживлялись они, выражение лица ее становилось такое доброе и простодушное, что невольно привлекало к ней. В лице ее, да и во всей ее фигуре, была сверх того одна особенная характерная черта: несмотря на свои восемнадцать лет, она казалась почти еще девочкой, гораздо моложе своих лет, совсем почти ребенком, и это иногда даже смешно проявлялось в некоторых ее движениях. — Но неужели Катерина Ивановна могла обойтись такими малыми средствами, даже еще закуску намерена?.. — спросил Раскольников, настойчиво продолжая разговор. — Гроб ведь простой будет-с... и всё будет просто, так что недорого... мы давеча с Катериной Ивановной всё рассчитали, так что и останется, чтобы помянуть... а Катерине Ивановне очень хочется, чтобы так было. Ведь нельзя же-с... ей утешение... она такая, ведь вы знаете... — Понимаю, понимаю... конечно... Что это вы мою комнату разглядываете? Вот маменька говорит тоже, что на гроб похожа. — Вы нам всё вчера отдали! — проговорила вдруг в ответ Сонечка, каким-то сильным и скорым шепотом, вдруг опять сильно потупившись. Губы и подбородок ее опять запрыгали. Она давно уже поражена была бедною обстановкой Раскольникова, и теперь слова эти вдруг вырвались сами собой. Последовало молчание. Глаза Дунечки как-то прояснели, а Пульхерия Александровна даже приветливо посмотрела на Соню. — Родя, — сказала она, вставая, — мы, разумеется, вместе обедаем. Дунечка, пойдем... А ты бы, Родя, пошел, погулял немного, а потом отдохнул, полежал, а там и приходи скорее... А то мы тебя утомили, боюсь я... — Да, да, приду, — отвечал он, вставая и заторопившись... — У меня, впрочем, дело... — Да неужели ж вы будете и обедать розно? — закричал Разумихин, с удивлением смотря на Раскольникова, — что ты это? — Да, да, приду, конечно, конечно... А ты останься на минуту. Ведь он вам сейчас не нужен, маменька? Или я, может, отнимаю его? — Ох, нет, нет! А вы, Дмитрий Прокофьич, придете обедать, будете так добры? — Пожалуйста, придите, — попросила Дуня. Разумихин откланялся и весь засиял. На одно мгновение все как-то странно вдруг законфузились. — Прощай, Родя, то есть до свиданья; не люблю говорить «прощай». Прощай, Настасья... ах, опять «прощай» сказала!.. Пульхерия Александровна хотела было и Сонечке поклониться, но как-то не удалось, и, заторопившись, вышла из комнаты. Но Авдотья Романовна как будто ждала очереди и, проходя вслед за матерью мимо Сони, откланялась ей внимательным, вежливым и полным поклоном. Сонечка смутилась, поклонилась как-то уторопленно и испуганно, какое-то даже болезненное ощущение отразилось в лице ее, как будто вежливость и внимание Авдотьи Романовны были ей тягостны и мучительны. — Дуня, прощай же! — крикнул Раскольников уже в сени, — дай же руку-то! — Да ведь я же подавала, забыл? — отвечала Дуня, ласково и неловко оборачиваясь к нему. — Ну что ж, еще дай! И он крепко стиснул ее пальчики. Дунечка улыбнулась ему, закраснелась, поскорее вырвала свою руку и ушла за матерью, тоже почему-то вся счастливая. — Ну вот и славно! — сказал он Соне, возвращаясь к себе и ясно посмотрев на нее, — упокой господь мертвых, а живым еще жить! Так ли? Так ли? Ведь так? Соня даже с удивлением смотрела на внезапно просветлевшее лицо его; он несколько мгновений молча и пристально в нее вглядывался: весь рассказ о ней покойника отца ее пронесся в эту минуту вдруг в его памяти... — Господи, Дунечка! — заговорила тотчас же Пульхерия Александровна, как вышли на улицу, — вот ведь теперь сама точно рада, что мы ушли: легче как-то. Ну, думала ли я вчера, в вагоне, что даже этому буду радоваться! — Опять говорю вам, маменька, он еще очень болен. Неужели вы не видите? Может быть, страдая по нас, и расстроил себя. Надо быть снисходительным и многое, многое можно простить. — А вот ты и не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня, смотрела я на вас обоих, совершенный ты его портрет и не столько лицом, сколько душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные... Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а?.. А как подумаю, что у нас вечером будет сегодня, так всё сердце и отнимется! — Не беспокойтесь, маменька, будет то, что должно быть. — Дунечка! Да подумай только, в каком мы теперь положении! Ну что, если Петр Петрович откажется? — неосторожно высказала вдруг бедная Пульхерия Александровна. — Так чего ж он будет стоить после того! — резко и презрительно ответила Дунечка. — Это мы хорошо сделали, что теперь ушли, — заторопилась, перебивая, Пульхерия Александровна, — он куда-то по делу спешил; пусть пройдется, воздухом хоть подышит... ужас у него душно... а где тут воздухом-то дышать? Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек Господи, что за город!.. Постой, посторонись, задавят, несут что-то! Ведь это фортепиано пронесли, право... как толкаются... Этой девицы я тоже очень боюсь... — Какой девицы, маменька? — Да вот этой, Софьи-то Семеновны, что сейчас была... — Чего же? — Предчувствие у меня такое, Дуня Ну, веришь иль нет, как вошла она, я в ту же минуту и подумала, что тут-то вот главное-то и сидит... — Совсем ничего не сидит! — с досадой вскрикнула Дуня. — И какие вы с вашими предчувствиями, мамаша! Он только со вчерашнего дня с ней знаком, а теперь, как вошла, не узнал. — Ну, вот и увидишь!.. Смущает она меня, вот увидишь, увидишь! И так я испугалась: глядит она на меня, глядит, глаза такие, я едва на стуле усидела, помнишь, как рекомендовать начал? И странно мне: Петр Петрович так об ней пишет, а он ее нам рекомендует, да еще тебе! Стало быть, ему дорога! — Мало ли что пишет! Об нас тоже говорили, да и писали, забыли, что ль? А я уверена, что она... прекрасная и что всё это — вздор! — Дай ей бог! — А Петр Петрович негодный сплетник, — вдруг отрезала Дунечка. Пульхерия Александровна так и приникла. Разговор прервался. — Вот что, вот какое у меня до тебя дело... — сказал Раскольников, отводя