70 лет назад, 9 августа 1942 года, в блокадном Ленинграде была исполнена Седьмая симфония до мажор Дмитрия Шостаковича, получившая позже название "Ленинградская".

"С болью и гордостью смотрел я на любимый город. А он стоял, опаленный пожарами, закаленный в боях, испытавший глубокие страдания бойца, и был еще более прекрасен в своем суровом величии. Как было не любить этот город, воздвигнутый Петром, не поведать всему миру о его славе, о мужестве его защитников... Моим оружием была музыка" , - писал позже композитор.

В мае 1942 года партитура была доставлена в осажденный город самолетом. На концерте в Ленинградской филармонии Симфонию №7 исполнял Большой симфонический Оркестр Ленинградского радиокомитета под управлением дирижера Карла Элиасберга. Некоторые из оркестрантов умерли от голода, и их заменили музыканты, отозванные с фронта.

"Обстоятельства, при которых была создана Седьмая, были оглашены по всему миру: первые три части были написаны примерно за месяц в Ленинграде, под огнем немцев, которые добрались до этого города в сентябре 1941 года. Симфония, таким образом, считалась прямым отражением событий первых дней войны. Никто не учитывал манеру работы композитора. Шостакович писал очень быстро, но только после того, как музыка полностью оформлялась в его сознании. Трагическая Седьмая была отражением довоенной судьбы и композитора и Ленинграда".

Из книги "Свидетельство

"Первые слушатели не связывали известный "марш" из первой части Седьмой с немецким вторжением, это - результат более поздней пропаганды. Дирижер Евгений Мравинский, друг композитора тех лет (ему посвящена Восьмая симфония), вспоминал, что, услышав марш из Седьмой по радио в марте 1942 года, он подумал, что композитор создал всеобъемлющую картину глупости и тупой пошлости.

Популярность эпизода марша скрыла очевидный факт, что первая часть — а в действительности, и произведение в целом — полна скорби в стиле реквиема. Шостакович при любой возможности подчеркивал, что для него центральное место в этой музыке занимает интонация реквиема. Но слова композитора преднамеренно игнорировались. Довоенные годы, в действительности полные голода, страха и массовых убийств невинных людей в период сталинского террора, рисовались теперь в официальной пропаганде как светлая и беззаботная идиллия. Так почему бы не представить симфонию "символом борьбы" с немцами?"

Из книги "Свидетельство . Воспоминания Дмитрия Шостаковича,
записанные и отредактированные Соломоном Волковым".

РИА Новости. Борис Кудояров

Жители блокадного Ленинграда выходят из бомбоубежища после отбоя тревоги

Потрясенный музыкой Шостаковича, Алексей Николаевич Толстой так писал об этом произведении:

"...Седьмая симфония посвящена торжеству человеческого в человеке. <…>

Седьмая симфония возникла из совести русского народа, принявшего без колебаний смертный бой с черными силами. Написанная в Ленинграде, она выросла до размеров большого мирового искусства, понятного на всех широтах и меридианах, потому что она рассказывает правду о человеке в небывалую годину его бедствий и испытаний. Симфония прозрачна в своей огромной сложности, она и сурова, и по-мужски лирична, и вся летит в будущее, раскрывающееся за рубежом победы человека над зверем. <…>

Тема войны возникает отдаленно и вначале похожа на какую-то простенькую и жутковатую пляску, на приплясывание ученых крыс под дудку крысолова. Как усиливающийся ветер, эта тема начинает колыхать оркестр, она овладевает им, вырастает, крепнет. Крысолов со своими железными крысами поднимается из-за холма… Это движется война. Она торжествует в литаврах и барабанах, воплем боли и отчаяния отвечают скрипки. И вам, стиснувшему пальцами дубовые перила, кажется: неужели, неужели все уже смято и растерзано? В оркестре — смятение, хаос. <…>

Нет, человек сильнее стихии. Струнные инструменты начинают бороться. Гармония скрипок и человеческие голоса фаготов могущественнее грохота ослиной кожи, натянутой на барабаны. Отчаянным биением сердца вы помогаете торжеству гармонии. И скрипки гармонизируют хаос войны, заставляют замолкнуть ее пещерный рев.

Проклятого крысолова больше нет, он унесен в черную пропасть времени. Смычки опущены, — у скрипачей, у многих, на глазах слезы. Слышен только раздумчивый и суровый, — после стольких потерь и бедствий, — человеческий голос фагота. Возврата нет к безбурному счастьицу. Перед умудренным в страданиях взором человека — пройденный путь, где он ищет оправдания жизни".

Концерт в блокадном Ленинграде стал своеобразным символом сопротивления города и его жителей, но и сама музыка вдохновляла всех кто ее слышал. Вот как писала поэтесса об одном из первых исполнений произведения Шостаковича:

"И вот 29 марта 1942 года объединенный оркестр Большого театра и Всесоюзного радиокомитета исполнил Седьмую симфонию, которую композитор посвятил Ленинграду, назвал Ленинградской.

В Колонный зал Дома Союзов пришли известные всей стране летчики, писатели, стахановцы. Тут было много фронтовиков - с Западного фронта, с Южного, с Северного, - они приехали в Москву по делам, на несколько дней, с тем чтобы завтра вновь отправиться на поля сражения, и все же вырвали время прийти послушать Седьмую - Ленинградскую - симфонию. Они надели все свои ордена, пожалованные им Республикой, и все были в лучших своих платьях, праздничные, красивые, нарядные. А в Колонном зале было очень тепло, все были без пальто, горело электричество, и даже пахло духами.

