Шагинян Мариэтта Сергеевна – советская писательница и поэтесса, историк, журналист, доктор филологических наук, профессор, член-корреспондент АН Армянской ССР. Родилась 21 марта (2 апреля) 1888 года в Москве в семье врача. Армянка.

Член ВКП(б)/КПСС с 1942 года. Получила прекрасное домашнее образование, затем училась в частном пансионе, потом в гимназии Ржевской, одной из лучших гимназий Москвы того времени. В 1912 году окончила историко-философский факультет Высших женских курсов. В том же году побывала в Санкт-Петербурге, где познакомилась и сблизилась с З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковским, интересовалась философскими концепциями символистов, испытала их влияние. В 1913 году Шагинян издает книгу «Orientalia», которая принесла ей известность. Большую роль в формировании писательницы сыграло её сотрудничество в газетах «Приазовский край», «Кавказское слово» и «Баку», где она регулярно выступала как профессиональный журналист, освещая события литературной и художественной жизни страны. В 1915-1918 годах жила в Ростове-на-Дону, преподавала в консерватории эстетику и историю искусств.

Шагинян с энтузиазмом приняла Октябрьскую революцию 1917 года, которая дала ей новые темы для творчества. В 1922-1923 годах появляется повесть «Перемена», затем – «Приключение дамы из общества». В 1923-1925 годах публикует под псевдонимом Джим Доллар серию агитационно-приключенческих повестей «Месс-Мэнд», имевшую большой успех. В 1928 году публикует своеобразное литературное произведение – «роман-комплекс» – «Кик», объединивший разные жанры – «от поэмы до доклада». В 1930-1931 годах пишет роман «Гидроцентраль», явившийся результатом проведенных ею лет на строительстве Дзорагэс. В 1930-х годах окончила Плановую академию Госплана (изучала минералогию, прядильно-ткацкое дело, энергетику), работала лектором, инструктором ткацкого дела, статистиком, историографом на ленинградских фабриках, годы Великой Отечественной войны провела на Урале корреспондентом газеты «Правда». Многие годы Шагинян работала в жанре очерка: «Зангезурская медь» (1927), «Советское Закавказье» (1931), «Путешествие по Советской Армении» (1950; Сталинская премия, 1951), «Зарубежные письма» (1964) и многие другие.

На протяжении многих лет писала литературные портреты людей, которые были близко знакомы ей (Н.С. Тихонов, В.Ф. Ходасевич, Л.Н. Рахманинов) или жизнь и творчество которых были ей дороги (Т.Г. Шевченко, И.А. Крылов, И.В. Гете). В 1946 году защитила диссертацию на соискание ученой степени доктора филологических наук. В 1950 году была избрана членом-корреспондентом Академии наук Армянской ССР.

Долгая жизнь, прожитая Шагинян, была наполнена большими и малыми историческими событиями, о которых она всегда писала горячо и заинтересованно. Особое место в творчестве Шагинян занимают книги о В.И.Ленине, за которые в 1972 году она была удостоена Ленинской премии: романы-хроники «Семья Ульяновых» (1938, переработанное издание 1957) и «Первая Всероссийская» (1965). Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 мая 1976 года Шагинян Мариэтте Сергеевне присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

Жила в Москве. Скончалась 20 марта 1982 года на 94-м году жизни. Похоронена на Армянском кладбище в Москве. Награждена 2 орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, 4 орденами Трудового Красного Знамени, орденами Красной Звезды, Дружбы народов, «Знак Почёта», медалями. Лауреат Ленинской премии (1972), Сталинской (Государственной) премии (1951). В Москве на доме, в котором она жила, установлена мемориальная доска.

