В моменты внутреннего перелома жизни общества, а следовательно, и перелома в литературных вкусах и формах появляются часто крупные художники, настолько новые и настолько разнообразные в своей новизне, что после них целое поколение идет указанными ими путями и разрабатывает намеченные ими формы. На грани 80-х и 90-х годов таким многосторонним новатором явился у нас А.П. Чехов.

До сих пор еще недостаточно оценено его громадное значение в истерии нашей новейшей литературы и влияние его на поколение писателей 90-х годов. Благодаря своей удивительной скромности и боязни всякой рекламы А.П. Чехов как бы умышленно стушевался и старался уменьшить свою роль, а публика, крайне несамостоятельная в суждениях, привыкшая руководиться крикливой указкой, и в самом деле поверила, что это - серый, дюжинный, средней руки писатель.

Здесь не место давать оценку роли и значения А.П. Чехова в русской литературе. Достаточно указать, что он создал ту "мопассановскую" форму короткого рассказа, которая стала теперь чуть не господствующей, он создал ту своеобразную форму драмы без действия, которая надолго укоренилась в нашей литературе.

Но не только художественные формы завещал А.П. Чехов; он оставил также характерное идейное наследие: насмешливое, но в то же время сострадательное отношение к людям, забитым и опошленным кошмарной действительностью, отношение, чуждое политической окраски, но насквозь пропитанное верой в то, что "лет через двести - триста" жизнь станет прекрасной.

Если другие переняли у Чехова его художественную форму, то идейное настроение его большей частью унаследовал .

У А.И. Куприна другой темперамент, другой литературный жанр, чем у А.П. Чехова. Прежде всего Куприн никогда не смеется . Чехов широко пользовался смехом как художественным орудием: его юмористические рассказы, очень часто писанные в тоне шаржа, быть может, больше всего способствовали его популярности. Собственно, герои Чехова не смешливы. Они действуют и творят пошлости серьезно; автор же бьет их карающим смехом. Напротив, герои Куприна мастера смеяться - то беззаботным, жизнерадостным, то злым, насмешливым смехом. Зато сам автор всегда серьезен в изображении жизни. Единственные опыты его в шутливом жанре - так называемые "шутки". Пародийна И. Бунина, Скитальца, М. Горького написаны с большим остроумием, но исключительно как "шутки" - без каких-либо притязаний.

В смысле формы письма характерно также, что до сих пор Куприн ни разу не пользовался драматической формой . Он написал всего небольшой, одноактный очерк "Клоун", да и тот крайне не характерен для него. Между тем Чехов в последние годы почти исключительно пользовался этой фермой. По словам Куприна, он даже говорил, что "каждый писатель должен написать по крайней мере четыре пьесы". Драматический жанр Куприну чужд. Отчасти это объясняется характерной для него статичностью мышления: он всегда изображает картины жизни, момент, эпизод; редко встретите у него длительно, последовательно развивающееся действие; а если и встретите, то это действие обыкновенно слабее описаний и характеристик. Отчасти же объясняется это, вероятно, и тем, что Куприн не мыслит внешней жизни без картин природы. У него природа играет важную и, главное, самостоятельную роль. Это не фон, усиливающий настроение картины, как в рассказах М. Горького, а самостоятельный деятель рассказа. Природа у Куприна живет своей жизнью, не считаясь с человеком, скорее человек подчиняет ей свои настроения. Страстный поклонник красоты природы, охотник, рыболов, бродяга, одним словом, верный любовник природы - Куприн счел бы святотатством подчинить ее настроению людей, превратить в бутафорский аксессуар действия.

Чехов тоже умел понимать и любить природу (вспомните его "Степь", его Астрова и др.), но у него природа и люди были как-то разграничены - либо то, либо другое. Там, где он предавался созерцанию природы, человек становился у него маленьким, маленьким, стушевывался, терялся. Напротив, в его "человеческих" рассказах вы редко найдете отголоски этих впечатлений от природы.

Естественно, что Куприн должен любить и животных - это одно с другим неразрывно. Его рассказ "Собачье счастье" показывает большую наблюдательность и любовь к собакам, а "Изумруд" - прямо восторженный гимн красивой, изящной, молодой лошади. В pendant [в соответствии (фр.) ] к нему просится другой его рассказ: "Суламифь" - такой же гимн женской красоте и молодости. Лошадь и женщина - это сопоставление, несколько восточного характера, может возмутить многих. Но для Куприна такое сопоставление не будет парадоксальным, ибо он подходит к явлениям жизни прежде всего с критерием телесной красоты. И здесь тоже замечается характерная связь Куприна с Чеховым. В произведениях Чехова вы почти не заметите культа телесной красоты, ему как будто чуждо это настроение; зато некоторые герои его, за репликами которых определенно чувствуется автор, уже выдвигают этот эстетический критерий. "Что меня еще захватывает, - говорит Астров ("Дядя Ваня"), - так это красота", - при этом он имеет в виду женскую красоту. В характерном для воззрений Куприна рассказе "Тост", где действие происходит в "всемирном анархическом союзе свободных людей", притом в 1906 году, оратор говорит: "Слава вечно юной, прекрасной, неисчерпаемой жизни. Слава единственному богу на земле - человеку. Воздадим хвалу всем радостям его тела... Любовь наша, освобожденная от всех цепей рабства и пошлости - подобна "любви цветов": так она свободна и прекрасна". "Любовь цветов" - это более красивый оборот; по существу, с таким же правом можно подставить в эту формулу "любовь животных". Ибо смысл этой моральной философии - освобождение отношений между полами от всей лживости, безнравственности, пошлости, навязанной современным браком и блюдущим его лицемерным обществом. "Изменить старому мужу, которого терпеть не можешь, - возмущается дядя Ваня, - это безнравственно; стараться же заглушить в себе бедную молодость и живое чувство - это не безнравственно".

Куприн договорил в этом вопросе то, что осталось недоговоренным у Чехова; он сделал логические выводы из его посылок. Эта жажда освобождения человеческого чувства от "цепей рабства и пошлости" возникла и у Чехова и у Куприна на почве протеста против жалкой и гнусной действительности, которую они наблюдали вокруг себя. Жизнь маленького, среднего, серого человека - вот тот материал, над которым работали и Чехов и Куприн. Не герои, не крупные интересные умные личности, с которыми приходилось им встречаться, привлекали внимание художников, а именно те никому не ведомые, безымянные люди, которые образуют массу общества и на которых особенно рельефно сказывается вся бессмысленность их существования. Люди живут в серой, нудной, пошлой обстановке, убивают все силы свои на какую-то неинтересную и ненужную работу, всю жизнь бьются и материально и морально, как рыба об лед, - без тени надежды, без проблеска веры в лучшее будущее - и для чего? Для того только, чтобы наплодить таких же серых, нудных, пошлых двуногих, которых ждет та же серая, нудная, пошлая жизнь.

Этот ужас бессмысленности жизни и составляет основной, исходный материал у обоих писателей. От него отправляются они и в изображении современной действительности, и в построении будущих перспектив. Только манера трактовки у них несколько другая: Чехов реагирует более нервно и отвечает на пошлость ударами сарказма, Куприн же спокойнее - и самую мерзостную пошлость описывает сдержанно, чисто эпически.

И Чехов и Куприн - индивидуалисты, но индивидуализм их несколько особого свойства. Они стремятся не к тому, чтобы обособить во всем личность одного человека от личности другого, как это наблюдается у Андреева и многих так называемых "модернистов". Они стремятся только к обеспечению за личностью права индивидуально переживать и наслаждаться Это - по аналогии с разновидностями коммунизма - индивидуализм потребления, а не производства.

