Средняя оценка: 5 (2 votes)

Леонид Николаевич Андреев

Бессвязное и истерическое повествование об ужасах войны, увиденной на офортах Гойи.

Информация о произведении

Полное название:

Красный смех Отрывки из найденной рукописи

Дата создания:

История создания:

"Неподалеку от Никитского сада в каменоломне взрывам изуродовало двух работавших там турок. Мимо Андреева пронесли раненых, один из них улыбался какой-то странной улыбкой. Воспоминание об этой улыбке на окровавленном лице не даёт покоя писателю. В письме он пишет Горькому: «Душа, внезапно уязвлённая муками одного человека, обратилась к страданию вселенскому». Так возникает замысел выразить психологию войны. И вот, за десять дней был написан «Красный смех». Работал Андреев в состоянии чрезвычайного возбуждения, иногда доходя до галлюцинаций.
На читателей рассказ произвёл впечатление ошеломляющее. Присутствующий на первом публичном чтении рассказа военный корреспондент констатировал верность написанного до подлинности. Правительство насторожилось и, опасаясь антивоенных выступлений, запретило чтение рассказа полностью. Однако, в 1905 году рассказ появился напечатанным в сборнике «Знания».
Критики было много, как положительной, так и отрицательной. Андрееву казалось, что все отзывы отдавали равнодушием: «И рассуждают, и хвалят, и бранят только по закону, скучно, холодно, вяло, неинтересно, точно война их совсем не касается, точно они рассуждают о каком-то пустячном происшествии на планете Марс». Один из критиков отмечал, что автор «Красного смеха» « умирает с убитыми, с теми, кто ранен и кто забыт, он тоскует и плачет, и когда из чьего-нибудь тела бежит кровь, он чувствует боль ран и страдает». Безумие и ужас - так Андреев определяет войну. Его произведение состоит из отрывков, на первый взгляд несвязанных. Вот то, что успел увидеть на войне оставшийся в живых офицер. Вот, наблюдения, размышления, галлюцинации того, кто записывал его рассказ. Он на пороге безумия. Разум тех, от лица которых идёт повествования, загублен - это соучастники, жертвы и судьи кровавого преступления. В повествовании смешаны сон и действительность, реальные события и кошмарный бред [...]
В «Красном смехе» Андреева нет акцента на русско-японский конфликт. Перед нами возникает картина войны, как преступление и безумие. У читателя возникает вопрос: кто же инициаторы этого безумного кровопролития? «Но ведь безумие уже объяло всех, охватило так, что нет уже в мире невиновных, нет и виноватых», - пишет Л. Афонин.
Ощущение неотвратимо приближающейся катастрофы, переданное Андреевым, охватило его современников. Перед ними предстало человечество, лишившееся Бога и неспособное возродиться. Вячеслав Иванов пишет, что в этом произведении представлена картина современной души, бессильной выдержать и вынести войну. Конечно, «Красный спех» был принят не всеми. М.Горький, например, полагал, что рассказ «для большего впечатления нужно оздоровить». «Милый Алексеюшка! - отвечал ему Андреев, - И на этот раз я с тобой совершенно и даже насквозь не согласен… Оздоровить - значит уничтожить рассказ, его основную идею».
Андрей Белый писал: «Упрекают Л. Андреева в субъективизме. Вместо того, чтобы описывать массовое движение войск или бытовую картину войны, он будто грезит; но в этом его проникновение в современность»
Татьяна Буевич , альманах "Дорогие страницы" на сайте Стихи.ру http://www.stihi.ru/2009/06/21/506

Cсылки на критические и текстологические работы:

"Его первый метафизический рассказ в риторической модернистской манере - Стена - был написан еще в 1901 г. За ним последовал ряд других "метафизических" проблемных рассказов в том же напряженно-риторическом стиле. Сначала Андреев придерживался знакомых форм реализма, но, начиная с рассказа Красный смех (1904), перешел к условному оформлению, скоро ставшим в его рассказах преобладающим."
Дмитрий Святополк-Мирский , "Леонид Андреев", в биб-ке Мошкова http://az.lib.ru/a/andreew_l_n/text_1020-1.shtml

"Субъектом этого мира может быть Красный смех, или Ничто, или Человек в черном. Но все это - только словесные указания на что-то неопределенное, непонятное для автора, существующее или где-то внутри человека, или вне его. [...]
Ноуменальным миром может быть только Божественный мир. В системе атеистического, нигилистического и абсурдистского восприятия ноуменальный мир подменяется собственным авторским эмоциональным мироощущением, — сколько бы «интеллектуального тумана» ни напускал автор на свое стремление к «потусторонней» сфере.
Сфера эта — только авторский комплекс «безумия и ужаса», авторский «красный смех», и сам писатель понимал всю его «бесформенность», невозможность его образного представления и изображения."
И. Карпов , "Двоемирие Леонида Андреева", с сайта Русская филология

Сочинение

В 1904 году был написан рассказ «Красный смех» - остро эмоциональный отклик на русско-японскую войну. Это, по словам автора, «дерзостная попытка, сидя в Грузинах, дать психологию настоящей войны. Однако войны Андреев не знал и потому, несмотря на свою необычайную интуицию, не смог дать правильной психологии войны. Отсюда нервная возбужденность в рассказе, доходящая порой до истерического размышления о судьбе писател, отсюда и фрагментарность повествования. «Красный смех» - типичный образец экспрессионизма, к которому все больше тяготел Андреев.

