«Бывшие люди» (1897), В основу этого произведения легли личные впечатления писателя, когда он вынужден был жить в ночлежке на одной из окраин Казани. В жанровом отношении это произведение можно назвать очерком, так как его отличает достоверность изображения, особое внимание к подробностям быта, отсутствие динамичного сюжета, подробные портретные характеристики. В этом произведении Горький уже по- иному оценивает тип босяка (романтический ореол отсутствует).

В первой части значительное место уделено описанию: сначала грязной, унылой, окраинной улицы (с кривыми стенами и перекошенными окнами домишки, «дырявые крыши», «мутно-зеленые от старости стекла окон», кучи щебня и разного мусора), затем «выморочного дома купца Петунникова» (покривившегося, с выбитыми стеклами, со стенами, испещренными трещинами), где располагается «ночлежка». Сама ночлежка напоминает «длинную, мрачную нору», мало похожую на человеческое жилье. «От стен пахло дымом, от земляного пола — сыростью, от нар — гниющим тряпьем». От описания интерьера Горький переходит к подробным портретным характеристикам ночлежников. Возглавляет компанию.бывших людей», «генеральный штаб» Аристид Кувалда (бывший ротмистр, владелец ночлежки), «широкоплечий высокий человека лет пятидесяти, с рябым, опухшим от пьянства лицом », одетый в « грязную и рваную офицерскую шинель, в сальной фуражке с красным околышем». Далее следуют портретные характеристики других ночлежников. Это и Учитель, «высокий, сутулый, с длинным острым носом и лысым черепом»; и Алексей Максимович Симцов по прозвищу Кубарь (бывший лесничий), «толстый, как бочка», с белой густой бородой, с маленьким пунцовым носом и слезящимися циничными глазками», и Лука Антонович Мартьянов по прозвищу Конец (бывший тюремный смотритель), «мрачный, молчаливый, черный пьяница, и механик Павел Солнцев (он же Объедок), кривобокий чахоточный человек лет тридцати, и «высокий и костлявый, кривой на один глаз» Кисельников, бывший каторжник, прозванный Полтора Тараса, так как его неразлучный друг, бывший дьякон Тарас, был на полроста ниже его. Был тут и «нелепый», длинноволосый, «с глуповатой скуластой рожей» юноша, прозванный Метеором, и рядовые ночлежники из мужиков, например, старик-тряпичник Тяпа. Горький обращает внимание читателя на безразличие этих людей к жизни, к своей и чужой судьбе, на апатию, бессилие перед обстоятельствами и в то же время — на растущее в их душа озлобление: направленное против людей благополучных.

Недовольство бывших людей своей жизнью выливается во второй части очерка в открытый конфликт с купцом Петунниковым, Этот конфликт носит ярко выраженный социальный характер. Ротмистр, заметивший, что часть заводика Петунникова стоит на земле Вавилова, уговаривает трактирщика подать иск против купца. Аристидом Кувалдой движет вовсе не желание поживиться, а просто насолить ненавистному Иуде (так про себя называет Петунникова Кувалда). Но иск, суливший шестьсот рублей, оканчивается мировой. Сын Петунникова, образованный, деловой и жестокий человек, убеждает Вавилова забрать иск из суда, пригрозив вовсе закрыть питейное заведение трактирщика. Ночлежники понимают, что им придется оставить насиженное место, так как Петунников не простит им их проступка. И, действительно, Петунников требует немедленно «освободить «хибарочку», В довершение ко всему умирает ‘Учитель, и Аристида Кувалду обвиняют в его смерти. Сообщество ночлежников окончательно распадается, а Петунииков чувствует себя победителем. Горький уделяет большое внимание исследованию не только быта «бывших людей», но и их внутреннего мира, психологии. Он отмечает, что ночлежка порождает слабых людей, не способных к самореализации, к возрождению; людей, отрицающих все, даже собственную жизнь. Эта позиция (а идеологом ее выступает Аристид Кувалда) бесперспективна и разрушительна, в ней абсолютно отсутствует позитивное, созидательное начало. А недовольство, вызванное бессилием, порождает только злобу и отчаяние. По сути в очерке «Бывшие люди ~ Горький выносит приговор людям дна, бездействующим, бессильным, опустившимся, не способным к поступкам, к добрым человеческим чувствам (показателен в этом плане эпизод со смертью Учителя, когда у Кувалды, считавшего его своим другом, не нашлось даже человеческих слов). В рассказах босяцкого цикла отражены те социальные темы и проблемы, которые в дальнейшем найдут свое решение в пьесах Горького.