Эта черта переносит у обоих авторов центр внимания с внешней жизни человека на внутреннюю: поэтому у них и порабощение и освобождение человека трактуется с внутренней, духовной, эстетической стороны, а не с внешней, материальной, политической. Оба они аполитики , политические интересы и политические симпатии у них имеются - особенно у Куприна, живущего в более боевое время, - но они не вносят их в свое творчество, а главное, не подчиняют им своих чисто эстетических задач, как это делают, например, М. Горький и Л. Андреев. Еще у Куприна скорее прорывается активное отношение к политическим вопросам, например, в рассказах "Демир Кая", "Бред", "Искусство", "Тост"; но и тут оно облечено в расплывчатую художественную форму. Благодаря этому произведения их свободны от элементов публицистики - они чисто художественны.

Среди плеяды писателей, начавших работать в 90-е годы, А.И. Куприн, пожалуй, единственный, не увлекшийся политическими вопросами и оставшийся чистопробным художником. В то время как художники-публицисты проявляют свои публицистические симпатии уже в самом выборе материала, который они к тому же освещают и трактуют сообразно своим убеждениям, Куприн берет всегда из действительности живым тот материал, который поражает его художественное воображение , и, обрабатывая его сообразно своей авторской индивидуальности, тем самым уже невольно привносит в него определенную окраску и оценку. Возьмите, например, его рассказ "Обида", в котором профессиональные воры просят не смешивать их с погромщиками. В основу взято "истинное происшествие". Автор описывает его, руководясь чисто художественными мотивами, - и в то же время весь рассказ проникнут боевым настроением 1905 года, с характерным для этого времени ростом чувства человеческого достоинства, уважением к общественному мнению, нравственным оздоровлением всей атмосферы, которое дала революция. Автор ни словом не заикается об оценке происходящего, а между тем его симпатии всем ясны. И то же самое во всех его произведениях. Вы напрасно искали бы где-нибудь у Куприна проявления политических взглядов автора, за исключением, пожалуй, рассказа "Тост", а между тем по этим произведениям, и только по ним, вы знаете, что Куприн всей душой сочувствует борьбе угнетенных классов за освобождение от гнета.

В рассказе "Тост", где, как мы указывали, изображен в некотором роде идеальный строй, оратор говорит: "Вот гляжу я на вас, гордые, смелые, ровные , веселые..." Именно таким ровным является сам Куприн - ровным в своих настроениях, не позволяющих ему увлекаться и разбрасываться под минутными впечатлениями, ровным в своем гармоническом спокойном творчестве, ровным и в красивой, образной, эпической речи.

Такими словами характеризует наше время известный уже нам оратор 1906 года в рассказе "Тост". Здесь даны два положения: обширная и прекрасная земля, могущая служить раем, и порочные люди, населяющие ее. В этих двух положениях заключается вкратце квинтэссенция почти всего творчества Куприна: описание печальной действительности и предчувствия прекрасного будущего.

Свою молодость Куприн провел в армии: не удивительно, что военная среда оставила в нем немало сильных впечатлений, давших ему материал для целого ряда работ. В известном смысле эта среда представляет богатое поле для изучения "порочности" и "уродства" современного нам общества, ибо здесь на ограниченном пространстве сосредоточена длинная вереница иерархических ступеней - от крестьян и рабочих до властвующих верхов, и все это, поставленное в специфические условия скученности, безделья, самомнения и духовной ограниченности, особенно резко подчеркивает недостатки господствующих классов и бесправие угнетаемых классов нашего общества.

"Я падаю, я падаю, - думал с отвращением и со скукой герой "Поединка" Ромашов. - Что за жизнь! Что-то тесное, серое и грязное... Это развратная и ненужная связь (с женой одного офицера), пьянство, тоска, убийственное однообразие службы и хоть бы одно живое слово, хоть бы один момент чистой радости. Книги, музыка, наука, где все это?"

И люди, обреченные на жизнь в этой среде, опускаются, опошляются. Лучшие из них либо спиваются, как Назанский, либо становятся чудаками, вроде Рафальского, превратившего свою холостую квартиру в зверинец. А сколько-нибудь честолюбивые напрягают все силы, чтобы попасть в академию и, если оставаться военным, то, по крайней мере, делать блестящую карьеру. Эта ограниченность и пошлость жизни армейского офицера где-нибудь в захолустье ярко и сильно изображена Куприным также в рассказе "Свадьба". "Мы все, все позабыли, - говорит Ромашов, - что есть другая жизнь. Где-то, я не знаю, где, живут совсем, совсем другие люди, и жизнь у них такая полная, такая радостная, такая настоящая. Где-то люди борются, страдают, любят широко и сильно... Как мы живем! Как мы живем!" Но тоска по хорошей жизни Ромашовых - еще свежих, не заеденных пошлостью людей - не находит отклика в среде их сотоварищей. На его речь другой офицер, Веткин, вяло отвечает: "Н-да, брат, что уж тут говорить, жизнь. Но, вообще... это, брат, одна натурфилософия и энергетика. Послушай, голубчик, что т-такое за штука энергетика?"

В "трудовые" часы они бьют "морды" солдатам, приговаривают к "экзекуциям", то есть порке ("Дознание"), в часы "отдыха" пьянствуют, бесчинствуют в домах терпимости, издеваются над "шпаками". В минуты сентиментальности либо соблазняют деревенских девушек ("Ночлег"), либо мечтают о чувствительных романах с аристократками ("Прапорщик армейский"). "Судьба ежедневно и тесно сталкивает его (Ромашова) с сотнями этих серых Хлебниковых (забитый, жалкий солдат), из которых каждый болеет своим горем и радуется своими радостями, но все они обезличены и придавлены собственным невежеством, общим рабством, начальническим равнодушием, произволом и насилием. И ужаснее всего была мысль, что ни один из офицеров... даже и не подозревает, что серые Хлебниковы с их однообразно-покорными и обессмысленными лицами - на самом деле живые люди, а не механические величины, называемые ротой, батальоном, полком" ("Поединок").

На военной среде Куприн имел широкую возможность обрисовать "порочность" и "уродство" так называемых командующих классов, и вне военных рассказов он редко касается этих классов. К тому же мы знаем, что он не политик; изображение господствующего общества с целью публицистического освещения чуждо его авторской индивидуальности, изображение же его ради чисто эстетического интереса не менее чуждо Куприну, ибо это общество такого интереса в нем не пробуждает. Буржуазное общество в его столкновении с трудящимися классами Куприн характеризовал только однажды в своем рассказе "Молох", отчасти еще в рассказе "Корь", хотя там буржуазная семья изображена скорее в своей внутренней жизни.