В рассказе две части, состоящие из глав, названных обрывками. В I части дано описание ужасов войны, во II - безумие и ужас, охватившие тыл. Форма «обрывков из найденной рукописи» позволила автору естественно, без видимого нарушения логической последовательности (рукопись могла быть «найдена» в клочках) выдвигать на первый план одни лишь ужасы войны, охватившее людей безумие. Рассказ и открывается этими словами: «…безумие и ужас». И все в нем окрашено В красный цвет крови, ужаса, смерти.

Писатель изображает войну как абсолютную бессмысленность. На фронте сходят с ума оттого, что видят ужасы, в тылу-оттого, что думают о них. Если там убивают, думают герои рассказа, то это может прийти и сюда. Война входит в привычку. Герою Андреева легче привыкнуть к убийствам, чем согласиться, что это временно, преодолимо. Если участник русско-японской войны В. Вересаев говорил о спасительной привычке, которая не дает человеку одичать среди убийств, то для Андреева привычка к войне кошмарна и может принести лишь к сумасшествию.

Критика подчеркивала односторонность взгляда Андреева па войну, болезненный психологический надрыв в ее описании. «Красный смех»,- писал Вересаев,- произведение большого художника-неврастеника, больно и страстно переживавшего войну через газетные корреспонденции о ней» ‘. Но при всей односторонности и нагромождении кошмарных образов, снижающих гуманистический пафос произведения, рассказ сыграл определенную положительную роль. Написанный с позиций пацифизма, он осуждал всякую войну, но в тех условиях воспринимался как осуждение конкретной войны - русско-японской, и это совпало с отношением к ней всей демократической России.

Высоко оценил «Красный смех» Горький, считавший его «чрезвычайно важным, своевременным, сильным». Однако великий писатель упрекал Андреева в том, что фактам он противопоставил свое субъективное отношение к войне. Л. Андреев, возражая Горькому, подчеркивал, что он и стремился выразить прежде всего свое отношение и что темой рассказа явилась не война, а безумие и ужас войны. «Наконец, мое отношение - также факт, и весьма немаловажный»,- писал он2. В этом споре отражены не просто творческие, а мировоззренческие позиции обоих писателей: Горький говорил об объективном значении фактов, Андреев выступал в защиту субъективного отношения художника к фактам, которое, однако, легко приводило к утрате общественного критерия в оценке явлений, что у Андреева наблюдалось довольно часто.

Бесспорно, что в рассказе Андреева гипертрофированы ужасы. Однако это лишь особый прием изображения войны как явления противоестественного. Подобное изображение войны русская литература знала и до Андреева: «Севастопольские рассказы» Л. Толстого, рассказ В. Гаршина «Четыре дня», в котором также сделан акцент на ужасах войны, гибель человека показана с ужасающими натуралистическими подробностями и представлена как нечто бессмысленное. Вряд ли можно говорить о прямом воздействии этих писателей на Андреева, хотя бы потому, что у них была более четкой гуманистическая и социальная позиция. Однако «Красный смех» написан во многом в этой традиции, так же, как и - позже - «Война и мир» Маяковского («в гниющем вагоне на сорок человек четыре ноги»), военные рассказы украинского писателя С. Васильченко «На золотому лош», «Чорш маки», «Отруйна квитка» и особенно «святий гомш», в которых ощущается некоторая зависимость от андреевского экспрессионистского метода изображения войны.

Г.Ю. Сиднев

Известен давний интерес литераторов к субъективному мироощущению персонажа. Во-первых, в плане психологическом - интересно, как те или иные явления отражаются в сознании человека. Вторая, не менее важная задача искусства, - вывести читателя из состояния автоматизма. Дело в том, что явления действительности, многократно воспринимаясь человеком, «автоматизируются», т. е. воспринимающий перестает ощущать в явлении не только новизну, но и его сущность. Поэтому писатель прибегает к приемам, с помощью которых обычное, привычное предстает необычным и непривычным - «странным», благодаря чему на нем концентрируется внимание читателя. Наконец, «странность» происходящего для читателя позволяет автору выражать концептуальное отношение к жизненным явлениям, не отвлекаясь от повествования. Вспомним сцену богослужения в тюрьме из романа Л.Н. Толстого «Воскресение». Вполне традиционное, хорошо знакомое русскому человеку отправление религиозного культа Толстой изобразил так, что перед читателем проходит необычное для него зрелище. Он по-новому видит и священника, и весь обряд: вместо привычного богослужения - что-то вроде шаманского «действа». Этот и подобные ему приемы получили, как известно, название остранения.

В прозе Л. Андреева через остранение реализуется весь идейно-мировоззренческий комплекс писателя. Лейтмотив его творчества выражен в словах жуткий, ужасный, огромный, необычный, странный. Органично вписываясь в систему гиперболической образности, эти эпитеты отражают суть трагического мировосприятия автора.

В структуре андреевских произведений остранение приобретает специфические языковые формы и становится одним из основных приемов изображения. Надо отметить, что особая, экспрессивная субъективность мировосприятия наметилась в художественном сознании Л. Андреева едва ли не с самых первых его произведений. Так, уже в рассказе «У окна» (1899) находим следующую сцену. Молодая женщина, спасаясь от буйства пьяного мужа, укрывается у соседки. Тихо ведется разговор на волнующую обеих тему: о пьянстве, о мужьях, о безысходности женской доли... И здесь перед читателем промелькнет то, что полноправно войдет в поэтику более позднего творчества Л. Андреева:

Хозяйка оборвала речь, и в жутко молчащую комнату с двумя бледными женщинами как будто вползло что-то бесформенное, чудовищное и страшное, и повеяло безумием и смертью.