«Бывшие люди» Горького М.Ю.

Очерк “Бывшие люди” был опубликован в 1897 г., и в его основу легли юношеские впечатления Горького, когда будущий писатель был вынужден жить в ночлежке на одной из окраинных улиц Казани с июня по октябрь 1885 г. Реальность впечатлений обусловливает жанровое своеобразие произведения: перед нами художественный очерк, где главным предметом изображения оказывается жизнь ночлежников, босяков, “бывших людей” на ее заключительном и, наверное, самом трагическом этапе. Очерковый жанр предполагает неразвитость сюжетных линий, отсутствие глубокого психологического анализа, предпочтение портретной характеристики исследованию внутреннего мира личности, почти полное отсутствие предыстории героев.

Если главным предметом изображения в физиологическом очерке были не столько конкретные характеры, сколько социальные роли героев (петербургский дворник, петербургский шарманщик, московские купцы, чиновники, извозчики), то в художественном очерке Горького главное внимание писателя сосредоточивается на исследовании характеров героев, объединенных своим нынешним социальным положением “бывших” людей, оказавшихся на дне жизни — в ночлежке, которую держит такой же “бывший” человек, ротмистр в отставке Аристид Кувалда.

В “Бывших людях” нет привычного для писателя образа автобиографического героя — повествователь старается как бы дистанцироваться от происходящего и не обнаружить своего присутствия, поэтому его идейно-композиционная роль здесь иная, чем в романтических рассказах или же в цикле “По Руси”. Он не является собеседником героев, их слушателем, вообще не оказывается персонажем произведения. Лишь детали портрета “нелепого юноши, прозванного Кувалдой Метеором” (“Парень был какой-то длинноволосый, с глуповатой скуластой рожей, украшенной вздернутым носом. На нем была надета синяя блуза без пояса, а на голове торчал остаток соломенной шляпы. Ноги босы”), а главное, характеристика его отношения к другим (“Потом к нему привыкли и перестали замечать его. А он жил среди них и все замечал”) дают нам основания увидеть в нем черты автобиографического героя, который, правда, дистанцирован от повествователя.

Ho главное, что определяет отличие “Бывших людей” от ранних рассказов, — это переход автора от романтической трактовки народного характера к реалистической.

Предметом изображения у Горького по-прежнему остаются образы людей из народа, но обращение к реалистической эстетике позволяет писателю значительно более рельефно показать противоречивость народного характера, контраст между сильными и слабыми, светлыми и темными его сторонами. Эта противоречивость и оказывается предметом исследования в очерке Горького.

Обращение к реализму знаменует и смену художественных средств постижения действительности.

Если романтический пейзаж в ранних рассказах Горького подчеркивал исключительность характеров героев, а красота и одухотворенность южной ночи, бескрайность вольной степи, ужас беспросветного леса могли служить фоном для раскрытия романтического героя, утверждающего свой идеал ценой собственной жизни, то теперь писатель обращается к реалистическому пейзажу. Он фиксирует антиэстетические его черты, уродливость городской окраины; бедность, неяркость, замутненность цветовой гаммы призваны создать ощущение захолустности и заброшенности среды обитания ночлежников: “Мутно-зеленые от старости стекла окон домишек смотрят друг на друга взглядами трусливых жуликов. Посреди улицы ползет в гору извилистая колея, лавируя между глубоких рытвин, промытых дождями. Кое-где лежат поросшие бурьяном кучи щебня и разного мусора”. Описание необитаемого дома купца Петунникова и ночлежки, расположившейся в бывшей кузнице, задают контекст типических обстоятельств, формирующих сознание героев.

Лишенный романтического ореола, каким он был окутан в первых рассказах Горького, характер босяка в “Бывших людях” предстал во всей своей жалкой беспомощности перед жизнью. Подход реалиста показал, что эти люди не могут противопоставить что-либо своей трагической судьбе, хотя бы романтического идеала свободы, как Макар Чудра, или же любви, как Изергиль. В отличие от героев-романтиков они не питают себя даже и романтической иллюзией. Они не несут в себе некоего идеала, который мог бы быть противопоставлен действительности. Поэтому, даже чуть приподнявшись, сделав шаг из ночлежки, они возвращаются обратно, просто пропив заработанное вместе с Аристидом Кувалдой, бывшим интеллигентом, ныне нищим философом и хозяином их обители. Именно так происходит с учителем.