Мариэтта ШАГИНЯН

Дмитрий Шостакович

(1966, статья к 60-летнему юбилею композитора)

Называя это имя, представляешь себе многое. Прежде всего - эпоху, в которой мы жили и живем. Эпоху, которой музыка Шостаковича, звучавшая на всех этапах пережитого нами полу столетия, давала голос и выражение. В двадцатых и начале тридцатых годов, когда мы экспериментировали в школе, экспериментировали в театре, пытались, как эксперимент, ввести новые формы быта, ломали семидневную неделю, создавая пятидневки и шестидневки, музыка Шостаковича, трагически Для себя, показала нам риск и неорганичность голого эксперимента. В тридцатых и сороковом, когда хребты наших пятилеток стали, один за другим, вставать на горизонте, она поднялась могучими хребтами своих симфоний, глубиной утверждения новой человечности в Пятой, широким и щедрым адажио в Шестой, мудростью человеческого, доброго «да» в Квинтете, этой жемчужине мировой музыкальной литературы. С началом войны - набатом над тупым, машиноподобным нашествием Гитлера загремела Седьмая симфония, возвещая неминуемую гибель фашизма. Перебирая в памяти все, что дал нашему народу Шостакович, с изумлением видишь почти злободневность; почти документальность, почти летопись эпохи, с постоянным обращением композитора к истоку нового мира, к революции 1905 года, к плану создания симфонии 1917 года, к постоянному накоплению черновиков с набросками образа, о котором он годами думал, образа Ленина.

Эта эпохальная широта и достоверность музыкального творчества связана у Шостаковича с его инстинктивным, как самозащита, упорным стремлением быть в гуще народа, не выходить из рядов, как бы прятаться за всеобщим движением, быть частью множества. Лишь в этом свете становятся понятными многие факты из его жизни и та предельная, беззащитная искренность, с какой он говорит о себе. Чтоб избежать явных расхождений и противоречий, рассказывая о Шостаковиче, надо всегда придерживаться только того, что удалось вам услышать от него лично, и не беда, если в разные годы он ответит на тот же вопрос не совсем так, как ответил раньше,- меняются |(но очень мало!) вкус и отношение к тому или иному явлению культуры, нарастает или убывает симпатия к одному и тому же, - в основе он всегда остается самим собой, и это наиболее достоверный источник для биографа.

Дмитрий Шостакович - сибиряк по происхождению, хотя родился в Петербурге в 1906 году. Дед его, Болеслав Шостакович, был сослан в Сибирь за участие в польском восстании. Отец родился в Нарыме и как сын сосланного был избавлен от военной службы; перебравшись в Петербург, он стал работать в созданной Менделеевым Палате мер и весов. Мать была сибирячка, училась одно время в Консерватории. «И от отца и от матери музыкальная наследственность»,- говорил Шостакович. Пришлось где-то прочесть, будто мальчиком он не обнаруживал тяготения к музыке и не очень охотно учился роялю. Это неверно. Как-то, осенью 1959 года, Шостаковича пригласила молодежь Ленинградского педагогического института имени Герцена выступить в их клубе. Институт и его клуб знамениты в Ленинграде, первый - тем, что выпустил из своих стен много замечательных людей, а второй - тем, что в стенах литературного клуба студенты слушали многих крупных творцов нашей культуры, начиная с Маяковского» Шостакович пришел к студентам, очень взволнованный, в подъемном настроении, выступил. предельно искренне, с охотой отвечал на вопросы. Стенограмма этой встречи дает интересный материал для биографа. Дмитрий Дмитриевич сказал: «Было замечено, что я в раннем детстве очень любил слушать музыку. Наши соседи занимались музыкой, и меня часто заставали в коридоре под их дверью. Когда меня начали учить игре на фортепьяно, я стал делать большие успехи, а освоив стадию обучения игры, тогда же начал писать». В моих записях нескольких бесед с композитором сказано им еще сильнее: чуть ли не трехлетним крошкой он буквально прилипал к дверям, откуда лились звуки рояля, и его просто трудно было оторвать от этих соседских дверей. «То было едва ли не самое сильное впечатление моего детства». Язык музыки в его логике чередования звуков, казалось, предшествовал у маленького Шостаковича знанию словесного языка, был как бы первичной связью его с внешним миром. Любопытно, что нечто подобное приходит вам на ум, когда вы сравниваете его почерки: нотный и на письме. Передо мною лежит страница из рукописи его фортепьянной сонаты, а над ней строки посвящения. Нервные, разбросанные, скачущие буквы слов - и четкая, твердая, словно и не дрожала рука, нотопись, как будто нотное письмо гораздо естественней для его руки, нежели словесное. А ведь и то и другое писалось почти в одно и то же время.

