Нобелевская премия по литературе пастернак. Воспоминания сына. Нобелевская премия Бориса Пастернака

«Нобелевская премия» Борис Пастернак

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.

Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.

Анализ стихотворения Пастернака «Нобелевская премия»

В 1958 году Борис Пастернак был удостоен Нобелевской премии за выдающийся вклад в развитие мировой литературы. Это знаменательное событие, однако, не принесло поэту ожидаемой радости и, уж тем более. Никак не отразилось на его материальном благополучии. Все дело в том, что известие о присуждении столь престижной награды было воспринято в СССР в штыки. В итоге поэта исключили из Союза писателей и перестали публиковать в советских изданиях. Некоторые литературные деятели даже настаивали на том, чтобы выслать Пастернака из страны как шпиона и антисоветского деятеля. На такой шах правительство страны вес же не отважилось, однако отныне на поэта начались самые настоящие гонения, от него отвернулись друзья и коллеги по писательскому цеху, которые раньше открыто восхищались творчеством Пастернака.

Именно в этот непростой период он написал стихотворение «Нобелевская премия», в котором признался, что «пропал, как зверь в загоне». Действительно, автор чувствовал себя в некой западне и не видел из нее выхода, так как все пути отступления были перекрыты ярыми блюстителями государственных интересов. «А за мною шум погони, мне наружу хода нет», — с горечью отмечает Борис Пастернак и недоумевает, почему оказался в такой нелепой и достаточно опасной ситуации.

Он перепробовал различные варианты разрешения проблемы и даже отправил в Швейцарию телеграмму, в которой отказался от присужденной ему награды. Однако даже этот поступок не смягчил тех, кто начал настоящую травлю Пастернака из-за собственной зависти, мелочности и желания выслужиться перед властью. Список тех, кто публично обвинял поэта во всех смертных грехах, включал довольно большое количество известных имен в мире искусства и литературы. Среди обвинителей значились и вчерашние друзья Пастернака, что особенно сильно задело поэта. Он не предполагал, что его успех вызовет столь неадекватную реакцию тех, кого он считал вполне порядочными и честными людьми. Поэтому поэт впал в отчаянии. Что подтверждают следующие строчки его стихотворения: «Будь что будет, все равно».

Тем не менее, Пастернак пытается разобраться в том, почему попал в такую немилость и опалу. «Что же сделал я за пакость, я убийца и злодей?», — вопрошает автор. Свою вину он видит лишь в том, что сумел пробудить в сердцах многих людей искренние и чистые чувства, заставил их восхищаться красотой своей родины, которую безмерно любил. Но именно этого оказалось вполне достаточно, чтобы на автора обрушились потоки грязи и клеветы. Кто-то требовал у пастернака публичного признания себя шпионом. Другие настаивали на аресте и теремном заключении поэта, которого за непонятные заслуги признали одним из лучших авторов за рубежом. Были и те, кто обвинял Пастернака в конъюнктуре и попытках выслужиться перед врагами Советского Союза в обмен на престижную премию. Параллельно поэту периодически поступали предложения покинуть страну, на что он неизменно отвечал, что для него это равносильно смерти. В итоге Пастернак оказался изолированным от всего общества и вскоре узнал, что болен раком легких. Поэтому в стихотворении и появляется такое финальное четверостишие: «Но и так, почти у гроба, верю я, придет пора — силу подлости и злобы одолеет дух добра».

Поэт понимал, что это стихотворение никогда не будет напечатано в СССР, так как является прямым обвинением тех, причастен к его травле. Поэтому он тайно переправил стихи за границу, где они и были опубликованы в 1959 году. После этого пастернака обвинили в шпионаже и в измене родине. Однако судебный процесс над поэтом так и не состоялся, потому что в 1960 году он скончался на своей даче в Переделкино.

Нобелевская премия Пастернака - как это было. Вспоминает сын писателя - Евгений Борисович Пастернак.
23 октября Пастернак стал вторым писателем из России (после И. A. Бунина), удостоенным этой награды.
Присуждение премии воспринималось советской пропагандой как повод для травли поэта. Уже в день присуждения премии 23 октября 1958 года по инициативе М. А. Суслова Президиум ЦК КПСС принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака», которое признало решение Нобелевского комитета очередной попыткой втягивания в холодную войну.

svidetel.su/audio/2308

Воспоминания сына.

Евгений Пастернак
Как Борис Пастернак отказался от Нобелевской премии

23 октября 1958 года Борис Пастернак был объявлен лауреатом Нобелевской премии по литературе. Однако, как известно, писатель был вынужден отказаться от премии, а объявленная против него травля привела его к тяжелой болезни и скорой смерти. О тех испытаниях, которые выпали на его долю осенью 1958 года, и о том, как более тридцати лет спустя медаль и диплом Нобелевского лауреата были переданы семье писателя, — в рассказе его сына Евгения Пастернака.

Среди событий, связанных со столетием Бориса Пастернака, особое место занимает решение Нобелевского комитета восстановить историческую правду, признав вынужденным и недействительным отказ Пастернака от Нобелевской премии, и вручить диплом и медаль семье покойного лауреата. Присуждение Пастернаку Нобелевской премии по литературе осенью 1958 года получило скандальную известность. Это окрасило глубоким трагизмом, сократило и отравило горечью остаток его дней. В течение последующих тридцати лет эта тема оставалось запретной и загадочной.