Горький далек от идеализации босячества. “Вообще русский босяк, — писал он в одном из писем, — явление более страшное, чем мне удалось сказать, страшен человек этот прежде всего и главнейше — невозмутимым отчаянием своим, тем, что сам себя отрицает, извергает из жизни”. Действительно, самое страшное обвинение, которое Горький предъявляет обитателям ночлежки, — полное безразличие к самим себе и пассивность в отношении к собственной судьбе. “Я... бывший человек, — гордо заявляет о себе Аристид Кувалда. — Мне теперь наплевать на все и на всех... и вся жизнь для меня — любовница, которая меня бросила, за что я презираю ее”.

Именно таким отношением к жизни, а не только социальным положением на ее “дне” объединены “бывшие люди”. Аристид Кувалда становится их идеологом, и его философски-беспомощные сентенции являют собой полное очертание идеологии, которую может создать ночлежка. “Бывший интеллигент, он обладает еще одной особенностью, — писал один из первых критиков очерка Л. Недолин, — умеет формулировать те настроения, которые гнездятся в головах рядовых босяков, не находя себе выражения” Осознавая бессмысленность полного самоотрицания (“Как бывший человек, я должен смирять в себе все чувства и мысли, когда-то мои... Ho чем же я и все вы — чем же вооружимся мы, если отбросим эти чувства?”), он, претендуя на роль философа ночлежки, осознает лишь смутную потребность в некой новой идеологии, артикулировать которую не в состоянии: “Нам нужно что-то другое, другие воззрения на жизнь, другие чувства... нам нужно что-то такое, новое... ибо и мы в жизни новость...”.

Ho если в драме Горького Лука может что-то противопоставить безразличию к собственному “я” Барона или Бубнова, то для “бывших людей” пессимизм и пассивность в отношении к жизни оказываются наиболее доступной философией.

“He все ли равно, что говорить и думать, — вопрошает Конец. — Нам недолго жить... мне сорок, тебе пятьдесят... моложе тридцати нет среди нас. И даже в двадцать дол го не проживешь такой жизнью”. Его смех, “скверный, разъедающий душу” и заразительный для его товарищей, оказывается единственно возможной эмоциональной реакцией на собственное положение в жизни, ниже которого уже нет. “Конец говорит, точно молотом бьет по головам:

— Все это глупости, — мечты, — ерунда!”

Это отчаяние особенно ненавистно Горькому, ценившему в человеке деяние, способность к собственному росту, внутренней, тяжелой, кропотливой работе самосовершенствования. Поэтому “непрерывно растущий человек” стал идеалом писателя. Отчаяние же порождает злобу, которая, не находя выхода, обрушивается на ближнего:

“И вдруг среди них вспыхивала зверская злоба, пробуждалось ожесточение людей загнанных, измученных своей суровой судьбой. Тогда они били друг друга; били жестоко, зверски; били и снова, помирившись, напивались, пропивая все... Так, в тупой злобе, в тоске, сжимавшей им сердца, в неведении исхода из этой подлой жизни, они проводили дни осени, ожидая еще более суровых дней зимы”.

Горький пытается понять, насколько велик личностный, социальный, общечеловеческий потенциал “бывших людей”, способны ли они, оказавшись в невыносимых социальных и бытовых условиях, сохранить некие нематериальные, духовные и душевные ценности, которые могли бы быть противопоставлены несправедливому к ним миру. Этот аспект проблематики очерка и обусловливает своеобразие конфликта.

Конфликт носит явно выраженный социальный характер: “бывшие люди” во главе с Аристидом Кувалдой раскрываются в противостоянии купцу Петунникову и его сыну, образованному, сильному, холодному и умному представителю второго поколения русской буржуазии.

