Подробности Категория: Без категории Обновлено 17.04.2017 10:17

«Клянусь Честью, ни за что на свете

Я не хотел бы переменить Отечество

Или иметь другую историю,

Кроме истории наших предков».

А.С. Пушкин

Валентин Иванов (1902-1975), истинно русский писатель и историк значительную часть своего творчества посвятил исследованию Древней Руси. Он первым в отечественной литературе создал роман, посвященный эпохе VI века.

Родился Валентин Дмитриевич в Самарканде в семье учителя. Учился в гимназии, много читал. Но завершить образование не удалось: надо было работать. Семнадцати лет добровольцем вступил в Красную Армию, участвовал в боях. Вскоре, как не достигший призывного возраста, был демобилизован. Началась богатая событиями трудовая жизнь: множество профессий, разные стройки и предприятия, смена занятий.

Писать В. Иванов начал почти случайно, когда ему было далеко за сорок. Перу В.Д. Иванова принадлежит три исторических романа: «Повести древних лет» (1955), «Русь изначальная» (1961), «Русь великая» (1967).

Именно в этих произведениях в полной мере раскрылся талант писателя и мыслителя. В истоках русской народности и государственности искал он ответы на многие трудные вопросы нашего времени.

Первая книга трилогии «Повести древних лет» повествует о событиях IX века. События «Повестей» разворачиваются на северных рубежах Новгородской земли. Ватага повольников, собравшаяся в Новгороде, отправляется на освоение ничейных плодородных земель. Но богатые пушным зверем берега, привлекают внимание викингов, стремящихся захватить новые территории и превратить население в покорных рабов.

«Русь изначальная» - многоплановое произведение, в нем Иванов выступает не только как писатель, но и как исследователь-историк. Это первое произведение, посвященное славянам и Византии VI века нашей эры, не только в русской, но и мировой литературе.

В это время начался распад родового строя у приднепровских (восточных) славян. Связанные общностью речи, быта, культуры, вынужденные обороняться против разбойничьих набегов кочевников, приднепровские славяне осознают необходимость действовать сообща. Так закладываются основы Киевского государства.

«Русь Великая» - роман-хроника является продолжением романа «Русь изначальная». В книге представлены множество событий и лиц, исторических и вымышленных, сюжетные повороты позволяют читателю перенестись из княжеского терема в хижину лесоруба, из дворца византийского императора в юрту кочевника. События XI века вызывают чувства гордости славной истории России, подвигами далеких предков, отстоявших в сложных исторических условиях свою свободу и независимость русской земли, создавших богатую и самобытную культуру.

C творчеством В. Д. Иванова можно ознакомиться в отделе абонемента научной библиотеки.

Д. В. Философов

Литературная летопись

Почти одновременно вышли два новых альманаха: петербургский и московский*. Один тоненький (петербургский), другой довольно пухлый; один "молодой", другой постарше. ______________________ * Литературно-художеств. альманахи книгоизд-ва "Шиповник", книга VIII. Ц. 1 р. СПБ. 1909. Земля, сборник 2-й. Москва. 1909. Ц. 1 р. ______________________ "Шиповник" хотел, очевидно, щегольнуть. В его альманахе -- все молодежь. Из семи участников только двое, Леонид Семенов и Сергей Городецкий, более или менее известны современному читателю. Остальные -- новички. Но вместо щегольства вышло озорство. Молодость, конечно, хорошее дело, но никаких особых преимуществ на звание литератора она не дает. Альманах открывается Леонидом Семеновым. Три печатных листа под названием "У порога неизбежности". Как определить этот "порог" -- неизвестно. Это не повесть и не рассказ. Скорее морально беллетристические рассуждения. Одно только достоверно: это не литература. Под "Порогом" напечатано петитом: "Редакция считает необходимым оговорить свое несогласие с обобщающим характером некоторых положений автора". Примечание во многих отношениях знаменательное. Во-первых, из него мы узнаем, что существует какая-то таинственная редакция, которая признает себя ответственной за содержание альманахов. До сих пор мы этого не знали. Нам казалось, что "Шиповник" очень "современное" книгоиздательство, объединяющее под общим кровом самых разнородных писателей -- и только. Писатели эти не хотели считаться со всевозможными редакциями толстых и худых журналов, а потому и поддерживали альманахи "Шиповника", где никакой редакции нет, и где хорошо платят, лишь бы у писателя было имя. Но, оказывается, редакция существует и даже не согласна с некоторыми "положениями" Леонида Семенова. Из этого заявления мы узнаем, во-вторых, что с другими авторами редакция согласна, а главное -- что за все помещенные в альманахе вещи она берет на себя ответственность, совершенно так же, как "Русское Богатство" или "Русская Мысль" отвечают за весь свой литературный материал. Наконец, они не связаны по рукам и ногам своей партийной программой. У них нет "текущих оборотов", политики и экономики, которые заставляют редакцию иногда кривить душой и помещать плохую повесть за ее партийную тенденцию, отвергать хорошую, за ее политическую неопределенность. Наконец, и это главное, у альманахов нет "критического" отдела. Известно, что во всяком журнале сидит присяжный критик, который должен всех хвалить или... наживать себе врагов. "Как я пойду в такой-то журнал, -- говорит писатель, -- если там сидит господин NN, который меня обругал". Словом, положение альманаха, по сравнению с толстым журналом, блестящее. И когда в литературных кружках пошли разговоры о том, что "Шиповник" собирается нас подарить альманахом "молодых", у всех слюнки потекли. "Молодые" -- значит неизвестные. А неизвестных мы только и жаждем, так нам надоели имена известные! Правда, Россия страна особенная. "Неизвестными" в ней начинают быть чуть ли не с 15-летнего возраста. Литературный календарь г-на Норвежского дает биографии наших знаменитостей. Оказывается, они все родились после 80-го года. И, тем не менее, нетерпеливому читателю кажется, что не только Блок, но и Городецкий уже писатели старые. Но это в скобках. Вернемся к альманаху "Шиповника".

