ВОСПОМИНАНИЯ А. Ф. БЕРГ 1980 г.
С момента основания общины мы познакомились и подружились на всю жизнь с Александрой Федоровной Берг, удивительным человеком, добрым, верующим и большой молитвенницей. Мое отношение к ней всегда было почтительным. Хотя разница в возрасте была только четыре года и в общину мы вошли одновременно, но не могу объяснить, почему всегда звала ее по имени и отчеству, а она меня – Кира. Александра Федоровна сердилась на меня, что не зову ее просто Александрой, но что-то никогда не давало называть ее на «ты» и произнести имя без отчества. Мы любили друг друга, дружили, помогали и вместе молились: Юрий, Саша (я так называла ее за глаза) и я. В последние годы, когда Александра Федоровна почти перестала видеть, она продиктовала мне несколько отрывочных воспоминаний об о. Арсении и о своей жизни:
«Я происхожу из древнего дворянского рода, верой и правдой служившего своему Отечеству. В конце XVI столетия Петр I пригласил моего прапрадеда служить в Россию, и он остался здесь навсегда. Немецкое дворянство перешло в русское, император дал чины и звания. Женился прапрадед на русской, в конце концов забылись немецкие корни, и только одна фамилия напоминала о далеком прошлом.
Отец мой Федор Игнатьевич хорошо знал родословную семьи и в большую кожаную тетрадь вписывал все основные события: кто родился, когда венчался, когда умер, награды, сведения о больших приобретениях и продажах. Первая запись была сделана в 1743 г. Толстые пожелтевшие листы тетради невольно вызывали к ней уважение. Уже несколько десятилетий прошло с тех пор, как ее при моем первом аресте занесли в «протокол изъятия», и сейчас тетрадь, возможно, лежит в архиве КГБ или НКВД, а может быть, и уничтожена. Прошла реабилитация, и я попросила «органы» возвратить мне тетрадь. Ответ был расплывчатым и странным: тетрадь признавалась исторической ценностью, имеющей государственное значение, была передана на хранение в архивы Госфонда. Запросила, куда передали, но ответа не получила.
Вспоминаются рассказы моего отца. Маленькой девочкой сажал он меня к себе на колени, приходили сестры Надя и Вера, и он говорил: «Пойду в страну забвения и сказок, возьму оттуда что-нибудь интересное и поведу рассказ». Некоторое время папа молчал, видимо собираясь с мыслями, начинал повествование, и мы, сидящие вокруг него, погружались в мир волшебных русских сказок, переосмысленных отцом с обязательным введением в них христианских поступков и понятий. Стала старше, папа читал апокрифические сказания или брал толстую кожаную тетрадь с твердыми желтыми страницами и говорил о предках, совершавших героические поступки, вспоминал родословную семьи Берг или читал короткие рассказы ряда писателей. Особенно осталась в памяти повесть Гаршина «Сигнал».
Маленькой девочкой я просила папу отвести меня в «страну забвения», он улыбался и говорил: «И у тебя будет своя «страна забвения». Став старше, я поняла, что это за страна. Сейчас мне 82 года, и моя «страна забвения» – прошлое – огромна, но постараюсь говорить только о добром и хорошем, озаренном верой, духовным руководством о. Арсения, и о том, что показало великую милость Господа ко мне, много грешившей в жизни. Воспоминания буду говорить так, как это позволяет моя стариковская память. Ты, Кира, знаешь, что в моем возрасте прошлое проявляется отдельными пятнами, возможно, в зависимости от настроения, самочувствия и даже от хорошей или плохой погоды. Сейчас я почти слепая и сидя в кресле или лежа, просматривая прошедшее и совершенное мной ранее, оцениваю многое совершенно по-другому. Вижу свои ошибки, совершенные несправедливости, обиды, нанесенные людям, множество совершенных грехов, малую устремленность к Богу, но исправить уже ничего не могу, все осталось в прошлом, и единственный путь – это молитва ко Господу и постоянное покаяние на исповеди, испрашивание прощения за когда-то содеянное. Ох, как тяжело вспоминать сделанное мной греховное и плохое.
Родилась в 1898 г., в 14 лет все окружающие уже считали меня красавицей, а в 16 лет, сознавая свое «достоинство», многим молодым людям бездумно кружила голову, искушала людей много, некоторые мужья обещали мне бросить свои семьи, умоляя выйти за них замуж. Вспоминаю прошедшее, и мне, старухе, стыдно и страшно. Кружила головы многим, но сама оставалась девушкой-недотрогой. Ты должна, Кира, знать, что почти всегда красота женщины, да еще «ослепительная красота» – большое несчастье для женщины, ее тяжелый жизненный крест. Отец сердился на меня, разговаривал, убеждал, но мама даже несколько гордилась, что дочь – красавица, тем более что две мои сестры не были, мягко говоря, красивы.
Мама и папа были глубоко верующими людьми, но все их мировоззрение являлось отражением окружающего общества, были они умны, образованны, интеллигентны. Семья наша ходила в церковь, конечно, исповедовались, причащались два раза в год. Церковные службы, несмотря на мою взбалмошность, я понимала и любила. Однажды исповедовал не обычный священник о. Иоанн, а неизвестный мне старичок о. Феодосии. Я подошла, сказала несколько фраз о грехах и ожидала отпущения, но батюшка заговорил со мной, словно знал мою жизнь, говорил спокойно, ласково, вспоминая заповеди Господни, разъясняя их и поучая меня, как надо жить, молиться, готовиться к исповеди. Говорил со мной о. Феодосии долго, церковная служба шла своим чередом – отец Феодосии в этот день был помогающим иереем, и в конце нашей беседы сказал, что я не готова к исповеди, посоветовал просмотреть свою жизнь и придти через месяц.
Отец мой был возмущен отказом мне в исповеди и причастии, подошел к о. Феодосию, стал что-то горячо ему говорить и минут через двадцать вышел с сосредоточенным лицом, грустный и пристыженный. Подойдя ко мне, папа сказал: «Отец Феодосии прав, ты недостойна исповеди, а я и мать плохо воспитали тебя, придешь на исповедь через месяц, одумайся».
Я очень обиделась на сказанные о. Феодосием и отцом слова, но задумалась. Через месяц вторично пошла на исповедь, предварительно тщательно продумав, в чем буду каяться. Говорила довольно долго, о. Феодосии внимательно слушал, не перебивая, и когда я закончила, сказал: «Слушал Вас, и у меня все время было ощущение, что отвечаете затверженный урок, помните, в школе было слово «зубрежка», отвечаете слово в слово, а внутреннего понятия изучаемого предмета нет. Подготовились к исповеди формально, нет в ней души, христианского понимания греха, желания больше его не совершать, готовились, вероятно, по вредной брошюрке Добровольского «Вопросы и ответы на исповеди». «Да, – ответила я, – готовилась по ней». Отец Феодосии долго стоял у аналоя, молчал, губы его чуть-чуть двигались, вероятно молился. «Стою и думаю, могу ли отпустить грехи, допустить к причастию? Странно скажу: красивы Вы, и красота эта губит Вас. Забудьте про нее, она Господом дана, а не Вашими заслугами и трудами. Пройдут годы, и морщинами покроется лицо, станете незрячей и ощутите пустоту прожитой жизни. Если в душе будет жить вера в Господа, Пресвятую Богородицу, Церковь, то до конца жизни Вашей сохраните красоту духовную, немеркнущую и нестареющую, и вспомните меня, недостойного иерея Феодосия, добрым словом, и помянете в молитве. Не по жестокосердия своему, а для пользы Вашей скажу: идите домой и приходите в следующее воскресение на исповедь, и верю, не обидитесь и обязательно придете, а брошюру Добровольского сожгите».
Семья наша дружила с матерью о. Арсения, в детстве мы с ним играли, Мария Александровна часто ходила с сыном в музеи, театры и брала также меня. Я знала, что Мария Александровна – глубоко верующий человек, пришла и рассказала, что священник трижды отказал мне в исповеди. Внимательно выслушав, она сказала: «Саша! Отец Феодосий прав, исповедь человека – это исход души его к Богу во всей открытости, без утаенности, с желанием не совершать плохих поступков. Не обижайся, Саша, но ты живешь в любви и очаровании своей красотой, которая дана тебе не для смущения людей. Осмысли свою исповедь душой, посмотри на свои поступки как бы со стороны, и тогда примет о. Феодосии твое покаяние». Много очень нужного и важного рассказала мне в этот вечер Мария Александровна. Через неделю в воскресенье о. Феодосии исповедовал, и после причастия первый раз в жизни чувство необыкновенной радости переполняло меня, радости не житейской, а внутренней, духовной.
Я уже говорила, что наша семья дружила с семьей Марии Александровны. Отец Арсений, тогда Петя, дружил и играл со мной, и временами Мария Александровна водила нас, детей, на выставки, в музеи, театры, и мои папа и мама всегда охотно отпускали меня в эти походы. Три года подряд мы жили рядом на даче, и я очень дружила с Петей, хотя он был старше меня на три с половиной года. Сколько мне помнится, он всегда увлекался русской стариной, собирал книги по иконописи, о русских монастырях, иконах, московских старинных церквях, интересовался архитектурой, делал бесконечное количество выписок из книг и читал, читал.
Когда жили на даче, Мария Александровна собирала нас, детей, и совершала дальние прогулки по окрестным лесам. Звала Петра, но он постоянно пытался сослаться на то, что ему необходимо закончить какие-то записи, но потом шел с нами и восторгался красотой здешних мест. Природу он любил, понимал и говорил: «Господи, как все разумно и удивительно создано».
