Экономические системы - это совокупность взаимосвязанных экономических элементов обеспечивающих производство и воспроизводство эк.благ.

Сущность цивилизационной концепции заключается в том, что социально-экономический прогресс общества протекает постепенно в эволюционной форме. Здесь внимание акцентируется не на общественном богатстве, а на развитии человеческой цивилизации.

В основе цивилизационного подхода лежит понятие «цивилизация» где основное предназначение этого термина видится в обозначении типа культуры. С этих позиций цивилизацию можно определить как своеобразную и целостную совокупность (систему) материальных и духовных ценностей, обеспечивающую устойчивое функционирование общества и жизнедеятельность человека.

В современной литературе отмечается, что основное отличие цивилизационного подхода от формационного состоит в возможности раскрыть экономическое развитие общества и государства через человека , через его представления о ценностях и целях его собственной деятельности.

Понятие цивилизации, подобно многим другим в общественных науках, весьма многозначное. Словарь иностранных слов определяет цивилизацию (от латинского civilis – гражданский) как высокий уровень общественного развития материальной и духовной культуры общества.

Этим же термином воспользовался в свое время известный американский исследователь Генри Льюис Морган для обозначения всего периода развития общества, следующего за варварством (которому, в свою очередь, предшествует дикость).

Периодизация истории, произведенная Г. Морганом, включает в себя три этапа: дикость, варварство, цивилизация. Последний из них, представляющий собою период появления промышленности (в собственном смысле слова), а также сферы духовного производства, включая развитые формы религии, науку и искусство, возникает после изобретения и введения в постоянное пользование письменности.

3 экономических системы:

Дикость

Варварство

Цивилизация

Дикость . Этот этап общественного развития – своеобразное «детство человеческого рода».

На низшей ступени дикости люди живут только в тех местах, где они когда-то произошли от обезьян, – в теплом климате, в лесах, главным образом на деревьях; питаются растительной пищей – плодами, орехами, съедобными кореньями. Главное достижение этого периода – появление «второй сигнальной системы», т. е. членораздельной речи. О том, какова была тогда жизнь, можно лишь догадываться (с помощью метода обратной экстраполяции). Наблюдать ее сегодня невозможно нигде: ни один из даже самых отсталых народов и племен на этой ступени уже не остался.

Средняя ступень: введение в рацион рыбной пищи и освоение огня, что существенно подняло человека над другими животными. Изготовление и регулярное применение первых каменных орудий. Периодическое употребление животной пищи. Постоянная недостаточность пищи приводит к возникновению людоедства.

Высшая ступень дикости еще более высоко поднимает человеческое общество над животным миром. С изобретением лука и стрел охота становится одной из постоянных отраслей труда, а дичь – относительно постоянной пищей. Комбинация лука, тетивы и стрел – это уже довольно сложное орудие, конструирование которого возможно благодаря длительно накапливаемому опыту и весьма развитым умственным способностям. А значит, можно предполагать появление на этом этапе и других, не менее сложных изобретений. Морган, изучая условия жизни племен, обитающих в различных уголках земного шара (и, естественно, ничего не знающих друг о друге), отмечает любопытное сходство: они уже применяют лук и стрелы, но еще не знакомы с гончарным искусством.

Варварство . Низшая ступень этого периода повсеместно начинается с возникновения и развития гончарного искусства. Характерной чертой этого периода является начало приручения и разведения животных, а также возделывания растений.

Средняя ступеньварварства характеризуется использованием прирученных животных как повсеместно распространенным явлением.

Кроме того, в этот период начинают приручать животных для получения не только мясной пищи, но и молока. Начинается селекционная работа – вначале в животноводстве, а затем и в растениеводстве. В пище используются злаки. Появление такой пищи и возможности запасать ее впрок позволяют осваивать местности, считавшиеся ранее неблагоприятными для обитания. Более обильное питание в сравнении с теми племенами и народами, которые продолжают жить собирательством и охотой, дает новым «аграрным» расам серьезные преимущества в увеличении их численности, а также в физическом развитии, сокращая смертность, прежде всего среди детей. По тем же причинам на этой ступени постепенно исчезает каннибализм, сохраняясь лишь у некоторых народов и, главным образом, в качестве религиозного или колдовского обряда.

Высшая ступень варварства начинается с использования в земледелии домашнего скота в качестве тягловой силы для плуга (животноводство, помимо мясного и молочного, пополняется разведением еще и рабочего скота). Морган и Энгельс утверждают, что окончательное утверждение полеводства сопровождается концентрацией населения на относительно ограниченных площадях, что, в свою очередь, порождает социальную потребность в едином централизованном руководстве. Высшая ступень варварства, как утверждает Энгельс, довольно полно изображена в гомеровской «Илиаде»: «Усовершенствованные железные орудия, кузнечный мех, ручная мельница, гончарный круг, изготовление растительного масла и виноделие, развитая обработка металлов, переходящая в художественное ремесло, повозка и боевая колесница, постройка судов из бревен и досок, зачатки архитектуры как искусства… – вот главное наследство, которое греки перенесли из варварства в цивилизацию».

Таким образом, варварство предстает перед нами как эпоха возникновения скотоводства и земледелия, овладения целым рядом различных методов производства продуктов, которых не существует в природе.

Цивилизация . Цивилизация – это следующая крупная эпоха овладения способами дальнейшей, значительно более глубокой обработки природных продуктов для непосредственного удовлетворения потребностей человека (а эти потребности стремительно растут в количественном и расширяются в качественном отношении); этот этап развития общества Энгельс назвал «периодом промышленности в собственном смысле слова и искусства».

Варварство переходит в цивилизацию после изобретения и введения в постоянное пользование письменности. Цивилизация, по Моргану, – это период появления промышленности (в собственном смысле слова), а также сферы духовного производства, включая развитые формы религии, науку и искусство. Социальное развитие этого периода, прежде всего, закрепляет и существенно углубляет все возникшие прежде виды разделения труда, причем осуществляется это – особенно на начальных ступенях – довольно жестко, с противопоставлением, в частности, новых видов поселений – города и деревни, а также решительным разделением общества на классы.

В начале XIX в. Ф. Гизо, предпринимая попытку разрешить противоречие между идеей прогресса единого рода человеческого и многообразием обнаруженного историко-этнографического материала, заложил основы этно- исторической концепции цивилизации», предполагавшей, что, с одной стороны, существуют локальные цивилизации, а с другой, - есть еще и Цивилизация как прогресс человеческого общества в целом. В марксизме термин «цивилизация» применялся для характеристики определенной стадии развития общества, следующей за дикостью и варварством. Утвердившиеся во второй половине XVIII - начале XIX в. три подхода к пониманию слова «цивилизация» продолжают существовать и в настоящее время. Это: а) унитарный подход (цивилизация как идеал прогрессивного развития человечества, представляющего собой единое целое); б) стадиальный подход (цивилизации, являющиеся этапом прогрессивного развития человечества как единого целого); в) локально исторический подход (цивилизации как качественно различные уникальные этнические или исторические общественные образования). Цивилизация, считал Гизо состоит из двух элементов: социального, внешнего по отношению к человеку и всеобщего, и интеллектуального, внутреннего, определяющего его личную природу. Взаимное воздействие этих двух явлений. социальных и интеллектуальных, является основой развития цивилизации. А. Тойнби рассматривал цивилизацию как особый социокультурный феномен, ограниченный определенными пространственно-временными рамками, основу которого составляет религия и четко выраженные параметры технологического развития. М. Вебер также считал религию основой цивилизации. Л. Уайт подвергает изучению цивилизацию с точки зрения внутренней организованности, обусловленности общества тремя основными компонентами: техникой, социальной организацией и философией, причем техника у него определяет остальные компоненты. Ф. Копечпы была также предпринята попытка создать особую «науку о цивилизации» и разработать ее общую теорию. Последнюю надо отличать от истории цивилизации. поскольку теория есть единое учение о цивилизации вообще. Историй же столько, сколько цивилизаций, и нет единого цивилизационного процесса. Главная проблема науки о цивилизации - происхождение и природа ее многообразия. Содержание всеобщей истории - изучение борьбы цивилизаций, их развития, а также история возникновения культур. Основные идеи Ф. Конечны сводятся к тому, что цивилизация. во-первых, - это особое состояние групповой жизни, которое может быть охарактеризовано с разных сторон; «особая форма организации коллективности людей», «метод устройства коллективной жизни», т.е. цивилизация - это социальная целостность; во-вторых, внутренняя жизнь цивилизации определяется двумя фундаментальными категориями - блага (морали) и истины; а внешняя, или телесная - категориями здоровья и благополучия. Кроме них, жизнь цивилизации основана на категории красоты. Эти пять категорий, или факторов устанавливают строй жизни и своеобразие цивилизаций, а неограниченности методов как способов связи факторов жизни соответствует неограниченное количество цивилизаций. В отечественной литературе также существует различное понимание того, что лежит в основе цивилизации. Так, представители географического детерминизма считают, что решающее воздействие на характер цивилизации оказывает географическая среда существования того или иного народа, которая влияет прежде всего на формы кооперации людей, постепенно изменяющих природу (Л.Л. Мечников). Л.Н. Гумилев связывает это понятие с особенностями этнической истории. Однако в целом у нас преобладает культурологический подход к определению понятия «цивилизация». В большинстве словарей это слово интерпретируется как синоним понятия культура. В широком смысле под ним подразумевают совокупность материальных и духовных достижений общества в его историческом развитии, в узком -только материальную культуру. Поэтому большинство ученых склонны определять цивилизацию «как социокультурную общность, обладающую качественной спецификой», как «целостное конкретно-историческое образование, отличающееся характером своего отношения к миру природы и внутренними особенностями самобытной культуры». Культурологический путь к пониманию цивилизации представляет собой форму гносеологического редукционизма, когда весь мир людей сводится к его культурным характеристикам. Тем самым цивилизационный подход отождествляется с культурологическим. В связи с этим надо отметить, что еще в XIX - начале XX в., особенно в странах германского языка, культуру противопоставляли понятию «цивилизация». Так, уже у Канта намечается различие между понятиями цивилизации и культуры. Шпенглер, представляя цивилизацию совокупностью технико- механических элементов, противопоставляет ее культуре, как царству органически-жизненного. Поэтому он утверждает, что цивилизация - это заключительный этап развития какой-либо культуры или какого-либо периода общественного развития, для которых характерны высокий уровень научных и технических достижений и упадок искусства и литературы. Кроме того, некоторые ученые независимо от их представлений о том, что лежит в основе цивилизации, рассматривают ее как внешний по отношению к человеку мир, культура же ими трактуется как символ его внутреннего достояния, как духовный код жизнедеятельности. В связи с этим термин «цивилизация» употребляется в нормативно- ценностном значении, позволяющем фиксировать то, что получило название матрицы или «доминантной формы интеграции» (П. Сорокин). Такое понимание отличается и от представления о ней как о «конгломерате разнообразных явлений» и не сводит цивилизацию к специфике культуры. Таким образом, с этой точки зрения цивилизационный и культурологический подходы представляют собой различные способы научной интерпретации истории. Цивилизационный подход ориентирован прежде всего на поиск «единой матрицы», доминантной формы социальной интеграции. Культурологический - на изучение культуры как доминанты социальной жизни. В качестве матрицы той или иной цивилизации могут выступать разные основания. Кроме того, цивилизации различаются также алгоритмами развития (социальными генотипами) и культурными архетипами. Заключение Культуру в ее сущностном бытии невозможно понять без ее соотнесенности с обществом, взятом как целостность. Уже помянутое нами истолкование культуры, названное суммативным (культура - это итог, сумма деяний и содеянного людьми), саму эту проблему начисто снимает, ибо в таком понимании культура и общество - это синонимы, они совпадают. Пожалуй, вернее будет говорить о том, что культура и общество находятся друг с другом в отношении не абстрактного, а конкретного тождества, предполагающего не только совпадение, но и различие, которое, однако, не может рассматриваться как такое жесткое разделение культурного и общественного, когда между ними воздвигается глухая преграда. Можно по-разному интерпретировать отношения общества и культуры Например (по М. Кагану), культура - продукт деятельности общества, а общество - субъект этой деятельности. Или (по Э. Маркаряну) исходным взять представление о культуре как функции общества. Эти авторы в отечественной культурологической литературе последних десятилетий известны как активные защитники технологического осмысления сущности культуры. Исходя из этого, на философском уровне рассмотрения выясняется, что понятие «культура» характеризует способ деятельности того или иного субъекта общественной целостности, выступая как технология этой субъективной деятельности, при этом оно хорошо вписывается в абстрактно- философскую модель общества. Но как же понимается «общество» в его самодостаточности как специфический фрагмент бытия, самобытная реальность? В разных социально- философских концепциях (от Платона до С.Л. Франка, от К. Маркса до П. Сорокина) общество трактуется неоднозначно. Вместе с тем почти у всех у них есть одна общая идея. Общество - не простое множество людей (арифметическая счетность), не «куча» индивидов, а некоторая целостная система, в которой они объединены совокупностью связей (отношений). Взаимодействие людей и образует общественную жизнь, оно и создает общество как некоторый живой организм (органическое целое). И поэтому вряд ли стоит отбрасывать формулу классического марксизма о том, что общество не состоит из индивидов, а выражает сумму тех связей и отношений, в которых они находятся друг с другом. Именно общественные отношения (связи) выступают как предпосылка и условие собственно человеческой деятельности. Появляясь на свет, человек (новорожденный) со всем набором унаследованных индивидуальных качеств попадает в социальную среду, от него не зависящую. Он, проходя свой жизненный путь (биографию), должен «вписаться» в сеть наличных общественных отношений, социализирования (обрести социальные роли), впитать в себя культурные традиции и лишь тогда он сможет действовать как субъект культуры. Культура есть способ деятельности людей, о общест

IX. ВАРВАРСТВО И ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Мы проследили разложение родового строя на трех отдельных крупных примерах - греков, римлян и германцев. Рассмотрим в заключение общие экономические условия, которые подрывали родовую организацию общества уже на высшей ступени варварства и совершенно устранили ее с появлением цивилизации. Здесь "Капитал" Маркса будет нам столь же необходим, как и книга Моргана.

