Архимандрит Евлогий в должности ректора Холмской духовной семинарии
С октября 1892 года - домашний учитель в семье товарища тульского губернского прокурора С. А. Лопухина.
С 29 декабря 1894 года - преподаватель греческого языка в Тульской духовной семинарии.
12 февраля 1895 года рукоположён в сан иеромонаха .
C 5 августа 1895 года - инспектор Владимирской духовной семинарии .
С 4 ноября 1897 занимал года должность ректора духовной семинарии в Холме , где наблюдателем церковных школ (училищ) Холмской епархии был его старший брат Александр. С 1875 года в Холмском крае административными методами проводился возврат церковных приходов из греко-католичества в православие. И если отношение православных и католических священников было дружественным, отношения с греко-католиками были тяжёлыми. В семинарии более половины преподавателей было бывшими греко-католиками. 23 ноября того же года возведён в сан архимандрита .
С 18 июля 1905 года - епископ новоучреждённой самостоятельной Холмской и Люблинской епархии . Торжественное открытие епархии состоялось 8 сентября 1905 года. Часто служил и проповедовал, посещал приходы и учебные заведения. Руководил строительством новых храмов, созданием новых церковно-приходских школ, учредил несколько периодических изданий («Холмская церковная жизнь» с «Народным листком», «Братская беседа», «Холмская Русь»). Приходские братства были объединены в Холмское Богородицкое братство, что активизировало их деятельность (в частности, братство открыло собственную типографию). По инициативе и при участии владыки были созданы Холмское женское благотворительное общество, Народно-просветительное общество Холмской Руси, Холмская архивная комиссия. Епископ Евлогий председательствовал на ежегодных съездах, созывавшихся для обсуждения различных вопросов церковной и общественной жизни.
Также уделял значительное внимание экономическому развитию Холмщины. При его активном содействии были учреждены Холмское сельскохозяйственное общество взаимного кредита, товарищество для покупки и парцелляционной распродажи имений православным земледельцам, Русское сельскохозяйственное общество Холмщины и Подляшья для улучшения крестьянского хозяйства. За тяготение к простым людям его иногда называли «мужицким архиереем».
20 мая 1912 года возведён в сан архиепископа .
Член Государственной думы
Епископ Евлогий, 1910
Епископ Евлогий, ок. 1912
Выдвинул в Думе предложение о выделении Холмщины из Царства Польского , которое получило вид законопроекта, принятого в 1912 году, - закона об учреждении Холмской губернии из частей Люблинской и Седлецкой губерний и изъятии её территории из Привислинского края (Царства Польского). Активно полемизировал с депутатами, представлявшими Польское коло , Конституционно-демократическую партию и левые фракции, которые решительно возражали против сокращения территории Царства Польского. В ходе обсуждения законопроекта апеллировал к общественному мнению, привлекая его на сторону православного населения Холмщины. В результате в Холмской губернии (её официальное учреждение состоялось в 1913 году) значительную роль с самого начала её существования стала играть Православная церковь под руководством владыки Евлогия. (После восстановления независимости Польши Холмщина вошла в её состав).
Являлся одним из членов-учредителей Русского окраинного общества в 1908 году .
Не выставил свою кандидатуру на выборах в IV Государственную думу (1912), ввиду запрещения со стороны Синода - из-за его отказа обер-прокурору Синода Владимиру Саблеру организовать в Думе отдельную фракцию духовенства и возглавить её.
Советское академическое издание по истории СССР (1968) так оценивало Евлогия как думского деятеля: «Во главе всей затеи с Холмщиной стоял депутат III Думы и признанный глава всего думского духовенства епископ Люблинский и Холмский Евлогий - умный, энергичный и беззастенчивый демагог, одна из самых зловещих фигур воинствующего национализма » .
В годы Первой мировой и Гражданской войн
С 14 мая 1914 года - архиепископ Волынский и Житомирский (до того кафедру занимал архиепископ Антоний (Храповицкий)). После занятия русской армией (см. Галицийская битва ) территорий Австро-Венгрии был назначен управлять церковными делами в оккупированных областях. Руководил массовым открытием в Галиции православных приходов, что привело к его обвинению частью российского общества в «русификации», а также вызвало негативную реакцию униатов . Критически оценивал его деятельность в Галиции бывший тогда протопресвитером военного и морского духовенства Георгий Шавельский . В был освобождён от этой должности.
7 декабря 1917 года избран одним из шести постоянных членов новообразованного Священного Синода.
Возвратившись к Рождеству на Украину, боролся против автокефалистского движения; весной получил от Патриарха указание поехать в Киев и провести выборы Киевского митрополита вместо убиенного митрополита Владимира (Богоявленского) ; 30 мая 1918 года на киевскую кафедру был избран Антоний (Храповицкий).
После занятия Киева войсками Директории , 4 декабря (17 декабря) 1918 года, в Киевской Лавре был арестован; митрополит Киевский Антоний (Храповицкий) был арестован на следующий день. Оба были отправлены поездом в заключение в униатский монастырь в Бучаче , где находились епископ Чигиринский Никодим (Кротков) и его иеродиакон Николай; позже также были привезены из Почаева архимандрит Виталий (Максименко) и иеромонах Тихон (Шарапов) .
По освобождении, Антоний и Евлогий, опасаясь бандитизма на Волыни, решили остаться в руках поляков, которые теснили петлюровские войска; на Троицу 1919 года (27 мая ст. ст.) были вновь арестованы польскими жандармами и доставлены в Станислав , где их приютил Николай Семёнович Серебреников; потом препровождены во Львов , где были водворены в резиденцию униатского митрополита Андрея Шептицкого , до Февральской революции находившегося в русском плену. Шептицкий оказал им гостеприимство и посоветовал обратиться с петицией об освобождени к Клемансо , что и было исполнено узниками, которых, однако, вскоре перевезли в Краков . В Кракове их принял епископ (впоследствии кардинал) Адам Стефан Сапега , заявивиший им: «Ваши имена известны, но они окружены ненавистью. Вас держат под охраной, чтобы толпа вас не растерзала.» Благодаря французскому посредничеству, они были освобождены с принесением извинений; им была предоставлена провизия и отдельный вагон I класса для следования в район расположения армии Деникина. Через Черновицы , Яссы , Галац и Константинополь (где они были официально приняты Местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Прусским Дорофеем (Маммелисом) и его Синодом) в конце августа 1919 года прибыли в Новороссийск, где были восторженно встречены. Евлогий переехал в Екатеринодар к брату, бывшему там на должности члена Окружного суда. Бывая в Новочеркасске , участвовал в деятельности Высшего Церковного Управления на Юго-Востоке России.
В Германии
16 января (ст. ст.) 1920 года, вместе с рядом других российских архиереев, на грузовом пароходе «Иртыш» эмигрировал из Новороссийска в Константинополь ; затем переехал в Белград . В составе сербской делегации в июле 1920 года участвовал в работе Всемирной конференции представителей христианских церквей в Женеве .
Тем не менее, митрополит Евлогий фактически уклонился от восприятия порученной ему Патриархом власти; вместо того, предложил «просить Вселенского Патриарха о созыве Собора с участием представителей от других Автокефальных Церквей». Остался в составе Заграничного Архиерейского Синода , учреждённого в начале сентября 1922 года вместо упразднённого ВЦУЗ, хотя и на правах некоторой автономии - митрополичьего округа.
Глава церковного управления в Париже
В конце 1922 года перевёл своё управление в Париж , налаживал церковную жизнь в существовавших в Европе православных приходах, открывал новые, в том числе Сергиевское подворье в Париже, а также множество храмов в различных странах. Получил поддержку либеральной и умеренно-консервативной части русской эмиграции, тогда как правые эмигрантские круги сохранили ориентацию на митрополита Антония . Прилагал усилия к созданию в эмиграции сестричеств и организации монашеской жизни, причём поддерживал принцип «монашества в миру» (сторонницей которого была, в частности, Мария (Скобцова)).
В эмиграции придерживался весьма либеральных взглядов. Так, первым среди русских православных архиереев разрешил трансляцию по радио церковных служб, говоря: «Когда-то и против электричества боролись. А на самом деле всякая сила, человеку полезная и человека улучшающая, - от Бога». Активно участвовал в экуменической деятельности. Ещё в январе стал первым председателем «Общества сближения Англиканской Церкви с Православной». В эмиграции стал председателем Содружества святого Албания и преподобного Сергия , деятельность которого была направлена на поддержание православно-англиканского диалога.
В начале 1920-х годов стал инициатором создания в Париже, в 1925-1946 был ректором института. Привлёк к преподаванию в нём известных учёных, таких как А. В. Карташёв , С. Н. Булгаков , В. В. Зеньковский , Г. В. Флоровский , Г. П. Федотов , Б. П. Вышеславцев , В. Н. Ильин и др. Институт быстро стал интеллектуальным центром русской церковной эмиграции и, в то же время, подвергался критике со стороны консервативно настроенных церковных деятелей, обвинявших преподавателей этого учебного заведения в либерализме и экуменизме.