Разговоры о Нобелевской премии Пастернака начались в первые послевоенные годы. По сведениям, сообщенным нынешним главой Нобелевского комитета Ларсом Гилленстеном, его кандидатура обсуждалась ежегодно начиная с 1946-го по 1950-й, снова появилась в 1957-м, премия была присуждена в 1958-м. Пастернак узнавал об этом косвенно — по усилению нападок отечественной критики. Иногда он вынужден был оправдываться, чтобы отвести прямые угрозы, связанные с европейской известностью:
«По сведениям Союза писателей, в некоторых литературных кругах на Западе придают несвойственное значение моей деятельности, по ее скромности и непроизводительности — несообразное...»

Чтобы оправдать пристальное внимание к нему, он сосредоточенно и страстно писал свой роман «Доктор Живаго», свое художественное завещание русской духовной жизни.

Осенью 1954 года Ольга Фрейденберг спрашивала его из Ленинграда: «У нас идет слух, что ты получил Нобелевскую премию. Правда ли это? Иначе — откуда именно такой слух?» «Такие слухи ходят и здесь, — отвечал ей Пастернак. — Я последний, кого они достигают. Я узнаю о них после всех — из третьих рук..
« Я скорее опасался, как бы эта сплетня не стала правдой, чем этого желал, хотя ведь это присуждение влечет за собой обязательную поездку за получением награды, вылет в широкий мир, обмен мыслями, — но ведь, опять-таки, не в силах был бы я совершить это путешествие обычной заводной куклою, как это водится, а у меня жизнь своих, недописанный роман, и как бы все это обострилось. Вот ведь Вавилонское пленение. »
По-видимому, Бог миловал — эта опасность миновала. Видимо предложена была кандидатура, определенно и широко поддержанная. Об этом писали в бельгийских, французских и западногерманских газетах. Это видели, читали, так рассказывают. Потом люди слышали по ВВС, будто (за что купил — продаю) выдвинули меня, но, зная нравы, запросили согласия представительства, ходатайствовавшего, чтобы меня заменили кандидатурой Шолохова, по отклонении которого комиссия выдвинула Хемингуэя, которому, вероятно, премию и присудят...
Но мне радостно было и в предположении попасть в разряд, в котором побывали Гамсун и Бунин, и, хотя бы по недоразумению, оказаться рядом с Хемингуэем».

Роман «Доктор Живаго» был дописан через год. За его французским переводом сочувственно следил Альбер Камю, нобелевский лауреат 1957 года. В своей Шведской лекции он с восхищением говорил о Пастернаке. Нобелевская премия 1958 годе была присуждена Пастернаку «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы». Получив телеграмму от секретаря Нобелевского комитета Андерса Эстерлинга, Пастернак 29 октября 1958 года ответил ему: «Благодарен, рад, горд, смущен». Его поздравляли соседи — Ивановы, Чуковские, приходили телеграммы, осаждали корреспонденты. Зинаида Николаевна обсуждала, какое ей шить платье для поездки в Стокгольм. Казалось, все невзгоды и притеснения с изданием романа, вызовы в ЦК и Союз писателей позади. Нобелевская премия — это полная и абсолютная победа и признание, честь, оказанная всей русской литературе.

« Но на следующее утро внезапно пришел К. Федин (член Союза писателей, в 1959 году был избран главой Союза писателей — прим. «Избранного»), который мимо возившейся на кухне хозяйки поднялся прямо в кабинет Пастернака. Федин потребовал от Пастернака немедленного, демонстративного отказа от премии, угрожая при этом завтрашней травлей в газетах. »
Пастернак ответил, что ничто его не заставит отказаться от оказанной ему чести, что он уже ответил Нобелевскому комитету и не может выглядеть в его глазах неблагодарным обманщиком. Он также отказался наотрез пойти с Фединым на его дачу, где сидел и ждал его для объяснений заведующий отделом культуры ЦК Д.А. Поликарпов.

В эти дни мы ежедневно ездили в Переделкино. Отец, не меняя обычного ритма, п родолжал работать, он переводил тогда «Марию Стюарт» Словацкого, был светел, не читал газет, говорил, что за честь быть нобелевским лауреатом готов принять любые лишения. В таком именно тоне он написал письмо в президиум Союза писателей, на заседание которого не пошел и где по докладу Г. Маркова был исключен из членов Союза. Мы неоднократно пытались найти это письмо в архиве Союза писателей, но безуспешно, вероятно, оно уничтожено. Отец весело рассказывал о нем, заехав к нам перед возвращением в Переделкино. Оно состояло из двадцати двух пунктов, среди которых запомнилось:

«Я считаю, что можно написать „Доктора Живаго“, оставаясь советским человеком, тем более, что он был кончен в период, когда опубликовали роман Дудинцева „Не хлебом единым“, что создавало впечатление оттепели. Я передал роман итальянскому коммунистическому издательству и ждал выхода цензурованного издания в Москве. Я согласен был выправить все неприемлемые места. Возможности советского писателя мне представлялись шире, чем они есть. Отдав роман в том виде, как он есть, я рассчитывал, что его коснется дружественная рука критика.

Посылая благодарственную телеграмму в Нобелевский комитет, я не считал, что премия присуждена мне за роман но за всю совокупность сделанного, как это обозначено в ее формулировке. Я мог так считать, потому что моя кандидатура выдвигалась на премию еще в те времена, когда романа не существовало и никто о нем не знал.
Ничто не заставит меня отказаться от чести, оказанной мне, современному писателю, живущему в России, и, следовательно, советскому. Но деньги Нобелевской премии я готов перевести в Комитет защиты мира.

« Я знаю, что под давлением общественности будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что вам угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через несколько лет вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз».
Гордая и независимая позиция помогала Пастернаку в течение первой недели выдерживать все оскорбления, угрозы и анафематствования печати. Он беспокоился, нет ли каких-нибудь неприятностей у меня на работе или у Лени в университете. Мы всячески успокаивали его. От Эренбурга я узнавал и рассказывал отцу о том, какая волна поддержки в его защищу всколыхнулась в эти дни в западной прессе.