Разумихина к окошку... — Так я скажу Катерине Ивановне, что вы придете... — заторопилась Соня, откланиваясь, чтоб уйти. — Сейчас, Софья Семеновна, у нас нет секретов, вы не мешаете... Я бы хотел вам еще два слова сказать... Вот что, — обратился он вдруг, не докончив, точно сорвал, к Разумихину. — Ты ведь знаешь этого... Как его!.. Порфирия Петровича? — Еще бы! Родственник. А что такое? — прибавил тот с каким-то взрывом любопытства. — Ведь он теперь это дело... ну, вот, по этому убийству... вот вчера-то вы говорили... ведет? — Да... ну? — Разумихин вдруг выпучил глаза. — Он закладчиков спрашивал, а там у меня тоже заклады есть, так, дрянцо, однако ж сестрино колечко, которое она мне на память подарила, когда я сюда уезжал, да отцовские серебряные часы. Всё стоит рублей пять-шесть, но мне дорого, память. Так что мне теперь делать? Не хочу я, чтоб вещи пропали, особенно часы. Я трепетал давеча, что мать спросит взглянуть на них, когда про Дунечкины часы заговорили. Единственная вещь, что после отца уцелела. Она больна сделается, если они пропадут! Женщины! Так вот как быть, научи! Знаю, что надо бы в часть заявить. А не лучше ли самому Порфирию, а? Как ты думаешь? Дело-то поскорее бы обделать. Увидишь, что еще до обеда маменька спросит! — Отнюдь не в часть и непременно к Порфирию! — крикнул в каком-то необыкновенном волнении Разумихин. — Ну, как я рад! Да чего тут, идем сейчас, два шага, наверно застанем! — Пожалуй... идем... — А он очень, очень, очень, очень будет рад с тобой познакомиться! Я много говорил ему о тебе, в разное время... И вчера говорил. Идем!.. Так ты знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это всё обернулось!.. Ах да... Софья Ивановна... — Софья Семеновна, — поправил Раскольников. — Софья Семеновна, это приятель мой, Разумихин, и человек он хороший... — Если вам теперь надо идти... — начала было Соня, совсем и не посмотрев на Разумихина, а от этого еще более сконфузившись. — И пойдемте! — решил Раскольников, — я к вам зайду сегодня же, Софья Семеновна, скажите мне только, где вы живете? Он не то что сбивался, а так, как будто торопился и избегал ее взглядов. Соня дала свой адрес и при этом покраснела. Все вместе вышли. — Не запираешь разве? — спросил Разумихин, сходя по лестнице вслед за ними. — Никогда!.. Впрочем, вот уж два года хочу всё замок купить, — прибавил он небрежно. — Счастливые ведь люди, которым запирать нечего? — обратился он, смеясь, к Соне. На улице стали в воротах. — Вам направо, Софья Семеновна? Кстати: как вы меня отыскали? — спросил он, как будто желая сказать ей что-то совсем другое. Ему всё хотелось смотреть в ее тихие, ясные глаза, и как-то это всё не так удавалось... — Да ведь вы Полечке вчера адрес сказали. — Поля? Ах да... Полечка! Это.. маленькая... это ваша сестра? Так я ей адрес дал? — Да разве вы забыли? — Нет... помню... — А я об вас еще от покойника тогда же слышала... Только не знала тогда еще вашей фамилии, да и он сам не знал... А теперь пришла... и как узнала вчера вашу фамилию... то и спросила сегодня: тут господин Раскольников где живет?.. И не знала, что вы тоже от жильцов живете... Прощайте-с... Я Катерине Ивановне... Она ужасно рада была, что наконец ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться наконец одной, и там, идя, спеша, ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство. Никогда, никогда она не ощущала ничего подобного. Целый новый мир неведомо и смутно сошел в ее душу. Она припомнила вдруг, что Раскольников сам хотел к ней сегодня зайти, может, еще утром, может, сейчас! — Только уж не сегодня, пожалуйста, не сегодня! — бормотала она с замиранием сердца, точно кого-то упрашивая, как ребенок в испуге. — Господи! Ко мне... в эту комнату... он увидит... о господи! И, уж конечно, она не могла заметить в эту минуту одного незнакомого ей господина, прилежно следившего за ней и провожавшего ее по пятам. Он провожал ее с самого выхода из ворот. В ту минуту, когда все трое, Разумихин, Раскольников и она, остановились на два слова на тротуаре, этот прохожий, обходя их, вдруг как бы вздрогнул, нечаянно на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников где живет?» Он быстро, но внимательно оглядел всех троих, в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня; потом посмотрел на дом и заметил его. Всё это сделано было в мгновение, на ходу, и прохожий, стараясь не показать даже виду, пошел далее, убавив шагу и как бы в ожидании. Он поджидал Соню; он видел, что они прощались и что Соня пойдет сейчас куда-то к себе. «Так куда же к себе? Видел где-то это лицо, — думал он, припоминая лицо Сони... — надо узнать». Дойдя до поворота, он перешел на противоположную сторону улицы, обернулся и увидел, что Соня уже идет вслед за ним, по той же дороге, и ничего не замечая. Дойдя до поворота, как раз и она повернула в эту же улицу. Он пошел вслед, не спуская с нее глаз с противоположного тротуара; пройдя шагов пятьдесят, перешел опять на ту сторону, по которой шла Соня, догнал ее и пошел за ней, оставаясь в пяти шагах расстояния. Это был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный, с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид. Был он щегольски и комфортно одет и смотрел осанистым барином. В руках его была красивая трость, которою он постукивал, с каждым шагом, по тротуару, а руки были в свежих перчатках. Широкое, скулистое лицо его было довольно приятно, и цвет лица был свежий, не петербургский. Волосы его, очень еще густые, были совсем белокурые и чуть-чуть разве с проседью, а широкая, густая борода, спускавшаяся лопатой, была еще светлее головных волос. Глаза его были голубые и смотрели холодно, пристально и вдумчиво; губы алые. Вообще это был отлично сохранившийся человек и казавшийся гораздо моложе своих лет. Когда Соня вышла на канаву, они очутились вдвоем на тротуаре. Наблюдая ее, он успел