Учился всегда блестяще, досрочно окончил с золотой медалью классическую гимназию. Поступил в университет и тоже досрочно окончил его. Несколько месяцев проболел эндокардитом с высокой температурой, опубликовал в серьезных научных журналах несколько больших статей, в которых полностью отвергал «западный» взгляд на русское архитектурное и иконописное искусство, утверждая самобытность его происхождения и чисто национальные отечественные корни…
В конце 1916 г. произошел духовный перелом, он стал меньше заниматься искусством, полностью погрузился в изучение православия. Московские церкви стали местом постоянного его местопребывания, он искал духовника, отвечающего его внутреннему миру. Один из хорошо известных московских священников посоветовал ему поехать в Оптину пустынь, тогда говорили – «к старцам». Уехал и два года прожил в Оптиной пустыни под руководством о. Анатолия и о. Нектария. В 1919 г. приехал по благословению старцев в Москву уже иеромонахом. Мария Александровна, его мать, восприняла это событие двояко. Была она человеком глубокой веры и поэтому радовалась, что сын – иеромонах, но в глубине души было и желание видеть сына женатым, видеть его жену и своих внуков. Думаю, радость ее была бы больше, если бы о. Арсений стал женатым священником – о. Петром, с той же глубиной веры, что приобрел в Оптиной пустыни. Эта горечь долго жила в Марии Александровне, не знаю, говорила она об этом сыну или нет. К концу 1919 г. Мария Александровна осознала, что для о. Арсения выбранный им путь был единственно правильным.
Я все годы дружила с Марией Александровной и любила ее не меньше своей мамы; если говорить откровенно, то в духовном отношении она оказала на меня большее влияние, и многому я училась у нее, возрастная разница была между нами в тридцать лет.
Жизнь о. Арсения прошла перед моими глазами, только два года, проведенных в Оптиной пустыни, девять лет ссылки и восемнадцать лет лагеря разъединяли нас, но в ссылку к нему я ездила не один раз.
На всю жизнь запомнилась поездка зимой. Доехала до Вологды, а от Вологды надо было нанять возчика, что я и сделала. Ехали долго, наступила ночь, вдруг возчик остановил лошадь, выбросил мою поклажу и сказал: «До твоей деревни восемь верст осталось, вон видишь пристань, до утра переждешь, а потом пехом дойдешь». Я ему говорю: «Ночь, поклажа тяжелая, не дойду». Тронул лошадь и уехал. Мороз двадцать градусов, пронизывающий ветер, смотрю – баржа на берегу косо стоит, пошла к ней, вещи постепенно подтаскиваю, один мешок за другим, решила от ветра укрыться. Забралась по лесенке на баржу, смотрю, написано: «Касса». Вошла, и в лицо ударил запах махорки, кто-то сказал: «Мужики, глядите! Баба пришла от ветра прятаться». Я похолодела, в промерзшей кассе находилось трое мужчин, поняла по голосам. Стало страшно: кто они? Защитить может только Господь, начала молиться, прошу помощи у Матери Божией, святых, но молитва все время прерывается, мужики задают и задают вопросы, надо отвечать. «Куда идешь? Зачем? Откудова? Что везешь? Сколько лет? Баба али девка?» Вопрос за вопросом, решила говорить правду. Если до утра доживу, то увидят, куда иду и к кому. Отвечаю на все вопросы и в промежутках между ответами молюсь Пресвятой Богородице.
Расспросили, затихли, холод промозглый, но в помещении нет ветра, хотя слышится постоянный ветровой вой. Один из мужиков сказал: «Ты, девка, смотри не засни, сейчас знобко, во сне замерзнуть можно». Чуть рассвело, выбрались из баржи. Двое мужиков (шли в ту же деревню, что и я) взяли мои мешки, вскинули на плечи и понесли. Ветер стих, по дороге разговорились, попутчики оказались в возрасте под пятьдесят лет. «Небось, испугалась, когда на баржу зашла?» Откровенно ответила: «Испугалась». – «Скажу тебе, девка, в наших краях теперча одна не ходи, ограбят, испоганят. Лагерей у нас здесь много, жулье на дорогах, в лесах, деревнях озоруют, грабят, тебе повезло, что нас встретила». Донесли мои мешки до дома, где жил о. Арсений. Поблагодарила мужиков, вышла хозяйка дома, за ней наш батюшка, бросились друг к другу. «Всю ночь о тебе молился, на барже ночевала?» Повернулся к хозяйке, сказал: «Екатерина Николаевна! Возьмите и расходуйте», – показав на мои мешки. Больше одна к о. Арсению не ездила, боялась».
Мы вспоминали, как дважды сопровождали о. Арсения к владыке Афанасию (Сахарову) в Петушки. Были эти встречи в 1960 г. или в начале 1961 г. Встречи эти были трогательными. Присутствовали при совместном служении. Владыка и о. Арсений были когда-то одного мнения о поминовении митрополита Сергия, но с момента поставления на патриаршество Патриарха Алексия этот вопрос был снят, и теперь иногда Владыка служил в церкви, кажется, даже во Владимире.
Было видно, что владыка Афанасий и о. Арсений дружили и хорошо знали друг друга. Не один раз хотела спросить об этом, но подходящего случая не было. Удивительно было то, что лагеря надолго вырывали их из обычной жизни, и поэтому возникал вопрос: где и когда они встречались? Александра Федоровна этого не знала.
Последние годы она жила у нас. Дети ее работали, внуки были взрослыми, учились. Днем все расходились, и ослепшей Александре Федоровне оставаться одной было нельзя. Юрий работал, а я «сидела на пенсии» дома, поэтому присутствие ее только радовало нас. Дети и внуки Александры Федоровны не забывали ее, часто приходили к нам и заботились о ней.
Александра Федоровна, – человек одаренный, с огромными знаниями, которые называют энциклопедическими, – обладала обширными знаниями творений святых отцов, патристики, устава церковной службы и разбиралась во многих других духовных вопросах. Знания свои охотно передавала людям, желавшим принять священный сан, иногда приходили и учащиеся Духовной Академии или Семинарии, которых направлял один из знакомых иереев.
Однажды Александра Федоровна вспоминала, как мама о. Арсения воспитывала его в детстве, об этом подробно рассказывал он и сам (в воспоминании «Отец Олег»). Я сказала ей об этом, но Александре Федоровне очень хотелось, чтобы я записала рассказанное ею:
«Мария Александровна считала, что вера должна быть заложена в ребенке матерью с самых первых дней жизни, а до рождения необходимо постоянно молиться Богу, ибо, как говорила она, молитва проникает в ребенка еще во чреве матери, а молясь вслух над колыбелькой ребенка, тем более оказываешь духовное воздействие на его душу.
Когда ребенок рождается, ты принимаешь на себя ответственность не только за его телесное здоровье, но и за его душу. Можно вырастить физически здорового человека, но с изуродованной душой. Этот человек, став взрослым, погибнет, станет лжецом, преступником, но если мать раскрыла в ребенке образ Божий, то, будучи даже не совсем здоровым, он будет духовно богатым человеком и найдет себе дорогу в жизни. «Я, – говорила она, – относилась к Пете и как к сыну по плоти, и как к творению Божию и считала себя ответственной перед Ним, ибо Господь вручил мне на воспитание человека. Я всегда была против механического заучивания детьми молитв, необходимо тщательно и внимательно все объяснить, показать соответствующие изображения, картинки, доступные детскому пониманию, и тогда молитва станет ребенку понятной. Огромное значение для воспитания ребенка имеют сказки. Большинство родителей начинают рассказывать о бабе-яге, о лешем, о русалках, об Иване-дурачке или читать сказки братьев Гримм, но не это надо, чтобы в душе ребенка заложить основы веры. Постоянно читайте краткие рассказы о детстве Иисуса Христа, Божией Матери, святых, легенды шведской писательницы Сельмы Лагерлеф об Иисусе Христе, пересказывайте в сокращенной форме жития святых: Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Николая Чудотворца и даже апокрифические повести Лескова, хотя в них иногда проскальзывает легкая дымка толстовства, которым Лесков увлекался.
Конечно, рассказывайте и русские сказки, осмысленно исключая при рассказе то, что сочтете ненужным. Когда ребенок сам начнет читать, то, естественно, прочтет и то, что вы не рассказывали, но уже будет иметь в своей душе фундамент веры и сможет отбросить плохое». Вот взгляд Марии Александровны на приобщение с детских лет ребенка к вере.
Когда Мария Александровна водила Петю и меня в театр, то выбирала такие постановки, которые только положительно влияли на нас, детей. Неизгладимое впечатление оставило у меня посещение детского спектакля «Синяя птица» в Московском Художественном театре. Мое детское воображение было потрясено до основания, и несколько дней я ходила под впечатлением увиденного. Пес, Кот, Сахар, Вода, Квашня с хлебом, Тиль и Метиль, Смерть с огромной косой в руках стояли перед глазами днем и ночью, но больше всего поразило меня путешествие в мир теней. Огромные белые колонны поднимались ввысь (будучи достаточно взрослой, я поняла, что это был свет от прожекторов и легкий тюль, свисавший сверху, но все это создавало незабываемое впечатление), легкий, казалось, туман поднимается в воздух, и Тиль и Метиль почти теряются среди Великого Хаоса и бредут по проходу, – и даже грусть, что Синяя птица не найдена, не огорчала. Все было таинственно и прекрасно.
Помню, когда на сцене возник огромный зал мира теней, я громко спросила: «Тетя Маша, это рай?» Возбужденные пришли домой, всю дорогу задавали вопросы: «Почему? Что это?» Мария Александровна – тетя Маша – отвечала: «Все расскажу дома». За столом тетя Маша сказала нам: «Дети, вы видели, что Тиль и Метиль искали счастья, искали долго, настойчиво, но не нашли его. Потому не нашли, что счастье – это вера в Бога, любовь к Нему, счастье – говорить Богу свои мысли, молиться Ему, счастье человека – в Церкви, в общей молитве к Господу, счастье – в постижении воли Господа, а Тиль и Метиль искали счастья на земле и забыли Бога. Счастье – любить друг друга и помогать людям».