Отец композитора умер в двадцать втором году, за год до окончания Дмитрием Дмитриевичем Консерватории. Жить стало трудно. Мать пошла на службу кассиршей, старшая сестра давала уроки, но главной опорой семьи сделался шестнадцатилетний сын. Утром он учился композиции в Консерватории, участвовал в музыкальном кружке. Вечерами в холодном и темном вале кинематографа можно было видеть под экраном за роялем невысокого подростка с русой головой и с серьезными, внимательными светлыми глазами, которыми он, должно быть, куда пристальней посматривал в зал, наполненный бескозырками моряков и возбужденной революционной молодежью тех лет, нежели оттуда глядели на него. Шостакович своею игрой сопровождал происходящее на экране, усиливал музыкой трагическое и комическое, поднимал чувство и сочувствие зрителей. Но ошибаются те биографы, кто видит в этой ранней встрече композитора с «Великим Немым» (в те годы кинематограф был еще нем!) только школу искусства озвучивания фильмов, которым он овладел впоследствии с таким совершенством. Мне кажется, что здесь он учился прежде всего секрету «массовости» музыки, тайне той магической связи, посредством которой музыка сливает людей в едином переживании, объединяет их в одном чувстве и мысли. Ведь и сам он, следя за экраном, ощущал себя частицей сотен людей зрительного зала, выражая за них своей игрой общее для них и для себя настроение.

После Первой симфонии к Шостаковичу пришла слава. И хотя он непрерывно, с чисто моцартовской легкостью сочинял музыку, ему и в голову не пришло отгородиться не только от преподавательской, но и от широкой общественной деятельности. Объявлен, например, конкурс на лучшую советскую песню. Со всех концов Союза стали стекаться эти песни сотнями, тысячами. И помню, как удивленно поглядел он на меня, легкомысленно спросившую у него, как можно тратить на просмотр всего этого время (каюсь, я даже, кажется, сказала «этой муры»), А Шостакович не «тратил» времени. Он знакомился по этим листочкам с музыкальным мышлением новых, советских поколений, он учился у потока живых голосов, шедших к нему из толщи народа.

Вырастала музыкальная культура наших далеких республик. Много советских русских композиторов несли к ним законы и опыт европейской музыки, обучали европейским жанрам оперы и балета. Но Шостакович, как мне кажется, отзывался всей своей музыкальной палитрой именно на их первичный национальный мелос, он по-пушкински впитывал их необычный фольклор в свой музыкальный словарь. Соната для виолончели, например, выдает несомненную отзывчивость Дмитрия Дмитриевича на то, что мы называем обобщенным наименованием «восточная музыка».

Парадоксально, что именно Шостаковичу грубо досталось за «формализм» его новаторских попыток. Между тем, если рассматривать его творчество в целом, поражаешься его корневой верности музыкальной классике, Больше того, музыка Шостаковича открывает тайну подлинного новаторства, - когда действительно новое, переворачивающее страницу предыдущего, кажущееся на первый взгляд незнакомо-невиданным и неслыханным, ведет к укреплению тысячелетней жизни искусства, показывая, что вечное древо его не глохнет, вечно живой корень его питает соками новый свежий побег, возрождающий и продолжающий его жизнь. Вот неоспоримый пример. Недавно мы снова увидели старую оперу Шостаковича, написанную в годы его экспериментов и резко осужденную именно эа них,- «Катерину Измайлову». И что же оказалось? Слово в слово сбылось и оправдалось то, что сам Шостакович убежденно говорил о своей опере тридцать два года назад. Послушаем его сейчас;

«Музыкальный язык оперы я старался сделать максимально простым и выразительным. Я не могу согласиться с теориями, одно время имевшими у нас хождение, о том, что в новой опере должна отсутствовать вокальная линия и что вокальная линия является не чем иным, как разговором, в котором должны быть подчеркнуты интонации. Опера является прежде всего вокальным произведением, и певцы должны заниматься своей прямой обязанностью - петь, но не разговаривать, не декламировать и не интонировать. У меня все вокальные партии построены на широкой кантилене с учетом всех возможностей человеческого голоса, этого богатейшего инструмента».