Но все это перестало его интересовать 29 октября, когда, приехав в Москву и поговорив по телефону с О. Ивинской (Ольга Ивинская последняя любовь Пастернака — прим. «Избранного»), он пошел на телеграф и отправил телеграмму в Стокгольм: «В силу того значения, которое получило присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ». Другая телеграмму была послана в ЦК: «Верните Ивинской работу, я отказался от премии».
« Приехав вечером в Переделкино, я не узнал отца. Серое, без кровинки лицо, измученные, несчастные глаза, и на все рассказы — одно: «Теперь это все не важно, я отказался от премии».
Но эта жертва уже никому не была нужна. Она ничем не облегчила его положение. Этого не заметили на общемосковском собрании писателей, состоявшемся через два дня. Московские писатели обращались к правительству с просьбой лишить Пастернака гражданства и выслать за границу. Отец очень болезненно переживал отказ Зинаиды Николаевны, сказавшей, что она не может оставить родину, и Лени, решившего остаться с матерью, и живо обрадовался моему согласию сопровождать его, куда бы его ни выслали. Высылка незамедлительно последовала бы, если бы не телефонный разговор с Хрущевым Джавахарлала Неру, согласившегося возглавить комитет защиты Пастернака. Чтобы спустить все на тормозах, Пастернаку надо было подписать согласованный начальством текст обращений в «Правду» и к Хрущеву. Дело не в том, хорош или плох текст этих писем и чего в них больше — покаяния или самоутверждения, важно то, что написаны они не Пастернаком и подписаны вынужденно. И это унижение, насилие над его волей было особенно мучительно в сознании того, что оно никому не было нужно.
Прошли годы. Мне теперь без малого столько же, сколько было отцу в 1958 году. В Музее изобразительных искусств, в близком соседстве с которым отец прожил с 1914 по 1938 год, 1 декабря 1989 года открылась выставка «Мир Пастернака». Посол Швеции господин Вернер привез на выставку диплом лауреата Нобелевской премии. Медаль решено было торжественно вручить на приеме, устраивавшемся Шведской академией и Нобелевским комитетом для лауреатов 1989 года. По мнению господина Вернера, мне следовало приехать в Стокгольм и принять эту награду. Я ответил, что совершенно не представляю себе, как это можно устроить. Он получил согласие Нобелевского комитета, посольство и Министерство культуры в несколько дней оформили нужные бумаги, а 7-го мы с женой летели в украшенном рождественскими колокольчиками самолете в Стокгольм.

Нас встретил профессор Ларс Клеберг, известный своими работами по русскому авангарду 20-х годов, и отвез в лучшую гостиницу города «Гранд отель», где в эти дни расположились со своими родственниками и друзьями нобелевские лауреаты 1989 года. После легкого ужина, привезенного в номер, мы легли спать.
Луч утреннего солнца, пробившись сквозь занавеси, разбудил меня, я вскочил и увидел рукав морской лагуны, мосты, пароходы, готовые отчалить на острова архипелага, на котором расположен Стокгольм. На другом берегу холмом круглился остров старого города с королевским дворцом, собором и зданием биржи, где Шведская академия занимает второй этаж, узкими улочками, рождественским базаром, лавочками и ресторанчиками на всякий вкус. Рядом на отдельном острове стояло здание парламента, на другом — ратуша, оперный театр, и над садом шел в гору новый торговый и деловой город.

Мы провели этот день в обществе профессора Нильса Оке Нильсона, с которым познакомились тридцать лет назад в Переделкине, когда он летом 1959 года приезжал к Пастернаку, и Пера Арне Будила, написавшего книгу о евангельском цикле стихотворений Юрия Живаго. Гуляли, обедали, смотрели великолепное собрание Национального музея. Сотрудники газеты расспрашивали о смысле нашего приезда.

На следующий день, 9 декабря, на торжественном приеме в Шведской академии в присутствии нобелевских лауреатов, послов Швеции и СССР, а также многочисленных гостей непременный секретарь академии профессор Сторе Аллен передал мне Нобелевскую медаль Бориса Пастернака.
Он прочел обе телеграммы, посланные отцом 23 и 29 октября 1958 года, и сказал, что Шведская академия признала отказ Пастернака от премии вынужденным и по прошествии тридцати одного года вручает его медаль сыну, сожалея о том, что лауреата нет уже в живых. Он сказал, что это исторический момент.
Ответное слово было предоставлено мне. Я выразил благодарность Шведской академии и Нобелевскому комитету за их решение и сказал, что принимаю почетную часть награды с чувством трагической радости. Для Бориса Пастернака Нобелевская премия, которая должна была освободить его от положения одинокого и гонимого человека, стала причиной новых страданий, окрасивших горечью последние полтора года его жизни. То, что он был вынужден отказаться от премии и подписать предложенные ему обращения в правительство, было открытым насилием, тяжесть которого он ощущал до конца своих дней. Он был бессребреником и безразличен к деньгам, главным для него была та честь, которой теперь он удостоен посмертно. Хочется верить, что те благодетельные изменения, которые происходят сейчас в мире, и сделали возможным сегодняшнее событие, действительно приведут человечество к тому мирному и свободному существованию, на которое так надеялся мой отец и для которого он работал. Я передаю очень приблизительно содержание своих слов, поскольку не готовил текст и слишком волновался, чтобы теперь точно его воспроизвести.