Поскольку у Куприна изображаются картины современной "порочной и уродливой" жизни, его внимание больше всего привлекает мир людей, стоящих в силу ли своего образа жизни, в силу ли своих антиобщественных инстинктов вне общества. С одной стороны, это - счастливые дети природы, - счастливые, ибо у них есть та свобода и та детская близость к природе, о которой так мечтают утомленные культурными узами современные художники - страстные охотники ("Лесная глушь", "На глухарей", "Олеся"), живущие одной жизнью с природой, рыбаки ("Листригоны"). С другой стороны, это - отверженные мира сего: подонки, собирающиеся в кабачке "Гамбринус", профессиональные воры с их своеобразной "этикой" ("Обида"), конокрады, контрабандисты, шулера ("Ученик"), проститутки ("Яма"). Сюда же относится и другой вид отверженных - цирковые и убогие провинциальные театральные парии ("В цирке", "Клоун", "Как я был актером"). Эта пестрая полубродячая среда, жизнь которой связана с тысячами опасностей, уловок, авантюр, обладает, подобно рыбакам и охотникам, одной ценной чертой, которая, по-видимому, более всего привлекает к ним внимание художника: это - отсутствие мещанского благополучия, вечный риск, который, по пословице, является "благородным делом". Необеспеченная, скитальческая, обставленная опасностями жизнь этих людей, не знающих, что принесет им завтрашний день, придает им особую красочность, развивает в них оригинальную индивидуальность, дарит их "звериной красотой" (выражение Куприна). Этот интерес автора к среде со слабо развитыми общественными инстинктами носит, бесспорно, несколько авантюристский характер, но в нем имеются те же элементы, что в босяцких симпатиях М. Горького, - именно, протест против тупости чувств и мыслей обретшего благополучие и покой мещанина. Но для М. Горького босяки были ступенью в его внутреннем развитии, для Куприна же они - самостоятельно интересный материал. Он не идеализирует этот материал, теневое значение его ясно Куприну, но он как бы говорит культурному обществу: господа, вы все так безличны, безвкусны, скучны и шаблонны, что не на чем остановиться вниманию художника; я изображу вам мир отверженных вами, и вы увидите, что если в вашем обществе еще есть что-либо интересного и оригинального, так это именно то, что вы гоните от себя. Я буду рисовать тени жизни, и по этим теням вам ясно обозначится весь неприглядный контур вашего современного общества.

Кого редко встретите вы в произведениях Куприна, так это типичного русского интеллигента, фигурирующего обычно - в той или другой обстановке - у всех наших писателей. Есть, впрочем, один рассказ, в котором в пошлую, грязную мелкомещанскую среду Куприн умышленно, ради контраста, вставил одинокую фигуру такого интеллигента. Это жилец в номерах в рассказе "Река жизни". Безвольный, дряблый русский интеллигент нарисован здесь в чисто чеховских тонах. "Я больше смерти боюсь, - пишет он в своем предсмертном письме, - этих деревянных людей, жестоко застывших в своем миросозерцании, глупо самоуверенных, не знающих колебаний... Ненавижу и боюсь всех определенных, самодовольных, шаблонных, трезвых людей, знающих все наперед, - кружковых ораторов, старых волосатых румяных профессоров, кокетничающих невинным либерализмом, внушительных и елейных соборных протопопов, жандармских полковников, радикальных женщин-врачей, твердящих впопыхах куски из прокламаций, но с душой холодной, жестокой и плоской, как мраморная доска". И вот на этого "размагниченного интеллигента" повеяло "новыми, молодыми словами, буйными мечтами, свободными, пламенными мыслями". Но увы, они оказались ему не под силу. "Мой ум с жадностью развернулся им навстречу, - говорит он, - но моя душа была уже навеки опустошена, мертва и опозорена". И, поняв весь ужас своего положения и полную невозможность переродиться, он решает покончить расчеты с жизнью. "Ну, и к черту нас, - восклицает он. - Мы в уме презирали рабство, но сами росли трусливыми рабами. Наша ненависть была глубока, страстна, но бесплодна, и была она похожа на безумную влюбленность кастрата".

Мы уже раньше указали на характерную для Куприна объективность письма: он старается рисовать явления так, как они есть, так, чтобы оценка подсказывалась самими явлениями, своей же авторской оценки он старается не давать. Но есть в этом отношении два исключения. Одно - это актерская среда, пороки которой он бичует с необычайной у него страстностью. "Сцену заняли просто-напросто бесстыдник и бесстыдница, - говорится в рассказе "Как я был актером". - Все они были бессердечны, предатели и завистники друг к другу, без малейшего уважения к красоте и силе творчества, - прямо какие-то хамские, дубленые души. И вдобавок люди поражающего невежества и глубокого равнодушия, притворщики, истерически-холодные лжецы с бутафорскими слезами и театральными рыданьями, упорно-отсталые рабы, готовые всегда радостно пресмыкаться перед начальством и перед меценатами..." В этой характеристике есть, конечно, много верного, но то, что в ней верно, одинаково относится ко всем профессиям, соединяющим видное общественное положение с низким интеллектуальным цензом. Именно Куприн должен бы иметь в виду аналогию в этом смысле актерской среды с хорошо знакомой ему военной. Между прочим, характерно, что в среде писателей вообще довольно часто наблюдается какая-то вражда к актерской среде.

Другая среда, которую Куприн изображает с необычайным у него субъективизмом, хотя на этот раз уже сочувственным, это - проститутки ("Яма"). Пока приходится воздержаться от определенной оценки и этого произведения, и отношения автора к описываемой среде, так как повесть "Яма" еще не закончена. Но то, что из нее стало достоянием публики, носит чуждый Куприну характер идеализации, и самый стиль последней его повести пропитан чуждой ему слащавостью. Очевидно, мир падших женщин до сих пор остается для русского интеллигента специфическим объектом покаянных настроений, каким он был для длинного ряда литературных поколений. Это - камень преткновения даже у самых последовательных реалистов. Образ проститутки как бы впитал в себя в глазах интеллигента все несправедливости, все обиды, все насилия, совершенные в течение веков над человеческой личностью, и стал своего рода святыней. И об этот образ разбивается и скептический пессимизм Л. Андреева, и романтический идеализм М. Горького, и реализм Куприна.

Что же противопоставляет А. Куприн этой "порочной и уродливой" жизни современного общества? Есть ли у него какой-либо идеал или намек на идеал, и каким путем, думает он, будет достигнут этот идеал? Таких вопросов не ставит Куприн в своих произведениях, и прямых ответов на эти вопросы мы у него не найдем. Но зато мы найдем косвенные указания.

В повести "Поединок" Ромашов, мало-помалу понявший весь ужас и бессмыслицу окружавшей его жизни, задумывается над задачами человека. "И все яснее и яснее становилась для него мысль, что существуют только три гордых призвания человека: наука, искусство и свободный физический труд". Эти три элемента - наука, искусство и свободный физический труд - соединяются, в известном нам уже рассказе "Тост", для создания чудовищной земно-магнитной системы, которая "привела в движение все фабрики, заводы, земледельческие машины, железные дороги и пароходы; осветила все улицы и все дома и обогрела все жилые помещения; сделала ненужным дальнейшее употребление каменного угля, залежи которого уж давно иссякли; стерла с лица земли безобразные дымовые трубы, отравлявшие воздух; избавила цветы, травы и деревья - эту истинную радость земли - от грозившего им вымирания и истребления; дала, наконец, неслыханные результаты в земледелии, подняв повсеместно производительность почвы почти в четыре раза".

Все это было достигнуто тремя указанными элементами. Но мы знаем, что во времена Ромашова наука была связана и приписана к определенному министерству, искусство прозябало и зависело от сановных меценатов, наконец, физический труд был, как раб, скован по рукам и ногам и запродан капиталу. Где же отправная точка, исходя из которой можно было бы прийти к блаженному состоянию 1906 года? Где необходимое первое усилие, первый толчок?

Этот толчок, как узнаем мы из тоста знакомого нам уже оратора, был дан "нетерпеливыми, гордыми людьми, героями с пламенными душами", которые "выходили на площади и на перекрестки и кричали: "Да здравствует свобода". "И они обагряли своей праведной горячей кровью плиты тротуаров. Они сходили с ума в каменных мешках. Они умирали на виселицах и под расстрелами. Они отрекались добровольно от всех радостей жизни, кроме одной радости - умереть за свободную жизнь грядущего человечества ". "Друзья мои, - говорит дальше оратор, - разве вы не видите этого моста из человеческих трупов , который соединяет наше сияющее настоящее с ужасным, темным прошлым? Разве вы не чувствуете той кровавой реки, которая вынесла все человечество в просторное сияющее море всемирного счастья?"

