Фольклор в «широком» смысле - вся народная традиционная крестьянская духовная и отчасти материальная культура. В «узком» смысле - устная крестьянская словесная художественная традиция, «устная словесность», «устная народная словесность». Фольклор имеет специфические особенности, каких нет у художественной лите-ратуры - искусства слова.

Международный термин "фольклор" появился в Англии в середине XIX в. Он происходит от англ. folk-lore ("народное зна-ние", "народная мудрость") и обозначает народную духовную культуру в различном объеме ее видов.

а) фольклор - устно передаваемый простонародный опыт и знания. При этом имеются в виду все формы духовной культуры, а при максимально расширенном толковании - и некоторые формы материальной культуры. Вводится только социологическое ограничение («простонародные») и историко-культурный критерий - архаичные формы господствующие или функционирующие в качестве пережитков. (Слово «простонародный» определеннее чем «народное» в социологическом отношении и не содержит оценочного смысла («народный артист» «народный поэт»);

б) фольклор - простонародное художественное творчество или по более современному определению «художественная коммуникация». Эта концепция позволяет распространять употребление термина «фольклор» на сферу музыкального, хореографического, изобразительного и т.д. простонародного творчества;

в) фольклор - простонародная вербальная традиция. При этом из всех форм простонародной деятельности выделяются те, которые связаны со словом;

г) фольклор - устная традиция. При этом устности придается первостепенное значение. Это позволяет выделять фольклор из других вербальных форм (прежде всего противопоставлять его литературе).

То есть перед нами следующие концепции: социологическая (и историко-культурная), эстетическая, филологическая и теоретико-коммуникативная (устная прямая коммуникация). В двух первых случаях это «широкое» употребление термина «фольклор» и в двух последних - два варианта «узкого» его употребления.

Неравноценное употребление термина «фольклор» сторонниками каждой из концепций свидетельствует о сложности предмета фольклористики, о его связях с различными видами человеческой деятельности и человеческого быта. В зависимости от того, каким именно связям придается особенно важное значение и какие считаются второстепенными периферийными, складывается и судьба основного термина фольклористики в рамках той или иной концепции. Поэтому названные концепции в определенном смысле не только пересекаются, но и подчас как бы не противоречат друг другу.

Так, если наиболее важными признаками фольклора признаются вербальность и устность, то это совсем не обязательно влечет за собой отрицание связи с другими художественными формами деятельности или тем более нежелание считаться с тем, что фольклор всегда существовал в контексте народной бытовой культуры. Поэтому так бессодержателен был не однажды вспыхивавший спор - является фольклористика наукой филологической или этнографической. Если речь идет о вербальных структурах, то их изучение неизбежно должно быть названо филологическим, но поскольку эти структуры функционируют в народном быту - они изучаются этнографией.

В этом смысле фольклористика - одновременно составная часть и той и другой науки в каждый момент ее существования. Однако, это не мешает ей быть в определенном отношении самостоятельной - специфика же исследовательских методов фольклористики неизбежно развивается на скрещении этих двух наук а также музыковедения (этномузыкологии), социальной психологии и т.п. Характерно, что после споров о природе фольклора (причем не только в нашей стране) фольклористика заметно филологизировалась и одновременно этнографизировалась и сблизилась с музыкологией и общей теорией культуры (работы Э.С. Маркаряна, М.С. Кагана, теория этноса Ю.В. Бромлея, семиотика культуры и др.).

Итак, фольклор — предмет изучения разных наук. Народную му-зыку изучают музыковеды, народные танцы — хореографы, об-ряды и другие зрелищные формы народного творчества — теат-роведы, народное декоративно-прикладное искусство — искус-ствоведы. К фольклору обращаются лингвисты, историки, пси-хологи, социологи и другие ученые. Каждая наука видит в фоль-клоре то, что интересует именно ее.

Фольклор - искусство слова, совокупность устных худо-жественных произведений разных жанров, созданных многими поколениями народа; традиционное для народа бытовое художественное творчество и его результат, отражающее самосознание народа, сложившееся в результате многовековой истории и проявляющееся в устной форме и в большом количестве вариантов произведений.

Представим общую эволюцию фольклора с древнейших времен до наших дней .

О наличии первобытных форм фольклора у наших дальних предков свидетельствуют многие данные. Уже в период образования восточных славянских племен распространенными были своеобразные игрища и обряды, которые сопровождались хороводами, пением, игрой на простейших музыкальных инструментах, танцами, играми, комплексом обрядовых действий.

Найденные сегодня историками и этнографами изделия бытового, трудового назначения, простейшие художественные инструменты дают основания говорить о достаточно развитых формах фольклорной (в нынешнем понимании) практики человека на территории дохристианской и раннехристианской Руси. Вероятно, это можно обозначить как формы раннетрадиционного фольклора. В одном из первых документов Древней Руси — "Повести временных лет " говорится, что "устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними".

