В 1852 году из Кронштадта в кругосветное путешествие отправился фрегат «Паллада». Цель экспедиции, которую возглавил вице-адмирал Е. В. Путятин, заключалась в инспектировании русских владений в Северной Америке, а также в установлении политических и торговых отношений с Японией. В качестве секретаря экспедиции в далекий путь отправился Иван Александрович Гончаров, к тому времени уже известный писатель, автор романа «Обыкновенная история». Кругосветное путешествие заняло почти два с половиной года и стало одной из самых ярких страниц в биографии Гончарова, а мировая литература пополнилась интереснейшей книгой «Фрегат «Паллада».

И. А. Гончаров родился 6 (18) июня 1812 года в Симбирске. Его отец и мать были из купеческого сословия. Детство будущего писателя прошло в большом каменном доме, напоминавшем барскую усадьбу, который находился в центре города. Отсюда его блестящее знание усадебного быта дореформенной России, описанного позднее в романах. Когда Гончарову исполнилось семь лет, умер его отец, поэтому много внимания воспитанию мальчика уделял крестный - Н. Н. Трегубов, в прошлом моряк. Первоначальное образование Гончарова - домашнее, позднее он обучался в частном пансионе. Когда мальчику исполнилось десять лет, его отправили в Москву, в коммерческое училище, где он провел восемь лет. И все же надежды матери сделать сына коммерсантом не оправдались - его увлекли гуманитарные науки.

В 1831 году И. А. Гончаров поступил в Московский университет на словесный факультет. Шла эпоха политической реакции после подавления восстания декабристов. Чем больше был гнет, тем чаще возникали очаги вольномыслия. Одним из таких центров стал Московский университет. Одновременно с Гончаровым здесь учились Белинский, Герцен, Огарев, Лермонтов, Тургенев, Аксаков. Создавались студенческие кружки, студенты много читали, стремились самостоятельно искать ответы на вопросы, которые преподносила им действительность. В такой атмосфере напряженной духовной жизни и оказался Гончаров. Университет обогатил его знаниями, пробудил стремление к дальнейшему развитию. Позже это отразилось в творчестве.

Окончив в 1834 году университет, Иван Александрович вернулся в Симбирск и увидел, что здесь ничего не изменилось. Он решил уехать навсегда из родного города, но симбирский губернатор предложил Гончарову занять должность его секретаря. Служба в канцелярии губернатора позволила увидеть изнутри жизнь чиновников и многое понять в бюрократическом механизме губернской администрации. Эти живые впечатления пригодились будущему писателю. Он уезжает в Петербург, где сближается с семьей Майковых. Глава семьи Николай Александрович был крупным художником, академиком живописи. Его сыновьям Аполлону и Валериану Гончаров преподавал латынь и русскую словесность, и впоследствии Аполлон стал известным поэтом-лириком. В доме Майковых собирались писатели, художники, музыканты, царил культ восторженного, романтического отношения к искусству, и Гончаров отдал дань увлечению романтизмом.

1840-е годы - расцвет творчества писателя. Произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя положили начало реализму в русской литературе. Писателей интересуют повседневная жизнь народа, антикрепостнические настроения в обществе. Гончаров отходит от романтизма, реализм стал его творческим методом. Первый роман «Обыкновенная история» появился в 1847 году на страницах «Современника». Названием писатель подчеркивал типичность процессов, изображенных в произведении. Это было развенчание барского романтизма.

В октябре 1852 года в жизни И. А. Гончарова произошло важное событие - он стал участником кругосветного путешествия. Иван Александрович, вспоминая рассказы своего крестного Трегубова о морских странствиях, не предполагал, что однажды испытает это и сам. По характеру Иван Александрович был кабинетным человеком, далеким от морской деятельности, его мучили сомнения, правильно ли он поступает. Столь длительное путешествие было сопряжено со многими опасностями, трудностями, но писатель понимал, что оно обогатит его знаниями о мире, поможет в творчестве.

Руководителем экспедиции назначили Е. В. Путятина - моряка, дипломата, государственного деятеля, активного проводника российской политики в Азии. Командовал «Палладой» И. С. Унковский, выдающийся представитель русского парусного флота, ученик адмирала М. П. Лазарева - флотоводца и ученого, одного из первооткрывателей Антарктиды. В состав экспедиции вошли и другие видные моряки, путешественники и ученые: А. А. Халезов (Дед) - сподвижник Г. И. Невельского, совершавший на «Палладе» четвертое кругосветное путешествие, и К. Н. Посьет - автор «Писем с кругосветного плавания», ставший почетным членом Академии наук и Географического общества, Д. С. Честной (о. Аввакум) - крупный востоковед, владевший китайским языком, А. Ф. Можайский - впоследствии известный воздухоплаватель, оставивший альбом с рисунками гибели фрегата «Диана». Кроме подлинных личностей Гончаров вводит в повествование прообразы матросов и офицеров: «...маленький русский мир, с четырьмястами обитателей, носившийся два года по океанам».

В эскадру кроме «Паллады» входили шхуна «Восток» под командованием В. А. Римского-Корсакова, ставшего позднее адмиралом, начальником морского училища, автора «Дневника из японской экспедиции» и «Писем о Китае»; корвет «Оливуца» с командиром Н. Н. Назимовым и транспортное судно «Князь Меньшиков» под командованием И. В. Фуругельма. Фрегат вышел из Кронштадта 7 октября 1852 года. В Англии экспедиция задержалась: старый корабль был вынужден встать на капитальный ремонт. Выйдя затем из Портсмута, «Паллада» прошла Атлантический океан, обогнула южный берег Африки, мыс Доброй Надежды, вошла в Индийский океан, побывала в Сингапуре, Гонконге, Японии и прибыла к берегам Дальнего Востока 20 мая 1854 года - спустя год, семь месяцев и двадцать три дня.

22 мая фрегат вошел в Императорскую Гавань, только что открытую Н. К. Бошняком. Здесь Гончаров прожил два с половиной месяца, а в августе 1854 года прибыл в Амурский лиман, откуда 8 августа на шхуне «Восток» отплыл в Аян, потом в Якутск, а затем по замерзшей Лене добрался до Иркутска. Шесть месяцев длилось путешествие Гончарова по Сибири, и 13 февраля 1855 года он, наконец, вернулся в Петербург.

После возвращения уже в апрельской книжке «Отечественных записок» увидел свет первый очерк Гончарова о путешествии. На протяжении трех лет очерки печатались в «Морском сборнике» и других журналах. В 1858 году «Фрегат Паллада» вышел отдельной книгой, и это стало крупным литературным событием. Очерки Гончарова открыли русскому читателю мир. Африка, Япония, Китай, Филиппины, Ликейские острова были для современников писателя землей далекой и загадочной. Они узнали многое об истории, быте и нравах народов, населяющих эти земли и пребывающих на различных стадиях цивилизации. Книга содержала обширный материал по истории, этнографии, географии стран, в которых побывал писатель. Главное достоинство книги Гончарова заключалось в том, что он рассказывал об увиденном и пережитом. Он предстал человеком пытливым, любознательным, наблюдательным, умеющим интересно и увлекательно рассказывать, а вслед за ним и читатели переживали радость открытия новых земель.

Кроме того, Гончаров показал себя человеком, хорошо разбирающимся в политической жизни мира. В его наблюдениях большое место занимает тема вторжения капитализма в патриархально-феодальный уклад населения некоторых стран. Рассказывая о тяжелой жизни народов Африки и Азии, Иван Александрович отмечает неприглядную роль англичан, насаждающих колониально-грабительскими методами европейскую цивилизацию. Писатель отмечает, с какой хищнической цепкостью рвется к колониальному разбою Америка. Кроме грубой силы колонизаторы используют обман, лицемерие, фарисейство. Отсталость феодальной Японии Гончаров сравнивает с феодальным прошлым России, буржуазную культуру Англии считает неотвратимым будущим России. Гончаров отмечает различное положение колонизаторов и народов, которые выражают недовольство режимом. По Капской колонии в Африке он путешествует, когда там идет третья кафрская война. Особенно безрадостная картина деятельности европейской и американской буржуазии открылась перед Гончаровым в Китае. Опиумная торговля подорвала экономику этой страны. Это привело к крестьянской войне, восстанию тайпинов.