РИА Новости. Борис Кудояров

Ленинград в дни блокады во время Великой Отечественной войны. Бойцы противовоздушной обороны ранним утром на одной из улиц города

Первые звуки Седьмой симфонии чисты и отрадны. Их слушаешь жадно и удивленно - так вот как мы когда-то жили, до войны, как мы счастливы-то были, как свободны, сколько простора и тишины было вокруг. Эту мудрую, сладостную музыку мира хочется слушать без конца. Но внезапно и очень тихо раздается сухое потрескивание, сухая дробь барабана - шепот барабана. Это еще шепот, но он все неотступнее, все назойливее. Короткой музыкальной фразой - печальной, монотонной и вместе с тем какой-то вызывающе веселой - начинают перекликаться инструменты оркестра. Сухая дробь барабана громче. Война. Барабаны уже гремят. Короткая, монотонная и тревожная музыкальная фраза овладевает всем оркестром и становится страшной. Музыка бушует так, что трудно дышать. От нее никуда не деться… Это враг наступает на Ленинград. Он грозит гибелью, трубы рычат и свищут. Гибель? Ну что же - не боимся, не отступим, не отдадим себя в плен врагу. Музыка бушует неистово… Товарищи, это о нас, это о сентябрьских днях Ленинграда, полных гнева и вызова. Яростно гремит оркестр - все в той же монотонной фразе звенят фанфары и неудержимо несут душу навстречу смертельному бою… И когда уже нечем дышать от грома и рева оркестра, вдруг все обрывается, и в величественный реквием переходит тема войны. Одинокий фагот, покрывая бушующий оркестр, поднимает ввысь свой низкий, трагический голос. И потом поет один, один в наступившей тишине…

"Я не знаю, как охарактеризовать эту музыку, - говорит сам композитор, - может быть, в ней слезы матери или даже чувство, когда скорбь так велика, что слез уже не остается".

Товарищи, это про нас, это наша великая бесслезная скорбь о наших родных и близких - защитниках Ленинграда, погибших в битвах на подступах к городу, упавших на его улицах, умерших в его полуслепых домах…

Мы давно не плачем, потому что горе наше больше слез. Но, убив облегчающие душу слезы, горе не убило в нас жизни. И Седьмая симфония рассказывает об этом. Ее вторая и третья части, тоже написанные в Ленинграде, - это прозрачная, радостная музыка, полная упоения жизнью и преклонения перед природой. И это тоже о нас, о людях, научившихся по-новому любить и ценить жизнь! И понятно, почему третья часть сливается с четвертой: в четвертой части тема войны, взволнованно и вызывающе повторенная, отважно переходит в тему грядущей победы, и музыка свободно бушует опять, и немыслимой силы достигает ее торжественное, грозное, почти жестокое ликование, физически сотрясающее своды здания.

Мы победим немцев.

Товарищи, мы обязательно победим их!

Мы готовы на все испытания, которые еще ожидают нас, готовы во имя торжества жизни. Об этом торжестве свидетельствует "Ленинградская симфония", произведение мирового звучания, созданное в нашем осажденном, голодающем, лишенном света и тепла городе, - в городе, сражающемся за счастье и свободу всего человечества.

И народ, пришедший слушать "Ленинградскую симфонию", встал и стоя рукоплескал композитору, сыну и защитнику Ленинграда. А я глядела на него, маленького, хрупкого, в больших очках, и думала: "Этот человек сильнее Гитлера…"

Материал подготовлен на основе информации открытых источников

Наверное, мало в России людей, у которых словосочетание «Седьмая симфония Шостаковича» не вызвало бы сложного соединения эмоций: гордости и восторга, боли и восхищения. Кто-то мгновенно вспомнит ярчайшие моменты или же общее настроение, вызванное музыкой; кто-то – неразрывно связанные с симфонией события нашей истории.

В этом удивительном произведении мы слышим и борьбу, и гнев народа, и плач о павших, и стойкую, ничем не сломленную веру в победу жизни, веру в человека. Эффект, произведённый Ленинградской симфонией, был поистине оглушителен. Однако немногие знают, с чего и где всё началось. Впервые звуки симфонии, названной в честь города на Неве, раздались рядом с Волгой в городе Куйбышев (ныне Самара).

Дмитрий Шостакович. Фото 1946 года

« Симфония №7 „Ленинградская“ до мажор соч. 60» – вот точное название великого творения Дмитрия Шостаковича. Работу над ним композитор начал в конце 1930-х годов, ещё не зная, что это будет Ленинградская симфония. Произведение задумывалось как одна из вариаций пассакальи, то есть музыкальной темы, лёгкой и непринужденной в начале и под конец мощной, внушающей трепет. В 1940 году сочинение было завершено, но публично не исполнялось.

Судьбу произведения решила война. С началом её Шостакович погрузился в работу на нужды фронта и народа: дежурил на крышах северной столицы во время воздушных тревог, рыл окопы и перекладывал музыкальные сочинения для ансамблей, отправлявшихся выступать на передовую. Происходящее не могло не влиять на ход творческой мысли автора, и Шостакович решился на преобразование вышеупомянутой вариации в большое симфоническое произведение.