Возникнув на средней ступени дикости и продолжая развиваться на высшей ее ступени, род, насколько позволяют судить об этом наши источники, достигает своего расцвета на низшей ступени варварства. С этой ступени развития мы и начнем.

Мы находим здесь, где примером должны служить нам американские краснокожие, вполне развившийся родовой строй. Племя делилось на несколько родов, чаще всего на два [Слова "чаще всего на два" добавлены Энгельсом в издании 1891 года. Ред.]; эти первоначальные роды распадаются каждый, по мере роста населения, на несколько дочерних родов, по отношению к которым первоначальный род выступает как фратрия; самое племя распадается на несколько племен, в каждом из них мы большей частью вновь встречаем прежние роды; союз включает, по крайней мере в отдельных случаях, родственные племена. Эта простая организация вполне соответствует общественным условиям, из которых она возникла. Она представляет собой не что иное, как свойственную этим условиям, естественно выросшую структуру; она в состоянии улаживать все конфликты, которые могут возникнуть внутри организованного таким образом общества. Конфликты с внешним миром устраняет война; она может кончиться уничтожением племени, но никак не порабощением его. Величие родового строя, но вместе с тем и его ограниченность проявляются в том, что здесь нет места для господства и порабощения. Внутри родового строя не существует еще никакого различия между правами и обязанностями; для индейца не существует вопроса, является ли участие в общественных делах, кровная месть или уплата выкупа за нее правом или обязанностью; такой вопрос показался бы ему столь же нелепым, как и вопрос, являются ли еда, сон, охота - правом или обязанностью? Точно так же невозможно расслоение племени и рода на различные классы. И это приводит нас к рассмотрению экономического базиса этого строя.

Население в высшей степени редко; оно гуще только в месте жительства племени; вокруг этого места лежит широким поясом прежде всего территория для охоты, а затем нейтральная полоса леса, отделяющая племя от других племен и служащая ему защитой. Разделение труда - чисто естественного происхождения; оно существует только между полами. Мужчина воюет, ходит на охоту и рыбную ловлю, добывает продукты питания в сыром виде и изготовляет необходимые для этого орудия. Женщина работает по дому и занята приготовлением пищи и одежды - варит, ткет, шьет. Каждый из них - хозяин в своей области: мужчина - в лесу, женщина - в доме. Каждый является собственником изготовленных и употребляемых им орудий: мужчина - оружия, охотничьих и рыболовных принадлежностей, женщина - домашней утвари. Домашнее хозяйство ведется на коммунистических началах несколькими, часто многими семьями [В особенности на севере западном побережье Америки - см. у Банкрофта. У племени хайда на островах Королевы Шарлотты встречаются домашние хозяйства, охватывающие под одной кровлей до 700 человек. У нутка под одной кровлей жили целые племена.]. То, что изготовляется и используется сообща, составляет общую собственность: дом, огород, лодка. Здесь, таким образом, и притом только здесь, на самом деле существует придуманная юристами и экономистами цивилизованного общества "собственность, добытая своим трудом",- последнее лживое правовое основание, на которое еще опирается современная капиталистическая собственность.

Но люди не везде остановились на этой ступени. В Азии они нашли животных, которых можно было приручать и в дальнейшем разводить в прирученном состоянии. За самкой дикого буйвола нужно было охотиться, прирученная же - она ежегодно приносила теленка и, кроме того, давала молоко. У некоторых наиболее передовых племен - арийцев, семитов, может быть уже и у туранцев - главной отраслью труда сделалось сначала приручение и лишь потом уже разведение скота и уход за ним. Пастушеские племена выделились из остальной массы варваров - это было первое крупное общественное разделение труда. Пастушеские племена производили не только больше, чем остальные варвары, но и производимые ими средства к жизни были другие. Они имели, сравнительно с теми, не только молоко, молочные продукты и мясо в гораздо больших количествах, но также шкуры, шерсть, козий пух и все возраставшее с увеличением массы сырья количество пряжи и тканей. Это впервые сделало возможным регулярный обмен. На более ранних ступенях развития мог происходить лишь случайный обмен; особое искусство в изготовлении оружия и орудий могло вести к временному разделению труда. Так, например, во многих местах были найдены несомненные остатки мастерских для изготовления каменных орудий позднего каменного века; мастера, развивавшие здесь свое искусство, работали, вероятно, за счет и на пользу всего коллектива, как это и сейчас еще делают постоянные ремесленники родовых общин в Индии. На этой ступени развития обмен мог возникнуть только внутри племени, да и тут он оставался исключительным явлением. Теперь же, напротив, после выделения пастушеских племен, мы находим готовыми все условия для обмена между членами различных племен, для его развития и упрочения как постоянного института. Первоначально обмен производился между племенами при посредстве родовых старейшин каждой стороны; когда же стада стали переходить в обособленную собственность [В издании 1884 г вмести слов "обособленную собственность" ("Sonde- reigenthum") напечатано "частную собственность" ("Privateigenthum"). Ред.], все больше стал преобладать и, наконец, сделался единственной формой обмена - обмен между отдельными лицами. Но главный предмет, которым обменивались пастушеские племена со своими соседями, был скот; скот сделался товаром, посредством которого оценивались все другие товары и который повсюду охотно принимался и в обмен на них,- одним словом, скот приобрел функцию денег и служил деньгами уже на этой ступени. С такой необходимостью и быстротой развивалась уже при самом возникновении товарообмена потребность в особом товаре - деньгах. Огородничество, вероятно не известное жителям Азии, находившимся на низшей ступени варварства, появилось у них не позднее средней ступени, как предшественник полеводства. В климатических условиях Туранской равнины невозможна пастушеская жизнь без запасов корма на долгую и суровую зиму; луговодство и культура зерновых были здесь, таким образом, необходимы. То же самое следует сказать о степях к северу от Черного моря. Но если сначала зерно производилось для скота, то скоро оно стало пищей и для человека. Обрабатываемая земля оставалась еще собственностью племени и передавалась в пользование сначала роду, позднее самим родом домашним общинам, наконец [Слова "домашним общинам, наконец" добавлены Энгельсом в издании 1891 года. Ред.], отдельным лицам; они могли иметь на нее известные права владения, но не больше.

Из достижений этой ступени в области промышленной деятельности особенно важное значение имеют два: первое - ткацкий станок, второе - плавка металлических руд и обработка металлов. Самыми важными из них были медь и олово, а также выплавляемая из них бронза; бронза давала пригодные орудия и оружие, но не могла вытеснить каменные орудия; это было под силу только железу, а добывать железо еще не умели. Для нарядов и украшений начали употреблять золото и серебро, которые, по-видимому, уже имели большую ценность, чем медь и бронза.

Увеличение производства во всех отраслях - скотоводстве, земледелии, домашнем ремесле - сделало рабочую силу человека способной производить большее количество продуктов, чем это было необходимо для поддержания ее. Вместе с тем оно увеличивало ежедневное количество труда, приходившееся на каждого члена рода, домашней общины или отдельной семьи. Появилась потребность в привлечении новой рабочей силы. Война доставляла ее: военнопленных стали обращать в рабов. Первое крупное общественное разделение труда вместе с увеличением производительности труда, а следовательно, и богатства, и с расширением сферы производительной деятельности, при тогдашних исторических условиях, взятых в совокупности, с необходимостью влекло за собой рабство. Из первого крупного общественного разделения труда возникло и первое крупное разделение общества на два класса - господ и рабов, эксплуататоров и эксплуатируемых. Как и когда стада из общего владения племени или рода перешли в собственность глав отдельных семей, об этом мы ничего до сих пор не знаем. Но в основном переход этот должен был произойти на этой ступени. А с приобретением стад и прочих новых богатств в семье произошла революция. Промысел всегда был делом мужчины, средства для промысла изготовлялись им и были его собственностью. Стада были новыми средствами промысла; их первоначальное приручение, а позднее уход за ними были делом мужчины. Поэтому скот принадлежал ему; ему же принадлежали и полученные в обмен на скот товары и рабы. Весь избыток, который теперь давал промысел, доставался мужчине; женщина участвовала в потреблении его, но не имела доли в собственности. "Дикий" воин и охотник довольствовался в доме вторым местом после женщины, "более кроткий" пастух, кичась своим богатством, выдвинулся на первое место, а женщину оттеснил на второе. И она не могла жаловаться. Разделение труда в семье обусловливало распределение собственности между мужчиной и женщиной; оно осталось тем же самым и, тем не менее, оно совершенно перевернуло теперь существовавшие до того домашние отношения исключительно потому, что разделение труда вне семьи стало другим. Та сама причина, которая прежде обеспечивала женщине ее господство в доме - ограничение ее труда домашней работой,- эта же самая причина теперь делала неизбежным господство мужчины в доме; домашняя работа женщины утратила теперь свое значение по сравнению с промысловым трудом мужчины; его труд был всем, ее работа - незначительным придатком. Уже здесь обнаруживается, что освобождение женщины, ее уравнение в правах с мужчиной невозможно ни сейчас, ни в будущем, пока женщина отстранена от общественного производительного труда и вынуждена ограничиваться домашним частным трудом. Освобождение женщины станет возможным только тогда, когда она сможет в крупном, общественном масштабе участвовать в производстве, а работа по дому будет занимать ее лишь в незначительной мере. А это сделалось возможным только благодаря современной крупной промышленности, которая не только допускает женский труд в больших размерах, но и прямо требует его и все более и более стремится растворить частный домашний труд в общественном производстве.

С утверждением фактического господства мужчины в доме пали последние преграды к его единовластию. Это единовластие было подтверждено и увековечено ниспровержением материнского права, введением отцовского права, постепенным переходом от парного брака к моногамии. А это создало трещину в древнем родовом строе: отдельная семья сделалась силой, которая угрожающе противостояла роду.

Следующий шаг ведет нас к высшей ступени варварства, к периоду, во время которого все культурные народы переживают свою героическую эпоху,- эпоху железного меча, а вместе с тем железного плуга и топора. Человеку стало служить железо, последний и важнейший из всех видов сырья, игравших революционную роль в истории, последний - вплоть до появления картофеля. Железо сделало возможным полеводство на более крупных площадях, расчистку под пашню широких лесных пространств; оно дало ремесленнику орудия такой твердости и остроты, которым не мог противостоять ни один камень, ни один из других известных тогда металлов. Все это не сразу; первое железо бывало часто еще мягче бронзы. Каменное оружие поэтому исчезало лишь медленно; не только в "Песне о Хильдебранде", но и при Гастингсе в 1066 г. в бою пускались еще в ход каменные топоры {181}. Но прогресс продолжался теперь неудержимо, с меньшими перерывами и быстрее. Город, окружающий своими каменными стенами, башнями и зубчатыми парапетами каменные или кирпичные дома, сделался средоточием племени или союза племен,- показатель огромного прогресса в строительном искусстве, но вместе с тем и признак увеличившейся опасности и потребности в защите. Богатство быстро возрастало, но как богатство отдельных лиц; в ткачестве, в обработке металлов и в других ремеслах, все более и более обособлявшихся друг от друга, во все возраставшей степени увеличивалось разнообразие и совершенствовалось мастерство производства; земледелие давало теперь наряду с зерном, стручковыми растениями и фруктами также растительное масло и вино, изготовлению которых научились. Столь разнообразная деятельность не могла уже выполняться одним и тем же лицом; произошло второе крупное разделение труда: ремесло отделилось от земледелия. Непрекращающийся рост производства, а вместе с ним и производительности труда, повышал ценность рабочей силы человека, рабство, на предыдущей ступени развития только возникавшее и носившее спорадический характер, становится теперь существенной составной частью общественной системы; рабы перестают быть простыми подручными; их десятками гонят теперь работать на поля и в мастерские. С разделением производства на две крупные основные отрасли, земледелие и ремесло, возникает производство непосредственно для обмена,- товарное производство, а вместе с ним и торговля, причем не только внутри племени и на его границах, но уже и с заморскими странами. Все это, однако, еще в весьма неразвитом виде; благородные металлы начинают становиться преобладающим и всеобщим товаром - деньгами, но их еще не чеканят, а только обменивают просто по весу.

Различие между богатыми и бедными выступает наряду с различием между свободными и рабами,- с новым разделением труда возникает новое разделение общества на классы. Имущественные различия между отдельными главами семей взрывают старую коммунистическую домашнюю общину везде, где она еще сохранилась; вместе с ней исчезает и совместная обработка земли средствами этой общины. Пахотная земля предоставляется в пользование отдельным семьям - сначала на время, потом раз навсегда, переход ее в полную частную собственность совершается постепенно и параллельно с переходом парного брака в моногамию. Отдельная семья становится хозяйственной единицей общества.

Возрастающая плотность населения вынуждает к более тесному сплочению как внутри, так и по отношению к внешнему миру. Союз родственных племен становится повсюду необходимостью, а вскоре делается необходимым даже и слияние их и тем самым слияние отдельных племенных территорий в одну общую территорию всего народа. Военный вождь народа - rex, basileus, thiudans - становится необходимым, постоянным должностным лицом. Появляется народное собрание там, где его еще не существовало. Военачальник, совет, народное собрание образуют органы родового общества, развивающегося в военную демократию. Военную потому, что война и организация для войны становятся теперь регулярными функциями народной жизни. Богатства соседей возбуждают жадность народов, у которых приобретение богатства оказывается уже одной из важнейших жизненных целей. Они варвары: грабеж им кажется более легким и даже более почетным, чем созидательный труд. Война, которую раньше вели только для того, чтобы отомстить за нападения, или для того, чтобы расширить территорию, ставшую недостаточной, ведется теперь только ради грабежа, становится постоянным промыслом. Недаром высятся грозные стены вокруг новых укрепленных городов: в их рвах зияет могила родового строя, а их башни достигают уже цивилизации. То же самое происходит и внутри общества. Грабительские войны усиливают власть верховного военачальника, равно как и подчиненных ему военачальников; установленное обычаем избрание их преемников из одних и тех же семейств мало-помалу, в особенности со времени утверждения отцовского права, переходит в наследственную власть, которую сначала терпят, затем требуют и, наконец, узурпируют; закладываются основы наследственной королевской власти и наследственной знати. Так органы родового строя постепенно отрываются от своих корней в народе, в роде, во фратрии, в племени, а весь родовой строй превращается в свою противоположность: из организации племен для свободного регулирования своих собственных дел он превращается в организацию для грабежа и угнетения соседей, а соответственно этому его органы из орудий народной воли превращаются в самостоятельные органы господства и угнетения, направленные против собственного народа. Но этого никогда не могло бы случиться, если бы алчное стремление к богатству не раскололо членов рода на богатых и бедных, если бы "имущественные различия внутри одного и того же рода не превратили общность интересов в антагонизм между членами рода" (Маркс) [См. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 45, с. 343. Ред.] и если бы в результате распространения рабства добывание средств к существованию собственным трудом не начало уже признаваться делом, достойным лишь раба, более позорным, чем грабеж.