В главе «Русские в Японии» он пишет о японцах, которые говорят о необходимости перемен в стране, ее открытости всему миру. «Паллада» достигает берегов Японии в августе 1853 года. Переговоры о торговом договоре с правительством Японии продолжались до января 1854 года, с перерывом с ноября до декабря 1853 года. В это время экспедиция, временно покинув Японию, посетила Шанхай. В январе 1854 года в связи с Крымской войной, так и не заключив торгового договора, миссия Путятина покинула Японию.

Особенно тяжелым стал отрезок пути от Аяна до Якутска. Аяно-Якутский тракт - это всего лишь тропа по болотам, горам, осыпям. Пришлось пересечь хребет Джугджур. Гончаров, как и все, ехал верхом. Иван Александрович хорошо отзывается о якутах, коряках, особенно об эвенках. Из Якутска он едет в санях по льду Лены. Здесь организована гоньба, почта. Гончаров пишет: «Я выехал из Якутска 26 ноября при 36 градусах мороза... Вот и повозка на дворе, щи в замороженных кусках уже готовы, мороженые пельмени и струганина тоже; бутылки с вином обшиты войлоком, ржаной хлеб и белые булки - все обращено в камень... Добрые приятели провожают с открытой головой на крыльцо и ждут, пока сядешь в сани, съедешь со двора, - им это ничего». По Лене живут русские поселенцы, сеют рожь, ячмень. Между городом Киренском и Олёкмой открыты золотые прииски. На Лене жизнь более цивилизованная. Путешественник сообщает: «На станциях большею частию опрятно, сухо и просторно; столы, лавки и кровати - все выстругано из чистого белого дерева». Дорога от Киренска до Иркутска торная. «Слава Богу! Все стало походить на Россию: являются частые селения, деревеньки. Летают воробьи и грачи, поют петухи... и дым столбом идет вертикально из множества труб - дым отечества! Всем знакомые картины Руси! Недостает только помещичьего дома... Этого никогда не было в Сибири и это, то есть отсутствие следов крепостного права, составляет самую заметную черту ее физиономии». Не остались незамеченными и красоты Сибири. «Вчера ночью я проехал так называемые щеки, одну из достопримечательностей Лены. Это огромные, величественные утесы, каких я мало видал и на морских берегах».

От слободы Качуги дорога пошла степью, Гончаров распрощался с Леной. Город Иркутск с Веселой горки он не увидел, проспал. В самую заутреню Рождества Христова И. А Гончаров въехал в Иркутск. Здесь заканчивается описание его кругосветного путешествия. Шла Крымская война. Чтобы «Палладу» не захватили англичане, решили завести корабль в Амур, но это не удалось из-за плохой изученности фарватера Амурского лимана. Корабль поставили в Императорской Гавани, в бухте Постовой, где он и был затоплен в 1856 году.

Путевые очерки «Фрегат Паллада» не просто запись увиденного, а выдающееся литературно-художественное произведение. Создавая книгу, Гончаров не собирался дать систематическое описание путешествия. Он опускает многие факты деятельности экспедиции и не касается содержания дипломатических переговоров Путятина в Японии. Путешествие Гончарова на «Палладе» полно опасностей и риска, но о самых драматических событиях он говорит вскользь или с легкой иронией, которая окрашивает все его произведения, только позднее, в главе «Через двадцать лет», опубликованной в 1874 году, рассказывает об опасностях, которые подстерегали корабль в путешествии. Не раз экспедиция была на грани гибели, и только героизм опытных мореплавателей спасал корабль.

«Фрегат Паллада» - произведение, в котором наблюдения и впечатления писателя-путешественника художественно преображены и осмыслены. Кроме журнала экспедиции И. А. Гончаров вел дневник и посылал его в виде писем приятелям в Россию. Эти послания сохранились, а журнал, который он заполнял, пропал. Вернувшись из путешествия, Иван Алеквандрович собрал письма и обработал, положив в основу книги. Жанр путевого дневника, составленного из писем к друзьям, делал читателя участником путешествия, который размышляет вместе с рассказчиком. Этот образ, созданный писателем со свойственным ему юмором и многозначительной иронией, не следует отождествлять с самим Гончаровым. Высокую оценку книге «Фрегат Паллада» дали Некрасов, Добролюбов, Писарев.

После путешествия И. А. Гончаров вернулся в департамент Министерства финансов и продолжил чиновничью службу. Вскоре получил должность цензора, связанную с литературой. Многие осуждали Ивана Александровича, считали недостойным первому русскому писателю заниматься этой деятельностью, хотя Гончаров был либеральным цензором, многим писателям помогал в публикации произведений. В начале 1860 года он подал в отставку. Накануне, в 1859 году, был опубликован роман «Обломов», самое знаменитое произведение писателя. На всю Россию прозвучало слово «обломовщина», сказанное Н. Добролюбовым в статье «Что такое обломовщина?». И барин Обломов, и его слуга Захар олицетворяют кризис и распад патриархально-крепостнического уклада в стране. Выход в свет «Обломова» и громадный его успех у читателей закрепили за Гончаровым славу одного из самых выдающихся русских писателей. И в отставке он решил заняться только литературой. Но в середине 1862 года ему предложили должность редактора газеты «Северная почта», органа Министерства внутренних дел, где Гончаров проработал около года. Затем он был назначен членом совета по делам печати (снова цензорская работа!). В условиях наступившей после 1862 года реакции писатель ревностно защищал правительственные устои, вел открытую борьбу против социалистических идей и несостоятельных доктрин материализма, социализма и коммунизма. Только в 1867 году он окончательно вышел в отставку.

Роман «Обрыв» Гончаров писал долго и трудно, уже будучи больным. Автор продолжает художественное исследование жизни и быта поместного дворянства, социально-психологических процессов предреформенных годов. Каждый из его романов отражает определенный этап исторического развития России, но в целом это картина угасающей крепостнической эпохи.

Гончаров прожил еще два десятка лет, писал очерки, в частности «По Восточной Сибири», статьи, в том числе критические, мемуарные произведения. В главе «Через двадцать лет» И. А. Гончаров коротко упоминает о продолжении миссии Путятина, о корабле «Диана», пришедшем на смену «Палладе» и погибшем в заливе Симода во время землетрясения. Рассказывает и о приезде генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьева-Амурского, когда команда переходила с «Паллады» на «Диану», и его отплытии на шхуне «Восток» в Аян.

Иван Александрович обращается к читателям: «Мне поздно желать и надеяться плыть опять в дальние страны: я не надеюсь и не желаю более... Но я хотел бы перенести эти желания и надежды в сердца моих читателей и - если представится им случай идти („идти“, а не „ехать“) на корабле в отдаленные страны - предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений».

В сентябре 1891 года писатель ушел из жизни. В некрологе на страницах «Вестника Европы» отмечалось: «Подобно Тургеневу, Герцену, Островскому, Салтыкову Гончаров всегда будет занимать одно из самых видных мест в нашей литературе».

Дальневосточникам особо дорога его книга «Фрегат «Паллада». В память о членах экспедиции и корабле, окончившем путь в Императорской Гавани, в бухте Постовой (Константиновской), где в январе 1856 года «Паллада» была затоплена, спустя сто лет установлен памятник - колонна, увенчанная метровой копией фрегата. Здесь же возвышается памятник-часовня зимовщикам команды фрегата «Паллада».

Клара ЗИЛОВА

Публикации раздела Литература

Кругосветное путешествие писателя Ивана Гончарова

В октябре 1852 года писателя Ивана Гончарова , переводчика в министерстве финансов, назначили секретарем адмирала Ефима Путятина. Когда молодой писатель начал собираться в кругосветное плавание с адмиралом, в литературных кругах Петербурга отнеслись к этому с юмором: будущего автора романа «Обломов» за неспешность часто называли «принц де Лень».