К началу осени 1941 года, уже в блокированном Ленинграде, композитор завершил работу над первыми двумя частями Седьмой симфонии и приступил к третьей. В октябре по специальному распоряжению Шостакович вместе с семьёй был эвакуирован в Москву. Предполагался переезд композитора на Урал, однако сам он выбрал Куйбышев: сюда был эвакуирован коллектив Большого театра. Таким образом, даже в годы войны куйбышевцы жили насыщенной культурной жизнью, слушали лучшие голоса страны и смотрели лучшие постановки. Кстати, улица, на которой проживал композитор в годы своего пребывания в Куйбышеве, к его 100-летию была переименована из Рабочей в улицу Шостаковича.

Шостакович и дирижёр Ленинградской филармонии Евгений Мравинский в июне 1942 года

Если три части симфонии писались буквально на одном дыхании («Я никогда не сочинял так быстро, как сейчас»), то работа над финалом продвигалась медленно. Композитора мучила тревога за мать и сестру, оставшихся в Ленинграде. Да и неясно, к чему приведёт ход войны, факты не предвещали победы. Тем не менее, финал должен быть торжественным, знаменовать собой светлое будущее и грядущую радость.

27 декабря 1941 года Шостакович окончил работу над симфонией, которую назвал Ленинградской, посвятив её страданию и великой борьбе горожан и защитников Родины. 5 марта 1942 года на сцене Куйбышевского театра оперы и балета состоялось поистине историческое событие – мировая премьера Седьмой (Ленинградской) симфонии. Оркестр Большого театра под управлением Самуила Самосуда исполнил произведение в присутствии автора, представителей других государств и, конечно, многочисленных советских слушателей. Трансляция велась по всем радиостанциям страны. Это событие можно назвать вершиной музыкальной жизни города в XX веке.

Афиша премьеры
Фото с премьеры в Куйбышеве

Писатель, «красный граф» Алексей Толстой присутствовал на куйбышевских репетициях премьеры. В газете «Правда» он характеризовал творение Шостаковича такими словами:

« Седьмая симфония посвящена торжеству человеческого в человеке. Постараемся (хотя бы отчасти) проникнуть в путь музыкального мышления Шостаковича – в грозные тёмные ночи Ленинграда, под грохот разрывов, в зареве пожаров, оно привело его к написанию этого откровенного произведения.
<…>
Седьмая симфония возникла из совести русского народа, принявшего без колебания смертный бой с чёрными силами. Написанная в Ленинграде, она выросла до размеров большого мирового искусства, понятного на всех широтах и меридианах, потому что она рассказывает правду о человеке в небывалую годину его бедствий и испытаний. Симфония прозрачна в своей огромной сложности, она и сурова, и по-мужски лирична, и вся летит в будущее, раскрывающееся за рубежом победы человека над зверем».

Самуил Самосуд и Дмитрий Шостакович

Самуил Самосуд, стоявший за дирижёрским пультом в вечер премьеры, так говорил об эпохальном значении произведения:

« Седьмая симфония Шостаковича важна для нас не только как выдающееся музыкальное произведение полувека. Значение симфонии – в её глубоком политическом звучании. В тот момент, когда мир повержен в пучину небывалого катаклизма, – в этот момент именно в Советской стране появляется такой Эльбрус музыкального творчества, как Седьмая симфония».

После куйбышевской премьеры симфония прозвучала в Москве и Новосибирске, в Великобритании и в США, но Шостакович мечтал, «…чтобы Седьмая симфония в недалёком будущем была исполнена в Ленинграде, в родном моём городе, который вдохновил меня на её создание».

Ленинградская премьера состоялась 9 августа 1942 года и была сродни чуду. Симфонию исполнял Большой симфонический оркестр Ленинградского радиокомитета под управлением Карла Элиасберга. Некоторых музыкантов, особенно истощённых, перед началом репетиций пришлось положить в больницу. В день премьеры вся артиллерия была брошена на подавление вражеских огневых точек. По воспоминаниям очевидцев, Большой зал филармонии был полон, люди несли живые цветы.

Красноармеец покупает билет на Седьмую симфонию в Ленинграде в 1942 году

Участница премьеры в Ленинграде, гобоистка Ксения Матус вспоминала:

« Это был великий праздник. Всё-таки мы сотворили чудо. Вот так наша жизнь и стала продолжаться. Мы воскресли».

Ей вторила флейтистка Галина Лелюхина:

« Были репродукторы, немцы все это слышали. Как потом говорили, немцы обезумели все, когда это слышали. Они-то считали, что город мёртвый».

Ленинградскую симфонию исполняет Государственный симфонический оркестр Министерства культуры СССР (запись 1985 года). Дирижёр – Геннадий Рождественский.

Состав оркестра: 2 флейты, альтовая флейта, флейта-пикколо, 2 гобоя, английский рожок, 2 кларнета, кларнет-пикколо, бас-кларнет, 2 фагота, контрафагот, 4 валторны, 3 трубы, 3 тромбона, туба, 5 литавр, треугольник, бубен, малый барабан, тарелки, большой барабан, тамтам, ксилофон, 2 арфы, рояль, струнные.