Итак, первоначальным двигателем, вырвавшим человеческое общество из ужаса и бессмысленности, явилось самопожертвование героев. Благодаря альтруизму гордых, свободолюбивых людей стало возможным освобождение человечества. Эта идеалистическая точка зрения весьма характерна для аполитицизма Куприна: он не останавливается над вопросом о том, что это за люди, почему они появляются и откуда появляются. "Как они рождались в тот подлый, боязливый век, - говорит оратор, - я не могу понять этого". В борьбе с насилием побеждает, таким образом, не материальная, а моральная сила.

Когда оратор кончил свой тост, женщина необычайной красоты , сидевшая рядом с оратором, вдруг прижалась головой к его груди и беззвучно заплакала. И на вопрос о причине слез она ответила едва слышно:

А все-таки... как бы я хотела жить в то время... с ними... с ними..."

Это характерное место дает довольно ясную картину взгляда Куприна на происходящую революционную борьбу. Этот взгляд - чисто эстетический . То, что именно женщина так реагировала на воспоминание о героической борьбе, то, что это женщина необычайной красоты, и то, что ее прельщает как раз картина самопожертвования, - все это крайне типично для Куприна. Элемент самопожертвования, бесспорно, играет по сей день крупную роль в революционной борьбе, но с тех пор, как активными деятелями революции стали не одиночки, не "герои", а массы, "толпа", - этот элемент отошел на второй план, стал красивым придатком серой повседневной борьбы, лишенной внешних эффектов. Самопожертвование в этой борьбе стало будничной чертой и перестало быть добродетелью. Дерется теперь и побеждает не эта добродетель, не самопожертвование, покоряющее сердца своей моральной силой, а сплоченное усилие безымянных масс - моральная сила, опирающаяся на материальную силу. Подмечать только самопожертвование отдельных героев, не замечая работы этих безымянных средних величин, значит то же самое, что - да позволено будет сделать грубое сравнение - собирать цветы картофеля, не подозревая о существовании в его корнях питательного плода. Фактическим героем нашего времени стал собирательный деятель, и никакие "поэтические соображения" не могут оправдать игнорирование его.

Конечно, не художника дело вскрывать социологические элементы происходящей борьбы, объяснять общественный смысл этой борьбы. Он воспроизводит только в художественных образах те явления, которые наблюдает в жизни или, правильнее, те явления, которые поражают его творческое воображение. Воспроизводить картины новой социальной борьбы, совершающейся на глазах у Куприна, мешает ему не то, что он художник, а то, что его аполитическая психология чужда жизни тех слоев народа, которые выносят на своих плечах эту грандиозную борьбу и мостят своими телами путь к тому счастливому состоянию 1906 года, о котором с такой любовью говорит Куприн. Куприн ходит по периферии жизни, он обводит только ее контуры. Правда, он сочувствует реальной борьбе и борющимся, но эта борьба затрагивает в нем только человека, а не художника. Ибо его творческая психика не имеет органов для восприятия своеобразной эстетики воскресающих к новой жизни масс. Его эстетика индивидуалистична.

Вот почему красота титанической борьбы символизируется у Куприна в образе одинокой, необычайно прекрасной женщины, плачущей от тоски по самопожертвованию. Если говорить в терминах довольно распространенного противопоставления мужского и женского начала, то самопожертвование действительно будет женской чертой, тогда как борьба за власть - мужской. Героизм, торжествующий физически путем победы, воплощается в образе мужчины; героизм, торжествующий морально путем самопожертвования, воплощается в образе женщины. Поэтому-то наша старая революционная борьба (особенно 70-х годов), которая дала прямо сказочные образцы самопожертвования, носит отпечаток, если можно так выразиться, женской красоты; это именно "женщина необычайной красоты". Современная же борьба пролетарских масс с ее несколько угловатой, суровой эстетикой напоминает скорее мужскую красоту тяжелых мускулистых фигур Родена или Менье.

Из этого видно, насколько Куприн психологически принадлежит к старому поколению нашей интеллигенции, хотя по возрасту он девятидесятник. Но та психология интеллигенции, которая так высоко ставила эстетику героического самопожертвования, складывалась и господствовала в эпоху, когда это самопожертвование было главным и наиболее ценным фактом в общественной борьбе. Во времена же Куприна действуют, как уже сказано, другие силы, выдвигающие другие средства борьбы и вырабатывающие другие эстетические мерила. Быть в эпоху массового героизма эстетом индивидуальных героических усилий самопожертвования - значит разойтись с действительностью на целое поколение, стать старосветским помещиком литературы, утратить чутье самого животрепещущего, что сейчас происходит. Не отсюда ли отмеченный нами объективизм Куприна?

Нам кажется, что именно отсюда. Нам кажется, что этот объективизм основывается на известной художественной бесстрастности, происходящей оттого, что Куприн, в силу своего психологического склада, как художник, не способен реагировать на самоновейшие явления в общественной жизни, что он, подмечая, как умный и талантливый наблюдатель, многое и многое, в то же время органически не может духовно слиться с той или иной общественной группой, с ее помыслами, с ее интересами. Он одинок в нашей жизни. Одинок, как бывает одиноким холостяк, утративший способность любить. И как художник он бесстрастен в вопросах политики. От социальной борьбы его мысль рвется в лесную глушь, на морской простор. И превыше всей этой борьбы, раздирающей народы и классы, он готов поставить единое вечное - женскую любовь.

"Были царства и цари, и от них не осталось и следа, как от ветра, пробежавшего над пустыней. Были длинные, беспощадные войны, после которых имена полководцев сияли в веках, точно кровавые звезды; но время стерло даже старую память о них".

"Любовь же бедной девушки из виноградника и великого царя никогда не пройдет и не забудется, потому что крепка, как смерть, любовь , потому что каждая женщина, которая любит, - царица , потому что любовь прекрасна " ("Суламифь").

Воровский, Вацлав Вацлавович (псевдонимы: П. Орловский, Шварц, Жозефина, Фавн и др.) (1871-1923) - публицист, литературный критик. Один из первых советских дипломатов.

Александр Куприн - отечественный Джек Лондон: исследователь дна, реалист с бурной биографией. Прежде чем стать писателем, он перепробовал десятки профессий и занятий. Он был военным, цирковым борцом, рыбаком, воздухоплавателем, тушил пожар, работал продавцом «пудерклозета инженера Тимаховича», землемером, дантистом, актером, шарманщиком. Больше приключений Куприн любил только водку.

Отец Куприна, мелкий чиновник, умер, когда сыну было всего два года. Мать происходила из рода татарский князей. Свой буйный нрав Куприн списывал на ордынские крови. Любовь к литературе и алкоголю обрел одновременно, благодаря первому (пившему) учителю словесности. К тому времени, как Куприн прославился своими рассказами, о его пьянстве писали газеты: писатель кого-то облил горячим кофе, выбросил из окна, кинул в бассейн со стерлядью, воткнул кому-то в живот вилку, выкрасил голову масляной краской, поджег платье…

Кабацкая слава гремела громче литературной. Куприн называл спиртное «коротким напитком»: быстро заканчивается. Однажды даже послал императору телеграмму с просьбой о даровании Балаклаве статуса вольного города, на что Николай II ответил ему пожеланием закусывать.

Как-то жена написала ему письмо, в котором упрекала за пьянство. В ответ Куприн выслал ей лаконичную телеграмму: «Пи пю бу пи» (пил, пью, буду пить). Издатели гонялись за ним по ресторанам, в которых он проводил дни и ночи со случайными собутыльниками.

В народе про него ходили стишки: «Если истина в вине, сколько истин в Куприне!» и «Водочка откупорена, плещется в графине. Не позвать ли Куприна по этой причине?»