Горького интересует не столько социальный аспект противостояния, сколько неготовность героев реально осмыслить свое положение, свои потребности, возможные перспективы. Их интересует не чужая земля, на которой Петунниковы построили дом, и даже не деньги, которые они рассчитывают получить. Это всего лишь стихийное проявление ненависти нищего пьяницы к богатому и работящему человеку. Горький характеризует так мироощущение “бывших” людей:

“Зло в глазах этих людей имело много привлекательного. Оно было единственным орудием по руке и по силе им. Каждый из них давно уже воспитал в себе полусознательное, смутное чувство острой неприязни ко всем людям сытым и одетым не в лохмотья, в каждом было это чувство в разных степенях его развития”.

Очерк Горького показывает полную бесперспективность подобной жизненной позиции. Полное отсутствие какого-либо творческого начала, активности, внутреннего роста, динамики самосовершенствования (качества, столь важные для Горького-художника и явленные в герое автобиографической трилогии, в романе “Мать”), неспособность противопоставить действительности что-либо, кроме злобы, с неизбежностью приводит на “дно” и обращает эту злобу против самих же “бывших” людей. Переживая свое поражение в конфликте, герои не могут его осмыслить иначе, чем в сентенции Кувалды: “Да, жизнь вся против нас, братцы мои, мерзавцы! И даже когда плюнешь в рожу ближнего, плевок летит обратно в твои же глаза”.

Кажется, что Горький, встав на реалистические позиции, не в силах найти пути разрешения конфликта между высоким предназначением человека и трагической нереализованностью его в “бывших” людях. Его непреодолимость заставляет писателя в заключительном пейзаже вернуться к романтическому мироощущению и лишь в природе, в стихии увидеть начало, способное дать некий выход, найти разрешение неразрешимого:

“В серых, строгих тучах, сплошь покрывших небо, было что-то напряженное и неумолимое, точно они, собираясь разлиться ливнем, твердо решили смыть всю грязь с этой несчастной, измученной, печальной земли”.

Год выпуска книги: 1897

Рассказ «Бывшие люди» относится к ранним произведениям Максима Горького. Его он написал под влиянием личных переживаний, которые он перенес во время жизни в подобной ночлежке под Казанью. Отчасти именно поэтому произведение получилось очень детальным, с яркими описаниями не только внешности, но и психологического портрета главных действующих лиц. Очень большое внимание уделено особенностям быта и достоверности отображения событий. В то же время сюжет имеет низкую динамичность. Из-за этого те кто «Бывшие люди» читал, даже называют произведение очерком. Тем не менее, многие считают это произведение знаковым в творчеств Горького, а востребованность «Бывшие люди» читать достаточно велика и в наше время. Это позволило автору с книгой «Бывшие люди» занять достойное место в нашем рейтинге .

Книга «Бывшие люди» краткое содержание

В первой части книги «Бывшие люди» Горький приводит детальнейшее описание ночлежки. Это старое полуразвалившееся здание, совершенно непригодное для жизни. Крыша частично провалилась, множество куч мусора, а в стенах огромные трещины. Сама же ночлежка находится на углу улицы, такой же серой, как и сам дом, который стоит на земле купца Петуниикова.

Дальнейшее описание переходит на постоянных жителей этой ночлежки. Причем как мы говорили выше, описывается не только внешность, но и дается детальный психологический портрет каждого из них. Так во главе всей этой братии стоит «генеральный штаб» и владелец ночлежки — Арстид Кувалда. Дальше следуют описания Учителя, Кубаря, Конца, Объедка, Полтора Тараса и Метеор. Все эти люди имеют и нормальные имена, но в пылу повседневности их практически забыли. Хотя эту часть произведения многие считают скучной, но, по мнению , именно она позволяет раскрыть Горького как видящего человеческую душу.

Те кто «Бывшие люди» читал, знают, что главное развитие событий начинается во второй части книги. Именно в этой части движимый злобой и ненавистью к Петуниикову Арстид Кувалда находит способ досадить купцу. Он замечает, что часть завода Петуниикова находится на земле трактирщика Вавилова, и уговаривает последнего подать в суд на купца. Но у Петуниикова есть очень умный сын, который убеждает Вавилова забрать иск, иначе он вообще закроет питейное заведение трактирщика. Это приводит к мировому соглашению.

Тут-то Петунииков и узнает, с чьей подачи был этот сыр бор. Он требует освободить помещение которое занимает ночлежка. Плюс ко всему умирает Учитель и в его смерти обвиняют Арстида Кувалду. Это приводит к полному распаду сообщества ночлежки, а Петунииков чувствует себя безусловным победителем.