Перед нами элементы будущей «леонидоандреевской» образности: молчащая комната (причем определение молчащая эмоционально усилено обстоятельством жутко), мистическое заострение тишины посредством одновременного одушевления (вползло) и обезличивания (что-то) некой неизвестной и непонятной силы, от которой веет безумием и смертью.

Но в общем реально-бытовом контексте рассказа образ теряет свое мистическое звучание:

И это страшное была водка, господствующая над бедными людьми, и не видно было границ ее ужасной власти.

Отмеченная разностильность языковых средств свидетельствует о том, что «андреевский комплекс» (пристальный интерес к проблемам жизни, смерти, человеческого счастья и несчастья и т. п.) еще не созрел. Тем не менее, стремление автора к остраненному изображению, как видим, уже налицо.

Следующим шагом в указанном направлении явился рассказ «Жили-были» (1901). Первое, что бросается в глаза в этом произведении, - белоснежные стены клиники. Возникнув как обычная, вполне реальная деталь интерьера, образ в ходе повествования мистически заостряется, развивается по пути дальнейшего «одушевления» и превращается в роковой символ:

снежно-белые стены; ...от белых стен, не имевших ни одного пятна, веяло холодной отчужденностью; И с тою же холодною отчужденностью смотрели белые стены, и в их безупречной белизне была странная. и грустная насмешка; белые стены были неподвижны и холодны; белые высокие стены смотрели равнодушно и тупо. [Здесь и далее курсив наш. - Г. С.]

Но предельную трансформацию классический прием остранения впервые претерпел в фантастических зарисовках рассказа «Красный смех» (1904). Безумие и ужас - эти слова не просто открывают повествование, но определяют весь его эмоциональный фон. В обстановке тотального кровавого безумия уже психологически оправданными представляются «странные и страшные шары» вместо людских голов и другие фантастические видения. Все происходящее становится не просто странным, но болезненно-кошмарным. Такая организация текста активно вовлекает психику читателя в процесс восприятия, чего «реалисты» старшего поколения, как правило, не практиковали.

Логика движения художественной мысли Л. Андреева обусловила специфику отбора языковых средств. Так, в эмоциональной заданности андреевского остранения не последнюю роль играют особые «устрашающие» сравнения типа: холодный, как могила; загадочный, как смерь; смерть, как хищная серая птица. По мнению исследователей языка художественной литературы, характер отбора и использования автором сравнений может выявить некоторые типичные признаки его художественного идиолекта. Сравнения Л. Андреева, как правило, субъективны и эмоциональны. Более того, специфика авторской задачи приводит к тому, что не только в изображении состояния и переживаний героев, но и в описаниях окружающей обстановки андреевские образы зачастую приобретают мистическую окрашенность. Например, в упомянутом выше рассказе «Жили-были» впечатление безысходности создает такое описание:

Белые меловые буквы красиво, но мрачно выделялись на черном фоне, и, когда больной лежал навзничь, закрыв глаза, белая надпись продолжала что-то говорить о нем и приобретала сходство с надмогильными оповещениями, что вот тут, в этой сырой или мерзлой земле, зарыт человек.

Уже здесь Андреев достигает почти плакатной выразительности: белые буквы контрастируют с черным фоном дощечки и выделяются на нем «краси­во, но мрачно». Такое расположение деталей позволяет не только ясно представить изображаемое - в образе проступает определенная эмоциональ­ная заданность, которая еще более усиливается в сравнениях. Ассоциа­ции, суммируясь в восприятии читате­ля, создают цельный, глубокий образ трагического соседства несовместимых начал - жизни и смерти.

Еще один пример можно найти в рассказе «Молчание» (1900). Его главный герой о. Игнатий возвращается домой после похорон дочери. На людях он ничем не выдает своего душевного состояния. Но вот он входит в гостиную, и его взгляд останавливается на высоких креслах в белых чехлах, которые «стояли точно мертвецы в саванах». Эта небольшая деталь определенно указывает на начинающийся надлом в душе сурового о. Игнатия. Так характеристика героя, изображение его внутреннего душевного состояния даются через отбор лексики, характеризующей оценку действительности самим персонажем.

Едва ли не заглавным героем является образ тумана в одноименном андреевском рассказе - он и обстановка, и символический участник трагических событий. В этом образе яснее всего проступают типичные «андреевские» настроения - вот почему в его изображении автор ближе всего к высокой экспрессионистской эмоциональности. С этим же связана и метафористика, употребляемая в описаниях тумана. В черновике рассказа читаем:

В каноническом тексте после слов ползет в комнату появляется характерное для Л. Андреева сравнение: как бесформенная желтобрюхая гадина. И образ получает иное звучание, приобретая облик грозной мистической силы.

Не менее интересные примеры обнаруживаются и в других текстах, например в рассказе «Жизнь Василия Фивейского». Вспомним описание глаз о. Василия, когда он, разгневанный, смотрит на Ивана Порфирыча:

Бездонно-глубокие глаза, черные и страшные, как вода болота, и чья-то могучая жизнь билась за ними, и чья-то грозная воля выходила оттуда, как заостренный меч... огромные, как стена, как алтарь, зияющие, таинственные, повелительные. ..

