В котором, под псевдонимом Треймунда Вельпа, изложены были воспоминания и заметки бывшего петербургского книгопродавца, удалившегося восвояси, Пельца. Это, по обыкновению большей части иностранных сочинений о России, была горькая диатриба против нас и всего нашего, но диатриба, в которой встречались и очень живые, совершенно справедливые страницы, наиболее для характеристики наших литераторов. Особенно интересны были подробности о Пушкине, которых не мог бы правдивее рассказать и русский, если б отложился от национального самолюбия и вышел из того очарованного круга, в который, вместе с великими произведениями поэта, мы привыкли ставить и его личность.

«Пушкин, - пишет Вельп или Пельц, - получал огромные суммы денег от Смирдина, которых последний никогда не был в возможности обратно выручить. Смирдин часто попадал в самые стесненные денежные обстоятельства, но Пушкин не шевелил и пальцем на помощь своему меценату . Деньгами он, впрочем, никогда и не мог помогать, потому что беспутная жизнь держала его во всегдашних долгах, которые платил за него государь; но и это было всегда брошенным благодеянием, потому что Пушкин отплачивал государю разве только каким-нибудь гладеньким словом благодарности и обещаниями будущих произведений, которые никогда не осуществлялись и, может статься, скорее сбылись бы, если б поэт предоставлен был самому себе и собственным силам. Пушкин смотрел на литературу как на дойную корову и знал, что Смирдин, которого кормили другие, давал себя доить преимущественно ему; но пока только терпелось, Пушкин предпочитал спокойнейший путь - делания долгов, и лишь уже при совершенной засухе принимался за работу. Когда долги слишком накоплялись и государь медлил их уплатою, то в благодарность за прежние благодеяния Пушкин пускал тихомолком в публику двустишия,

вроде следующего, которое мы приводим здесь как мерило признательности великого гения:

Хотел издать Ликурговы законы -

И что же издал он? - Лишь кант на панталоны .

Нет сомнения, что от государя не оставалось сокрытым ни одно из этих грязных детищ грязного ума; но при всем том благодушная рука монарха щедро отверзалась для поэта и даже для оставшейся семьи, когда самого его уже не стало. До самой смерти Пушкина император Николай называл себя его другом и доказывал на деле, сколь высоко стоял над ним как человек. Какое унижительное чувство - принимать знаки милости от монарха тому, кто беспрерывно его оскорблял, осмеивал, против него враждовал. Многие не захотели бы, на таком условии, и всего таланта Пушкина... Вокруг Пушкина роились многие возникающие дарования, много усердных почитателей, которым для дальнейшего хода не доставало только поощрения и опоры. Но едкому его эгоизму лучше нравилось поражать все вокруг себя эпиграммами. Он не принадлежал к числу тех, которые любят созидать. Он жаждал только единодержавия в царстве литературы, и это стремление подавляло в нем все другие».

Все это, к сожалению, сущая правда, хотя в тех биографических отрывках, которые мы имеем о Пушкине и которые вышли из рук его друзей или слепых поклонников, ничего подобного не найдется, и тот, кто даже и теперь еще отважился бы раскрыть перед публикой моральную жизнь Пушкина, был бы почтен чуть ли не врагом отечества и отечественной славы. Все, или очень многие, знают эту жизнь; но все так привыкли смотреть на лицо Пушкина через призматический блеск его литературного величия и мы так еще к нему близки, что всяк, кто решился бы сказать дурное слово о человеке, навлечет на себя укор в неуважении или зависти к поэту.

Не только воспитывавшись с Пушкиным, шесть лет в Лицее, но и прожив с ним еще потом лет пять под одною крышею , я знал его короче многих, хотя связь наша никогда не переходила обыкновенную приятельскую. Все семейство Пушкиных представляло что-то эксцентрическое. Отец, доживший до глубокой старости, всегда был тем, что покойный князь Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский называл «шалбером», то есть довольно приятным болтуном, немножко на манер

старинной французской школы, с анекдотами и каламбурами, но в существе - человеком самым пустым, бесполезным, праздным и притом в безмолвном рабстве у своей жены. Последняя, урожденная Ганнибал, женщина не глупая и не дурная, имела, однако же, множество странностей, между которыми вспыльчивость, вечная рассеянность и, особенно, дурное хозяйничанье стояли на первом плане. Дом их был всегда наизнанку: в одной комнате богатая старинная мебель, в другой - пустые стены или соломенный стул; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня, с баснословною неопрятностью; ветхие рыдваны с тощими клячами и вечный недостаток во всем, начиная от денег до последнего стакана. Когда у них обедывало человека два-три лишних, то всегда присылали к нам, по соседству, за приборами. Все это перешло и на детей. Сестра поэта Ольга в зрелом уже девстве сбежала и тайно обвенчалась, просто из романической причуды, без всяких существенных препятствий к ее союзу, с человеком гораздо моложе ее. Брат Лев - добрый малый, но тоже довольно пустой, как отец, и рассеянный и взбалмошный, как мать, в детстве воспитывался во всех возможных учебных заведениях, меняя одно на другое чуть ли не каждые две недели, чем приобрел себе тогда в Петербурге род исторической известности и, наконец, не кончив курса ни в одном, записался в какой-то армейский полк юнкером, потом перешел в статскую службу, потом опять в военную, был и на Кавказе, и помещиком, кажется - и спекулятором, а теперь не знаю где. Наконец, судьбы Александра, нашего поэта, более или менее всем еще известны.

В Лицее он решительно ничему не учился, но как и тогда уже блистал своим дивным талантом, а начальство боялось его едких эпиграмм, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы, и она отозвалась ему только при конце лицейского поприща выпуском его одним из последних. Между товарищами, кроме тех, которые, пописывая сами стихи, искали его одобрения и, так сказать, покровительства, он не пользовался особенной приязнью. Как в школе всякий имеет свой собрикет, то мы его прозвали «французом», и хотя это было, конечно, более вследствие особенного знания им французского языка, однако, если вспомнить тогдашнюю, в самую эпоху нашествия французов, ненависть ко всему, носившему их имя, то ясно, что это прозвание не заключало в себе ничего лестного . Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами , которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье,

ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание , прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания. Начав еще в Лицее, он после, в свете, предался всем возможным распутствам и проводил дни и ночи в беспрерывной цепи вакханалий и оргий , с первыми и самыми отъявленными тогдашними повесами. Должно удивляться, как здоровье и самый талант его выдерживали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались частые любовные болезни, низводившие его не раз на край могилы. Пушкин не был создан ни для службы, ни для света, ни даже - думаю - для истинной дружбы. У него были только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия, и в обеих он ушел далеко. В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств; он полагал даже какое-то хвастовство в высшем цинизме по этим предметам: злые насмешки, часто в самых отвратительных картинах, над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над всеми связями общественными и семейными, все это было ему нипочем, и я не сомневаюсь, что для едкого слова он иногда говорил даже более и хуже, нежели думал и чувствовал. Ни несчастие, ни благотворения государя его не исправили: принимая одною рукою щедрые дары от монарха, он другою омокал перо для язвительной эпиграммы. Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда и без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в тесном знакомстве со всеми трактирщиками, …ями и девками, Пушкин представлял тип самого грязного разврата. Было время, когда он от Смирдина получал по червонцу за каждый стих; но эти червонцы скоро укатывались, а стихи, под которыми не стыдно было бы выставить славное его имя, единственная вещь, которою он дорожил в мире, - писались не всегда и не скоро. При всей наружной легкости этих прелестных произведений, или именно для такой легкости, он мучился над ними по часам, и в каждом стихе, почти в каждом слове было бесчисленное множество помарок. Сверх того, Пушкин писал только в минуты вдохновения, а они заставляли ждать себя иногда по месяцам. Женитьба несколько его остепенила, но была пагубна для его таланта. Прелестная жена, любя славу мужа более для успехов своих в свете, предпочитала блеск и бальную залу всей поэзии в мире и, по странному противоречию,

пользуясь всеми плодами литературной известности мужа, исподтишка немножко гнушалась того, что она, светская дама par excellence , в замужестве за homme de lettres , за стихотворцем. Брачная жизнь привила к Пушкину семейные и хозяйственные заботы, особенно же ревность, и отогнала его музу . Произведения его после свадьбы были и малочисленны, и слабее прежних. Но здесь представляются, в заключение, два любопытные вопроса: что вышло бы дальше из более зрелого таланта, если б он не женился, и как стал бы он воспитывать своих детей, если б прожил долее?