Путешествуя с фрегатом «Паллада», Гончаров объехал три континента и не меньше десятка стран. В поездке он вел путевой дневник, в который вносил все, что его заинтересовало. Первый его очерк был опубликован вскоре после возвращения (в 1855 году) в журнале «Отечественные записки». Через три года сочинение вышло отдельной книгой.

По заметкам Ивана Гончарова мы подготовили для вас культурный путеводитель по семи странам Европы, Африки и Азии.

Фрегат "Паллада"

Иван Гончаров

Маршрут путешествия фрегата "Паллада"

Туманная Англия

Оказавшись в Англии, команда корабля сразу же отправилась в Лондон. Из-за переменчивой погоды и туманов Гончаров опасался «нажить сплин»: «Два раза ходил смотреть Темзу и оба раза видел только непроницаемый пар». За первую неделю в Англии писатель осмотрел все «официальные» лондонские достопримечательности и стал наблюдать за жителями города, что ему было куда интереснее.

«Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или, по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть к обществу».

После прогулок Гончаров не мог отказать себе в удовольствии посетить местные лавочки и возвращался, нагруженный покупками: «И потом, выкладывая каждую вещь на стол, принужден сознаваться, что вот это вовсе не нужно, это у меня есть и т. д. Купишь книгу, которой не прочтешь, пару пистолетов, без надежды стрелять из них, фарфору, который на море и не нужен, и неудобен в употреблении, сигарочницу, палку с кинжалом».

Лондон, Англия

Теплый воздух острова Мадера (Мадейра, Португалия)

Атлантический океан встретил путешественников легким штормом и «фонтанчиками» китов. На Мадере, куда команда фрегата высадилась 18 января 1853 года, Иван Гончаров впервые попробовал бананы: «Не понравилось мне: пресно, отчасти сладко, но вяло и приторно, вкус мучнистый, похоже немного и на картофель, и на дыню, только не так сладко, как дыня, и без аромата или с своим собственным, каким-то грубоватым букетом». Вторым гастрономическим впечатлением стали местные вина - белые и красные.

Гончаров испытал на себе, что такое поездка в паланкине. В маленькой повозке, которую несли два проводника, он отправился на прогулку. Предполагалось, что пассажир будет ехать в ней лежа, но природная любознательность не давала Гончарову покоя.

«Однако ж лежать мне надоело: я привстал, чтоб сесть и смотреть по сторонам. Преширокая ладонь подкралась сзади и тихонько опрокинула меня опять на спину. «Это что?» Я опять привстал, колыбель замоталась и пошла медленнее. Опять та же ладонь хочет опрокидывать меня. «Я сидеть хочу, goddam!» - закричал я. Они объяснили, что им так неловко нести, тяжело... «А, тяжело? мне что за дело: взялись, так несите». Но чуть я задумывался, ладонь осторожно пыталась, как будто незаметно от меня самого, опрокинуть меня».

Остров Мадейра, Португалия

«Обожженные утесы и безмолвие пустыни» островов Зеленого мыса (Западная Африка)

К островам Зеленого Мыса корабль причалил по приказу адмирала Путятина: нужно было пополнить запасы продовольствия. Гончаров описал «черных как уголь» жителей островов и их «живописную» одежду: «В юбке, но без рубашки, а сверху через одно плечо накинуто что-то вроде бумажной шали до колен; другое плечо и часть груди обнажены. Голова повязана платком, и очень хорошо: глазам европейца неприятно видеть короткие волосы на женской голове, да еще курчавые». Занимались местные жители в основном добычей соли. На побережье устраивали бассейны: во время приливов они наполнялись морской водой, которая, испаряясь, оставляла соляной осадок.

Иван Гончаров провел здесь несколько «опытов любознательности», пробуя местные фрукты:

«Я решился купить у старой негритянки (я всегда, где можно, отдаю предпочтение дамам) всю корзину апельсинов».

Острова Зеленого Мыса, Западная Африка

Маисовые плантации мыса Доброй Надежды (Южная Африка)

«Мы все высыпали наверх и вопросительно смотрели во все стороны, как будто хотели видеть тот деревянный ободочек, который, под именем экватора, опоясывает глобус». В первую же прогулку на мысе Доброй Надежды Иван Гончаров оказался в «самом южном трактире отсюда по прямому пути до полюса».

В этих местах писателя больше всего поразили местные традиции благоустройства:

«Плетни устроены из кустов кактуса и алоэ: не дай Бог схватиться за куст - что наша крапива! Не только честный человек, но и вор, даже любовник не перелезут через такой забор».

Заинтересовали Ивана Гончарова и нравы местных жителей - бушменов: «Они проворны и отважны, но беспечны и не любят работы. Если им удастся приобрести несколько штук скота кражей, они едят без меры; дни и ночи проводят в этом; а когда всё съедят, туго подвяжут себе животы и сидят по неделям без пищи».

В Капштате (Кейптауне) путешественник нашел любопытные сувениры: «Я увидел в табачном магазине футлярчики для спичек, точеные из красивого, двухцветного дерева. Я сейчас же купил несколько на память о мысе Доброй Надежды».

Кейптаун, Южная Африка

«Родина ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров и змей» - Сингапур

Царством вечного, беспощадного лета называет Иван Гончаров Сингапур:

«Льду, льду бы да снегу: не дым, а лед отечества нам сладок и приятен!»

Город-государство показался путешественнику «всемирным рынком», куда стекается все что только можно: «Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы - всё приехало продать и купить: других потребностей и целей здесь нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино».

Писатель замечал, как отличаются дома у сингапурцев разных национальностей: «Малайские жилища - просто сквозные клетки из бамбуковых тростей, прикрытые сухими кокосовыми листьями, едва достойные называться сараями, на сваях, от сырости и от насекомых тоже. У китайцев побогаче - сплошные ряды домов в два этажа: внизу лавки и мастерские, вверху жилье с жалюзи. Индийцы живут в мазанках».

В интерьере богатого китайского дома Гончаров увидел прадедушку современного вентилятора: «Велели мальчишке-китайцу махать привешенным к потолку, во всю длину столовой, исполинским веером. Это просто широкий кусок полотна с кисейной бахромой; от него к дверям протянуты снурки, за которые слуга дергает и освежает комнату».

Сингапур

«Странная, занимательная пока своею неизвестностью» Япония

В Японию команда фрегата «Паллада» отправилась с дипломатической целью. Перед тем как предстать перед губернатором, дипломаты несколько дней обучались местным традициям. Их наставляла целая команда японцев-церемониймейстеров.

«Японцы предложили сидеть по-своему, на полу, на пятках. Станьте на колени и потом сядьте на пятки - вот это и значит сидеть по-японски. Попробуйте, увидите, как ловко: пяти минут не просидите, а японцы сидят по нескольку часов».

Однако россияне протестовали против непривычных правил: например, сидеть на полу многие отказались, взяв с собой на переговоры собственные стулья. Также не пожелали они снять обувь во дворце - предварительно сшили коленкоровые башмаки, которые надели перед входом в дом поверх ботинок. Многие путешественники оказались в неловкой ситуации, когда «бахилы» потерялись в коридорах, и они оказались на церемонии приветствия в уличной обуви.

Кругосветное путешествие Ивана Гончарова

Факультатив по истории.
Кругосветное путешествие Ивана Гончарова

Погожим осенним днем 1852 года весь светский Петербург торжественно провожал Ивана Александровича Гончарова в его первое кругосветное путешествие.

Сомнений ни у кого не оставалось - человек сошел с ума. Нормальные люди Финский залив-то не всегда переплыть решаются, а этот в открытый океан собрался. Еще вчера без слуги и пуговицы не умел застегнуть и вдруг пожалуйста - кругосветное плавание.

Гончарова искренне оплакивали. Он служил в министерстве финансов, обедал в «Hotel de France», написал роман и уж, конечно, не производил впечатления отважного мореплавателя, но никакие доводы, уговоры и страшилки в духе «как вы там будете ходить - качает?» на него не действовали.