Документ этот отражает свое время — время раннего христианства — и несет на себе его приметы. В частности, в нем дается оценка фольклору как бесовскому занятию, несущему на себе языческое влияние. Важно отметить и другое: развитость, социальную организацию и практический смысл подобных игрищ, которые не могли появиться в одночасье, а значит, имели длительную предысторию.

Христианизация Руси далеко не однозначное явление для народной культуры, которая корнями уходила в язычество и сохранила на себе его могучее влияние, постепенно включаясь в новую религиозно-духовную систему. Языческие корни — первая и основная примета в развитии раннетрадиционного фольклора. Народные сказки, хороводы и песни, былины и думы, красочные и глубокие по смыслу свадебные обряды, народные вышивки, художественная резьба по дереву - все это может быть исторически осмысленно только с учетом древнего языческого миропонимания.

Язычество определило особый колорит славянского фольклора. Языческая романтика придавала особую красочность русской народной культуре. Все богатырские волшебные сказки оказываются фрагментами древних славянских мифов и героического эпоса. С язычеством связана орнаментика крестьянской архитектуры, утвари и одежды. Языческими мотивами проникнуты сложные, многодневные свадебные обряды Значительная часть песенного репертуара проникнута языческим мировоззрением. Живой неувядаемой формой обрядового танца, сопровождаемого музыкой и пением, являются красочные деревенские хороводы.

Основные языческие обряды, праздники и песни связаны в основном с земледелием. Народный календарь, который мы пытаемся сегодня реанимировать и приспособить к новым условиям, - календарь земледельческий, а значит, и весь обрядовый фольклор несет на себе черты языческого характера.

Нельзя игнорировать или недооценивать гот факт, что раннетрадиционный фольклор, имеющий свои начала со времен язычества, подвергался постоянному давлению со стороны христианской идеологии, выразителем которой выступала церковь. Наиболее наглядно это проявилось в борьбе со скоморошеством, некоторыми обрядами и обычаями, с музыкальными инструментами на Руси в 15-17 вв.

Можно с известной долей условности говорить о том, что народные музыкальные инструменты, пение, элементы драматической игры и танца были широко распространены во всех группах населения, равно, как и прикладное творчество и ремесла (в нынешнем понимании). Быт, жизнь, тру-довая практика были пронизаны мифами, обрядами, ритуалами, празднествами.

На начальных этапах культуры фольклор в его многообразных формах и проявлениях захватывал обширную сферу жизни, а его удельный вес в художественной культуре средневековья был значительнее, чем в системе искусств нового времени. Фольклор восполнял тот вакуум, который создавался отсутствием письменных форм светского музыкального творчества. Народная песня, искусство народных "игрецов" — исполнителей на музыкальных инструментах были распространены не только среди трудящихся низов, но и в высших слоях общества вплоть до княжеского двора.

До эпохи Петра I фольклор оставался доминирующей художественной системой на Руси.

При этом необходимо отметить и еще одну немаловажную закономерность — постепенное разрастание пласта крестьянского фольклора в силу роста массы крестьянства.

Фольклор имеет конкретно-историческую окраску и конкретно-исторический смысл: сакральный, ритуальный, эстетический, прагма-тический. В границах исторических эпох возникали различные фольклорные волны, связанные с конкретными исто-рическими событиями. При этом каждый фольклорный жанр отличают свои закономерности возникновения, расцвета, затухания, включения в культуру. Его развитие не совпадает по своим временным рамкам с границами явления, их вызвавшего. Исторические песни, сказания о пугачевском или разинском восстаниях были рождены ими, но остались в культуре и после их подавления.

На протяжении длительного исторического периода крестьянский фольклор оставался наиболее мошной и целостной мировоззренческой и культурной системой. Традиционная многовековая культура русской деревни — это не только источник интересующих нас сведений о ее корнях. Одновременно она - те корни, на которых стояла на протяжении тысячи лет масса трудового крестьянства, корни, питавшие не только деревню, но и городской посад.

В силу особенностей социального развития России, вступившей на капиталистический путь развития только во второй половине XIX в ., крестьянский фольклор оставался доминирующей формой народного творчества до начала XX в. При этом речь должна идти и о появлении новых, и о затухании и исчезновении прежних жанров фольклора. За этими изменениями стоят объективные исторические предпосылки, обеспечивающие адекватность народного творчества основополагающим требованиям, которые были связаны с социальной, экономической, политической ситуацией в России.

Под влиянием мощных социальных факторов начиная со второй половины XIX в. крестьянский фольклор претерпевает трансформацию, уходит на периферию художественной культуры. Это не могло не отразиться кардинально на характере его бытования, развития, включенности в общий контекст жизни.