У кандидата Московского университета Андрея Леопольдова в сентябре 1826 года оказалась копия известной пушкинской элегии «Андрей Шенье», с надписью, что она «сочинена на 14-е декабря 1825 года» . Леопольдов был предан суду, которому вменено было в обязанность истребовать, в чем нужным окажется, объяснения от «сочинителя Пушкина». Это объяснение и было истребовано, и «коллежский секретарь Пушкин» показал, «что означенные стихи действительно сочинены им; что они были написаны гораздо прежде последних мятежей и элегия „Андрей Шенье" напечатана, с пропусками, с дозволения цензуры 8 октября 1825 года, что цензурованная рукопись, будучи вовсе не нужна, затеряна, как и прочие рукописи напечатанных им сочинений; что оные стихи явно относятся к Французской революции, в коей Шенье погиб; что оные никак, без явной бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабря; что не знает он, Пушкин, кто над ними поставил ошибочное заглавие, и не помнит, кому он мог передать элегию „Шенье"; что в сем отрывке поэт говорит о взятии Бастилии, о клятве du jeu de paume , о перенесении тел славных изгнанников в Пантеон, о победе революционных идей, о торжественном провозглашении равенства, об уничтожении царей, - но что же тут общего с несчастным бунтом 14 декабря, уничтоженным тремя выстрелами картечью и взятием под стражу всех заговорщиков?». На вопрос же Новгородского уездного суда: каким образом отрывок из «Андрея Шенье», не быв пропущен цензурою, стал переходить из рук в руки, Пушкин отвечал, что это стихотворение его было всем известно вполне гораздо прежде его напечатания, потому что он не думал делать из него тайны.

Дело это дошло до сената, который в приговоре своем изъяснил, что, «соображая дух сего творения с тем временем, в которое выпущено оное в публику, не может не признать сего сочинения соблазнительным и служившим к распространению в неблагонамеренных людях того пагубного духа, который правительство обнаруживало во всем его пространстве. Хотя сочинявшего означенные стихи Пушкина, за выпуск оных в публику прежде дозволения цензуры, надлежало бы подвергнуть ответу перед судом; но как сие учинено им до составления всемилостивейшего манифеста 26 августа 1826 года, то, избавя его, Пушкина, по силе оного, от суда и следствия, обязать подпиской, дабы впредь никаких своих творений, без рассмотрения и пропуска цензуры, не осмеливался выпускать в публику, под опасением строгого по законам взыскания». Государственный совет согласился с сим приговором, но с тем, чтобы «по неприличному выражению Пушкина в ответах на счет происшествия 14 декабря 1825 года (несчастный бунт) и по духу самого сочинения, в октябре 1825 года напечатанного, поручено было иметь за ним, в месте его жительства, секретный надзор». Решение сие было высочайше утверждено в августе 1828 года.

В апреле 1848 года я имел раз счастие обедать у государя императора. За столом, где из посторонних, кроме меня, были только графы Орлов и Вронченко, речь зашла о Лицее и оттуда - о Пушкине. «Я впервые увидел Пушкина, - рассказывал нам его величество, - после коронации, в Москве, когда его привезли ко мне из его заточения, совсем больного и в ранах... „Что вы бы сделали, если бы 14 декабря были в Петербурге?" - спросил я его между прочим. „Был бы в рядах мятежников", - отвечал он, не запинаясь. Когда потом я спрашивал его: переменился ли его образ мыслей и дает ли он мне слово думать и действовать впредь иначе, если я пущу его на волю, он очень долго колебался и только после длинного молчания протянул мне руку с обещанием сделаться иным . И что же? Вслед за тем он без моего позволения и ведома уехал на Кавказ! К счастию, там было кому за ним приглядеть: Паскевич не любит шутить. Под конец его жизни, встречаясь очень часто с его женою, которую я искренно любил и теперь люблю, как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах, которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себя самой, столько и для счастия мужа, при известной его ревнивости. Она, верно, рассказала об

Профессор Куницын на акте, в день открытия Лицея,обращался к двенадцатилетним мальчикам, будущим своим слушателям. Он наставлял их на путь истинной добродетели, убеждал их быть достойными своих знаменитых предков и позаботиться о славе своего имени. «Вы ли хотите, говорил он мальчикам,смешаться с толпой людей обыкновенных, пресмыкающихся в неизвестности и каждый день поглощаемых волнами забвения?»

Вступительный экзамен сдан 12-го августа и обнаружилполную случайность и несистематичность знаний Пушкина: он получил отметки: «в грамматическом познании Российского языка - очень хорошо, в грамматическом позвании французского языка - хорошо, в грамматическом познании немецкого языка - не учился, в арифметике - до тройного правила, в познании общих тел - хорошо, в начальных основаниях географии и в начальных основаниях истории - имеет сведения».

Успехи лицеистов были очень скромны: ни директор, ни инспектор не сумели поставить преподавание с надлежащей серьезностью, и в результате воспитанники завоевали полную свободу:«кто не хотел учиться, говорит бар. Корф, тот мог предаваться самой изысканной лени; но кто и хотел, тому не много открывалось способов, при неопытности, неспособности или равнодушии большей части преподавателей, которые столь же далеки были от исполнения устава, сколько и вообще от всякой рациональной системы преподавания».«Кто хочет - учится, кто хочет - гуляет», пишет в 1812 году Илличевский. Само собою разумеется, что такая постановка преподавания была верным залогом того, чтонестройные и неровные познания Пушкина, вынесенные из домашнего чтения, не только не улеглись в стройную систему, но едва ли особенно обогатились чем-нибудь под влиянием лицейских руководителей: по-прежнему чтение, случайное и несистематическое, воспитывало вкривь и вкось душу юного поэта.

Из наставников один Кошанский, профессор русской словесности, чувствуя в юноше будущего писателя, пытался «воспитывать» его гений; но юный поэт, не терпевший никаких притязаний на свою свободу, недобрым смехом отозвался на добросовестные потуги педанта-Аристарха.
http://rvb.ru/pushkin/01text/01versus/03juv_misc/1815/0191.htm «Моему Аристарху.»

Из этих характеристик мы видим, что и для педагогов Лицея Пушкин остался все тем же неразгаданным, не поддающимся никакому влиянию , каким он покинул отчий дом.
Профессор Куницын признал «понятливость», «замысловатость» и «остроумие» юноши, но убедился в том, чтоон «способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень невелики, особливо по части логики».
В октябре-ноябре 1816 г. успехи его были таковы: «в Энциклопедии права 4 (высший балл - 1; 0 обозначает отсутствие ответа), Политической Экономии - 4, Военных науках - 0, Прикладной Математике - 4, Всеобщей Политической Истории - 4, Статистике - 4, Лат,.яз. - 0, Российской поэзии - 1, Эстетике - 4, Немецкой риторике - 4, Французской риторике - 1; Прилежание - 4, Поведение - 4».
(Т.Е. если исключить французский и русский Пушкин был, говоря по современному «двоечником!»)

В выпускном свидетельстве, рядом с отметками, показывающими успехи хорошие, весьма хорошие и даже превосходные («в российской и французской словесности, а также в фехтованье),об истории, географии, статистике, математике и немецком языке глухо, но красноречиво сказано: «занимался». Если сравнить эту аттестацию с той, по которой он был принят в Лицей, нетрудно убедиться, что за все пять лет пребывания в Лицее Пушкин успешно отстаивал свою личность от всяких на нее посягательств,учился лишь тому, чему хотел, и так, как хотел. «Неуимчивый», по удачному выражению няни Арины Родионовны, в детстве, он таким же «неу имчивым» оказался и в юности.

Т.Е. если исключить французский и русский Пушкин был, говоря по современному «двоечником по всем предметам!»

В записи все характерно от начала до конца: и полная беспомощность по отношению к юноше-поэту одного из воспитателей, который даже по признанию бар. Корфа отличался «большим даром слова и убеждения», и необузданность13-летнего мальчика , вспыльчивого и заносчивого, готового вслух задирать нелюбимое начальство и, в порыве смешливого настроения, зло и обидно шутить не только над товарищами, но и над их родителями.