Евлогий, оставшись в юрисдикции Заместителя Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) , согласился (наряду с епископом Вениамином (Федченковым)) на требование дать подписку о «лояльности» по отношению к советскому правительству (Указ № 93 от 1 (14) июля 1927 года Заместителя Местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Сергия), оговорив, что понимает под этим аполитичность эмигрантской церкви, а не подчинение Советской власти. Тем не менее, позиция митрополита Евлогия вызвала негативную реакцию со стороны многих эмигрантов; ряд его приходов перешла к карловчанам : протоиерей . О крайне негативных в отношении Патриархии настроениях среди эмигрантов в Париже в первые месяцы 1930 года в связи с интервью Сергия, а также совпавшей по времени волной возмущения после похищения агентами советской разведки генерала Александра Кутепова в конце января того же года, писал даже бескомпромиссный сторонник Патриархии Литовский митрополит Елевферий (Богоявленский) . Примечательно, что советская печать упоминала имя Евлогия в контексте «крестового похода» против СССР; так, в конце февраля 1930 года корреспондент «Известий » в Лондоне писал: «Основной чертой кампании было полное отсутствие конкретных фактов . <…> Сам Евлогий, припёртый, был вынужден опровергнуть достоверность „списка большевистских жестокостей“.»
Не признав решений Московской Патриархии, пользуясь поддержкой епархии, 17 февраля 1931 года в резиденции Константинопольского Патриарха в Фанаре был принят в юрисдикцию Константинопольского Патриархата (см. статью Западноевропейский экзархат русских приходов ). Сам так оценивал значение такого шага: «Так благополучно разрешился сложный вопрос о каноническом неопределённом моём положении, создавшемся после разрыва с Москвой: вместо зыбкости канонического положения - каноническая устойчивость; вместо увольнения - я назначен Экзархом Вселенского Патриарха; я и моя паства не оторвались от Вселенской Церкви, сохранили с ней каноническую связь при соблюдении внутренней русской автономии» . 30 апреля 1931 года последовало запрещение Евлогия и его сторонников (клириков) в священнослужении от митрополита Сергия.
В 1934 году примирился с митрополитом Антонием в частном порядке, после чего, в том же году, без просьб со стороны Евлогия, последовало снятие прещений со стороны Архиерейского Синода.
Летом 1935 года митрополит Евлогий получил приглашение Сербского Патриарха Варнавы приехать в Сремски Карловцы на планируемое под его председательством совещание русских зарубежных архиереев по вопросу их объединения. Владыка Евлогий известил о приглашении Константинопольского Патриарха, и в этих условиях Фотий II в ответном письме от 30 сентября выразил согласие на поездку своего экзарха . Совещание состоялось в октябре того же года под председательством Сербского Патриарха Варнавы; достигнутое там соглашение (Временное Положение о Русской Православной Церкви заграницей ), однако, не привело к объединению «карловчан» и «евлогиан».
Последние годы жизни. Возвращение в Московский патриархат
Стремление его в конце войны
Родился на Пасху 1868 г. в сельце Сомово Одоевского уезда Тульской губернии в семье бедного приходского священника Покровской церкви Симеона Иоанновича Георгиевского и его жены Серафимы Александровны. В крещении Василий.
В 1882 г. В.С. Георгиевский закончил Белевское Духовное Училище. В том же году поступил в Тульскую Духовную Семинарию, которую в 1860 г. закончил его отец с аттестатом второго разряда богословского класса.
В 1883 г. Симеон Иоаннович Георгиевский по резолюции Преосвященнейшего Никандра, епископа Тульского, был назначен священником храма Архангела Михаила в с. Апухтино того же Одоевского уезда.
В 1888 г. Василий Георгиевский закончил Тульскую Духовную Семинарию первым в выпуске. Его трудолюбие и блестящие способности позволяли думать о научной карьере, а серьезное отношение к законам нравственности и морали вызывали глубокое уважение, как среди учеников, так и среди наставников. Он увлеченно занимался литературой, библеистикой, вопросами пастырства.
Помимо официальных занятий изучал труды епископа Феофана Затворника, И. Янышева, духовно-богословские журналы, часто приезжал в Оптину пустынь к знаменитому старцу преподобному Амвросию Оптинскому, который благословил его, несмотря на нежелание родных, на обучение в Московской Духовной Академии.
Василий Семенович поступил в Московскую Духовную Академию, где и окончил курс в 1892 г. со званием кандидата богословия.
Еще на студенческой скамье в нем пробудилось стремление к монашеской жизни, вследствие чего он не раз искал отеческого руководства и наставлений Ректора Московской Духовной Академии архимандрита Антония Храповицкого и продолжительное время находился под его духовным влиянием.
Решение принять монашеский постриг у В.С. Георгиевского сформировалось не сразу. Будущий инок хотел испытать себя и жизнью в миру, на поприще преподавательской деятельности.
В 1892 г. после окончания Московской Духовной Академии обучал Закону Божьему, географии и истории детей товарища прокурора С.А. Лопухина в Туле, где не раз встречался с Л.Н. Толстым, В.Н. Давыдовым, М.А. Стаховичем и князем Г.Е. Львовым.
24 марта 1893 г. был назначен на должность помощника смотрителя в Ефремовском духовном училище. С 19 июня по 10 января 1895 г. он состоял членом и секретарем Ефремовского Отделения Епархиального Училищного Совета. Его решение принять иноческий чин оставалось твердым, и его стремление к духовному совершенству стало известно Преосвященнейшему Иринею, который принял самое горячее участие в его судьбе.
После открытия свободной кафедры по греческому языку в Тульской Духовной Семинарии Георгиевский просил ходатайства правящего архиерея о перемещении его на эту кафедру, желая стать под ближайшее руководство Владыки. Это перемещение состоялось 10 января 1895 г., и одновременно с этим новый преподаватель Семинарии окончательно утвердился в своем решении о принятии монашества.
15 февраля, в канун родительской Субботы, в Крестовой Архиерейской церкви после утрени сам Преосвященный Ириней совершил обряд пострижения В.С. Георгиевского с именем Евлогий.
17 августа 1895 г. назначен инспектором Владимирской Семинарии, а в 1897 г. посвящен в сан архимандрита и перемещен на должность ректора Холмской Семинарии в Галиции.
В 1902 г. назначен епископом Люблинским, викарием Холмско-Варшавской епархии; стал одним из главных инициаторов русского национального и религиозного возрождения в Галиции.
Во время революционных событий 1905 г. противодействовал еврейским погромам в своей епархии, оставаясь одновременно последовательным сторонником русских национальных традиций.
В 1907 г. избирался православным населением Холмщины членом 2-й и 3-й Государственной Думы. Выступал против смертной казни и террора, захлестнувшего империю.
В 1912 гг. назначен архиепископом Холмским, в 1914 гг. - архиепископом Волынским.
С объявлением 1-й мировой войны личным приказом императора назначен управляющим церковными делами на оккупированных территориях. После Февральской революции и отречения императора подвергался травле как «черносотенец» и «старорежимник» со стороны т.н. «социал-диаконов» и «социал-псаломщиков» низшего Холмского духовенства.
В 1917—1918 годах - член Всероссийского Церковного Собора.
Эмигрировал из России в 1920 году, находился в Сербии, затем в различных странах Западной Европы.
С 1921 года по назначению святого Патриарха Тихона, Священного Синода и Высшего Церковного Совета - управляющий западноевропейскими приходами Русской Православной Церкви.
В январе 1922 г. патриарх Тихон возвёл архиепископа Евлогия в сан митрополита и передал в его ведение все заграничные русские православные приходы.
В 1922 г. митр. Евлогий перевёл епархиальное управление в Париж. Там он налаживал церковную жизнь в существовавших в Европе православных приходах, открыл Сергиевское подворье в Париже, а также множество храмов в различных странах. Стал инициатором создания Свято-Сергиевского богословского института в Париже, в 1925-1946 был его ректором. Привлёк к преподаванию в нём известных учёных, таких как А. В. Карташёв, С. Н. Булгаков, В. В. Зеньковский, Г. В. Флоровский, Г. П. Федотов, Б. П. Вышеславцев и др. Институт быстро стал интеллектуальным центром русской церковной эмиграции. Вл. Евлогий поддерживал Русское студенческое христианское движение (РСХД).
Митр. Евлогий лично совершил постриг в монашество Елизаветы Юрьевны Скобцовой (в монашестве - знаменитой м. Марии). Мать Мария писала: «Самая моя большая радость - это совершенно исключительное понимание всех моих затей со стороны митрополита. Тут с ним действительно можно горы двигать, если охота и силы есть». Однажды они ехали вместе в поезде. Взглянув в окно, владыка широким движением руки указал на бескрайные поля: «Вот Ваш монастырь, мать Мария!»
Митр. Евлогий находился в сложных отношениях с Русской Православной Церковью заграницей (РПЦЗ), которой руководил Архиерейский Синод под председательством . В 1927 г. православная эмиграция раскололась на «карловчан» и «евлогиан». Владыка остался в юрисдикции заместителя Патриаршего местоблюстителя
В начале 1930 года принял участие в молениях о «страждущей Русской Церкви», проведённых по инициативе Архиепископа Кентерберийского в Лондоне. В ответ 10 июня 1930 г. был уволен митрополитом Сергием от управления русскими церквами в Западной Европе и запрещён в священнослужении. Этих решений не признал, в 1931 г. перешёл в юрисдикцию Константинопольского патриархата.