История создания

Неизвестно когда именно, в конце 30-х или в 1940 году, но во всяком случае еще до начала Великой Отечественной войны Шостакович напи­сал вариации на неизменную тему - пассакалью, сходную по замыслу с Болеро Равеля. Он показывал ее своим младшим коллегам и ученикам (с осени 1937 года Шостакович преподавал в Ленинградской консерва­тории композицию и оркестровку). Тема простая, как бы приплясываю­щая, развивалась на фоне сухого стука малого барабана и разрасталась до огромной мощи. Сначала она звучала безобидно, даже несколько фри­вольно, но вырастала в страшный символ подавления. Композитор от­ложил это сочинение, не исполнив и не опубликовав его.

22 июня 1941 года его жизнь, как и жизнь всех людей в нашей стра­не, резко изменилась. Началась война, прежние планы оказались пере­черкнутыми. Все стали работать на нужды фронта. Шостакович вмес­те со всеми рыл окопы, дежурил во время воздушных тревог. Делал аранжировки для концертных бригад, отправлявшихся в действующие части. Естественно, роялей на передовых не было, и он перекладывал аккомпанементы для небольших ансамблей, делал другую необходи­мую, как ему казалось, работу. Но как всегда у этого уникального му­зыканта-публициста - как было с детства, когда в музыке передава­лись сиюминутные впечатления бурных революционных лет, - стал созревать крупный симфонический замысел, посвященный непосред­ственно происходящему. Он начал писать Седьмую симфонию. Летом была закончена первая часть. Ее он успел показать самому близкому другу И. Соллертинскому, который 22 августа уезжал в Новосибирск вместе с филармонией, художественным руководителем которой был многие годы. В сентябре, уже в блокированном Ленинграде, композитор создал вторую часть, показал ее коллегам. Начал работу над третьей частью.

1 октября по специальному распоряжению властей его вместе с же­ной и двумя детьми самолетом переправили в Москву. Оттуда, через полмесяца поездом он отправился дальше на восток. Первоначально планировалось ехать на Урал, но Шостакович решил остановиться в Куйбышеве (так в те годы называлась Самара). Здесь базировался Боль­шой театр, было много знакомых, которые на первое время приняли композитора с семьей к себе, но очень быстро руководство города выделило ему комнату, а в начале декабря - двухкомнатную квартиру. В нее по­ставили рояль, переданный на время местной музыкальной школой. Можно было продолжать работу.

В отличие от первых трех частей, созданных буквально на одномды­ хании, работа над финалом продвигалась медленно. Было тоскливо, тре­вожно на душе. Мать с сестрой остались в осажденном Ленинграде, пе­реживавшем самые страшные, голодные и холодные дни. Боль за них не оставляла ни на минуту. Плохо было и без Соллертинского. Компози­тор привык к тому, что друг всегда рядом, что с ним можно делиться самыми сокровенными мыслями - а это в те времена всеобщего доно­сительства становилось самой большой ценностью. Шостакович часто писал ему. Сообщал буквально обо всем, что можно было доверить цен­зурируемой почте. В частности, о том, что финал «не пишется». Не уди­вительно, что последняя часть долго не получалась. Шостакович пони­мал, что в симфонии, посвященной событиям войны, все ожидали торжественного победного апофеоза с хором, праздника грядущей побе­ды. Но для этого не было пока никаких оснований, а он писал так, как подсказывало сердце. Не случайно позднее распространилось мнение, что финал по значимости уступает первой части, что силы зла оказались воплощенными значительно сильнее, чем противостоящее им гумани­стическое начало.

27 декабря 1941 года Седьмая симфония была закончена. Конечно, Шостаковичу хотелось, чтобы ее исполнил любимый оркестр - оркестр Ленинградской филармонии под управлением Мравинского. Но он был далеко, в Новосибирске, а власти настаивали на срочной премьере: исполнению симфонии, которую композитор назвал Ленинградской и посвятил подвигу родного города, придавалось политическое значе­ние. Премьера состоялась в Куйбышеве 5 марта 1942 года. Играл ор­кестр Большого театра под управлением Самуила Самосуда.

Очень любопытно, что написал о симфонии «официальный писатель» того времени Алексей Толстой: «Седьмая симфония посвящена тор­жеству человеческого в человеке. Постараемся (хотя бы отчасти) проникнуть в путь музыкального мышления Шостаковича - в грозные темные ночи Ленинграда, под грохот разрывов, в зареве пожаров, оно привело его к написанию этого откровенного произведения. <...> Седь­мая симфония возникла из совести русского народа, принявшего без колебания смертный бой с черными силами. Написанная в Ленингра­де, она выросла до размеров большого мирового искусства, понятно­го на всех широтах и меридианах, потому что она рассказывает правду о человеке в небывалую годину его бедствий и испытаний. Симфония прозрачна в своей огромной сложности, она и сурова, и по-мужски лирична, и вся летит в будущее, раскрывающееся за рубежом победы человека над зверем.

Скрипки рассказывают о безбурном счастьице, - в нем таится беда, оно еще слепое и ограниченное, как у той птички, что «ходит весело по тропинке бедствий»... В этом благополучии из темной глубины неразрешенных противоречий возникает тема войны - короткая, сухая, четкая, похожая на стальной крючок. Оговариваемся, человек Седьмой симфонии - это некто типичный, обобщенный и некто - любимый автором. Национален в симфонии сам Шостакович, национальна его русская рассвирепевшая совесть, обрушив­шая седьмое небо симфонии на головы разрушителей.