Директор Лицея Ег. Ант. Энгельгардт (был назначен 27-го января 1816 г., вступил в отправление обязанностей 4-го марта 1816 г.), котороговсе современники и лицеисты, товарищи поэта,считали хорошим человеком и влиянию которого поддались в Лицеевсе, кроме Пушкина.
Пушкин не поддался этой умной политике нового директора: он упорно замкнулся в себе, к директору на дом не ходил и вообще в обращении с ним обнаруживал наиболее несимпатичные стороны своего характера. В результате, Энгельгардт, этот, по общему отзыву современников, хороший педагог, не понял сердца юноши и несправедливо осудил его в известной своей характеристике:«его сердце холодно и пусто; в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце». (Я согласен с этим мнением, ибо перечитал лицейские стихи Пушкина! Иерей Леонид.)

…то тем понятнее недоразумения в отношениях Пушкина с товарищами,недоразумения, начавшиеся с первого года его вступления в Лицей и продолжавшиеся не только в течение всей его жизни, но перешедшие даже на его память.

Пущин: «Пушкин с самого начала был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии. Не то, чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями ставил себя в неловкое, затруднительное положение, не умел потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных сношениях.Все мы, как умели, сглаживали некоторые шерховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью - и то и другое невпопад, это тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное ему недоставало того, что называется тактом; это капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений вседневной жизни. Все это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на его привязанность к лицейскому кружку, которая с первой поры зародилась в нем, не проявляяся впрочем свойственной ей иногда пошлостью».

«Барон Корф писал о Пушкине вот в таких выражениях:
«В Лицее он решительно ничему не учился , но как и тогда уже блистал своим дивным талантом, а начальство боялось его едких эпиграмм, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы, и она отозвалась ему только при конце лицейского поприща выпуском его одним из последних. Между товарищами, кроме тех, которые, пописывая сами стихи, искали его одобрения, и, так сказать, покровительства, он не пользовался особой приязнью. Как в школе всякий имеет свой собрикет (прозвище), то мы прозвали его «французом», и хотя это было, конечно, более вследствие особенного знания им французского языка, однако, если вспомнить тогдашнюю, в самую эпоху нашествия французов, ненависть ко всему, носившему их имя, то ясно, что это прозвание не заключало в себе ничего лестного. Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами, которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания…»
http://www.boldinomuzey.ru/dujeljant/137-dujel-s-korfom.html

Начало творчества

Стихи Пушкина 1813-1814 годов, лицей

Профессор Куницын к двенадцатилетним мальчикам: «Вы ли хотите смешаться с толпой людей обыкновенных, пресмыкающихся в неизвестности и каждый день поглощаемых волнами забвения?»
Декабрь. Пушкин принимает участие в литературном кружке лицея и в первом лицейском рукописном журнале “Вестник”

Первый том.

Четвёртое от начала стихотворение: «К другу стихотворцу.»

«мой жребий пал,я лиру избираю.
Пусть судит обо мне, как хочет, целый свет,
Сердись, кричи, бранись, -а я таки поэт».
«Потомков поздных дань поэтам справедлива;
На Пинде лавры есть, но есть там и крапива.
Страшись бесславия! - Что, если Аполлон,..
Твой гений наградит
Хорошие стихи не так легко писать,
Поэтом можешь ты назваться справедливо:
Поэтов - хвалят все
Мне проповедовать пришел сюда стихами?
Теперь, любезный друг, я дал тебе совет,
Оставишь ли свирель, умолкнешь или нет?..
Подумай обо всем и выбери любое:
Быть славным - хорошо, спокойным - лучше вдвое.» 1814 год

Девятое от начала Первого тома стихотворение: «К сестре» 1814 г. Пушкину 15 лет.
«Я поэт младой.»
Итак, выбор сделан!

В конце Средневековья появился интерес к классическому прошлому, который привёл к Ренессансу . Во время ренессанса внимание сместилось с общества в целом на отдельную личность. В результате, в этот период на танцоров стали смотреть как на идеальных людей.
https://ru.wikipedia.org/wiki/История_балета

Но танцоры мало подходили на роли «идеальных людей,» поэтому на роль «идеальных людей» назначили поэтов.
Начала «просвещённая» Европа Байрон, Вольтер и иже с ними!
Затем за дело взялись и мы:
«Арист! и ты в толпе служителей Парнаса!
Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса.»

И вот наши люди на самых высоких точках вершин Пинда и Парнаса!
«Со второй половины 1820-х годов А.С. Пушкин стал считаться «первым русским поэтом»

Стихотворение: «К сестре» 1814 г. Пушкину 15 лет.
«Я поэт младой.»
А вот поэт старый:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой…

Что в мой жестокой век восславил я Свободу

что чувства добрые я лирой пробуждал

Т.е. Пушкин через всю жизнь пронёс уверенность в великой значимости поэзии и лично себя для человечества.

«Мой портрет»

Я молодой повеса,
Еще на школьной скамье;
Не глуп, говорю, не стесняясь,
И без жеманного кривлянья.

Никогда не было болтуна,
Ни доктора Сорбонны —
Надоедливее и крикливее,
Чем собственная моя особа.

Мой рост с ростом самых долговязых
Не может равняться;
У меня свежий цвет лица, русые волосы
И кудрявая голова.

Я люблю свет и его шум,
Уединение я ненавижу;
Мне претят ссоры и препирательства,
А отчасти и учение.

Спектакли, балы мне очень нравятся,
И если быть откровенным,
Я сказал бы, что я еще люблю…
Если бы не был в Лицее.

По всему этому, мой милый друг,
Меня можно узнать.
Да, таким, как бог меня создал,
Я и хочу всегда казаться.

Сущий бес в проказах,
Сущая обезьяна лицом,
Много, слишком много ветрености —
Да, таков Пушкин. 1814 г.
«Надо, чтобы поэт и в жизни был мастак.» Маяковский .

«Я петь пустого не умею.»-Пушкин.1814 г. «Князю Горчакову.

А.С. Пушкин. Сочинение в трёх томах. Москва. «Художественная литература.» 1985 г.
Первый том.
Любовь.
Первое стихотворение в первом томе про «любовь.»
«К Наталье.»
«Что за птица Купидон?
Признаюсь - и я влюблен!
И теперь я - Селадон!
Видел прелести Натальи,
В женски прелести влюблен.
Белой груди колебанье,
Все к чему-то ум стремится,
А к чему?- никто из нас
Дамам вслух того не скажет,
Белоснежну, полну грудь.»

Второе стихотворение «Монах» обсуждает тему блуда.

Дай бог любви, чтоб ты свой век
Питомцем нежным Эпикура
Провел меж Вакха и Амура! Пушкин.1814 г. «Князю Горчакову.

Вдруг из глубины пещеры
Чтитель Вакха и Венеры,
Резвых Фавнов господин,
Выбежал Эрмиев сын.
Розами рога обвиты,
Плющ на черных волосах,
Козий мех, вином налитый,
У Сатира на плечах.
«Слушай, юноша любезный,
Вот тебе совет полезный:
Миг блаженства век лови;
Без вина здесь нет веселья,
Нет и счастья без любви;
Так поди ж теперь с похмелья
С Купидоном помирись;
Позабудь его обиды
И в объятиях Дориды
Снова счастьем насладись!»-«Опытность.» 1814.г

Зовите на последний пир
Эрота, друга наших лир,
Богов и смертных властелина….
В последний раз на груди снежной
Упьюсь отрадой юных лет-«Мое завещание друзьям» 1815 г.

С строгой мудростью дружись;
Хоть не рад, но дверь отворишь,
Как проказливый Эрот
Постучится у ворот.
Испытал я сам собою
Истину сих правых слов.
«Добрый путь!
Счастье, счастье ухвачу!»
Нет! мне, видно, не придется
С богом сим в размолвке жить
Пусть владеет мною он!
Веселиться - мой закон.»-Опытность.1814 г.

Про «любовь» Пушкин будет петь всю жизнь.
От меня вечор Леила
Равнодушно уходила.
Я сказал: „Постой, куда?”
А она мне возразила:
„Голова твоя седа”.
Я насмешнице нескромной
Отвечал: „Всему пора!
То, что было мускус темный,
Стало нынче камфора”.
Но Леила неудачным
Посмеялася речам
И сказала: „Знаешь сам:
Сладок мускус новобрачным,
Камфора годна гробам”-1836 г. Пушкин стар…ему з6 лет!

Винолюбие!