Наряду с богатством, заключающимся в товарах и рабах, наряду с денежным богатством теперь появилось также богатство земельное. Право отдельных лиц на владение земельными парцеллами, предоставленными им первоначально родом или племенем, упрочилось теперь настолько, что эти парцеллы стали принадлежать им на правах наследственной собственности. Ведь за последнее время они более всего стремились именно к тому, чтобы освободить парцеллу от прав на нее со стороны родовой общины, прав, которые стали для них оковами. От этих оков они избавились, но вскоре после того избавились также и от своей новой земельной собственности. Полная, свободная собственность на землю означала не только возможность беспрепятственно и неограниченно владеть ею, но также и возможность отчуждать ее. Пока земля была собственностью рода, этой возможности не существовало. Но, когда новый землевладелец окончательно сбросил с себя оковы верховной собственности рода и племени, он порвал также узы, до сих пор неразрывно связывавшие его с землей. Что это означало, разъяснили ему деньги, изобретенные одновременно с частной собственностью на землю. Земля могла теперь стать товаром, который продают и закладывают. Едва была установлена собственность на землю, как была уже изобретена и ипотека (см. Афины). Как по пятам моногамии следуют гетеризм и проституция, так по пятам земельной собственности отныне неотступно следует ипотека. Вы желали полной, свободной, отчуждаемой земельной собственности,- так получайте же ее, вот она: tu Pas voulu, George Dandin! [ - ты этого хотел, Жорж Данден! (Мольер. Жорж Данден, акт I, сцена девятая). Ред.].

Так вместе с расширением торговли, вместе с деньгами и ростовщичеством, земельной собственностью и ипотекой быстро происходила концентрация и централизация богатств в руках немногочисленного класса, а наряду с этим росло обнищание масс и возрастала масса бедняков. Нова аристократия богатства окончательно оттесняла на задний план старую родовую знать (в Афинах, в Риме, у германцев), если только она с самого начала не совпадала с ней. И наряду с этим разделением свободных на классы в соответствии с имущественным положением происходило, особенно в Греции, громадное увеличение числа рабов [Число рабов в Афинах см. выше, с. 117 [в настоящем томе см. с. 315. Ред.]. В Коринфе в эпоху расцвета города оно доходило до 460 000, в Эгине - до 470 000, в обоих случаях в десять раз превышая численность свободных граждан.], принудительный труд которых служил основанием, на котором возвышалась надстройка всего общества. Посмотрим же теперь, что стало при этом общественном перевороте с родовым строем. Он оказался бессильным перед лицом новых элементов, развившихся без его участия. Его предпосылкой было то, что члены одного рода или хотя бы племени жили совместно на одной и той же территории, заселенной исключительно ими. Это давно уже прекратилось. Повсюду были перемешаны роды и племена, повсюду среди свободных граждан жили рабы, лица, находившиеся под покровительством, чужестранцы. Достигнутая лишь к концу средней ступени варварства оседлость населения то и дело нарушалась изменениями в его составе и частой переменой местожительства, обусловленными торговой деятельностью, сменой рода занятий, отчуждением земельной собственности. Члены родовых объединений не могли уже собираться для рассмотрения своих собственных общих дел; кое-как улаживались еще только незначительные дела, такие как проведение религиозных празднеств. Наряду с потребностями и интересами, обеспечивать которые были призваны приспособленные для этого родовые объединения, в результате переворота в условиях производства и вызванных им изменений в общественной структуре возникли новые потребности и интересы, не только чуждые древнему родовому строю, но и во всех отношениях противоположные ему. Интересы ремесленных групп, возникших благодаря разделению труда, особые потребности города в противоположность деревне требовали новых органов, но каждая из этих групп состояла из людей самых различных родов, фратрий и племен, включала даже чужестранцев; эти органы должны были поэтому возникать вне родового строя, рядом с ним, а вместе с тем и в противовес ему.- И в каждом родовом объединении сказывалось, в свою очередь, это столкновение интересов, достигавшее своей наибольшей остроты там, где богатые и бедные, ростовщики и должники были соединены в одном и том же роде и в одном и том же племени,- К тому же имелась масса нового, чуждого родовым общинам, населения, которое могло стать силой в стране, как это было в Риме, и притом было слишком многочисленно, чтобы его можно было постепенно включить в основанные на кровном родстве роды и племена. Этой массе родовые общины противостояли как замкнутые, привилегированные корпорации; первобытна естественно выросшая демократия превратилась в ненавистную аристократию - Наконец, родовой строй вырос из общества, не знавшего никаких внутренних противоположностей, и был приспособлен только к нему. У него не было никаких других средств принуждения, кроме общественного мнения. Здесь же возникло общество, которое в силу всех своих экономических условий жизни должно было расколоться на свободных и рабов, на эксплуататоров-богачей и эксплуатируемых бедняков,- общество, которое не только не могло вновь примирить эти противоположности, но должно было все больше обострять их. Такое общество могло существовать только в непрекращающейся открытой борьбе между этими классами или же под господством третьей силы, которая, якобы стоя над взаимно борющимися классами, подавляла их открытые столкновения и допускала классовую борьбу самое большее только в экономической области, в так называемой законной форме. Родовой строй отжил свой век. Он был взорван разделением труда и его последствием - расколом общества на классы. Он был заменен государством.

Выше мы рассмотрели в отдельности три главные формы, в которых государство поднимается на развалинах родового строя. Афины представляют собой самую чистую, наиболее классическую форму: здесь государство возникает непосредственно и преимущественно из классовых противоположностей, развивающихся внутри самого родового общества. В Риме родовое общество превращается в замкнутую аристократию, окруженную многочисленным, стоящим вне этого общества, бесправным, но несущим обязанности плебсом; победа плебса взрывает старый родовой строй и на его развалинах воздвигает государство, в котором скоро совершенно растворяются и родовая аристократия и плебс. Наконец, у германских победителей Римской империи государство возникает как непосредственный результат завоевания обширных чужих территорий, для господства над которыми родовой строй не дает никаких средств. Но так как с этим завоеванием не связаны ни серьезна борьба с прежним населением, ни более прогрессивное разделение труда; так как уровень экономического развития покоренных народов и завоевателей почти одинаков, и экономическая основа общества остается, следовательно, прежней, то родовой строй может продолжать существовать в течение целых столетий в измененной, территориальной форме в виде маркового строя и даже на некоторое время восстанавливаться в более слабой форме в позднейших дворянских и патрицианских родах, и даже в родах крестьянских, как это было, например, в Дитмаршене [Первым историком, который имел хотя бы приблизительное представление о сущности рода, был Нибур, и этим,- но также и своими почерпнутыми прямо оттуда ошибками,- он обязан своему знакомству с родами Дитмаршена 182.].

Итак, государство никоим образом не представляет собой силы, извне навязанной обществу. Государство не есть также "действительность нравственной идеи", "образ и действительность разума", как утверждает Гегель 183. Государство есть продукт общества на известной ступени развития; государство есть признание, что это общество запуталось в неразрешимое противоречие с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали друг друга и общество в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах "порядка". И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство.

По сравнению со старой родовой организацией государство отличается, во-первых, разделением подданных государства по территориальным делениям. Старые родовые объединения, возникшие и державшиеся в силу кровных уз, сделались, как мы видели, недостаточными большей частью потому, что их предпосылка, связь членов рода с определенной территорией, давно перестала существовать. Территория осталась, но люди сделались подвижными. Поэтому исходным пунктом было принято территориальное деление, и гражданам предоставили осуществлять свои общественные права и обязанности там, где они поселялись, безотносительно к роду и племени. Такая организация граждан по месту жительства общепринята во всех государствах. Она поэтому нам кажется естественной; но мы видели, какая потребовалась упорная и длительная борьба, пока она могла утвердиться в Афинах и Риме на место старой организации по родам.

Вторая отличительная черта - учреждение публичной власти, которая уже не совпадает непосредственно с населением, организующим самое себя как вооруженная сила. Эта особая публичная власть необходима потому, что самодействующая вооруженная организация населения сделалась невозможной со времени раскола общества на классы. Рабы также входят в состав населения; 90 000 афинских граждан по отношению к 365 000 рабов образуют только привилегированный класс. Народное войско афинской демократии было аристократической публичной властью, направленной против рабов, и держало их в повиновении; но для того, чтобы держать в повиновении также и граждан, оказалась необходимой, как рассказано выше, жандармерия. Эта публична власть существует в каждом государстве. Она состоит не только из вооруженных людей, но и из вещественных придатков, тюрем и принудительных учреждений всякого рода, которые были не известны родовому устройству общества. Она может быть весьма незначительной, почти незаметной в обществах с еще неразвитыми классовыми противоположностями и в отдаленных областях, как это наблюдается иногда кое-где в Соединенных Штатах Америки. Публичная власть усиливается по мере того, как обостряются классовые противоречия внутри государства, и по мере того, как соприкасающиеся между собой государства становятся больше и населеннее. Взгляните хотя бы на теперешнюю Европу, в которой классовая борьба и конкуренция завоеваний взвинтили публичную власть до такой высоты, что она грозит поглотить все общество и даже государство.

Для содержания этой публичной власти необходимы взносы граждан - налоги. Последние были совершенно не известны родовому обществу. Но мы теперь их знаем достаточно хорошо. С развитием цивилизации даже и налогов недостаточно; государство выдает векселя на будущее, делает займы, государственные долги. И об этом старушка Европа может порассказать немало. Обладая публичной властью и правом взыскания налогов, чиновники становятся, как органы общества, над обществом. Свободного, добровольного уважения, с которым относились к органам родового общества, им уже недостаточно, даже если бы они могли завоевать его; носители отчуждающейся от общества власти, они должны добывать уважение к себе путем исключительных законов, в силу которых они приобретают особую святость и неприкосновенность. Самый жалкий полицейский служитель цивилизованного государства имеет больше "авторитета", чем все органы родового общества, вместе взятые; но самый могущественный монарх и крупнейший государственный деятель или полководец эпохи цивилизации мог бы позавидовать тому не из-под палки приобретенному и бесспорному уважению, которое оказывают самому незначительному родовому старейшине. Последний стоит внутри общества, тогда как первые вынуждены пытаться представлять собой нечто вне его и над ним. Так как государство возникло из потребности держать в узде противоположность классов; так как оно в то же время возникло в самих столкновениях этих классов, то оно по общему правилу является государством самого могущественного, экономически господствующего класса, который при помощи государства становится также политически господствующим классом и приобретает таким образом новые средства для подавления и эксплуатации угнетенного класса. Так, античное государство было, прежде всего, государством рабовладельцев для подавления рабов, феодальное государство - органом дворянства для подавления крепостных и зависимых крестьян, а современное представительное государство есть орудие эксплуатации наемного труда капиталом. В виде исключения встречаются, однако, периоды, когда борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам, как кажущаяся посредница между ними. Такова абсолютная монархи XVII и XVIII веков, которая держит в равновесии дворянство и буржуазию друг против друга; таков бонапартизм Первой и особенно Второй империи во Франции, который натравливал пролетариат против буржуазии и буржуазию против пролетариата. Новейшее достижение в этой области, при котором властитель и подвластные выглядят одинаково комично, представляет собой новая Германская империя бисмарковской нации: здесь поддерживается равновесие между капиталистами и рабочими, противостоящими друг другу, и они подвергаются одинаковому надувательству в интересах оскудевшего прусского захолустного юнкерства. Кроме того, в большинстве известных в истории государств предоставляемые гражданам права соразмеряются с их имущественным положением, и этим прямо заявляется, что государство - это организация имущего класса для защиты его от неимущего. Так было уже в Афинах и Риме с их делением на имущественные категории. Так было и в средневековом феодальном государстве, где степень политического влияния определялась размерами землевладения. Это находит выражение и в избирательном цензе современных представительных государств. Однако это политическое признание различий в имущественном положении отнюдь не существенно. Напротив, оно характеризует низшую ступень государственного развития. Высшая форма государства, демократическая республика, становящаяся в наших современных общественных условиях все более и более неизбежной необходимостью и представляющая собой форму государства, в которой только и может быть доведена до конца последняя решительная борьба между пролетариатом и буржуазией,- эта демократическая республика официально ничего не знает о различиях по богатству. При ней богатство пользуется своей властью косвенно, но зато тем вернее с одной стороны, в форме прямого подкупа чиновников - классическим образцом является Америка,- с другой стороны, в форме союза между правительством и биржей, который осуществляется тем легче, чем больше возрастают государственные долги и чем больше акционерные общества сосредоточивают в своих руках не только транспорт, но и самое производство и делают своим средоточием ту же биржу. Ярким примером этого, кроме Америки, служит новейшая Французская республика, и даже добропорядочная Швейцария внесла свою лепту на этом поприще. Но что дл этого братского союза правительства и биржи совсем не требуется демократической республики, доказывает, кроме Англии, новая Германская империя, где нельзя сказать, кого выше вознесло всеобщее избирательное право" Бисмарка или Блейхрёдера. Наконец, имущий класс господствует непосредственно при помощи всеобщего избирательного права До тех пор пока угнетенный класс - в данном случае, следовательно, пролетариат - еще не созрел для освобождения самого себя, он будет в большинстве своем признавать существующий общественный порядок единственно возможным и политически будет идти в хвосте класса капиталистов, составлять его крайнее левое крыло. Но, по мере того как он созревает для своего самоосвобождения, он конституируется в собственную партию, избирает своих собственных представителей, а не представителей капиталистов Всеобщее избирательное право - показатель зрелости рабочего класса. Дать больше оно не может и никогда не даст в теперешнем государстве; но и этого достаточно. В тот день, когда термометр всеобщего избирательного права будет показывать точку кипения у рабочих, они, как и капиталисты, будут знать, что делать. Итак, государство существует не извечно. Были общества, которые обходились без него, которые понятия не имели о государстве и государственной власти. На определенной ступени экономического развития, которая необходимо связана была с расколом общества на классы, государство стало в силу этого раскола необходимостью. Мы приближаемся теперь быстрыми шагами к такой ступени развития производства, на которой существование этих классов не только перестало быть необходимостью, но становится прямой помехой производству. Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они в прошлом возникли. С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство. Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором.