Как и в предыдущих случаях, сравнение говорит об эмоциональной заданности образа. Не остается сомнения: необычные, подчас символические сравнения активно способствуют психологическому «вживлению» читателя в эмоциональную атмосферу произведения.

Для прозы Андреева характерна тщательная отделка ритмического рисунка, выполняющего сложные и об­ширные по художественным задачам функции. Одна из них - создание субъективных, мистически окрашенных образов, по природе также восходящих к остранению. Отмечая особенности художественной речи Л. Андреева, критик В. Львов-Рогачевский писал: «...его ритмическая туманная проза часто переходит в музыку», - и пояснял это примером - сценой метели из «Жизни Василия Фивейского». Приведем небольшой фрагмент этой сцены:

Зовет блуждающих колокол, и в бессилии плачет его старый, надорванный голос. И она качается на его черных слепых звуках и поет: их двое, двое, двое! И к дому мчится, колотится в его двери и окна и воет: их двое, их двое!

Подбор слов с характерным звуковым составом, неизбежное при повторе повышение тона к концу фразы способствуют возникновению яркого образа завывающей за окном метели, а аллитерация, активно участвующая в создании образа, усиливает впечатление музыкальности художественной речи.

В организации ритмо-мелодического строя повествования нередко участвуют и повторы. Ср. сбивчивый, взволнованный монолог доктора из «Красного смеха»:

Сейчас я только еще схожу с ума и оттого сижу и разговариваю с вами, а когда разум окончательно покинет меня, я выйду в поле - я выйду в поле, я кликну клич - я кликну клич, я соберу вокруг себя этих храбрецов, этих рыцарей без страха, и объявлю войну всему миру. Веселой толпой, с музыкой и песнями, мы войдем в города и села, и где мы пройдем, там всё будет красно, так всё будет кружиться и плясать, как огонь.

Неровный, скачкообразный ритм усилен повторами: я выйду в поле - я выйду в поле; я кликну клич - я кликну клич, что свидетельствует о неясности, спутанности мыслей человека, находящегося в состоянии крайне-

войны. В рассказе он развивается неуклонно, подобно наступающему безумию. Возникнув как ощущение зноя, беспощадного солнечного света, от которого некуда укрыться, он, ассоциативно связанный с красным цветом, обращается в «кровавый неразрывный туман», заволакивающий измученный мозг. И в конце концов окончательно кристаллизуется:

Теперь я понял, что было во всех этих изуродованных, разорванных, странных телах. Это был красный смех. Он был в небе, он в солнце, и скоро он разольется по всей земле, этот красный смех.

С этого момента образ становится неотступным, навязчивым призраком, стирающим цветовой спектр.

В качестве еще одного приема остранения (и, пожалуй, одного из самых «андреевских») можно отметить особую организацию хронотопа, в результате которой субъект повествования (чаще всего это лирический герой) и объект художественного изображения сближаются на предельно короткую пространственно-временную дистанцию. Прием является одним из эффективных средств экспрессивной гиперболичности: в результате такого сближения картина вырастает до огромных размеров, заслоняя собой перспективу. При подобном «сверхкрупном» плане становятся видны отдельные штрихи, детали, порой уродливые и безобразные, а поскольку перспектива изображения отсутствует, все внимание концентрируется на этих деталях:

Огромное, близкое, страшное солнце на каждом стволе ружья, на каждой металлической бляхе зажгло тысячи маленьких ослепительных солнц, и они отовсюду, с боков и снизу забирались в глаза, огненно-белые, острые, как концы добела раскаленных штыков. («Красный смех»).

Так же строится и один из контрастов, характерных для экспрессивного письма Андреева: «огромное солнце» - «маленький, сузившийся зрачок, маленький, как зернышко мака...» («Красный смех»). Но и «маленькое» рассматривается с близкого расстояния.

Итак, поскольку психологический анализ андреевского героя осуществлялся изнутри, через эволюцию состояний; сумму непосредственных эмоциональных оценок, автор выработал уникальный для своего времени вид остранения - создаваемое всеми средствами поэтического языка субъективное ощущение лирического героя-повествователя, находящегося на пределе своих психических возможностей. Широчайшее использование специфически отобранных и скомпонованных языковых средств: сравнений, противопоставлений, контрастов, метафор, ритмики, эвфонической оркестровки художественной речи - открыло большие возможности воздействия на читателя через его эмоциональное состояние.

Ключевые слова: Леонид Андреев, писатели Серебряного века, экспрессионизм, критика на творчество Леонида Андреева, критика на произведения Леонида Андреева, анализ произведений Леонида Андреева, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 века

«Я настоящий в своих произведениях» Леонид Андреев

Биография, безусловно, влияет на внутренний мир, мировоззрение и нравственные принципы любого автора. Но куда важнее раскрыть идеи и взгляды писателя через его творчество. Произведения расскажут больше, нежели любое, пусть и любопытное, скандальное пятно из жизни. Леонид Николаевич Андреев знал толк в человеческой психологии. Даже в самом маленьком рассказе можно обнаружить хитро сплетенную паутину, где нити — человеческие страсти.

Все произведения Андреева обладают огромной очистительной силой. Редкий автор может довести читателя до катарсиса. В творческом арсенале Леонида Николаевича совершенно точно найдется что-то, что затронет именно вас.