заметить ее задумчивость и рассеянность. Дойдя до своего дома, Соня повернула в ворота, он за ней и как бы несколько удивившись. Войдя во двор, она взяла вправо, в угол, где была лестница в ее квартиру. «Ба!» — пробормотал незнакомый барин и начал взбираться вслед за ней по ступеням. Тут только Соня заметила его. Она прошла в третий этаж, повернула в галерею и позвонила в девятый нумер, на дверях которого было написано мелом: «Капернаумов портной». «Ба!» — повторил опять незнакомец, удивленный странным совпадением, и позвонил рядом в восьмой нумер. Обе двери были шагах в шести одна от другой. — Вы у Капернаумова стоите! — сказал он, смотря на Соню и смеясь. — Он мне жилет вчера перешивал. А я здесь, рядом с вами, у мадам Ресслих, Гертруды Карловны. Как пришлось-то! Соня посмотрела на него внимательно. — Соседи, — продолжал он как-то особенно весело. — Я ведь всего третий день в городе. Ну-с, пока до свидания. Соня не ответила; дверь отворили, и она проскользнула к себе. Ей стало отчего-то стыдно, и как будто она обробела... Разумихин дорогою к Порфирию был в особенно возбужденном состоянии. — Это, брат, славно, — повторял он несколько раз, — и я рад! Я рад! «Да чему ты рад?» — думал про себя Раскольников. — Я ведь и не знал, что ты тоже у старухи закладывал. И... и... давно это было? То есть давно ты был у ней? «Экой ведь наивный дурак!» — Когда?.. — приостановился Раскольников, припоминая, — да дня за три до ее смерти я был у ней, кажется. Впрочем, я ведь не выкупить теперь вещи иду, — подхватил он с какою-то торопливою и особенною заботой о вещах, — ведь у меня опять всего только рубль серебром... из-за этого вчерашнего проклятого бреду!.. О бреде он произнес особенно внушительно. — Ну да, да, да, — торопливо и неизвестно чему поддакивал Разумихин, — так вот почему тебя тогда... поразило отчасти... а знаешь, ты и в бреду об каких-то колечках и цепочках всё поминал!.. Ну да, да... Это ясно, всё теперь ясно. «Вона! Эк ведь расползлась у них эта мысль! Ведь вот этот человек за меня на распятие пойдет, а ведь очень рад, что разъяснилось , почему я о колечках в бреду поминал! Эк ведь утвердилось у них у всех!..» — А застанем мы его? — спросил он вслух. — Застанем, застанем, — торопился Разумихин. — Это, брат, славный парень, увидишь! Неуклюж немного, то есть он человек и светский, но я в другом отношении говорю неуклюж. Малый умный, умный, очень даже неглупый, только какой-то склад мыслей особенный... Недоверчив, скептик, циник... надувать любит, то есть не надувать, а дурачить... Ну и материальный старый метод... А дело знает, знает... Он одно дело, прошлого года, такое об убийстве разыскал, в котором почти все следы были потеряны! Очень, очень, очень желает с тобой познакомиться! — Да с какой же стати очень-то? — То есть не то чтобы... видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать... Ну, он слушал... и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил... то есть всё это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов... Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли... так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь... — Что это? Что меня сумасшедшим-то считают? Да, может, и правда. Он напряженно усмехнулся. — Да... да... то есть тьфу, нет!.. Ну, да всё, что я говорил (и про другое тут же), это всё было вздор и с похмелья. — Да чего ты извиняешься! Как это мне всё надоело! — крикнул Раскольников с преувеличенною раздражительностию. Он, впрочем, отчасти притворился. — Знаю, знаю, понимаю. Будь уверен, что понимаю. Стыдно и говорить даже... — А коль стыдно, так и не говори! Оба замолчали. Разумихин был более чем в восторге, и Раскольников с отвращением это чувствовал. Тревожило его и то, что Разумихин сейчас говорил о Порфирии. «Этому тоже надо Лазаря петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь! Нет, усиленно было бы опять ненатурально... Ну, да там как обернется... посмотрим... сейчас... хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо!..» — В этом сером доме, — сказал Разумихин. «Важнее всего, знает Порфирий иль не знает, что я вчера у этой ведьмы в квартире был... и про кровь спрашивал? В один миг надо это узнать, с первого шагу, как войду, по лицу узнать; и-на-че... хоть пропаду, да узнаю!» — А знаешь что? — вдруг обратился он к Разумихину с плутоватою улыбкой, — я, брат, сегодня заметил, что ты с утра в каком-то необыкновенном волнении состоишь? Правда? — В каком волнении? Вовсе ни в каком не в волнении, — передернуло Разумихина. — Нет, брат, право, заметно. На стуле ты давеча сидел так, как никогда не сидишь, как-то на кончике, и всё тебя судорога дергала. Вскакивал ни с того, ни с сего. То сердитый, а то вдруг рожа, как сладчайший леденец, отчего-то сделается. Краснел даже; особенно, когда тебя пригласили обедать, ты ужасно покраснел. — Да ничего я; врешь!.. Ты про что это? — Да что ты, точно школьник, юлишь! Фу, черт, да он опять покраснел! — Какая ты свинья, однако ж! — Да ты чего конфузишься? Ромео! Постой, я это кое-где перескажу сегодня, ха-ха-ха! Вот маменьку-то посмешу... да и еще кой-кого... — Послушай, послушай, послушай, ведь это серьезно, ведь это... Что ж это после этого, черт! — сбился окончательно Разумихин, холодея от ужаса. — Что ты им расскажешь? Я, брат... Фу, какая же ты свинья! — Просто роза весенняя! И как это к тебе идет, если б ты знал; Ромео десяти вершков росту! Да как ты вымылся сегодня, ногти ведь отчистил, а? Когда это бывало? Да ей-богу же ты напомадился! Нагнись-ка! — Свинья!!! Раскольников до того смеялся, что, казалось, уж и сдержать себя не мог, так со смехом и вступили в квартиру Порфирия Петровича. Того и надо было Раскольникову: из комнат можно было услышать, что они вошли смеясь и всё еще хохочут в прихожей. — Ни слова тут, или я тебя... размозжу! — прошептал в бешенстве Разумихин, хватая за плечо Раскольникова.