Как мы видим - прямое утверждение классической оперной формы. Что же внес композитор нового в старую форму? «Музыкальное развитие идет все время в симфоническом плане,- в этом отношении опера не является перепевом старых опер, то есть опер, построенных по отдельным номерам. Музыкальное течение идет непрерывно, обрываясь лишь по окончании каждого акта, и возобновляется в следующем, идя не маленькими кусочками, но развиваясь в большом симфоническом плане… В каждом акте, кроме четвертого, имеется несколько картин, и эти картины разделяются не механическими паузами, но музыкальными антрактами… Продолжением и развитием предыдущей музыкальной мысли…» Объяснение Шостаковича было помещено в либретто, напечатано в Музгизе в 1934 году. Тогда оно было как-то заслонено критикой. А сейчас, выходя из оперы, потрясенная «Катериной Измайловой» публика говорила: «И эта яркая музыка, эта классическая вещь казалась абракадаброй!» Время приблизило к нам музыку Шостаковича, ухо научилось ее лучше слышать и понимать. Время выявило и еще одно: не просто связь с классикой, но связь его музыки именно с русской классикой.

В тринадцатилетнем возрасте он написал первое свое серьезное сочинение - «Скерцо» для оркестра. И вот именно скерцо - форма, рожденная огромным диапазоном человеческого смеха, от веселой шутки до громового и едкого хохота,- стала самой характерной и наиболее блестящей удачей Шостаковича, сильней всего выражающей особенности его письма. Именно в многочисленных скерцо сильней всего сказывается и русский национальный характер его музыки, близость энергичного ритма и заразительного юмора этих жемчужинок - к Мусоргскому, которого Шостакович неизменно очень любил и любит. На той же встрече в педагогическом институте, о которой мне придется не в последний раз упомянуть, композитор о себе: «Я являюсь воспитанником русской музыкальной школы, «Могучая кучка» оказала па меля огромное действие».

Под «школой» композитор разумел, конечно, не свое учебное заведение, а ту группу высокого реализма, объединенную передовым художественным мышлением, какая состояла из Бородина, Римского-Корсакова, Мусоргского и других членов так называемой «могучей кучки», И они и Стасов много сделали, чтобы легкий критерий «приятности и красивости музыки» был отметён в применении к большому искусству, требующему серьезного и глубокого понимания. Они требовали от настоящего искусства, чтоб оно не баюкало и забавляло, а потрясало людей, действовало с огромной силон на такие глубины души человеческой, о которых, быть может, не знает и сам человек. И вызывало из этих глубин большие, великие чувства, приобщающие их к народу. Подобно раннему лермонтовскому

«…Но вдруг, как бы летучие перуны,
Мои персты ударились о струны…
Я звук нашел дотоле неизвестный,
Я мыслей чистую излил струю.
Душе от чувств высоких стало тесно
И вмиг она расторгла цепь свою…»

Думаю, что «могучая кучка» приветствовала бы Тринадцатую симфонию Шостаковича, остающуюся одной из кульминации его симфонического творчества. Опыт Отечественной воины и разгул фашистского зверства поставил перед всем человечеством этическую проблему, вопрос о добре и зле, решаемый уже не по-гамлетовски, не одинокой человеческой совестью. Помню, с блокнотом в руке я стояла перед Шостаковичем, выспрашивая его, как он создавал Тринадцатую, над чем думал, приступая к ней. В Москве еще ничего не знали об этой новой симфонии, еще была она, как статуя перед открытием, задернута полотном нашего незнания. И мне хотелось заглянуть под полотно заблаговременно, получить от самого автора путевку к будущей статье.

Шостакович, как всегда после огромного творческого подъема, - как двадцать лет назад, когда, отдав лучшее, что жило в нем, в бессмертные страницы Квинтета, ходил он по темным полночным улицам Москвы, полный доброты и блаженной усталости отдачи,- был необыкновенно сердечен и добр. Вообще он не любит говорить о своем творчестве, а особенно не любит расшифровывать вложенное в произведение. Но тут он сказал, и хотя сказанного было немного, смысл его показался мне огромен: «Общественное поведение человека-гражданина, вот что всегда привлекало меня, над этим я думал. В Тринадцатой симфонии я поставил проблему гражданской, именно гражданской нравственности».