Митрополит Евлогий настойчиво пытался осуществить план возвращения в юрисдикцию Московской Патриархии.
В 1945 г. обратился к пастве с призывом вернуться в лоно Русской церкви. 2 сентября 1945 г. воссоединился с Московским Патриархатом в должности Экзарха Западно-Европейских православных церквей.
В последние месяцы жизни, по воспоминаниям современников, ощущал пренебрежение к себе со стороны Москвы, испытывал разочарование от своего шага и переживал, что, возможно, поторопился.
Умер 8 августа 1946 г. в возрасте 78 лет и похоронен в Париже на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа.
Перевод с английского А. Шульговской. XVIII, 332, 2 с. В шикарном подписном издательском переплете мастерской О. Кирхнера. В "Предисловии от Издателя" сие издание характеризуется как "роскошное" - высочайшее качество бумаги и печати, золотой обрез и т.д. 42х33 см.
Первый раз А.Ф Маркс издал Мильтона в 1878 году. Допечатывал в 1895 и в 1896 годах. Самый ранний перевод «Потерянного и Возвращенного рая» сделан с французского языка префектом Московсковской академии Амвросием (Серебренников): Потерянный рай, М., 1785.
«Paradise Lost» - христианская эпопея о возмущении отпавших от Бога ангелов и о падении человека. В противоположность героическим эпопеям Гомера и средневековым эпопеям, а также поэме Данте, «Потерянный Рай» не даёт простора творческому вымыслу поэта. Пуританин Мильтон избрал библейский сюжет и передавал его согласно словам Писания; кроме того, его действующие лица принадлежат большей частью к области сверхчеловеческой и не допускают реализма описаний. С другой стороны, ангелы и демоны, Адам и Ева и другие действующие лица Мильтоновской эпопеи имеют определённый образ в народном воображении, воспитанном на Библии, - и от этих традиций Мильтон, поэт глубоко национальный, никогда не уклоняется. Эти особенности материала, над которым работал Мильтон, отражаются на его поэме; техническая сторона описаний условна, в изложении мало образности; библейские существа часто кажутся только аллегорией. Великое значение «Потерянного Рая» - в психологической картине борьбы неба и ада. Кипучие политические страсти Мильтона помогли ему создать грандиозный образ Сатаны, которого жажда свободы довела до зла.
Первая песнь «Потерянного Рая», где побеждённый враг Творца горд своим падением и строит пандемониум, посылая угрозы небу, - самая вдохновенная во всей поэме и послужила первоисточником демонизма Байрона и всех романтиков вообще. Воинственная религиозность пуританина воплотила дух времени в образе души, рвущейся на свободу. Пафосу этой демонической (в буквальном смысле слова) стороны «Потерянного Рая» соответствует идиллическая часть - поэтические описания рая, любви первых людей и их изгнания. Бесчисленные поэтические красоты в передаче чувств, музыкальность стиха, грозные аккорды, говорящие о непримиримости в деле веры, дают вечную жизнь эпопее XVII века. В этот-то период появилась его лучшая поэма «Потерянный рай», доставившая ему мировую славу. Внешний сюжет поэмы несложен: он построен на библейских мифах и представляет рассказ о восстании сатаны против бога, жизни Адама и Евы в раю и их грехопадении. Но для Мильтона библейские сказания - только аллегория, в которую он вкладывал свое реальное содержание. Таким образом, он как бы маскировал революционный смысл своей поэмы и получал возможность внушить в эпоху реакции свои взгляды читателю, невольно воспринимавшему Библию по-новому.
«Возвращённый Рай»
передаёт историю искушения Иисуса Христа духом зла и написана более холодно и искусственно. Вторая крупная поэма Мильтона - «Возвращенный рай» - значительно слабее. На ней лежит отпечаток уже определенного разочарования в целесообразности и возможности политической революции. Здесь несомненно влияние квакерства, куда ушли наиболее активные силы пуританской революции. Отсюда основная идея «Возвращенного рая» - выяснение путей грядущей революции как духовного перерождения человека. Эта задача олицетворяется в победе Христа над искусителем - сатаной. Ее разрешение является искуплением за падение Адама и Евы, иными словами - за ошибки революции. М. не отказался от мечты «о новом обществе»: в «Возвращенном рае» Христос основывает «царство божие» на земле, а не на небе, т. е. совершает определенную политическую акцию. Но последняя не есть насилие, а просветление и убеждение, отказ от борьбы. Таково содержание и смысл поэмы. Однако Мильтон не отказался от своих философских взглядов и политических симпатий: в «Возвращенном рае» - те же элементы материализма и в еще большей степени отход от официального христианства. Христос для Мильтона - лишь великий человек (Greater Man), он символизирует «избранных» представителей будущей революции, победивших силы реакции. Сатана же - воплощение дворянской реставрации - особенно щедро наделен чертами Карла I: его вероломством, двуличием и хитростью.
Джон Мильтон
родился 9 декабря 1608 года в семье состоятельного лондонского нотариуса, близкого к пуританским кругам. Отец поэта, человек разносторонних интересов, тонкий ценитель искусства, сам сочинявший музыку, сумел дать сыну блестящее образование. Окончив одну из лучших лондонских школ, Мильтон поступил в Кембриджский университет. В 1629 г. он получил степень бакалавра, а еще три года спустя – степень магистра искусств. Последующие шесть лет он провел в Хортоне, небольшом поместье отца, всецело посвятив себя поэзии и научным штудиям. Мильтон был, безусловно, одним из образованнейших людей своего времени: он в совершенстве владел латынью и итальянским, читал в подлиннике древнегреческих и древнееврейских авторов, блестяще знал литературу Античности, Средневековья и Ренессанса. В 1638–1639 гг. по обычаю состоятельных молодых англичан того времени Мильтон предпринял путешествие по Европе: через Париж и Ниццу он достиг обетованной земли гуманистов – Италии. Глубокое знание культуры и языка страны способствовало сближению Мильтона с итальянскими поэтами и учеными. Неизгладимое впечатление произвела на него встреча с постаревшим великим Галилеем. Поэт подумывал также о поездке в Грецию, но вести о назревавших в Англии событиях побудили его поспешить на родину. «Я полагал, – писал он позже, – что было бы низко с моей стороны беспечно путешествовать за границей ради личного интеллектуального развития в то время, как дома мои соотечественники сражались за свободу». Первый период творческой деятельности Мильтона, включающий в себя годы «учения и странствований», совпадает с предреволюционными десятилетиями (1620–1630-е годы). В этот период происходит становление поэта, формируются его вкусы и убеждения. Мильтон пробует силы в лирическом и драматическом жанрах: пишет стихи «на случай», торжественные элегии на латинском языке, сонеты, стихи на религиозные темы, небольшие пьесы-маски. Главная особенность творчества молодого Мильтона – причудливое сочетание мотивов жизнерадостной, красочной поэзии Возрождения с пуританской серьезностью и дидактикой.
О пуританских симпатиях поэта свидетельствуют его стихотворные переводы псалмов, ода «На утро рождеcтва Христова» и многие другие произведения. В пуританизме его привлекают критика распущенности двора и монаршего произвола, проповедь духовной стойкости, мужественного противостояния злу. Однако враждебное отношение пуритан к искусству и театру с самых ранних лет было чуждо Мильтону. В стихотворении «К Шекспиру» он славит гений великого драматурга, подчеркивая тем самым свою духовную связь с его наследием. Влияние традиций Возрождения и в то же время двойственность восприятия мира и человека, не свойственная ренессансным художникам, отчетливо проявляются в стихотворениях-«близнецах» «L’Allegro» («Веселый») и «Il Penseroso» («Задумчивый»). В этом философско-лирическом диптихе Мильтон контрастно сопоставляет два душевных состояния и – шире – два образа жизни человека. В «L’Allegro» изображен веселый и беспечный юноша, который гонит прочь меланхолию и славит Евфросину, одну из трех граций, олицетворяющих радости жизни. Юношу чарует красота природы, пение птиц, прелесть лугов и лесов; ему нравится наблюдать за работой селян, слушать их веселые беседы за кружкой эля. Столь же приятна ему жизнь в городе, он любит театр, его пленяют Шекспир и Джонсон. Душа юноши полна желаний, он жаждет ощутить полноту и радость бытия. «Il Penseroso» рисует образ человека серьезного, склонного к уединению и раздумьям. Он презирает веселье и приветствует «божественную Меланхолию». Его влечет тернистый путь познания. Подобно герою Кристофера Марло – Фаусту, он хотел бы покорить «демонов воды, огня, / Земли и воздуха, чья сила / Стихии движет и светила». Всю свою жизнь он готов посвятить изучению наук и искусств. Автор диптиха словно стоит на перепутье, размышляя, какому из двух укладов жизни отдать предпочтение. Молодой, жизнерадостный дух «L’Allegro» не чужд Мильтону, но его внутреннему настроению ближе вдумчиво-серьезное отношение к жизни «Il Penseroso».