Эмигрировав во Францию, Куприн сменил буйный нрав на кроткий, славу на нищету. Стал законченным алкоголиком, пьянел от одной рюмки. Писать почти не мог: дрожали руки. Стареющего писателя вывезла в Россию жена. Куприн хотел умереть на родине, «как лесной зверь, который уходит умирать в свою берлогу». Творчество иссякло вместе с водкой или благодаря ей. Как и жизнь, тоже оказавшаяся «коротким напитком».

Гений против употребления

1870-1893 Пить пробует еще в детстве, а первый рассказ публикует уже будучи офицером (за что попадает в карцер). На службе вовсю гусарит: пьет, играет в карты. Въезжает на лошади в ресторан и выпивает, не слезая, рюмку коньяку. Получает звание поручика. Едет в Петербург сдавать экзамены в Академию Генерального штаба. По пути выбрасывает в воду из плавучего ресторана околоточного надзирателя. Выходит в отставку.

1893-1905 «Молох», «Поединок», «Олеся». Стремительно меняет профессии. Становится репортером киевской газеты. Скитается по Югу России, устраивая скандальные кутежи. Женится на Марии Давыдовой и входит в состав редакции журнала «Божий мир». Пьет запойно, почти переселяясь из дома в трактир «Капернаум». Жена не пускает его домой, пока он не просунет под дверь новую рукопись. Получив аванс, собирает компанию собутыльников и девиц и тащит всех на дачу, за что жена бьет его по голове графином. После выхода томика в «Знании» просыпается знаменитым.

1907-1919 «Гамбринус», «Гранатовый браслет», «Яма». Влюбляется в сестру милосердия Елизавету Гейнрих. Уходит в запой, пока она не соглашается выйти за него - при условии, что Куприн не будет пить. Он слово не держит. С новой женой переезжает в Одессу, где пьет с портовыми рабочими в «Гамбринусе», про это и пишет. С началом Первой мировой ненадолго уходит в армию. В 1919 году вместе с белыми покидает Россию.

1920-1936 «Юнкера». Бедствует в Париже, плохо видит, не может пить, пьянеет от двух стаканов красного. «Доктор, осмотревший его, сказал нам: «Если он пить не бросит, жить ему осталось не больше шести месяцев». Но он… держался после того еще лет пятнадцать» (И. Бунин).

1937-1938 Возвращается в Советскую Россию. К раку добавляется воспаление легких. Умер Куприн 25 августа 1938 года.

Собутыльники

Владимир Крымов

«В моем автомобиле оказался спящий человек. Художник Троянский успокаивал меня: «Это Куприн... Пока доедем, он очухается...» Когда приехали, Троянский отворил дверцу и громко сказал: «Александр Иваныч, замечательный коньяк!» Действие этих слов было магическое - Куприн сразу проснулся... пришлось подать коньяк еще до обеда».

Леонид Андреев

Входил с Куприным в литературный кружок «Среда». Основой их дружбы стали литература и алкоголь: Андреев тоже страдал хроническими запоями и легендарно буянил.

Корней Чуковский

«Трозинер... был безнадежно больной алкоголик. Даже псевдоним у него был спиртуозный: Сэр Пич Брэнди. Рославлев не бывал трезвым уже несколько лет. Больно было видеть среди этих людей Куприна, отяжелевшего, с остекленелым лицом. Он грузно и мешковато сидел у стола, уставленного пустыми бутылками».

Евгений ШКЛОВСКИЙ

На сломе эпох: А.Куприн и Л.Андреев

Два этих имени – Александр Куприн и Леонид Андреев – в начале ХХ века считались едва ли не самыми громкими. К.Чуковский в своём Дневнике рассказывает, как страстно ревновал И.Бунин к успеху своего приятеля Л.Андреева, который в то время был звездой первой величины и пользовался столь несомненной славой, что рядом с ним Бунина оскорбительно не замечали.

Ныне табель о рангах несколько изменилась, и именно И.Бунин числится в классиках – А.Куприн же с Л.Андреевым отодвинулись на второй план. Тем не менее именно они были и властителями дум, и законодателями литературной моды в ту памятную эпоху, когда расцвет русского искусства, известный ныне как “серебряный век”, подарил миру столько славных имён и художественных открытий, во многом ставших отправной точкой для эстетических исканий всего ХХ века.

Правда, в то время и А.Куприну, и Л.Андрееву доставалось от критики, причём довольно сильно. Перечитайте блестящую статью Д.Мережковского “В обезьяньих лапах”, и вы убедитесь, что для такой критики были основания. Примеры стиля Л.Андреева, его “цветов красноречия”, приводимые Мережковским, и сегодня остаются вполне убедительными: “сад вечно таинственный и манящий”, “острая тоска”, “жгучее воспоминание”, “молчаливая творческая дума”, “стихийная необъятная дума” и так далее – подобной риторики у этого писателя действительно немало. Крылатой стала и фраза Л.Толстого, что Л.Андреев пугает, а ему не страшно.

Однако тот же Мережковский, пытаясь разгадать загадку популярности Л.Андреева, его подчиняющей читателя, даже самого взыскательного, силы, замечает: “Произведения Л.Андреева напоминают письма самоубийц: “Под ложью правда, как под пеплом огонь; огня не видать, а дотроньтесь – обожжёт””.

Произведения Л.Андреева обжигают и сегодня – свидетельство правды писательского переживания и ещё чего-то, выходящего за рамки искусства. Л.Андреев касался каких-то общих болевых точек, каких-то нервных узлов самоощущения человека начала ХХ века, он был полон катастрофических предчувствий и умел это выразить так, что люди, решавшие свести счёты с жизнью, отправляли ему свои предсмертные письма.

Что касается А.Куприна, которому критика строго выговаривала за бытовизм и приземлённость, мелодраматизм и подражательность, то его произведения продолжают покорять жизненной достоверностью, вкусом к жизни и поразительным знанием действительности в самых её мельчайших подробностях, так что и сегодня представляются образцом честного и добротного реалистического письма.

лександр Иванович Куприн (1870–1938) родился в городе Наровчатове Пензенской губернии, в небогатой семье; отец его, мелкий чиновник, умер, когда сыну шёл второй год. Мать, из татарского княжеского рода, после смерти мужа бедствовала и вынуждена была отдать сына в сиротское училище для малолетних, затем гимназия, позже преобразованная в кадетскую школу, подготовка к военной карьере. Однако не поступив в военную академию (этому помешал скандал, связанный с буйным, особенно во хмелю, нравом юнкера, сбросившего в воду полицейского), А.Куприн подал в отставку и, жадный до впечатлений, стал вести страннический образ жизни, пробуя разные профессии – от грузчика до дантиста. Автобиографический жизненный материал лёг в основу многих его произведений.

Леонид Николаевич Андреев (1871–1918) происходил из семьи орловского землемера и дочери польского помещика. Уже в студенческие годы, учась на юриста в Петербургском, откуда был отчислен за неуплату, а затем в Московском университете, он подвизался на газетной ниве, подрабатывал судебными репортажами и фельетонами. Опыт работы в газете он считал чрезвычайно полезным для художественного творчества, в газетах были опубликованы и его собственные первые прозаические сочинения, посвящённые жизни социальных низов, сблизившие его, как и А.Куприна, с писателями реалистического направления, группировавшимися вокруг М.Горького. Именно последний способствовал выходу в издательстве “Знание” первой книги рассказов Л.Андреева (1901), получившей доброжелательные отклики критики и писателей-современников (Л.Толстого, А.Чехова и других), и долгое время оставался его ближайшим другом, хотя впоследствии они резко разошлись.

Фигурами А.Куприн и Л.Андреев были чрезвычайно колоритными.