Тема гражданской этики и привела Шостаковича к стихам Евгения Евтушенко, почти всегда,- о чем бы ни были они,- насыщенным социальным содержанием. Среди пяти стихотворений, взятых им для своей симфонии-оратории, не было отдельного стихотворения о мужестве. Между тем вся Тринадцатая симфония, если пытаться передать ее действие на слушателя,- это высокая песнь о человеческом мужестве, могучий призыв к гражданскому благородству, к служению великим идеалам нового общества. В этой вещи нельзя не почувствовать еще одной особенности Шостаковича как творца. Словно синтезируя в ней свой пройденный путь, он в какой-то степени воссоздает и использует в ней черты и краски многих своих прежних вещей. Не подсказала ли ему пассакалья из «Катерины Измайловой» своеобразную мужскую форму оратории: ведущий солист-бас, хор из одних басов… Оттеняющие тишину звоночки и звоны в оркестре напомнили слушателю утихшую Дворцовую площадь Одиннадцатой, а громогремящая вторая часть («Юмор») -ведь это опять типичное для Шостаковича, жизнеутверждающее скерцо «го прежних симфоний. И коснувшийся вас мгновенною лаской излюбленный возврат к полифонизму, и эта необычайная, трогающая душу музыка третьей части (о женщинах наших, которые все переносили и все перенесут), и затихающий, как дыхание, конец симфонии - разве не заставляют они вспомнить серебристое окончание Квинтета?

О пройденном Дмитрием Шостаковичем огромном пути за шестьдесят лет его жизни можно так много сказать - и так мало еще было сказано о нем. Но дадим слово самому юбиляру. Оно было произнесено от души, без боязни казенных фраз, просто и доверчиво,-и с неожиданным отголоском двух слов из пушкинского словаря, придавших всей речи оттенок большой интимности,- все на той же встрече с ленинградским студенчеством 5 октября 1959 года:

«…вряд ли я мог бы работать в отрыве от жизни. Без встречи с замечательными людьми, без того, чтобы не видеть собственными глазами все, что делается у нас и на земном шаре, я не смог бы работать, потому что всякий работник, будь то писатель, художник, композитор, ученый, деятель науки и культуры, не может создавать, оторвавшись от общественной работы, от жизни. Без впечатлений, восторгов, вдохновенья, без жизненного опыта - нет творчества».

Опубл.: Шагинян М. Собрание сочинений в 9-ти т. Т. 9. Работы о музыке. М.: Художественная литература, 1975. С. 444 – 451.

Родилась 21 марта (2 апреля) 1888 год в Москве, в семье врача, приват-доцента Московского университета Сергея Давыдовича Шагиняна (1860-1902). Мать, Пепрония Яковлевна Шагинян (1867-1930), была домохозяйкой.
Получила полноценное домашнее образование, училась в частном пансионе, затем - в гимназии Ржевской. В 1906-1915 годах сотрудничала с московскими печатными изданиями. В 1912 году окончила историко-философский факультет Высших женских курсов В. И. Герье. В том же году побывала в Санкт-Петербурге, познакомилась и сблизилась с З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковским. В 1912-1914 изучала философию в Гейдельбергском университете. В 1915-1919 годах была корреспондентом газет «Приазовский край», «Черноморское побережье», «Трудовая речь», «Ремесленный голос», «Кавказское слово», «Баку».
В 1915-1918 годах жила в Ростове-на-Дону, преподавала в местной консерватории эстетику и историю искусств.
Шагинян с энтузиазмом приняла Великую Октябрьскую социалистическую революцию, которую восприняла как событие христианско-мистического характера. В 1919-1920 годах работала инструктором Доннаробраза и директором 1-й прядильно-ткацкой школы. Затем переехала в Петроград, в 1920-1923 годах была корреспондентом «Известий Петроградского Совета» и лектором института истории искусства. В 1922-1948 годах работала специальным корреспондентом газеты «Правда» и одновременно несколько лет специальным корреспондентом газеты «Известия». В 1927 году переехала в Армению, где прожила пять лет. С 1931 года жила в Москве.
В 1930-х годах окончила Плановую академию Госплана имени В.М. Молотова (изучала минералогию, прядильно-ткацкое дело, энергетику), работала лектором, инструктором ткацкого дела, статистиком, историографом на ленинградских фабриках, годы Великой Отечественной войны провела на Урале корреспондентом газеты «Правда». В 1934 году на Первом съезде советских писателей была избрана членом правления СП СССР. Несколько лет была депутатом Моссовета. Доктор филологических наук (1941, получила степень за книгу о Т.Г.Шевченко). Член ВКП(б) с 1942 года. Член-корреспондент АН Армянской ССР (1950).
Умерла 20 марта 1982 года в Москве. Похоронена на Армянском кладбище (филиал Ваганьковского кладбища).