К концу 30-х годов в творчестве Мильтона заметно усиливаются пуританские морализаторские тенденции; вместе с тем его произведения приобретают важный социальный подтекст. В аллегорической маске «Комус» (1637) автор восхваляет нерушимую, погруженную в себя добродетель, типичную для морального ригоризма пуритан. Злой дух Комус тщетно пытается соблазнить заблудившуюся в лесу юную Леди. Лес в пьесе символизирует запутанность человеческой жизни, Комус олицетворяет порок. Леди, воплощенное целомудрие, твердо противостоит искушениям, чарам и колдовству Комуса и выходит победительницей из поединка. В образе Комуса угадывается та первозданная жизненная сила, необузданная энергия, которая была присуща поэтической стихии Возрождения. Но симпатии автора принадлежат в пьесе не Комусу, а Леди. Воспевая нравственную чистоту, Мильтон противопоставляет строгую мораль безудержной жажде наслаждений, выступает против того, во что практически выродился ренессансный идеал в дворянском обществе, где он стал оправданием аморальности, грубой чувственности, презрения к нравственным ценностям. Тема «Комуса» – тема испытания добродетели, вечного соперничества добра и зла – с новой силой звучит в позднейших творениях автора. В последнем из крупных произведений первого периода – элегии «Лисидас» (1638) – Мильтон, скорбя о безвременной гибели друга, Эдуарда Кинга, размышляет о бренности жизни и о том, успеет ли он осуществить свои замыслы, оправдать высокое назначение поэта. Наряду с этим в «Лисидасе» ощущается растущее недовольство автора условиями современной общественной жизни. Устами апостола Петра, принимающего в рай душу Кинга, Мильтон произносит суровый приговор духовенству и епископальной церкви; эта гневная филиппика может служить своеобразным поэтическим эпиграфом к его трактатам 1640-х годов.
Во второй период своего творчества, охватывающий 1640–1650-е годы, Милтон, почти совершенно оставив дорогую его сердцу поэзию, выступает как публицист, идеолог индепендентской партии. Весь свой талант, энергию, все силы пламенной души художник-мыслитель отдает служению революции. После провозглашения Англии республикой Мильтона назначают латинским секретарем Государственного совета; на этом посту в течение нескольких лет он ведет дипломатическую переписку с иноземными державами. От напряженного труда слабеет зрение Мильтона. На советы врачей сократить работу он отвечает, что готов принести на алтарь свободы свои глаза так же, как прежде уже пожертвовал ради нее поэзией. В 1652 г. наступает полная слепота. Но и слепой, писатель продолжает служить республике, диктуя свои сочинения. Публицистика Мильтона, универсальная по своему характеру, помогает лучше понять историческое своеобразие религиозно-политической борьбы его времени. Она не может быть осмыслена вне живых связей автора с эпохой, с ее свободолюбивым духом. В сознании писателя с необычайной живостью отразились противоречия в идеологии нового класса. С одной стороны, он возглавлял всенародное движение против монархии, против жестокостей феодального миропорядка, с другой – был ограничен религиозными представлениями своего времени и искал в Священном писании теоретическое оправдание борьбе против абсолютизма.
Социально-политическая мысль Англии эпохи буржуазной революции в значительной мере покоилась на истолковании Библии в духе идеалов раннего христианства: в ней видели проповедь равенства людей перед Богом, протест против деспотизма в любой форме. Мильтону как идеологу индепендентства был близок иконоборческий пафос протестантского учения. Однако догматизм и фанатизм наиболее рьяных поборников пуританства остались чужды писателю. Его религиозность была сродни религиозности великих ученых эпохи Возрождения – Эразма Роттердамского и Томаса Мора, воплотивших в своем творчестве идеи так называемого «христианского гуманизма». Сочетая гуманистические убеждения с религиозными, Мильтон, подобно Мору и Эразму, никогда не был слепым приверженцем церковной догмы и не раз обнаруживал независимость суждений в толковании ее основных канонов; подобно им, мыслитель боролся против схоластики и суеверий и выступал за новые методы воспитания; подобно им, он видел долг и счастье христианина в деятельном служении общественному благу, а не в пассивном смирении. Самая покорность воле божией, в глазах Мильтона, всегда оставалась равнозначной требованию бороться с деспотизмом. Все трактаты Мильтона пронизывает мысль о свободе. По словам самого автора, в своей публицистике он отстаивает три вида свободы: свободу в религиозной, частной и гражданской жизни. В первых памфлетах («О реформации», «О епископате» и др.).
Мильтон выспупает против епископальной англиканской церкви, ратует за свободу веры и совести, за отделение церкви от государства. Еще Иаков I, подчеркивая неразрывную связь епископата с монархией, лаконично заметил: «Нет епископа – нет и короля». Ниспровержение авторитета епископов, развенчание догмата о божественном происхождении церковной власти в памфлетах Мильтона и других деятелей революции наносили серьезный удар по опиравшемуся на церковь абсолютизму. Вопросам свободы в личной жизни посвящен цикл трактатов Мильтона о разводе (1643–1645). В них, отступая от ханжеской религиозной морали, автор выдвигает неслыханное для своего времени положение о праве на развод, если между супругами нет любви и согласия. «Брак не может существовать и сохраняться без взаимности в любви, – провозглашает Мильтон, – там, где нет любви, от супружества остается только внешняя оболочка, столь же безрадостная и неугодная Богу, как и всякое другое лицемерие». В трактате «О воспитании» (1644), выступая против «неизжитого схоластического невежества варварских веков», Мильтон размышляет о путях воспитания добродетельной, всесторонне развитой личности. «Я называю совершенным и благородным такое воспитание, – пишет он, – которое делает человека способным исполнять надлежащим образом, умело и со всею душой любые обязанности, как личные, так и общественные, как мирные, так и воинские». Педагогическая система Мильтона имеет много общих черт с учением выдающегося чешского педагога Яна Амоса Коменского, посетившего Лондон в 1641 году. Трактат «О воспитании» – важная веха в истории гуманистической педагогики.
Особое место среди публицистических произведений Мильтона занимает памфлет «Ареопагитика» (1644) – пылкое выступление в защиту свободной печати. «Убить книгу – все равно, что убить человека, – заявляет мыслитель. – Тот, кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум…». Мильтон не распространяет принцип религиозной терпимости на католиков-папистов и резко осуждает «безверие и атеизм». Однако даже опасность выхода из печати книг католического и атеистического содержания не оправдывает в его глазах существования института предварительной цензуры. По глубокому убеждению Мильтона, знание не способно осквернить подлинную добродетель; добродетель же, которую надо оберегать от искушений, не достойна называться таковою. «Ареопагитика» – не только провозглашение одного из важных принципов демократии, но и блестящий образец философской диалектики. Мильтон отвергает характерное для догматиков-пуритан метафизическое разграничение добра и зла. По его мнению, «Добро и Зло, познаваемые нами на почве этого мира, произрастают вместе и почти нераздельно; познание Добра настолько связано и переплетается с познанием Зла, в них столько коварного сходства, что их трудно отличить друг от друга…». Общее решение проблемы добра и зла, к которому Мильтон приходит под влиянием гуманистических традиций, сыграло позднее важную роль при обрисовке облика Сатаны в «Потерянном рае». Развитие революционных событий в Англии конца 40-х годов влечет за собой углубление радикальных настроений Мильтона, что не могло не сказаться на тематике его публицистических выступлений. В трактате «Права и обязанности королей и правительств» (1649), посвященном проблемам политической власти, Мильтон защищает идеи революции, обосновывает теорию «общественного договора» и право народа на тираноубийство.
Развенчивая феодальную доктрину о божественном происхождении королевской власти, Мильтон утверждает, что власть искони принадлежит народу, который наделяет ею определенное лицо на определенных условиях. Если общественный договор не соблюдается, если монарх, «пренебрегая законом и общим благом, правит только в интересах своих и своей клики», он – тиран. Народ имеет право судить, низлагать и казнить тирана. В памфлете «Иконоборец» (1649), написанном по поручению индепендентского правительства в ответ на книгу епископа Годена «Королевский образ», Мильтон разоблачает роялистскую легенду о короле-«мученике» и доказывает справедливость действий революционного народа, казнившего Карла I – тирана, изменника и врага государства. В годы яростной памфлетной войны, развязанной сторонниками монархии после поражения в революции, рождаются знаменитые трактаты Мильтона «Защита английского народа» (1650) и «Вторая защита английского народа» (1654). Оба трактата написаны на латыни и обращены ко всему образованному миру. В них, отражая нападки роялистов на политику республиканского правительства, писатель развивает идеи народовластия и выражает веру в то, что английская республика укажет другим нациям путь к свободе. Возвеличивая революционный народ Англии, Мильтон уподобляет его восставшему от векового сна Самсону, рядом с которым авторы клеветнических сочинений выглядят ничтожными и жалкими пигмеями. В католических и монархических кругах Европы боевые трактаты Мильтона были с полным основанием восприняты как опаснейший призыв к сокрушению феодальных устоев и королевской власти. Не случайно промонархически настроенные пулицисты (Салмазий, Бромхолл, Роуленд, Филмер и др.) выступили против Мильтона с рядом памфлетов, дышащих злобой и ненавистью, а его трактат «Иконоборец» был предан анафеме и публично сожжен в Тулузе и Париже.