Тема войны возникает отдаленно и вначале похожа на какую-то про­стенькую и жутковатую пляску, на приплясывание ученых крыс под дудку крысолова. Как усиливающийся ветер, эта тема начинает колы­хать оркестр, она овладевает им, вырастает, крепнет. Крысолов, со сво­ими железными крысами, поднимается из-за холма... Это движется война. Она торжествует в литаврах и барабанах, воплем боли и отчая­ния отвечают скрипки. И вам, стиснувшему пальцами дубовые пери­ла, кажется: неужели, неужели уже все смято и растерзано? В оркестре - смятение, хаос.

Нет. Человек сильнее стихии. Струнные инструменты начинают бо­роться. Гармония скрипок и человеческие голоса фаготов, могуществен­нее грохота ослиной кожи, натянутой на барабаны. Отчаянным биением сердца вы помогаете торжеству гармонии. И скрипки гармонизируют хаос войны, заставляют замолкнуть ее пещерный рев.

Проклятого крысолова больше нет, он унесен в черную пропасть вре­мени. Слышен только раздумчивый и суровый - после стольких потерь и бедствий - человеческий голос фагота. Возврата нет к безбурному счастьицу. Перед умудренным в страданиях взором человека - прой­денный путь, где он ищет оправдания жизни.

За красоту мира льется кровь. Красота - это не забава, не услада и не праздничные одежды, красота - это пересоздание и устроение ди­кой природы руками и гением человека. Симфония как будто прикасает­ся легким дуновением к великому наследию человеческого пути, и оно оживает.

Средняя (третья - Л. М. ) часть симфонии - это ренессанс, возрож­дение красоты из праха и пепла. Как будто перед глазами нового Данте силой сурового и лирического раздумья вызваны тени великого искус­ства, великого добра.

Заключительная часть симфонии летит в будущее. Перед слушателя­ми... раскрывается величественный мир идей и страстей. Ради этого сто­ит жить и стоит бороться. Не о счастьице, но о счастье теперь рассказы­вает могущественная тема человека. Вот - вы подхвачены светом, вы словно в вихре его... И снова покачиваетесь на лазурных волнах океана будущего. С возрастающим напряжением вы ожидаете... завершения огромного музыкального переживания. Вас подхватывают скрипки, вам нечем дышать, как на горных высотах, и вместе с гармонической бурей оркестра, в немыслимом напряжении вы устремляетесь в прорыв, в бу­дущее, к голубым городам высшего устроения...» («Правда», 1942, 16 февраля).

После куйбышевской премьеры симфонии прошли в Москве и Ново­сибирске (под управлением Мравинского), но самая замечательная, по­истине героическая состоялась под управлением Карла Элиасберга в осажденном Ленинграде. Чтобы исполнить монументальную симфо­нию с огромным составом оркестра, музыкантов отзывали из военных частей. Некоторых перед началом репетиций пришлось положить в боль­ницу - подкормить, подлечить, поскольку все простые жители города стали дистрофиками. В день исполнения симфонии - 9 августа 1942 года - все артиллерийские силы осажденного города были брошены на подавление огневых точек врага: ничто не должно было помешать зна­менательной премьере.

И белоколонный зал филармонии был полон. Бледные, истощенные ленинградцы заполнили его, чтобы услышать музыку, посвященную им. Динамики разносили ее по всему городу.

Общественность всего мира восприняла исполнение Седьмой как со­бытие огромной важности. Вскоре из-за рубежа стали поступать просьбы выслать партитуру. Между крупнейшими оркестрами западного полу­шария разгорелось соперничество за право первого исполнения симфо­нии. Выбор Шостаковича пал на Тосканини. Через мир, охваченный огнем войны, полетел самолет с драгоценными микропленками, и 19 июля 1942 года Седьмая симфония была исполнена в Нью-Йорке. Началось ее по­бедное шествие по земному шару.

Музыка

Первая часть начинается в ясном светлом до мажоре широкой, распевной мелодией эпического характера, с ярко выраженным русским нацио­нальным колоритом. Она развивается, растет, наполняется все большей мощью. Побочная партия также песенна. Она напоминает мягкую спокойную колыбельную. Заключение экспозиции звучит умиротворен­но. Все дышит спокойствием мирной жизни. Но вот откуда-то издалека раздается дробь барабана, а потом появляется и мелодия: примитивная, похожая на банальные куплеты шансонетки - олицетворение обыденно­сти и пошлости. Это начинается «эпизод нашествия» (таким образом, форма первой части - сонатная с эпизодом вместо разработки). Понача­лу звучание кажется безобидным. Однако тема повторяется одиннадцать раз, все более усиливаясь. Она не изменяется мелодически, только уплот­няется фактура, присоединяются все новые инструменты, потом тема из­лагается не одноголосно, а аккордовыми комплексами. И в результате она вырастает в колоссальное чудовище - скрежещущую машину уничтоже­ния, которая кажется, сотрет все живое. Но начинается противодействие. После мощной кульминации реприза наступает омраченной, в сгущенно минорных красках. Особенно выразительна мелодия побочной партии, сделавшаяся тоскливой, одинокой. Слышно выразительнейшее соло фагота. Это больше не колыбельная, а скорее плач, прерываемый мучительными спазмами. Лишь в коде впервые главная партия звучит в мажоре, утверж­дая наконец столь трудно доставшееся преодоление сил зла.