Книга «Бывшие люди» на сайте Топ книг

Популярность «Бывшие люди» читать позволило произведению занять достойное место в нашем рейтинге . При этом интерес к произведению постепенно растет. Хотя конечно стоит отметить, что главными читателями книги «Бывшие люди» остаются школьники. Что хорошо видно по всплескам интереса к произведению во время прохождения его в школьной программе.

М.Горький

Бывшие люди

Въезжая улица - это два ряда одноэтажных лачужек, тесно прижавшихся друг к другу, ветхих, с кривыми стенами и перекошенными окнами; дырявые крыши изувеченных временем человеческих жилищ испещрены заплатами из лубков, поросли мхом; над ними кое-где торчат высокие шесты со скворешницами, их осеняет пыльная зелень бузины и корявых вётел - жалкая флора городских окраин, населённых беднотою.

Мутно-зелёные от старости стёкла окон домишек смотрят друг на друга взглядами трусливых жуликов. Посреди улицы ползёт в гору извилистая колея, лавируя между глубоких рытвин, промытых дождями. Кое-где лежат поросшие бурьяном кучи щебня и разного мусора - это остатки или начала тех сооружений, которые безуспешно предпринимались обывателями в борьбе с потоками дождевой воды, стремительно стекавшей из города. Вверху, на горе, в пышной зелени густых садов прячутся красивые каменные дома, колокольни церквей гордо вздымаются в голубое небо, их золотые кресты ослепительно блестят на солнце.

В дожди город спускает на Въезжую улицу свою грязь, в сухое время осыпает её пылью, - и все эти уродливые домики кажутся тоже сброшенными оттуда, сверху, сметёнными, как мусор, чьей-то могучей рукой.

Приплюснутые к земле, они усеяли собой всю гору, полугнилые, немощные, окрашенные солнцем, пылью и дождями в тот серовато-грязный колорит, который принимает дерево в старости.

В конце этой улицы, выброшенный из города под гору, стоял длинный, двухэтажный выморочный дом купца Петунникова. Он крайний в порядке, он уже под горой, дальше за ним широко развёртывается поле, обрезанное в полуверсте крутым обрывом к реке.

Большой, старый дом имел самую мрачную физиономию среди своих соседей. Весь он покривился, в двух рядах его окон не было ни одного, сохранившего правильную форму, и осколки стёкол в изломанных рамах имели зеленовато-мутный цвет болотной воды.

Простенки между окон испещряли трещины и тёмные пятна отвалившейся штукатурки - точно время иероглифами написало на стенах дома его биографию. Крыша, наклонившаяся на улицу, ещё более увеличивала его плачевный вид казалось, что дом нагнулся к земле и покорно ждёт от судьбы последнего удара, который превратит его в бесформенную груду полугнилых обломков.

Ворота отворены - одна половинка их, сорванная с петель, лежит на земле, и в щели, между её досками, проросла трава, густо покрывшая большой, пустынный двор дома. В глубине двора - низенькое закопчённое здание с железной крышей на один скат. Самый дом необитаем, но в этом здании, раньше кузнице, теперь помещалась "ночлежка", содержимая ротмистром в отставке Аристидом Фомичом Кувалдой.

Внутри ночлежка - длинная, мрачная нора, размером в четыре и шесть сажен; она освещалась - только с одной стороны - четырьмя маленькими окнами и широкой дверью. Кирпичные, не штукатуренные стены её черны от копоти, потолок, из барочного днища, тоже прокоптел до черноты; посреди её помещалась громадная печь, основанием которой служил горн, а вокруг печи и по стенам шли широкие нары с кучками всякой рухляди, служившей ночлежникам постелями. От стен пахло дымом, от земляного пола - сыростью, от нар гниющим тряпьём.

Помещение хозяина ночлежки находилось на печи, нары вокруг печи были почётным местом, и на них размещались те ночлежники, которые пользовались благоволением и дружбой хозяина.

День ротмистр всегда проводил у двери в ночлежку, сидя в некотором подобии кресла, собственноручно сложенного им из кирпичей, или же в харчевне Егора Вавилова, находившейся наискось от дома Петунникова; там ротмистр обедал и пил водку.

Перед тем, как снять это помещение, Аристид Кувалда имел в городе бюро для рекомендации прислуги; восходя выше в его прошлое, можно было узнать, что он имел типографию, а до типографии он, по его словам, - "просто - жил! И славно жил, чёрт возьми! Умеючи жил, могу сказать!"