Итак, согласно сказанному, цивилизация является той ступенью общественного развития, на которой разделение труда, вытекающий из него обмен между отдельными лицами и объединяющее оба эти процесса товарное производство достигают полного расцвета и производят переворот во всем прежнем обществе. Производство на всех предшествовавших ступенях общественного развития было по существу коллективным, равным образом и потребление сводилось к прямому распределению продуктов внутри больших или меньших коммунистических общин. Этот коллективный характер производства осуществлялся в самых узких рамках, но он влек за собой господство производителей над своим производственным процессом и продуктом производства. Они знают, что делается с продуктом: они потребляют его, он не выходит из их рук, и пока производство ведется на этой основе, оно не может перерасти производителей, не может породить таинственные, чуждые им силы, как это постоянно и неизбежно бывает в эпоху цивилизации.

Но в этот производственный процесс медленно проникает разделение труда. Оно подрывает коллективный характер производства и присвоения, оно делает преобладающим правилом присвоение отдельными лицами и вместе с тем порождает обмен между ними - как это происходит, мы исследовали выше. Постепенно товарное производство становится господствующей формой. При товарном производстве, производстве уже не для собственного потребления, а для обмена, продукты по необходимости переходят из рук в руки. Производитель при обмене отдает свой продукт; он уже не знает, что с ним станет. Когда же в роли посредника между производителями появляются деньги, а вместе с деньгами купец, процесс обмена становится еще запутаннее, конечная судьба продуктов еще неопределеннее. Купцов много, и ни один из них не знает, что делает другой. Товары теперь переходят уже не только из рук в руки, но и с рынка на рынок; производители утратили власть над всем производством условий своей собственной жизни, но эта власть не перешла и к купцам. Продукты и производство попадают во власть случая. Но случайность - это только один полюс взаимозависимости, другой полюс которой называется необходимостью. В природе, где также как будто господствует случайность, мы давно уже установили в каждой отдельной области внутреннюю необходимость и закономерность, которые пробивают себе дорогу в рамках этой случайности. Но что имеет силу для природы, имеет также силу и для общества. Чем больше какая-нибудь общественная деятельность, целый ряд общественных процессов ускользает из-под сознательного контроля людей, выходит из-под их власти, чем более эта деятельность кажется предоставленной чистой случайности, тем больше с естественной необходимостью пробивают себе дорогу в рамках этой случайности свойственные ей внутренние законы. Такие законы господствуют и над случайностями товарного производства и товарообмена: отдельному производителю и участнику обмена они противостоят как чуждые, вначале даже неведомые силы, природа которых только еще подлежит тщательному изучению и познанию. Эти экономические законы товарного производства видоизменяются на различных ступенях развития этой формы производства, но в общем и целом весь период цивилизации протекает под знаком их господства. Еще и теперь продукт господствует над производителями, еще и теперь все общественное производство регулируется не согласно сообща обдуманному плану, а слепыми законами, которые проявляются со стихийной силой, в последней инстанции - в бурях периодических торговых кризисов.

Мы видели, как на сравнительно ранней ступени развития производства рабочая сила человека становится способной давать значительно больше продуктов, чем это необходимо для существования производителя, и что эта ступень развития в основном есть та самая ступень, на которой возникает разделение труда и обмен между отдельными лицами. И немного потребовалось теперь времени для того, чтобы открыть великую "истину", что человек также может быть товаром, что силу человека [В издании 1884 г. вместо слов "силу человека" напечатано "рабочую силу человека". Ред.] можно обменивать и потреблять, если превратить человека в раба. Едва люди начали менять, как уже они сами стали предметами обмена. Действительный залог превратился в страдательный - хотели того люди или нет. С появлением рабства, достигшего при цивилизации своего наивысшего развития, произошло первое крупное разделение общества на эксплуатирующий и эксплуатируемый классы. Это разделение продолжало существовать в течение всего периода цивилизации. Рабство - первая форма эксплуатации, присуща античному миру; за ним следуют: крепостничество в средние века, наемный труд в новое время. Таковы три великие формы порабощения, характерные дл трех великих эпох цивилизации; открытое, а с недавних пор замаскированное рабство всегда ее сопровождает.

Ступень товарного производства, с которой начинается цивилизация, экономически характеризуется:

1) введением металлических денег, а вместе с тем и денежного капитала, процента и ростовщичества;

2) появлением купцов как посреднического класса между производителями;

3) возникновением частной собственности на землю и ипотеки и

4) появлением рабского труда как господствующей формы производства. Цивилизации соответствует и вместе с ней окончательно утверждает свое господство новая форма семьи - моногамия, господство мужчины над женщиной и отдельная семья как хозяйственная единица общества. Связующей силой цивилизованного общества служит государство, которое во все типичные периоды является государством исключительно господствующего класса и во всех случаях остается по существу машиной дл подавления угнетенного, эксплуатируемого класса. Для цивилизации характерно еще следующее: с одной стороны, закрепление противоположности между городом и деревней как основы всего общественного разделения труда; с другой стороны, введение завещаний, с помощью которых собственник может распоряжаться своей собственностью и после своей смерти. Этот институт, прямо противоречащий древнему родовому строю, в Афинах был не известен вплоть до Солона; в Риме он был введен уже на ранней стадии, но когда именно,- мы не знаем ["Система приобретенных прав" Лассаля во второй части вращается главным образом вокруг положения, что римское завещание столь же старо, как и самый Рим, что в римской истории никогда "не существовало времени без завещаний", что завещание возникло скорее в доримский период из культа умерших. Лассаль, как правоверный старогегельянец, выводит римские правовые нормы не из общественных отношений римлян, а из "спекулятивного понятия" воли, и приходит при этом к указанному утверждению, полностью противоречащему истории. Это неудивительно в книге, автор которой на основании того же спекулятивного понятия приходит к выводу, что у римлян при наследовании передача имущества была чисто второстепенным делом Лассаль не только верит в иллюзии римских юристов, в особенности более раннего времени, но идет еще дальше этих иллюзий.]; у германцев ввели его попы, дл того чтобы добропорядочный германец мог беспрепятственно завещать церкви свое наследство. Основывающаяся на этих устоях цивилизация совершила такие дела, до каких древнее родовое общество не доросло даже в самой отдаленной степени. Но она совершила их, приведя в движение самые низменные побуждения и страсти людей и развив их в ущерб всем их остальным задаткам. Низка алчность была движущей силой цивилизации с ее первого до сегодняшнего дня; богатство, еще раз богатство и трижды богатство, богатство не общества, а вот этого отдельного жалкого индивида было ее единственной, определяющей целью. Если при этом в недрах этого общества все более развивалась наука и повторялись периоды высшего расцвета искусства, то только потому, что без этого невозможны были бы все достижения нашего времени в области накопления богатства.

Так как основой цивилизации служит эксплуатация одного класса другим, то все ее развитие совершается в постоянном противоречии. Всякий шаг вперед в производстве означает одновременно шаг назад в положении угнетенного класса, то есть огромного большинства. Всякое благо для одних необходимо является злом для других, всякое новое освобождение одного класса - новым угнетением для другого. Наиболее ярким примером этого является введение машин, последствия которого теперь общеизвестны. И если у варваров, как мы видели, едва можно было отличить права от обязанностей, то цивилизация даже круглому дураку разъясняет различие и противоположность между ними, предоставляя одному классу почти все права и взваливая на другой почти все обязанности.

Но этого не должно быть. Что хорошо для господствующего класса, должно быть благом и для всего общества, с которым господствующий класс себя отождествляет. Поэтому чем дальше идет вперед цивилизация, тем больше она вынуждена набрасывать покров любви на неизбежно порождаемые ею отрицательные явления, прикрашивать их или лживо отрицать,- одним словом, вводить в практику общепринятое лицемерие, которое не было известно ни более ранним формам общества, ни даже первым ступеням цивилизации и которое, наконец, достигает высшей своей точки в утверждении: эксплуатация угнетенного класса производится эксплуатирующим классом единственно и исключительно в интересах самого эксплуатируемого класса, и если последний этого не понимает и даже начинает восставать против этого, то это сама черная неблагодарность по отношению к благодетелям - эксплуататорам [Я сначала собирался привести рядом с моргановской и моей собственной критикой цивилизации блестящую критику цивилизации, которая встречается в различных местах произведений Шарля Фурье. К сожалению, у меня нет времени заняться этим. Замечу только, что уже у Фурье моногамия и земельная собственность служат главными отличительными признаками цивилизации и что он называет ее войной богатых против бедных. Точно так же мы уже у него находим глубокое понимание того, что во всех несовершенных, раздираемых противоречиями обществах отдельные семьи (les families incoherentes) являются хозяйственными единицами.].

А теперь в заключение - суждение Моргана о цивилизации: "С наступлением цивилизации рост богатства стал столь огромным, его формы такими разнообразными, его применение таким обширным, а управление им в интересах собственников таким умелым, что это богатство сделалось неодолимой силой, противостоящей народу Человеческий ум стоит в замешательстве и смятении перед своим собственным творением. Но все же настанет время, когда человеческий разум окрепнет для господства над богатством, когда он установит как отношение государства к собственности, которую оно охраняет, так и границы прав собственников. Интересы общества безусловно выше интересов отдельных лиц, и между ними следует создать справедливые и гармонические отношения. Одна лишь погоня за богатством не есть конечное назначение человечества, если только прогресс останется законом для будущего, каким он был для прошлого Время, прошедшее с наступления цивилизации,- это ничтожная доля времени, прожитого человечеством, ничтожная доля времени, которое ему еще предстоит прожить. Завершение исторического поприща, единственной конечной целью которого является богатство, угрожает нам гибелью общества, ибо такое поприще содержит элементы своего собственного уничтожения. Демократия в управлении, братство внутри общества, равенство прав, всеобщее образование освятят следующую, высшую ступень общества, к которой непрерывно стремятся опыт, разум и наука. Оно будет возрождением - но в высшей форме - свободы, равенства и братства древних родов" (Морган, "Древнее общество", стр. 552) [См. также Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 45, с. 269. Ред.].

Напечатано отдельной книгой в Цюрихе в 1884 г.

Подпись: Фридрих Энгельс

Печатается по тексту Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, изд. 2, т. 21, с. 28-178

Дикость . О наличии тех или иных с модусов социальной значимости на этапах общественной эволюции можно судить в зависимости от существования определенных фигур – носителей этих модусов. Первая значимая фигура, с которой мы сталкиваемся на самой ранней ступени дикости (когда человек только-только начинал выделяться среди прочих животных) это фигура вожака. Поэтому очевидно, что первым и единственным модусом в начале истории общества была власть, происхождение которой теряется в глубинах животного мира. Лишь предводитель, вожак мог утвердить себя как социальное существо. Его решения, поступки, действия имели значение для всех членов сообщества. Он являлся носителем власти, в каких бы примитивных формах она ни выражалась. Именно через власть он обретал социальную значимость. Остальные члены сообщества оставались на положении природных существ и утверждали себя в качестве таковых через потомство. Впрочем, у вожака и здесь было преимущество, поскольку в его распоряжении находились половозрелые самки.

Власть, вероятно, достигалась с помощью природных же свойств или качеств: ума, силы, способности к принятию решений и к агрессивным действиям (злоба, ярость, «звериная хитрость» и т.п.). Трудно сказать, какие из этих свойств имели большее значение. У этнологов есть мнение, что в стаде человекообразных приматов в вожаки чаще всего попадает не самый умный, красивый или сильный, а самый «настырный». Возможно, способность принять решение и долго удерживать его действительно важнейшее качество лидера. Конечно, он должен был бы быть достаточно сильным, чтобы постоять за себя. Кроме того, функция защиты самок и детенышей требовала определенного героизма и способности к самопожертвованию.

Способом получения социального признания могла служить только экспертиза, вероятно, в наиболее грубой первоначальной форме – драке. «Эксперты» - претендент на лидерство и вожак – на собственных шкурах познавали превосходство соперника или доказывали свое.

О единоборстве как способе доказательства правоты или превосходства над соперником часто говорится в мифологии и литературных памятниках. Оно сохранилось буквально до наших дней (дуэли у благородных, «разборки» у бандитов). А в давние времена состязание ради власти, чести, славы было широко распространено у разных народов, причем это состязание часто принимало форму священной игры. Например, в китайской традиции устойчивый тип легендарного установления государственной власти заключался в обычае, согласно которому героический князь доказывал соперникам свое превосходство победой в чудесном испытании. Как правило, подобный турнир влечет за собой смерть побежденного [Хейзинга. 1992, с.71 и др.]. Одиссей, чтобы вернуть власть, тоже побеждает в состязании, устроенном Пенелопой для женихов, натянув свой лук, а затем и перебив соперников.

Прекрасной иллюстрацией подобной экспертизы служит обычай «вступления в должность» жреца Лесной Дианы в Древней Италии, описанный Дж.Дж.Фрэзером в книге «Золотая ветвь».

В древности, у небольшого лесного озера Неми находились священная роща и святилище богини Дианы. В этой роще росло дерево, и «вокруг него весь день до глубокой ночи крадущейся походкой ходила мрачная фигура человека. Он держал в руке обнаженный меч и внимательно оглядывался вокруг, как будто в любой момент ожидал нападения врага. Это был убийца-жрец, а тот, кого он дожидался, должен был рано или поздно тоже убить его и занять его место. Таков был закон святилища. Претендент на место жреца мог добиться его только одним способом – убив своего предшественника, и удерживал он эту должность до тех пор, пока его не убивал более сильный и ловкий конкурент.