В ХVIII и ХIХ вв. идеологи европейской буржуазии неоднократно обращались к сочинениям Мильтона, черпая в них аргументы для борьбы с абсолютизмом. В 1653 г. в Англии была установлена диктатура Кромвеля. Дальнейшая политика лорда-протектора основательно поколебала те надежды, которые Мильтон возлагал на него, которые связывал с молодой республикой. В сонете «Лорду-генералу Кромвелю» (1652) и в обеих «Защитах» автор прославлял вождя индепендентов как талантливого полководца и государственного деятеля, но, предчувствуя назревавшие перемены, призывал его самого не допустить насилия над свободой и охранить ее от посягательств со стороны других. Увещевания публициста, естественно, не могли повлиять на лорда-протектора, который правил страной как самодержец; Мильтон замкнулся в молчании и в последующие годы не проронил ни слова о Кромвеле. Отойдя временно от участия в политической борьбе, мыслитель работал во второй половине 50-х годов над большим теолого-этическим трактатом «О христианском учении». В этом сочинении, написанном на латинском языке, он подробно изложил свои религиозные, философские и этические убеждения, свое понимание Библии. Смерть Кромвеля в 1658 г. возрождает в Мильтоне надежду на возможность восстановления демократии в стране и побуждает его вновь взяться за перо публициста. В памфлетах 1659–1660 гг. он обращается к соотечественникам со страстным призывом объединить усилия в борьбе за республику.
Писатель убежден, что реставрация монархии приведет к возрождению тирании, усилению католицизма, лишит народ завоеванных свобод. В трактате «Скорый и легкий путь к установлению свободной республики» (1660), вышедшем накануне Реставрации, Мильтон утверждает, что свободная республика без короля и палаты лордов есть наилучшая форма правления. Но республика, за которую ратует Мильтон, лишена черт подлинной демократии. Предлагаемый автором проект предусматривает весьма ограниченное избирательное право с многостепенной системой выборов и постоянный сенат, состоящий из «лучших и способнейших» членов общества. Мильтон выступает прежде всего идеологом «среднего класса» Англии. Право на управление страной он признает именно за «средним классом», буржуазией и новым дворянством – «золотой серединой» общества, отрицая такое право за широкими народными массами.
В реальной политической позиции мыслителя обнаруживается ограниченность его «христианского гуманизма» как ранней формы просветительского мировоззрения. Однако эта исторически обусловленная ограниченность не помешала художнику отразить в великих поэтических творениях гуманистические идеалы своей переломной эпохи. За двадцатилетний период с 1640 по 1660 г. Мильтон, захваченный бурным потоком политических событий, создал лишь 16 сонетов и переложил на стихи несколько псалмов. Но эти годы отнюдь не пропали даром для Мильтона-поэта: опыт публициста, участника исторической битвы эпохи, имел для него огромное значение и в своеобразной форме отразился в художественных произведениях третьего, заключительного, периода его творчества (1660-1674). То был самый драматичный период в жизни поэта, когда его надежды на скорое осуществление в Англии республиканских идеалов рухнули, и на английский престол под ликующие крики толпы взошел сын казненного в годы революции короля – Карл II Стюарт. Реставрация монархии (1660-1688) сопровождалась жестокими преследованиями пуритан, участников «великого мятежа». Некоторые из соратников Мильтона по индепендентской партии погибли на эшафоте, другие томились в тюрьмах, он сам подвергся гонениям, тяжкому штрафу; самые дерзкие из его памфлетов были преданы публичному сожжению. О настроениях, владевших Мильтоном в этот период, позволяют судить несколько глубоко личных, полных горечи строк в VII-ой книге «Потерянного рая»:
Я не охрип,
Не онемел, хотя до черных дней,
До черных дней дожить мне довелось.
Я жертва злоречивых языков,
Во мраке прозябаю, средь угроз
Опасных, в одиночестве глухом.
Восприняв крушение республики как катастрофу и мучительно пытаясь разобраться в причинах трагического излома истории, поэт – в полном согласии с воззрениями своей эпохи – обратился к Книге книг, к тексту Священного писания. Не случайно именно в Библии он почерпнул сюжеты своих последних произведений, в веках сохранивших его имя, – поэм «Потерянный рай» (1667), «Возвращенный рай» (1671) и трагедии «Самсон-борец» (1671). Само обращение Мильтона к источнику, из которого английский народ заимствовал «язык, страсти и иллюзии» для своей буржуазной революции, было исполнено глубокого смысла: в обстановке победившей реакции поэт как бы заявлял о том, что дух революции не умер, что ее идеалы живы и неистребимы. Все написанное Мильтоном за полвека, при несомненном мастерстве, меркнет рядом с его шедевром – поэмой «Потерянный рай». Еще в студенческие годы поэт задумал создать эпическое произведение, которое прославило бы Англию и ее литературу. Первоначально он предполагал воспеть в эпосе легендарного короля Артура. Однако в пору ожесточенной борьбы против монархии замысел «Артуриады» стал для него неприемлемым.
В основу «Потерянного рая» легло ветхозаветное предание о восстании Сатаны против Бога и грехопадении первых людей. Это же предание до Мильтона использовали в своих сочинениях французский поэт-протестант Дю Бартас, голландский автор Гуго Гроций, знаменитый голландский писатель Йост ван ден Вондел. Все они в той или иной мере повлияли на английского поэта. Но скольким бы ни был обязан Мильтон своим предшественникам, его величественная эпическая поэма представляла собой явление бесспорно оригинальное: она была порождением иной эпохи, иных исторических условий; иными были и задачи, художественные, нравственные, социальные, которые ставил перед собой поэт, иным был его талант. «Потерянный рай» подводил итоги многолетним раздумьям автора о религии и философии, о судьбах родины и человечества, о путях его политического и духовного совершенствования.
Поражает прежде всего космическая грандиозность поэмы Мильтона. Драматические события «Потерянного рая» разыгрываются на фоне необозримых просторов Вселенной. Его тема – священная история, а герои – Бог, Дьявол, Мессия, Адам и Ева. Мильтон рисует в поэме впечатляющие сцены битв небесных легионов и воспевает победу Бога над Дьяволом, повествует о грехопадении Адама и Евы и временном торжестве Сатаны, пророчествует о грядущем спасении людей жертвой Христа и трудном, но неуклонном их пути к совершенствованию. Так он приходит к оптимистическому выводу о неизбежном торжестве Добра в жизни общества – выводу, особенно актуальному в «злые дни» Реставрации. Эпос Мильтона стал высшим художественным достижением пуританского сознания, мыслящего мир и человеческую историю как арену многовековой борьбы между Добром и Злом, как ристалище божественного и сатанинского начал.
Подобно другим творениям, на многие столетия пережившим свою эпоху, «Потерянный рай» дошел до нас отягощенный грузом ярких, дерзких, восторженных, но далеко не всегда корректных интерпретаций. Самой влиятельной среди них была (и остается поныне) утвердившаяся с легкой руки английских романтиков трактовка поэмы как произведения богоборческого, подлинным героем которого, независимо от воли и намерений автора, является Сатана. Действительно, зловещий образ Дьявола в «Потерянном рае», вопреки его библейской трактовке, выглядит столь величественным и привлекательным, что рядом с ним теряются и тускнеют все остальные персонажи поэмы. Опираясь на богатую традицию изображения «злодеев с могучей душой», сложившуюся к тому времени в английской литературе (достаточно вспомнить в этой связи персонажей Марло и Шекспира), Мильтон дает в «Потерянном рае» замечательный по своей драматической мощи портрет мятежного героя:
Скорбь
Мрачила побледневшее лицо,
Исхлестанное молниями; взор,
Сверкающий из-под густых бровей,
Отвагу безграничную таил,
Несломленную гордость, волю ждать
Отмщенья вожделенного. Глаза
Его свирепы, но мелькнули в них
И жалость и сознание вины
При виде соучастников преступных,
Верней – последователей, навек
Погибших…
Титаническая страстность натуры Сатаны, его гордый и непокорный дух, свободолюбие и несгибаемая воля, отвага и стоическое презрение к страданию не могли не восхищать художников романтизма, исповедовавших идеи духовной стойкости, героического сопротивления, мужественной борьбы против неправедного миропорядка. Уильям Блейк еще в 1790 г. в «Бракосочетании Неба и Ада» утверждал, что «Мильтон чувствовал себя в кандалах, когда писал о Боге и Ангелах, и свободно – когда речь шла о дьяволах и Геенне, ибо он был настоящим Поэтом и, сам того не сознавая, принадлежал к партии Дьявола».