Возникновение и развитие других социальных групп, каждая из которых вырабатывала свои специфические формы фольклорного творчества (сегодня говорят о фольклоре студенческом, интеллигенции, мещанском, рабочем), привели к его усложнению и дифференциации.

Фольклор определенной группы выполняет специфические функции по отношению к этой группе, имеет свои задачи, черты и особенности. Фольклор, перенесенный из крестьянской среды на княжеский двор или воспринятый рабочей средой, становится иным, с эстетической точки зрения, явлением, ибо он начинает выполнять иную роль. Творчество различных групп естественным образом соприкасается, возникают пограничные заимствования. Однако специфика каждого из потоков всегда выражается достаточно явственно, даже в случае глубинных преобразований. Это относится ко всем без исключения жанрам и видам фольклора крестьян, интеллигенции, рабочих и др.

С усложнением форм социальной и духовной жизни общества фольклорные формы крестьянского творчества воспринимались и активно развивались представителями вновь нарождающихся классов и групп. Формирование рабочего класса в России в середине XIX в., его выход на историческую арену, повышение численности, рост политического сознания — все это сопровождалось формированием специфической этнофольклорной среды. Появились отвечающие духу и задачам пролетариата формы художест-венного творчества, получившие название рабочего фольклора.

Можно говорить о существовании в России XIX в. фольклорной культуры помещичьих и дворянских усадеб, русской интеллигенции, заявившей о себе в полный голос начиная с начала XIX в., а затем студенчества, рабочих и города в целом. Несмотря на определенную разницу в формах творчества, жанрово-видовом составе, художественной образности, в фольклоре всех социальных групп имелось немало общего. Только со временем, постепенно в фольклоре каждой социальной группы появились собственные черты.

Начиная с конца XIX в. фольклор под влиянием объективных геополитических и экономических процессов, происходящих в стране, испытывал все возрастающее давление со стороны других слоев культуры, терял наиболее стабильные крестьянские истоки. Массовое раскрестьянивание, уничтожение естественного образа жизни крестьянства, сопровождаемое физическим уничтожением значительной его части, привели к глобальному разрушению крестьянского слоя культуры. Ее эрозия, наблюдавшаяся более полувека, превратилась в необратимый процесс.

Насаждение в массовом сознании идеологии нетерпимости к традициям, к фольклорной культуре, привело к тому, что они действительно изгонялись из жизни якобы из-за их патриархальности и несовременности. Фольклор выпадал из поля внимания мощной и разветвленной системы государственной и общественной помощи народному творчеству. Были закрыты и перепрофилированы все дореволюционные массовые издания по традиционной культуре, фольклору (например, журнал "Живая старина" и др.). Практика ориентировалась на создание фольклорных форм художественной самодеятельности. Такой подход был доминирующим, определяющим. Некоторые специалисты подводили "научную" базу под процесс отмирания фольклора и считали необходимым обратить усиленное внимание на создание "новин" — советского фольклора.

В народном творчестве распространилась идея использовать фольклорные возможности для восхваления побед и достижений социализма, личностей Ленина и Сталина , других руководителей государства.

Между тем участники научных экспедиций отмечали наличие крепких основ для развития и бытования фольклора. Деревня оставалась во многом архаической. Прежние традиции, обычаи поддерживались искусственным "замораживанием" деревни (ее жители не могли менять место жительства без специального разрешения вплоть до 60-х годов). В активном обиходе оставались многие обряды — свадьбы, крестины, похороны, народное пение, игра на гармонике, балалайке. Еще живы были действительно выдающиеся народные исполнители, чье мастерство, знание фольклора, умение его творить складывались в пору активного бытования традиций. Они формировали вокруг себя фольклорную среду. В целом внутридеревенский бытовой уклад сохранял черты предреволюционного. Новые явления не приводили к коренным изменениям культурного уклада жизни.

Фольклор в предвоенные десятилетия еще не был разрушен как целостное эстетическое явление. В его недрах происходили, нередко подспудно, сложнейшие эволюционные процессы, затрагивающие прежде всего качественные стороны его дальнейшего бытия.

Значительно ускорился темп разрушения культурно-бытового уклада после коллективизации, а затем во время Великой Отечественной войны. Если коллективизация положила начало этому процессу, то война, переместив сотни миллионов людей из исконных мест проживания, уничтожила фольклорную среду по существу на всей европейской части территории СССР.

Фольклор второй половины 40-х — начала 70-х годов — это фольклор, существующий как бы вне социально-духовных рамок, сложившихся в обществе. Он не только не вписывался в них, но и его искусственно выводили за рамки художественной жизни народных масс. Возникла ситуация, когда, несмотря на то что фольклорная традиция оставалась еще жизнетворной, сохраняла свои яркие формы, она не получала должной поддержки, оказы-валась задавленной и противопоставленной художественной самодеятельности. Небрежение фольклорными традициями принимало резкие формы отторжения традиционных форм народной жизни.