Расскажу о нескольких случаях (хотя о. Арсений всегда говорил: «Случайностей нет, есть только воля Божия»), происшедших со мной в жизни, которые считаю чудесными.
На Воркуте, не знаю почему, переводили меня из одного лагпункта в другой, я умирала от цинги, истощения, усталости. После этапа, войдя в теплый барак и пройдя по проходу, упала от слабости. Очнулась на нарах, кто-то снимал с меня одежду. «Заплечный мешок («сидор»), вероятно, украдут», – мелькнула мысль, но мне было уже все равно, я умирала. Сквозь туман полубессознательности услышала разговор двух женщин: «Ты грудь и живот растирай, а я буду ноги, потом ее перевернем». Почувствовала, что руки незнакомых женщин стали растирать мое тело, силы и сознание постепенно возвращались, я пришла в себя. Света в бараке почти не было, лиц женщин различить не могла. Дали кусок хлеба, горячей воды, что-то надели на меня, закрыли одеялом, и я уснула.
Утром услышала сигнал «вставать», привычная многоэтажная брань раздавалась в бараке. Женщина, склонившись ко мне, сказала: «Тебе хоть один день отлежаться надо, а то помрешь. Пойду, поговорю со старшой (старшая по бараку; в других лагерях называли – комендант барака, в иных – староста), может, поможет». Пришла старшая, посмотрела на меня, ткнула кулаком под ребра и сказала: «Помогу, ей надо не один день, а все три дня лежать», – и ушла. Что сделала старшая, не знаю, но три дня я пролежала на нарах, и все эти дни две женщины ухаживали, лечили и неведомыми путями приносили «пайку». Видишь, выжила и сижу с тобой, а женщины эти были – Анна Александровна, колхозница из Тульской области, человек верующий и доброты необыкновенной, умная, сильная и обидеть себя не дающая. У нее было доброе круглое лицо с огромными серыми глазами и слегка курносым носом. Вторая женщина называла себя Ларисой и была «воровкой на доверии». Красивое лицо с удивительной, располагающей внешностью, интеллигентностью, добротой во взгляде. Имен у нее было около десятка и столько же фамилий, настоящее имя – Екатерина. Была воровкой, настоящей «блатной», имела кличку, могла быть отзывчивой и чрезвычайно доброй, но – и очень жестокой. В бараке пользовалась авторитетом среди «блатных», и многие боялись ее. То, что совершенно чужие «зечки» спасли и выходили меня, было подлинное Господне чудо.
Прошли годы. Шел 1939 г., я уже давно жила в Москве, кончила МГУ, работала в научном институте, постоянно возясь с белыми мышами и крысами, испытывая на них действие разных препаратов, вирусов и микробов. Вышла замуж за Вячеслава. Я была в универмаге ЦУМ на Петровке, слышу: «Здравствуйте, Александра Федоровна». Оборачиваюсь и вижу: передо мной стоит женщина с очаровательным милым лицом и одета хорошо. Смотрю, и вдруг понимаю: это – блатная Катя. Обнялись, расцеловались, хотела ее расспросить, но она сказала: «Дайте Ваш адрес». Я сказала, она сразу отошла и, не прощаясь, смешалась с покупателями. Удивилась я, пошла по этажам ЦУМа. Вечером часов в десять раздался звонок, я открыла дверь. Катя вошла, молча разделась и сказала: «Простите, не простилась – было нельзя» и, еще не входя в комнату, произнесла: «Разрешите мне пожить у вас два месяца». Не знаю, что выражало мое лицо, но сказала: «Конечно, Катя, живи», – а в душе мелькнула мысль: «Обворует».
Ты, конечно, помнишь, что детей днем я отводила к родителям мужа, вечером забирала. Прожила Катя у нас более двух месяцев, дети мои и Вячеслав души в ней не чаяли, любили ее, и никогда не была она нам в тягость. Вечерами и в выходные молились при ней, из Ярославля приезжал о. Петр и дважды служил литургию, и мы не боялись Кати. Когда мы молились, всегда вставала, но крестилась редко. При служении о. Петром литургии подошла к нему и попросила уделить ей время для разговора, который был долгим. Потом, через год, о. Петр сказал нам: «Удивительный человек ваша Катя. Удивительный, и душа у нее христианская, но трудна ее жизнь».
Катя приходила в разное время, днем, вечером или около одиннадцати часов ночи, поэтому я дала ей ключ от квартиры. Как-то утром Катя подошла ко мне и Вячеславу и попросила ее перекрестить, обняла детей, приложилась к иконе Казанской Божией Матери и, как всегда, спокойно ушла. Ты же помнишь ее, встречалась у нас, даже была на литургии, что служил о. Петр, ты тогда сказала про Катю: «Какое доброе, интеллигентное, красивое и располагающее лицо». (Я вспомнила свои слова и действительно располагающее и привлекающее лицо этой женщины). Чем занималась и куда уходила Катя, я никогда не спрашивала, – продолжала Александра Федоровна. – В тот день, когда Катя попросила ее перекрестить, я пошла отводить детей к бабушке, а потом с Вячеславом двинулись на свои работы.
Придя с детьми вечером домой, увидела стоящую посередине стола чистую чашку и под ней записку: «Дорогие мои! Спасибо за доверие, за все. Люблю вас, вспоминайте Екатерину. Катя. Р. S. Сверток – вам, он чистый» – и слово «чистый» было подчеркнуто. Рядом лежал завернутый в газету большой сверток. Развернула и ахнула – такой большой суммы денег никогда не видала. Долго молились, советовались с о. Германом, и он сказал: «Одну треть отдайте нуждающимся, остальное оставьте себе». Все в жизни промыслительно, и «чистый» дар Кати помог нам. Разве это все не великое чудо Господа? «Воровка на доверии», «блатничка», не раз сидевшая в тюрьмах, – и вдруг такой удивительный поступок. Больше Катю не встречала, только в 1961 г. получила удивительное, полное любви и благодарности письмо. Однажды, рассказывая одному их знакомых о происшедшем, услышала: «Вы совершили грех, взяв деньги воровки». Я подумала, что этот человек плохо знает людей и не знает, что такое лагерь. Конечно, в 1958 г. рассказала об этом о. Арсению, и он ответил: «Правильно, что взяли, Катя сказала правду, деньги – «чистые», – этими словами она хотела сказать: «Крови и бедствия для людей на них не было».
Еще об одном чудесном случае расскажу. Шла я в половине двенадцатого ночи по Малой Никитской улице, было холодно, ветрено и на улице пустынно. Дома – все почти старой постройки с большими подворотнями. Молюсь и думаю: «Нужно скорее дойти до остановки трамвая «А», а идти еще минут пять-шесть, мне страшно. Прохожу высокий дом, внезапно вышли двое мужчин и втолкнули меня в подворотню, я пыталась, что-то сказать, но третий мужчина схватил меня за горло и, достав нож, сказал: «Молчи – прирежу! Быстро ее в подвал». Втащили в подвал, взяли сумку с продуктами и сумку с деньгами, где была зарплата, и стали меня со всех сторон ощупывать руками – нет ли чего ценного? Большой золотой крест на золотой цепочке висел на шее. Стащили через голову джемпер, и я осталась в одном платье с грубо расстегнутым воротом. Крест и цепочка еще оставались на мне. В подвале было светло. Кричать, просить, умолять было бесполезно, пощады ждать не приходилось. Сжавшись в комок, вложила все свое душевное «я» в молитву к Богу, Пресвятой Богородице, к духовному отцу Арсению. Не смерть пугала меня, а грязное надругательство над моим телом. Двое стояли около меня, а третий, по-видимому главный, вынимал из сумочки деньги, документы и разные лежащие там бумажки. Под висячей лампой внимательно просматривал их и даже читал, деньги положил в свой карман. А я могла только молиться Богу и беспорядочно призывать помощь Пресвятой Богородицы и батюшки. Третий внимательно и долго читал вынутую из моей сумочки какую-то бумажку и внезапно спросил: «В каком лагере сидела?» От растерянности вопроса не поняла. «В каком лагере находилась и сколько лет?» – я ответила. Внимательно посмотрев на меня, произнес: «Братва! Оденьте ее», – вынул деньги из своего кармана, положил в сумочку и сказал: «Иди домой, а о нас – сама понимаешь…» Я все поняла, Господь и Пресвятая Богородица и заступничество духовного отца Арсения спасли меня. Подошла к третьему (главарю), низко поклонилась, перекрестилась, протянула ему руку и сказала: «Спасибо Вам». – «Иди, иди скорее, за твое спасибо и тебе спасибо, а что в лагере была, по твоей справке узнал, лагерь хорошо знаю, иди».
Это было такое чудесное избавление, такое неописуемое чудо! Шла и прославляла Господа, Пресвятую Богородицу и защитника рода человеческого святого Николая Мирликийского. Шла со спокойной душой, но войдя в дом, разрыдалась, долго не могла придти в себя и только подойдя к иконам и помолившись, смогла рассказать Вячеславу все во всех подробностях. Только подумать, какую милость и чудо проявили Господь и Матерь Божия ко мне грешной. Ведь я была на краю гибели. Это было чудо».
Так вспоминала Александра Федоровна Берг о своей прожитой жизни.