Независимо от Блейка, попытки объяснить тайну небычайной притягательности Мильтонова Сатаны предпринимали позднее Хэзлитт, Лэндор, Кемпбелл, Шелли, Байрон и многие другие писатели романтической эпохи. Все они готовы были видеть в мятежном герое «Потерянного рая» вольное или невольное выражение бунтарских настроений автора. «Поэма Мильтона, – писал, например, Шелли в «Защите поэзии», – содержит философское опровержение тех самых догматов, которым она… должна была служить главной опорой. Ничто не может сравниться по мощи и великолепию с образом Сатаны в «Потерянном рае». Было бы ошибкой предположить, что он мог быть задуман как олицетворение зла. Непримиримая ненависть, терпеливое коварство и утонченная изобретательность в выдумывании мук для противника – вот что является злом; оно еще простительно рабу, но непростительно владыке: искупается у побежденного многим, что есть благородного в его поражении, но усугубляется у победителя всем, что есть позорного в его победе. У Мильтона Сатана в нравственном отношении настолько же выше Бога, насколько тот, кто верит в правоту своего дела и борется за него, не страшась поражений и пытки, выше того, кто из надежного укрытия верной победы обрушивает на врага самую жестокую месть – и не потому, что хочет вынудить его раскаяться и не упорствовать во вражде, но чтобы нарочно довести его до новых поступков, которые навлекут на него новую кару. Мильтон настолько искажает общепринятые верования (если это можно назвать искажением), что не приписывает своему Богу никакого нравственного превосходства над Сатаной». Такая трактовка, при всей ее популярности среди читателей и критиков XIX и даже ХХ веков, приходит в явное противоречие с подлинным замыслом Мильтона. Превращать автора «Потерянного рая» в богоборца, прямого предтечу романтических бунтарей – значит исказить культурный контекст эпической поэмы, написанной человеком с глубоко религиозным сознанием, для которого единственно правильным языком был язык обновленного христианства. Главенствующая в «Потерянном рае» идея божественного порядка, идея «великой цепи бытия», в которой добро и зло нерасторжимы, покоится на общих для христианской культуры представлениях о Боге как абсолютном добре, Сатане как воплощенном зле и Христе как посреднике между Богом и человеком. Бог для Мильтона есть воплощение всемогущества и вечности – качеств, которыми не обладает ни одно другое существо. Он – тот, от кого, для кого и благодаря кому существует все окружающее. Господь, – пишет Мильтон, – есть «Царь / Всесильный, бесконечный, неизменный, / Бессмертный, вечный, сущего Творец, / Источник света, но незримый сам…». Бог-отец обнаруживает себя только через Сына: Бог-сын есть «зримый лик / Незримого Творца», «второе всемогущество»; он – «Премудрость, Мощь / Творящая и Слово» Бога-отца. Бог-отец в изображении Мильтона производит своеобразное распределение полномочий: сосредоточивая в своих руках законодательную вселенскую власть, он препоручает Сыну власть исполнительную, через него осуществляет свои предвечные решения. Бог-сын предстает в поэме в самых различных ипостасях; он – разгневанный Мессия, низвергающий мятежных ангелов в Ад, он – творец прекрасного мира, он – заступник Человека перед Богом-отцом, и, наконец, он – Богочеловек, сын Бога и Человека, царь вселенной. Каждое из деяний Бога-сына должно выявить какую-то новую грань его облика. В нем воплощены определенные моральные принципы, которые были дороги поэту: покорность воле Бога-отца, беспощадность к врагам, милосердие к заблудшим, готовность к самопожертвованию. Сатана – тоже сын Бога, но сын, избравший путь зла. Духовную гибель некогда прекрасного Люцифера-Сатаны Мильтон традиционно объясняет его непомерной гордыней. Гордость трактуется поэтом как неоправданное стремление личности нарушить границы, установленные ей природой, подняться выше отведенного ей места в великой цепи бытия. Гордыня ослепляет, подчиняет себе разум, и тогда освободившиеся от оков низменные страсти порабощают личность, навсегда лишая ее свободы и покоя. Сатане суждено носить в душе вечный ад. Неутолимая жажда власти и сострадание к павшим по его вине ангелам, ненависть к Богу, жажда мести и приступы раскаяния, зависть к людям и жалость к ним терзают измученную душу мятежного Дьявола. Ад – всюду. «Ад – я сам», – исповедуется Сатана. По Мильтону, ослепленный гордыней могучий разум Сатаны обречен вечно служить пороку и разрушению. Разум Бога создает Мир и Человека, разум Сатаны воздвигает Пандемониум, изобретает артиллерию, подсказывает ему, как соблазнить первых людей. Совершенно очевидно, что в «Потерянном рае» Мильтон в соответствии с религиозными идеалами предполагал воспеть покорность благому и милосердному Богу и осудить Сатану. Чем же объяснить в таком случае, что вот уже на протяжении двухсот с лишним лет критики обнаруживают в поэме элементы, явно мешающие ей быть выражением ортодоксальной религиозной точки зрения? Cвидетель и участник грандиозного социального переворота, Мильтон, создавая эпическую поэму, вдохновлялся атмосферой гражданской войны, являвшейся, по его мнению, отражением вселенской коллизии Добра и Зла. Было бы неверно, разумеется, видеть в «Потерянном рае» иносказательную историю английской буржуазной революции, проводить прямые параллели между изображенным в поэме восстанием падших ангелов и «великим мятежом» пуритан. Поэт творил религиозный, а не революционный эпос и, до конца дней оставаясь верным пуританским убеждениям, ни при каких обстоятельствах не мог отождествить своих соратников с воинством Сатаны. И все же, рисуя сцены яростной схватки сил Неба и Ада, автор пользовался красками, которые поставляла для его палитры эпоха революционной ломки, и вольно или невольно наполнял поэму ее героическим духом. «Поэзия Мильтона, – писал Белинский, – явно произведение его эпохи: сам того не подозревая, он в лице своего гордого и мрачного сатаны написал апофеозу восстания против авторитета, хотя и думал сделать совершенно другое». «Потерянный рай» – творение великого мятежного духа. В нем не мог не выразиться человек, всю жизнь отдавший борьбе с деспотизмом. Не подлежит сомнению, что поэту-революционеру, в годы Реставрации познавшему горечь поражения, психологически легче было «вжиться» в роль поверженного ангела, нежели в образ победоносного Бога. Рисуя облик проигравшего сражение, но не покоренного Духа, автор наделял его подчас чертами – и притом лучшими чертами – своей собственной натуры. Не потому ли так проникновенно звучит в поэме обращенная к соратникам речь Сатаны, что мысли и чувства героя были хорошо знакомы его создателю?
Мы безуспешно
Его престол пытались пошатнуть
И проиграли бой. Что из того?
Не все погибло: сохранен запал
Неукротимой воли, наряду
С безмерной ненавистью, жаждой мстить
И мужеством – не уступать вовек.
А это ль не победа?
Присутствие мятежного, непокорного деспотизму начала в миросозерцании Мильтона, гуманистические традиции в его творчестве, окрашенные политическим опытом его переломной эпохи, позволили ему вместо увековеченной библейским преданием условной фигуры создать в лице Сатаны яркую и живую индивидуальность, в которой вместе с тем безошибочно угадывались типичные черты современников поэта. Воинствующий индивидуализм мильтоновского героя имел своей оборотной стороной нечто бесспорно благотворное: нежелание слепо подчиняться авторитету, кипучую энергию, вечный поиск и неудовлетворенность. Новое, необычное звучание приобрела под пером художника и другая часть ветхозаветной легенды, посвященная первым людям. Миф об Адаме и Еве служит Милтону отправной точкой для философско-поэтических раздумий о смысле жизни, природе человека, его стремлении к знанию, его месте под солнцем. Человек изображается в «Потерянном рае» как существо, стоящее в центре мироздания: на «лестнице Природы» он занимает среднее положение между чувственным, животным миром и миром ангелов. Он – высшее из живых существ, наместник Бога на земле, он смыкает воедино низшую и высшую сферы бытия. Перед Адамом и Евой открывается светлый путь духовного возвышения, за их спиной разверзается мрачная бездна, грозящая поглотить их, если они изменят Богу. Древо познания добра и зла, растущее в сердце Эдема, есть символ предоставленной первым людям свободы выбора. Его назначение – испытать веру людей в Творца. Органически включенный в общий нерушимый порядок, Человек становится точкой преломления противоборствующих влияний, излучаемых могущественными космическими силами. Поэт помещает своих героев – как в пространственном, так и в жизненно-этическом отношении – в самом центре Вселенной, на полпути между Эмпиреем и Адом. По Мильтону, люди сами ответственны за свою судьбу: наделенные разумом и свободной волей, они должны каждый миг своей жизни выбирать между Богом и Сатаной, добром и злом, созиданием и разрушением, духовным величием и нравственной низостью. По мысли поэта, Человек изначально прекрасен. Он сотворен всеблагим и премудрым божеством, в нем нет и не может быть изъянов. Адам – воплощение силы, мужества и глубокомыслия, Ева – женского совершенства и обаяния. Любовь Адама и Евы – идеальное сочетание духовной близости и физического влечения. Жизнь первых людей в земном Раю проста, изобильна и прекрасна. Щедрая природа в избытке одаряет их всем необходимым. Лишь нарушив заповедь Божью, вкусив запретный плод, Адам и Ева лишаются бессмертия и блаженства, дарованных им при сотворении, и обрекают род человеческий на тяжкие испытания. Нетрудно заметить, что образы первых людей задуманы Мильтоном как воплощение религиозного и гуманистического идеала, т.е. как идеальные образы людей, поскольку они предстают в качестве покорных Богу обитателей рая. Однако в конечном итоге они оказываются в изображении поэта более человечными, более близкими к гуманистической норме именно после грехопадения и изгнания из райской обители. Безмятежная картина бытия первых людей в раю выразительно противопоставлена в поэме картине бурного, смятенного, драматически потрясенного мира. Адаму и Еве в роли безгрешных обитателей Эдема неведомы противоречия, вражда, душевные терзания. Они не знают бремени непосильного труда и смерти. Но их блаженство зиждется на покорности воле Божьей, предполагает отказ от соблазнов познания и неразрывно связано с ограниченностью райской идиллии. Идиллический мир рушится, как только в него вторгается Сатана. В искусительных речах Сатаны и в сомнениях Евы относительно греховности познания слышны отзвуки сомнений самого автора:
Что запретил он? Знанье!