Торжественные церемонии 10 декабря, посвященные вручению премий 1989 года, бессознательно связались в моем восприятии с Шекспиром и его Гамлетом. Мне казалось, я понял, для чего была нужна Шекспиру скандинавская обстановка этой драмы. Чередование коротких торжественных слов и оркестра, пушечные салюты и гимны, старинные костюмы, фраки и платья декольте. Официальная часть проходила в филармонии, банкет на тысячи участников и бал — в ратуше. Тоска по средневековью чувствовалась в самой архитектуре ратуши, в окружавших зал галереях, но живое веяние народного духа и многовековой традиции звучало в студенческих песнях, трубах и шествиях ряженых, которые по галереям спускались в зал, обносили нас кушаньями и сопровождали выход короля и королевы, нобелевских лауреатов и почетных гостей.

Но среди этого пиршества глаза и слуха щемящей и за душу хватающей нотой было появление но площадке широкой лестницы Мстислава Ростроповича. Свое выступление он предварил словами: «Ваши величества, достопочтенные нобелевские лауреаты, дамы и господа! На этом великолепном празднике мне хочется напомнить вам о великом русском поэте Борисе Пастернаке, который при жизни был лишен права получить присужденную ему награду и воспользоваться счастьем и честью быть лауреатом Нобелевской премии. Позвольте мне как его соотечественнику и посланнику русской музыки сыграть вам Сарабанду из сюиты Баха d-моль для виолончели соло».

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

После банкета Ростропович и Галина Вишневская провели нас в гостиную, где король с королевой принимали почетных гостей. Мы были представлены им и обменялись несколькими дружественными словами. На следующее утро мы вылетели в Москву.

Травля Бориса Пастернака и его вынужденный отказ от Нобелевской премии — один из самых известных сюжетов в истории отношений русской литературы и советского государства. Информация о возможном присуждении Пастернаку премии появилась вскоре после публикации в Италии осенью 1957 года романа "Доктор Живаго", который не был издан в СССР. Поэтому когда 23 октября 1958 года Шведская академия объявила о награждении Пастернака, советская пропаганда среагировала моментально. Пастернака исключили из Союза писателей и пригрозили ему лишением советского гражданства, газетная кампания и общественная проработка заставили 68-летнего писателя отказаться от премии. 30 мая 1960 года Борис Пастернак умер от рака легких. 9 декабря 1989 года медаль лауреата Нобелевской премии была вручена членам семьи поэта

…направленным на разжигание…
Из записки отдела культуры ЦК КПСС
5 апреля 1958 года

<…> в настоящее время среди шведской интеллигенции и в печати настойчиво пропагандируется творчество Б. Пастернака в связи с опубликованием в Италии и Франции его клеветнического романа "Доктор Живаго". Имеются сведения, что определенные элементы будут выдвигать этот роман на Нобелевскую премию, имея в виду использовать его в антисоветских целях. <…> Прогрессивные круги стоят за выдвижение на Нобелевскую премию тов. М. Шолохова. Имеется настоятельная необходимость подчеркнуть положительное отношение советской общественности к творчеству Шолохова и дать в то же время понять шведским кругам наше отношение к Пастернаку и его роману.

…присуждение Нобелевской премии…
Из воспоминаний Евгения Пастернака
"Знамя", 2008 год

Вечером того дня, когда в Москве стало известно, что отцу присудили Нобелевскую премию, мы радовались, что все неприятности позади, что получение премии означает поездку в Стокгольм и выступление с речью. Как это было бы красиво и содержательно сказано! Победа казалась нам такой полной и прекрасной. Но вышедшими на следующее же утро газетами наши мечты были посрамлены и растоптаны. Было стыдно и гадко на душе. Мы поехали в Переделкино, он был радостен и светел, не читая газет и ничего не боясь. Его интересовало только, не отразится ли на мне эта кампания.

…актом и орудием…
Из ответа советского посла в Швеции на поздравительную телеграмму постоянного секретаря Шведской академии поэта Андерса Эстерлинга
25 октября 1958 года

Вызывает удивление тот факт, что Академия наук Швеции сочла возможным присудить премию именно этому, а не какому-либо другому писателю. Из вашего выступления по радио 23 октября не трудно видеть, что поводом для присуждения премии Пастернаку послужила написанная им книга "Доктор Живаго". Говоря об этой книге, вы и те, кто вынесли решение, обращали внимание явно не на ее литературные достоинства, и это понятно, так как таких достоинств в книге нет, а на определенную политическую сторону дела, поскольку в книге Пастернака советская действительность охаивается и представляется в извращенном виде, возводится клевета на социалистическую революцию, на социализм и советский народ.

Из статьи Давида Заславского "Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка"
"Правда", 26 октября 1958 года

Роман был сенсационной находкой для буржуазной реакционной печати. Его подняли на щит самые отъявленные враги Советского Союза, мракобесы разного толка, поджигатели новой мировой войны, провокаторы. Из явления как будто бы литературного они пытаются устроить политический скандал с явной целью обострить международные отношения, подлить масла в огонь "холодной войны", посеять вражду к Советскому Союзу, очернить советскую общественность. Захлебываясь от восторга, антисоветская печать провозгласила роман "лучшим" произведением текущего года, а услужливые холопы крупной буржуазии увенчали Пастернака Нобелевской премией.