Это был широкоплечий, высокий человек лет пятидесяти, с рябым, опухшим от пьянства лицом, в широкой грязно-жёлтой бороде. Глаза у него серые, огромные, дерзко весёлые; говорил он басом, с рокотаньем в горле, м почти всегда в зубах его торчала немецкая фарфоровая трубка с выгнутым чубуком. Когда он сердился, ноздри большого, горбатого, красного носа широко раздувались и губы вздрагивали, обнажая два ряда крупных, как у волка, жёлтых зубов. Длиннорукий, колченогий, одетый в грязную и рваную офицерскую шинель, в сальной фуражке с красным околышем, но без козырька, в худых валенках, доходивших ему до колен, - поутру он неизменно был в тяжёлом состоянии похмелья, а вечером - навеселе. Допьяна он не мог напиться, сколько бы ни выпил, и весёлого расположения духа никогда не терял.

Вечерами, сидя в своем кирпичном кресле с трубкой в зубах, он принимал постояльцев.

Что за человек? - спрашивал он у подходившего к нему рваного и угнетённого субъекта, сброшенного из города за пьянство или по какой-нибудь другой основательной причине опустившегося вниз.

Человек отвечал.

Представь в подтверждение твоего вранья законную бумагу.

Бумага представлялась, если была. Ротмистр совал её за пазуху, редко интересуясь её содержанием, и говорил:

Всё в порядке. За ночь - две копейки, за неделю - гривенник, за месяц - три гривенника. Ступай и займи себе место, да смотри - не чужое, а то тебя вздуют. У меня живут люди строгие...

Новички спрашивали его:

А чаем, хлебом или чем съестным не торгуете?

Я торгую только стеной и крышей, за что сам плачу мошеннику хозяину этой дыры, купцу 2-й гильдии Иуде Петунникову, пять целковых в месяц, - объяснял Кувалда деловым тоном, - ко мне идёт народ, к роскоши непривычный... а если ты привык каждый день жрать - вон напротив харчевня. Но лучше, если ты, обломок, отучишься от этой дурной привычки. Ведь ты не барин - значит, что ты ешь? Сам себя ешь!

За такие речи, произносимые деланно строгим тоном, но всегда со смеющимися глазами, за внимательное отношение к своим постояльцам ротмистр пользовался среди городской голи широкой популярностью. Часто случалось, что бывший клиент ротмистра являлся на двор к нему уже не рваный и угнетённый, а в более или менее приличном виде и с бодрым лицом.

Здравствуйте, ваше благородие! Каковенько поживаете?

Не узнали?

Не узнал.

А помните, я у вас зимой жил с месяц... когда ещё облава-то была и трёх забрали?

Н-ну, брат, под моей гостеприимной кровлей то и дело полиция бывает!

Ах ты, господи! Ещё вы тогда частному приставу кукиш показали!

Погоди, ты плюнь на воспоминания и говори просто, что тебе нужно?

Не желаете ли принять от меня угощение махонькое? Как я о ту пору у вас жил, и вы мне, значит...

Благодарность должна быть поощряема, друг мой, ибо она у людей редко встречается. Ты, должно быть, славный малый, и хоть я совсем тебя не помню, но в кабак с тобой пойду с удовольствием и напьюсь за твои успехи в жизни с наслаждением.

А вы всё такой же - всё шутите?

Да что же ещё можно делать, живя среди вас, горюнов?

Они шли. Иногда бывший клиент ротмистра, весь развинченный и расшатанный угощением, возвращался в ночлежку; на другой день они снова угощались, и в одно прекрасное утро бывший клиент просыпался с сознанием, что он вновь пропился дотла.

Ваше благородие! Вот те и раз! Опять я к вам в команду попал? Как же теперь?

Положение, которым нельзя похвалиться, но, находясь в нём, не следует и скулить, - резонировал ротмистр.- Нужно, друг мой, ко всему относиться равнодушно, не портя себе жизни философией и не ставя никаких вопросов. Философствовать всегда глупо, философствовать с похмелья невыразимо глупо. Похмелье требует водки, а не угрызения совести и скрежета зубовного... зубы береги, а то тебя бить не по чему будет. На-ка вот тебе двугривенный, - иди и принеси косушку водки, на пятачок горячего рубца или лёгкого, фунт хлеба и два огурца. Когда мы опохмелимся, тогда и взвесим положение дел...