Образ Свидригайлова в романе "Преступление и наказание" будет рассмотрен в данной статье. Этот персонаж в произведении является вторым духовным "двойником" Родиона Раскольникова (первый - несостоявшийся жених его сестры). Образ Лужина и Свидригайлова в романе "Преступление и наказание" объединяет принцип вседозволенности.

Внешне, по мнению интересующего нас персонажа, они с Родионом "одного поля ягоды". Однако между Раскольниковым и Свидригайловым имеются весьма существенные внутренние различия. Второй является развратным, порочным человеком. Он не скрывает того, что большинство поступков, совершенных им, были сделаны в результате патологического сладострастия. в романе "Преступление и наказание" можно дополнить и рядом других черт.

Отношение Свидригайлова к добру и злу

Этот персонаж глумится над нравственностью. Свидригайлов признается Раскольникову, что он "человек грешный". героя о людях, в особенности женщинах, являются глубоко циничными. Одинаково равнодушен Свидригайлов к добру и злу. Он способен совершать как хорошие поступки (например, помогает детям Катерины Ивановны и Соне), так и дурные, при этом без видимой причины. Свидригайлов не верит в так называемую "добродетель", считая, что лицемерными являются любые разговоры о ней. Это, по его мнению, лишь попытка обмануть других и самого себя.