В итоге, друзья махнули рукой и смирились. В лучшем случае их приятель сопьется. Ну, там же пресной воды в обрез, на корабле один ром поди хлещут.

Еще вчера без слуги и пуговицы не умел застегнуть и вдруг - кругосветка

Гончаров среди офицеров фрегата «Паллады».

Иван Александрович легкомысленно посмеивался над нелепыми предрассудками дремучей интеллигенции и потирал ручки в предвкушении отплытия. Все детские мечты одна за другой оживали перед его глазами.

В своей жизни он всего добился сам: выбрал образование, окончил университет, поступил на службу.

Казалось бы, еще недавно, не имея средств на хороший гардероб, он шел в мае на свидание в теплом ватном пальто, а теперь уж совсем другое дело, теперь он - переводчик департамента внешней торговли, известный писатель, желанный гость литературных гостиных и, наконец, личный секретарь адмирала. Кругосветка - это вам не какой-то паршивый Париж. Индия, Африка, Китай - вот что его ждет!

Детские мечты Ивана Александровича одна за другой оживали перед глазами

Когда вся эта эйфория сменилась легкой паникой, отступать было поздно, и вот уже Гончаров на прекрасном фрегате плывет бог знает куда, демонстрируя чудеса беспомощности и бесполезности.

Умывается при помощи слуги, книги с полки сам достать не может (ибо они привязаны), в шторм боится промочить ноги. Ему кажется, что если корабль станет на мель, то можно и так доплыть, что каюта похожа на гроб, а команды матросам и вовсе - прелюбопытнейший шум.

«Зачем это зовут всех наверх?» - спросил я бежавшего мимо меня мичмана. «Свистят всех наверх, когда есть авральная работа», - сказал он второпях и исчез…

«Что это такое авральная работа?» - спросил я другого офицера. «Это когда свистят всех наверх», - отвечал он". А ведь и правда, зачем ему это все, меньше знаешь - крепче спишь, ей-богу.

Модель фрегата

Морской болезни у Гончарова не оказалось, но от сырости и холода так разболелись зубы, что немного поплавав, погуляв по палубе и внимательно полистав «Историю кораблекрушений» (добрые друзья знали, что в дорожку дать почитать) Гончаров понял, что он на такое не подписывался.

Ни о какой кругосветке речи уже не шло, единственное, о чем Иван Александрович мечтал, - это добраться до берега и поскорее вернуться домой. На самом же деле сложилось так, что он плавал более двух с половиной лет.

Он перетерпел холодные ветра, африканскую жару, нехватку провизии и пресной воды, вспышку холеры, тоску по дому, в конце концов.

Гончаров перетерпел холодные ветра, жару, нехватку провизии и воды

Когда их фрегат причалил к японским берегам, стало ясно - обратной дороги судно не выдержит, настолько корабль был убит штормами и ураганами.

И после этого кто-то еще говорит, что Гончаров Обломова списал с себя? Господи, да Обломов и ноги с дивана не спустил бы!

Автор - Оля Андреева

Кругосветные путешествия в середине XIX века проводились прежде всего в связи с созданием и расширением колоний, разделом сфер влияния. Капиталистические страны Западной Европы и Северной Америки были заинтересованы в поставщиках сырья и рабов, в рынках сбыта. Мировой океан при отсутствии дешевых способов транспортировки грузов по суше превратился в основную магистраль международной торговли.

Россия отказалась от колониальной политики, заморских владений. Но как одна из крупнейших морских держав она стремилась налаживать дипломатические и торговые связи со странами, расположенными на разных континентах. Надо было вести наблюдения за общей ситуацией в Мировом океане. Наконец, один из путей из западных окраин страны на Дальний Восток шел через Балтийское и Черное моря в Атлантику, а оттуда в Индийский и Тихий океаны. Такой маршрут предстояло совершить фрегату Балтийского флота «Паллада».

Эту экспедицию по ее результатам можно сравнить с путешествием Чарлза Дарвина на корабле «Бигль». Речь идет тоже о дневниковых записях, но принадлежащих не ученому, а писателю: Ивану Александровичу Гончарову (1812–1891). Благодаря его путевым очеркам, составившим объемистую книгу, данная экспедиция остается в памяти потомков. Поколения читателей переживают ее вновь и вновь.

Для тех, кто знаком с творчеством, характером и образом жизни Гончарова, решение этого степенного и не чуждого лени писателя на пятом десятке жизни отправиться в долгое, почти трехгодичное плавание может показаться поступком сумасбродным или по меньшей мере странным. Словно герой его романа Обломов рискнул сменить мягкую кушетку на шаткую палубу парусника.

Он и сам признавался: «Все удивлялись, что я мог решиться на такой дальний и опасный путь – я такой ленивый, избалованный! Кто меня знает, тот не удивится такой решимости. Внезапные перемены составляют мой характер».

В детстве и в университете он всерьез интересовался естествознанием, историей географических открытий. И когда ему представилась возможность отправиться в дальнее плавание, он не раздумывал. Фрегат «Паллада» был флагманом эскадры, осуществлявшей, согласно официальной версии, поход к русским владениям в Америке. Но главная задача была иная: наладить торговые отношения с Японией.

Возглавлял экспедицию адмирал Н.В. Путятин. Гончаров был его секретарем, вел судовой журнал и был, можно сказать, летописцем похода. Со своими обязанностями он справлялся отлично.

Ну а как же с описанием экзотических стран, диковинных дикарей, чудес природы? Он откровенно признался, что его записи не смогут удовлетворить читателей, жаждущих чего-то необычайного: «Я сказал, что их нет, этих чудес; путешествия утратили чудесный характер. Я не сражался со львами и тиграми, не пробовал человеческого мяса».

И неожиданный пассаж: «Я уехал от чудес: в тропиках их нет. Там все одинаково, просто». По его мнению, наша русская природа дарит нам подлинное разнообразие и удивительную красоту, если только мы не разучились чувствовать и понимать это. «А позвольте спросить, – пишет он, – разве есть что-нибудь не прекрасное в природе? Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы – не ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его увидите».

Гончаров умел увидеть необычайное в обычном; не изобретал парадоксы, стараясь ошеломить оригинальным суждением. Его сочинение увлекательно для тех, кому интересно путешествовать с остроумным, наблюдательным и проницательным спутником, не удовлетворяясь трафаретными восторгами и сведениями, почерпнутыми из туристических справочников.

Вот описание шторма: «Я постоял у шпиля, посмотрел, как море вдруг скроется из глаз совсем под фрегат и перед вами палуба стоит стоймя, то вдруг скроется палуба и вместо нее очутится стена воды, которая так и лезет на вас. Но не бойтесь: она сейчас опять спрячется, только держитесь обеими руками за что-нибудь. Оно красиво, но однообразно…

Скучное дело качка; все недовольны: нельзя как следует читать, писать, спать; видны только бледные страдальческие лица. Порядок дня и ночи нарушен…

Может быть, оно и поэзия, если смотреть с берега, но быть героем этого представления, которым природа время от времени угощает плавателя, право незанимательно. Сами посудите, что тут хорошего? Огромные холмы с белым гребнем, с воем толкая друг друга, встают, падают, опять встают, как будто толпа вдруг выпущенных на волю бешеных зверей дерется в остервенении, только брызги, как дым, поднимаются да стон носится в воздухе…

Сначала качка наводит с непривычки страх. Когда судно катится с вершины волны к ее подножию и переходит на другую волну, оно делает такой размах, что, кажется, сейчас рассыплется вдребезги; но когда убеждаешься, что этого не случится, тогда делается скучно, досадно, досада превращается в озлобление, а потом в уныние».

Правда, как выясняется, скучать долго ему не приходилось: его мотало и швыряло по каюте, катало по полу, било о стулья и стены. Только опытные моряки, да его денщик Фадеев относились к подобным неудобствам и неурядицам с философическим спокойствием, продолжая выполнять свою работу.