Запретил Благое!
Запретил нам обрести
Премудрость…
…В чем же смысл
Свободы нашей?
Мильтон, мыслитель-гуманист, был убежден в пользе знания и не смог примирить библейскую легенду со своим отношением к знанию: для него оно – не грех, а благо, хотя за него и приходится иногда платить дорогой ценой. Примечательны в поэме мотивы неповиновения первых людей деснице Божьей: вкусить запретный плод побуждает Еву неуемная жажда знания. Адам же совершает роковой шаг из сострадания и любви к Еве, хотя и сознает, что своим поступкам ставит «человеческое» выше «божеского». Не менее самоотверженно Ева после грехопадения Адама предлагает целиком принять на себя грозящую им двоим кару. Первые люди подлинно велики в ту минуту, когда в преддверии трагических перемен, их ожидающих, в гордом одиночестве противостоят всем силам Неба и Ада. С сочувствием рисуя сцену грехопадения, Мильтон вплотную подходит к оправданию поступка своих героев, не согласующемуся с церковной концепцией. Адама не страшат те испытания, которые ожидают его в новой неведомой жизни. Его образ несомненно героичен. Но в отличие от эпических поэтов прошлого, изображавших героев-воителей, Мильтон выводит на страницах своей поэмы героя, видящего смысл жизни в труде. Труд, лишения и испытания должны, по мысли поэта, искупить «первородный грех» человека. Перед изгнанием первых людей из райской обители архангел Михаил по велению Бога показывает Адаму будущее человечества. Перед потрясенным героем разворачиваются картины человеческой истории – нужды, бедствий, войн, катастроф. Однако, как поясняет Адаму Михаил, искупительная жертва Христа откроет людям путь к спасению, путь к духовному совершенству. Человек способен в конце концов стать даже лучше, чем был до грехопадения. Устами Адама, невольного зрителя грозного «фильма веков» (В.Я.Брюсов), Мильтон осуждает растлевающие человеческую душу социальные бедствия: войны, деспотизм, феодальное неравенство. Хотя поэт, описывая пророческие видения героя, формально остается в рамках библейских легенд, он, по существу, развивает в последних книгах поэмы свою концепцию исторического процесса – процесса стихийного, исполненного трагизма и внутренних противоречий, но неуклонно пробивающего себе путь вперед. Согласно Мильтону, наделенный разумом и свободной волей человек должен сам решить, по какому пути ему следовать, лишь от него зависит, «устоять иль пасть». «Вечный, ненарушимый» божественный закон, по словам поэта, гласит, что всякое разумное существо свободно в своем выборе меж добром и злом, послушанием и преслушанием, и хотя Господь провидит вечность, хотя ему заведомо известно, кто будет верно служить ему, а кто – нет, божественное провидение не есть предопределение и не влияет на выбор, который совершает человек. Как явствует из теологического трактата «О христианском учении», над которым Мильтон работал почти в те же годы, что и над «Потерянным раем», Бог, сотворив мир и человека, не вмешивается ежечасно в их историю: естественное развитие человеческого рода происходит, по мнению писателя, «вследствие надлежащего действия той творческой силы, которая была сообщена материи божеством»(PW, IV, 195). На этой тяготеющей к деизму концепции, дополненной учением о свободе воли, покоится представление поэта об ответственности людей за свою судьбу; он убежден, что только нарушение установленных Богом (и Природой – ибо «Бог и Природа повелевают одно и то же»!) законов влечет за собой божественное вмешательство и приводит человечество к бедствиям и катастрофам.Так, причины установления диктатуры Кромвеля в 1653 г. и реставрации монархии в 1660 г. Мильтон сводил к факторам религиозного и морального порядка: в представлении поэта, его соотечественники, призванные, казалось, самим Богом указать другим нациям путь к свободе, не устояли в своей исторической богоизбранности, погрязли в пороках, гордыне, погоне за наживой, позволили хаосу эгоистических страстей заглушить голос праведного разума. В «Потерянном рае» автор поясняет:
За то, что человек в себе самом
Дозволил низким силам подчинить
Свободный разум, правосудный Бог
В расплату подчинит его извне
Тиранству самозванных вожаков...
Работая над поэмой в годы реакции, Мильтон верил, что новая тирания падет, как пала предыдущая; однако, умудренный опытом незавершенной революции, он склонен был полагать, что недооценил когда-то могущество темных сил зла, сумевших изнутри подточить устои республики. Желая познакомить читателей с обобщенным ликом вселенского Зла, автор стремился нарисовать в поэме яркий и убедительный портрет Сатаны, так сказать, во весь рост, во всем его царственном великолепии и опасной привлекательности и сознательно наделял его величественными, титаническими чертами. Это не только не противоречило религиозным убеждениям поэта, но, напротив, подразумевало его неколебимую веру в благость неисповедимых путей Творца. Мильтон прекрасно понимал, что умалить Сатану значило бы умалить и Бога, сражавшегося с недостойным противником. По мысли поэта, как бы ни был могущественен Сатана, он – всего лишь слепое орудие в осуществлении непостижимых для него божественных предначертаний. Самое Зло всесильный Владыка Мира использует в своих целях: и Сатана, и Мессия – лишь орудия в его руках. Но Мессия – сознательное орудие, он есть проявление сущности Бога, воплощенных в нем Разума и Добра, он – безупречный, покорный велениям отца сын. Сатана – тоже сын Бога, но сын, избравший путь Зла, восставший против воли отца и потому отверженный. Однако и он, Владыка Ада, олицетворенное Зло, вопреки своим намерениям, служит отвергшему его отцу. В этом отношении Мильтонов Дьявол предвосхищает Мефистофеля Гете: нимало не погрешив против истины, он тоже мог бы сказать о себе, что «вечно жаждет зла / И вечно совершает благо». По существу, на языке библейских образов в «Потерянном рае» выражено диалектическое понимание роли зла в истории, родившееся у Мильтона не без влияния его бурной, переломной эпохи. Положительная функция зла представлена в поэме двояко: во-первых, Сатана, порождая борьбу, разрушает застой, все приводит в движение. Во-вторых, Сатана выступает в роли великого Поверяющего Вселенной, движимого ненавистью к Богу и потому беспристрастного и неподкупного. Он выявляет в Добре то, что есть в нем зыбкого, неустойчивого, колеблющегося, выявляет, так сказать, изъяны в грандиозном архитектурном ансамбле мироздания и помогает Творцу своевременно их устранить. Благодаря божественному вмешательству каждое злое деяние Дьявола оборачивается своей противоположностью, служит вящей славе Господа. Даже грехопадение первых людей, влекущее за собой изгнание их из Рая и обрекающее род человеческий на жизнь, полную бедствий, трудов и лишений, в конечном счете – благодаря искупительной жертве Христа – оказывается «счастливым грехопадением», великим благом для человечества. Адам, изумленный открывшимся ему замыслом Творца, восклицает:
О, Благодать, без меры и границ,
От Зла родить способная Добро
И даже Зло в Добро преобразить!