Откровенность с Раскольниковым

Свидригайлов с Раскольниковым нарочито откровенен, даже находит при этом удовольствие в том, чтобы "заголиться" и "обнажиться" (выражения из рассказа "Бобок" Достоевского), рассказывая Родиону о наиболее постыдных фактах собственной биографии. Например, он сообщает ему, что был шулером, а также о том, что его "бивали", о том, как Марфа Петровна, поторговавшись, выкупила его за 30 тыс. сребреников, а также о любовных похождениях.

Праздность, в которой живет герой

Образ Свидригайлова в романе "Преступление и наказание" можно охарактеризовать так: ему присуща абсолютная праздность. Краткая биография персонажа выглядит следующим образом. Это дворянин, который два года служил в кавалерии, после чего "шлялся" в Петербурге, а затем женился на Марфе Петровне и с женой жил в деревне. Для него разврат является суррогатом смысла жизни, более или менее истинной вещью, единственной в этом мире, которую он ценит. Свидригайлов рассуждает о том, что в похоти есть по крайней мере нечто "постоянное", основанное на природе. Для этого персонажа разврат - главное занятие. Свидригайлов говорит, что без этого, пожалуй, застрелился бы. Таков образ Свидригайлова в романе "Преступление и наказание", краткое описание его жизни и деятельности.

Загадочность Свидригайлова

Этот персонаж - человек загадочный. Он очень хитер и скрытен, а также весьма умен, несмотря на шутовство. Раскольникову Свидригайлов кажется то "ничтожнейшим" и "пустейшим" злодеем в мире, то кем-то, кто может открыть Родиону нечто новое. Аркадий Иванович внушает, что они похожи в чем-то с главным героем. Однако последний не считает, что между ними есть общее. К тому же Свидригайлов был ему неприятен, так как он лжив и хитер, возможно, очень зол.

"Демонический ореол" Свидригайлова

Многим кажется ужасным злодеем, который окружен недоброй аурой. Много слухов ходит о его дурных делах. Образ Свидригайлова в романе "Преступление и наказание" становится символом источника несчастий для окружающих людей. Дуню преследовали именно из-за этого героя, его обвиняют также в смерти своей жены, Марфы Петровны. Страх и отвращение вызывает Свидригайлов у многих людей. О нем говорит Дуня "чуть не с содроганием". Даже внешний облик этого персонажа, его обычай времяпрепровождения и манера держаться "демоничны": похожее на маску "странное" лицо, загадочное поведение, "фиглярство", пристрастие к "клоакам" и шулерство.

Свидригайлов - обыкновенный человек

Однако не таким уж и страшным является образ Свидригайлова в романе произведения (а лучше - чтение самого романа) поможет вам в этом убедиться. Под "демонической" маской скрывается самый обыкновенный человек. Не может Свидригайлов освободиться от естественных и простых человеческих чувств. В нем можно угадать боязнь жалости, любви, смерти. Не исключается даже, что любовь Аркадия Ивановича к Дунечке могла бы способствовать его нравственному преображению, если бы была взаимной. Этот человек испытывает даже что-то, похожее на угрызения совести. Ему снятся кошмары, являются призраки из прошлой жизни.

Свидригайлов и Раскольников: сходства и различия

Не случайно Свидригайлов себя сравнивает с Родионом. Он так же, как и Раскольников, не верит в то, что преступник может нравственно переродиться, что Родион сможет найти в себе "силу остановиться". Свидригайлов незадолго до смерти думает вновь о нем. Он считает, что Родион мог бы стать "большой шельмой" со временем, а пока "слишком уж жить ему хочется". Свидригайлов - это герой, идущий до конца по пути преступления, совершая самоубийство.

Раскольников, таким образом, существенно отличается от него. Образ героев в романе "Преступление и наказание", как мы уже отмечали, имеет лишь поверхностное сходство. Раскольников способен, по словам Порфирия Петровича, "воскреснуть к новой жизни".

Родион самоубийства не совершает, что доказывает: жизнь не потеряла смысл, даже если сам герой считает иначе. В Раскольникове не умирает нравственное чувство, хотя он и пытается через него "переступить". Мимо людских страданий Родион пройти не может. Это доказывает эпизод с девушкой на бульваре, с больным студентом и его отцом, помощь Мармеладовым, спасение во время пожара детей. В этом непреднамеренном, стихийном, однако вполне очевидном "альтруизме" состоит принципиальное отличие его от Свидригайлова. Однако сам факт близости идей Родиона к мировоззрению его "двойников" (образ Лужина и Свидригайлова в романе "Преступление и наказание") подтверждает, что он находится на ложном пути.