Мне стало ясно, что пощады ему не будет, что ему готовится гражданская казнь, что его будут топтать ногами, пока не убьют, как убили Зощенку, Мандельштама, Заболоцкого, Мирского, Бенед. Лившица, и мне пришла безумная мысль, что надо спасти его от этих шпицрутенов. Спасение одно — поехать вместе с ним завтра спозаранку к Фурцевой, заявить ей, что его самого возмущает та свистопляска, которая поднята вокруг его имени, что "Живаго" попал за границу помимо его воли — и вообще не держаться в стороне от ЦК, а показать, что он нисколько не солидарен с бандитами, которые наживают сотни тысяч на его романе и подняли вокруг его романа политическую шумиху. <…> Когда Б. Л. сошел вниз, он отверг мое предложение, но согласился написать Фурцевой письмо с объяснением своего поступка. Пошел наверх и через десять минут (не больше) принес письмо к Фурцевой — как будто нарочно рассчитанное, чтобы ухудшить положение. "Высшие силы повелевают мне поступить так, как поступаю я, я думаю, что Нобелевская премия, данная мне, не может не порадовать всех советских писателей", и "нельзя же решать такие вопросы топором". Выслушав это письмо, я пришел в отчаяние. Не то!

Из воспоминаний Вячеслава Иванова
"Звезда", 2010 год

В воздухе носилось ощущение чего-то мрачного, совсем темного, на него надвинувшегося. <…> Мы не знали и не могли знать, что готова предпринять власть, озлившаяся на Пастернака. Уже начинавшаяся газетная свистопляска не сулила ничего хорошего. Со времени смерти Сталина и ареста Берии прошло всего пять лет, режим, по сути, не менялся, несмотря на возвращение стольких людей из лагерей.

…самого Пастернака…
Из текста доклада Владимира Семичастного на пленуме ЦК ВЛКСМ
"Комсомольская правда", 30 октября 1958 года

Свинья <…> никогда не гадит там, где кушает, никогда не гадит там, где спит. Поэтому если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал. А Пастернак — этот человек себя причисляет к лучшим представителям общества,— он это сделал. Он нагадил там, где ел, он нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит. <…>

А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического, по которому он так соскучился и о котором он в своем произведении высказался. Я уверен, что общественность приветствовала бы это! Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай!

…организовать виднейших советских…
Из записки отдела культуры ЦК КПСС об итогах обсуждения на собраниях писателей вопроса "О действиях члена Союза писателей СССР Б.Л. Пастернака, несовместимых со званием советского писателя"
28 октября 1958 года

Единодушное мнение всех выступавших сводилось к тому, что Пастернаку не может быть места в рядах советских писателей. <…> Сам Пастернак на заседание не явился, сославшись на болезнь. Он прислал в президиум Союза советских писателей письмо, возмутительное по наглости и цинизму. В письме Пастернак захлебывается от восторга по случаю присуждения ему премии и выступает с грязной клеветой на нашу действительность, с гнусными обвинениями по адресу советских писателей. Это письмо было зачитано на заседании и встречено присутствующими с гневом и возмущением. <…> Беспартийная писательница Г. Николаева, характеризуя предательские действия Пастернака, заявила: "Я считаю, что перед нами — власовец". <…>

Присутствовавшие на заседании писатели единодушно приняли решение об исключении Пастернака из членов Союза советских писателей.

…международной реакции…
Телеграмма председателю Союза писателей СССР от британских писателей
30 октября 1958 года

Мы глубоко встревожены судьбой одного из величайших поэтов и писателей мира Бориса Пастернака. Мы рассматриваем его роман "Доктор Живаго" как волнующее личное свидетельство, а не как политический документ. Во имя той великой русской литературной традиции, которая стоит за вами, мы призываем вас не обесчестить эту традицию, подвергая гонениям писателя, почитаемого всем цивилизованным миром.

Морис Боура, Кеннет Кларк, Томас Элиот, Э. Форстер, Грэм Грин, Олдос Хаксли, Джулиан Хаксли, Роуз Маколей, Сомерсет Моэм, Джон Пристли, Алан Прайс, Джонс Херберт Рид, Бертран Рассел, Ч.П. Сноу, Стивен Спендер, Ребекка Уэст.

…к нашей стране…
Из письма Бориса Пастернака Никите Хрущеву
31 октября 1958 года

Из доклада т. Семичастного мне стало известно о том, что правительство "не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР". Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой. Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее. Каковы бы ни были мои ошибки и заблуждения, я не мог себе представить, что окажусь в центре такой политической кампании, которую стали раздувать вокруг моего имени на Западе.

Осознав это, я поставил в известность Шведскую академию о своем добровольном отказе от Нобелевской премии.

Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры.

Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы и могу еще быть ей полезен.

…оценить присуждение…
Из записки в ЦК КПСС генерального прокурора СССР Романа Руденко с предложением принятия мер к Б.Л. Пастернаку в связи с публикацией его стихотворения "Нобелевская премия"
20 февраля 1959 года

Ознакомившись с материалами ТАСС и Главлита о передаче Пастернаком Б.Л. своего антисоветского стихотворения "Нобелевская премия" корреспонденту газеты "Дейли мейл" А. Брауну, полагал бы необходимым принять следующие меры:

7) полагал бы к уголовной ответственности Пастернака не привлекать и судебного процесса по его делу не проводить. Организация такого процесса представляется во всех отношениях нецелесообразной. Советская общественность, осудив действия Пастернака как изменнические, требовала лишить его гражданства и удалить из пределов СССР. Ни того, ни другого по действующему законодательству суд сделать не может;

8) поскольку Пастернак совершил акт предательства по отношению к советскому народу и в результате политического и морального падения поставил себя вне советского общества,— было бы целесообразнее принять решение о лишении его советского гражданства и удалении из СССР.

31 октября 1958 года Борис Пастернак написал письмо Никите Хрущёву, где объяснил, что жизнь вне родины для него немыслима. За неделю до этого он стал нобелевским лауреатом. Но травля со стороны советской власти заставила писателя, благодаря переводам которого на русском языке с нами заговорили шекспировские Ромео и Джульетта и Фауст Гёте, отказаться от премии.