Исторически традиционно Пушкин начинает с:
«С кружкой пива налитой
и с цигаркою в зубах.»-«К Наталье.» Первое стихотворение в первом томе. 1813 г. Пушкину 14 лет.

Друзья! досужный час настал;

Скорее скатерть и бокал!

Сюда вино златое!

Шипи, шампанское, в стекле.

Друзья!…

Под стол ученых дураков!

Без них мы пить умеем.
Ужели трезвого найдем

За скатертью студента?.

В награду пьяным - он нальет

И пунш, и грог душистый,

Ты Эпикуров младший брат,

Душа твоя в бокале.
А ты, красавец молодой,

Сиятельный повеса!

Ты будешь Вакха жрец лихой,

Хотя я пьян,

Придвинь же пенистый стакан,:

Не в первый раз мы вместе пьем,

Нередко и бранимся,

Но чашу дружества нальем -

И тотчас помиримся.

Наполни кружку до краев, -

Рассудок! бог с тобою!

Бутылки, рюмки разобьем

В козачью шапку пунш нальем -

И пить давайте снова!..

пьяный лишь смеется!

В честь Вакховой станицы

Запойте хором, господа,

Нет нужды, что нескладно;

Охрипли? - это не беда:

Для пьяных всё ведь ладно!
Но что?… я вижу всё вдвоем;

90Двоится штоф с араком;

Вся комната пошла кругом;

Покрылись очи мраком…

Где вы, товарищи? где я?

Скажите, Вакха ради…-«Пирующие студенты» 1814 г. Пушкину 14 лет.

И это так же на всю жизнь…

Была пора наш праздник молодой
… бокалов звон мешался,
Мы пили все за здравие надежды
.Теперь не то:
Стал глуше звон его заздравных чаш;
: уж двадцать пятый раз
Мы празднуем лицея день заветный.-1836 г.

Когда Пушкин стал гением?!

Замечания к стихотворению «Сраженный рыцарь» (1815)

Последним сияньем за лесом горя,
Вечерняя тихо потухла заря,
Безмолвна долина глухая;
В тумане пустынном клубится река, (Клубится? Это каким образом? Прим. мое)
Ленивой грядою идут облака,
Меж ими луна золотая.

Чугунные латы на холме лежат, (Весьма! Весьма трудно представить рыцарские латы изготовленные из чугуна… – Прим мое, Л.Г.)

В стальной рукавице забвенный булат, (Латная перчатка, а не руковица, изготавливалась из железа, а не из стали. – Прим мое, Л.Г.)

И щит под шеломом заржавым,
Вонзилися шпоры в увлаженный мох, (Т.е. рыцарь лежит на спине, как же щит оказался под рыцарем? Раз булат-мечь в руке, то и щит в руке, щит должен быть на рыцаре сверху или в стороне.. – Прим мое, Л.Г.)

Копье раздробленно, и месяца рог (В 6 строчке написано: «Луна золотая, а не месяц. Получается на Пушкинском небе два светила! – Прим мое, Л.Г.)

Над ними в блистанье кровавом. (Отчего такой цвет вдруг? Луна-то золотая была! И битва кровавая, если таковая и была, давно канула в лету… – Прим мое, Л.Г.)

Вкруг холма обходит друг сильного - конь; (Сильный – эпитет положительный. Но ведь рыцарь на холме один, где же побеждённые им воины? Отчего видно, что рыцарь сильный? По костям? – Прим мое, Л.Г.)

В очах горделивых померкнул огонь, (Горделивость-гордость не бывает у животного, в данном случае у коня. – Прим мое, Л.Г.)

Он бранную голову клонит.
Беспечным копытом бьет камень долин (Т.е. конь не только «вкруг холма обходит,» но и по соседним долинам прогуливается. – Прим мое, Л.Г.)

И смотрит на латы - конь верный один,
И дико трепещет, и стонет. (Просто смешно…Неудачны в этом месте оба глагола. К тому же двумя строчками ранее Пушкин назвал коня: «Беспечным», а тут беспечный конь «трепещет и стонет»? Никогда я такого коня не видел… – Прим мое, Л.Г.)

Во тьме заблудившись, пришелец идет, (Так ведь светили путнику Луна золотая и месяц кровавый? Как же тьма? – Прим мое, Л.Г.)

С надеждою робость он в сердце несет,
Склонясь над дорожной клюкою, (Куда это и с какой срочной целью старика понесло на ночь глядя? – Прим мое, Л.Г.)

На холм он взобрался, и в тусклую даль, (Куда смотрит? В даль? Он же во тьме заблудился, ничего в дали не видно! – Прим мое, Л.Г.)

Он смотрит и сходит – и звонкую сталь (Латы изготавливали из железа, а не из стали. Сталь использовали при изготовлении сварных мечей. Заржавелые доспехи, о чём написано в 9 строчке, звенеть не будут! – Прим мое, Л.Г.)

Толкает усталой ногою.
Хладеет пришелец, - кольчуги звучат. (Пришелец с клюкою, значит, не молодой и испугался доспехов мёртвого рыцаря? Слово кольчуга, как защитный доспех одного воина, употребляется в единственном числе. Или пушкинский рыцарь одел на себя не одну кольчугу, а сразу несколько? Там ржавые латы звонкие, а тут ржавая кольчуга как-то звучит… – Прим мое, Л.Г.)

Погибшего грозно в них кости стучат, (Грозно? Представляют опасность? От рыцаря остались одни кости, значит, прошло много лет, и много лет «Вкруг холма обходит друг… конь» «И дико трепещет, и стонет» – Прим мое, Л.Г.)

По камням шелом покатился, (Ранее написано: «На холм он взобрался… и сходит,» т.е. пришелец сходит (спустился) с холма. Что же? Рыцарь не на холме лежит, а внизу? А если внизу, то куда шлем покатился? Наверх холма покатился? – Прим мое, Л.Г.)

Скрывался в нем череп… при звуке глухом
Заржал конь ретивый - скок лётом на холм, - (Что за ретивость и скок лётом у старого коня? – Прим мое, Л.Г.)
Взглянул… и главою склонился.

Уж путник далече в тьме бродит ночной,
Все мнится, что кости хрустят под ногой…(Путник скорее был бы озабочен поисками дороги и голодом, чем костями рыцаря. В те времена не редкость было встретить у европейской дороги и повешенного, а то и не одного, не боялись, привыкли! Также см. примечание к 25 строчке. – Прим мое, Л.Г.)

Но утро денница выводит -
Сраженный во брани на холме лежит, (А где другие воины от брани? – Прим мое, Л.Г.)
И латы недвижны, и шлем не стучит, (Удивительное дело! Почему недвижны? Побежали бы куда? А шлем почему стучать может? – Прим мое, Л.Г.)
И конь вкруг погибшего ходит. – «Сражённый рыцарь.» 1815 г .

Есть несколько иной вариант:
Недвижные латы на холме лежат,
В стальной рукавице забвенный булат,
И щит под шеломом заржавым,
Вонзилися шпоры в увлаженный мо х,
Копье раздробленно, и месяца рог
Покрыл их сияньем кровавым.
http://rvb.ru/pushkin/01text/01versus/03juv_misc/1815/0184.htm

По содержанию стихотворения получается, что рыцарь лежит здесь давно, но обычно после боя доспехи павших воинов собирали, а не бросали, ибо дорого стоили. К тому же у рыцаря всегда были слуги, подобрали бы хозяина и коня.
По общему тону данное стихотворение создаёт героический и благородный образ европейского рыцаря, хотя рыцари таковыми и не являлись. Весьма характерно для писателей «Золотого века» хвалить ВСЁ европейское, Пушкин сему тоже следует на протяжении всего своего творчества.
Я понимаю, автору стиха всего 15-16 лет, однако ляпы Пушкина встречаются и в поздних стихах.
Думаю Пушкин на меня не в обиде, ибо и сам любил указывать ближнему на творческие и иные погрешности…

О вере родимой православной

А.С. Пушкин. Сочинение в трёх томах. Москва. «Художественная литература.» 1985 г.
Первый том.

Второе стихотворение от начала Первого тома.

Хочу воспеть, как дух нечистый ада
Оседлан был брадатым стариком,
Как овладел он черным клобуком,
Как он втолкнул монаха грешных в стадо. –»Монах» 1813 г. Пушкину 13 лет.