Должность эта, обладание которой было столь зыбким, приносила с собой царский титул. Но ни одна коронованная особа не была мучима более мрачными мыслями, чем Немийский жрец. Из года в год зимой и летом, в хорошую и плохую погоду, нес он свою одинокую вахту и только с риском для жизни урывками погружался в беспокойную дремоту. Малейшее ослабление бдительности, проявление телесной немощи и утрата искусства владеть мечом ставили его жизнь по угрозу …

В немийском святилище произрастало некое дерево, и с него не могла быть сорвана ни единая ветвь. Лишь беглому рабу, если ему это удастся, позволялось сломать одну из ветвей. В случае удачи ему предоставлялось право сразиться в единоборстве со жрецом и при условии победы занять его место и унаследовать титул Царя Леса.

По общему мнению древних, этой роковой веткой была та самая Золотая ветвь, которую Эней по наущению Сивиллы сорвал перед тем, как предпринять опасное путешествие в страну мертвых». Фрэзер полагал, что описанное им наследование по праву меча возникло в незапамятные времена, когда «доисторическая Италия еще находилась в состоянии дикости» [Фрэзер. 1986, с.9-14].

В эпоху дикости, на самой ранней ее стадии, человек едва ли мог утвердить себя в обществе через нечто иное, чем власть. Без нее он оставался социальным ничтожеством. Поэтому обладание властью возносило ее носителя почти на недосягаемую высоту, а сам он становился едва ли не сверхъестественным существом. Не с этих ли давних времен первой ипостасью Бога считается власть, а его первоименем – «Господь»?

На более поздней ступени дикости рядом с фигурой вожака можно заметить фигуры шамана (мага) и мастера. Основанием для появления этих фигур служило постепенное развитие деятельности.

По мере овладения огнем и другими способами обработки природных материалов человек получал возможность оказывать воздействие на жизнь сообщества не только через власть, но и как носитель определенных знаний, умений, навыков. Эти знания и умения в ту пору составляли, очевидно, целостное единство, состоящее из фантастических представлений и элементов объективного знания. Фантастические представления лежали в основе «управления» природными процессами с помощью магических (колдовских, шаманских) средств. Элементы реального знания служили базой для примитивных технологических процессов при производстве вещей. При этом магические обряды сопровождали производство почти в обязательном порядке. Общепризнанно в современной науке, что дикарь по сравнению с цивилизованным человеком почти не способен отличить естественное от сверхъестественного, племенные обычаи от природных законов и т.п. Именно поэтому подобное восприятие мира является основой магических действий.

Поскольку «управление» природными силами с помощью магических средств «вызывание или прекращение дождя и ветра, ускорение прихода весны и пр.) было крайне важно для общества, специалисты, занятые общественной магией, становились весьма значительными фигурами в нем. Правда, в случае неуспеха они рисковали жизнью и нередко платились ею, но подобный риск заставлял умных и честолюбивых людей, с одной стороны, искать способы обмануть своих соплеменников, а с другой – стимулировал поиск реального знания. Занятия общественной магией открывали путь к власти. Возникала фигура царя-жреца, царский титул соединялся с отправлением жреческих обязанностей, что было в древности обычным делом в разных странах.

Случалось, хотя и реже, что и знание реальных технологических процессов, оказывалось ступенькой к власти, например, занятия кузнечным ремеслом [Фрэзер. 1986, с. 85-87 и др.). Правда, в народном сознании кузнечное ремесло очень долго было тесно связано с колдовством. Не случайно у Гоголя верх над чертом берет именно кузнец («Ночь под рождество»).
Развитие деятельности шло бок о бок с развитием мышления и возникновением языка. Эти процессы взаимно обусловливали друг друга. Соответственно, в более поздний период дикости возникала «историческая» память, складывались зачатки врачебного и изобразительного искусства, формировалось сознание. Проблески последнего сопровождались изумлением перед тайнами и загадками мира, а также стремлением воздействовать на него. Возникавшее сознание стимулировало появление представлений о духе как некоторой загадочной, но несомненной силе. Формировалось представление о святости как особой причастности к духу, способности человека быть временным или постоянным носителем (или проводником) сверхъестественной духовной силы.

В целом же, можно сказать, складывался некий синкретический модус социальной значимости, в котором оказались слитыми воедино знание, мастерство и святость, причем знание выступало всегда в какой-то вспомогательной функции. Фигуры вождя, шамана (мага, жреца), мастера в разных комбинациях могли совмещаться в одном лице, но могли существовать и раздельно. В конкретных случаях на первое место тогда выступали такие модусы, как власть, мастерство и святость. Знание не выступало на первый план, а входило скрытым компонентом в остальные модусы. Возможно, в этот период возникли представления о второй (созидание и творчество) и третьей (духовная сущность) ипостасях Бога. Соответственно возникли его второе и третье имена – «Создатель» и «Дух святой».

Появление мастерства и святости (отчасти, знания) как модусов социальной значимости расширило круг претендентов на выполнение жизненно важных функций в обществе с одновременным расширением поля возможного приложения индивидуальных сил. В частности, на роль мастера, мага, носителя святости могла претендовать и женщина. Историки считают, например, что первоначально обрядом посвящения юношей в охотники руководила женщина-вещунья, лишь впоследствии смененная учителем-мужчиной, «дедушкой лесовым». Воспоминание об этой роли женщины сохранилось в русских народных сказках в образе благожелательной Бабы-Яги, помогающей герою советом и делом [Рыбаков Б.А. 1997, с.172]. Важными функциями, связанными с магией и повышающими роль женщины в обществе, стали хранение огня, изготовление примитивных глиняных сосудов, приготовление пищи и лекарственных средств.

Наличие названных выше модусов ограничивает значение грубой силы и агрессивных эмоциональных реакций для достижения власти. Требовалось больше ума, хитрости, физической ловкости и душевной гибкости и т.п., чтобы с большим или меньшим успехом выполнять названные функции. Поскольку же в связи с высоким положением женщины в обществе мужчина мог добиваться власти через брак (женитьба на царевне после ряда испытаний едва ли не самый распространенный в русских сказках способ добиться престола), повышалось значение таких личных качеств, как природная сила и красота.

Кроме того, для овладения знанием, мастерством, святостью недостаточно чисто природных свойств и задатков. Требуется ряд качеств, имеющих «социальную окраску», которые развиваются на базе природных свойств, но к ним не сводятся. Эти качества (в частности, трудолюбие, терпение, послушание и др.), воспитываются с помощью специальных обрядов-упражнений, а также путем непосредственного (подсознательного) усвоения норм поведения от старших в период совместного проживания лиц одного пола (например, подростков-юношей в «домах мужчин») или же во время совместной деятельности с мастером или магом.

Важно подчеркнуть, что не просто усложняется объективно необходимая деятельность, направленная на овладение внешним миром, но складывается система воспитательной деятельности, имеющая целью подготовить специалистов в разных областях мира и духа. В воспитании проявляются элементы разнообразия.

Процедура социального признания остается прежней – личная экспертиза, но она во многом утрачивает свои грубые черты. В ней появляются дополнительные критерии оценки человека – его знания, умения и навыки в разных сферах деятельности, а также способность направлять свою деятельность на пользу сообщества. Обряды инициации для большинства остаются весьма суровыми, если не жестокими, но оценивается человек уже коллективно. Это делает оценку более объективной. Кроме того, возникают новые формы экспертизы (помимо единоборства). Оценка идет со стороны разных фигур: шамана, мастера, вождя, обычных членов сообщества, - а также с точки зрения пригодности претендента к будущим социальным функциям. Человек оценивается как возможный специалист в сферах духа, материи, общества.

Необходимость оценки полезности каждого члена сообщества вызывала, вероятно, потребность в общественном мнении, служащем естественной предпосылкой ранней племенной демократии, и, следовательно, представлений о праве внутри рода-племени. Ведь если нет нужды в оценке каждым каждого, то зачем демократия? И как возможна такая оценка, если право на нее дается не каждому?

К высшему периоду дикости возникают и первые зачатки объективного, безличного способа социального признания. Человека (мастера) начинают ценить не по его личным природным качествам (красоте и силе), а по результату труда, по продукту. Последний, вероятно, еще не служил предметом целенаправленного обмена внутри племени или рода, но уже начинал двигаться внутри сообщества, переходя от одного лица к другому и неся на себе информацию о мастере, сделавшем его. Это означает, что при оценке мастера на первое место выступает его социальное качество – мастерство, складывающееся из знаний, умений и навыков, не присущих человеку от рождения, а передающихся через социальную среду.

Снижение роли некоторых личных природных качеств при оценке мастера отразилось, вероятно, в мифах, в которых божества-мастера изображаются с природными недостатками (по греческому мифу Гефест, бог-кузнец, родился таким слабым и некрасивым, что его разгневанная мать, Гера, сбросила младенца с Олимпа на далекую землю. При участии морских богинь вырос Гефест с широкой грудью и могучими руками, но некрасивым и хромым). Впрочем, природные недостатки не мешает мастерам брать в жены прекраснейших женщин: по одной из версий древнегреческого мифа женой Гефеста стала сама Афродита! [Одиссея. Песнь 8. 265-315].

Мастерство становилось средством получения известности, пусть даже весьма узкой и скоропреходящей. Хорошо сделанная вещь, особенно оружие, получает высокую оценку (позднее, во времена варварства, отдельные образцы воинского оружия получают личные имена). Кроме того, возникает более или менее регулярный обмен вещами и продуктами между коллективами (родами, племенами). Появляются постоянные места такого обмена, где люди получают друг от друга нужные вещи, первоначально даже не входя в непосредственный контакт. Это привносит в безличный способ социального признания рыночное начало. Люди становятся значимыми друг для друга как владельцы чего-то полезного. Поскольку хранителями вещей, предназначенных для обмена, обычно становятся вожди, в их руках накапливается богатство , впервые возникающее именно как коллективное достояние.

Если высказанные соображения относительно фигур вождя, мага (шамана) и мастера, а также модусов святости, власти, мастерства и знания имеют смысл, то возникает сомнение в известной схеме разделения труда. Возможно, вопреки мнению Энгельса, «первое крупное разделение труда» произошло не тогда, когда «пастушеские племена выделились из остальной массы варваров» [Маркс К., Энгельс Ф Т.21, с.161], а значительно раньше, когда возникли колдуны и знахари, образовавшие, по-видимому, «самый древний класс профессионалов в истории общества» [Фрэзер. 1986, с.106-107). Если добавить к этому классу класс мастеров, возникший примерно в тот же период, то выходит, что первым крупным разделением труда было его внутри сообщества по функциональному признаку, которое, заметим, целостным образом охватывало весь мир.

Деятельность вождя была направлена на мир людей: на поддержание порядка внутри сообщества, на организацию важнейших совместных действий внутри племени и взаимодействие с соседями, включая мир, войну, торговлю, союзы.

Деятельность шамана (мага, колдуна, позднее жреца) была направлена на мир высших сил, на мир космоса, включая позднее мир духа, а также на телесное и духовное бытие отдельного человека.

Деятельность мастера была направлена на конкретный предметный мир, на мир вещей. С ее помощью осуществлялось овладение природными силами и ресурсами.

Необходимо подчеркнуть еще два обстоятельства, характеризуя стадию дикости.

Во-первых, из пары ценностей «личность – общество» важнейшей ценностью было, конечно, общество. Должностные лица (вожди, маги, мастера) становились значимыми именно в силу того, что выполняли важные общественные функции [Фрэзер, 1986, с.50, 106-107 и др.], плохое выполнение которых могло повлечь разные репрессии вплоть до смерти [Фрэзер. 1986, с.87-88]. Иначе говоря, они приобретали свою значимость не как конкретные личности, а как носители важных общественных функций.

Как отмечает Дж.Фрэзер, на определенной стадии развития общества люди нередко считают, что ход природных явлений в большей или меньшей мере зависит от царя (жреца), поскольку он наделен сверхъестественной силой или является воплощением божества. Поэтому ответственность за плохую погоду, урожай или иное стихийное бедствие возлагается на лично на властителя. Предполагается при этом, что власть царя над природными явлениями, как и его власть над подданными, осуществляется посредством волевых актов. Поэтому, если имеют место засухи, голод, эпидемия, бури, народ приписывает эти напасти небрежности или преступному поведению своего правителя. За это «его наказывают розгами и заковывают в кандалы, а если он продолжает упорствовать (курсив мой – П.С.), его либо свергают, либо убивают» [Фрэзер, 1986, с.165-166].

Во-вторых, именно качеству выполнения этих функций, т.е. служению было подчинено поведение должностных лиц, что часто сопровождалось большими неудобствами для них [Фрэзер. 1986, с.9, 165-166 и др.]. Это означает, что основной разновидностью объективно необходимой деятельности была служба, служебная деятельность. Эгодеятельность допускалась лишь в той мере, в какой она требовалась для физического сохранения индивида. Иначе, по-видимому, и быть не могло, пока производительность труда была столь мала, что выжить можно лишь за счет совместных усилий и жесткого коллективного распределения продукта.

В-третьих, что ясно из сказанного, хозяйство на стадии дикости могло быть только домашним по главной своей цели – оно велось для непосредственного удовлетворения потребностей самих производителей. Основой хозяйства была присваивающая деятельность, часто специализированная по отдельным видам природных ресурсов. В результате возникали племена, занятые охотой и рыболовством, народы-собиратели урожая. Позднее бродячие охотники дали начало скотоводческим народам, а собиратели урожая – земледельцам.

В целом для дикости характерны признаки: 1) преобладание служебной деятельности, 2) доминирование ценности «общество», 3) наличие власти, мастерства и святости как основных модусов социальной значимости, причем отдельные модусы могли сливаться воедино, 4) эти модусы доступны на основе служебной деятельности, 5) инструментальными ценностями при их достижении выступают, в основном (кроме фигуры мастера) природные качества, 6) главенствующая роль личной экспертизы как способа социального признания, 7) домашнее хозяйство.

Очевидно, что общество в состоянии дикости может быть довольно устойчивым, поскольку деятельность основных должностных лиц обеспечивала удовлетворение важнейших общественных потребностей. Возникает вопрос, как возможна дальнейшая эволюция общества? Ведь в нем должна появиться эгодеятельность, проявиться другие модусы значимости, а кроме того, эти модусы должны стать доступны не на основе служебной деятельности, а на основе личного выбора человека. Где может обнаружиться уязвимое, слабое место, через которое в целостное общество могли бы «проникнуть» все названные феномены, а в систему фундаментальных ценностей общества войти ценность «личность»? И каким образом все это может произойти?