Из книги Сектоведение автора Дворкин Александр Леонидович4. Берг поставил ультиматум избранным, чтобы они делились своими мужьями и женами Постепенно слухи о разврате в секте стали распространяться, тем более что действия родителей тех, кто туда попал, делались все более и более эффективными. В результате у Берга возникли
Из книги Отец Арсений автора Автор неизвестен8. В Троицу Берг не верит, так как этого слова в Библии не найти Говоря о богословии Берга, довольно сложно вычленить какие-то определенные воззрения, потому что он писал очень много, чрезвычайно многословно, но все по-разному, очень туманно и уклончиво. Однако у него все же
Из книги Православие и религия будущего автора Серафим ИеромонахВОСПОМИНАНИЯ А. Ф. БЕРГ 1980 г. С момента основания общины мы познакомились и подружились на всю жизнь с Александрой Федоровной Берг, удивительным человеком, добрым, верующим и большой молитвенницей. Мое отношение к ней всегда было почтительным. Хотя разница в возрасте была
Из книги Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие автора Илюшенко Владимир ИльичЭпилог: Джонстаун и 1980-е годы Эта книга была намеренно смягчена. Нашим стремлением было описать, по возможности спокойно и объективно, нехристианские религиозные практики, приготовляющие путь "религии будущего"; мы лишь обозначили некоторые из "ужасных историй",
Из книги автораДорогая А.! Конечно, в смысле карьеры иммунология - лучше. Ты сможешь уйти «в науку», писать диссертации, ставить опыты и пр. Но удовлетворит ли это тебя? Подумай. Невропатология, психиатрия сейчас людям нужнее. Ты по себе это знаешь. Что толку, если человек делает то?то и
Из книги автораДорогая А., хотел написать тебе с М., но не успел, пошлю почтой. Начну с того, что очень рад тому, что ты находишь время написать мне. Это своего рода «отчет», он нужен не только мне, но и тебе. Что тебя хватает на полгода - не удивляйся. Это тоже срок немалый. Ты ведь в пути, в
Из книги автораДорогая А.! Приехал из Крыма и получил оба твои письма.<…>Проблема душевная в том, как быть с тем пределом, который может быть терпим без срыва. Скажу тебе занятную вещь. Чтобы не было «застоя эмоции» - нужна моторика. Нужен - смешно сказать - какой?нибудь вид спорта.
Из книги автораДорогая А.! Поверь, ничего страшного с тобой не происходит: и без особых состояний управлять собой нелегко. У тебя же склад психики типично циклотемичный. Он характеризуется перемежающимися полосами спадов и подъемов, причем порой очень регулярных. В связи с этим
Из книги автораДорогая А.! Выхода из твоего цейтнота два (взаимодополняемых).1. Укреплять НОТ, чтобы оставалось время на настоящий отдых. 2. Молиться об этом, о свете и радости (и я буду). И дополнение 3–е. Я уже говорил тебе - это физическая сторона: надо, пока ты молодая, - укреплять
Из книги автора[Февраль 1980] Дорогая Юлия Николаевна! Не успели мы оглянуться, как снова пост и начинается время, которое мы с Вами так ценим. Жаль мне только, что Вы готовы отказаться от поездки в Москву. Но, м. б., она все же удастся. Неизвестно, когда будут запирать город на игры.Вопрос о
Из книги автора[Май 1980] Дорогая Юлия Николаевна! Спасибо за двух С[пасов]. Есть еще одна просьба: преп. Геннадий и Нина равн[оапостольная].О трудном Вы говорите: почему не молиться о смерти? Скажу откровенно: наверно, нет во мне этой решимости. Никогда не мог (например, в случае с теткой моей,
Из книги автора[Май 1980] Дорогая Юлия Николаевна! Вы напрасно огорчаетесь, что я хорошо говорил о Вас друзьям. Люди должны сосредотачиваться на всем хорошем друг в друге. А плохое - пусть знает духовник. Я сейчас, вероятно, уеду, но вернусь, и снова наше общение продолжится. Впрочем, я
Из книги автора[Лето 1980] Дорогая Юлия Николаевна! Не огорчайтесь, что при личных встречах беседа бывает трудна. Мне нужно хотя бы время от времени видеть Вас, чтобы крепче «держать» заочно. Почерк только у меня уж очень плохой. Относительно записок о. С. я Вас понял, хотя всё это, однако,
Из книги автора[Осень 1980] Дорогая Юлия Николаевна! Записочку Вашу получил.<…>О себе Вы ничего не пишете. Очевидно, у Вас всё по–старому. Прошу Ваших молитв в наше трудное время. Объединение духовных сил может преградить проискам врага пути.Храни Вас Бог. Вашпр. А.
Из книги автора[Осень 1980] Дорогая Юлия Николаевна! Получил Ваше письмецо с фото Ташкента. За сестру Вашу буду молиться. Надеюсь, что всё будет хорошо. Жду Ваших новостей - относительно здоровья. А Ташкент на фото напомнил мне старые города Св. Земли.У нас всё по–прежнему. Сына провожаю в
Из книги автораПРОПОВЕДЬ О СВЯТОСТИ 26 октября 1980 г. Во имя Отца и Сына и Святого Духа!Совсем недавно Москву посетил космонавт американский. Выступая перед москвичами, он рассказывал о том, как он впервые со своим спутником вступил на почву Луны. Рассказывал о своих переживаниях, о том,
Поэт, прозаик, переводчик, журналист. После окончания Воронежского кадетского корпуса (1857) отправляется в Москву для подготовки в университет, однако посвящает себя литературной деятельности. По рекомендации А.Н. Плещеева сотрудничает в журнале «Время», где за 1861−1863 гг. Берг опубликовал двадцать пять стихотворений, в том числе «В поле» с посвящением Достоевскому. П.В. Быков вспоминал о встрече с Бергом в редакции «Времени»: «Федор Берг, высокий человек, напоминавший верстовой столб, с русой, слегка вьющейся шевелюром, под пиджаком, достаточно потертым, носивший красную кумачовую косоворотку, как символ свободы».
К 1861 г. относится знакомство Берга с Достоевским, о чем свидетельствует письмо Берга к Достоевскому от 8 июля 1861 г.: «...Честное слово, это не будет фразой, если я скажу Вам, что редко бываю так взволнован и изумлен, как вчера, получив письмо Платнова Александровича [Кускова], в котором он описывает мне, как возмутила Вас моя статейка. Я надеюсь, что объяснения мои будут удовлетворительны, потому что мне предстоит говорить только правду. При тех чувствах самого искреннего и глубокого уважения, которое я к Вам питаю, при тех немногих и оставивших во мне приятное впечатление отношениях, в которых мы с Вами были, право, не может существовать и мысли об каких-нибудь намеках на Вас. Хотя у меня нет черновой несчастной статейки, но я как нарочно помню злополучные места, возбудившие недоразумение, и удивляясь, как тут могли быть какие-нибудь недоразумения? Там стоит: не может пустой фат, унижающий и оскорбляющий, быть поэтом "Униженных и оскорбленных" . Но, Федор Михайлович, Вы же ведь и написал "Униженных и оскорбленных", значит нечего толковать о том, что можно , когда уже это есть на деле. Виновато проклятое неуменье выражаться. Меня, ей богу, оскорбляет уже эта мысль допустить возможность подобного намека. С какой стати? Откуда я мог какие сведения получить? Неужели можно такие вещи говорить с ветру, со слухов? Единственный человек, от которого я в последнее время слышал об Вас, это Платон Александрович — все, что я от него слышал, могло только разве увеличить мое уважение к Вам и подтвердить впечатление, оставленное во мне нашим знакомством...». В ответ Достоевский 12 июля 1861 г. прислал Бергу извинительное письмо: «...Мне чрезвычайно неприятно и совестно, что я принял в другом смысле то место Вашей статьи, где говорилось об "Унижен<ных> и оскорб<ленных>". Сделайте одолжение, извините меня. Воображаю, как Вам было это даже обидно. Ваше письмо вполне меня разуверило и нагнало на меня сильное раскаяние. Одно, что скажу в свое оправдание: что действительно в статье Вашей это место было написано так неясно, что можно было ошибиться. Я бы ни за что не ошибся: но так Вы тут же браните и Григорьева (а Вы его таки браните и довольно зло), то мне и пришло в голову: если посылается в журнал статья, опровергающая этот же журнал и где зацепляются его сотрудники, то, пожалуй, могло случиться и все остальное. Соглашаюсь, что я глупейшим образом ошибся и прошу у Вас, от всего сердца, извинения...»
И хотя статья Берга во «Времени» не была напечатана, ответное письмо Берга к Достоевскому от 20 июля 1861 г. свидетельствует о том, что инцидент между ними оказался исчерпанным: «Ну очень, очень рад, добрейший Федор Михайлович, что все так кончилось; а то я нивесть что передумал...»
О посещении кружка братьев Достоевских Берг вкратце упоминает в своих воспоминаниях «Из воспоминаний прошлого. А.Н. Майков. Помяловский». 20 января 1863 г. Достоевский вместе с Бергом участвует в Петербурге на литературном вечере. В подготовительных материалах к «Вечному мужу» Достоевский рассказывает, как он встретил одного «знакомого писателя» и забыл, кто он. А вспоминает о том, что это был Берг, который «остался глубоко убежденным, что Федор Михайлович не узнавал его нарочно, и всю жизнь помнил эту обиду».
Прибыл я в Порт–Артур в январе 1902 года. Тогда еще только начинали создаваться вооруженные силы, нужные для закрепления нашего положения. Для стоянки флота была гавань, построенная еще китайцами, в которой могла помещаться незначительная часть флота; был лишь один док, недостаточный для судов водоизмещения наших новейших в то время броненосцев типа «Петропавловск».
Постройка нового дока, достаточного для этих броненосцев, только началась. Внутренний рейд, на котором впоследствии должен был помещаться наш весь Дальневосточный флот, только в самом начале своем у входа с моря к бухте был пригоден для стоянки одного, много двух крупных судов, вся остальная площадь его была еще настолько мелка, что в отлив китайцы пешком переходили от Тигрового Хвоста в Новый город. Громадный караван землечерпалок и «грязнух» (барж для вывоза в море вычерпанного грунта) работал день и ночь под руководством Корпуса флотских штурманов полковника Престина. На складах порта были очень ограниченные запасы угля, смазочных и других материалов, а также артиллерийских снарядов и зарядов.