Четвёртое стихотворение от начала «творчества»
В деревне, помнится, с мирянами простыми,
Священник пожилой и с кудрями седыми,
В миру с соседями, в чести, довольстве жил
И первым мудрецом у всех издавна слыл.
Однажды, осушив бутылки и стаканы,
Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный – «К другу стихотворцу».1814 г.

Спеша на новоселье,
Оставлю темну келью,
Поля, сады свои;
Под стол клобук с веригой –
И прилечу расстригой
В объятия твои. – «К сестре.» 1814 г

Не дерзал в стихах бессмысленных
Херувимов жарить пушками,
С сатаною обитать в раю
Иль святую богородицу
Вместе славить с Афродитою.
Не бывал я греховодником! — «Бова» 1814 г.

Прочитала скорым шепотом
То, что ввек не мог я выучить:
Отче наш и Богородице,
И тихохонько промолвила:
«Что я вижу? Боже! Господи…
О Никола! Савва мученик! – «Бова» 1814 г

свечка нагорела;
Стоит богов домашних лик
В кивоте небогатом,
И тих мой будет поздний час;

выходит 7 глава
И смерти добрый гений
Шепнет, у двери постучась:
«Пора в жилище теней! ..» –»Мечтатель» 1814 г.

А вот эпизод из Евгения Онегина»

«Увидеть барский дом нельзя ли?» –
Спросила Таня.
Вот это барский кабинет;
Татьяна взором умиленным
Вокруг себя на всё глядит ,
И всё ей кажется бесценным,
Всё душу томную живит
Полу-мучительной отрадой:
И лорда Байрона портрет,
И столбик с куклою чугунной
Под шляпой с пасмурным челом,
С руками, сжатыми крестом. – Глава.7.19 1830 г.18-19 марта выходит 7 глава романа. Пушкину 30 лет.

Что изображает этот эпизод из 7.19?
Под шляпой, небрежно брошенной Онегиным на стол, находится Распятие Иисуса Христа изготовленное из металла. (Из чугуна?)

В последний год жизни Пушкин пишет:
Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». 1836 г.

Весьма некорректно по отношению к Господу нашему написаны в 1836 году стихи: «Мирская власть,» «Подражание италиянскому,»
а также:
«Пошли мне долгу жизнь и многие года!»
Зевеса вот о чём и всюду и всегда
Привыкли вы молить. ..»

«Напрасно я бегу к сионским высотам,
грех алчный гонится за мною по пятам…»

Свобода! Уря!

Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода;
«Свободой Рим возрос, а рабством погублен» – Лицинию. 1815 г.

Где ты,… гроза царей,
Свободы гордая певица?
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
Тираны мира! трепещите!
Восстаньте, падшие рабы!
Везде бичи, везде железы,
Везде неправедная Власть
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Граждан над равными главами
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой. – «Вольность.» 1817.г. Пушкину 18 лет

И дум высокое стремленье
Доходит мой свободный глас
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут. 1827 г.. Декабристам.

Что в мой жестокий век восславил я Свободу . – «Памятник.» 1836 г.

А что же такое СВОБОДА?!

УЧАСТЬ МОЯ РЕШЕНА. Я ЖЕНЮСЬ…

(С французского)

Я женюсь, т. е. я жертвую независимостию, моею беспечной, прихотливой независимостию , моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством.
Утром встаю когда хочу , принимаю кого хочу, вздумаю гулять - мне седлают мою умную, смирную Женни,.. Приеду домой - разбираю книги, бумаги, привожу в порядок мой туалетный столик, одеваюсь небрежно, если еду в гости, со всевозможной старательностью, если обедаю в ресторации, где читаю или новый роман, или журналы; если ж Вальтер Скотт и Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса, то требую бутылки шампанского во льду, смотрю, как рюмка стынет от холода, пью медленно, радуясь, что обед стоит мне 17 рублей (Месячная зарплата рабочего. – Прим. мое. Л.Г.) и что могу позволять себе эту шалость. Еду в театр , отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза; между нами начинается сношение – я занят до самого разъезда. Вечер провожу или в шумном обществе, где теснится весь город, где я вижу всех и всё и где никто меня не замечает, или в любезном избранном кругу, где говорю я про себя и где меня слушают. Возвращаюсь поздно ; засыпаю, читая хорошую книгу . На другой день опять ….- Вот моя холостая жизнь. 1831 г.

И мало горя мне, свободно ли печать
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа -
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать ;
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права.. … – «Из Пиндемонти.» 1836 г. Авторство Пушкина!
» …отсылка к Пиндемонти была признана мистификацией, так как ни сходства, ни заимствования идей Пушкиным у Пиндемонти найдено не было.» https://ru.wikipedia.org/wiki/Из_Пиндемонти

(В последние два-три года пребывания в лицее ) …все переменилось, и в свободное время мы ходили не только к Тепперу и в другие почтенные дома, но и в кондитерскую Амбиеля, а также по гусарам, сперва в одни праздники и по билетам, а потом и в будни, без всякого уже спроса, даже без ведома наших приставников, возвращаясь иногда в глубокую ночь. Думаю, что иные пропадали даже и на целую ночь, хотя со мною лично этого не случалось. Маленький тринкгельд швейцару мирил все дело, потому что гувернеры и дядьки все давно уже спали.. . Кружок, в котором Пушкин проводил свои досуги, состоял из офицеров лейб-гусарского полка. Вечером, после классных часов, когда прочие бывали или у директора, или в других семейных домах, Пушкин, ненавидевший всякое стеснение, пировал с этими господами нараспашку. Любимым его собеседником был гусар Каверин, один из самых лихих повес в полку.

Гр. М. А. Корф . Записка. – Я. К. Грот, с. 240–247.

И в гусарском полку Пушкин не только «пировал нараспашку», но сблизился и с Чаадаевым, который вовсе не был гулякою; не знаю, что бывало прежде, но со времени переезда семейства Карамзина в Царское Село, он бывал у них ежедневно по вечерам; а дружба его с Ив. Пущиным?

Кн. П. А. Вяземский . Примечания к Записке М. А. Корфа. – Кн. П. П. Вяземский. Соч., с. 490.

Вне лицея Пушкин был знаком с некоторыми отчаянными гусарами, жившими в то время в Царском Селе (Каверин, Молоствов, Саломирский, Сабуров и др.). Вместе с ними, тайком от своего начальства, он любил приносить жертвы Бахусу и Венере, волочась за хорошенькими актрисами графа Толстого и за субретками приезжавших туда на лето семейств; причем проявлялись в нем вся пылкость и сладострастие африканской породы.

С. Д. Комовский . Записка о Пушкине. – Я. К. Грот, с. 220.

Во время пребывания Чаадаева с лейб-гусарским полком в Царском Селе между офицерами-полка и воспитанниками царскосельского лицея образовались непрестанные, ежедневные и очень веселые отношения. То было, как известно, золотое время лицея. .. Воспитанники поминутно пропадали в садах державного жилища, промежду его живыми зеркальными водами, в тенистых вековых аллеях, иногда даже в переходах и различных помещениях самого царского дворца.. . Шумные скитания щеголеватой, утонченной, богатой самыми драгоценными надеждами молодежи очень скоро возбудили внимательное, бодрствующее чутье Чаадаева и еще скорее сделались целью его верного, меткого, исполненного симпатического благоволения охарактеризования. Юных, разгульных любомудрцов он сейчас же прозвал «философами-перипатетиками». Прозвание было принято воспитанниками с большим удовольствием, но ни один из них не сблизился столько с его творцом, сколько Пушкин.

М. И. Жихарев . П. Я. Чаадаев. Из воспоминаний современников. – Вестн. Европы, 1871, № 7, с. 192.

В свободное время Пушкин любил навещать Н. М. Карамзина, проводившего ежегодно летнее время в Царском Селе. Карамзин читал ему рукописный труд свой и делился с ним досугом и суждениями. От Карамзина Пушкин забегал в кружок лейб-гусарских офицеров и возвращался к лицейским друзьям с запасом новых впечатлений.

Л. С. Пушкин. Биограф. изв. об А. С. Пушкине. – Л. Н. Майков, с. 5.

Если верить дошедшему до нас, позднейших лицеистов, преданию, Пушкин не был любим большинством своих товарищей: причиною тому был несколько задорный характер его и остроумие, которое иногда разыгрывалось насчет других.

Я. К. Грот, с. 13.