Конечно, следует учитывать постепенное совершенствование материальной деятельности и неизбежные результаты этого процесса.

В частности, к высшему периоду дикости возникают зачатки богатства в виде престижных вещей (оружие, одежда, украшения). У вождей, как уже говорилось, могут накапливаться излишки товарных запасов, поскольку именно они выступают представителями племени или рода при обмене с другими племенами. Но богатство не является их личным достоянием. Отмечались случаи (в племенах американских индейцев), когда вождь (кацик) вовсе не выглядит богачом и носит более поношенную одежду, чем его подданные. Это связано с тем, что должность вождя обязывает его делать большое количество подарков, так что накопить большое богатство ему крайне затруднительно (о необходимости для знатного человека быть щедрым еще будет сказано дополнительно). Накапливалось богатство в виде ценных «священных» вещей, необходимых при отправлении магических или религиозных обрядов, в различного рода святилищах. В качестве фактора внутренних социальных изменений следует учитывать и конкуренцию между отдельными сообществами.

Однако более важными в этот период оказываются изменения в духовной сфере. Почетные знаки доблести, получившие к тому времени распространение (ожерелья из клыков убитых хищников, одеяния из шкур, скальпы или высушенные головы убитых врагов и т.п.), свидетельствуют о появлении каких-то праформ славы. Возможно, тогда же возникают и получают развитие легенды и предания как средство увековечить славные деяния предков, зарождаются элементы красноречия и поэзии, также служившие прославлению героев и их подвигов.

Накопление в устной памяти легенд «о доблестях, о подвигах, о славе» великих предков постепенно приводит к тому, что слава становится важной ценностью. Боевые заслуги, подвиги и связанная с ними слава пролагали путь к власти. Но слава оказывалась достойной целенаправленной деятельности и сама по себе.

Ведь если возникла память, то возможно продление своей значимости в мире и после смерти, для чего нужна слава. В литературных памятниках, отражающих мировоззрение людей эпохи варварства, слава ценится очень высоко, занимая первое место среди целей, к которым может стремиться человек. В скандинавском эпосе сказано: «Гибнут стада, родня умирает, и смертен ты сам, но смерти не ведает громкая слава деяний достойных» [Старшая Эдда. Речи Высокого. 2002, с.32-33). Один из главных героев «Илиады» Ахиллес предпочитает долгой счастливой жизни в безвестности жизнь краткую, ведущую к быстрой смерти, но увенчанную славой [Илиада. Песнь 9, 410-415; Песнь 18, 120]. Аналогичный выбор делает Ростем, персонаж «Шахнаме, которому грозят беды в земной жизни и страдания в ином мире, если он выберет славу: «Но смерти лишь плоть отдаем мы во власть, не имя – готов я со славою пасть!» [Шахнаме / Гоштасп. 9060-9090 / Т.4, с.286-287]. Отзвуком той же мировоззренческой установки следует, по-видимому, считать и слова Гераклита: «Убитых Аресом боги чтут и люди... Чем доблестней смерть, тем лучше удел выпадает на долю (умерших) ... Лучшие люди одно предпочитают всему: вечную славу» [Цит. по: Поппер. Т.1. 1992, с.47].

Стремление к славе (которое М. де Унамуно считает желанием бессмертия если не по существу и не полного, то хотя бы бессмертия имени) может иметь и отрицательные последствия, во-первых, потому, что порождает зависть, которая в «тысячу раз ужаснее голода, потому что она – голод духовный», а во-вторых, потому, что становится предметом желания даже дурная, позорная слава, то есть, возникает такое явление, как геростратизм. Вероятно, именно слава, стремление к ней побудили общество к внутренним изменениям, имеющим принципиальное значение в эволюции общества.

Варварство . Возникновение славы как модуса социальной значимости, ее чрезвычайно высокий статус означают переход от дикости к варварству. Дело в том, что ее появление знаменует появление принципиального иного типа деятельности в обществе. Ведь прежние (связанные со служением обществу) модусы социальной значимости (власть, святость, знание, мастерство) хотя и присваивались отдельным лицам, но утверждали человека в обществе не в качестве именно этого конкретного лица, а лишь как носителя социальной функции. Начало «я» в этом случае фактически отсутствовало. Высшей ценностью оставалось общество.

Стремление к славе и деятельность по ее достижению изначально направлены не на коллектив, а на самореализацию конкретного человека. Цель это деятельности – «индивидуальное благо», как бы условно ни понималось это благо. Через славу самоутверждается не коллектив, а личность, пусть даже это самоутверждение принимает форму самопожертвования.

Слава была в тот период единственным модусом социальной значимости, способным совместить стремление личности к самоутверждению в мире с выгодой для общества, с подчинением индивидуальной деятельности интересам коллектива. Предоставляя личности славу, общество как бы «говорило»: «Хорошо, самоутверждайся, но чтобы тебя помнили – пожертвуй собой для общего блага. Тогда у тебя есть шанс остаться в нашей памяти». Возникает фигура героя, носителя славы, чьи подвиги сохранены в мифах, былинах и иных героических песнях. Таким образом, слава оказалась естественным «мостиком» от служебной деятельности к эгодеятельности и получила столь высокий и желанный статус в период варварства, открыв в дальнейшем путь индивидуальной инициативе. Возникновение индивидуальной деятельности для себя – важнейший показатель, позволяющий отличить эпоху варварства от дикости.

Наличие славы как модуса социальной значимости влечет одновременно и признание обществом какого-то минимума индивидуальной свободы. Слава, очевидно, достигается на основе свободного выбора и путем свободной деятельности. Так, считается достойным для любящей женщины взойти на костер вслед за телом мужа на основе свободного решения, за что ее долго помнят и ставят в пример («День хвали вечером, жен – на костре») [Старшая Эдда. Речи Высокого. 2002, с.33]. Но никак не могут быть увековечены с точки зрения славы многочисленные слуги знатного человека, убитые во время похоронного обряда, чтобы сопровождать его в царство мертвых. Их-то убивают, не спрашивая согласия.

Допущение обществом эгодеятельности как средства достижения славы постепенно узаконивает ее и как способ достижения других модусов. Значительно укрепляет свои позиции богатство, но отношение к нему весьма специфическое в среде варварской знати.

Во-первых, варвары предпочитают силой добыть богатство, нежели создать его собственным трудом [Маркс К., Энгельс Ф. Т.21, с.164]. По-видимому, присваивающая деятельность в их глазах долго остается намного почетнее производительной. Военная добыча была главной целью их походов, и более цивилизованные соседи дружно отмечали, что варвары алчно жаждут чужого добра. Да и в литературных памятниках, хранящих воспоминания о варварских временах, отмечается достоинство «силовых методов» в обретении богатства или имущества. Так, согласно «Махабхарате», благородный (кшатрий) «не пользуется тем, чего он не приобрел своей доблестью» или не «добыл отвагой» , поскольку предметы удовольствий, «добытые отвагой, всегда радуют сердце человека, живущего согласно обычаям кшатриев». Вообще, согласно закону этой касты, настоящий кшатрий желает «наслаждаться царством, добытым силою своих собственных рук» [Махабхарата. 1976, с.168, 192, 259].

Во-вторых, использовали добытые сокровища варвары, в частности, норманны, весьма своеобразно. Если изделия из золота и серебра -подвески, кольца, гривны – они носили, кичась украшениями (мужчины не менее охотно, чем женщины), то монеты они топили в море или болоте, зарывали в землю без расчета на дальнейшее пользование ими. Об этом свидетельствуют так называемые «болотные клады», находимые при мелиоративных работах в Скандинавии. Отражение подобного обычая нашло и в «Песне о Нибелунгах», когда сокровища, силой добытые Зигфридом, в конце концов, были утоплены в Рейне.

Почему же варвары (в частности, норманны) так обращались с богатством, добытым в тяжких трудах? А труды эти были действительно тяжкие, что можно увидеть из описания, содержащегося в одной из саг.

Из скандинавского фьорда выплывает флотилия драккаров. Они огибают Европу, добираются до побережий Южной Испании и Северной Африки, грабят прибрежные поселения и возвращаются на зимовку в устье Роны. По весне флотилия снова пускается в путь и достигает Италии. Они осаждают город Луну, приняв его поначалу чуть ли не за сам Рим (вероятно, на викингов, покинувших свои «длинные дома», покрытые дерном, итальянские палаццо из мрамора произвели потрясающее впечатление). При осаде Луны произошла история, чем-то напоминающая взятие Трои. Когда защитники города отбили атаки морских разбойников, их предводитель (по имени Халстейн) прибег к «северной хитрости». Притворившись умирающим, он послал за священником для обряда крещения, а после «умер». Его воины отнесли гроб на кладбище, чтобы похоронить своего вождя как христианина. Оказавшись за городскими воротами, Халстейн выпрыгнул из гроба и вместе со своими людьми разграбил город.

Допустим, он вернулся с награбленными сокровищами домой, сложил монеты в бочонок и, выбрав ночку потемней, утопил его в болоте. Что же заставило Халстейна (или другого вождя викингов) поступить столь неразумным с точки зрения современного человека образом? Оказывается, по представлениям норманнов подобное деяние было более чем разумным. Просто они верили, что в сокровищах, которыми обладал человек, воплощались его личные качества и сосредоточивались его счастье и успех. Клад, пока он был надежно укрыт на дне моря или болота, хранил в себе счастье владельца. Утрата сокровищ означала потерю боевой удачи и важнейших качеств. Поэтому крайне важно было не допустить, чтобы клад попал в чужие руки. Кто, действительно, захочет по доброй воле утратить милость богов?

В-третьих, весьма вероятно использование богатства в ритуальных целях, скажем, принесение его в жертву богам, в частности, Земле. Об этом свидетельствуют некоторые детали захоронения кладов восточными славянами, а также то, что эти клады иногда находят в священных для наших далеких предков местах [Фроянов. 1996, с.66-69].

В-четвертых, богатство не использовалось знатными людьми как средство приращения нового, еще большего богатства, но тратилось на пиры, почетные знаки, которые щедро раздавались дружине. Тем самым верные вождю дружинники приобщались к его славе и удаче [Гуревич. 1972, с.196-199 и др.]. «Щедро давал он верной дружине жаркое золото, кровью добытое» [Старшая Эдда.1977, с.157-158], - с похвалой говорится об одном из героев скандинавского эпоса. Король Зигмунд, созывая гостей на семейное торжество, дает знать в сопредельных землях чрез гонцов, «что дарит платьем и конем своих и пришлецов» [Песнь о Нибелунгах. 1975, с.362].

Возможно, подобное отношение к богатству, а также использование его в указанных целях связано с тем, что оно долгое время являлось коллективным достоянием, которым вождь лишь распоряжался от имени рода или племени. Ведь «вождь в архаическом обществе – олицетворение коллектива, выражение его воли и общественных потенций», а его имущество считалось «общественным достоянием либо отчасти, либо целиком» [Фроянов. 1996, с.70-71]. Иначе говоря, богатство лишь постепенно индивидуализируется, становясь модусом социальной значимости отдельного человека.

В период варварства возникает и хозяйство как модус социальной значимости, вероятно, почти одновременно в разных формах:

n как крупное хозяйство вождя или знатного человека;

n как хозяйство отдельной семьи (для собственного потребления);

n крупное товарное хозяйство (латифундия, рабовладельческая мастерская для производства на рынок);

n как индивидуальное мелкое товарное хозяйство.

Возникновение хозяйства в разных его формах связано,

несомненно, с техническим прогрессом, но для нас самое важное то, что появляется новый класс значимых людей – хозяев. Вождь, шаман, мастер, герой, а теперь и хозяин, претендующий на часть социальных и природных ресурсов. Вместе с этим классом появляется и новый способ приобретения богатства, отличный от военной добычи. Это касалось и крупного «княжеского» хозяйства, чьей изначальной функцией, вероятно, было обеспечение военных походов материальными средствами. Определенный же достаток мелкого хозяина предоставлял последнему некоторую независимость от общества и светской власти.

Вероятно, в период варварства, а не цивилизации, опять-таки вопреки мнению Ф.Энгельса [См.: Маркс К., Энгельс. Ф. Т.21, с.165], появляется и фигура посредника в обмене товарами, купца, соперничающего с вождем и знатью в этой сфере деятельности. Поэтому он лишается защиты соплеменников, превращается в изгоя и компенсирует свою «социальную незащищенность» ловкостью, изворотливостью, умением достигать компромиссов, личной энергией и инициативой, а также способностью завязать «деловые знакомства» с себе подобными (образуя деловые союзы) и просто нужными людьми. Возможен был, конечно, и обратный ход событий – сначала человек становился изгоем, а затем начинал заниматься посреднической деятельностью. Для этих людей (в отличие от знати) богатство становилось самой главной ценностью, по сути, единственным модусом социальной значимости.

К позднему периоду варварства возможны подвижки в иерархии ценностей. Слава остается важнейшей ценностью, но постепенно богатство обретает больший вес, а власть все больше «индивидуализируется». Она все меньше зависит от процедуры испытания (в том числе, выборов), превращаясь в наследственную. Кроме того, появляется возможность «оторвать» власть от служебной деятельности. Возникает явление тирании, когда власть целенаправленно используется в пользу самого ее носителя. Власть «срастается» с эгодеятельностью. В то же время, поскольку личность тирана становится главной ценностью, деятельность остальных членов общества становится служебной, что ведет к «росту напряженности» в обществе. Возрастает и роль хозяйства как возможного и наиболее надежного источника богатства. Поэтому повышается и значение производительной деятельности по сравнению с присваивающей. Об этом изменении говорит то, что у разных народов в определенные временные периоды наблюдается смена грабительских походов на более или менее упорядоченный сбор дани, а далее установление четкой вассальной зависимости и т.п. Расслаивающееся общество предлагает разным социальным слоям разные модусы социальной значимости.