В течение десяти лет - с 1945 по 1955 год - Пастернак трудился над романом "Доктор Живаго", который стал вершиной его творчества, и одновременно из-за которого писатель подвергся нападкам со стороны правительства. Произведение было запрещено к печати из-за критического отношения Пастернака к Октябрьской революции. Негативное отношение к роману сложилось и в официальной литературной среде. Главный редактор журнала "Новый мир" Константин Симонов при отказе в публикации "Доктора Живаго" заявил: "Нельзя давать трибуну Пастернаку!"

Но о новом романе Пастернака стало известно на Западе, им заинтересовался молодой итальянский издатель Фельтринелли. К осени 1957 года писатель понял, что он не дождётся издания романа в России, и тайно предоставил издателю право напечатать итальянский перевод. Уже 23 ноября на книжных полках Италии появился роман "Доктор Живаго", следом книгу опубликовали во Франции.

Советская власть не знала, что делать: роман уже вышел на 23 языках, среди которых был даже язык индийской народности. Поэтому было решено никаких действий по отношению к Пастернаку пока не предпринимать.

В СССР подобную выходку писателя сочли возмутительной, но дали ему шанс исправиться. В декабре 1957 года на дачу Пастернака в Переделкино по настоянию отдела культуры ЦК КПСС пригласили иностранных корреспондентов и потребовали от автора нашумевшего романа отречься от издателя и соврать, что тот украл недоработанную рукопись. Но неожиданно для всех во время интервью Пастернак заявил: "Моя книга подверглась критике, но её даже никто не читал", - и добавил, что сожалеет об отсутствии издания на русском языке.

23 октября 1958 года Борис Пастернак стал вторым русским писателем после Бунина, которому была присуждена Нобелевская премия по литературе "За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и развитие традиций классической русской прозы". Секретарь Нобелевского фонда Андерс Эстерлинг отправил Пастернаку телеграмму с поздравлением и пригласил на вручение премии 10 декабря в Стокгольме. Пастернак ответил кратко: "Бесконечно признателен, тронут, горд, удивлён, смущён".

"Вечером того дня, когда в Москве стало известно, что отцу присудили Нобелевскую премию, мы радовались, что все неприятности позади, что получение премии означает поездку в Стокгольм и выступление с речью. Как это было бы красиво и содержательно сказано! Победа казалась нам такой полной и прекрасной. Но вышедшими на следующее же утро газетами наши мечты были посрамлены и растоптаны", - сын писателя Евгений Пастернак.

В это же время ЦК КПСС приняло постановление "О клеветническом романе Б. Пастернака".

1. Признать, что присуждение Нобелевской премии роману Пастернака, в котором клеветнически изображается Октябрьская социалистическая революция, советский народ, совершивший эту революцию, и строительство социализма в СССР, является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны.

2. Подготовить и опубликовать в "Правде" фельетон, в котором дать резкую оценку самого романа Пастернака, а также раскрыть смысл той враждебной кампании, которую ведёт буржуазная печать в связи с присуждением Пастернаку Нобелевской премии.

Пастернак этого ещё не знал, 24 октября он отмечал с друзьями семьи именины своей жены Зинаиды Николаевны и известие о присуждении Нобелевской премии. По настоянию заведующего отдела культуры ЦК КПСС Дмитрия Поликарпова в Переделкино приехал друг Пастернака, писатель Константин Федин. Ему было поручено уговорить лауреата отказаться от премии. Во время разговора на повышенных тонах Федин заявил, что если Пастернак не откажется от премии, то последствия непредсказуемы. Но писатель твёрдо стоял на своём: от Нобелевской премии он отказываться не будет.

После этого разговора Пастернак потерял сознание и все последующие дни не читал газет. Это было правильное решение.

Давид Заславский, который давно недолюбливал Пастернака, написал статью "Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка", опубликованную в "Правде" 26 октября: "Захлебываясь от восторга, антисоветская печать провозгласила роман "лучшим" произведением текущего года, а услужливые холопы крупной буржуазии увенчали Пастернака Нобелевской премией".

В то же время студенты-добровольцы из Литинститута вышли на демонстрацию с плакатом "Иуда, вон из СССР": карикатурно нарисовали Пастернака, рядом изобразили мешок с долларами, к которым писатель тянулся.

28 октября в отделе культуры ЦК КПСС обсуждался вопрос "О действиях члена Союза писателей СССР Б.Л. Пастернака, несовместимых со званием советского писателя". Автор "Доктора Живаго" из-за плохого самочувствия не смог приехать на заседание. Присутствовавшие писатели единодушно приняли решение исключить Пастернака из членов Союза советских писателей. Не изменила их вердикта и телеграмма от британских писателей, вступившихся за лауреата: "Мы глубоко встревожены судьбой одного из величайших поэтов и писателей мира Бориса Пастернака… Во имя той великой русской литературной традиции, которая стоит за вами, мы призываем вас не обесчестить эту традицию, подвергая гонениям писателя, почитаемого всем цивилизованным миром".

Исключения Пастернака из Союза писателей советской власти было мало - генерал-полковник Владимир Семичастный предложил писателю на одном из докладов ЦК ВКЛСМ эмигрировать: "Свинья… никогда не гадит там, где кушает, никогда не гадит там, где спит. Поэтому если сравнить Пастернака со свиньёй, то свинья не сделает того, что он сделал. Он нагадил там, где ел, он нагадил тем, чьими трудами он живёт и дышит... А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического, по которому он так соскучился и о котором он в своём произведении высказался".

Пастернак понимал, что у него нет другого выхода, как только отказаться от премии. Он написал в Шведскую академию: "В силу того значения, которое получила присуждённая мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от неё отказаться. Не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ".

Также по советам адвокатов из Всесоюзного агентства по охране авторских прав 31 октября Пастернак написал письмо Хрущёву.