Из боевых судов в то время в Артуре стояли броненосцы «Петропавловск», «Полтава», «Севастополь», устаревший крейсер «Нахимов», устаревший минный крейсер «Всадник», 4 эскадренных миноносца типа «Бдительный», один английского типа «Боевой» и один немецкого же типа, взятый у китайцев, - «Лейтенант Бураков». Последний был взят в совершенно негодном состоянии и стоял в капитальном ремонте.
На все нужды флота и его базы Порт–Артура отпускались очень ограниченные средства, тогда как на соседний с ним коммерческий порт Дальний, детище министра финансов Витте, как из рога изобилия сыпались деньги, как на постройку самого порта, так и на постройку города при нем. Витте всё время урезывал кредиты на флот и на его базу Порт–Артур.
По предписанию из Петербурга, суда, в целях экономии, большую часть года стояли в вооруженном резерве, плавали только 3–4 месяца в году, и то лишь умеренной скоростью, чтобы меньше расходовать угля и прочих материалов.
По прибытии в Артур я был назначен сперва на броненосец «Севастополь» младшим судовым механиком, через три месяца старшим судовым механиком на эскадренный миноносец «Бдительный». На всех четырех миноносцах этого типа, которые лишь недавно лихо совершили поход из Кронштадта в Порт–Артур, к тому времени стали уже совершенно негодными водогрейные трубки котлов, вследствие того, что толщина стенок первых двух рядов их была 2 мм.; всех же остальных лишь 1,5 мм., и была недостаточная циркуляция воды, а вода в Артуре была очень плохая для наполнения котлов.
Только в конце 1903 года установили на набережной миноносцев опреснители для наполнения котлов миноносцев; до этого котлы наполнялись водой из так называемого «пресного озера» - бывшего залива, который был превращен в озеро тем, что залив перегородили широкой насыпью. Вода в нем опреснялась десятилетия дождями, но всё же была еще с сильной примесью морской воды.
В результате трубки давали свищи, и даже на малых походах приходилось выводить то один, то другой котел из действия, залезать в только что продутый котел, заглушать трубки, дававшие свищи, чтобы скорее готовить котел на случай, что даст свищи другой котел. Тонкостенность трубок и плохая циркуляция воды в котлах - это ошибки немецких конструкторов. Судовым инженер–механикам и кочегарной команде приходилось зорко следить и потеть, чтобы по мере возможности бороться с этим недочетом. Бороться с недочетами заводской работы приходилось судовым инженер–механикам и на броненосцах. Так, например, на «Севастополе» на пробном ходу максимальной скоростью так нагревался головной подшипник лев. Ц. В. Д., что ни усиленная смазка, ни поливание полной струей воды, не могли снизить температуру до допустимого нагревания.
Когда разобрали бронзовый подшипник, он оказался весь задран, а шейка шатуна его сильно наплавлена медью. Подшипник стучал и при меньших ходах, что указывало на то, что причиной нагревания не должна была быть малая слабина, в чем убеждали и измеренные раньше зазоры. Оставалось предполагать перекос параллели. Ни слова не доложив по начальству, старший судовой механик на свой риск приступил к проверке, разобрал крышку цилиндра, вынул поршень, шток, разобрал шатун, снял щеки параллели, протянул проволоку по оси цилиндра к оси вала. Предположение старшего механика оказалось правильным: измерения рейсмасом показали, что площадь параллели была под углом к оси вала.
Пришлось отдать и самую параллель, и под одну сторону ее пригнать прокладку, чтобы привести площадь параллели в положение параллельное оси вала. Не поспели еще установить параллель правильно, как по флоту был сигнал «Пол. I», т. е. броненосцам быть готовым к выходу в море через 24 часа. Срок более чем скромный для того, чтобы закончить надлежащим образом сборку, приведя всё в порядок. Работали непрерывно сутки, и корабль был готов к сроку. Это лишь отдельные примеры из ряда других случаев, обнаруживших, насколько судовые инженер–механики были подготовлены своей школой не только к управлению исправными механизмами, но и к тому, чтобы управляться своими средствами с недочетами, допущенными опытными судостроительными заводами, и обучать тому же команду, сплошь да рядом набранную из землеробов и других, раньше не имевших никакого дела с механизмами и котлами.
На том же «Севастополе», по почину старшего судового механика и тоже без доклада по начальству, помещение вспомогательных котлов было превращено в литейную и кузницу. Для этого сняли дымовые ящики и дымоходы обоих цилиндрических вспомогательных котлов, расположенных над главными котлами, чтобы выиграть место для кузницы и литейной и в оставшуюся часть дымоходов отвести газы горнов и плавильных печей. Старший механик руководился тем, что на практике вспомогательными котлами всё равно никогда не пользовались, а кузница и литейная вышли такие, что в них производились работы, которые в значительной мере обеспечивали независимость корабля от перегруженных работой портовых мастерских. Когда всё было готово, донесли в Петербург.
Ясно, что из Технического Комитета немедленно последовала нахлобучка за самовольное упразднение никчемных вспомогательных котлов, - это однако мало тронуло старшего механика, который руководился пользой дела, а там - суди его Бог и военная коллегия.
Было начало кампании. Начали плавать и наши «бдительные», но с трубками стало еще хуже. Нас послали, между прочим, к берегам Кореи - в Чемульпо и миль на сто южнее. Вскоре, однако, котельные трубки стали уже совсем сдавать.
В Порт–Артур тем временем подошли давно уже заказанные трубки для замены старых. К осени нас поставили в ремонт.
За эти полтора года в Артур подходили всё новые и новые суда. Прибыли крейсера «Диана» и «Паллада», прибыло 5 эскадренных миноносцев типа «Властный», французской постройки.
Число миноносцев постепенно увеличивалось и таковыми, которые собирались на верфи Невского завода на Тигровом Хвосту из частей, заготовленных на том же заводе в Петербурге. Всего их вышло с верфи 12, последние уже во время войны.
Подошли броненосцы «Пересвет» и «Победа», минные заградители «Амур» и «Енисей», крейсера «Аскольд», «Новик», «Варяг», «Боярин» и «Богатырь» (последний направили во Владивосток), броненосец «Ретвизан» и уже глубокой осенью 1903 года броненосец «Цесаревич» и «Баян».
Миноносцы, как и остальные суда, продолжали стоять в резерве. Настроение в Артуре, хоть и было временами тревожное, но всегда скоро успокаивалось; по мере прихода всё новых судов, всё меньше верили в возможность, что Япония рискнет ввязаться в войну. Перестал и я верить, что разразится война, и в декабре попросился в отпуск в Москву, чтобы провести Рождество дома. В Москве, куда ни придешь, везде был первый вопрос, будет ли война? После того, как Государь на Высочайшем новогоднем приеме объявил, что войны с Японией не будет, все успокоились. В Москве жизнь била ключом - театры, концерты, балы, балы и балы. Из Москвы меня потянуло в Петербург, ознакомиться с состоянием достраивавшихся кораблей, предназначенных к отправке в ближайшем времени на Восток.
Потянуло меня и в мою «алма матер» в Кронштадт. За 7 лет нашел там большие перемены, на всём был отпечаток деятельности администрации, которая по всем частям усовершенствовала училище.
27 января я ехал в Москве на один из вечеров, на улицах было обычное спокойное движение. И вдруг картина переменилась: со всех сторон бежали продавцы газет, крича:
Япония прервала дипломатические отношения с нами!
Не доходя до дома, куда был приглашен, заехал в открытое еще бюро по продаже железнодорожных билетов и взял билет на следующий же сибирский экспресс, который отходил через сутки, и послал телеграмму командиру: «Никоим образом не держите котлы под парами». Эту телеграмму дал потому, что когда в Артуре бывало тревожное положение и миноносцам объявляли «пол. I», штаб требовал, чтобы миноносцы стояли под полным давлением во всех котлах. Требование это было совершенно абсурдно, т. к. было совершенно достаточно иметь пониженное давление в одном котле, чтобы сейчас же начать разворачиваться и поспеть развести пары в остальных котлах, чтобы выскочить полным ходом из гавани в море. Держать же котлы под полным давлением, без расхода пара, было очень вредно.
В Комендантском управлении были очень удивлены, что я еду назад, не использовав своего отпуска до конца, и в возможность войны не верили, - раз Государь сказал, что войны не будет.
Каких бы то ни было приготовлений по войскам в Москве не было видно, даже и на следующий день, когда шел мой экспресс. Известие о взрыве наших кораблей японцами мы получили лишь на следующее утро после отъезда из Москвы. В вагоне–ресторане только и было разговоров и расспросов по этому поводу.
В Уфе подсел мой друг и соплаватель по «Севастополю», мичман Малеев, геройски затем погибший на миноносце. Всегда бодрый, здоровенный, отличный товарищ и чуждый какого бы то ни было пессимизма. С его появлением в столовой сразу повеяло бодрой уверенностью. Мы выпили с ним за успех в Артуре и всей кампании и поддерживали весь путь повышенное настроение. На третий день пути мы начали обгонять воинские поезда с пехотой, артиллерией и кавалерией. По мере дальнейшего продвижения эшелоны эти всё учащались.
Экспресс, раньше проходивший до Артура, теперь, шел только до Иркутска. В Иркутске нам пришлось пересесть в воинский поезд. Вместо обычных 10 дней экспрессом, мы были в пути больше двух недель.
В Артуре нашли мрачное настроение. Помимо взорванных японцами внезапным нападением броненосцев «Цесаревич» и «Ретвизан» и крейсера «Паллада», которые стояли перед входом в порт, приткнувшись к берегу, мы за это время потеряли еще минный заградитель «Енисей» и крейсер «Боярин», взорвавшиеся на своих же минах у Дальнего. В Чемульпо погибли крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Настроение было настолько подавленное, что говорили чуть не шепотом. О каких либо планах активных действий не было и речи.