Итак, у этого альманаха есть своя редакция, и она берет на себя ответственность. Кто эта редакция, мы не знаем, но мы имеем право с нее требовать, раз она заявляет о своем бытии. Прежде всего мы спросим, на каком основании она поместила рассказ г-жи Яровой "Три комнаты". Ни один толстый журнал никогда бы не принял такой вещи. Она вне литературы. Что в ней особенно поражает, это отсутствие всякой молодости. У г-жи Яровой "опытная" рука. Все трафареты "современной" литературы ей известны, и она ими обильно пользуется. Тут и одинокий отшельник, и страстная, непонятая женщина, и цитаты из Брюсова, и упоминания об Уайльде, Бодлере, Уитмане, Метерлинке. Тут молодой герой, со спиной "гибкого и стройного пажа". Темные кудри "венчают его голову с знойно-веселой грацией". Лицо гладко выбритое. Глаза "полны высокой и тайной печали". Говорит он как пишет. Вот образчик: "Париж, Париж! Знаете ли вы этот специфический аромат уличной жизни, эти кафе, где все -- от каждого движения женщины до глаз маленького портье, затянутого в бархат -- дышит тонким развратом, таким свободным и смелым... Я не забуду эти раскаленные ночи, когда камни мостовой дышат и жгут тебя сладострастием, и ты идешь раздраженный и пьяный от встречной красивой женщины..." В такого необыкновенного человека "она" не могла не влюбиться, потому что она "жаждала понимания без слов", "внутреннего слияния". Она хотела "красивой, опьяняющей любви". Он ее понял. "Он открыл ей неисчислимые богатства", "богатый мир новых красок". "Минуя рифы капризной мысли", она добралась до ядра его души, и их любовь была прекрасна. Это были "две души, озаренные священным безумием". Несчастный отшельник, невольный свидетель этих жгучих объятий -- чувствовал себя, за тоненькой перегородкой меблированных комнат, не особенно приятно. Его любовь "приникала к язвам ее измученной души". "Упав лицом вниз, он рыдал в безумном исступлении". "О безумие человеческой жизни, о жестокость, о тоска, о ужас..." Претензии, пошлость, дурной тон и вопиющая банальность рассказа г-жи Яровой совершенно нестерпимы, и не стоило бы даже упоминать об этом произведении, если бы оно не было помещено в альманахе "Шиповника", таинственная редакция которого претендует на то, чтобы проводить в литературу молодые имена*. Г-жа Яровая, очевидно, появляется на горизонте литературы в первый и последний раз, но пресловутая "редакция" скомпрометировала себя сильно. Литературным доверием она вряд ли может теперь пользоваться. И зачем она сделала примечание к Леониду Семенову? Две строки текста погубили ее. ______________________ * Вот еще несколько образцов стиля г-жи Яровой: "В гробовом молчании ночи родился певучий звук, тихий и полный страстной печали" (стр. 178). "Он бросился в кресло" (177). "Он бросился на кровать" (180). "Бросившись лицом на стекло окна" (189). -- (Странно, как стекло еще не разбилось!). "Расстроенный взгляд ее глаз дышал лихорадочной печалью" (180). "Послышался шум соскочившего тела" (184). "Изнывая от тоски на роскошном ложе" (186). "Завявшая лилия" (187). "Зачем ты одеваешь эти шуршащие ткани" (187). "Медленно качался маятник, мешаясь с шумом крови в висках" (188). "В бешеных слезах извивался он на полу" (195). "Тысячей свистящих бичей вонзался смех ему в сердце" (196) и т.д., и т.д. Даже неодушевленные предметы не выдерживали и покраснели должно быть от стыда: "Диван зловеще краснел в углу комнаты" (192). ______________________