Вторая часть - скерцо - выдержано в мягких, камерных тонах. Пер­вая тема, излагаемая струнными, соединяет в себе светлую печаль и улыб­ку, чуть приметный юмор и самоуглубленность. Гобой выразительно исполняет вторую тему - романсовую, протяженную. Затем вступают другие духовые инструменты. Темы чередуются в сложной трехчастности, создавая образ привлекательный и светлый, в котором многие кри­тики усматривают музыкальную картину Ленинграда прозрачными бе­лыми ночами. Лишь в среднем разделе скерцо появляются иные, жесткие черты, рождается карикатурный, искаженный образ, исполненный лихорадочного возбуждения. Реприза скерцо звучит приглушенно и печаль­но.

Третья часть - величавое и проникновенное адажио. Оно открывает­ся хоральным вступлением, звучащим словно реквием по погибшим. За ним следует патетическое высказывание скрипок. Вторая тема близка скрипичной, но тембр флейты и более песенный характер передают, по словам самого композитора, «упоение жизнью, преклонение перед при­родой». Средний эпизод части отличается бурным драматизмом, романтической напряженностью. Его можно воспринимать как воспоминание о прошедшем, реакцию на трагические события первой части, обострен­ные впечатлением непреходящей красоты во второй. Реприза начинает­ся речитативом скрипок, еще раз звучит хорал, и все истаивает в таин­ственно рокочущих ударах тамтама, шелестящем тремоло литавр. Начинается переход к последней части.

В начале финала - то же еле слышное тремоло литавр, тихое звуча­ние скрипок с сурдинами, приглушенные сигналы. Происходит посте­пенное, медленное собирание сил. В сумеречной мгле зарождается глав­ная тема, полная неукротимой энергии. Ее развертывание колоссально по масштабам. Это образ борьбы, народного гнева. Его сменяет эпизод в ритме сарабанды - печальный и величественный, как память о пав­ших. А затем начинается неуклонное восхождение к торжеству заклю­чения симфонии, где главная тема первой части, как символ мира и гря­дущей победы, звучит ослепительно у труб и тромбонов.

Есть в истории музыки примеры, которые заставляют задуматься, кем же все-таки является музыкант, композитор: человеком, обладающим от природы определенными психологическими особенностями – или пророком?

В конце 1930-х гг. задумал повторить опыт , осуществленный в знаменитом « » – написать вариации на мелодию остинато. Мелодия была простая, примитивная даже, в ритме марша, но с некоторым оттенком «приплясывания». Она казалась безобидной, но темброво-фактурные вариации постепенно превращали тему в сущее чудовище… По-видимому, автор воспринимал это как своеобразный композиторский «эксперимент» – не публиковал, не заботился об исполнении, никому, кроме коллег и учеников, не показывал. Так и остались бы эти вариации «опытным образцом», но прошло совсем немного времени – и не музыкальное, а реальное чудовище явило себя миру.

Во время Великой Отечественной войны Дмитрий Дмитриевич жил одной жизнью со своими согражданами – под лозунгом «Все для фронта! Все для Победы!». Рытье окопов, дежурство во время воздушной тревоги – во всем этом он участвовал наравне с другими ленинградцами. Посвящает он делу борьбы с фашизмом и свой композиторский талант – фронтовые концертные бригады получили немало его аранжировок. Одновременно обдумывает новую симфонию. Летом 1941 г. была завершена ее первая часть, а осенью – уже после начала блокады – вторая. И хотя завершил ее уже в Куйбышеве – в эвакуации – за Симфонией № 7 закрепилось название «Ленинградская», ведь замысел ее созрел в блокадном Ленинграде.

Широкая, «бесконечно» развертывающаяся мелодия главной партии открывает симфонию, эпическая мощь слышится в ее унисонах. Образ счастливой мирной жизни дополняется кантиленной побочной партией – ритм спокойного покачивания в аккомпанементе роднит ее с колыбельной. Эта тема растворяется в высоком регистре у солирующей скрипки, уступая место эпизоду, который обычно именуют «темой фашистского нашествия». Это те самые темброво-фактурные вариации, созданные еще до войны. Хотя поначалу тема, проводимая поочередно деревянными духовыми на фоне барабанной дроби не кажется особенно страшной, ее враждебность темам экспозиции очевидна с самого начала: главная и побочная партии имеют песенную природу – а эта маршевая тема абсолютно лишена таковой. Квадратность, не свойственная главной партии, здесь подчеркнута, темы экспозиции являют собою протяженные мелодии – а эта распадается на короткие мотивы. В своем развитии она достигает колоссальной мощи – кажется, ничто не может остановить эту бездушную военную машину – но неожиданно меняется тональность, и у медных духовых появляется решительная нисходящая тема («тема сопротивления»), вступающая в ожесточенную борьбу с темой нашествия. И хотя не было разработки с участием тем экспозиции (ее заменяет эпизод «нашествия»), в репризе они предстают в преображенном виде: главная партия превращается в отчаянный призыв, побочная – в скорбный монолог, лишь ненадолго возвращаясь в своем первоначальном облике, но в конце части вновь возникает барабанная дробь и отзвуки темы нашествия.