Главными героями в его произведениях, как правило, выступают обычные люди. Например, один из знаменитых рассказов «Баргамот и Гараська» посвящен идее высшего гуманизма. Рассказ о человечности и взаимовыручке. О том, как важно в каждом человеке видеть человека независимо от его пороков. Мы являемся пленники стереотипов, для нас пьяница — не человек вовсе, а «прореха на теле человеческом». Мы редко проявляем интерес к проблемам другого, живем по общему принципу разумного эгоизма и беспокоимся только «о своей рубашке». А Леонид Андреев с помощью этого текста пытается прокричать и донести одну из главных заповедей Бога: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».

Герои рассказа «Баргамот и Гараська» имели реальных прототипов. Автор использует и прием «говорящих фамилий». Фамилия городового Баргамотов характеризует его внешний облик, как и прозвище (бергамот — один из наиболее распространенных сортов груш в России).

Генезис этого произведения возник из предложения секретаря редакции М. Д. Новикова написать пасхальный рассказ для газеты «Курьер». «Баргамот и Гараська» растрогал и восхитил М. Горького, который сразу же после прочтения рассказа, написал В. С. Миролюбову, издателю «журнала для всех»:

«…вот вы бы поимели в виду этого Леонида! Хорошая у него душа, у черта! Я его, к сожалению, не знаю, а то бы тоже к вам направил»

Мастерски Андреев овладел приемом реалистов – детализацией.

«Маленькая, покосившаяся хибарка, в которой обитал Баргамот…и которая с трудом вмещала его грузное тело, трясясь от дряхлости и страха за свое существование, когда Баргамот ворочался»

Особое внимание Андреев в своих произведения уделяет портретам. Они чаще всего имеют вид коротких набросков, отличающихся колкостью и меткостью. Так, например, очень ярко, с особой точностью, обрисован Гараська: «физиономия хранила на себе вещественные знаки вещественных отношений к алкоголю и кулаку ближнего»; «невыносимо дрожат эти заскорузлые пальцы с большими грязными ногтями».

Поэтический язык Леонида Николаевича неподражаем и имеет свои уникальные отличительные черты. Эпитет — нечастый гость в текстах автора, а вот сравнение является излюбленным приемом Андреева: «не человек, а язва»; «упал лицом на землю и завыл, как бабы воют по покойнике». Встречается и метафора: «В голове Гараськи блеснула соблазнительная мысль – навострить от Баргамота лыжи, но хоть голова его и прояснела от необыкновенного положения, зато лыжи находились в самом дурном состоянии».

Леонид Андреев удивительно легко может описать, как психологию взрослого запутавшегося человека, так и маленького ребенка. Ему запросто удается поставить себя на место маленького человека и описать весь вихрь его уже «недетских переживаний». У писателя есть несколько рассказов, написанных от лица ребенка.

Анализ рассказа Андреева «Валя»

Рассказ «Валя» (изначально заглавие было «Мать. Из мира детей») повествует о сложной детской психологии, о взрослении, о взаимопонимании. «Мать не та, что родила, а та, что вырастила» — глубокая мысль, которую доносит автор через характер маленького мальчика. А также идея неотвратимости судьбы и необходимости смирения перед лицом безысходности. Особый интерес представляет образ ребенка. Любопытен тот факт, что когда Андреев создавал характер и описание Вали, использовал в качестве прообраза свои детские фотографии. Автор охотно примерил на себя образ мальчика, сумел проникнуть в мысли, которые, возможно, таились в его собственной душе, когда он был ребенком.

Валя имел «общий вид строгой серьезности», рассудительный ребенок, не играющий с другими детьми, его лучший друг – книга. Он чутко реагирует на изменения атмосферы внутри семьи.

История, которую изобразил Л. Н. Андреев, до боли знакома многим. Обыденный сюжет, пропущенный через необычайно чувствительную психику автора, приобретает необычные черты, характерные детали.

Произведения Андреева «цепкие». Он хватает читателя за душу своей неординарностью, умением превратить простой сюжет в нечто глубокое, даже философское. Особое внимание стоит обратить на его язык и фигуры речи. Сравнения преобладают в тексте: «женщина окинула его взглядом, который словно фотографирует человека»; «она тотчас ушла в себя и потемнела, как потайной фонарь, в котором внезапно задвинули крышку»; «острый, как нож, смех»; «лицо мальчика было такое же белое, как те подушки, на которых он спал». Более того, мальчик на протяжении всего рассказа сравнивает маму с «бедной русалочкой» из сказок Х. К. Андерсена.

Невозможно не обратить внимание и на яркую цветопись в текстах Андреева: «багровая пляска при свете факелов»; «огненные языки в красных облаках дыма»; «человеческая кровь и мертвые белые головы с черными бородами», «розовая лысина».

Анализ рассказа Андреева «Цветок под ногой»

В другом рассказе «цветок под ногой» автор пишет от лица 6-его Юры. Произведение об ошибках и невнимательности взрослых. Юрочка не может не любить маму, для которой гости важнее сына, которая спешит на свидание с возлюбленным втайне от отца. Мальчик становится свидетелем ее безрассудств, но молчит. Ребенок многого еще не понимает, но уже инстинктивно ощущает, как правильно и должно поступить. Дети всегда чувствуют напряжение между родителями. Юрочка, словно цветок, который никто на именинах не замечает. Он под ногою матери. А все, что под ногою, часто мешает. Он по детской внимательности обращает внимание на каждую пылинку этого огромного таинственного мира, в то время, как он сам едва заметен на фоне родительских проблем.