Оттого, что г-жа Вера Яровая оказалась не писателем, оттого, что ее рассказ вне литературы, никому (кроме редакции) ни тепло, ни холодно. Другое дело Леонид Семенов. Он начинал вместе с Блоком и Андреем Белым в журнале "Новый Путь". В 1905 году выпустил скромный, серьезный сборник стихотворений (СПБ. 1905 г. изд. "Содружество"). Потом наступили бурные годы. Леонид Семенов ушел из Петербурга, ушел из литературы. Порой в газетах появлялись о нем краткие заметки: "В такой-то тюрьме сидит студент Леонид Семенов. Здоровье его плохо". Как-то раз в газете "Дума", редактировавшейся П.Б. Струве, он сам рассказывал о своих тюремных скитаниях. Затем до прошлого года о нем опять ничего не было слышно. "Вестник Европы" поместил в одном из летних номеров его рассказ "Смертная казнь", с рекомендацией Льва Толстого. В литературных кругах о Семенове опять заговорили. Выяснилось, что он вышел из тюрьмы, перенес много горя, окончательно "опростился", -- работал где-то в каменноугольных копях, а потом отправился куда-то на Волгу и ходит там теперь по деревням, "в армяке, с открытым воротом", вместе с Александром Добролюбовым, которому посвятил несколько сильных страниц Д. С. Мережковский в своем сборнике "Не мир, но меч". Не для удовлетворения праздного любопытства читателей привожу я эту биографическую справку. А для того, чтобы хоть несколько пояснить новую вещь Семенова, или вернее извинить ее. Если не знать скрывающейся за ней личности, если не подойти к этой вещи биографически, она становится не только непонятной, но и в высшей степени неприятной. С внешней стороны она написана очень плохо. Сплошная истерика, вопросительные и восклицательные знаки, вскрикивания дурного, самого "андреевского" тона. "Ах, братья, какой это ужас все" (15). "О безумие, что я увидел тут" (17). "Ужас, крик. Бездна тоски и мрака" (22) и т.д., и т.д., и т.д. Просто не верится, что эти банально-надрывные страницы писал автор нежного и благоуханного томика стихов. В сущности, вместо того, чтобы делать примечание, редакция поступила бы гораздо благоразумнее, если бы совсем не печатала этих жалких и вместе с тем страшных страниц. Страшные для тех, кто знает, какую драму пережил Леонид Семенов, и какую громадную силу воли он проявил. Он отказался от всего, что было ему дорого. Он ушел из культуры, бросил искусство. Человек изнеженного воспитания, он уже почти три года скитается не только по тюрьмам, но, свободный, идет в рудники, работает батраком, а теперь -- пропал в самой глубокой народной гуще. Он совершил поступок, на который способны лишь единицы. В "отрывках", в "оторванных листьях от дерева" -- так называет автор свой "порог неизбежности", я надеялся найти хоть какие-нибудь указания на новый мир, открывшийся Семенову. Я искал в них оправдания той великой жертвы, которую он принес. Кому принесена эта жертва? Какому Богу? Ради чего? Мы верим, не можем не верить, что такие жертвы не остаются бесплодными, что они должны преобразить человека. Наконец, казалось, что такое "опрощение", пребывание среди народа, не может не обогатить художника. Ведь в Семенове был подлинный художник. Но нет. Подвиг убил искусство. Из бесконечной, прямо чудовищной воли -- выросла плохая литература, жалкие потуги на глубокомыслие. Что можно вынести из афоризмов такого рода: "Их жизнь* как толчея воды, а они в ней как белка в колесе" (стр. 37); или: "Почему весной нужно переезжать на дачу, а зимой в город" (47). А вместе с тем, автор искренне убежден, что его афоризмы, восклицательные знаки и "общие положения", с которыми не согласна редакция, нужны современным людям. Так, он говорит: "Люди, я хотел бы вам отдать все, все, что только могу. Но что могу я вам дать? Если нужны вам и эти листки, возьмите их. Я писал их искренно. Но не только читайте их, не только любуйтесь ими, а примите их" (45). Если бы я не знал, кто автор этих строк, если бы не знал о совершенном им подвиге, я бы возмутился. Эти листки мне не нужны, потому что кроме мелодраматической банальности в них ничего нет. Любоваться ими не могу, потому что они уродливы. Принять их тоже не могу, потому что нечего принимать, автор ничего мне не дает. ______________________ * Т. е. жизнь русского общества. ______________________ Но я знаю, кто Семенов. Потому я не возмущаюсь, а скорблю. Слишком тяжело видеть, как глубокие внутренние и внешние переживания выражаются в самодовольной риторике. И мне становится страшно. Неужели весь подвиг ни к чему? Неужели великая жертва пропала даром? Говорить о других вещах, вошедших в сборник, не стоит. Я взял два полюса. Остальное, посередине между ними, просто не существует, ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Серые страницы серых авторов. Нет, "Шиповнику" положительно следует образумиться и не злоупотреблять своей, слишком быстро приобретенной популярностью.