В лицее Пушкин решительно ничему не учился, но как и тогда уже блистал своим дивным талантом и, сверх того, начальников пугали его злой язык и едкие эпиграммы, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы. Между товарищами, кроме тех, которые, писав сами стихи, искали его одобрения и протекции, – он не пользовался особенно приязнью. Вспыльчивый до бешенства, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, с необузданными африканскими страстями, избалованный с детства похвалою и льстецами, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего любезного и привлекательного в своем обращении. Беседы, ровной, систематической, сколько-нибудь связной, – у него совсем не было, как не было и дара слова, были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это лишь урывками, иногда, в добрую минуту; большею же частью или тривиальные общие места или рассеянное молчание. В лицее он превосходил всех в чувственности.

Гр. М. А. Корф . Записка. – Я. К. Грот, с. 249.

Был он вспыльчив, легко раздражен – это правда: но со всем тем, он, напротив, в общем обращении своем, когда самолюбие его не было задето, был особенно любезен и привлекателен, что и доказывается многочисленными приятелями его. Беседы систематической, может быть, и не было, но все прочее, сказанное о разговоре его, – несправедливо или преувеличено. Во всяком случае не было тривиальных общих мест; ум его вообще был здравый и светлый.

Кн. П. А. Вяземский . Примечания к Записке М. А. Корфа. – Кн. П. П. Вяземский. Соч., с. 491.

У дворцовой гауптвахты, перед вечерней зарей, обыкновенно играла полковая музыка. Это привлекало гулявших в саду, разумеется, и нас L’inévitable Lycèe , как называли иные нашу шумную, движущуюся толпу. Иногда мы проходили к музыке дворцовым коридором, в который, между другими помещениями, был выход и из комнат, занимаемых фрейлинами императрицы Елизаветы Алексеевны. Этих фрейлин было тогда три: Плюскова, Валуева и княжна Волконская. У фрейлины Валуевой была премиленькая горничная Наташа. Случалось, встречаясь с нею в темных переходах коридора, и полюбезничать: она многих из нас знала, да и кто же не знал лицея, который мозолил глаза всем в саду? Однажды идем мы, растянувшись по этому коридору маленькими группами. Пушкин на беду был один, слышит в темноте шорох платья, воображает, что непременно Наташа, бросается поцеловать ее самым невинным образом. Как нарочно, в эту минуту отворяется дверь из комнаты и освещает сцену, перед ним сама княжна Волконская – Пушкин тотчас рассказал мне про это, присоединясь к нам, стоявшим у оркестра. Он хотел написать княжне извинительное письмо. Между тем она успела пожаловаться брату своему П. М. Волконскому, а тот – государю. Государь на другой день приходит к Энгельгардту. «Что ж это будет? – говорит царь. – Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей садовника, но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей». (Энгельгардту удалось уладить дело. )

Столетний юбилей лицея отпраздновали торжественно. Помянули всех высокопоставленных лицеистов, приветствовали председателя Совета министров, тоже бывшего лицеиста, но в этих чествованиях проглядывала какая-то усталость, неуверенность в завтрашнем дне. Как ни стараются себя обмануть современные лицеисты, - сердцем чуют они, что слава их в прошлом, что в работе над возрождением России им нет места. Слишком узок лицей, чтобы вместить грядущие задачи новой России...

______________________

* Пушкинский лицей. Бумаги 1-го курса, собранные академиком ЯК. Гротом. Изданы К.Я. Гротом. СПб. 1911. Ц. 2 р. 60 к.

______________________

В начале 1810 г. император Александр Павлович поручил только что назначенному министру народного просвещения, графу А.К. Разумовскому, разработать проект основания лицея в Сарском Селе, как тогда еще называлось Царское, с целью "образования юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной и составленного из отличнейших воспитанников знатных фамилий".

Лицей достиг своей цели. Его питомцы заняли высшие ступени иерархической лестницы. Укажу хотя бы на барона Корфа и кн. Горчакова.

Карьера последнего слишком известна, чтоб о ней распространяться. Свою жизнь он кончил в звании канцлера Российской империи. О бароне же (впоследствии графе) М.А. Корфе стоит напомнить, тем более что он имел совсем особое касательство к "литературе". Карьера его была головокружительна. На тридцать четвертом году жизни он уже государственный секретарь, на сорок третьем - член Государственного совета. В 1848 г. он представил наследнику "докладную записку" о вредном влиянии двух журналов: "Отечественных записок" и "Современника". Того самого "Современника", который с величайшим трудом основал его товарищ по лицею, Александр Пушкин. В том же году, как раз 14 декабря, появился в 25 экземплярах знаменитый мемориал Корфа о 14 декабря 1825 г. Эти "литературные" заслуги доставили ему звание члена негласного (так называемого Бутурлинского) комитета 2 апреля 1848 г., который чуть не погубил всю русскую литературу. По смерти Бутурлина Корф занял место председателя комитета. В 1872 г. барон Корф получил графское достоинство. Скончался он в 1876 г.

С точки зрения лицея и его непосредственных задач эти питомцы гораздо значительнее, нежели, например, Пушкин или Салтыков-Щедрин. Они выполнили то, что ждал от них лицей, они связаны глубокой внутренней связью со всем духом лицея, они - его законные дети, плоть от плоти. Их работа на пользу бюрократии - как бы проценты на тот капитал, который затратило правительство, учреждая привилегированное учебное заведение. Этого нельзя сказать про Пушкина. Кажется, никто из лицейских питомцев не причинял столько неприятностей начальству, как Пушкин, и если он уделил луч своей славы учреждению, в котором воспитывался, то для лицея это не "законные" проценты, а случайный "выигрыш" в "двести тысяч".

У Корфа и у Горчакова было очень ясное сознание, что именно они, а не Пушкин - подлинные питомцы лицея, его слава и гордость. Пушкина они не любили, не ценили и не уважали.

В 1854 г. Корф составил известную свою записку о лицее. Полностью она напечатана в 1887 г., академиком Я.К. Гротом. В ней несколько страничек посвящено Пушкину. Трудно себе представить более вульгарную и презрительно грубую оценку поэта. Если бы Корф отзывался столь резко о Пушкине в своем лицейском дневнике, будучи еще юношей, никто не поразился бы. Оценить Пушкина-лицеиста было не так просто. Но записка Корфа составлена через двадцать лет после смерти поэта, когда, казалось бы, уже наступило время для более беспристрастной его оценки. Но и всесильное время не смягчило каменного сердца чиновника.

"В лицее Пушкин решительно ничему не учился, - пишет Корф. - Между товарищами, кроме тех, которые, писав сами стихи, искали его одобрения и протекции, он не пользовался особенной приязнью... Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении.

В лицее он превосходил всех в чувственности, а после, в свете, предался распутствам всех родов, проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий...

Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы... Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами петербургскими, Пушкин представлял тип самого грязного разврата..."

Не лучше относился к памяти Пушкина и кн. Горчаков, второе "светило" лицея. 19 октября 1870 г. было решено по инициативе Я.К. Грота образовать из среды лицеистов комитет по устройству памятника Пушкину. Двое из членов комитета отправились к князю приглашать его в число своих сочленов. Горчаков был тогда на вершине славы. Подслуживаясь к Бисмарку, он думал, что вершит судьбы России. Ясно, что в Пушкинский комитет приглашали его не для черной работы, а для того чтобы придать комитету больший авторитет. Но князь не нашел возможным согласиться на просьбу приглашающих. Он сослался на свои занятия и свое здоровье.

Отказался он через десять лет присутствовать и на открытии памятника Пушкину.

Такое отношение к Пушкину и его памяти со стороны самых видных и типичных лицеистов, конечно, не случайно, и если бы сегодняшний лицей был логичен, он в свою столетнюю годовщину должен был бы чествовать не Пушкина, а именно Горчакова и Корфа.

Однако люди всегда люди, и таково обаяние пушкинского гения, что оно победило лицейский дух.