Ты чудо, большее того, что свет
При сотворенье мира извлекло
Из мрака. Я сомненьем обуян:
Раскаиваться ль должно о грехе
Содеянном иль радоваться мне,
Что к вящему он благу приведет…
Слова Адама, возносящего хвалу Господу, – вывод из двенадцати книг «Потерянного рая», осуществление основной цели Мильтона, провозглашенной им в начальных строках поэмы: «…благость Провиденья доказать, / Пути Творца пред тварью оправдав». За полвека до Лейбница, стремившегося в своем религиозно-философском трактате «Теодицея» (1710) «оправдать» Владыку Мира вопреки существованию темных сторон бытия, автор «Потерянного рая», пытаясь согласовать идею всеблагого и всемогущего Бога с наличием мирового зла, написал, по сути, грандиозную теодицею в художественной форме. Сколь бы ни были сложны и непонятны зигзаги истории, сколь бы загадочными ни представлялись человеку пути Господни, – провозглашал Мильтон своей поэмой, – многовековая коллизия Добра и Зла, космическая битва двух могучих сыновей Бога, Мессии и Сатаны, используемая Всевышним для реализации некоего всеобъемлющего и всеблагого замысла, должна закончиться неизбежным торжеством светлых начал жизни. Мильтон облекает свою философию в религиозную форму, но это не должно заслонить от нас новизну и историко-литературное значение его концепций: поэт был ближайшим предшественником просветителей и в прославлении труда как главного назначения человеческого бытия, и в защите прав разума и стремления к знанию, и в утверждении идей свободы и гуманности. Для многих поколений читателей «Потерянный рай» стал философско-поэтическим обобщением драматического опыта человека, в муках обретающего свое подлинное естество и идущего, среди бедствий и катастроф, к духовному просветлению, к заветным идеалам свободы и справедливости. Поэма Мильтона была крупнейшей и едва ли не самой талантливой из многочисленных попыток писателей XVI–XVII вв. возродить эпос в его классической форме. Высшим образцом служили Мильтону эпические поэты античности – Гомер и Вергилий. Следуя им, автор стремился нарисовать в «Потерянном рае» универсальную картину бытия: битвы, решающие судьбы народов, возвышенные лики небожителей и человеческие лица, а также различные бытовые подробности. Поэт скрупулезно воспроизводит композицию античных образцов, широко использует характерные для эпоса приемы гиперболизации, постоянные эпитеты, развернутые сравнения. Грандиозности сюжета соответствует возвышенный строй поэтической речи. Поэма написана белым стихом, который звучит то певуче и плавно, то энергично и страстно, то сурово и мрачно. Мильтон придает своей речи торжественные интонации певца-рапсода и в то же время пафос библейского пророка. «Потерянный рай» создавался в эпоху, отделенную многими столетиями от «детства человеческого общества», вместе с которым безвозвратно отошли в прошлое и непосредственность мироощущения, свойственная творцам старинного эпоса, их искренняя, нерассуждающая вера в потустороннее. Задумав воспеть в форме героического эпоса события ветхозаветного предания, Мильтон заведомо обрекал себя на непреодолимые трудности. «Подобная поэма, – по словам Белинского, – могла бы быть написана только евреем библейских времен, а не пуританином кромвелевской эпохи, когда в верование вошел уже свободный мыслительный (и притом еще чисто рассудочный) элемент». Этот «рассудочный элемент» обусловил искусственность религиозной по замыслу эпопеи Мильтона. Нельзя забывать однако, что тот же «свободный мыслительный элемент» придает произведению Мильтона философскую глубину и размах, не доступные эпосу древности. Нельзя забывать, что, создавая «Потерянный рай», поэт вдохновлялся не только литературными образцами, но и героической атмосферой своего переломного времени – времени, когда было повергнуто в прах сооружавшееся веками здание феодальной монархии. В отличие от своих учителей, Гомера и Вергилия, поэт хотел создать произведение, не ограниченное конкретно-исторической тематикой, но имеющее, общечеловеческие масштабы. В этом отношении замысел Мильтона был созвучен замыслу другого его предшественника – великого Данте, как и он, творившего на рубеже двух эпох, как и он, посвятившего жизнь борьбе и поэзии. Подобно автору «Божественной комедии», поэт стремился придать своему произведению характер всеобъемлющего, пригодного для всех времен символического изображения того, что было, есть и будет. Черты так называемого «литературного» эпоса и проблески философской поэмы сочетаются в «Потерянном рае» с элементами драмы и лирики. Драматичен самый сюжет поэмы, драматичен характер ее многочисленных диалогов и монологов. Обращает на себя внимание и лиризм, проявляющийся во вступлениях к составляющим поэму книгам: в них вырисовывается личность самого поэта, слепого и гонимого, но и в «злые дни» сохранившего непреклонность души. Хотя преобладающим в «Потерянном рае» является эпическое начало, оно выступает в сложном соотношении с драматическим и лирическим. Не менее сложен и своеобразен лежащий в основе поэмы творческий метод. Его многосторонность отражает многообразие художественно-эстетических исканий в английской литературе XVII столетия. Тяготение автора к рационалистической регламентации поэтической формы, стремление к гармонии и упорядоченности, устойчивая ориентация на античное наследие безошибочно свидетельствуют о классицистических симпатиях Мильтона. С другой стороны, пристрастие автора к изображению драматических коллизий, к динамике, обилие в поэме контрастов и диссонансов, антиномичность ее образной структуры, эмоциональная экспрессивность и аллегоричность сближают «Потерянный рай» с литературой барокко. В поэме сочетаются, таким образом, барочные и классицистические тенденции. Именно синтез их, а не одна из доминировавших в XVII в. художественных систем, был наиболее адекватен творческим запросам и умонастроениям Мильтона в тяжелые для него годы, предшествовавшие и современные написанию поэмы. Синтезирующий литературный метод поэта, сформировавшийся в период революционной ломки, наиболее полно отвечал духу породившей его эпохи. Космический размах «Потерянного рая», его монументальность и философичность, гражданственность и героический дух, трагический пафос и оптимизм, динамика и строгость формы, богатство и яркость красок свидетельствуют о действенности творческих принципов автора. Второе крупное творение Мильтона – поэма «Возвращенный рай» (1671) – соприкасается в какой-то степени с тематикой предшествующей поэмы, но невыгодно отличается от нее своей абстрактностью и религиозно-моралистическими интонациями. Здесь почти отсутствует та титаническая героика, которая одухотворяет «Потерянный рай». В основу поэмы положена евангельская легенда об искушении Христа Сатаной, согласно которой поединок между героями завершается полным поражением Сатаны: Христос без колебаний отвергает почести, власть и богатство, которые сулит ему коварный искуситель. Сатана в новой поэме Мильтона лишь отдаленно напоминает гордого бунтаря из «Потерянного рая», его образ лишается былой притягательности. Интерес сосредоточен на личности Христа; в его облике воплощены представления автора об идеальном человеке-гражданине, который, несмотря на одиночество и всеобщее непонимание, находит в себе силы противостоять царящему в мире злу и ни на шаг не отступает от своих принципов. В этом смысле история искушений Христа – параллель к положению самого Мильтона и его соратников, в годы реакции сохранивших верность республиканским идеалам. «Возвращенный рай» недвусмысленно говорит о разочаровании Мильтона не в революции, но в людях, которые, по его мнению, предали революцию, легко примирившись с реставрацией Стюартов. «Племена, томящиеся в оковах, – с горечью заключает он, – тому подверглись добровольно». После крушения республики поэт приходит к выводу, что путь к свободе пролегает через длительное духовное совершенствование, и ставит своей целью:
Сердца людей словами покорять
И вразумлять заблудшие их души…
О ХУДОЖНИКЕ
Гюстав Доре (1832–1883) родился в Страсбурге в семье инженера. С детства он проявил способности к рисованию, и буквально не выпускал карандаш из рук. Тем не менее, родители надеялись, что юноша поступит в политехническую школу. Но страсть к рисованию победила, хотя Гюстав не получил никакого специального художественного образования. В 1847 году семья Доре переехала в Париж. Пятнадцатилетний художник обратился к издателю Шарлю Филипону, который принял молодого человека в число сотрудников «Journal pour rire». В течение нескольких лет Доре еженедельно готовил для журнала сатирические рисунки. С 1848 года он начал выставляться в парижском Салоне, в 1852 году оставил работу в журнале ради иллюстрирования книг. Вышедшее в свет в 1854 году недорогое издание романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» с иллюстрациями Доре стало сенсацией, и художник приобрел невиданную популярность. В 1855 году были изданы «Озорные рассказы» Бальзака, упрочившие славу молодого мастера. Почти одновременно Доре создает цикл рисунков к роману своего друга Теофиля Готье «Капитан Фракасс». В 1860-х годах возникает мода на Доре, каждый писатель и издатель стремится выпустить книгу с его иллюстрациями. В 1861 году художник начинает работу над «Божественной комедией» Данте - этот гигантский труд был завершен в 1869 году. В 1862 году он издает «Сказки» Перро и «Басни» Лафонтена, в 1863-м иллюстрирует «Дон Кихота» Сервантеса и «Приключения Мюнхгаузена» Распе, в 1866-м выходит в свет большой цикл графических листов к Библии. В то же время Доре занимается живописью, выставляя монументальных размеров холсты - пейзажи и многофигурные композиции. В 1867 году в Лондоне открылась Галерея Доре, имевшая шумный успех. Художник с триумфом прибыл в английскую столицу и провел здесь три года, создав 180 гравюр для альбома «Лондон», изданного в 1872 году. Но наибольшей популярностью пользовались книжные иллюстрации Доре. Среди них - «Песни старого моряка» Кольриджа (1875), «Неистовый Роланд» Ариосто (1879), «Ворон» Э. По (1883) и многие другие. В 1878 году в Санкт-Петербурге вышло роскошное издание русского перевода «Потерянного Рая» Мильтона с иллюстрациями Доре. Издатель А. Ф. Маркс признавался, что «больше двух лет употребил на составление и приготовление этого издания». «Хорошо было бы, - писал он, - если бы русская публика приняла эту книгу хотя с малой долей той любви, которую я положил на нее. Предпринимая это издание, я не рассчитываю на то, что оно может скоро разойтись, и знаю, что мне в несколько лет не покрыть расходов на него, но это только доказывает, что есть идеалисты, которые хотят работать без надежды на скорую пользу». Примерно в то же время другой петербургский издатель М. О. Вольф обратился к Доре с предложением проиллюстрировать «Руслана и Людмилу» или «Демона». Однако эти переговоры не увенчались успехом. Так иллюстрации к поэме Мильтона остались единственной работой, созданной великим рисовальщиком по заказу русского издателя.