М.Горький

Бывшие люди

Въезжая улица - это два ряда одноэтажных лачужек, тесно прижавшихся друг к другу, ветхих, с кривыми стенами и перекошенными окнами; дырявые крыши изувеченных временем человеческих жилищ испещрены заплатами из лубков, поросли мхом; над ними кое-где торчат высокие шесты со скворешницами, их осеняет пыльная зелень бузины и корявых вётел - жалкая флора городских окраин, населённых беднотою.

Мутно-зелёные от старости стёкла окон домишек смотрят друг на друга взглядами трусливых жуликов. Посреди улицы ползёт в гору извилистая колея, лавируя между глубоких рытвин, промытых дождями. Кое-где лежат поросшие бурьяном кучи щебня и разного мусора - это остатки или начала тех сооружений, которые безуспешно предпринимались обывателями в борьбе с потоками дождевой воды, стремительно стекавшей из города. Вверху, на горе, в пышной зелени густых садов прячутся красивые каменные дома, колокольни церквей гордо вздымаются в голубое небо, их золотые кресты ослепительно блестят на солнце.

В дожди город спускает на Въезжую улицу свою грязь, в сухое время осыпает её пылью, - и все эти уродливые домики кажутся тоже сброшенными оттуда, сверху, сметёнными, как мусор, чьей-то могучей рукой.

Приплюснутые к земле, они усеяли собой всю гору, полугнилые, немощные, окрашенные солнцем, пылью и дождями в тот серовато-грязный колорит, который принимает дерево в старости.

В конце этой улицы, выброшенный из города под гору, стоял длинный, двухэтажный выморочный дом купца Петунникова. Он крайний в порядке, он уже под горой, дальше за ним широко развёртывается поле, обрезанное в полуверсте крутым обрывом к реке.

Большой, старый дом имел самую мрачную физиономию среди своих соседей. Весь он покривился, в двух рядах его окон не было ни одного, сохранившего правильную форму, и осколки стёкол в изломанных рамах имели зеленовато-мутный цвет болотной воды.

Простенки между окон испещряли трещины и тёмные пятна отвалившейся штукатурки - точно время иероглифами написало на стенах дома его биографию. Крыша, наклонившаяся на улицу, ещё более увеличивала его плачевный вид казалось, что дом нагнулся к земле и покорно ждёт от судьбы последнего удара, который превратит его в бесформенную груду полугнилых обломков.

Ворота отворены - одна половинка их, сорванная с петель, лежит на земле, и в щели, между её досками, проросла трава, густо покрывшая большой, пустынный двор дома. В глубине двора - низенькое закопчённое здание с железной крышей на один скат. Самый дом необитаем, но в этом здании, раньше кузнице, теперь помещалась "ночлежка", содержимая ротмистром в отставке Аристидом Фомичом Кувалдой.

Внутри ночлежка - длинная, мрачная нора, размером в четыре и шесть сажен; она освещалась - только с одной стороны - четырьмя маленькими окнами и широкой дверью. Кирпичные, не штукатуренные стены её черны от копоти, потолок, из барочного днища, тоже прокоптел до черноты; посреди её помещалась громадная печь, основанием которой служил горн, а вокруг печи и по стенам шли широкие нары с кучками всякой рухляди, служившей ночлежникам постелями. От стен пахло дымом, от земляного пола - сыростью, от нар гниющим тряпьём.

Помещение хозяина ночлежки находилось на печи, нары вокруг печи были почётным местом, и на них размещались те ночлежники, которые пользовались благоволением и дружбой хозяина.

День ротмистр всегда проводил у двери в ночлежку, сидя в некотором подобии кресла, собственноручно сложенного им из кирпичей, или же в харчевне Егора Вавилова, находившейся наискось от дома Петунникова; там ротмистр обедал и пил водку.

Перед тем, как снять это помещение, Аристид Кувалда имел в городе бюро для рекомендации прислуги; восходя выше в его прошлое, можно было узнать, что он имел типографию, а до типографии он, по его словам, - "просто - жил! И славно жил, чёрт возьми! Умеючи жил, могу сказать!"