Взорванные суда держались, однако, на плаву. Были заведены кессоны, быстро сооруженные в порту и подведенные под пробоины. Каждую ночь японцы пытались новыми атаками завершить свое дело и потопить взорванные суда, но тщетно. Этому противодействовала артиллерия, как взорванных судов, так и береговых батарей, особенно Золотой Горы.
Свой миноносец я, к сожалению, застал с совершенно загубленными вновь котлами. Вопреки отправленной мною телеграмме, командир, повинуясь распоряжениям штаба, держал все котлы под полным давлением. Результаты сказались немедленно, трубки рядов с наименьшей циркуляцией давали свищ за свищом. Чтобы предупредить дальнейшее разрушение трубок, немедленно оставил пары только в одном котле, и в нем лишь с малым давлением. Остальные котлы держали заряженными. Никакой задержки с выходом ни разу не произошло. Но роль наша осталась печальной: нами пользовались лишь для охраны рейда и входа и для траления.
Вскоре после моего возвращения в Артур прибыл и адмирал Макаров. С его приездом сразу изменилось настроение. Адмирал всюду являлся, чтобы поднять дух личного состава, нажал все пружины, чтобы взорванные суда как можно скорее были отремонтированы и вошли в строй. Для ускорения ремонта этих судов он привез с собой целую артель мастеровых Балтийского завода со специальными пневматическими инструментами под руководством энергичного корабельного инженера Кутейникова. Результаты сказались быстро.
Соединенными усилиями корабельного инженера Кутейникова и портовых инженеров - кор. инж. Свирского и инж. мех. Шилова в краткий срок все три корабля были сняты с мели и введены в порт, чем избавили их от опасности дальнейших атак на внешнем рейде и от сильной волны, временами грозившей бить корабли о берег и причинить еще большие повреждения. Ремонт в порту шел быстрым темпом.
Корабли, неподвижно стоявшие в порту до прибытия адмирала Макарова, начали выходить навстречу неприятелю, как только он появлялся на горизонте. Помню, как однажды все главные силы японцев подходили к Артуру. Адмирал Макаров приказал немедленно выходить судам навстречу. Выскочили миноносцы, крейсера с «Баяном» во главе; броненосцы не так–то свободно выходили со своих мест на внутреннем рейде через узкий выход из порта между Золотой Горой и Тигровым Хвостом. Этот пролив к тому времени не был еще достаточно углублен, чтобы броненосцы с полным запасом угля могли проходить через него при отливе. Приходилось ждать почти полного прилива. Поэтому в данном случае могли проскочить немедленно только два броненосца с меньшим запасом угля, остальным пришлось ждать дальнейшего прилива. Адмирал Макаров вышел на одном из них, не дожидаясь остальных. Курс на неприятеля. Команда застыла было при виде такого неравенства сил. Боцман «Бдительного» обратился ко мне:
Ваше благородие, как же это мы с ими будем драться, коль в их вся сила, а у нас только два броненосца?
Да у нас же адмирал Макаров! - ответил я. Сразу и боцман и все стоявшие кругом матросы воспрянули духом, и все бодро и уверенно готовились померяться силами с сильнейшим врагом.
Вера в адмирала Макарова сразу же подняла дух всего личного состава от мала до велика. Не поколебала его и потеря двух миноносцев в геройских боях.
Но вот настал день роковой гибели адмирала. Обстоятельства гибели «Петропавловска» достаточно известны всем. Остановлюсь только на обстоятельствах, свидетелем которых был лично.
Два дивизиона миноносцев, в том числе и наш дивизион типа «Бдительный», шли впереди возвращавшейся с моря эскадры под флагом адмирала Макарова на головном корабле и протраливали фарватер для входа в порт. Когда мы были уже совершенно близко от входа, адмирал поднял сигнал:
Миноносцам идти в гавань, пополнить запасы угля.
Не поспели мы ошвартоваться у угольного склада, как нам в порту был передан сигнал:
Немедленно вернуться.
Выскочив сейчас же обратно на рейд, мы «Петропавловска» больше уже не увидели… Потеря адмирала была страшнейшим ударом личного состава, большую часть которого снова охватило уныние, и флот опять впал в бездействие, ограничиваясь лишь самыми незначительными выходами близ порта.
Задача миноносцев сводилась к очистке рейда от мин, так как миноносцы в темные ночи всё больше забрасывали рейд минами заграждения и плававшими ящиками с импровизированными минами; специальных же тральщиков в Артуре не было. Не помню точно, сколько при этом погибло миноносцев, вероятно, до восьми из общего числа 23, из которых, кроме того, три погибли в бою, и один выкинулся на берег под Ляотешанем.
Кроме нудной работы по тралению, миноносцы несли и еще более нудное занятие, - дежурства по охране входа в Артур, с тех пор как японцы пытались загородить узкий вход в порт затоплением пароходов в самом проходе. Один из пароходов чуть не забил пробку, сев на мель у самого прохода.
Задача двух дежурных миноносцев состояла в том, чтобы при появлении пароходов с подобными вожделениями, выскакивать и топить их. Всё это было скучно, мертво.
Одна же работа меня увлекала. Когда после сражений на р. Ялу японцы вошли в Маньчжурию, и армия Ноги, отрезав Артур с севера, стала наступать в направлении на Артур, в последнем всполошились. Раньше и мысли не было у власть имевших, что Артуру когда–либо могла угрожать опасность осады с суши. Поэтому все укрепления вокруг Артура для защиты с севера были очень примитивны, не говоря уже о том, что более удаленные от Артура позиции были совершенно не укреплены. Были даже сняты орудия с таких позиций, как Киньчжоуская, на которой у китайцев, помимо более мелкой артиллерии, были 10–дюймовые дальнобойные орудия. Всё это по распоряжению свыше было снято.
При изменившихся обстоятельствах взялись за ум. При энергичном воздействии флота начали в первую голову усиливать вооружение ближайших к Артуру позиций. Так как у сухопутных было очень мало орудий в арсеналах (бывших китайских), можно было произвести усиление только орудиями 6–дюймовыми и 75 мм., которые флот, скрепя сердце, согласился отдать на сухопутные позиции. Душой работ по установке этих орудий был лейтенант на окладе Клюпфель. По его инициативе в порту заготовлялись фундаменты для них. Лейт. Клюпфель предложил мне быть его помощником по надзору и сбору фундаментов и по установке морских орудий по всем укреплениям фронта. Эта работа была мне по сердцу, и почти все морские орудия на фронте Артура были установлены мною. Мною же были подняты и 10–дюймовые, бывшие китайские орудия на Ляотешане. Пришлось выпросить у сухопутного начальства целых две роты солдат в дополнение к небольшому отряду матросов под руководством боцмана.
Однажды вечером в офицерском собрании командир 5 полка объявил:
Завтра с утра будет бой. Отступления не будет!
На следующее утро бой разгорелся, когда солнце еще не взошло. Японцы сразу открыли ураганный огонь по всей позиции. Был полный штиль. Я обходил позиции. С раннего утра буквально ни одна проволока не уцелела. Пробовал сосчитать по часам, сколько снарядов рвалось в минуту поблизости. Привык считать обороты машины на миноносце до 300 в минуту, - тут же не справился со счетом, столько было разрывов. Отправился и к установленным нами двум морским 6–дюймовым орудиям. Там с утра уже была перебита вся прислуга. На бруствер был выброшен труп великана артиллериста. До сих пор еще у меня в памяти клочья его красной рубахи, которые развевались при пролете над ним снарядов. Когда поднялся к орудию, нашел его целым и очень соблазняло зарядить и ахнуть по наступавшим уже близко густым рядам неприятеля; но одному невозможно было дотащить тяжелые заряды и снаряды. Чтобы не дать неприятелю в руки орудия, совершенно годные к действию, ограничился тем, что снял прицелы и отнес их командиру полка.
Неравный бой кончился.
С нашей стороны был всего лишь один полк и рота другого; артиллерии было всего лишь одна полевая батарея; была еще одна спешенная конная охотничья команда и, наконец, прибывшие со мною около двух десятков матросов. Японцев же было две дивизии, при них много крупной и мелкой артиллерии. Японцы с утра наступали густыми колоннами, всё время поддерживаемые ураганным огнем своей артиллерии. Их наступление было приостановлено лишь временно около полудня, когда канонерская лодка «Бобр» по личной инициативе ее кап. 2 р. Шельтинга, использовав насколько возможно прилив, с залива Дальнего энергично обстреляла наступавших японцев во фланг по всей ширине перешейка. Дрогнувшие от понесенных этим обстрелом потерь, японцы стали отступать, но как только канонерская лодка с наступившим отливом принуждена была отступить, чтобы не сесть на мель, наступление японцев возобновилось, и к вечеру нам было приказано отступить.
Погрузив свое хозяйство, с закатом солнца тронулись все в путь на Артур. Шли сами запряженные в свои тележки, местами по вспаханным полям, пока, приблизительно на полпути до Артура, не добрались до поезда, который принял нас.
Я со своей командой попал на платформу, на которой были сложены убитые. Это была жуткая картина, но выбора не было. Дальше плестись со своими тележками по ухабистым путям не было сил. Сон так одолевал, что мы разлеглись среди убитых, и я редко спал так крепко, как тогда, положив голову, вместо подушки, на одного из более целых покойников.
В конце октября «Бдительный» взорвался на рейде на мине. Я как раз стоял в кочегарке и еле почувствовал взрыв, который случился под помещением команды в корме. Миноносец всё же остался на плаву и был введен в гавань.