Второй альманах -- лучше, проще и литературнее. В нем есть две хорошие вещи -- Зайцева и Олигера -- и одна вещь интересная -- Арцыбашева. Зайцев и Олигер не новички в литературе. Первый -- недавно выпустил сборник рассказов и готовит к печати второй, у г. Олигера уже целых два тома. Об Олигере писали мало, о Зайцеве довольно много. Зайцев сразу проявил себя. У него есть лик, есть свое, ниоткуда не заимствованное. Добрый, здоровый пантеизм, обработанный стиль, простота, искренность -- все эти свойства, может быть, и не большого, но подлинного дарования, радуют неизбалованного современной литературой читателя. Помещенный в "Земле" рассказ Зайцева -- очень для него типичен и обладает всеми вышеупомянутыми свойствами, но в нем есть и некоторый плюс. Чувствуется шаг вперед, серьезная работа, видится преодоление некоторых прежних недостатков. Читатели -- народ все жестокий. Редко когда они входят в душу автора, когда они любовно следят за развитием его дарования. Обыкновенно, до автора им дела нет. Они требуют от него вещей, которые бы нравились. Усилия писателя для них пропадают. Зайцев еще не установился, он в движении. И это очень хорошо. Отрадно смотреть, как автор расправляет свои крылья. Главный плюс новой вещи Зайцева -- это более углубленное ощущение личности. Правда, он уж слишком мало замечал человека. Человек для него был только тварью "совокупно стенающею". Теперь же он человека от прочей твари выделяет. Смерть встала перед ним глубже, трагичнее, как нечто для личности противоестественное. Прежде Зайцев слишком легко утешался пантеизмом, слишком извне совершал вечный круговорот вещей. Новая, несколько растрепанная по содержанию, вещь его -- повита тонкой, благоуханной нежностью. Скромная по внешности, но глубокая по содержанию повесть богата правдивыми наблюдениями, тихой, успокоительной скорбью. В Зайцеве нет дешевого оптимизма. Он ярко ощущает ужас жизни. Но, в противоположность Андрееву и его школе, он не эксплуатирует эти ужасы, как мотивы для "страшного" рассказа. Скромность языка, любовно, не спешно обработанного, скупость в выражениях, отсутствие внешних эффектов -- прельщает читателя в последней вещи Зайцева. И чем трагичнее момент, тем проще становится Зайцев в его описании. Чем страшнее, тем тише. ...Тише, тише, дитя, Больше стонов не надо: свершилось, говорит хор дочерям Эдипа, когда они, предавшись отчаянию, стонут и плачут об умершем отце. Зайцев художественным инстинктом чувствует великую правду этого завета античной трагедии. Такая тишина приятно поражает особенно теперь, когда современный литератор стал злоупотреблять шумными тромбонами, забывая, что никакой шум не может ни усилить, ни уменьшить подлинного ужаса смерти. Умирает маленький Женя, сын доктора. Отец рассказывает о его последних часах. "Сегодня Евгений говорит мне: "Папа, я боюсь, как бы мне не умереть"... -- А потом Евгений обнял меня и говорит: "Папа, теперь я смерть вижу. Она вон там". Приятель доктора, Константин Андреевич вошел к умирающему. Женя, полусидя, блестящими глазами глядел на Константина Андреевича. Тень рисовала на стене кругленькую головку, плечи острые. -- Здравствуйте. Отчего вы редко заходите? "Константин Андреевич не мог забыть этого взгляда". "Почему он, такой маленький, уже чувствует?" Женя знал. Это было ясно, ... вдруг он ослаб, захотел спать. "Немножко бы мне поспать, так, немножко..." Дойдя до этих строк, я испугался за автора. Вдруг он сорвется, скажет дальше что-нибудь лишнее, ненужное, испортит, ослабит силу этой простоты. Но автор вышел из испытания с честью. "Дядя Костя, -- спросил он вдруг, -- а как звали объездчика на Касторасе, с которым вы охотились?" -- Ильей, кажется. А что? -- Нет, зачем говорить неправду!... совсем не Ильей. -- Он чуть не расплакался". Это последние слова Жени, которые автор счел нужным сообщить читателю. К утру Женя умер. Отец пришел об этом сказать Константину Андреевичу. -- Это был Ящик -- серый, холодный. -- Ничего, -- сказал он. -- Женя? -- Умер. Молчание. -- А я жив. Снова молчание. -- Я буду жить, Константин Андреевич. -- По его лицу шли слезы -- первые за время их знакомства; весь он как бы раздвинулся, отдалялся, стал тише; ровный свет означился в нем". Вот и все. Трагедия разрешилась в тишину. Мальчик, который уже знал, что такое смерть, спрашивает, как звали объездчика, и расплакался, когда имя его перепутали. Еле заметный штрих, но как благородно и просто подчеркивает он ужас расставания с жизнью.