Гончаров не ставил своей целью развенчать романтику дальних плаваний, сорвать покров таинственности с экзотических стран. Он просто и ясно свидетельствовал об увиденном, пережитом, продуманном. Ему нет нужды выдумывать небылицы, развлекать читателя сказками и легендами разных народов. И без того у него есть что рассказать. Великолепны описания тропических ночей в открытом океане; пейзажей разных стран, людей и нравов разных народов.

Для немалого числа современных людей не составляет большого труда при наличии средств и желания посетить любой, даже самый отдаленный пункт, хотя бы и в Антарктиде. Иные туристы получают возможность взглянуть на Землю из космического пространства. Впрочем, не выходя из комнаты, миллионы телезрителей совершают увлекательные кинопутешествия. При этом можно увидеть такие красоты, такие редкие кадры, такие картинки из жизни людей и животных, которые недоступны для обычного туриста.

Какой же смысл в наше время утруждать себя чтением описаний путешествий? Разве не лучше увидеть, чем услышать или прочесть?

Безусловно, для приятного времяпрепровождения, развлечения или для обучения школьников это интересно и полезно. Но есть люди, которым недостаточно любоваться красивыми картинками и слушать комментарии к увиденному. Они желают осмыслить жизнь свою и других людей, своего народа и человечества. А для этого незаменим умный, откровенный собеседник, обладающий немалым жизненным опытом. Пусть даже он будет из другого века… Это даже кстати, ибо тогда появляется возможность сопоставить его наблюдения с тем, что произошло в действительности.

Правда, И.А. Гончарова не принято относить в разряд великих учителей человечества или хотя бы только русского народа. Однако его путевые заметки во время экспедиции на «Палладе», на мой взгляд, помогают нам понять путь развития современной технической цивилизации и те изменения, которые при этом происходят с человеческой личностью.

Писатель, которому приходилось довольствоваться весьма ограниченным комфортом, а подчас испытывать немалые неудобства, не сетовал на это. Он полагал, что человеку свойственно стремиться к бытовым удобствам, к чистоте и порядку. Но это оправданное стремление решительно отличается от жажды роскоши, которая «есть безумие, уродливое и неестественное уклонение от указанных природой и разумом потребностей». «Тщеславие и грубое излишество в наслаждениях – вот отличительные черты роскоши… Для роскоши нужны богатства… Роскошь старается, чтобы у меня было то, что не можете иметь вы».

Это суждение имеет непосредственное отношение к нашей эпохе. Все основные беды и трагедии современности определяются непомерным стремлением к роскоши многих миллионов имущих капиталы и власть. Их не удовлетворяет нормальный комфорт. Им требуется как можно больше личной собственности, роскоши и главного критерия богатства – денег. Ради этого они не считаются ни с земной природой, ни с другими людьми и народами.

Во времена Гончарова наиболее алчной державой была Великобритания, «владычица морей». О ее гражданах русский писатель отзывался без особой симпатии: «Обращение англичан с китайцами, да и с другими, особенно подвластными им народами не то чтоб было жестоко, а повелительно, грубо или холодно-презрительно, так что смотреть больно. Они не признают эти народы за людей, а за какой-то рабочий скот».

«Бесстыдство этого скотолюбивого народа доходит до какого-то героизма, чуть дело коснется до сбыта товаров, какой бы он ни был, хоть яд!» (в ту пору англичане вели «опиумную войну», отравляя наркотическим ядом китайцев). Как отметил Гончаров, поставка опиума постоянно увеличивалась, достигнув четыре пятых от стоимости всех товаров, ввозимых в Китай.

«Не знаю, кто из них кого мог бы цивилизовать: не китайцы ли англичан своей вежливостью, кротостью и умением торговать тоже».

Странное вроде бы суждение. Разве не европейская цивилизация стала господствовать в мире? Разве не доказала она этим свое превосходство? Разве не она превратилась во флагмана научно-технического прогресса? И чем лучше западной цивилизации российское крепостное право? Уж не ретроград ли русский барин Гончаров, сторонник патриархальных порядков?

Нет, он прекрасно понимал достоинства технического прогресса. Его не умиляют красавцы-парусники. Он восхищается паровыми машинами, освобождающими мореплавателя от власти ветра и морских течений. Человек получает возможность властвовать над природой, превозмогать буйство земных стихий…

«Про природу Англии я ничего не говорю: какая там природа! ее нет, она возделана до того, что все растет и живет по программе… С деревьями, с травой сделано то же, что с лошадьми и с быками. Траве делается вид, цвет и мягкость бархата… Все породисто здесь: овцы, быки, собаки, как мужчины и женщины. Все крупно, красиво, бодро; в животных стремление к исполнению своего назначения простерто, кажется, до разумного сознания, а в людях, напротив, низведено до степени животного инстинкта…

Не только общественная деятельность, но и вся жизнь всех и каждого сложилась и действует очень практически, как машина».

Казалось бы, что во всем этом плохого? Разве не видим мы пример, достойный подражания? Зачаток той идеальной сферы разума, ноосферы, построенной рационально и на научной основе? (Если, конечно, отвлечься от благодатных природных условий Британии, а также от ее политики ограбления и закабаления других стран.)

Но вот вопрос: каким становится сам человек?

По мнению Гончарова, он превращается в придаток механической природно-технической общественной системы. Человек все более уподобляется машине, призванной выполнять конкретную работу по своей узкой специальности, получая за это определенную плату. Он становится «добродетельным по машине, по таблицам, по требованию». Получается цивилизованное стадо потребителей благ, доступных каждому в соответствии с его капиталом и положением в обществе.

Выходит, переходя от дикости к цивилизации, обретая комфорт и роскошь, преображая на свой лад окружающую природу, человек, сам того не замечая, превращается в подобие машины, утрачивает смысл своего существования как разумной, одухотворенной, творческой личности, устремленной к высоким идеалам добра, свободы, справедливости, братства.

Вот на какие мысли наводят результаты почти кругосветного путешествия русского писателя на фрегате «Паллада». И такие результаты экспедиции важнее, пожалуй, ее научных, торговых или дипломатических достижений.

Текущая страница: 1 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

200-летию со дня рождения великого русского писателя Ивана Александровича Гончарова посвящается

Со времени первого кругосветного путешествия Магеллана и Элькано прошло уже больше двух столетий, однако путешествие, начавшееся 7 октября 1852 г. на рейде Кронштадта, все равно стало событием неординарным. Во-первых, кругосветки все еще были наперечет, а русские моряки под командованием Ивана Крузенштерна впервые обошли вокруг Земли всего-то полвека назад. Во-вторых, в этот раз шли не просто так, а с особой и важной миссией – «открывать» Японию, налаживать отношения со страной, которая только-только начала отходить от многовековой политики жесткого изоляционизма. В-третьих – путешествию на фрегате «Паллада» суждено было войти в историю русской и мировой литературы. Впрочем, тогда об этом мало кто догадывался…

С точки зрения положения в обществе, Иван Александрович Гончаров в 1852 г. был абсолютно безвестен – скромный чиновник департамента внешней торговли министерства финансов, назначенный секретарем-переводчиком главы экспедиции, вице-адмирала Евфимия Путятина. В литературных же кругах его имя уже прозвучало: в 1847 г. в знаменитом «Современнике», основанном Пушкиным, было напечатано первое значительное произведение Гончарова – «Обыкновенная история». Но его главные романы – «Обломов» и «Обрыв» еще не были написаны. Как и «Фрегат “Паллада”» – книга для русской литературы XIX в. беспрецедентная.

Как-то так повелось, что Иван Гончаров воспринимается как писатель-домосед. То ли дело Пушкин – и в Крыму побывал, и на Кавказе. А Достоевский с Тургеневым вообще почти всю Европу исколесили. Гончаров же – это классическая русская дворянская усадьба, где Петербург или Москва – центр Вселенной. Таковы герои писателя: Адуев из «Обыкновенной истории», Илья Ильич Обломов, Райский из «Обрыва». Все они – люди умные, но слабохарактерные, не желающие или неспособные что-либо изменить в своей жизни. Многие критики даже пытались во что бы то ни стало убедить читателей, что Гончаров – это и есть Обломов… Но в данном случае автор оказался полной противоположностью своих персонажей.