В данном произведении Андреев использует такой троп, как олицетворение: «страшно становилось за судьбу праздника»; «день бежал так быстро, как кошка от собаки» (оно же и сравнение); «всюду легла ночь, заползала в кусты».

Присутствует и звукопись:

«звуки все сразу били в него, рычали, гремели, ползали, как мурашки по ногам».

Анализ рассказа Андреева «Бездна»

Совершенно иного сорта рассказ Андреева «Бездна». Внутренний конфликт главного героя Немовецкого привел к внешнему конфликту среди писателей. Этот рассказ по праву считается самым скандальным и эпатажным во всем творчестве автора. «Читают взасос,- писал Андреев М. Горькому – номер из рук в руки передают, но ругают! Ах, как ругают». Многие сравнивали Андреева с Мопассаном: «создал в погоне за оригинальностью «образцовую гнусность», произвел выстрел по человеческой природе».

Главной задачей автора было изображение подлецки-благородной человеческой природы. Идею рассказа Леонид Николаевич объяснил так: «Можно быть идеалистом, верить в человека и конечное торжество добра, и с полным отрицанием относиться к тому современному духовному существу без перьев, которое овладело только внешними формами культуры, а по существу в значительной доле своих инстинктов и побуждений остался животным…пусть ваша любовь будет также чиста, как и ваши речи о ней, престаньте травить человека и немилосердно травите зверя».

Л. Н. Толстой негативно отзывался почти обо всей прозе Леонида Андреева, но читал каждое новое его произведение. Лев Николаевич и его жена пришли в ужас, когда прочитали «Бездну», в связи с чем и последовала очередная критическая волна. Вот что написал Андреев по этому поводу критику А. А. Измайлову:

«Читали, конечно, как обругал меня Толстой за «Бездну»? Напрасно это он – «Бездна» родная дочь его «Крейцеровой сонаты», хоть о побочная…Вообще попадает мне за «Бездну»,- а мне она нравится».

Ход за ходом, мысль за мыслью автор ведет нас к эпатирующему финалу. Нагнетание обстановки идет на протяжении всего произведения через подробные описания природы (если автор описывает природу, значит он, скорее всего, стремится к проведению параллельной связи с человеческой душой). А также благодаря четким характеристикам, например, описание глаз одного из насильников: «возле самого лица встретил страшные глаза. Они были так близко, точно он смотрел на них сквозь увеличительное стекло и ясно различал красные жилки на белке и желтоватый гной на ресницах».

В данном рассказе цветопись играет не последнюю роль: «красным раскаленным углем пылало солнце»; «красный закат выхватил высокий ствол сосны»; «багровым налетом покрылась впереди дорога»; «золотисто-красным ореолом светились волосы девушки»; «вспоминали чистых, как белые лилии, девушек» (еще с давних времен цветок лилии считается символом чистоты и невинности).

Корней Чуковский в своих публицистических работах, посвящённых творчеству Леонида Андреева, особое внимание обратил на кричащие образные заголовки и на цветопись. У Андреева преобладают черные, красные и белые оттенки. Мы часто даже и не обращаем внимания на это в тексте, но подсознание работает за нас. Так, например, черный почти всегда ассоциируется с чем-то темным и даже траурным. Красный также вызывает, как правило, паническое настроение, ибо сразу возникает образ крови. Белый, наоборот, вызывает положительные эмоции, поскольку ассоциируется с чем-то светлым и чистым. Цветопись помогает Леониду Андрееву нажимать на нужные струны читательской души, выдавливая тоску, скорбь и меланхолию. А также благодаря игре с цветом автору удается полностью реализовать в тексте прием антитезы.

«И, главное, как удивительно! — в каждую данную минуту мир окрашен у него одной краской, только одной, и когда он пишет о молоке – весь мир у него молочный, а когда о шоколаде, — весь мир шоколадный, — и шоколадное солнце с шоколадного неба освещает шоколадных людей, — о, дайте ему любую тему, и она станет его воздухом, его стихией, его космосом»

Добрую часть своих произведений Леонид Николаевич написал ночью, за что его прозвали «певцом сумерек ночных». Многие критики из-за некоторой схожести тем и декадентского настроения сравнивают Андреева с Эдгаром По, с этой «планетой без орбит», но уже на сегодняшний день ясно видно, что это слишком поверхностное сравнение.

Тематика произведений Андреева очень разнообразна. Кажется, любая тема ему по плечу: война, голод, мысль, смерть, вера, добро, власть и свобода. «Такова психология афишного гения: он меняет свои темы, как Дон-Жуан – женщин, но всякой он отдается до конца».

Шекспир сказал: «весь мир театр…», Андреев напишет: «весь мир тюрьма» («Мои записки»), «весь мир сумасшедший дом» («Призраки»). У Леонида Николаевича каждое произведение – это отдельный мир.

Леонид Николаевич Андреев один из самых интересных и необычных авторов. Он хорошо разбирался в человеческой психологии и знал не понаслышке, что такое «диалектика души». К нему относились по-разному его современники: кто-то просто не понимал, другие недолюбливали. А. А. Блок 29 октября 1919 г. в «Памяти Леониду Андрееву» напишет:

«Знаю о нем хорошо одно, что главный Леонид Андреев, что жил в писателе Леониде Николаевиче, был бесконечно одинок, не признан и всегда обращен в провал черного окна, которое выходит в сторону островов и Финляндии, в сырую ночь, в осенний ливень, который мы с ним любили одной любовью. В такое окно и пришла к нему последняя гостья в черной маске — смерть».