Из многих второстепенных персонажей Аркадий Иванович Свидригайлова является наиболее ярким и важным для характеристики главного героя Раскольникова. Образ и характеристика Свидригайлова в романе «Преступление и наказание» выписаны Достоевским довольно четко, живо, наиболее подробно. Данный персонаж настолько явно подчеркивает многие стороны характера главного героя, что весьма важно понять самую суть несимпатичного Аркадия Ивановича.

Достоевский Ф. М., словно художник, написал портрет Аркадия Ивановича четкими, яркими, сочными мазками широкой кистью. И хоть Свидригайлов не главный герой, однако его трудно забыть и невозможно пройти мимо.

Внешность

«...Лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный, с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутулый вид... Широкое, скулистое лицо его было довольно приятно, и цвет лица был свежий, не петербургский. Волосы его, очень еще густые, были совсем белокурые и чуть-чуть разве с проседью, а широкая, густая борода, спускавшаяся лопатой, была еще светлее головных волос. Глаза его были голубые и смотрели холодно, пристально и вдумчиво; губы алые»

Таким написан портрет Свидригайлова. Автор очень детально его нарисовал, подчеркивая важность данного персонажа для судеб остальных героев романа. Портрет очень интересен: сначала читатель видит весьма приятного человека, даже симпатичного. И вдруг в конце описания сказано о глазах: пристальный, холодный взгляд, хоть и вдумчивый. Известное выражение «глаза – зеркало души» автор подчеркнул буквально в двух словах, которые раскрывают самую суть персонажа. Даже очень привлекательный внешне человек может оказаться совсем не таким, каким видится вначале. Здесь – первый намек на истинную суть Свидригайлова, которую автор раскрывает через мнение Раскольникова, заметившего, что лицо Аркадия Ивановича скорее похоже на маску, скрывающую всю подноготную, что, несмотря на привлекательность, есть в Свидригайлове что-то очень неприятное.

Характер, его становление

Свидригайлов – дворянин, а это значит, что образование он получил достойное. Он около двух лет прослужил в кавалерии, затем, как он сам говорил, «шлялся», живя уже в Петербурге. Там же стал шулером, попал в тюрьму, откуда его спасла Марфа Петровна. Получается, что вся биография Аркадия Ивановича является его путем падения нравственного и этического. Свидригайлов циничен, любитель разврата, в чем сам же и признается даже с некоторой гордостью. У него отсутствует чувство благодарности: даже своей жене, спасшей его из тюрьмы, он заявляет прямо, что не собирается хранить ей верность и менять образ жизни ради нее.

Весь его жизненный путь отмечен преступлениями: из-за него покончили с собой его слуга Филипп и дочь слуги – обесчещенная Свидригайловым девочка. Наиболее вероятно, что и Марфа Петровна отравилась из-за развратника-мужа. Аркадий Иванович лжет, очерняя Дуню, сестру Раскольникова, клевещет на нее, а еще пытается девушку обесчестить. Всей своей распутной и бесчестной жизнью Свидригайлов постепенно убивает свою душу. И ладно бы он уничтожал все доброе в себе, Аркадий Иванович убивает все вокруг себя, все, к чему только прикасается.

Особенности личности персонажа

Свидригайлов изображен совершенным злодеем, павшим в бездну зла, утратив, вроде бы, всякие жалкие остатки совести. Он абсолютно не испытывает никаких сомнений, творя зло, не задумывается о последствиях, даже испытывает наслаждение от мучений окружающих его людей. Похотливый развратник, садист, он старается удовлетворять все свои низменные инстинкты, при этом не испытывая ни малейшего раскаяния в содеянном. Ему кажется, что так будет всегда.

Свидригайлов и Раскольников

Встретившись с главным героем, Аркадий Иванович как-то однажды замечает ему, что оба они «одного поля ягоды». Раскольникову же Свидригайлов крайне неприятен. Родион чувствует даже некоторую растерянность, ощущая власть Аркадия Ивановича над собой, который очень многое понял про студента. Раскольникова пугает загадочность Свидригайлова.

Однако, несмотря на то, что Родион убил старуху-процентщицу, они вовсе не похожи друг на друга. Да, Родион выдвинул теорию о сверхлюдях, даже убил человека, проверяя свою теорию. Но в Свидригайлове как в кривом зеркале он увидел себя в дальнейшем, если бы продолжал жить по принципам своей идеи. И это раскрыло в Родионе человечность, подтолкнуло к раскаянию и пониманию всей глубины его падения.