Вот несколько штрихов к их облику.

И.Бунин об А.Куприне:

“...Александр Иванович очень гордился своей татарской кровью. Одну пору (во время своей наибольшей славы) он даже носил цветную тюбетейку, бывал в ней в гостях и в ресторанах, где садился так широко и важно, как пристало бы настоящему хану, и особенно узко щурил глаза. Это была пора, когда издатели газет, журналов и сборников на лихачах гонялись за ним по этим ресторанам, в которых он проводил дни и ночи со своими случайными и постоянными собутыльниками...”

К.Чуковский о Л.Андрееве:

“...Он был в каждом своём жесте вельможа. Его красивое, точёное, декоративное лицо, стройная, немного тучная фигура, сановитая, лёгкая поступь – всё это весьма гармонировало с той ролью величавого герцога, которую в последнее время он так превосходно играл. Это была его коронная роль; с нею он органически сросся. Он был из тех талантливых, честолюбивых, помпезных людей, которые жаждут быть на каждом корабле капитанами, архиереями в каждом соборе. Вторых ролей он не выносил во всём, даже в игре в городки, он хотел быть первым и единственным”.

Игровое, артистическое начало было присуще и тому и другому и по-своему выразилось в их творчестве.

Если А.Куприн, обладавший недюжинной физической силой и взрывным темпераментом, жадно устремлялся навстречу любому новому жизненному опыту, то Л.Андрееву, наделённому богатым воображением, достаточно было незначительной детали, чтобы выстроить на ней целый сюжет. Один знал жизнь досконально, подходил к ней как исследователь, добиваясь как можно более полного и подробного знания, остро ощущал мир во всём его чувственном многообразии; для другого знание реальности служило в основном толчком к философским обобщениям и постановке “проклятых вопросов” о жизни и смерти, одиночестве и отчуждении, любви и ненависти, чувстве и разуме.

омимо литературы, Л.Андреев, например, замечательно рисовал, увлекался цветной фотографией, граммофонами, любил всё громадное; дом-замок, который он на гребне литературного успеха построил по собственному проекту в глухой финской деревне Райвола и где жил вплоть до последнего дня, наезжая временами в Москву и Петербург, поражал своей огромностью и экзотичностью. В нём всегда крутилось много народу – большая семья, дети (сыновья писателя – оба впоследствии литераторы: Вадим, 1902–1976, поэт, мемуарист; Даниил, 1906–1959, известный поэт-мыслитель), газетчики, гости, и среди этого шумного коловращения – Андреев в чёрной бархатной куртке, внутренне одинокий, живущий своими мрачными фантазиями и снами.

А.Куприн спускался под воду в водолазном костюме, летал на аэроплане (полёт этот закончился катастрофой, едва не стоившей Куприну жизни), организовывал атлетическое общество... Во время Первой мировой войны в его гатчинском доме был устроен организованный им и его женой частный лазарет. Писателя интересовали люди самых разных профессий: инженеры, шарманщики, рыбаки, карточные шулера, нищие, монахи, коммерсанты, шпики... Чтобы достоверней узнать заинтересовавшего его человека, почувствовать воздух, которым тот дышит, он готов был, не щадя себя, пуститься в самую немыслимую авантюру.

О бурной жизни Куприна и Андреева ходили легенды, репортёры преследовали их, окружая и без того громкие имена самыми невероятными слухами и небылицами.

Неудовлетворённость существующим порядком вещей тянула обоих писателей к революции, так что они отдали дань революционным настроениям, оба сочувственно относились к революционерам и активно помогали им. Л.Андреев, у которого на квартире одно время собирался ЦК РСДРП, даже недолго отсидел в тюрьме. Однако после поражения революции 1905 года их упования на демократические преобразования в стране сильно ослабли, а художественные интересы, как и большой части интеллигенции того смутного времени, сместились от социального протеста и критики к исследованию противоречий самого человека, его идей и страстей. Поначалу входившие в кружок литераторов реалистического направления “Среда” (Н.Телешов, И.Бунин, Е.Чириков, Скиталец и другие), они постепенно оторвались от него, двигаясь самостоятельными путями.

Помимо собственно творчества, Л.Андреев активно занимался журналистской и издательской деятельностью. В руководимом им “Шиповнике” выходили книги известных в то время литераторов, причём отнюдь не только реалистической ориентации. Куприн также занимался журналистикой, публикуя статьи и репортажи в разных газетах, много разъезжал, живя то в Москве, то под Рязанью, то в Балаклаве, то в Гатчине, где решил обосноваться надолго...

Приветствовавшие Февральскую революцию, к большевистскому перевороту и к власти большевиков оба знаменитых писателя отнеслись резко негативно. Правда, А.Куприн поначалу пытался с ними сотрудничать и даже собирался издавать крестьянскую газету “Земля”, для чего встречался с Лениным. Но вскоре он неожиданно переходит на сторону Белого движения, а после его поражения уезжает сначала в Финляндию и затем во Францию, где оседает в Париже до 1937 года. Там он активно участвовал в антибольшевистской прессе, продолжал литературную деятельность (романы “Колесо времени”, “Юнкера”, “Жанета”, статьи и рассказы), страдая от невостребованности, оторванности от родной почвы и нищеты, а незадолго до смерти, больной, уставший, поверив советской пропаганде, вернулся вместе с женой в Россию.

Л.Андреев до своего смертного часа (он умер от болезни сердца) оставался в Финляндии. Одинокий в своём громадном, враз опустевшем, холодном и медленно разрушающемся доме, потерявший связь со страной, он с болью и тревогой наблюдал за расправами в большевистской России (статьи “S.O.S.” и “Европа в опасности”).

Острое переживание несправедливости мира начиналось у А.Куприна и Л.Андреева с традиционного для русской литературы сочувственного изображения “маленького” человека и той косной, убогой среды, в которой ему приходится влачить жалкую участь. У А.Куприна это сочувствие выразилось не только в изображении дна общества (роман о жизни проституток “Яма” и другие), но и в образах его интеллигентных, страдающих героев.

Инженер Бобров (повесть “Молох”), наделённый трепетной, отзывчивой на чужую боль душой, переживает за растрачивающих свою жизнь в непосильном заводском труде рабочих, в то время как богатые жируют на неправедно нажитые деньги. Это может показаться удивительным, но А.Куприн с его страстной, плотской (не случайно в его творчестве сильна натуралистическая тенденция) любовью к жизни был склонен именно к таким рефлектирующим, нервным до истеричности, не лишённым сентиментальности героям.

Даже его персонажи из военной среды, вроде Ромашова или Назанского (повесть “Поединок”), обладают очень высоким болевым порогом и малым запасом прочности, чтобы противостоять пошлости, цинизму и затхлости окружающей их среды. Как Боброва коробят прорывающиеся корыстолюбие и пошлость его возлюбленной, так и Ромашова тошнит от тупости военной службы, разврата офицерства, забитости солдат. Пожалуй, никто из писателей не бросил такого страстного обвинения армейской среде, как А.Куприн.

равда, в изображении простых людей А.Куприн отличался от склонных к народопоклонству литераторов народнической ориентации (хотя он и получил одобрение маститого критика-народника Н.Михайловского). Его демократизм не сводился только к слезливой демонстрации их “униженности и оскорблённости”. Простой человек у Куприна оказывался не только слабым, но и способным постоять за себя, обладающим завидной внутренней крепостью. Народная жизнь представала в его произведениях в своём вольном, стихийном, естественном течении, со своим кругом обычных забот – не только горестями, но также и радостями и утешениями.