Итак, Зайцев все время работает, не успокаивается в "красе торжественной своей". Все больше и больше в нем чувствуется свое, особенное, намечается свой путь. Рассказ Олигера "Белые лепестки" опять-таки показатель серьезной работы автора. Современникам трудно разобраться в современной литературе. Сколько позорных страниц в истории критики, восхвалявшей ничтожество, не замечавшей талантов. Окончательно судить современников почти нельзя. Критика должна брать писателя в его движении, следить за ростом и работой автора, любовно отмечать ее. Я не могу предрекать судьбу г-на Олигера. Откровенно говоря, два уже написанных тома его рассказов мне мало нравятся. Подавляющее влияние Андреева и Арцыбашева, плоский, лжеужасный стиль, словом, чужие, не высокого качества, трафареты. Один только рассказ его о смерти старика-бегуна (т. II, "Заповедное") заставлял меня надеяться, что автор выберется на дорогу, что у него есть дарование. Как будто эти надежды начинают оправдываться. В "Белых лепестках" есть крупные недочеты. Самое заглавие и вообще вся "символическая" история с букетом подснежника, растоптанным ногою любимого человека -- довольно безвкусна. Погибшие -- подснежники, разлетевшиеся "белые лепестки" -- это влюбленность некрасивой девушки, безответный порыв пола -- молодой революционерки. Но эти недочеты искупаются простотой изложения, скромностью всего рассказа, очень точно и проникновенно затрагивающего на фоне революционной общественности личную трагедию пола. Рассказ написан прекрасным "русским" языком. Мы так отвыкли от хорошего, что уже за одно это надо благодарить автора. Стиль Зайцева тоньше, художественнее. Зайцев вообще глубже Олигера. Но и Олигер пишет теперь безупречным русским языком. А это уже очень много. Хочется верить, что третий том его рассказов будет не "текущей беллетристикой", а первым сборником действительно литературных произведений автора. О большой повести Арцыбашева -- "Рабочий Шевырев" -- я говорить не буду. Она не достойна дарования автора. Арцыбашев очень популярен, и, конечно, его многочисленные читатели взасос прочтут и эту вещь. Но для судьи более строгого -- она мучительно-неприятна. Арцыбашев в ней как-то забыл себя. Накопил шаблонных андреевских ужасов, накопил наскоро, непродуманно, изложил их плохим языком, с обязательными "безднами", "безумиями", "ужасом", восклицательными и вопросительными знаками. Порой язык автора достигает поразительной неряшливости. К славе своей Арцыбашев ничего не прибавил. Он стал жить на капитал. А капиталы, как известно, скоро растрачиваются, если их не кладут в серьезное предприятие. Впервые опубликовано: "Московский еженедельник". 1909. No 10. 7 марта. С. 38-47. Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_literaturnaya_letopis.html

Значение слова ЛЕТОПИСЬ в Литературной энциклопедии

ЛЕТОПИСЬ

340 писал: «Там какой-то подозрительный блок махистов и окистов. Гнусный блок! Едва ли его можно разбить... Попытать разве блок с махистами против окистов? Едва ли удастся...» В эпоху войны «Л.» являлась по существу единственным в России легальным журналом, в к-ром так или иначе велась борьба против империалистической бойни; этим и определялось участие в ней некоторых большевиков, использовавших предоставлявшиеся легальные возможности. Интернационалистские статьи «Л.» писались «эзоповским языком», рассчитанным на усыпление внимания цензуры. Так, Л. Каменев призывал методам германских империалистов противопоставить методы той силы, «которая завтра эту задачу (создание нового хозяйственного плана — А. Ц.) будет призвана решить» (ст. «Социальное содержание империализма и его преодоление», 1916, кн. IX). Это не обмануло однако царской цензуры, учуявшей в журнале «пораженческие идеи». Утверждению интернационализма служила и литературная продукция «Летописи». — Именно здесь впервые были напечатаны «Война и мир» Маяковского (третья часть поэмы не могла быть напечатана «по не зависящим от редакции обстоятельствам») и ряд иностранных произведений, порывавших с шовинистической интерпретацией войны и национализмом: «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна» Г. Уэлса, «Еврей» Гольдшмидта, «Inferno» (Ад) Э. Штильгебауера, рассказы Милля и пр. Из русских писателей, сотрудничавших в «Л.», следует отметить Чапыгина, Бабеля (рассказы), Вяч. Шишкова («Тайга»), из поэтов — М. Моравскую, В. Брюсова, Бунина; в «Л.» печатались и автобиографические очерки «В людях» М. Горького, одного из основателей этого журнала и ближайшего его участника. Несмотря на резкую полемику с Г. В. Плехановым, разоблачавшую его социал-патриотические позиции, интернационализм «Л.» был однако половинчатым, ограниченным, трусливым. Разоблачение империалистического характера мировой войны производилось крайне нерешительно, если не сказать больше; так, небезызвестному ныне социал-интервенту, осужденному советским судом, Н. Суханову принадлежало чудовищное утверждение, что Россия ведет оборонительную войну, что ни один класс России не преследует ни в каких внешних странах и областях никаких своих действительных материальных интересов (1916, кн. III), — утверждение, целиком бравшее под защиту русский империализм и самодержавие. «Летописи» было чуждо то последовательное отрицание войны, которое вело к развязыванию классовых противоречий в воюющих странах, к превращению войны империалистической в войну гражданскую. В своем отношении к проблеме войны «Л.» не смогла таким образом преодолеть интеллигентского гуманизма и смыкалась с мелкобуржуазным пацифизмом. Вот почему, восторженно встретив низвержение самодержавия, «Летопись» заняла враждебную позицию по отношению к большевикам.