Репину заказано было не изображение берлинского конгресса, где "отличился" Горчаков, не Бутурлинского комитета, где заседал Корф. Репин ко дню юбилея написал, со свойственным ему талантом, картину, изображающую первый выпуск лицея, героем которого был Пушкин: Державин, сходя во гроб, благословляет поэта. Бывшие лицеисты ко дню юбилея не пишут биографии Горчакова или Корфа, а выпускают новые материалы все о том же Пушкине. Директор Публичной библиотеки, член Государственного совета, лицеист Д.Ф. Кобеко подготовил большой труд под заглавием: "Царскосельский лицей. Питомцы и наставники. 1811 - 1842". Силою вещей Пушкин, Пущин, Дельвиг, Матюшкин, Яковлев, Вольховский, "Кюхля" играют в этом исследовании гораздо большую роль, нежели Корф и Горчаков. А бывший лицеист К.Я. Грот к самому дню юбилея издал книгу, заглавие которой я привел выше. Она вся пропитана духом Пушкина. Без Пушкина эти детские забавы, стихи и шутки юношей-лицеистов первого выпуска не имели бы ни смысла, ни интереса. Как ни старались Горчаков и Корф, их суетная слава не затмила славы "развратника" - человека, которого, по словам Корфа, никто, кроме заискивающих в нем льстецов, не любил.

В своей "записке" 1854 г. Корф смешал с грязью не только Пушкина. Досталось от него и старому лицею. Если верить Корфу, лицей был каким-то вертепом, где пьяные, невежественные люди развращали юношей.

Что лицей первых годов своего существования не отличался особой строгостью, что воспитательная часть его была поставлена не блестяще, что состав его преподавателей не всегда стоял на высоте своей задачи, это, конечно, верно. Но где в те времена давалось у нас образцовое воспитание? И почему мы должны верить Корфу, а не хотя бы Пущину, одному из самых светлых людей того времени?

Что в лицее были воспитатели, ясно видевшие своих воспитанников, проникавшие в их душу, - свидетельствуют официальные документы. Многие отзывы лицейского начальства о воспитанниках уже известны в печати. К.Я. Грот дополняет их новыми материалами. В табели 1812 г. находим следующие отзывы "по нравственной части" о Пушкине, Корфе и Пущине.

Пушкин. Мало постоянства и твердости, словоохотен, остроумен, приметно и добродушие, но вспыльчив с гневом и легкомыслен.

Корф. Весьма благонравен, скромен, несколько робок.

Пущин. Весьма благонравен, с осторожностью и разборчивостью, благороден, добродушен, рассудителен, чувствителен с мужеством.

Согласитесь, что эти характеристики двенадцатилетних мальчиков оказались пророческими.

В более подробных аттестациях читаем:

Пущин (Иван), 14 лет. С весьма хорошими дарованиями; всегда прилежен и ведет себя благоразумно. Благородство, воспитанность, добродушие, скромность, чувствительность с мужеством и тонким честолюбием, особенно же рассудительность - суть отличные его свойства. В обращении приятен, вежлив и искренен, но с приличною разборчивостью и осторожностью.

Барон Корф (Модест), 12 лет. С хорошими дарованиями, прилежен с успехом, любит порядок и опрятность. Весьма благонравен, скромен и вежлив. В обращении столь нежен и благороден, что во все время нахождения его в лицее ни разу не провинился, но осторожность и боязливость препятствуют ему быть совершенно открытым и свободным.

Вот две характеристики, сделанные "пьяными", "невежественными" воспитателями. Но разве биографии декабриста Пущина и автора "мемориала" о 14 декабря не оправдали пророческой точности этих характеристик, противопоставлявших благородного, мужественного и чувствительного декабриста опрятному, трусливому, неискреннему бюрократу?

И прав был Пушкин, так искренно любивший и уважавший Пущина.

Мой первый друг, мой друг бесценный! -

писал он 13 декабря 1826 г. Пущину. Он молил Провидение, чтобы его голос озарил заточение друга

Лучом лицейских ясных дней.

"Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом, - рассказывает Пущин в своих воспоминаниях. - В самый день приезда моего в Читу призывает меня А.Г. Муравьева (супруга Никиты Михайловича, урожденная графиня Чернышева) и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукою написано было это стихотворение. Отрадно отозвался во мне голос Пушкина".

К "опрятному" Корфу Пушкин никак не относился. Просто не замечал его. Довольствовался кличкой "Мордан-дьячок", данной Корфу его товарищами.

Но что окончательно уничтожает отзыв Корфа о Пушкине, это краткая записка Матюшкина к Яковлеву, факсимиле которой опубликовано К.Я. Гротом: "Пушкин убит. Яковлев, как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука?

Яковлев, Яковлев, как ты мог это допустить? Наш круг редеет, пора и нам убираться". 14 февраля 1837 г. Севастополь.

Любопытно сопоставить с запиской Матюшкина слова Пущина: "Если б я был на месте Дантеса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России..."

Книга К.Я. Грота не дает особенно нового материала. Напечатанные Гротом "бумаги первого курса" уже использованы пушкинистами и в особенности покойным академиком Я.К. Гротом. "Это не есть новый материал или новое изыскание собственно о Пушкине в лицее, а это есть снабженный необходимым комментарием сборник, по счастью, уцелевших и сохраненных в гротовском архиве бумаг пушкинского курса, этих документальных свидетельств о той умственной и душевной жизни, которая окружала нашего гениального юношу-поэта в лицее". Так говорит издатель в своем предисловии к сборнику. Его скромность доходит до того, что он даже как бы извиняется в опубликовании "ребяческих проб пера", "грубоватых и не всегда остроумных выходок и шуток лицейских авторов". Но эти извинения, конечно, излишни. Почтенный лицеист сделал хороший культурный подарок не только "юбиляру", но и всему русскому обществу, которому слишком дорога память Пушкина, чтобы брезгать таким, с виду незначительным, но по существу ценным материалом.

Нечего себя обманывать. Если сохранится в России добрая память о лицее, то, главным образом, потому, что он озарен славой Пушкина.

Дмитрий Владимирович Философов (1872 - 1940) - русский публицист, художественный и литературный критик, религиозно-общественный и политический деятель.