Британия, Мадейра, Атлантика, Южная Африка, Индонезия, Сингапур, Япония, Китай, Филиппины: даже сегодня, в эпоху самолетов, такое путешествие – весьма непростое испытание. А Ивану Гончарову довелось пройти весь этот путь на парусном корабле. Были, конечно, минуты слабости, писатель даже собирался бросить все и вернуться из Англии домой. Но он все-таки выдержал, дошел до Японии. Затем пришлось возвращаться домой на лошадях – через всю Россию. И хотя путешествие не стало кругосветным, это был подвиг во благо своей страны. И во благо читателей. «Предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтобы слушали рассказ без скуки, без нетерпения», – такую задачу поставил перед собой Иван Гончаров. И он ее выполнил.

От издательства

Н а 2012 год пришлись сразу две юбилейные даты: 160 лет с того момента, когда фрегат «Паллада» отправился в свое путешествие, и 200 лет со дня рождения человека, это путешествие прославившего. Иван Александрович Гончаров появился на свет 6 (18) июня 1812 г. в Симбирске. Отец и мать, Александр Иванович и Авдотья Матвеевна, принадлежали к губернскому высшему свету: пусть и купечество, но – очень богатое. «Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами муки, разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной дворни. Словом, целое имение, деревня», – вспоминал писатель родительское хозяйство в автобиографическом очерке.

Казалось бы, будущее юноши предопределено: он должен наследовать отцовское дело. И действительно, все шло своим чередом – в 1822 г. Ивана, по настоянию матери (отец умер, когда мальчику было семь лет), отправили в Москву учиться в коммерческое училище. Учеба была скучной, единственной отдушиной стало чтение, прежде всего русская классика. В восемнадцать Иван не выдержал и попросил мать, чтобы его исключили из училища. После некоторых раздумий о своем будущем и месте в жизни Гончаров решил поступить на факультет словесности Московского университета. В это время в университете учились Лермонтов, Тургенев, Аксаков, Герцен, Белинский – будущий цвет русской литературы и критики.

Летом 1834 г., после окончания университета, Иван Гончаров, по собственным словам, почувствовал себя «свободным гражданином, перед которым открыты все пути в жизни». Правда, пути привели его в родной Симбирск, в эту «большую сонную деревню». В Симбирске Гончаров задерживаться не собирался, хотел только навестить родных, однако поступило выгодное предложение занять место секретаря губернатора. Иван Александрович согласился – в тот момент ему уже приходилось думать о деньгах, – но через одиннадцать месяцев перевелся в департамент внешней торговли министерства финансов, где ему предложили должность переводчика иностранной переписки. Место не слишком денежное, зато служба не слишком обременительная, оставлявшая массу времени для занятий сочинительством. Плюс – это был Петербург, а значит, возможность знакомства и общения с творческими людьми. Одно из таких знакомств в итоге и привело И. А. Гончарова на фрегат «Паллада».

Иван Александрович не собирался становиться путешественником. Но, как и всякий мальчик, в детстве он мечтал о море, о дальних походах, и когда случай представился, Гончаров им воспользовался.

* * *

В гостеприимном доме Майковых будущий писатель впервые оказался в 1835 г., вскоре после переезда в Санкт-Петербург. Он стал близким другом Майковых, учил детей главы семьи – Николая Аполлоновича. Спустя десяток лет одному из них, Аполлону Николаевичу, предложили отправиться в кругосветное плавание. Нужен был секретарь главы экспедиции, причем человек, хорошо владеющий русским языком, литератор. Когда Гончаров узнал, что Аполлон Майков отказался от предложения, он понял, что вот он – шанс, и, по его собственному выражению, «всех, кого мог, поставил на ноги».

Впрочем, оказалось, что руководитель экспедиции, вице-адмирал Е. В. Путятин, как раз нуждался в таком человеке, как Гончаров, ведь среди писателей желающих отправиться в опасное путешествие не нашлось. Сам же Иван Александрович был счастлив. Сорокалетний мужчина, «кабинетный чиновник», не скрывая чувств, писал о том, что сбылись его юношеские грезы: «Я все мечтал – и давно мечтал – об этом вояже… Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны… Я обновился: все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!»

Отметим только две крайних даты: 7 октября 1852 г., когда фрегат «Паллада» снялся с якоря на рейде Кронштадта, и 13 февраля 1855 г., когда Иван Гончаров вернулся в Петербург. Описывать все события и впечатления за эти два с половиной года, которых хватило бы на десяток жизней и книг, в небольшой статье – дело неблагодарное. Что удивительно, Иван Гончаров, с одной стороны, осознавал свой долг перед читателями и необходимость описать путешествие, но с другой – мысль о написании большой книги пришла к нему не сразу. Из Англии он просит друзей не показывать никому его писем, поскольку они «посылаются безо всяких видов и пишутся небрежно», и только в начале лета 1853 г. просит сохранить письма, так как они могут понадобиться «для записок».

Уже через два месяца после возвращения в «Отечественных записках», а затем в «Морском сборнике» и «Современнике» появились первые очерки об экспедиции на фрегате «Паллада». В конце года главы «Русские в Японии» вышли отдельным изданием. Первое полное издание книги «Фрегат “Паллада”» увидело свет в 1857 г.; при жизни автора (Иван Гончаров скончался в 1891 г.) оно выдержало еще пять изданий.

* * *

Когда 22 мая 1854 г. фрегат «Паллада» вошел в Императорскую (ныне Советскую) Гавань, его экипаж узнал о том, что Англия и Франция объявили России войну. Было решено отбуксировать судно в безопасное место на Амуре, однако ночной шторм сильно потрепал «Палладу» и в итоге фрегат остался в Императорской Гавани на зимовку. В апреле 1855 г. «Палладу» обнаружили суда Камчатской флотилии контр-адмирала В. С. Завойко, но времени на то, чтобы подготовить судно к выходу в море и проделать канал во льдах, не было. 31 января 1856 г. фрегат «Паллада» был затоплен.

Книгу с одноименным названием едва не постигла такая же судьба. Сам автор был готов «затопить» ее. В 1879 г., в предисловии к третьему изданию, Иван Александрович написал, что «не располагает более возобновлять ее [книги] издание, думая, что она отжила свою пору». Но читатели думали иначе, и книга надолго пережила автора. Времена меняются, технологии совершенствуются, скорости нарастают, а «Фрегат “Палладу”» по-прежнему читали, читают и будут читать…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. От Кронштадта до мыса Лизарда

Сборы, прощание и отъезд в Кронштадт. – Фрегат «Паллада». – Море и моряки. – Кают-компания. – Финский залив. – Свежий ветер. – Морская болезнь. – Готланд. – Холера на фрегате. – Падение человека в море. – Зунд. – Каттегат и Скагеррак. – Немецкое море. – Доггерская банка и Галлоперский маяк. – Покинутое судно. – Рыбаки. – Британский канал и Спитгедский рейд. – Лондон. – Похороны Веллингтона. – Заметки об англичанах и англичанках. – Возвращение в Портсмут. – Житье на «Кемпердоуне». – Прогулка по Портсмуту, Саутси, Портси и Госпорту. – Ожидание попутного ветра на Спитгедском рейде. – Вечер накануне Рождества. – Силуэт англичанина и русского. – Отплытие.

М еня удивляет, как могли вы не получить моего первого письма из Англии, от 2/14 ноября 1852 года, и второго из Гонконга, именно из мест, где об участи письма заботятся, как о судьбе новорожденного младенца. В Англии и ее колониях письмо есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук, по железным и другим дорогам, по океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или сам воротился туда же. Не затерялись ли письма на материке, в датских или прусских владениях? Но теперь поздно производить следствие о таких пустяках: лучше вновь написать, если только это нужно…

Вы спрашиваете подробностей моего знакомства с морем, с моряками, с берегами Дании и Швеции, с Англией? Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка? Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь… И вдруг – на море! «Да как вы там будете ходить – качает?» – спрашивали люди, которые находят, что если заказать карету не у такого-то каретника, так уж в ней качает. «Как ляжете спать, что будете есть? Как уживетесь с новыми людьми?» – сыпались вопросы, и на меня смотрели с болезненным любопытством, как на жертву, обреченную пытке.