341 Отсюда — характерная замена в «Летописи» в 1917 году политических лозунгов социальной революции призывом к культурничеству. В Октябрьские дни «Летопись» клеветнически нападала на большевиков, якобы повинных в том, что «хозяйственный развал России» превратился ныне «в социальную катастрофу». Параллельное существование газеты «Новая жизнь», к-рая издавалась той же группой, позволило редакции «Л.» придать журналу характер литературных сборников, исключив оттуда общественно-политический отдел. Это однако не придало «Л.» жизнеспособности, и в конце 1917 она закрылась, меланхолически заверив своих читателей в том, что «рано или поздно внешние препятствия, мешающие нашей совместной работе, будут устранены и страницы „Летописи“ вновь станут ареной борьбы во имя политической свободы, социального равенства и пролетарского Интернационала». Социально-политическая сущность «Летописи» прекрасно разъясняется статьями Ленина , содержащими жесточайшую критику беспринципной политической линии новожизненцев, этих сидящих между двумя стульями «четверть большевиков, питающихся мелкобуржуазными иллюзиями» и дошедших на последнем этапе своего существования до «политической слепоты» (см. особенно статью Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?», Сочинения, издание 3-е, том XXI, стр. 249, 257, 280 и др.). А. Ц.

Литературная энциклопедия. 2012

Смотрите еще толкования, синонимы, значения слова и что такое ЛЕТОПИСЬ в русском языке в словарях, энциклопедиях и справочниках:

ЛЕТОПИСЬ в Словаре литературоведческих терминов:
- древнейший вид повествовательной письменной древнерусской литературы: последовательное описание исторических событий по годам. Например: "Повесть временных лет" (Киев, XII в.), …
ЛЕТОПИСЬ в Большом энциклопедическом словаре:
ежемесячный литературный, научный и политический журнал, издавался в Петрограде в 1915-17. Основан М. Горьким, который сгруппировал вокруг "Летописи" литературные силы, …
ЛЕТОПИСЬ в Большой советской энциклопедии, БСЭ:
русский ежемесячный литературный, научный и политический журнал, издаваемый в Петрограде в 1915-17. Основан М. Горьким, сгруппировавшим вокруг "Л." писателей, выступавших …
ЛЕТОПИСЬ в Энциклопедическом словаре:
, -и, ж. 1. Вид русской повествовательной литературы II -17 вв.: погодная запись исторических событий. Древнерусские летописи. 2. перен. То …
ЛЕТОПИСЬ
"Л́ЕТОПИСЬ СОБЫТИЙ В ЮЖНОЙ РУСИ", за 1614-1700, составлена в нач. 18 в. на лат. яз. львовским каноником Я. Юзефовичем. Включает …
ЛЕТОПИСЬ в Большом российском энциклопедическом словаре:
"Л́ЕТОПИСЬ САМОВИДЦА", укр., т.н. казацкая летопись. Предположительно составлена ген. подскарбием Романом Ракушкой-Ромодановским. Освещает историю Украины 1648- 1702 (в т.ч. события …
ЛЕТОПИСЬ в Большом российском энциклопедическом словаре:
"Л́ЕТОПИСЬ О МНОГИХ МЯТЕЖАХ", ист. сочинение с описанием событий 1584-1655. Составлено, вероятно, ок. 1658 в Москве при Патриаршем дворе на …
ЛЕТОПИСЬ в Большом российском энциклопедическом словаре:
"Л́ЕТОПИСЬ ЗАНЯТИЙ АРХЕОГРАФИЧЕСКОЙ КОМИССИИ", непериодич. издание Археографич. комиссии. Вышло 35 вып., с 1862 по 1929. Публикации источников, исследований по истории …
ЛЕТОПИСЬ в Большом российском энциклопедическом словаре:
"Л́ЕТОПИСЬ", ежемес. лит., науч. и полит. журнал, издавался в Петрограде в 1915-17. Осн. М. Горьким, к-рый сгруппировал вокруг "Л." лит. …
ЛЕТОПИСЬ в Полной акцентуированной парадигме по Зализняку:
ле"топись, ле"тописи, ле"тописи, ле"тописей, ле"тописи, ле"тописям, ле"топись, ле"тописи, ле"тописью, ле"тописями, ле"тописи, …
ЛЕТОПИСЬ в Популярном толково-энциклопедическом словаре русского языка:
-и, мн. л"етописи, л"етописей, ж. 1) В Древней Руси: запись исторических событий по годам. Древнерусские летописи. В числе татарских темников... …
ЛЕТОПИСЬ в Словаре для разгадывания и составления сканвордов:
Хроники от …
ЛЕТОПИСЬ в Словаре синонимов Абрамова:
анналы, хроника, история. См. …
ЛЕТОПИСЬ в словаре Синонимов русского языка:
анналы, изолетопись, …
ЛЕТОПИСЬ в Новом толково-словообразовательном словаре русского языка Ефремовой:
ж. 1) Запись исторических событий древнего времени по годам, производимая современником; книга с такими записями. 2) перен. Регулярная запись каких-л. …
ЛЕТОПИСЬ в Словаре русского языка Лопатина:
л`етопись, …
ЛЕТОПИСЬ в Полном орфографическом словаре русского языка:
летопись, …
ЛЕТОПИСЬ в Орфографическом словаре:
л`етопись, …
ЛЕТОПИСЬ в Словаре русского языка Ожегова:
вид русской повествовательной литературы 11 - 17 вв.: погодная запись исторических событий Древнерусские летописи. летопись Poet == история N3 Л. …
«ЛЕТОПИСЬ» в Современном толковом словаре, БСЭ:
ежемесячный литературный, научный и политический журнал, издавался в Петрограде в 1915-17. Основан М. Горьким, который сгруппировал вокруг «Летописи» литературные силы, …

Одним из древнейших жанров письменности на Руси была летопись - форма исторических сочинений древнерусской литературы. Русская летопись ярко отразила национальные интересы и стала показателем роста национального самосознания народа. Литературное значение летописей определяется большим количеством вошедших в них сказаний, повестей и легенд, которые чередуются с изложением исторических фактов.