призы и награды

Сталинская премия третьей степени (1951) - за книгу очерков «Путешествие по Советской Армении» (1950)
Ленинская премия (1972) - за тетралогию «Семья Ульяновых»: «Рождение сына» (1937, переработанное издание 1957), «Первая Всероссийская» (1965), «Билет по истории» (1937), «Четыре урока у Ленина» (1968) и очерки о В. И. Ленине
Герой Социалистического Труда (1976)
два ордена Ленина
орден Октябрьской Революции
три ордена Трудового Красного Знамени
орден Трудового Красного Знамени Армянской ССР (1932)
орден Красной Звезды (1945)
орден «Знак Почёта» (8.8.1943)
орден Дружбы народов
Большая золотая медаль ЧССР - за книгу «Воскрешение из мёртвых» (1964)

Мариэ́тта Серге́евна Шагиня́н (арм . Մարիետա Սերգեյի Շահինյան ; 21 марта [2 апреля ] , Москва, - 20 марта , Москва) - русская советская писательница армянского происхождения, одна из первых советских писательниц-фантастов.

Биография

Мариэтта Шагинян родилась в Москве, в армянской семье. Отец, Сергей Давыдович Шагинян был приват-доцентом Московского государственного университета (1860-1902). Мать, Пепрония Яковлевна Шагинян (1867-1930), была домохозяйкой.

Получила полноценное домашнее образование, училась в частном пансионе, затем - в гимназии Ржевской . В 1902-1903 годах училась в Екатерининской женской гимназии в Нахичевани-на-Дону . В -1915 годах сотрудничала в московской печати. В 1912 году окончила историко-философский факультет Высших женских курсов В. И. Герье. В том же году побывала в Санкт-Петербурге , познакомилась и сблизилась с З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковским . В 1912-1914 изучала философию в Гейдельбергском университете . В 1915-1919 годах М. С. Шагинян была корреспондентом газет «Приазовский край », «Черноморское побережье», «Трудовая речь», «Ремесленный голос», «Кавказское слово», «Баку».

Несколько лет была депутатом Моссовета . Доктор филологических наук (1941, получила степень за книгу о Т. Г. Шевченко). Член ВКП(б) с 1942 года . Член-корреспондент АН Армянской ССР ().

В «Новом мире» № 2, 1954 г., критик Михаил Лифшиц опубликовал памфлет «Дневник Мариэтты Шагинян», посвящённый анализу её только что опубликованного дневника. Прочитав рукопись в конце 1953 года, Твардовский сказал Лифшицу «Ты сам не знаешь, что написал!». Лифшиц ответил: «Знаю и могу представить себе даже некоторые последствия» . Эта публикация производит большой скандал в литературном мире.

Литературное творчество

Литературной деятельностью занималась с 1903 года . Начинала с символистских стихов. Опубликовала свыше 70-ти книг романов, повестей, рассказов, очерков, стихов и около 300 печатных листов статей, рецензий, докладов. Опубликовала книги стихов «Первые встречи» (), «Orientalia» ( , вышло 7 изданий), затем книги рассказов «Узкие врата» (), «Семь разговоров» (). В то время публика ставила её выше тогдашней Марины Цветаевой.