2 ноября 1904 г. я был назначен на миноносец «Расторопный». Лейтенанту Павлу Плену было поручено отвезти на этом миноносце в Чифу донесение Государю императору о положении Артура. Как только пришли в Чифу, перед входом в него стали патрулировать 4 японских миноносца, а за ними крейсера. Пробиться через них было невозможно. Памятуя случай, когда миноносец «Решительный», вопреки всем положениям о международном праве, на том же нейтральном рейде Чифу был забран японцами, мы решили затопить «Расторопный», чтобы не попал в руки врага. Сняв команду и взорвав машину, затопили миноносец; из воды торчала лишь фок–мачта с реей, будто крест над могилой миноносца. По соглашению командира, консула и китайских властей, мы все были отправлены на канонерскую лодку «Маньчжур», интернированную в Шанхае, на которую и были зачислены. Чтобы не сидеть сложа руки, предложил свои услуги военному агенту полк. Десино, работавшему с нашим бывшим посланником в Корее Павловым. После падения Артура работал по просьбе Павлова по отправке многих тысяч артурцев, возвращавшихся через Шанхай в Россию.
Генерал–Лейтенант
Инженер–Механик
Филипп Ш. Берг (Philip S. Berg) родился в 20х годах 20 века в Нью-Йорке.
Берг - глава и директор международного Центра по изучению Каббалы. Он дипломированный раввин, доктор сравнительной теологии. Во время пребывания в Израиле в 1962 Берг встретил своего будущего наставника в Каббале Йегуду Брандвайна - тогдашнего главу Центра по изучению Каббалы. После их встречи Центр начинает расширяться. В 1965 году открывается филиал в США, главной целью которого было издание и распространение публикаций Центра.
Берг успешно занимается исследовательской работой в области Каббалы. Центром изданы его книги на такие темы, как Сотворение мира, космическое сознание, энергия, миф о непреодолимости барьера скорости света.
После смерти Брандвайна в 1969 году, пост главы Центра переходит к Бергу. Публикации Центра расширяются с переводом книг по основам Каббалы на другие языки. В 1971 году Берг с женой Карен эмигрируют в Израиль, где открывают двери Центра перед широкой публикой, перед каждым, кто ищет и хочет познать свою истинную сущность.
В 1981 году супруги Берг возвращаются в США.
Из-за болезни, в 2004 году, часть руководства Центра изучения Каббалы перешла к ученикам Филиппа Берга, в том числе и к его сыновьям Йегуде и Михаэлю.
Книги (3)
Введение в каббалу
В простой и доступной форме доктор Берг «демистифицирует» Каббалу и проливает свет на суть природы человека и его место в мире.
Сборник состоит из 3-х книг:
Введение в каббалу
Перевоплощение душ
Межзвёздные связи
Перевоплощение душ
В книге сопоставлены мировоззрение Каббалы и традиционный подход иудаизма к вопросу о перевоплощении душ. Автор считает, что борьба между этими течениями и взаимопонимание, которое должно прийти в результате этой борьбы - самая главная цель, стоящая перед еврейской мыслью данного поколения.
Обе религии виноваты в том, что у них исчезает духовное начало. В отсутствие духовности, люди, как никогда жаждущие духовного света, обращаются к другим источникам и в них ищут объяснения сути и цели своей жизни, жизни своей семьи и всего человечества. Но и эти источники тоже лишены истинных и исчерпывающих знаний.
Чудеса, тайны и молитва
Когда в определенный день рождается человек, астролог-каббалист получает в свои руки легко читаемую схему психического склада новорожденного. Более того, наряду с этой схемой приходит и знание того, каким образом данный индивидуум сможет изменить свою врожденную программу, создать другую и тем самым вырваться из цепей предопределенности.
Именно своей трактовкой свободы воли данная книга отличается от всех прочих книг по астрологии. Карта рождений не обязательно должна выйти на курс коллизии со свободной волей. Человек, расслабляющийся прежде, чем он достигнет своего предела - несчастный неудачник. Тому, кто исследует свои возможности до предела, сопутствует успех. Цель этой книги -дать «программное обеспечение», необходимое для укрепления чувства комфорта и благополучия в сознании человечества, так долго страдавшего от предсказуемых событий хаоса и дезорганизации.
Жил на опушке дремучего леса бедный дровосек со своей женой и двумя детьми; мальчика звали Гензель, а девочку - Гретель. Жил дровосек впроголодь; вот наступила однажды в той земле такая дороговизна, что не на что было ему купить даже хлеба на пропитание.
И вот, под вечер, лежа в постели, стал он раздумывать, и всё одолевали его разные мысли и заботы; повздыхал он и говорит жене:
Что же теперь будет с нами? Как нам прокормить бедных детей, нам-то ведь и самим есть нечего!
А знаешь что, - отвечала жена, - давай-ка пораньше утром, только начнет светать, заведем детей в лес, в самую глухую чащу; разведем им костер, дадим каждому по куску хлеба, а сами уйдем на работу и оставим их одних. Дороги домой они не найдут, вот мы от них и избавимся.
Нет, жена, - говорит дровосек, - этого я не сделаю; ведь сердце-то у меня не камень, я детей одних бросить в лесу не могу, там нападут на них дикие звери и их разорвут.
Эх ты, простофиля! - говорит жена. - Ведь иначе мы все вчетвером с голоду пропадем, и останется только одно, - гробы сколачивать. - И она донимала его до тех пор, пока он с ней согласился.
А все-таки жалко мне моих бедных детей! - сказал дровосек.
Дети от голода не могли уснуть и слыхали всё, что говорила мачеха отцу. Залилась Гретель горькими слезами и говорит Гензелю:
Видно, нам теперь пропадать придется.
Тише, Гретель, - сказал Гензель, - не горюй, я уж что-нибудь да придумаю.
И вот когда родители уснули, он встал, надел свою курточку, отворил дверь в сени и тихонько выбрался на улицу. На ту пору ярко светила луна, и белые камешки, лежавшие перед избушкой, блестели, словно груды серебряных монет.
Гензель нагнулся и набил ими полный карман. Потом вернулся он домой и говорит Гретель:
Утешься, милая сестрица, спи себе теперь спокойно, господь нас не оставит. - И с этими словами он снова улегся в постель.
Только стало светать, еще и солнышко не всходило, а мачеха уже подошла и стала будить детей:
Эй вы, лежебоки, пора подыматься, собирайтесь-ка с нами в лес за дровами!
Дала она каждому из них по кусочку хлеба и говорит:
Вот это будет вам на обед; да смотрите, не съешьте его раньше времени, больше ничего не получите.
Гретель спрятала хлеб в свой передник, - ведь у Гензеля карман был полон камней. И они собрались идти вместе в лес. Прошли они немного, вдруг Гензель остановился, оглянулся назад, посмотрел на избушку, - так он все время оглядывался назад и останавливался. А отец ему и говорит:
Гензель, чего это ты все оглядываешься да отстаешь? Смотри не зевай, иди побыстрей.
Ах, батюшка, - ответил ему Гензель, - я все гляжу на свою белую кошечку, вон сидит она на крыше, будто хочет сказать мне «прощай».
А мачеха и говорит:
Эх, дурень ты, это вовсе не твоя кошечка, это утреннее солнце блестит на трубе.
А Гензель вовсе и не на кошечку смотрел, а доставал из кармана и бросал на дорогу блестящие камешки.
Вот вошли они в самую чащу леса, а отец и говорит:
Ну, дети, собирайте теперь хворост, а я разведу костер, чтобы вы не озябли.
Гензель и Гретель собрали целую кучу хворосту. Разожгли костер. Когда пламя хорошо разгорелось, мачеха говорит:
Ну, детки, ложитесь теперь у костра да отдохните как следует, а мы пойдем в лес дрова рубить. Как кончим работу, вернемся назад и возьмем вас домой.
Сели Гензель и Гретель у костра, и когда наступил полдень, каждый из них съел по кусочку хлеба. Они все время слышали стук топора и думали, что их отец где-то поблизости. Но то был совсем не стук топора, а чурбана, который привязал дровосек к сухому дереву, и он, раскачиваясь под ветром, стучал о ствол.
Долго сидели они так у костра, от усталости стали у них глаза закрываться, и они крепко-крепко уснули. А когда проснулись, была уже глухая ночь. Заплакала Гретель и говорит:
Как же нам теперь выбраться из лесу?
Стал Гензель ее утешать.
Погоди маленько, скоро взойдет луна, и мы уж найдем дорогу.
Когда взошла луна, взял Гензель сестрицу за руку и пошел от камешка к камешку, - а сверкали они, словно новые серебряные денежки, и указывали детям путь-дорогу. Они шли всю ночь напролет и подошли на рассвете к отцовской избушке.
Они постучались, мачеха открыла им дверь; видит она, что это Гензель и Гретель, и говорит:
Что же это вы, скверные дети, так долго спали в лесу? А мы уж думали, что вы назад вовсе не хотите возвращаться.
Обрадовался отец, увидя детей, - было у него на сердце тяжело, что бросил он их одних.
А вскоре опять наступили голод и нужда, и дети услыхали, как мачеха ночью, лежа в постели, говорила отцу:
У нас опять все уже съедено, осталось только полкраюхи хлеба, видно, нам скоро конец придет. Надо бы нам от детей избавиться: давай заведем их в лес подальше, чтоб не найти им дороги назад, - другого выхода у нас нету.
Дети еще не спали и слышали весь разговор. И только родители уснули, поднялся Гензель опять и хотел было выйти из дому, чтобы собрать камешки, как и в прошлый раз, но мачеха заперла дверь, и Гензель выбраться из хижины не смог. Он стал утешать свою сестрицу и говорит:
Не плачь, Гретель, спи спокойно, уж бог нам как-нибудь да поможет.
Ранним утром пришла мачеха и подняла детей с постели. Дала им кусок хлеба, он был еще меньше, чем в первый раз. По дороге в лес Гензель крошил хлеб в кармане, все останавливался и бросал хлебные крошки на дорогу.