Конец Аркадия Ивановича

Достоевский кроме владения писательским мастерством был наделен талантом психолога. Вот и здесь, описывая жизненный путь Свидригайлова – закоренелого злодея, останавливает его любовью, как это ни парадоксально. Аркадий Иванович, встретив Дуню, сначала пытается ее соблазнить. Когда же это ему не удается, он очерняет девушку в глазах окружающих. В итоге же с удивлением понимает, что полюбил ее по-настоящему. И это вот понимание истиной любви открывает в его душе все шлюзы, которые доселе не выпускали наружу ни совесть, ни раскаяние, ни понимание совершенных им злодеяний.

Он отпускает Дуню, с отчаянной горечью замечая:

«Так не любишь? И не можешь? Никогда?».

Свидригайлов внезапно понимает, что абсолютно одинок в своем падении, что недостоин ничьей любви. Прозрение наступает для него слишком поздно. Да, он пытается искупить, как-то загладить все зло, которое он соделал до сих пор. Аркадий Иванович дает деньги Дуне и Соне, жертвует крупную сумму семье Мармеладовых… Но глубокого, искреннего раскаяния достигнуть он не может.

А вот муки совести вызвали в нем воспоминания о содеянных злодеяниях. И эти воспоминания оказались непосильным бременем для совести. Свидригайлов покончил с собой.

И в этом он оказался слабее Раскольникова, который не испугался, а сознался и раскаялся, не побоявшись жить дальше.

Будучи карточным шулером и побывав в долговой тюрьме, Аркадий Иванович Свидригайлов попадает в Петербурге в безвыходное положение, но его подбирает помещица Марфа Петровна, с которой он проживает в ее имении в качестве ее мужа. Ему около пятидесяти лет, он — сластолюб. В имении он встречается с молодой и красивой младшей сестрой Раскольникова — Дуней, которая служит в доме в качестве домашнего учителя, и, несмотря на разницу в возрасте, страстно влюбляется в нее. Пригревшую его Марфу Петровну постигает внезапная смерть, но ходят слухи, что Свидригайлов отравил ее. Вслед за Дуней этот старый распутник переезжает в Петербург, однако та бесповоротно отвергает его. И тогда Свидригайлов, этот грязный распутник, стреляет в себя.

Что хотел сказать Достоевский, представляя читателю этого персонажа? Трудно ответить на этот вопрос однозначно—слишком многое в его характере остается непроясненным. Само его самоубийство настолько неожиданно, что приводит читателя в недоумение. Некоторые вообще утверждают, что Свидригайлов в романе «Преступление и наказание» — образ лишний, и в этом утверждении есть доля истины.

Тем не менее, в Свидригайлове есть какой-то магнетизм, заставляющий нас следить за его судьбой. Соглашаясь с утверждением о непроясненностн образа этого героя, можно одновременно утверждать, что он заставляет многих сопереживать ему.

Бывает так, что ночной кошмар преследует нас. Он ужасен, плотен и липок. Ты инстинктивно хочешь избавиться и спастись от него. Когда же ты пробуждаешься от этого темного наваждения, то ощущаешь облегчение, сопровождающееся телесным бессилием и невыразимой радостью.

Сталкиваясь со Свидригайловым в романе «Преступление и наказание», читатель тоже испытывает гнетущее кошмарное ощущение. От слов, жестов и переживаний этого героя исходит какая-то страшная и невидимая глазу угроза. Речь Свидригайлова беспорядочно мечется от одного предмета к другому: вот он избил женщину, вот он рассуждает о своей одежде, вот он рассказывает о скуке жизни, об антропологии, своем шулерстве... Он говорит затем, чтобы говорить, и читатель перестает понимать, о чем, собственно говоря, идет речь. Начав с одного, Свидригайлов вдруг обращается совсем к другому, в глубине его души скрывается нечто темное, он полон несчастных предчувствий, с которыми он не может совладать, он не может успокоиться, как будто бы за ним установлена постоянная слежка. Поэтому его речи — поток сознания, это — беспорядочный и хаотичный монолог. Но если этот монолог прервется, то ужасный преследователь Свидригайлова настигнет его и потащит в страшную и темную яму. Когда герой рассказывает, как покойная Марфа Петровна его «посещать изволит», являясь с того света, его глаза становятся необычайно серьезными. Или вот знаменитый эпизод, когда он, не слушая своего собеседника Раскольникова, говорит о том, что вечность для него «вроде деревенской бани, закоптелой, а по углам пауки». Свидригайлов в романе «Преступление и наказание» боится привидений и того света. Ему знакомо ощущение смертельного хлада, и оно страшит его.

Достоевский страдал эпилепсией, и страх смерти постоянно преследовал его. То же можно сказать и о Свидригайлове, и это был не какой-то абстрактный, а совершенно живой страх. Как свидетельствует в своих дневниках супруга писателя Анна Григорьевна, при каждом припадке ее муж испытывал ужас. И каждый раз разум его мутился, тело холодело и становилось, будто мертвое. После окончания припадка страх смерти одолевал Достоевского, и он молил не оставлять его одного. Из-за эпилепсии Достоевского преследовал страх смерти даже в счастливые моменты бытия, и этот страх никогда не покидал его. Смерть была его постоянным спутником. Он всегда явственно ощущал возможность смерти и страшился ее.