Троцкий же напишет:

«Андреев – реалист. Но его правда – не правда конкретного протоколизма, а правда психологическая. Андреев, употребляя выражение старой критики, «историограф души» и притом души преимущественно в моменты острых кризисов, когда обычное становится чудесным, а чудесное выступает, как обычное…».

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Леонид Николаевич Андреев: Красный Смех

Леонид Николаевич Андреев (1871-1919) незаслуженно забытый писатель не мыслящий лнтературы русского рубежа столетий. Он был на тесной дружеской ноге с Горьким, который так сказал о нем:

«Талантлив как черт!»

Cвоими повестями он продолжал традиции чеховской прозы, а со своими драмами его можно причислить к вводяющим современных направлений. В свое время он был очень популярным, он принадлежал к самым читанным писателям. Его литературную оценку и дальнейшую судьбу сурово определило его отрицательное отношение к русской революции. Он не принял революцию, он иммигрировал в Финляндию, и там умер в 1919 году.

В его произведениях появляются индивидуальная свобода и проблема исторической необходимости и в реалистическом и в экспрессионистическом приближении. Его первые произведения говорят о людях, живующих в безвыходном положении, в бедноте, которая указывает на большую социальную незащищенность. С другой стороны в его творчестве можно найти ряд утопическо-романтических символов. Герои обычно мечтают о нравственном и моральном возрождении, но они присутствуют только как пассивные зрители. Уже в самых начальных произведениях чувствуется потрясение его веры в жизни, и в человеке, но именно в разуме. Потом он все более и более фокусируется на разрушении, управляемом звериным инстинктом. Леонид Андреев может положить выражение насилия позади времени и пространства, на философскую плоскость. Он резко критикует общественное устройство, которое лишает человека человечности, и который деградирует его лишь роботом, которому надо вечно работать. Человек – часть бессмысленного круговорота, в котором иррациальные силы не дают ходу зачатке разума и бытия.

С влиянием творчества Достоевского и провала революции в 1905 году, Андреев все более отдаляется от реализма, и пессимизм берет его в плен. В произведениях, написанных в последней стадии его жизни, он возвращается к реальности, добавляя их сильными философическими мыслями. Последнее его большое сочинение, «Дневник сатаны» - гротескная и трагическая картина о нравственном провале человечества.

Повесть «Красный смех» – обретение «голоса» и «лица» писателя, начало его творческой зрелости. Повесть написана в форме дневника, и разделена на восемнадцать не равных по объему отрывков, которые пронумерованы последовательно, один за другим. Андреев назвал девятнадцатый отрывок «Последний», с которым он сделал нам однозначным, что нет возможности существования дальнейших отрывков. На этом мы можем считать повесть законченной. Эти фрагменты полифункциональны. Внутреняя форма целого складывается не только из семантики каждого из отрывков, но и из алогичного, на первый взгляд и в то же время весьма последовательного соединения этих отрывков. Отрывочность повествования играет смыслообразующую роль. Идеальное-философическое направление повести отрицает, что к действительными знаниями можно достигать по средствам логических размышлений. Война- противоестественное человеческое изобретение, в нем нет смысла, любые оправдания войны абсурдны. С другой стороны фрагментальность – своеобразный портрет истории болезни героя и теряющего рассудок человечества. Повествование в «Красном смехе» свидетельствует о разорванном сознании летописца и о перманентности духовно-нравственной болезни.

Можно заметить связи между «Красным смехом» с традициями реализма и гуманизма 19-ого века. Тоже можно чувствовать появление новаторского стиля. Книга выделяется в описании степени ужаса и кошмаров. Как только человек прочитает из нее несколько страниц, он уже стоит под воздействием какой-то своеобразной тревоги. Она прекрасно передает тень беспокойства писателя, и читатель перенимает это чувство пока он читает отрывки, и потом это усиливается так крепким, что человек утомляется от чтения, точно так, как наши герои от войны.

Центральный символический образ – красный смех- провожает целую повесть. Уже в первой фразе называются его основные черты – безумие и ужас, а затем они множатся и образ растет быстро. Потом развитие центрального образа-символа достигает той точки, когда рассказчику его собственная голова и головы солдат кажутся безумными шарами. Безумие светится в глазах солдат, а их кожа багрово-красного цвета. Везде доминирует разные оттенки красного цвета. Везде только видно кровь и смерть.