Вторая часть – скерцо в умеренном темпе – звучит неожиданно мягко после ужасов первой части: камерная оркестровка, изящество первой темы, протяженность, песенность второй, проводимой солирующим гобоем. Лишь в среднем разделе образы войны напоминают о себе страшной, гротескной темой в ритме вальса, переходящего в марш.

Третья часть – адажио с его патетическими, величественными и одновременно проникновенными темами – воспринимается как воспевание родного города, которому посвящена Ленинградская симфония. Интонация реквиема звучит в хоральном вступлении. Драматичностью, напряженностью чувств отличается средний раздел.

Третья часть без перерыва переходит в четвертую. На фоне тремоло литавр собираются интонации, из которых возникает энергичная, стремительная главная партия финала. Трагическим реквиемом звучит тема в ритме сарабанды, но тон финалу задает главная партия – ее развитие приводит к коде, где медные духовые торжественно провозглашают главную партию первой части.

Симфония № 7 впервые прозвучала в марте 1942 г. в исполнении оркестра Большого театра, находившегося тогда в эвакуации в Куйбышеве, дирижировал . Но истинным примером героизма стала ленинградская премьера, состоявшаяся в августе. Партитуру доставили в город на военном самолете вместе с медикаментами, по радио объявили о регистрации оставшихся в живых музыкантов, дирижер искал исполнителей в госпиталях. Некоторых музыкантов, находившихся в армии, отрядили воинские части. И вот эти люди собрались на репетицию – истощенные, с огрубевшими от оружия руками, флейтиста пришлось привезти на санях – у него отнялись ноги… Первая репетиция длилась всего четверть часа – больше исполнители не в состоянии были выдержать. До концерта, состоявшегося через два месяца, дожили не все оркестранты – некоторые умерли от истощения… Исполнить в таких условиях сложное симфоническое произведение казалось немыслимым – но музыканты с дирижером во главе сделали невозможное: концерт состоялся.

Еще до ленинградской премьеры – в июле – симфония прозвучала в Нью-Йорке под управлением . Широко известны слова американского критика, присутствовавшего на этом концерте: «Какой дьявол может победить народ, способный создавать музыку, подобную этой!».

Музыкальные Сезоны

Седьмую симфонию Шостакович начал писать в осаждённом Ленинграде летом 1941 года. Работая над произведением, он жил в консерватории на казарменном положении, как боец пожарной команды. Неоднократно композитор подавал заявления с просьбой направить его в действующую армию, однако вместо этого получил приказ об эвакуации. Закончена симфония была уже в Куйбышеве. Там же 5 марта 1942 года состоялась её премьера. Оркестром Большого театра СССР дирижировал Самуил Абрамович Самосуд. Присутствовавший на премьере киносценарист Алексей Каплер вспоминал: «Слова „овация“, „успех“ ни в какой мере не передают того, что творилось в зале. У многих на глазах стояли слёзы. Вновь и вновь выходил на сцену создатель этого творения, и не верилось, что это именно он, 35‑летний худощавый интеллигент-очкарик, выглядевший совсем юным, мог вызвать такую бурю эмоций ».

На следующий день после премьеры симфонии копия партитуры самолётом была доставлена в Москву. Первое исполнение в столице состоялось 29 марта, в Колонном зале Дома Союзов. Ольга Берггольц вспоминала: «…на сверхъестественные овации зала, вставшего перед симфонией, вышел Шостакович с лицом подростка, худенький, хрупкий, казалось, ничем не защищённый. А народ, стоя, всё рукоплескал и рукоплескал сыну и защитнику Ленинграда. И я глядела на него, мальчика, хрупкого человека в больших очках, который, взволнованный и невероятно смущённый, без малейшей улыбки, неловко кланялся, кивал головой слушателям, и я думала: „Этот человек сильнее Гитлера, мы обязательно победим немцев“ ».

Крупнейшие американские дирижёры - Леопольд Стоковский, Артуро Тосканини, Юджин Орманди - обратились во Всесоюзное общество культурной связи с заграницей с просьбой срочно выслать в США четыре экземпляра партитур и плёнку с записью исполнения симфонии в Советском Союзе. Фотокопии нот были отправлены в Соединённые Штаты военным самолётом, и 19 июля в Нью-Йорке состоялась американская премьера «Ленинградской» симфонии. Выступление Симфонического оркестра Нью-Йоркского радио под управлением Артуро Тосканини, транслировавшееся радиостанциями США, Канады и Латинской Америки, услышали около двадцати миллионов человек. «Какой дьявол может победить народ, способный создавать музыку, подобную этой! » - писал летом 1942 года американский музыкальный критик.

Но с особым нетерпением ждали Седьмую симфонию на родине композитора - в Ленинграде. 2 июля 1942 года двадцатилетний лётчик лейтенант Литвинов под сплошным огнём немецких зенитных орудий, прорвав огненное кольцо, доставил в блокадный город вместе с медикаментами четыре объёмные нотные тетради. На следующий день в «Ленинградской правде» появилась короткая заметка: «В Ленинград доставлена на самолёте партитура Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича. Публичное исполнение её состоится в Большом зале Филармонии ».