Д. В. Философов

Юбилей лицея

Пушкинский лицей. Бумаги 1-го курса, собранные академиком Я. К. Гротом. Изданы К.Я. Гротом. СПб. 1911. Ц. 2 р. 60 к. Столетний юбилей лицея отпраздновали торжественно. Помянули всех высокопоставленных лицеистов, приветствовали председателя Совета министров, тоже бывшего лицеиста, но в этих чествованиях проглядывала какая-то усталость, неуверенность в завтрашнем дне. Как ни стараются себя обмануть современные лицеисты, -- сердцем чуют они, что слава их в прошлом, что в работе над возрождением России им нет места. Слишком узок лицей, чтобы вместить грядущие задачи новой России... В начале 1810 г. император Александр Павлович поручил только что назначенному министру народного просвещения, графу А.К. Разумовскому, разработать проект основания лицея в Сарском Селе, как тогда еще называлось Царское, с целью "образования юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной и составленного из отличнейших воспитанников знатных фамилий". Лицей достиг своей цели. Его питомцы заняли высшие ступени иерархической лестницы. Укажу хотя бы на барона Корфа и кн. Горчакова. Карьера последнего слишком известна, чтоб о ней распространяться. Свою жизнь он кончил в звании канцлера Российской империи. О бароне же (впоследствии графе) М.А. Корфе стоит напомнить, тем более что он имел совсем особое касательство к "литературе". Карьера его была головокружительна. На тридцать четвертом году жизни он уже государственный секретарь, на сорок третьем -- член Государственного совета. В 1848 г. он представил наследнику "докладную записку" о вредном влиянии двух журналов: "Отечественных записок" и "Современника". Того самого "Современника", который с величайшим трудом основал его товарищ по лицею, Александр Пушкин. В том же году, как раз 14 декабря, появился в 25 экземплярах знаменитый мемориал Корфа о 14 декабря 1825 г. Эти "литературные" заслуги доставили ему звание члена негласного (так называемого Бутурлинского) комитета 2 апреля 1848 г., который чуть не погубил всю русскую литературу. По смерти Бутурлина Корф занял место председателя комитета. В 1872 г. барон Корф получил графское достоинство. Скончался он в 1876 г. С точки зрения лицея и его непосредственных задач эти питомцы гораздо значительнее, нежели, например, Пушкин или Салтыков-Щедрин. Они выполнили то, что ждал от них лицей, они связаны глубокой внутренней связью со всем духом лицея, они -- его законные дети, плоть от плоти. Их работа на пользу бюрократии -- как бы проценты на тот капитал, который затратило правительство, учреждая привилегированное учебное заведение. Этого нельзя сказать про Пушкина. Кажется, никто из лицейских питомцев не причинял столько неприятностей начальству, как Пушкин, и если он уделил луч своей славы учреждению, в котором воспитывался, то для лицея это не "законные" проценты, а случайный "выигрыш" в "двести тысяч". У Корфа и у Горчакова было очень ясное сознание, что именно они, а не Пушкин -- подлинные питомцы лицея, его слава и гордость. Пушкина они не любили, не ценили и не уважали. В 1854 г. Корф составил известную свою записку о лицее. Полностью она напечатана в 1887 г., академиком Я.К. Гротом. В ней несколько страничек посвящено Пушкину. Трудно себе представить более вульгарную и презрительно грубую оценку поэта. Если бы Корф отзывался столь резко о Пушкине в своем лицейском дневнике, будучи еще юношей, никто не поразился бы. Оценить Пушкина-лицеиста было не так просто. Но записка Корфа составлена через двадцать лет после смерти поэта, когда, казалось бы, уже наступило время для более беспристрастной его оценки. Но и всесильное время не смягчило каменного сердца чиновника. "В лицее Пушкин решительно ничему не учился, -- пишет Корф. -- Между товарищами, кроме тех, которые, писав сами стихи, искали его одобрения и протекции, он не пользовался особенной приязнью... Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. В лицее он превосходил всех в чувственности, а после, в свете, предался распутствам всех родов, проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий... Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы... Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами петербургскими, Пушкин представлял тип самого грязного разврата..." Не лучше относился к памяти Пушкина и кн. Горчаков, второе "светило" лицея. 19 октября 1870 г. было решено по инициативе Я.К. Грота образовать из среды лицеистов комитет по устройству памятника Пушкину. Двое из членов комитета отправились к князю приглашать его в число своих сочленов. Горчаков был тогда на вершине славы. Подслуживаясь к Бисмарку, он думал, что вершит судьбы России. Ясно, что в Пушкинский комитет приглашали его не для черной работы, а для того чтобы придать комитету больший авторитет. Но князь не нашел возможным согласиться на просьбу приглашающих. Он сослался на свои занятия и свое здоровье. Отказался он через десять лет присутствовать и на открытии памятника Пушкину. Такое отношение к Пушкину и его памяти со стороны самых видных и типичных лицеистов, конечно, не случайно, и если бы сегодняшний лицей был логичен, он в свою столетнюю годовщину должен был бы чествовать не Пушкина, а именно Горчакова и Корфа. Однако люди всегда люди, и таково обаяние пушкинского гения, что оно победило лицейский дух. Репину заказано было не изображение берлинского конгресса, где "отличился" Горчаков, не Бутурлинского комитета, где заседал Корф. Репин ко дню юбилея написал, со свойственным ему талантом, картину, изображающую первый выпуск лицея, героем которого был Пушкин: Державин, сходя во гроб, благословляет поэта. Бывшие лицеисты ко дню юбилея не пишут биографии Горчакова или Корфа, а выпускают новые материалы все о том же Пушкине. Директор Публичной библиотеки, член Государственного совета, лицеист Д.Ф. Кобеко подготовил большой труд под заглавием: "Царскосельский лицей. Питомцы и наставники. 1811 -- 1842". Силою вещей Пушкин, Пущин, Дельвиг, Матюшкин, Яковлев, Вольховский, "Кюхля" играют в этом исследовании гораздо большую роль, нежели Корф и Горчаков. А бывший лицеист К.Я. Грот к самому дню юбилея издал книгу, заглавие которой я привел выше. Она вся пропитана духом Пушкина. Без Пушкина эти детские забавы, стихи и шутки юношей-лицеистов первого выпуска не имели бы ни смысла, ни интереса. Как ни старались Горчаков и Корф, их суетная слава не затмила славы "развратника" -- человека, которого, по словам Корфа, никто, кроме заискивающих в нем льстецов, не любил. В своей "записке" 1854 г. Корф смешал с грязью не только Пушкина. Досталось от него и старому лицею. Если верить Корфу, лицей был каким-то вертепом, где пьяные, невежественные люди развращали юношей. Что лицей первых годов своего существования не отличался особой строгостью, что воспитательная часть его была поставлена не блестяще, что состав его преподавателей не всегда стоял на высоте своей задачи, это, конечно, верно. Но где в те времена давалось у нас образцовое воспитание? И почему мы должны верить Корфу, а не хотя бы Пущину, одному из самых светлых людей того времени? Что в лицее были воспитатели, ясно видевшие своих воспитанников, проникавшие в их душу, -- свидетельствуют официальные документы. Многие отзывы лицейского начальства о воспитанниках уже известны в печати. К.Я. Грот дополняет их новыми материалами. В табели 1812 г. находим следующие отзывы "по нравственной части" о Пушкине, Корфе и Пущине. Пушкин. Мало постоянства и твердости, словоохотен, остроумен, приметно и добродушие, но вспыльчив с гневом и легкомыслен. Корф. Весьма благонравен, скромен, несколько робок. Пущин. Весьма благонравен, с осторожностью и разборчивостью, благороден, добродушен, рассудителен, чувствителен с мужеством. Согласитесь, что эти характеристики двенадцатилетних мальчиков оказались пророческими. В более подробных аттестациях читаем: Пущин (Иван), 14 лет. С весьма хорошими дарованиями; всегда прилежен и ведет себя благоразумно. Благородство, воспитанность, добродушие, скромность, чувствительность с мужеством и тонким честолюбием, особенно же рассудительность -- суть отличные его свойства. В обращении приятен, вежлив и искренен, но с приличною разборчивостью и осторожностью. Барон Корф (Модест), 12 лет. С хорошими дарованиями, прилежен с успехом, любит порядок и опрятность. Весьма благонравен, скромен и вежлив. В обращении столь нежен и благороден, что во все время нахождения его в лицее ни разу не провинился, но осторожность и боязливость препятствуют ему быть совершенно открытым и свободным. Вот две характеристики, сделанные "пьяными", "невежественными" воспитателями. Но разве биографии декабриста Пущина и автора "мемориала" о 14 декабря не оправдали пророческой точности этих характеристик, противопоставлявших благородного, мужественного и чувствительного декабриста опрятному, трусливому, неискреннему бюрократу? И прав был Пушкин, так искренно любивший и уважавший Пущина. Мой первый друг, мой друг бесценный! -- писал он 13 декабря 1826 г. Пущину. Он молил Провидение, чтобы его голос озарил заточение друга Лучом лицейских ясных дней. "Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом, -- рассказывает Пущин в своих воспоминаниях. -- В самый день приезда моего в Читу призывает меня А.Г. Муравьева (супруга Никиты Михайловича, урожденная графиня Чернышева) и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукою написано было это стихотворение. Отрадно отозвался во мне голос Пушкина". К "опрятному" Корфу Пушкин никак не относился. Просто не замечал его. Довольствовался кличкой "Мордан-дьячок", данной Корфу его товарищами. Но что окончательно уничтожает отзыв Корфа о Пушкине, это краткая записка Матюшкина к Яковлеву, факсимиле которой опубликовано К.Я. Гротом: "Пушкин убит. Яковлев, как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев, как ты мог это допустить? Наш круг редеет, пора и нам убираться". 14 февраля 1837 г. Севастополь. Любопытно сопоставить с запиской Матюшкина слова Пущина: "Если б я был на месте Дантеса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России..." Книга К.Я. Грота не дает особенно нового материала. Напечатанные Гротом "бумаги первого курса" уже использованы пушкинистами и в особенности покойным академиком Я.К. Гротом. "Это не есть новый материал или новое изыскание собственно о Пушкине в лицее, а это есть снабженный необходимым комментарием сборник, по счастью, уцелевших и сохраненных в гротовском архиве бумаг пушкинского курса, этих документальных свидетельств о той умственной и душевной жизни, которая окружала нашего гениального юношу-поэта в лицее". Так говорит издатель в своем предисловии к сборнику. Его скромность доходит до того, что он даже как бы извиняется в опубликовании "ребяческих проб пера", "грубоватых и не всегда остроумных выходок и шуток лицейских авторов". Но эти извинения, конечно, излишни. Почтенный лицеист сделал хороший культурный подарок не только "юбиляру", но и всему русскому обществу, которому слишком дорога память Пушкина, чтобы брезгать таким, с виду незначительным, но по существу ценным материалом. Нечего себя обманывать. Если сохранится в России добрая память о лицее, то, главным образом, потому, что он озарен славой Пушкина. Впервые опубликовано: "Русское слово". 1911. No 247. 27 окт. С. 2. Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_ubiley_licea.html