Повесть можно разделить на две большие части. В первой части рассказчик – один из братьев, офицер артиллерии в японской-русской войне. Герой и его собратья по оружию показаны в обстановке боев, продолжающихся без перерыва более пяти суток. В это время солдаты не спали не минуту, они безперерывно были на ногах. Численность солдатов, тянующихся в форсированном марше, кроме усталости и недосыпания сокращает даже сила солнце. Во время мучительного отступления сотня солдат получил солнечный удар и переутомился мертво из ряда. А их собратья по оружию были такими усталыми, что они остали трупы и раненых на раскаленной солнцем дороге. Целое поле было покрыто множеством трупов до конца по маршруте боя. Это зрелище производит ошеломительное впечатление на офицера артиллерии и его товарищей. Они все тяжелее и тяжелее переносят терзание; есть много, кто сойдет с ума и кто покончит жизнь самоубийством. Студент-санитар тоже покончит собой, а доктор, лечущий солдат помешается. В одном из последующих боев героя ранят гранатой, и надо ампутировать обе его ноги. Тогда отправляют его домой. Хотя он потерял обе ноги, все завидуют ему из-за счастливого для него исхода войны. Вернувшись домой, герой пытается спастись от страшных мыслей в творчестве. Он хочет описать пережитое, но ужасы войны делают его не только физической калеке, а душевным больным и сумашедшим; и так он неспособен осуществить свои цели. Бумага не принимает его откровении, перо лишь травмирует бумагу, оставляя рваные следы. Ему самому не дано было записать все увиденное и пережитое.

Хоть вторая часть рассказывает не непосредственно о событиях войны, пережитые мучения и кошмары не исчезают из повести. У второй части предмет – это тоже война, да только она смотрит извне, с питчьего полета на эмоциональное и умственное ведение войны, развиванное ней на толпы. Повествование берет другой брат, который простой щтатский. В начале второго книги мы узнаем о смерти офицера артиллерии. Эта трагедия, а также сообщения с фронта о новых массовых убийствах потрясает сознание младшего брата умершего героя, который тоже пытается осмыслить ужасы войны. К концу произведения другой брат тоже становится жертвой Красного смеха. Он сойдет с ума и его мучат страшные видения. Его размышления находят сочувствие у девушки, добровольно уходящей на фронт сестрой милосердия. После одного проведенного с ней разговора, ему уже не мешает дальше и галлюцинацция присутствия его мертвого брата. Андреев как бы обнажает развязку трагедии с тем, что он делает ее неразрешимой и на художественном уровне, и тем самым максимально усиливает болевое воздействие произведения. Посредство этого он пробует указать на тот факт, что в его глазах война совсем бесмысленна.

Символ войны – «красный смех». Красный смех вездесущий. Его образ один из самых содержательно емких, структурно сложных и эмоционально выразительных в прозе Андреева. В начале произведения он минует стадию олицетворения, но уже в конце второго отрывка предстает как гротескное, символическое или как мифологическое понятие. Таким он складывается в сознании старшего брата. В конце повести вся земля устлана трупами. Земля словно выбрасывает из себя мертвых. Для героя Андреева нет спасения от вездесущего смеха. Он следует героя-рассказчнка на войне, а его брата и дома. В финале красный смех стоит под окном, а комнаты заполняются трупами, вытесняя героя из собственного жилища, не оставляя на Земле места живым.

Война до последней крайности страшная и ужасная вещь. Читатель уже от начала чувствует множество преувеличения, которое показывает субъективные взгляды писателя. Уже из этого произведения хорошо видно, что Андреев видит не только войну, а и эту большую Жизнь тревожной и затянутой отчаянием. Война сама не иная, чем сжатая жизнь. Она грозная, быстрая, интенсивная и полна увеличившимись трезаниями. Читателю надо выбирать. Нам надо знать, что война субъективная, и едва есть человек, которому эта кажется такая мучительная и жуткая, как видит ее писатель. Итак, эта повесть, как тенденциозное произведение, несколько потеряет доверие.

Пропаганда войны в официальной прессе поначалу у многих, в том числе и у литераторов (например Брюсов: Война) возбудила ура-патриотические настроения, но потом влияние мнения было отодвинуто на задний план некоторыми знаменитыми поэтами и писателями с острым зрением. Лев Толстой выступил первым с решительным, гневным протестом против массого кровопролития в статье «Одумайтес!» (1904). Затем появились антивоенные произведения, например В. Вересаева (На японской войне; 1906-07) и Л. Сулержицкого (Путь; 1906).

Красный смех никого не оставлял равнодушным. У различных слоев он вызывал отличающиеся отклики. Консервативные критики и читатели видели в нем изображение ирреально пристрастного, болезненного садизма русских солдат, и они жалели отсутствие художественной формы. В демократической среде Красный смех вызвал непонимание и недоумение своем антивоенным пафосом и своем своеобразием художественных форм. Л. Толстой счел произведение полезным, но наблюдал недостатки в искусственности и неопределенности его образной системы. В. Вересаев отчитал Андреева за то, что он положил в произведение пристрастные психологические эффекты связи войной. По Вересаеву солдаты не сойдут с ума, а они привыкают к ужасам войны.

Андреев не оставил этих критик без слова. Своим коротким и метким ответом он выяснил все, и покончил со всеми этими полемиками. Он сказал, что в его планы входило изображение не конкретных фактов войны, а их восприятие человеком ХХ-ого века. Поэтому он определял жанр Красного смеха, как «фантазию на тему о будущей войне и будущем человеке».

Использованная литература

В. А. Мескин: Между «двух правд» . / Петушок -

И. И. Московкина: «Красный смех»: Апокалипсис по Андрееву /Л. Н. Андреев: Красный смех. А. М. Ремизов: Петушок - Тексты, комментарии, исследования, материалы для самостоятельной работы, моделирование уроков 2001, Москва, Vlados/

http://www.napkut.hu/naput_1999/1999_07/020.htm

http://www.szinhaz.net/index.php?option=com_content&view=article&id=35490:az-oengyilkossag-profetaja&catid=38:2010-januar&Itemid=7