Когда главный дирижёр Большого симфонического оркестра Ленинградского радиокомитета Карл Ильич Элиасберг раскрыл первую тетрадь партитуры, он помрачнел. Где взять такой огромный оркестр? Восемь валторн, шесть труб, шесть тромбонов!.. На партитуре рукой Шостаковича было написано: «Участие этих инструментов в исполнении симфонии обязательно». И «обязательно» жирно подчёркнуто. Чтобы исполнить симфонию, требовалось около восьмидесяти музыкантов, а в оркестре радиокомитета из ста пяти оркестрантов играть могли лишь пятнадцать. Остальные либо эвакуировались, либо умерли от голода, либо стали дистрофиками, не способными даже передвигаться. Да и сам дирижёр был похож на собственную тень.

Музыкантов искали по всему городу. Элиасберг, шатаясь от слабости, обходил госпитали. Но музыкантов всё равно не хватало. Тогда решено было просить помощи у военного командования: многие музыканты защищали город с оружием в руках. Просьбу удовлетворили. По распоряжению начальника Политического управления Ленинградского фронта генерал-майора Дмитрия Холостова музыканты, находившиеся в армии и на флоте, получили предписание прибыть в город, имея при себе музыкальные инструменты. В документах у них значилось: «командируется в оркестр Элиасберга».

Репетиции продолжались по пять-шесть часов утром и вечером, заканчиваясь иногда поздно ночью. Музыкантам были выданы специальные пропуски, разрешавшие хождение по ночному Ленинграду. В городе появились афиши, извещавшие о том, что 9 августа в Большом зале Филармонии состоится премьера Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича.

Готовились к концерту и на передовой. Командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Леонид Александрович Говоров пригласил к себе командиров-артиллеристов. Задача была поставлена кратко: «Во время исполнения Седьмой симфонии композитора Шостаковича ни один вражеский снаряд не должен разорваться в Ленинграде!»

И артиллеристы засели за свои «партитуры». Сколько потребуется снарядов? Каких калибров? Какие вражеские батареи следует подавить в первую очередь? Всё следовало рассчитать заранее. На карты были нанесены не только батареи врага, но и его наблюдательные пункты, штабы, узлы связи. Вражескую артиллерию следовало «ослепить», уничтожив её наблюдательные пункты, «оглушить», прервав линии связи, «обезглавить», разгромив штабы. «Дирижёром» артиллерийского «оркестра» был назначен командующий артиллерией 42-й армии генерал-майор Михаил Семёнович Михалкин.

Так и шли две репетиции, рядом. О первой гитлеровцы, разумеется, знали. И, несомненно, готовились сорвать концерт. Но зато о второй репетиции им ничего не было известно.

И вот настало 9 августа. Армия дала свой концерт - концерт артиллерии Ленинградского фронта, всей своей мощью ударившей по артиллерии и аэродромам противника. Ни один снаряд не упал на улицы города, ни один самолёт не сумел подняться в воздух с вражеских аэродромов за все восемьдесят минут, что звучала музыка Шостаковича.

Симфония транслировалась по радио и громкоговорителям городской сети. Те, кто не смог попасть в Филармонию, слушали концерт на улицах у репродукторов, в квартирах, в землянках и блиндажах фронтовой полосы. Слушали концерт и осаждавшие город немецкие войска. Как потом говорили, немцы просто обезумели, когда услышали эту музыку. Они-то считали, что город почти умер. Ведь ещё год назад Гитлер обещал, что 9 августа немецкие войска пройдут парадным маршем по Дворцовой площади, а в гостинице «Астория» состоится торжественный банкет. После войны двое туристов из ГДР, разыскав Элиасберга, признались ему: «Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть… »

Поэт Николай Тихонов, вернувшись с концерта, записал в своём дневнике: «Симфонию Шостаковича… играли не так, может быть, грандиозно, как в Москве или Нью-Йорке, но в ленинградском исполнении было своё - ленинградское, то, что сливало музыкальную бурю с боевой бурей, носящейся над городом. Она родилась в этом городе, и, может быть, только в нём она и могла родиться. В этом её особая сила ».

Карл Ильич Элиасберг вспоминал: «Не мне судить об успехе того памятного концерта. Скажу только, что с таким воодушевлением мы не играли ещё никогда. И в этом нет ничего удивительного: величественная тема Родины, на которую находит зловещая тень нашествия, патетический реквием в честь павших героев - всё это было близко, дорого каждому оркестранту, каждому, кто слушал нас в тот вечер. И когда переполненный зал взорвался аплодисментами, мне показалось, что я снова в мирном Ленинграде, что самая жестокая из всех войн, когда-либо бушевавших на планете, уже позади, что силы разума, добра и человечности победили ».

Работу дирижёра приравняли к подвигу, наградив его орденом Красной Звезды «за борьбу с немецко-фашистскими захватчиками» и присвоив звание «Заслуженный деятель искусств РСФСР».

А для ленинградцев 9 августа 1942 года стало, по выражению Ольги Берггольц, «Днём Победы среди войны». И символом этой Победы, символом торжества Человека над мракобесием стала Седьмая, «Ленинградская» симфония Дмитрия Шостаковича.