В это же время Мариэтта Шагинян увлеклась творчеством Гёте , и в 1914 году на 10 дней поехала в Веймар. «Это путешествие за десять дней до 1 августа 1914 года было последним этапом культурнического идолопоклонства; в него неожиданно ворвалась политика», - записала она потом в своём дневнике. По дороге обратно в Россию, будучи проездом в Цюрихе , она написала очерковую книгу «Путешествие в Веймар» .

В книге «Приключение дамы из общества» писательница показывает перелом в сознании русской интеллигенции под влиянием Великой Октябрьской социалистической революции. В - под псевдонимом «Джим Доллар» опубликовала серию агитационно-приключенческих повестей «Месс-Менд», имевшую большой успех. В 1928 году опубликовала своеобразное литературное произведение - «роман-комплекс» «К и к» (расшифровывается «Колдунья и коммунист»), объединивший разные жанры - «от поэмы до доклада».

Как отмечал Лев Колодный: «на двадцать с лишним лет была изъята из библиотек книга М. Шагинян „Семья Ульяновых“, а сама она, по её признанию, „порядком пострадала“ из-за того, что открыла калмыцкое начало в роде отца Ленина, чем воспользовались немецко-фашистские газеты в 1937 году» .

Систематически выступала против реформ русского языка : на символистском салоне Мережковских против реформы 1918 , а в 1964 против проекта реформы с такими словами: «двадцать лет я покупала хлеб в булочной на правой стороне Арбата, и с чего это я теперь буду ходить на левую?»

Отрывок, характеризующий Шагинян, Мариэтта Сергеевна

И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]

Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J"ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m"avez ecrit, que c"etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m"abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C"est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d"etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.

Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur , – проговорила она другому. – Comme on voit l"homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]

Известная армянская писательница советской эпохи Мариэтта Сергеевна Шагинян (Մարիետա Սերգեյի Շահինյան) родилась 2 апреля 1888 года. Она вошла в историю советской литературы как одна из первых писательниц-фантастов.

Шагинян родилась в Москве, ее отец был доцентом в МГУ. Как и положено девочке из хорошей семьи в дореволюционной России, получила домашнее образование, а затем училась в частном пансионе и в гимназии. В 24 года Мариэтта закончила историко-философский факультет Высших женских курсов.

Примерно в это время Шагинян, которая уже делает первые литературные опыты, знакомится с Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским, начинает вращаться в богемных кругах. Затем будущая писательница на два года уезжает в Германию, где изучает философию в Гейдельбергском университете. Вернувшись в Россию, Шагинян селится в Ростове-на-Дону, преподает историю искусств в местной консерватории и работает корреспондентом нескольких региональных газет.

Октябрьскую революцию Шагинян приняла с энтузиазмом. В 1920 году переехала в Петроград, где продолжила преподавать историю искусств и заниматься журналистской работой. С 1922 по 1948 год Шагинян была специальным корреспондентом газеты «Правда», писала и для «Известий». В 1927 году она переезжает на несколько лет в Армению, а в 1931 возвращается в Москву.

Современники, в частности, поэт Владислав Ходасевич, описывали Мариэтту как натуру крайне восторженную и постоянно увлекающуюся какими-то новыми идеями или людьми.

В 1930-х годах Шагинян получила еще одно образование - закончила Плановую академию Госплана, где изучала ткацкое дело, затем некоторое время работала на фабриках. В то же время вступила в Союз писателей и стала членом его правления. В 1941 году получила степень доктора филологических наук за книгу о Тарасе Шевченко. Великую Отечественную войну провела на Урале, продолжая писать для «Правды».

Литературным творчеством Шагинян занималась с 15 лет, начинала со стихов и еще до революции опубликовала два сборника стихов и два - рассказов. Эти книги пользовались большой популярностью у читающей публики. Всего за свою карьеру писательница опубликовала более 70 романов, повестей, рассказов, очерков и стихотворных сборников.

В 1920-х годах Шагинян выпустила успешную серию фантастических повестей «Месс-Менд или Янки в Петрограде», которую первоначально опубликовала под псевдонимом Джим Доллар. Эти книги принесли писательнице большую известность.