Нарождающиеся феодалы оставались нацеленными на славу, власть, воинское мастерство, не отказываясь при этом от богатства как средства поддержания репутации в обществе и содержания военной дружины, постепенно осваивая хозяйство как источник богатства. Главным способом получения социального признания в среде варварской знати остается «личная экспертиза». Владельцем того или иного имущества, титула, привилегий всегда признается конкретный человек. Неважно, что все вышеназванное могло захватываться силой или обманом. Бой – всего лишь усложненная процедура личной экспертизы. Важно, что право на владение признавалось за конкретным человеком. Эта процедура приводила в среде знати к повышению требований к моральным качествам претендентов. Возникали ритуалы, вынуждавшие к «рыцарскому поведению», начинали высоко цениться благородство поступков, щедрость, красота. Личная честь становилась предметом особой заботы, что служило признаком повышения ценность «личность» в иерархии общечеловеческих ценностей. Правда, это относилось не ко всем типам личностей.

Что же касается черни, «подлого народа», то лицам из низших сословий оставалось мастерство (не воинское), хозяйство и богатство как предмет целенаправленной деятельности. При этом в общественном мнении жизнь ради богатства считалась все-таки малопочтенной, иногда даже презираемой (ростовщичество). Мелкое хозяйство, хотя и позволяло хозяину получить признание на рынке через продукт, несло в себе губительное противоречие, ибо социальное по природе средство служило в тот момент сугубо биологической потребности в выживании. Человек, ведущий хозяйство и всецело занятый им, фактически отказывался от достижения значимости через «уважаемые» модусы – славу и власть, он отказывался от процедуры личной экспертизы, нередко связанной с риском для жизни. Следовательно, в общественном мнении он выглядел кем-то вроде «труса», «ничтожества», т.е. «низким человеком».

Подобному представлению способствовало также то, что безличный, рыночный способ получения социального признания постепенно становился ведущим среди простого народа (речь идет о свободных людях). Безличность рынка на этом этапе практически с неизбежностью влекла и непризнание личного достоинства мастера или мелкого хозяина. Рыночной толпе не было (и нет) дела до личных качеств товаровладельца – был бы хорош товар. Тем более не было дела до личности мастера знатному человеку. И это может прозвучать парадоксально и даже жестоко, но в каком-то смысле мастера и хозяева сами были повинны в том, что их не признавали уважаемыми людьми. Ведь они добровольно или вынужденно, но соглашались на безличный способ получения социального признания, отказываясь от защиты собственного достоинства с оружием в руках. Следовательно, они давали моральное право на бесцеремонное обращение с ними. В какой-то степени аналогичная ситуация возникает в настоящее время в тюрьмах и колониях заключенных. Там отказ от яростного протеста против любой попытки унизить, скажем, отсутствие немедленной гневной реакции на презрительное наименование, может привести человека в конечном счете в разряд «неприкасаемых», опустить его на самое дно этого сообщества людей.

Но человек не может жить, чувствуя себя безликим исполнителем социальной функции. Чтобы компенсировать отрицательные последствия рыночного способа получения социального признания, в частности, его безликость и бездушность, и почувствовать себя «уважаемыми людьми», мелкие производители объединялись в союзы, в братства мастеров для дружеского общения равных. Ведь немецкое слово Zeche означало в свое время «попойка», «пирушка», слово guild (гильдия) происходило от древнеанглийского gild , «жертвоприношение», а древнескандинавское gildi значило «пир», «празднество» [Гуревич. 1972, с.189]. В таких союзах (цехах) мастера могли чувствовать себя уважаемыми людьми, могли в известной степени сохранить свое человеческое достоинство.

По-видимому, именно эта потребность стимулировала объединение людей в братства по профессиональному признаку («равный среди равных»), но не защита чисто профессиональных интересов, что должно было возникнуть значительно позже.

Э.Дюркгейм считал, что «...индивиды, обнаруживающие общие интересы, объединяются... не только для защиты своих интересов, но... чтобы не чувствовать себя затерявшимися среди противников, чтобы получать удовольствие от общения, составлять одно целое с другими, т.е. в конечном счете чтобы вместе жить единой нравственной жизнью» [Дюркгейм. 1996, с.20-21]. А один из авторитетных исследователей римских профессиональных корпораций Вальцинг отмечал, что объединение ремесленников «придавало им больше сил для защиты их общих интересов. Но это было лишь одно из полезных побочных следствий данного института, а не его основание и главная функция. Прежде всего корпорация была религиозной коллегией. Каждая из них имела своего особого бога, культ которого, когда у нее были средства, отправлялся в специальном храме. ... Этот профессиональный культ не обходился без праздников, которые отмечали совместно жертвоприношениями и пирами». Кроме того, профессиональная корпорация оказывала помощь своим членам, она же была похоронной коллегией, часто имеющей собственное кладбище. Общий культ, общие пиры, общие праздники, общее кладбище – все вместе составляет отличительные признаки семейной организации у римлян. Поэтому профессиональную организацию называли «большой семьей». Члены римских ремесленных профессиональных корпораций называли себя братьями или товарищами [См. Дюркгейм. 1996, с.16-17].

При всем при том профессиональные корпорации не входили в официальную структуру римского общества, а ремесла подвергались нравственной опале и даже были объектом презрения [Дюркгейм. 1996, с.24-25]. А на более низкой эволюционной ступени, в Афинах, ремесленные корпорации были не только внесоциальны, но почти внезаконны [Дюркгейм. 1996. с.25]. Учитывая сказанное, вызывает сомнение иногда встречающееся в учебниках утверждение, что «ремесленники объединялись в цеха для защиты своих интересов». Какая уж тут защита, если в результате человек оказывался вне закона? Защита интересов возникла потом, когда цехи и корпорации получили официальный статус в обществе. До этого важнейшим стимулом к объединению в ремесленную корпорацию было стремление компенсировать безличность рынка, получив социальное признание со стороны равных себе людей.

К высшей стадии варварства взаимоотношения и между основными модусами социальной значимости становятся достаточно сложными. В частности, святость в иерархии ценностей могла соперничать со славой или властью, что находило отражение в борьбе жреческого сословия или духовенства со светской властью. В этих условиях служение духу часто вырождается в простую формальность, что влечет обмирщение святости, превращая ее лишь в средство достижения власти, а позже богатства и хозяйства. Этому способствует процесс распространения эгодеятельности и на этот модус. Забота о личном спасении (бессмертии индивидуальной души) порождает мучеников и отшельников в христианстве. Стремление получить бессмертие или божественное могущество через умерщвление плоти и праведную жизнь движет многими персонажами индийской мифологии [См.:Всемирная Галерея. 1994, с.273-274, 276 и др.].

Наконец, знание, которое в скрытом виде присутствовало в разных модусах значимости, обособляется и становится самостоятельным. Появляются особые фигуры – носители его. Певец (скальд, рапсод, акын и т.д.) – на первом этапе. Затем мудрец-философ. Позже – специалист в астрономии или математике, инженер и т.д. Обособленность знания как модуса социальной значимости проявляется в том, что носители его начинают оплачиваться, появляются люди, торгующие знанием – профессиональные учителя.

Для высшей ступени варварства характерны следующие признаки: 1) в обществе начинают функционировать все модусы социальной значимости. Появляется абстрактная возможность, что они превратятся в основные стимулы деятельности людей как социальных существ; 2) обе разновидности объективно необходимой деятельности – эго- и служебная – представлены в нем; 3) все модусы значимости доступны как на основе службы, так и на основе эгодеятельности; 4) оба способа социального признания – экспертиза и рынок – сформированы и сосуществуют одновременно; 5) ценности «общество» и «личность» введены в систему социальных ценностей; 6) присутствуют два типа хозяйства – домашнее и рыночное; 7) помимо природных качеств человека, изначально выступающих в качестве инструментальных ценностей (красота, сила, ум и т.п.), появляются ценности, связанные с обществом и двумя разновидностями деятельности, - дисциплина и долг, свобода и право.

Что же мешает обществу остаться на этой стадии развития, если в нем есть все что угодно? Этому мешает одна причина – неупорядоченность всех этих признаков (модусов, процедур социального признания, разновидностей деятельности).

Модусы социальной значимости «соперничают» между собой за преобладающее влияние в обществе (реально, конечно, соперничают носители модусов). Борьба светской и религиозной властей в Европе (римских пап и императоров Священной Римской империи) отражает «соперничество» святости и власти. Позже, по мере усиления третьего сословия, в эту борьбу включается и богатство. Неясно также, какая из процедур социального признания занимает ведущее место, какова иерархия высших общечеловеческих ценностей, в частности, общества и личности. Это хаотическое состояние чрезвычайно «затратно» с точки зрения любых ресурсов, а минимально приемлемый порядок в обществе может поддерживаться только с помощью грубой силы. У общества нет других средств для этого.

Перед обществом встает задача покончить с хаосом и уменьшить применение насилия. Для этого должны сложиться какие-то «естественные» комплексы из модусов, деятельностей, процедур социального признания с тем, чтобы снизить затраты на поддержание порядка и уменьшить применение насилия. Сложиться подобные комплексы, отражающие более упорядоченное общественное состояние, могут, вообще говоря на базе, одной из трех высших общечеловеческих ценностей – Бога (мыслящего духа), общества, личности. В реальности однако основой общества становилась либо ценность «личность», либо ценность «общество». Ценность «Бог» служила, как правило, скорее идеологическим камуфляжем, нежели действительной основой общества, хотя лидеры каких-либо значимых акций (войн, революций) очень часто выступали именно с религиозными лозунгами.

В целом, естественными и наиболее вероятными представляются следующие сочетания:

Высшая общечеловеческая ценность – общество, ведущая разновидность деятельности – служебная, основная процедура социального признания – личная экспертиза, главные модусы – власть, святость, знание. Хозяйство – домашнее. Подобное сочетание характерно для цивилизации, которая у нас будет называться служебно-домашней ;

Высшая общечеловеческая ценность – личность, ведущая разновидность деятельности – эгодеятельность (возможно, в обличье рыночной), основная процедура социального признания – рынок, главные модусы – богатство, хозяйство, мастерство в сфере материальной деятельности. Хозяйство – рыночное. Эти признаки свойственны рыночной цивилизации.

Переходный период. Общество не может перейти из варварства на стадию цивилизации сразу, непосредственно. Требуется более или менее длительный переходный период, когда комплексы ценностей, деятельностей и процедур социального признания «утрясаются», сбиваются в более или менее устойчивые образования. В реальной истории подобный переход сопровождается социальными катаклизмами, войнами и мятежами разного рода. Этот период необходимо как-то пережить и снизить степень насилия внутри общества. Оно не может быть полностью исключено, но, тем не менее, даже до перехода на стадию цивилизации, существуют состояния общества, позволяющие уменьшить его. Таких состояний два: первое из них можно назвать цивилизованное сообщество , объединяющие разные страны и народы, второе – внутренне напряженная цивилизация .

Цивилизованное сообщество . Оно основано на том, что выявляется особое рече-коммуникационное взаимодействие, связывающее его членов между собой. На практике это может быть обычный или «священный» язык, на котором отправляются религиозные обряды. Кроме того, для возникновения сообщества необходимы общий религиозный культ, основанный на вере в общего бога или богов, и (или) общее почитание какого-либо исторического персонажа, заложившего или выразившего основы нравственности, например, Будда в Индии или Конфуций в Китае. Кроме того, важным признаком цивилизованного сообщества является наличие более или менее осознаваемого родства между группами людей, входящих в него, основанного на общей исторической памяти (реальной или мифической, в частности, миф о происхождении от общего предка).

Так называемые греческая и особенно римская «цивилизации» представляли собой, с нашей точки зрения, цивилизованные сообщества, т.е. объединения народов, поклоняющихся похожим богам и пользующихся общими языками (греческим или латинским). Христианская (католическая) и мусульманская «цивилизации» также являются цивилизованными сообществами, основанными на единобожии и едином для каждого сообщества священном языке (латынь и арабский). Китай также пережил подобное состояние, хотя и в несколько более светском варианте, когда многочисленные родственные племена, населявшие его приняли в качестве духовной основы учение Конфуция и создали общий письменный язык, использовав иероглифы. Похожие, хотя и более сложные, процессы происходили и на индийском субконтиненте, где складывались цивилизованные сообщества на основе индуизма и буддизма, а также санскрита.

Подобные объединения людей целесообразнее рассматривать именно как сообщества, а не общества, поскольку деятельностное взаимодействие внутри них еще не стало ведущим. Отсутствие этой основы общества как раз и определяет непрочность подобных образований, а также делает возможным попятное движение к варварству и раскол сообщества в случае «ереси» или замены «священного» языка.

Наличие общего культа, общего «священного» языка и мифа об общем происхождении служит основой возникновения чувства близости между членами сообщества, делает их «братьями», в результате чего взаимоотношениями между ними смягчаются и становится принципиально иными по сравнению с взаимоотношениями с «чужими», «посторонними», «неверными». Внутри подобного сообщества насилие несколько смягчается, хотя, конечно, не устраняется полностью (это невозможно в принципе).

Принципы взаимодействия внутри цивилизованного сообщества хорошо описаны Платоном, когда он, строя проект совершенного государства, рассуждает о взаимоотношениях между эллинами и варварами.

По его мнению, различие между варварами и греками настолько велико, что даже нормы ведения войны между ними должны быть совершенно различны. Вооруженная борьба между греками – это раздор , а между эллинами и варварами – война . Варвары и греки – враги по природе, а эллины по природе – друзья. В войне между греками должны неукоснительно соблюдаться правила человеколюбия, продажа или обращение пленных в рабство не допускается. Война между эллинами и варварами ведется со всей беспощадностью, а пленные обращаются в рабов [Платон. Т.3 1971, с.270-273 и др.].

Любопытно отметить, что у многих агрессоров возникает идея, что предмет их агрессии – варвар, дикарь, которого надо «цивилизовать», научить жить «по закону». В свое время сам Чингисхан сравнивал войну против окружающих «неупорядоченных» народов с охотой на диких зверей. А «неупорядоченные» они были потому, что жили не по ясе, не по закону, который установил Чингис по воле Неба [Кычанов. 1995, с.17-18]. Нынче агрессоры ставят цель научить других «демократии», защитить «права человека» и т.п.

Внутренне напряженная цивилизация. Теоретически любая из четырех высших общечеловеческих ценностей – общество, личность, мыслящий дух (Бог), природа – может стать основой служебно-домашней цивилизации. Ведь служебная деятельность может совершаться ради любой из этих ценностей. Что касается Природы, то пока люди воспринимали ее скорее как благо, не желая тратить свой труд на ее сохранение. Они соглашались разве что на более или менее бережное отношение к ней.