Это был широкоплечий, высокий человек лет пятидесяти, с рябым, опухшим от пьянства лицом, в широкой грязно-жёлтой бороде. Глаза у него серые, огромные, дерзко весёлые; говорил он басом, с рокотаньем в горле, м почти всегда в зубах его торчала немецкая фарфоровая трубка с выгнутым чубуком. Когда он сердился, ноздри большого, горбатого, красного носа широко раздувались и губы вздрагивали, обнажая два ряда крупных, как у волка, жёлтых зубов. Длиннорукий, колченогий, одетый в грязную и рваную офицерскую шинель, в сальной фуражке с красным околышем, но без козырька, в худых валенках, доходивших ему до колен, - поутру он неизменно был в тяжёлом состоянии похмелья, а вечером - навеселе. Допьяна он не мог напиться, сколько бы ни выпил, и весёлого расположения духа никогда не терял.

Вечерами, сидя в своем кирпичном кресле с трубкой в зубах, он принимал постояльцев.

Что за человек? - спрашивал он у подходившего к нему рваного и угнетённого субъекта, сброшенного из города за пьянство или по какой-нибудь другой основательной причине опустившегося вниз.

Человек отвечал.

Представь в подтверждение твоего вранья законную бумагу.

Бумага представлялась, если была. Ротмистр совал её за пазуху, редко интересуясь её содержанием, и говорил:

Всё в порядке. За ночь - две копейки, за неделю - гривенник, за месяц - три гривенника. Ступай и займи себе место, да смотри - не чужое, а то тебя вздуют. У меня живут люди строгие...

Новички спрашивали его:

А чаем, хлебом или чем съестным не торгуете?

Я торгую только стеной и крышей, за что сам плачу мошеннику хозяину этой дыры, купцу 2-й гильдии Иуде Петунникову, пять целковых в месяц, - объяснял Кувалда деловым тоном, - ко мне идёт народ, к роскоши непривычный... а если ты привык каждый день жрать - вон напротив харчевня. Но лучше, если ты, обломок, отучишься от этой дурной привычки. Ведь ты не барин - значит, что ты ешь? Сам себя ешь!

За такие речи, произносимые деланно строгим тоном, но всегда со смеющимися глазами, за внимательное отношение к своим постояльцам ротмистр пользовался среди городской голи широкой популярностью. Часто случалось, что бывший клиент ротмистра являлся на двор к нему уже не рваный и угнетённый, а в более или менее приличном виде и с бодрым лицом.

Здравствуйте, ваше благородие! Каковенько поживаете?

Не узнали?

Не узнал.

А помните, я у вас зимой жил с месяц... когда ещё облава-то была и трёх забрали?

Н-ну, брат, под моей гостеприимной кровлей то и дело полиция бывает!

Ах ты, господи! Ещё вы тогда частному приставу кукиш показали!

Погоди, ты плюнь на воспоминания и говори просто, что тебе нужно?

Не желаете ли принять от меня угощение махонькое? Как я о ту пору у вас жил, и вы мне, значит...

Благодарность должна быть поощряема, друг мой, ибо она у людей редко встречается. Ты, должно быть, славный малый, и хоть я совсем тебя не помню, но в кабак с тобой пойду с удовольствием и напьюсь за твои успехи в жизни с наслаждением.

А вы всё такой же - всё шутите?

Да что же ещё можно делать, живя среди вас, горюнов?

Они шли. Иногда бывший клиент ротмистра, весь развинченный и расшатанный угощением, возвращался в ночлежку; на другой день они снова угощались, и в одно прекрасное утро бывший клиент просыпался с сознанием, что он вновь пропился дотла.

Ваше благородие! Вот те и раз! Опять я к вам в команду попал? Как же теперь?

Положение, которым нельзя похвалиться, но, находясь в нём, не следует и скулить, - резонировал ротмистр.- Нужно, друг мой, ко всему относиться равнодушно, не портя себе жизни философией и не ставя никаких вопросов. Философствовать всегда глупо, философствовать с похмелья невыразимо глупо. Похмелье требует водки, а не угрызения совести и скрежета зубовного... зубы береги, а то тебя бить не по чему будет. На-ка вот тебе двугривенный, - иди и принеси косушку водки, на пятачок горячего рубца или лёгкого, фунт хлеба и два огурца. Когда мы опохмелимся, тогда и взвесим положение дел...