Вместе с тем писатель видел не только её светлые стороны и здоровые начала, но и выплески агрессивности и жестокости, легко направляемые тёмными, кровожадными инстинктами (знаменитое описание еврейского погрома в рассказе “Гамбринус”).

И, пожалуй, мало кто в литературе того времени, подобно А.Куприну, столь настойчиво пытался вызволить любовь мужчины и женщины из оков пошлости и цинизма, романтизировать её, вернуть ей человечность и поэтичность. “Гранатовый браслет” стал для многих читателей именно таким произведением, где воспевается чистое, самоотверженное, бескорыстное, идеальное чувство.

Во многих произведениях А.Куприна отчётливо ощутимо присутствие этого идеального, романтического начала – оно и в его тяге к героическим сюжетам, и в его стремлении увидеть высшие проявления человеческого духа – в любви, творчестве, доброте... Не случайно и героев он часто выбирал выпадающих, выламывающихся из привычной колеи жизни, ищущих истину и взыскующих какого-то иного, более полного и живого бытия, свободы, красоты, изящества...

Блестящий изобразитель нравов самых разных слоёв общества, А.Куприн рельефно, с особой пристальностью описывал среду, быт. По его произведениям детальнейшим образом можно представить стиль жизни того времени.

Вместе с тем он как никто умел изнутри почувствовать течение естественной, природной жизни – его рассказы “Барбос и Жулька”, “Изумруд” вошли в золотой фонд произведений о животных. Идеал естественной жизни (повесть “Олеся”) для А.Куприна очень важен как некая желанная норма, он часто подсвечивает им современную жизнь, находя в ней печальные уклонения от этого идеала.

Для многих критиков именно такое естественное, органичное восприятие жизни А.Куприна, здоровая радость бытия были главным отличительным качеством его прозы с её гармоничным сплавом лирики и романтики, сюжетно-композиционной соразмерности, драматизма действия и точности в описаниях.

лександр Куприн – превосходный мастер не только литературного пейзажа и всего, что связано с внешним, визуальным и обонятельным восприятием жизни (И.Бунин и А.Куприн состязались, кто более точно определит запах того или иного явления), но и литературного характера: портрет, психология, речь – всё у этого писателя проработано до мельчайших нюансов. Причём героев он выбирает самых разных – от рефлектирующего интеллигента до циркового атлета или скаковой лошади. И всякий раз мы как читатели ощущаем не просто индивидуальный закон именно этого конкретного персонажа, но и теплоту его внутренней жизни, органику его жизнеосуществления.

Существенно и то, что даже, казалось бы, самые примитивные существа обнаруживают у А.Куприна сложность и глубину, а повествование, как правило, очень зрелищное, часто обращено – ненавязчиво и без ложной умозрительности – именно к проблемам экзистенциального толка. Он размышляет о любви, ненависти, воле к жизни, отчаянии, силе и слабости человека.

Не случайно Л.Толстой, следивший за “новой” русской литературой, выделял именно автора “Поединка”. “А.Куприн – настоящий художник, громадный талант, – говорил он. – Поднимает вопросы жизни, более глубокие, чем у его собратьев...”

Какие бы отрицательные стороны жизни ни изображал А.Куприн, в его произведениях так сильна радость жизни, жадность к её “классическим дарам”, что даже самые мрачные из его произведений всё равно оставляют светлое впечатление, несут в себе заряд бодрости. Как говорит один из купринских героев-резонёров, спивающийся поручик Назанский, “главное – не бойтесь вы, не бойтесь жизни: она весёлая, занятная, чудная штука – эта жизнь...”

отличие от А.Куприна, первым и главным мотивом творчества Л.Андреева стал мотив страха перед жизнью. В рассказе “У окна” маленький человек, мелкий чиновник Андрей Николаевич с ужасом в голосе сетует своей возлюбленной, “какая это и странная и ужасная вещь жизнь, в которой так много всего неожиданного и непонятного. Живут люди и умирают и не знают нынче о том, что завтра умрут”. В его ламентациях звучит и социальный мотив – что сильные и грубые прут напролом, топча слабых. Со временем именно мотив метафизического ужаса перед случайностями жизни и неумолимой смертью у Л.Андреева почти полностью вытесняет социальный.

Описываемая Л.Андреевым тоска повседневной жизни, первоначально имевшая социальную окраску, оборачивается тоской метафизической. Ужас бытия, экзистенциальные страхи и тревоги человека в обезбоженном мире, в мире тотального молчания, становятся главной темой писателя.

Чтобы усилить звучание этой темы, Л.Андреев в ряде рассказов делает главным героем священника (“Молчание”, “Жизнь Василия Фивейского”), на которого обрушиваются всевозможные беды и несчастья, как бы испытывая не только его веру, но и саму человеческую природу.

В основе каждой такой истории – спор с библейским мифом о праведнике Иове, на которого обрушились страшные беды и который был вознаграждён за своё смирение. У Василия Фивейского сначала тонет сынишка, потом рождается другой – идиот, спивается и гибнет в пожаре жена, однако он пытается вопреки всем этим несчастьям сохранить веру и в своём упорстве доходит до мессианского чувства, что может волей своей совершать чудеса, и даже пытается оживить мёртвого. Однако его ждёт поражение. Сокрушённый неудачей, он сходит с ума и гибнет.

Тотальное фиаско глубоко верующего человека, которого не спасает даже вера, – это вариация всё той же темы – ужаса перед жизнью-к-смерти, лишённой какого бы то ни было надличного смысла. В судьбе Василия Фивейского несчастья нагнетаются одно за другим, но сила андреевского письма здесь даже не в этом, а в тех повествовательных ракурсах и приёмах, которые он находит для выражения ужаса перед абсурдом бытия.

Вот, к примеру, один из них, приобретающий почти космический масштаб: “Прошёл ещё один год в тяжком оцепенении горя, и когда люди очнулись и взглянули вокруг себя – над всеми мыслями и жизнью их господствовал страшный образ идиота. Как прежде, топились печи, и велось хозяйство, и люди разговаривали о своих делах, но было нечто новое и страшное: ни у кого не стало охоты жить, и от этого всё приходило в расстройство”.

Частное не просто обобщается, но вырастает до символа. Образ горя приобретает всё более и более трагические, мрачные тона, причём Л.Андреев не знает в этом меры. Ребёнок-идиот превращается у него в некое исчадие ада: маленький череп с огромным неподвижным и широким лицом, похожим на страшную маску, руки с хищно скрюченными пальцами, он кричит злым, животным криком, скалит, как собака, зубы и кусается...

Л.Андрееву тесно в реалистических рамках, он нагнетает экспрессию, использует натуралистические детали, подчас впадая в очевидную литературность, а то и безвкусицу.

Однако он находит и какие-то формы, предвещающие будущие открытия русской литературы (И.Бабель, А.Платонов) с её романтической космичностью и растворённой в повествовании косноязычной внутренней речью персонажа. “И он подумал, что если бы кто-нибудь вырыл могилу, своими руками бросил туда эту женщину и живую засыпал землёй, – тот поступил бы хорошо” – так размышляет Фивейский про спивающуюся жену.

Реалистически ориентированная критика связывала такого рода тенденции с декадентскими, упадническими настроениями рубежа веков, на самом же деле Л.Андреев не только двигался в русле художественных поисков западноевропейской литературы (Э.По, Э.Верхарн, М.Метерлинк, А.Стриндберг и другие), но и предвосхищал некоторые будущие тенденции мирового искусства (экспрессионизм, философская проза и драматургия экзистенциализма).

Было в его творчестве и предчувствие тех катастрофических событий, которые обрушились на Россию ХХ столетия.

Смерть становится одним из главных персонажей Л.Андреева, она стоит в углу каждого дома, её призрак душит его героев “непроглядной тьмой ужаса”, как министра из “Рассказа о семи повешенных”, узнавшего о готовившемся на него покушении террористов.