Из этого видно, что у всех, кто не бывал на море, были еще в памяти старые романы Купера или рассказы Мариета о море и моряках, о капитанах, которые чуть не сажали на цепь пассажиров, могли жечь и вешать подчиненных, о кораблекрушениях, землетрясениях. «Там вас капитан на самый верх посадит, – говорили мне друзья и знакомые (отчасти и вы, помните?), – есть не велит давать, на пустой берег высадит». – «За что?» – спрашивал я. «Чуть не так сядете, не так пойдете, закурите сигару, где не велено». – «Я всё буду делать, как делают там», – кротко отвечал я. «Вот вы привыкли по ночам сидеть, а там, как солнце село, так затушат все огни, – говорили другие, – а шум, стукотня какая, запах, крик!» – «Сопьетесь вы там с кругу! – пугали некоторые – Пресная вода там в редкость, всё больше ром пьют». – «Ковшами, я сам видел, я был на корабле», – прибавил кто-то. Одна старушка всё грустно качала головой, глядя на меня, и упрашивала ехать «лучше сухим путем кругом света».

Еще барыня, умная, милая, заплакала, когда я приехал с ней прощаться. Я изумился: я видался с нею всего раза три в год и мог бы не видаться три года, ровно столько, сколько нужно для кругосветного плавания, она бы не заметила. «О чем вы плачете?» – спросил я. «Мне жаль вас», – сказала она, отирая слезы. «Жаль потому, что лишний человек все-таки развлечение?» – заметил я. «А вы много сделали для моего развлечения?» – сказала она. Я стал в тупик: о чем же она плачет? «Мне просто жаль, что вы едете бог знает куда». Меня зло взяло. Вот как смотрят у нас на завидную участь путешественника! «Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, – сказал я, – если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом. «Полноте, – сказала она печально, – я знаю всё; но какою ценою достанется вам читать эту книгу? Подумайте, что ожидает вас, чего вы натерпитесь, сколько шансов не воротиться!.. Мне жаль вас, вашей участи, оттого я и плачу. Впрочем, вы не верите слезам, – прибавила она, – но я плачу не для вас: мне просто плачется».

Мысль ехать, как хмель, туманила голову, и я беспечно и шутливо отвечал на все предсказания и предостережения, пока еще событие было далеко. Я всё мечтал – и давно мечтал – об этом вояже, может быть, с той минуты, когда учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам. Но когда потом от карты и от учительской указки я перешел к подвигам и приключениям Куков, Ванкуверов, я опечалился: что перед их подвигами Гомеровы герои, Аяксы, Ахиллесы и сам Геркулес? Дети! Робкий ум мальчика, родившегося среди материка и не видавшего никогда моря, цепенел перед ужасами и бедами, которыми наполнен путь пловцов. Но с летами ужасы изглаживались из памяти, и в воображении жили, и пережили молодость, только картины тропических лесов, синего моря, золотого, радужного неба.

«Нет, не в Париж хочу, – помните, твердил я вам, – не в Лондон, даже не в Италию, как звучно вы о ней ни пели, поэт1
А. Н. Майков (Прим. И. А. Гончарова ).

,– хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает жизнь и тут же рядом превращает в камень всё, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует вечное лето, – туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».

Всё было загадочно и фантастически прекрасно в волшебной дали: счастливцы ходили и возвращались с заманчивою, но глухою повестью о чудесах, с детским толкованием тайн мира. Но вот явился человек, мудрец и поэт, и озарил таинственные углы. Он пошел туда с компасом, заступом, циркулем и кистью, с сердцем, полным веры к Творцу и любви к Его мирозданию. Он внес жизнь, разум и опыт в каменные пустыни, в глушь лесов и силою светлого разумения указал путь тысячам за собою. «Космос!» Еще мучительнее прежнего хотелось взглянуть живыми глазами на живой космос. «Подал бы я, – думалось мне, – доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов. Зевота за делом, за книгой, зевота в спектакле, и та же зевота в шумном собрании и в приятельской беседе!

И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса – и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!

Странное, однако, чувство одолело меня, когда решено было, что я еду: тогда только сознание о громадности предприятия заговорило полно и отчетливо. Радужные мечты побледнели надолго; подвиг подавлял воображение, силы ослабевали, нервы падали по мере того, как наступал час отъезда. Я начал завидовать участи остающихся, радовался, когда являлось препятствие, и сам раздувал затруднения, искал предлогов остаться. Но судьба, по большей части мешающая нашим намерениям, тут как будто задала себе задачу помогать. И люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть всё это, променять на что?

Жизнь моя как-то раздвоилась, или как будто мне дали вдруг две жизни, отвели квартиру в двух мирах. В одном я – скромный чиновник, в форменном фраке, робеющий перед начальническим взглядом, боящийся простуды, заключенный в четырех стенах с несколькими десятками похожих друг на друга лиц, вицмундиров. В другом я – новый аргонавт, в соломенной шляпе, в белой льняной куртке, может быть, с табачной жвачкой во рту, стремящийся по безднам за золотым руном в недоступную Колхиду, меняющий ежемесячно климаты, небеса, моря, государства. Там я редактор докладов, отношений и предписаний; здесь – певец, хотя ex officio, похода. Как пережить эту другую жизнь, сделаться гражданином другого мира? Как заменить робость чиновника и апатию русского литератора энергиею мореходца, изнеженность горожанина – загрубелостью матроса? Мне не дано ни других костей, ни новых нерв. А тут вдруг от прогулок в Петергоф и Парголово шагнуть к экватору, оттуда к пределам Южного полюса, от Южного к Северному, переплыть четыре океана, окружить пять материков и мечтать воротиться… Действительность, как туча, приближалась всё грозней и грозней; душу посещал и мелочной страх, когда я углублялся в подробный анализ предстоящего вояжа. Морская болезнь, перемены климата, тропический зной, злокачественные лихорадки, звери, дикари, бури – всё приходило на ум, особенно бури.

Хотя я и беспечно отвечал на все, частию трогательные, частию смешные, предостережения друзей, но страх нередко и днем и ночью рисовал мне призраки бед. То представлялась скала, у подножия которой лежит наше разбитое судно, и утопающие напрасно хватаются усталыми руками за гладкие камни; то снилось, что я на пустом острове, выброшенный с обломком корабля, умираю с голода… Я просыпался с трепетом, с каплями пота на лбу. Ведь корабль, как он ни прочен, как ни приспособлен к морю, что он такое? – щепка, корзинка, эпиграмма на человеческую силу. Я боялся, выдержит ли непривычный организм массу суровых обстоятельств, этот крутой поворот от мирной жизни к постоянному бою с новыми и резкими явлениями бродячего быта? Да, наконец, хватит ли души вместить вдруг, неожиданно развивающуюся картину мира? Ведь это дерзость почти титаническая! Где взять силы, чтоб воспринять массу великих впечатлений? И когда ворвутся в душу эти великолепные гости, не смутится ли сам хозяин среди своего пира?

Я справлялся, как мог, с сомнениями: одни удалось победить, другие оставались нерешенными до тех пор, пока дойдет до них очередь, и я мало-помалу ободрился. Я вспомнил, что путь этот уже не Магелланов путь, что с загадками и страхами справились люди. Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно смотрит с палубы вдаль, в неизвестное будущее: английский лоцман, в синей куртке, в кожаных панталонах, с красным лицом, да русский штурман, с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем путь кораблю и безошибочно назначают день и час его прибытия. Между моряками, зевая апатически, лениво смотрит «в безбрежную даль» океана литератор, помышляя о том, хороши ли гостиницы в Бразилии, есть ли прачки на Сандвичевых островах, на чем ездят в Австралии? «Гостиницы отличные, – отвечают ему, – на Сандвичевых островах найдете всё: немецкую колонию, французские отели, английский портер – все, кроме – диких».