Запечатленное время

В русских летописях события излагаются по годичному принципу (лето в древнерусском языке означает «год»). Вехами истории обычно являются какие-то знаменательные события: победы русского князя над врагами, строительство соборов и т.д. По замыслу летописцев, их повествование должно продолжаться, пока существует мир. Некоторые ученые (например, И.Н. Данилевский) полагают, что летописи составлялись не для людей, а для Страшного суда, на котором Бог будет решать судьбы людей в конце мира: в летописи перечислялись грехи и заслуги правителей и народа. Летописец не истолковывал события, а просто описывал их.

Классическое изображение русского летописца дано А.С. Пушкиным в образе Пимена («Борис Годунов»), который так формулирует кредо средне-векового историка: «Описывай не мудрствуя лукаво. Все то, чему свидетель в жизни будешь: Воину и мир, управу государей. Угодников святые чудеса. Пророчества и знаменья небесны...» По мысли Пушкина, историческая память является и уроком современности и основой народной нравственности.

Все происходящее он объяснял волей Божией и рассматривал в свете Страшного суда. Летописцами были обычно монахи, описание событий велось при монастырях, при дворах князей, епископов и митрополитов.

Летописи делятся на общерусские и местные. В общерусских летописных сводах соединены известия о событиях, происходивших в самых разных княжествах. Составители местных летописей интересуются случаями, связанными только со своим городом или княжеством.

Почти все русские летописи представляют собой своды - соединение нескольких более ранних вариантов. Первые дошедшие до нашего времени летописи относятся к рубежу XIII-XIV вв. Но летописание велось на Руси и раньше.

«Повесть временных лет»

«Нестор-летописец». Скульптор М. Антокольский. 1889 г.

В 1110-1113 гг. была завершена первая версия «Повести временных лет» - летописного свода, вобравшего многочисленные сведения по истории Руси, легенды и предания: о войнах русских с Византийской империей, о княжении в Киеве легендарного князя Кия, его братьев Щека, Хорива и сестры Лыбиди, о происхождении названия города Киева от имени князя Кия, о княгине Ольге, хитроумно и жестоко мстящей племени древлян за убийство своего мужа, о призвании на княжение на Русь в 862 г. трех скандинавов (варягов) Рюрика, Трувора и Синеуса, об истории Киево-Печерского монастыря.

Эта летопись - не только исторический, но и литературный памятник. Академик Д.С. Лихачев считал ее «не просто собранием фактов русской, истории и не просто историко-публицистическим сочинением, связанным с насущными, но преходящими задачами русской действительности, а цельной, литературно изложенной историей Руси».

Название летописи обыкновенно переводится как «Повесть минувших лет». Существуют и другие толкования: «Повесть, в которой повествование распределено по годам» или «Повествование в отмеренных сроках», т.е. рассказ не о вечном, а о преходящем - кануне конца света и Страшного суда. Вероятный автор этой летописи - монах Киево-Печерского монасты-ря Нестор.

В XII в. текст «Повести временных лет» переработал монах Сильвестр. Так возникли вторая и третья редакции «Повести временных лет», дошедшая до нас в составе Лаврентьевской (XIV в.) и Ипатьевской летописей (XV в.).

Позднейшие летописные своды

Важным этапом в истории русского летописания было завершение Киевского великокняжеского летописного свода (конец XII в.), в состав которого вошли местные летописи. В1212 г. был создан Владимирский свод. В XIII в. на юго-западе Руси была составлена Галицко-Волынская летопись. Одним из центров летописания после монголо-татарского нашествия стала Тверь.

В начале XV в. центр летописания переместился в Москву: здесь по инициативе митрополита Киприана был создан первый Московский летописный свод. В XVI в. при Московском великокняжеском дворе была составлена обширнейшая Никоновская летопись. В этой работе, по-видимому, лично участвовал царь Иван Грозный. В XVII в. летописание постепенно приходит в упадок, возникают новые, не летописные формы исторических сочинений.

Традиция летописи прослеживается в сочинениях XVIII-XIX вв. Ориентация на стиль летописи присутствует в «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. В пародийных целях форма летописи использовалась А.С. Пушкиным («История села Горюхина») и М.Е. Салтыковым-Щедриным («История одного города»).