Из-за некоторых работ у Шагинян были неприятности с властью. Например, книгу «Семья Ульяновых» запретили и изъяли из библиотек из-за того, что там упоминались калмыцкие корни Владимира Ленина. Впрочем, в целом советская власть любила Мариэтту Шагинян, о чем свидетельствуют Ленинская и Сталинская премии и набор трудовых орденов. Примечательно, что Ленинскую премию она получила за ту самую «Семью Ульяновых», которую позже сочли крамольной. Сталинскую Шагинян дали за книгу очерков «Путешествие по советской Армении». За книгу «Воскрешение из мертвых» писательница получила Большую золотую медаль Чехословацкой республики.

Шагинян была замужем за филологом и переводчиком Яковом Хачатрянцем. Пара воспитывала дочь Мирэль, которая взяла фамилию матери.

Мариэтта Шагинян умерла в 1982 году, похоронена на Армянском Ваганьковском кладбище.

Имя	Мариэтта Шагинян
Оригинал имени	Մարիետա Շահինյան
Имя при рождении	Мариэтта Сергеевна Шагинян
Пол	женский
Псевдонимы	Джим Доллар
Дата рождения	2.4.1888 (21.3)
Место рождения	Москва, Российская империя
Дата смерти	20.3.1982
Место смерти	Москва, СССР
Род деятельности	России XX века, России XX века, XX века, историограф, искусствовед
Годы активности	1909-1982
Направление	символизм, социалистический реализм
Жанр	роман, повесть, очерк
Язык произведений	русский
Дебют	книга стихов «Первые встречи» (1909)
Премии	1951 1972

Мариэ́тта Серге́евна Шагиня́н (марта, Москва, - 20 марта 1982, Москва) - русская советская писательница, одна из первых советских писательниц-фантастов.

Герой Социалистического Труда (1976). Член-корреспондент Академии наук Армянской ССР. Лауреат Сталинской премии третьей степени (1951) и Ленинской премии (1972).

Биография

Мариэтта Шагинян родилась в Москве, в семье врача, приват-доцента Московского университета Сергея Давыдовича Шагиняна (1860-1902). Мать, Пепрония Яковлевна Шагинян (1867-1930), была домохозяйкой. По национальности - армянка.

Получила полноценное домашнее образование, училась в частном пансионе, затем - в гимназии Ржевской. В 1906-1915 годах сотрудничала в московской печати. В 1912 году окончила историко-философский факультет Высших женских курсов В. И. Герье. В том же году побывала в Санкт-Петербурге, познакомилась и сблизилась с З. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковским . В 1912-1914 изучала философию в Гейдельбергском университете. В 1915-1919 годах М. С. Шагинян была корреспондентом газет «Приазовский край», «Черноморское побережье», «Трудовая речь», «Ремесленный голос», «Кавказское слово», «Баку».

В 1915-1918 годах жила в Ростове-на-Дону, преподавала в местной консерватории эстетику и историю искусств.

Шагинян с энтузиазмом приняла Великую Октябрьскую социалистическую революцию, которую восприняла как событие христианско-мистического характера. В 1919-1920 годах работала инструктором Доннаробраза и директором 1-й прядильно-ткацкой школы. Затем переехала в Петроград, в 1920-1923 годах была корреспондентом «Известий Петроградского Совета» и лектором института истории искусства. В 1922-1948 годах работала специальным корреспондентом газеты «Правда» и одновременно несколько лет специальным корреспондентом газеты «Известия». В 1927 году переехала в Армению, где прожила пять лет. С 1931 года жила в Москве.

В 1930-х годах окончила Плановую академию Госплана имени В. М. Молотова (изучала минералогию, прядильно-ткацкое дело, энергетику), работала лектором, инструктором ткацкого дела, статистиком, историографом на ленинградских фабриках, годы Великой Отечественной войны провела на Урале корреспондентом газеты «Правда». В 1934 году на Первом съезде советских писателей была избрана членом правления СП СССР.

А. Щербаков писал Молотову в письме от 21 сентября 1935 года: «В беседе со мной Шагинян заявила: „Горького вы устроили так, что он ни в чём не нуждается, Толстой получает 36 тыс. руб. в месяц. Почему я не устроена так же?“...».