Под действием этого ужаса само человеческое тело становится угрозой и тяготой, поскольку налито всё той же “смертной влагой”. Плоть у Л.Андреева – “злое мясо” именно по причине своей бренности и беззащитности перед “какой-то тоненькой глупой аортой, которая вдруг не выдержит и лопнет, как туго натянутая перчатка на пухлых пальцах”.

Однако “злому мясу” Л.Андреев противопоставляет то же тело, но просветлённое любовным порывом и облагороженное душевным теплом: так, в “Рассказе о семи повешенных” одна из приговорённых, Муся, целует разбойника Цыганка, а несгибаемый террорист Вернер сжимает горячими ладонями безвольную руку убийцы Янсона, парализованного предсмертным ужасом. Эти прикосновения рук и губ становятся для писателя знаком высшей человеческой общности, не знающей социальных преград, способной отогреть человеческую душу даже перед лицом небытия.

еонид Андреев – поэт смятения и страха. Страха детского, стихийного, безотчётного, которому он пытается придать “взрослость” своими излюбленными словами вроде “безумный”, “мучительный”, “необъятный” и тому подобных. В его описаниях этих пороговых психологических состояний есть некоторая истеричность и немотивированность.

Новым в его методе становится отрыв от социально-бытовых мотивировок. Человек сам по себе оказывается игрушкой в руках тёмных сил – от внешних до внутренних, игрушкой собственных неконтролируемых страстей. Так действует у него заморыш Янсон в “Рассказе о семи повешенных”, зарезавший хозяина из-за денег и покушавшийся на изнасилование хозяйки. Подвластный инстинкту, он даже не осознаёт аморальности своих действий. Так же происходит и в нашумевшем рассказе “Бездна”, где студент вслед за хулиганами насилует собственную возлюбленную.

Человек в изображении Л.Андреева беззащитен перед этими безликими тёмными силами: он страшен своей непредсказуемостью, он жалок в своей слабости. Пессимистические настроения в творчестве писателя берут верх, представляя жизнь как хаос и неуправляемую стихию. Иррациональность бытия, одиночество человека, не способного обрести гармонию и использующего разум во зло самому себе, являются у Л.Андреева основными мотивами.

Леонид Андреев работает на контрастах: непроглядная тьма и слепящий свет, грязь и чистота, красота и уродство, тепло и холод, безутешное горе и искрящаяся радость, взлёт и падение, бунт и кротость – всё рядом, рука об руку. Писатель сгущает краски, доводя их до крайности, как и человеческие состояния. Он часто изображает глаза своих персонажей – “чёрные, бездонные зрачки”, в которых “бездна ужаса и безумия”. Его образы сгущаются до аллегорий и символов: “красный смех”, “бездна”, “Некто в сером” и тому подобное. Для своих произведений он выбирает кризисные состояния человека: ожидание гибели, болезнь, смерть и так далее. Средних состояний Л.Андреев как писатель не признаёт, основа его художественного мира – именно экстремальность; “безумие” – одно из главных ключевых слов.

Однако чем более аллегоричной и абстрактной становится проза Л.Андреева, тем более она теряет в силе и убедительности. Ранний Л.Андреев в этом отношении выигрывает у позднего, хотя именно поздний пытается раздвинуть рамки реалистического канона – не столько отражать, сколько выражать, захватывая читателя своим субъективным видением и подчиняя своим эмоциям.

Отталкивание от бытовизма, стремление к философской проблематике влекли Л.Андреева к другим жанрам, и прежде всего к драматургии, где условность является более органичной. Его пьесы, так же как и проза, сочетали реалистические тенденции (“Дни нашей жизни”, “Анфиса”, “Профессор Сторицын”, “Екатерина Ивановна”, “Тот, кто получает пощёчины”) с символико-аллегорическими, опирающимися на художественный опыт античной трагедии и средневековой мистерии, выдвигающими на первый план проблемы добра и зла, гармонии и хаоса, судьбы и индивидуальной воли, бунта и покорности, разума и чувства (“Жизнь человека”, “Царь-голод”, “Анатэма”, “Мысль” и другие). Богоборческие мотивы сочетаются у Л.Андреева с антибуржуазным пафосом, негативно он относился и к индивидуалистической морали, считая её проявлением интеллигентского мещанства.

Как отмечал К.Чуковский, Л.Андреев был “трагиком по самому своему существу”, а его “чисто театральный талант, влекущийся... к традиционным преувеличенным формам, был лучше всего приспособлен для метафизико-трагических сюжетов”.

есмотря на разность их художественных миров и манер, оба писателя – и А.Куприн, и Л.Андреев – остались в истории русской литературы как глубокие выразители тревожных умонастроений начала ХХ века, а также идейно-философских и художественных исканий самой литературы, её трагических предчувствий и предвестий, её нравственной и социальной чуткости. Многие их произведения продолжают читаться и сегодня – не только как талантливое изображение тогдашней российской жизни, но и как воспроизведение сложного духовного мира человека на сломе эпох.

«Андреев» - В пасхальном № газеты «Курьер» помещен рассказ «Баргамот и Гараська» Леонида Андреева… Андреев и философская мысль. Андреев и А.П. Чехов. Изгнание первое – из дома (добровольное). Андреев и Ф.М. Достоевский. Так жутко мне без моего царства. Леонид Андреев – новый символист. Толстовские критерии отношения и к жизни, и к литературе были близки Л. Андрееву.

«Рассказы Куприна» - Рассказ «Барри». Свои рассказы о животных Куприн не выдумывал. Рассказ «Изумруд». А Куприн А.И. отражает жизнь животных как художник. Олицетворение земной красоты. О собаках. Невыдуманные рассказы. Рассказ «Ю-ю». А.И.Куприн и А.П.Чехов. Рассказ «Барбос и Жулька». А.И. Куприн и Э.Сетон -Томпсон. Александр Иванович Куприн.

«Л.Андреев Кусака» - (по произведению Л. Н. Андреева. «Кусака» (1901). Тема милосердия и жестокости человека, тема ответственного отношения к животным. Как Кусака выражает свою ненависть и любовь? Хорошо ли поступила Леля по отношению к своему другу? 19. О как же выдержит рассудок Могучий ураган судьбы. Как вы думаете, кто будет больше скучать и почему?

«А.И.Куприн» - Модистка – мастерица, изготовляющая дамские шляпы, а также портниха. Рассказ «Тапер». Куприн с дочерьми Ксенией и Зиночкой, и няня Саша.Гатчина.1911г. Словарная работа. А.И.Куприн.Кадет.1880г. Полотеры – работник, занимающийся натиркой паркетных полов. А.И.Куприн в своем кабинете.1912 -1913г. Открытие мемориала А.И Куприну.

«Кусака Л.Н.Андреева» - Какой была Кусака Какой стала Кусака. Сострадание и бессердечие как критерии нравственности человека. …Чтобы понять, есть ли у животных душа, надо самому иметь душу. Леонид Николаевич Андреев родился 9 (21) августа 1871 года в городе Орле. Альберт Швейцер. Сострадание - жалость, сочувствие, вызываемые несчастьем другого человека.

«Жизнь Куприна» - Повесть «Поединок» (1905). «Гранатовый браслет» (1910). Затем в кадетском корпусе в Москве. «Все серо, казарменно… Там находится 4 года. Каково отношение к Желткову Василия Львовича? 12. 7. Расскажите историю любви Желткова. Родился 8 сентября 1870 г. в городке Наровчатове Пензенской губернии. Куприн в звании подпоручика служит в 46-ом пехотном Днепровском полку.