ежемесячный литературно-политический журнал, издававшийся в Петрограде с декабря 1915 по декабрь 1917. В нем сотрудничали представители различных течений тогдашней социал-демократии (М. Горький , Ю. Мартов, А. Ерманский, А. В. Луначарский , М. Павлович , М. Смит, А. Коллонтай , С. Вольский и др.). Однако группой, определявшей политическую линию журнала во все время его существования, оставались так называемые социал-демократы интернационалисты (Б. Авилов, В. Базаров , Н. Суханов). Все перечисленные сотрудники «Л.» участвовали до того в «Современнике» - ежемесячном «журнале литературы, общественной жизни, науки и искусства», закрытом в 1915. На страницах «Современника» объединялись либералы, народники, меньшевики-ликвидаторы, «впередовцы», махисты. В. И. Ленин писал об этом объединении в 1914: «Литераторский союз вождей народничества... и разных интеллигентских фракций с.-д., либо прямо идущих против подполья, т. е. рабочей партии..., либо помогающих тем же ликвидаторам группок без рабочих..., на деле не что иное, как союз буржуазной интеллигенции против рабочих». В последнее время своего существования «Современник» стал переходить на интернационалистические позиции и в этом отношении явился предшественником «Л.». Вокруг «Летописи» сплотились сторонники богдановской группы «Вперед» (к которой принадлежал в то время и М. Горький) и меньшевики-интернационалисты (Мартов и другие), ликвидаторы, сторонники Организационного комитета (так наз. «окисты»). Тех и других объединяло отношение к войне. О политической физиономии журнала В. И. Ленин в письме к А. Г. Шляпникову осенью 1916 писал: «Там какой-то подозрительный блок махистов и окистов. Гнусный блок! Едва ли его можно разбить... Попытать разве блок с махистами против окистов Едва ли удастся...» В эпоху войны «Л.» являлась по существу единственным в России легальным журналом, в к-ром так или иначе велась борьба против империалистической бойни; этим и определялось участие в ней некоторых большевиков, использовавших предоставлявшиеся легальные возможности. Интернационалистские статьи «Л.» писались «эзоповским языком», рассчитанным на усыпление внимания цензуры. Так, Л. Каменев призывал методам германских империалистов противопоставить методы той силы, «которая завтра эту задачу (создание нового хозяйственного плана - А. Ц.) будет призвана решить» (ст. «Социальное содержание империализма и его преодоление», 1916, кн. IX). Это не обмануло однако царской цензуры, учуявшей в журнале «пораженческие идеи». Утверждению интернационализма служила и литературная продукция «Летописи». - Именно здесь впервые были напечатаны «Война и мир» Маяковского (третья часть поэмы не могла быть напечатана «по не зависящим от редакции обстоятельствам») и ряд иностранных произведений, порывавших с шовинистической интерпретацией войны и национализмом: «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна» Г. Уэлса, «Еврей» Гольдшмидта, «Inferno» (Ад) Э. Штильгебауера, рассказы Милля и пр. Из русских писателей, сотрудничавших в «Л.», следует отметить Чапыгина, Бабеля (рассказы), Вяч. Шишкова («Тайга»), из поэтов - М. Моравскую, В. Брюсова, Бунина; в «Л.» печатались и автобиографические очерки «В людях» М. Горького, одного из основателей этого журнала и ближайшего его участника. Несмотря на резкую полемику с Г. В. Плехановым, разоблачавшую его социал-патриотические позиции, интернационализм «Л.» был однако половинчатым, ограниченным, трусливым. Разоблачение империалистического характера мировой войны производилось крайне нерешительно, если не сказать больше; так, небезызвестному ныне социал-интервенту, осужденному советским судом, Н. Суханову принадлежало чудовищное утверждение, что Россия ведет оборонительную войну, что ни один класс России не преследует ни в каких внешних странах и областях никаких своих действительных материальных интересов (1916, кн. III), - утверждение, целиком бравшее под защиту русский империализм и самодержавие. «Летописи» было чуждо то последовательное отрицание войны, которое вело к развязыванию классовых противоречий в воюющих странах, к превращению войны империалистической в войну гражданскую. В своем отношении к проблеме войны «Л.» не смогла таким образом преодолеть интеллигентского гуманизма и смыкалась с мелкобуржуазным пацифизмом. Вот почему, восторженно встретив низвержение самодержавия, «Летопись» заняла враждебную позицию по отношению к большевикам. Отсюда - характерная замена в «Летописи» в 1917 году политических лозунгов социальной революции призывом к культурничеству. В Октябрьские дни «Летопись» клеветнически нападала на большевиков, якобы повинных в том, что «хозяйственный развал России» превратился ныне «в социальную катастрофу». Параллельное существование газеты «Новая жизнь», к-рая издавалась той же группой, позволило редакции «Л.» придать журналу характер литературных сборников, исключив оттуда общественно-политический отдел. Это однако не придало «Л.» жизнеспособности, и в конце 1917 она закрылась, меланхолически заверив своих читателей в том, что «рано или поздно внешние препятствия, мешающие нашей совместной работе, будут устранены и страницы „Летописи“ вновь станут ареной борьбы во имя политической свободы, социального равенства и пролетарского Интернационала». Социально-политическая сущность «Летописи» прекрасно разъясняется статьями Ленина }