Когда место в основании цивилизации занимают общество или мыслящий дух (Бог), нередко выступающие в связке, возникает устойчивая, «естественная» служебно-домашняя цивилизация. Более или менее «естественными» можно считать и такие цивилизации, когда на первый план выступает общество в обличье Родины или «светлого будущего всего человечества». В этих случаях служебная деятельность совершается во имя некоего целого, которое, несомненно, выше отдельного человека. И это нормально. Но возможна ситуация, когда в основе общества оказалась личность (конкретная) или группа (национальная, сословная, близкая по крови). Тогда подобная цивилизация окажется противоестественной, внутренне напряженной, а, следовательно, непрочной. Нелепо, когда все общество подчинено служению какой-то своей части, и естественно, что в нем возникают течения, направленные на изменение подобной ситуации.

Однако в истории довольно часто встречались общества с заметными чертами напряженной служебно-домашней цивилизации, в которой высшей общечеловеческой ценностью считалась личность или группа. Причем речь всегда шла не об абстрактных, а каких-то конкретных личностях и группах. В определенных обстоятельствах условием возникновения подобной цивилизации может оказаться тирания лица или группы.

В первом случае, общество целиком и полностью служит личности. Но это именно напряженная цивилизация, внутренне неустойчивая по своей сути, ибо люди смертны. Империя Александра Македонского содержала элементы подобной цивилизации.

Во втором, высшей ценностью, ради которой функционирует общество, выступает группа лиц (род, клан, союз агрессоров, например, воинская дружина, отдельное сословие). Представляется, что Спарта была классическим образцом подобной цивилизации, в которой относительно небольшое число свободных граждан содержалось за счет труда громадной массы общественных рабов-илотов.

В реальной истории подобная группа лиц вполне может иметь некоего высшего предводителя, которому сама служит, поэтому конкретное общество содержит в себе черты обеих разновидностей напряженной цивилизации.

Вероятно, империя Чингисхана может предстать в качестве примера подобной цивилизации. Считается, что государство и армия Чингисхана создавались прежде всего во имя ханского рода, его мужских представителей – урука. Государство, армия, войны служили тому, «чтобы члены урука и их семьи» одевались в «затканные золотом одежды», вкушали «вкусные и жирные яства», садились «на красивых коней» и обнимали «прекрасноликих жен». Но и непосредственным служителям хана и его урука – гвардии, нукерам, нойонам, военачальникам – обещалась «сладкая жизнь» за счет той добычи, которую следовало взять силой у «неупорядоченных народов» [Кычанов. 1995, с.18-19].

Возможно, зачатки подобной цивилизации можно наблюдать в империи Карла Великого, в Киевской Руси при первых князьях, в Британии после покорения ее нормандским герцогом Вильгельмом-Завоевателем и его союзниками-баронами. Неустойчивость напряженной цивилизации (помимо всех внешних причин) обусловлена и естественным обычаем делить наследство между сыновьями, давать каждому свой «удел».

Существует вероятность эволюции «нормальной» служебно-домашней цивилизации в сторону цивилизации напряженной. Это происходит тогда, когда некое сословие, призванное выполнять какую-либо важную общественную функцию, сначала во имя этой функции подчиняет себе ресурсы общества, а затем направляет их на удовлетворение собственных нужд. Весьма похожие процессы совершались в царской России, а позднее в СССР. В первой дворянство, призванное защищать Отечество, во имя обороны закрепостило крестьян, а позднее «забыло» о своей задаче. Во втором партийно-государственная номенклатура, взявшая на себя функцию управления страной во имя некой цели, обеспечила себя всяческими привилегиями, также «забыла» о поставленной цели и сделало задачей управление собственное благополучие. В обоих случаях общество становилось внутренне непрочным.

Имеются идеологические системы, провозглашающие (или провозглашавшие) своей целью построения служебно-домашней цивилизации, социальная структура которой была бы направлена на удовлетворение интересов некоего племени или народа. Все остальные народы Земли должны служить этому «избранному племени». Наиболее впечатляющими образцами этого рода идеологии являются сионизм и германский нацизм. В первом случае право на владение миром обосновывается договором с племенным богом. Во втором – ссылкой на природное превосходство части арийцев, германцев. Названная цель может достигаться разными средствами. Во-первых, относительно мирными – концентрацией в руках «избранного народа львиной доли общественного богатства и руководством средствами массовой информации (сионистский путь). Во-вторых, с помощью насилия (нацистский путь). В обоих случаях неизбежны внутренняя напряженность и неустойчивость подобной цивилизации, а в случае их крушения – откат к варварству.

Основные выводы. С позиций деятельностно-ценностного подхода магистральный путь эволюции общества заключается в расширении возможностей приобретения человеком социальной значимости. На стадии дикости человек обретает ее чрез три основных модуса – власть, святость, мастерство – и на основе служебной деятельности. На стадии варварства все модусы становятся доступны ему на основе как служебной, так и эгодеятельности. Переход от стадии дикости к стадии варварства связан с модусом славы, который узаконивает в обществе эгодеятельность, а тем самым вводит и ценность «личность» в основание социальной системы. Период варварства характерен неустойчивостью общества, поскольку неупорядочены отношения между ценностями, разновидностями деятельности, процедурами социального признания и т.п. Порядок в обществе поддерживается с помощью грубой силы. Оптимально уменьшить применение силы можно в том случае, когда складываются естественные комплексы из основных ценностей общества, разновидностей деятельности, модусов социальной значимости, процедур социального признания и т.п. Тогда общество переходит в сравнительно устойчивое состояние, которое можно назвать цивилизацией. При этом, как сказано выше, в зависимости от выбора основной ценности – личности или общества – у общества есть два альтернативных пути развития: в сторону служебно-домашней и в сторону рыночной цивилизаций , о которых речь пойдет ниже. Но общество может несколько уменьшить и упорядочить насилие, если в нем сформируется цивилизованное сообщество или напряженная служебно- домашняя цивилизация.

Современная цивилизация с ее беспрецедентным развитием науки, техники, образования, культуры то и дело демонстрирует свою оборотную сторону, причем весьма неприглядную. Тут вам и массовые убийства, и изощренные пытки, и бессмысленные разрушения. Варварство, одним словом. Историки и культурологи считают, что эпоха варварства закончилась в то время, когда человечество разделило бытие на-двое - на категории добра и зла. На их стыке и возникло то, что сегодня считается цивилизованным обществом. Тем не менее рецидивы варварства в постиндустриальной формации стали фиксироваться все чаще. Этот феномен исследовала доктор философских наук, профессор, заведующая отделом Института философии РАН Нелли Мотрошилова.

Поспешили с выводами

Само понятие "варварство" чаще всего употреблялось для обозначения буйной юности человеческого рода. Древнегреческие и древнеримские авторы называли варварами людей, живших за пределами античного мира. Впоследствии, говоря о варварах и варварстве, исследователи четко обозначали специфичные черты их жизнеустройства, поведения и сознания. Варвары - это те, кто вел образ жизни, целиком связанный с войнами, грабежами, разбоями, постоянной сменой ареалов обитания после доведения предыдущей территории расселения до полного истощения ресурсов. Главными занятиями основной части мужского населения были война и подготовка к ней. Сельское хозяйство у таких народов находилось на зачаточном уровне, а ремесло сосредотачивалось вокруг производства простейших средств ведения войн. Повседневная жизнь - неустроенна. Селения по существу представляли собой военные лагеря. Характерные черты варвара - жестокость, грубость нравов и обычаев, насилие, принуждение. Так себе и жили варвары, пока в эволюции рода человеческого не появилось понятие о цивилизации - то есть не были установлены нормы общественной жизни.

Понятие "цивилизация" вошло в европейскую науку главным образом в XIX веке: его использовали именно для того, чтобы по всем линиям противопоставить варварству лучшие, как бы очищенные от дикости черты более позднего развития человечества. К концу XIX столетия, кстати, одного из наиболее "спокойных" периодов в человеческой истории, стало казаться, что цивилизация окончательно изжила остатки варварских проявлений в поведении людей. Основные надежды возлагались на невиданные в истории развитие науки и техники, на образование, просвещение. В Европе того времени очень любили поговорить о прогрессе, то есть о стремительном, якобы безостановочном движении человечества вперед и ввысь. Но с выводами властители дум XIX века явно поспешили, потому что потом наступил век двадцатый - с двумя мировыми войнами и уничтожением миллионов людей, с тоталитарным подавлением прав и свобод.

Рецидивы жестокости

"Нельзя было не признать, - говорит Нелли Мотрошилова, - что и в прошлые столетия историческое развитие демонстрировало не только продвижения вперед, но и как бы непредвиденные сильнейшие откаты назад, массовые вспышки насилия, в том числе в виде войн и других безумств, в которые впадали отдельные человеческие общности, страны, альянсы государств. Подобные вспышки и откаты назад было справедливо расценить как настоящие рецидивы варварства". Например, о национал-социализме в Германии, о развязанной фашистами мировой бойне говорили как о мощнейшем прорыве современного варварства. Причем речь шла о прорыве, захватившем заметную часть мира. Советский ГУЛАГ ведь был по сути явлением того же порядка.

Во второй половине XX века, пусть человечество только еще залечивало раны, все-таки начали оживать старые надежды. Их особо возлагали на наступающие XXI век и новое тысячелетие. Прошло 10 лет. И снова стало ясно, что человеку и человечеству на высшей, казалось бы, фазе развития пришлось столкнуться с масштабными, поистине варварскими проявлениями. "Примеры у всех на виду, - рассуждает Нелли Мотрошилова. - Кто мог предполагать, что в эпоху Интернета, невиданных скоростей и высоких технологий у берегов Сомали появятся и будут беспрепятственно орудовать пираты? А ведь недавно казалось, что пиратство разных морей было канувшей в прошлое исторической экзотикой! Кто предвидел, что в разных странах мира возникнут формы современной работорговли? Посреди роскоши и богатства не просто сохранились, а размножились места с самым низким уровнем жизни, где люди существуют в жутких условиях и ведут себя так, будто цивилизация вообще никогда и нигде не существовала".

Напрашивается вывод: мир накрыла новейшая форма варварства. Даже из центров самой что ни на есть цивилизации поползло концентрированное военное насилие, несущее за собой немыслимые разрушения. При этом базовые для цивилизации начала - созидание, самосохранение человека и человечества - отступают перед разрушительными порывами. Почему это варварство происходит сегодня?

Дурная наследственность

Может быть, понятие "варварство" в данном случае не более чем обобщающая метафора? Отвести подобное возражение заставляет еще одна опирающаяся на реальные факты гипотеза, которой оперирует профессор Мотрошилова: "Можно предположить, что у человека имеются и постоянно действуют биолого-антропологические следы древнейших форм поведения, сознания, устремлений, которые, в частности, восходят к эпохам, условно называемым древнейшим варварством. Они проявляются на уровне как индивидуальной, так и родовой наследственности, это своего рода "социально-генетический" код человечества. Можно также дерзко предположить, что специалисты--генетики когда--нибудь откроют более конкретные механизмы, отвечающие именно за такие, по смыслу исторические, но по факту индивидуальные способы передачи наследственной информации".

Исследовательница предполагает, что подобный ген есть у каждого человека, ведь то или иное общество в определенное время, до появления в нем черт цивилизации, непредставимо долго жило по законам варварства. И это время несравненно большее по своей протяженности в истории, чем жизнь каждого народа по нормальным, человеческим понятиям. "За тысячелетия существования в условиях безграничной жестокости и грубости нравов, - считает Нелли Мотрошилова, - информация, сам образ жизни не могли не записаться на генетическом уровне".

Вообще-то в таких предположениях нет ничего особенно сенсационного, и они очень даже похожи на правду, если учесть, что человеческое существо прочно и, вероятно, по наследству сохраняет в себе механизмы чисто животного поведения. Социальное общение и культура, конечно, придают им смягчающие, цивилизующие формы, никогда полностью их не устраняя. Яркий пример - случаи, когда находили людей-маугли с "наследственной памятью" о чисто животном образе жизни. То есть некие поведенческие механизмы все-таки имеются в генетическом коде человека, при этом они абсолютно варварские. Когда же человек растет и воспитывается в социуме, нормы общественной морали как бы заглушают стремление личности к агрессии и жестокости. Но все же оно остается, и главное - раскрыть механизмы, которые вытаскивают варварство на поверхность. Часто это случается не у отдельного человека, а у целого народа. Значит, происходит некое масштабное событие, многократно усиливающее действие предполагаемого гена, который берет верх над цивилизацией. Эти механизмы разработчику гипотезы пока неясны.

Однако существует одна очень смелая версия: речь идет о неизвестном науке вирусе, поражающем защитные - данные цивилизацией - системы организма. Подхвативший его человек становится неспособным контролировать свое поведение, и соответственно в целях выживания вместо приобретенных запускаются природные, генетически заложенные механизмы. Можно банально сравнить этот предполагаемый вирус со знакомым всем гриппом. Ведь когда идет эпидемия гриппа, болезнь в очень короткие сроки поражает большое количество людей, проживающих на отдельной территории. Почему бы не предположить, задаются вопросом исследователи, что и вирус, провоцирующий "подключение" варварской генетики, проявляясь с некой периодичностью, вызывает эпидемию насилия, заставляя людей совершать дикие поступки? Потом же, отболев, общества сами удивляются тому, что они сотворили. Проходит болезнь тоже у всех примерно в одно время. Ведь люди, по сути, биологически одинаковы, и иммунитет у них работает по одной схеме. Цивилизационные этапы развития общества, исходя из теории вируса, - это время действия иммунитета, антител в организме. Поэтому и вспышки варварства более или менее цикличны.

Вирус - лишь одно из объяснений внезапно пробуждающегося древнего гена. Кто знает, может, он как-то связан с циклами солнечной активности или изменением состояния магнитного поля Земли? Другой вопрос: что нужно, чтобы цивилизационные ценности также записались на генетическом уровне и стали преобладать над более древними, доцивилизационными? Может быть, только время. Пока же варварский опыт человечества намного больше, чем цивилизационный. Дикие мы...