"Уважаемый Никита Сергеевич,

Я обращаюсь к Вам лично, ЦК КПСС и Советскому правительству.

Из доклада т. Семичастного мне стало известно о том, что правительство "не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР".

Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой.

Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне её. Каковы бы ни были мои ошибки и заблуждения, я не мог себе представить, что окажусь в центре такой политической кампании, которую стали раздувать вокруг моего имени на Западе.

Осознав это, я поставил в известность Шведскую академию о своём добровольном отказе от Нобелевской премии.

Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы и могу ещё быть ей полезен.

Б. Пастернак".

Вскоре Пастернака вызвали в Кремль, он обрадовался - надеялся на личную встречу с Хрущёвым. Но его ждал Поликарпов, который сообщил, что писатель может остаться на родине.

Ещё через пару дней ТАСС был уполномочен заявить, что "со стороны государственных органов не будет никаких препятствий, если Б.Л. Пастернак выразит желание выехать за границу для получения присуждённой ему премии... В случае если Б.Л. Пастернак пожелает совсем выехать из Советского Союза, общественный строй и народ которого он оклеветал в своём антисоветском сочинении "Доктор Живаго", то официальные органы не будут чинить ему в этом никаких препятствий".

Правде" письма Пастернака. "В моём положении нет никакой безысходности. Будем жить дальше, деятельно веруя в силу красоты, добра и правды. Советское правительство предложило мне свободный выезд за границу, но я им не воспользовался, потому что занятия мои слишком связаны с родною землёю и не терпят пересадки на другую".

Это была временная передышка. Гонение Пастернака вновь началось в марте 1959 года, после публикации на Западе его стихотворения "Нобелевская премия".

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет.

Тёмный лес и берег пруда,

Ели сваленной бревно.

Путь отрезан отовсюду.

Будь что будет, всё равно.

Что же сделал я за пакость,

Я убийца и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,

Верю я, придёт пора -

Силу подлости и злобы

Одолеет дух добра.

В один из дней, когда Пастернак гулял один по Переделкино, подъехала машина, в которую его затолкали силой и привезли в прокуратуру. Его допрашивал лично генпрокурор Руденко. Писателя обвиняли по 64-й статье - "Измена Родине". На протяжении двух часов Пастернака запугивали возбуждением уголовного дела: если ещё раз его произведение будет опубликовано на Западе, то он будет арестован.

Отказ от Нобелевской премии, нападки правительства, критика со стороны других писателей - все эти волнения сильно подорвали здоровье 69-летнего Пастернака. В апреле 1960 года он впервые почувствовал, что болен: из-за боли в левой лопатке он не мог писать сидя. 30 мая он умер от рака лёгких.

Роман Пастернака "Доктор Живаго" лёг в основу голливудской экранизации, удостоенной "Оскара". Но впервые на русском языке произведение было напечатано только в 1989 году, через 29 лет после смерти автора. Тогда же медаль Нобелевского лауреата была вручена членам семьи Пастернака.

23 октября 1958 года шведский Нобелевский комитет присудил Нобелевскую премию по литературе Борису Пастернаку.

А год тому назад в итальянском издательстве "Фельтринелли" вышел запрещенный на родине роман Пастернака "Доктор Живаго". Выход романа за границей и присуждение Нобелевской премии вызвали травлю Пастернака в СССР. Его исключили из Союза писателей, а советская пресса писала о нем как об "изменнике Родины". "Не читал, но осуждаю!" - таков был лейтмотив спланированных читательских писем. Результатом этой травли стало нервное потрясение, рак легких и смерть поэта в мае 1960 года. Предлагаем два взгляда на эти события авторов книг о Пастернаке Ивана Толстого и Анны Сергеевой Клятис.

Насколько получение Борисом Пастернаком Нобелевской премии было действительно заслуженным и в какой степени роль в этом сыграли спецслужбы США и Западной Европы?

Иван Толстой: Извините, но я считаю этот вопрос не корректно поставленным. Пастернак получил Нобелевскую премию законно. Это было в 1958 году, и он был самый лучший, самый правильный кандидат на эту премию из всех литераторов, которые тогда писали в мире. Может быть, это мое субъективное мнение русского читателя, но с моей, русской точки зрения, он был наиболее достойным. Здесь надо учесть еще и то, что Нобелевский комитет вручает премию не только за литературу, за слова, напечатанные на бумаге, но и за судьбу писателя, за его "идеализм", как сказано, между прочим, в уставе премии. А в плане соединения художественного гения и драматизма судьбы, у Бориса Леонидовича в то время конкурентов не было.

Второй вопрос касается деятельности американской разведки. Это совершенно другая история, в которой Пастернак является жертвой действия "больших сил", которыми он сам управлять не мог. Здесь им самим играет судьба. Да, ЦРУ сделало все для того, чтобы в то время, как тогда выражались, "поднять" Пастернака. Причем "поднимали" его не только американцы, но и англичане. "Поднимали" его и во Франции, и в Италии, и в Германии. В апреле 2014 года на сайте газеты "Вашингтон пост" появились документы, которые доказывают, что "поднятие" Пастернака было централизованным действием. Это не значит, что в СМИ того времени люди свободной части мира не могли делать это по собственному желанию, усмотрению и вкусу. Но при этом была и целенаправленная, организованная и согласованная кампания по продвижению Пастернака к читателям, укреплению его фигуры в общественном мнении. И, конечно, эта кампания сыграла большую роль в получении им премии. Но понять, в связи ли с этим он получил премию или независимо от этого, нельзя. Психология принятия окончательного решения со стороны нобелевских "старцев" это тайна за семью печатями. Кто может претендовать на то, чтобы читать в их душах и сердцах?