Что это ты, Гензель, все останавливаешься да оглядываешься, - сказал отец, - ступай своей дорогой.
Да это я смотрю на своего голубка, вон сидит он на крыше дома, будто со мной прощается, - ответил Гензель.
Дурень ты, - сказала мачеха, - это вовсе не голубь твой, это утреннее солнце блестит на верхушке трубы.
А Гензель все бросал и бросал по дороге хлебные крошки. Вот завела мачеха детей еще глубже в лес, где они ни разу еще не бывали. Развели опять большой костер, и говорит мачеха:
Детки, садитесь вот тут, а устанете, так поспите маленько; а мы пойдем в лес дрова рубить, а к вечеру, как кончим работу, вернемся сюда и возьмем вас домой.
Когда наступил полдень, поделилась Гретель своим куском хлеба с Гензелем, - ведь он весь свой хлеб раскрошил по дороге. Потом они уснули. Но вот уж и вечер прошел, и никто за бедными детьми не приходил. Проснулись они темной ночью, и стал Гензель утешать сестрицу:
Погоди, Гретель, вот скоро луна взойдет, и станут видны хлебные крошки, что я разбросал по дороге, они укажут нам дорогу домой.
Вот взошла луна, и дети отправились в путь-дорогу, но хлебных крошек не нашли, - тысячи птиц, что летают в лесу и в поле, все их поклевали. Тогда Гензель и говорит Гретель:
Мы уж как-нибудь да найдем дорогу.
Но они ее не нашли. Пришлось им идти целую ночь и весь день, с утра и до самого вечера, но выбраться из лесу они не могли. Дети сильно проголодались, ведь они ничего не ели, кроме ягод, которые собирали по пути. Они так устали, что еле-еле передвигали ноги, и вот прилегли они под деревом и уснули.
Наступило уже третье утро с той поры, как покинули они отцовскую избушку. Пошли они дальше. Идут и идут, а лес все глубже и темней, и если бы вскоре не подоспела помощь, они выбились бы из сил.
Вот наступил полдень, и они заметили на ветке красивую белоснежную птичку. Она пела так хорошо, что они остановились и заслушались ее пеньем. Но вдруг птичка умолкла и, взмахнув крыльями, полетела перед ними, а они пошли за ней следом, и шли, пока, наконец, не добрались до избушки, где птичка уселась на крыше. Подошли они ближе, видят - сделана избушка из хлеба, крыша на ней из пряников, а окошки все из прозрачного леденца.
Вот мы за нее и примемся, - сказал Гензель, - и то-то будет у нас славное угощенье! Я отъем кусок крыши, а ты, Гретель, возьмись за окошко, - оно, должно быть, очень сладкое.
Взобрался Гензель на избушку и отломил кусочек крыши, чтоб попробовать, какая она на вкус, а Гретель подошла к окошку и начала его грызть.
Вдруг послышался изнутри чей-то тоненький голосок:
Хруп да хрум все под окном,
Кто грызет и гложет дом?
Дети ответили:
Это гость чудесный,
Ветер поднебесный!
И, не обращая внимания, они продолжали объедать домик.
Гензель, которому очень понравилась крыша, оторвал от нее большой кусок и сбросил вниз, а Гретель выломала целое круглое стекло из леденца и, усевшись около избушки, стала им лакомиться.
Вдруг открывается дверь, и выходит оттуда, опираясь на костыль, старая-престарая бабка. Гензель и Гретель так ее испугались, что выронили из рук лакомство. Покачала старуха головой и говорит:
Э, милые детки, кто это вас сюда привел? Ну, милости просим, входите в избушку, худо вам тут не будет.
Она взяла их обоих за руки и ввела в свою избушку. Принесла им вкусной еды - молока с оладьями, посыпанными сахаром, яблок и орехов. Потом она постелила две красивые постельки и накрыла их белыми одеялами. Улеглись Гензель и Гретель и подумали, что попали, должно быть, в рай.
Но старуха только притворилась такою доброй, а была она на самом деле злой ведьмой, что подстерегает детей, и избушку из хлеба построила для приманки. Если кто попадал к ней в руки, она того убивала, потом варила и съедала, и было это для нее праздником. У ведьм всегда бывают красные глаза, и видят они вдаль плохо, но зато у них нюх, как у зверей, и они чуют близость человека.
Когда Гензель и Гретель подходили к ее избушке, она злобно захохотала и сказала с усмешкой:
Вот они и попались! Ну, уж теперь им от меня не уйти!
Рано поутру, когда дети еще спали, она встала, посмотрела, как они спят спокойно да какие у них пухлые и румяные щечки, и пробормотала про себя: «То-то приготовлю я себе лакомое блюдо».
Она схватила Гензеля своею костлявой рукой, унесла его в хлев и заперла там за решетчатой дверью - пусть кричит себе сколько вздумается, ничего ему не поможет. Потом пошла она к Гретель, растолкала ее, разбудила и говорит:
Вставай, лентяйка, да притащи мне воды, свари своему брату что-нибудь вкусное, - вон сидит он в хлеву, пускай хорошенько откармливается. А когда разжиреет, я его съем.
Залилась Гретель горькими слезами, но - что делать? - пришлось ей исполнить приказание злой ведьмы.
И вот были приготовлены для Гензеля самые вкусные блюда, а Гретель достались одни лишь объедки.
Каждое утро пробиралась старуха к маленькому хлеву и говорила:
Гензель, протяни-ка мне свои пальцы, я хочу посмотреть, достаточно ли ты разжирел.
Но Гензель протягивал ей косточку, и старуха, у которой были слабые глаза, не могла разглядеть, что это такое, и думала, что то пальцы Гензеля, и удивлялась, отчего это он все не жиреет.
Так прошло четыре недели, но Гензель все еще оставался худым, - тут старуха потеряла всякое терпенье и ждать больше не захотела.
Эй, Гретель, - крикнула она девочке, - пошевеливайся живей, принеси-ка воды: все равно - жирен ли Гензель, или тощ, а уж завтра утром я его заколю и сварю.
Ох, как горевала бедная сестрица, когда пришлось ей таскать воду, как текли у ней слезы ручьями по щекам!
Господи, да помоги же ты нам! - воскликнула она. - Лучше бы нас растерзали дикие звери в лесу, тогда хотя бы погибли мы вместе.
Ну, нечего хныкать! - крикнула старуха. - Теперь тебе ничего не поможет.
Рано поутру Гретель должна была встать, выйти во двор, повесить котел с водой и развести огонь.
Сначала мы испечем хлеб, - сказала старуха, - я уже истопила печь и замесила опару. - Она толкнула бедную Гретель к самой печи, откуда так и полыхало большое пламя.
Ну, полезай в печь, - сказала ведьма, - да погляди, хорошо ли она натоплена, не пора ли хлебы сажать?
Только полезла было Гретель в печь, а старуха в это время хотела закрыть ее заслонкой, чтобы Гретель зажарить, а потом и съесть. Но Гретель догадалась, что затевает старуха, и говорит:
Да я не знаю, как это сделать, как мне туда пролезть-то?
Вот глупая гусыня, - сказала старуха, - смотри, какое большое устье, я и то могла бы туда залезть, - и она взобралась на шесток и просунула голову в печь.
Тут Гретель как толкнет ведьму, да так, что та очутилась прямо в самой печи. Потом Гретель прикрыла печь железной заслонкой и заперла на задвижку. У-ух, как страшно завыла ведьма! А Гретель убежала; и сгорела проклятая ведьма в страшных мученьях.
Бросилась Гретель поскорей к Гензелю, открыла хлев и крикнула:
Гензель, мы спасены: старая ведьма погибла!
Выскочил Гензель из хлева, словно птица из клетки, когда откроют ей дверку. Как обрадовались они, как кинулись друг другу на шею, как прыгали они от радости, как крепко они целовались! И так как теперь им нечего уже было бояться, то вошли они в ведьмину избушку, а стояли там всюду по углам ларцы с жемчугами и драгоценными каменьями.
Эти, пожалуй, будут получше наших камешков, - сказал Гензель и набил ими полные карманы. А Гретель говорит:
Мне тоже хочется что-нибудь принести домой, - и насыпала их полный передник.
Ну, а теперь бежим поскорей отсюда, - сказал Гензель, - ведь нам надо еще выбраться из ведьминого леса.
Вот прошли они так часа два и набрели, наконец, на большое озеро.
Не перебраться нам через него, - говорит Гензель, - нигде не видать ни тропинки, ни моста.
Да и лодочки не видно, - ответила Гретель, - а вон плывет белая уточка; если я ее попрошу, она поможет нам переправиться на другой берег.
И кликнула Гретель:
Утя, моя уточка,
Подплыви к нам чуточку,
Нет дорожки, ни моста,
Переправь нас, не оставь!
Подплыла уточка, сел на нее Гензель и позвал сестрицу, чтоб и она села вместе с ним.
Нет, - ответила Гретель, - уточке будет слишком тяжело; пускай перевезет она сначала тебя, а потом и меня.
Так добрая уточка и сделала, и когда они счастливо переправились на другой берег и пошли дальше, то стал лес им все знакомей и знакомей, и они заметили, наконец, издали отцовский дом. Тут на радостях они пустились бежать, вскочили в комнату и бросились отцу на шею.
С той поры как отец бросил детей в лесу, не было у него ни минуты радости, а жена его померла. Раскрыла Гретель передник, и рассыпались по комнате жемчуга и драгоценные камни, а Гензель доставал их из кармана целыми пригоршнями.
И настал конец их нужде и горю, и зажили они счастливо все вместе.
Тут и сказке конец идет,
А вон мышка бежит вперед;
Кто поймает ее, тот
Сошьет себе шапку меховую,