В Австралии есть кареты и коляски; китайцы начали носить ирландское полотно; в Ост-Индии говорят всё по-английски; американские дикари из леса порываются в Париж и в Лондон, просятся в университет; в Африке черные начинают стыдиться своего цвета лица и понемногу привыкают носить белые перчатки. Лишь с большим трудом и издержками можно попасть в кольца удава или в когти тигра и льва. Китай долго крепился, но и этот сундук с старою рухлядью вскрылся – крышка слетела с петель, подорванная порохом. Европеец роется в ветоши, достает, что придется ему впору, обновляет, хозяйничает… Пройдет еще немного времени, и не станет ни одного чуда, ни одной тайны, ни одной опасности, никакого неудобства. И теперь воды морской нет, ее делают пресною, за пять тысяч верст от берега является блюдо свежей зелени и дичи; под экватором можно поесть русской капусты и щей. Части света быстро сближаются между собою: из Европы в Америку – рукой подать; поговаривают, что будут ездить туда в сорок восемь часов, – пуф, шутка конечно, но современный пуф, намекающий на будущие гигантские успехи мореплавания. Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью.

Казалось, все страхи, как мечты, улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того, как я вдавался в путь. Это привидение была мысль: какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями? Экспедиция в Японию – не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому, кто раз брался за перо. А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и что рассказывать и описывать? Это одно и то же, что спросить, с какою физиономией явиться в общество?

Нет науки о путешествиях: авторитеты, начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия не попали под ферулу риторики2
То есть не зависят от строгих правил красноречия. (Здесь и далее, если не указано иное, – примечания редактора).

И писатель свободен пробираться в недра гор, или опускаться в глубину океанов, с ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом на бумагу их образы; описывать страны и народы исторически, статистически или только посмотреть, каковы трактиры, – словом, никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику. Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна была когда-то под водою, а вот это дно было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как? Но вы спрашиваете чего-нибудь позанимательнее. Всё, что я говорю, очень важно; путешественнику стыдно заниматься будничным делом: он должен посвящать себя преимущественно тому, чего уж нет давно, или тому, что, может быть, было, а может быть, и нет. «Отошлите это в ученое общество, в академию, – говорите вы, – а беседуя с людьми всякого образования, пишите иначе. Давайте нам чудес, поэзии, огня, жизни и красок!»

Чудес, поэзии! Я сказал, что их нет, этих чудес: путешествия утратили чудесный характер. Я не сражался со львами и тиграми, не пробовал человеческого мяса. Всё подходит под какой-то прозаический уровень. Колонисты не мучат невольников, покупщики и продавцы негров называются уже не купцами, а разбойниками; в пустынях учреждаются станции, отели; через бездонные пропасти вешают мосты. Я с комфортом и безопасно проехал сквозь ряд португальцев и англичан – на Мадере и островах Зеленого Мыса; голландцев, негров, готтентотов и опять англичан – на мысе Доброй Надежды; малайцев, индусов и… англичан – в Малайском архипелаге и Китае, наконец, сквозь японцев и американцев – в Японии. Что за чудо увидеть теперь пальму и банан не на картине, а в натуре, на их родной почве, есть прямо с дерева гуавы, мангу и ананасы, не из теплиц, тощие и сухие, а сочные, с римский огурец величиною? Что удивительного теряться в кокосовых неизмеримых лесах, путаться ногами в ползучих лианах, между высоких, как башни, деревьев, встречаться с этими цветными странными нашими братьями? А море? И оно обыкновенно во всех своих видах, бурное или неподвижное, и небо тоже, полуденное, вечернее, ночное, с разбросанными, как песок, звездами.

Всё так обыкновенно, всё это так должно быть. Напротив, я уехал от чудес: в тропиках их нет. Там всё одинаково, всё просто. Два времени года, и то это так говорится, а в самом деле ни одного: зимой жарко, а летом знойно; а у вас там, на «дальнем севере», четыре сезона, и то это положено по календарю, а в самом-то деле их семь или восемь. Сверх положенных, там в апреле является нежданное лето, морит духотой, а в июне непрошеная зима порошит иногда снегом, потом вдруг наступит зной, какому позавидуют тропики, и всё цветет и благоухает тогда на пять минут под этими страшными лучами. Раза три в год Финский залив и покрывающее его серое небо нарядятся в голубой цвет и млеют, любуясь друг другом, и северный человек, едучи из Петербурга в Петергоф, не насмотрится на редкое «чудо», ликует в непривычном зное, и всё заликует: дерево, цветок и животное. В тропиках, напротив, страна вечного зефира, вечного зноя, покоя и синевы небес и моря. Всё однообразно!

И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты3
В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков. (Прим. И. А. Гончарова )

Законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках. Но образ этот властвует в мире над умами и страстями. Он всюду: я видел его в Англии – на улице, за прилавком магазина, в законодательной палате, на бирже. Всё изящество образа этого, с синими глазами, блестит в тончайшей и белейшей рубашке, в гладко выбритом подбородке и красиво причесанных русых или рыжих бакенбардах. Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов. Радостно вскочили мы на цветущий берег, под олеандры.

Я сделал шаг и остановился в недоумении, в огорчении: как, и под этим небом, среди ярко блещущих красок моря зелени… стояли три знакомых образа в черном платье, в круглых шляпах! Они, опираясь на зонтики, повелительно смотрели своими синими глазами на море, на корабли и на воздымавшуюся над их головами и поросшую виноградниками гору. Я шел по горе; под портиками, между фестонами виноградной зелени, мелькал тот же образ; холодным и строгим взглядом следил он, как толпы смуглых жителей юга добывали, обливаясь потом, драгоценный сок своей почвы, как катили бочки к берегу и усылали вдаль, получая за это от повелителей право есть хлеб своей земли. В океане, в мгновенных встречах, тот же образ виден был на палубе кораблей, насвистывающий сквозь зубы: «Rule, Britannia, upon the sea4
Властвуй, Британия на морях (англ.).

». Я видел его на песках Африки, следящего за работой негров, на плантациях Индии и Китая, среди тюков чаю, взглядом и словом, на своем родном языке, повелевающего народами, кораблями, пушками, двигающего необъятными естественными силами природы… Везде и всюду этот образ английского купца носится над стихиями, над трудом человека, торжествует над природой!

Но довольно делать pas de gе́ants5
Гигантские шаги (франц.).

: будем путешествовать умеренно, шаг за шагом. Я уже успел побывать с вами в пальмовых лесах, на раздолье океанов, не выехав из Кронштадта. Оно и нелегко: если, сбираясь куда-нибудь на богомолье, в Киев или из деревни в Москву, путешественник не оберется суматохи, по десяти раз кидается в объятия родных и друзей, закусывает, присаживается и т. п., то сделайте посылку, сколько понадобится времени, чтобы тронуться четыремстам человек – в Японию. Три раза ездил я в Кронштадт, и всё что-нибудь было еще не готово. Отъезд откладывался на сутки, и я возвращался еще провести день там, где провел лет семнадцать и где наскучило жить. «Увижу ли я опять эти главы и кресты?» – прощался я мысленно, отваливая в четвертый и последний раз от Английской набережной.

Наконец 7 октября фрегат «Паллада» снялся с якоря. С этим началась для меня жизнь, в которой каждое движение, каждый шаг, каждое впечатление были не похожи ни на какие прежние.

Вскоре всё стройно засуетилось на фрегате, до тех пор неподвижном. Все четыреста человек экипажа столпились на палубе, раздались командные слова, многие матросы поползли вверх по вантам, как мухи облепили реи, и судно окрылилось парусами. Но ветер был не совсем попутный, и потому нас потащил по заливу сильный пароход и на рассвете воротился, а мы стали бороться с поднявшимся бурным или, как моряки говорят, «свежим» ветром. Началась сильная качка. Но эта первая буря мало подействовала на меня: не бывши никогда в море, я думал, что это так должно быть, что иначе не бывает, то есть что корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под ног и море как будто опрокидывается на голову.