Наверное, и своим появлением на страницах романа Свидригайлов обязан тому, что через него Достоевский хотел передать свои страхи перед лицом смерти. В таком случае становится понятным, почему этот герой столько говорит о потустороннем мире, привидениях и своих ощущениях смертельного хлада. Отсюда и его нескончаемые разговоры, от которых остается ощущение того, что Свидригайлов со страхом ожидает неожиданного появления кого-то в черном. Не подлежит сомнению, что через этого «неуместного» персонажа Достоевский передавал свои непосредственные телесные ощущения, касающиеся так волновавшей его проблемы смерти.

Свидригайлова в романе «Преступление и наказание» не беспокоит моральная проблема — как лучше прожить свою жизнь в этом мире. Этому сластолюбцу безразличны проблемы добра и зла, справедливости и несправедливости, добродетельности и греха. Его — помимо его воли — волнует проблема исчезновения жизни и бессмертия. Существует ли бессмертие? Какое оно — светлое, теплое и радостное? Или же оно темное, холодное и горестное? Ему хочется, чтобы кто-нибудь дал твердый ответ на эти вопросы. Возможно, правильно было бы сказать, что эти вопросы адресованы врачу, а не философу или теологу.

Страх смерти явлен у Достоевского повсюду, писатель в самых разных своих произведениях проделывает операцию по визуализации смерти. Вечернее «бледное небо» Вареньки из «Бедных людей», огромные пауки, которых видит во сне Ипполит из «Идиота», любимая картина Рогожина, изображающая мертвого Христа. В «Преступлении и наказании» Достоевский «передал» свои страхи Свидригайлову. И в этом отношении Свидригайлова можно назвать «двойником» Достоевского.

Влияние личности Федора Михайловича на этот персонаж видно не только в отношении к смерти.

Когда Свидригайлов уже замышляет самоубийство, и, побродив по петербургским улицам, останавливается на ночлег в дешевенькой гостинице, он видит сон: труп девочки-проститутки, бросившейся в реку. «Ей было только четырнадцать лет». Ему кажется, что он знает ее. Ее предсмертный «последний крик отчаяния» стоит в его ушах, и он потрясает его до глубины души. Свидригайлова в романе «Преступление и наказание» терзает чувство греховности и вины.

В произведениях Достоевского можно видеть, что в его мире большое значение имеет не собственно преступление, а чувство вины, что является отражением комплекса самого писателя, который не совершал никакого преступления, но по неведомой причине ощущал чувство вины за это несовершенное преступление.

Если учесть эти «привходящие» обстоятельства, становится понятнее, почему Свидригайлов совершает неожиданное самоубийство, которое никак не вытекает из логики повествования. Свидригайлов несет в себе комплексы самого Достоевского — страх перед смертью и чувство вины. Страхов писал: «Достоевский — субъективнейший из романистов, почти всегда создававший лица по образу и подобию своему». И смерть Свидригайлова является выражением этой субъективности.

Что до Достоевского, то свое чувство греховности и вины он пытался трансформировать во вселенское сочувствие. Чувство вины у Федора Михайловича не имело практического измерения, оно было «головным», а потому не вело к обсуждению проблемы социальной ответственности. Перед своими персонажами Достоевский ставил такую задачу: избыть чувство вины и слиться в едином порыве с другими.

Хоть ты и мучаешься от чувства собственной вины, но греховны все, и это дает основание для солидарности греховных. Отсюда — необходимость вселенского сочувствия. Путь из этой ментальности ведет к утверждению жизни и к радости совместного бытия. Таков ход мыслей Достоевского. Осознание того, что все люди одинаково греховны, освобождает от стрессов, враждебности и ненависти; это дает основание чувствовать себя членом сообщества, ведет к радости сочувствия, сопереживания и взаимного приятия. Многие персонажи Достоевского склонны к самоуничижению и кривлянию. Посредством этого они ищут путь к сердцам других людей. И такое поведение имеет нечто общее с идеями о «сообществе грешников».

По свидетельству М. Горького, Л. Н. Толстой отзывался о Достоевском так: «Он уверен, что если сам он болен, — весь мир болен» (М. Горький. «Лев Толстой»). И, действительно, свое болезненное чувство вины и греховности Достоевский через своих персонажей распространяет и на всех других людей.

Таким образом, за фасадом художественного мира Достоевского находится глубоко спрятанное ощущение своей греховности. Оно таится и в его персонажах, оно служит основанием для их поведения и поступков. Энергетику своих страхов смерти и чувства виновности Достоевский непосредственно передает Свидрнгайлову в романе «Преступление и наказание». Поэтому этот образ пленяет читателя и обладает для него экзистенциональной убедительностью — и это несмотря на то, что в нем много непроясненного, а его слова и поступки далеко не всегда оправданны логически.