Да, я считаю, что общественный, интеллектуальный, культурный и моральный фон для присуждения этой премии Пастернаку был создан благодаря действиям американцев и европейских СМИ. Нобелевский комитет позиционирует себя как независимая организация. Но ведь он не на необитаемом острове существует. Он живет в том же мире, где живут все. И понятно, что через сознание 18 шведских академиков проходят лучи, которые отражаются от общественного мнения. Но с их стороны это было законное, взвешенное и правильное решение. А главное: позиции Нобелевского комитета, американской разведки и совершенно искренних читательских ожиданий в этом случае сошлись в одной точке. Эта точка называется "Нобелевская премия Борису Пастернаку".

И в вашей книге, и в вашем сегодняшнем ответе звучит определение: "правильный писатель". Но ведь оно не совсем лестно для художника!

Иван Толстой: Вот это справедливый вопрос! Под этим я понимаю вот что. Кажется, Ницше сказал: гений - это тот, кто осуществляет себя. Вундеркинд не гений, пока не стал им в качестве взрослого человека. Пастернак свою мечту вымечтал, выстрадал! Он хотел написать прозу, которая произвела бы впечатление в мире и вобрала бы в себя все то, что он, как художник, хочет сказать миру. И он сделал это. Он мечтал об этом сорок лет! С 1916 года он пытался написать прозу, но не мог найти для нее адекватной, как он это понимал, формы. Он начинал и бросал, писал рассказы, снова уходил в стихи... Высказывал мысли в письмах, статьях, предисловиях... Почему переводы Пастернака с "академической" точки зрения не совсем адекватны? Потому что Пастернак был одержим собственными идеями. И они у него были. Мужество художника, его гениальность проявились именно в том, что он не отступился ни перед чем. Он не склонил голову при Сталине, сохранил себя в испытаниях войны, во времена послевоенных гонений на "космополитов" и на себя персонально. Он не испугался ничего, даже когда его начали травить после того, как он свой роман отослал Фельтринелли. Он тайком сообщал издателям, что самое главное - это выпустить книгу. Сперва просто выпустить, пусть на итальянском, а потом непременно и на русском.

Пастернак - это человек, который возжаждал своей судьбы, как она описана где-то на небесах. Он добился осуществления своих желаний. А то, что он результате травли заболел смертельной болезнью и умер, то когда говорят, что это было ужасно и Нобелевская премия не стала ему благом, то мне хочется возразить. Все это задумал Пастернак! Он прожил свою жизнь, мечтая об этом! Разве мы упрекаем тех, кто пошел на костер ради идеи? Для Пастернака это было восшествие на костер. И можно только снять шляпу перед таким мужеством и такой судьбой. Вот почему я говорю, что в пятидесятые годы ХХ века не было более правильного человека.

23 октября 1958 г. Пастернаку была присуждена Нобелевская премия по литературе с формулировкой "за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение благородных традиций великой русской прозы". Подразумевался весь колоссальный объем его творческого наследия - не только "Доктор Живаго". Хотя роман включался в число его достижений на равных правах с поэзией.

Профессор Гарвардского университета Ренато Поджоли писал в своем номинационном письме в Нобелевский комитет: "Борис Пастернак завоевал славу по меньшей мере тремя стихотворными сборниками: Сестра моя жизнь (1922), Темы и варьяции (1923) и Второе рождение (1932). В них проявляется лирический голос такой же мощи, как у Йетса, Валери и Рильке. После Александра Блока он - бесспорно крупнейший поэт в России".

Имя Пастернака возникало среди претендентов на Нобелевскую премию по литературе, начиная с 1946 года, регулярно. Его номинировали как крупнейшего поэта современности европейские профессора, не располагавшие сведениями о том, что он уже работает над своим романом.

Имел ли значение для Нобелевского комитета тот факт, что с 1957 года, когда "Доктор Живаго" был издан в Милане на итальянском, а потом в Голландии на русском, Пастернак стал и крупнейшим прозаиком? Несомненно, да. Это была последняя капля, которая окончательно склонила весы в его сторону. Можно ли воспринимать решение Нобелевского комитета как запланированную и мастерски проведенную спецслужбами США издательскую акцию антисоветской направленности? Несомненно, нет. Борьба спецслужб как важнейшая часть холодной войны проходила и на литературном поле, но не имела прямого отношения ни к мировой славе Пастернака, ни к его судьбе, которую он выбрал сознательно и добровольно. Роман "Доктор Живаго" потряс читателей во всем мире - конечно, не своей антисоветскостью, которой не было в нем, а высочайшим художественным уровнем, глубиной и искренностью анализа, исключительностью позиции автора, "лицом повернутого к Богу". Казалось чудом, что в самой несвободной стране, которая справедливо представлялась западному читателю хорошо контролируемым пространством за колючей проволокой, возникло произведение, свидетельствующее о свободе человеческого духа, способного противостоять разрушающему личность гнету системы. Это событие действительно было чудом, "врасплох" заставшим советских функционеров, которые тщетно старались не допустить его осуществления. Присуждение Нобелевской премии только фиксировало их несомненный проигрыш.

Ощущение чуда не покидало и самого Пастернака, по жизни которого уже прокатилась тяжелым катком советская идеологическая машина. После вызова к генеральному прокурору, где ему фактически было предъявлено обвинение в государственной измене, Пастернак написал своему итальянскому корреспонденту: "Хотя опасность, которою мне пригрозили в самое последнее время, непреувеличенно смертельна, вещи бессмертного порядка, достигнутые наряду с ней, ее перерастают".

Нобелевская премия была заслуженной Пастернаком, но недостаточной наградой, соразмерной наградой стало его бессмертие.