Насаждение в массах как в городе, так и в деревне ценностей псевдонародной культуры или культуры, не воспринимаемой ими (в частности, оперной, симфонической музыки, изобразительного искусства, классического балета и т.п.), вело к размыванию и доступной, близкой народу культуры - традиционной. Установка на то, чтобы всех приобщить к вершинам музыкального, хореографического, драматического, изобразительного искусства пришла в противоречие с потребностями гигантского большинства населения, которое не могло в своей массе воспринять эти ценности.

Сегодня фольклор активно собирается и изучается исследователями, так как современное общество пришло к пониманию его ценности и огромного воспитательного значения.

Народное словесное творчество хранилось в памяти людей, в процессе общения произведения переходили от одного к друго-му и не записывались. По этой причине фольклористы должны заниматься так называемой "полевой работой" — выезжать в фольклорные экспедиции, чтобы выявлять исполнителей и за-писывать от них фольклор. Записанные тексты устных народ-ных произведений (а также фотографии, магнитофонные запи-си, дневниковые заметки собирателей и проч.) хранятся в фольклорных архивах. Архивные материалы могут быть опубликова-ны, например в виде фольклорных сборников.

Фольклор имеет свои художественные законы. Устная форма создания, распространения и бытования произведений — та главная особенность, которая порождает СПЕЦИФИКУ фольклора, вызывает его отличие от литературы.

1. Традиционность.

Фольклор — массовое творчество. Произведения литературы имеют автора, произведения фольклора анонимны, их автор — народ. В литературе есть писатели и читатели, в фольклоре — исполнители и слушатели.

Устные произведения создавались по уже известным образ-цам, даже включали прямые заимствования. В речевом стиле использовались постоянные эпитеты, символы, сравнения и другие традиционные поэтические средства. Для произведений, имеющих сюжет, был характерен набор типичных повествователь-ных элементов, их привычное композиционное сочетание. В об-разах фольклорных персонажей типическое также преобладало над индивидуальным. Традиция требовала идейной направлен-ности произведений: они учили добру, содержали правила жиз-ненного поведения человека.

Сказочники (исполни-тели сказок), песельники (исполнители песен), сказители (испол-нители былин), вопленицы (исполнительницы причитаний) стре-мились прежде всего донести до слушателей то, что соответ-ствовало традиции. Повторяемость устного текста допускала его изменения, а это позволяло отдельной талантливой личности проявить себя. Происходил многократный творческий акт, со-творчество, в котором любой представитель народа мог быть участником.

Устная художественная традиция была общим фондом. Каж-дый человек мог отобрать для себя то, что ему требовалось.

Не все вновь созданное сохранялось в устном бытовании. Многократно повторяемые сказки, песни, былины, пословицы и другие произведения переходили "из уст в уста, из поколения в поколение". На этом пути они теряли то, что несло на себе печать индивидуальности, но одновременно выявляли и углуб-ляли то, что могло удовлетворить всех. Новое рождалось только на традиционной основе, при этом оно должно было не просто копировать традицию, а дополнять ее.

В фольклоре постоянно протекал творческий процесс, кото-рый поддерживал и развивал художественную традицию.

2. Синкретизм.

Художественное начало победило в фольклоре не сразу. В древнем обществе слово сливалось с верованиями и бытовыми потребностями людей, а его поэтическое значение, если оно было, не осознавалось.

Остаточные формы этого состояния сохранились в обрядах, заговорах и других жанрах позднего фольклора. Например, хо-роводная игра — комплекс нескольких художественных компо-нентов: слова, музыки, мимики, жеста, танца. Все они могут существовать только вместе, как элементы целого — хоровода. Такое свойство принято обозначать словом "синкретизм" (от греч. synkretismos — "соединение").

С течением времени синкретизм исторически угас. Разные виды искусства преодолели состояние первобытной нерасчле-ненности и выделились сами по себе. В фольклоре стали возни-кать их поздние соединения — синтез.

3. Вариативность.

Устная форма усвоения и передачи произведений делала их открытыми для изменений. Двух полностью одинаковых испол-нений одного и того же произведения не было даже в том слу-чае, когда исполнитель был один. Устные произведения имели подвижную, вариантную природу.

Вариант (от лат. variants — "меняющийся") — каждое одно-кратное исполнение фольклорного произведения, а также его зафиксированный текст.

Поскольку фольклорное произведение бытовало в виде мно-гократных исполнений, оно существовало в совокупности своих вариантов. Любой вариант отличался от других, рассказанных или спетых в разное время, в разных местностях, в разной сре-де, разными исполнителями или одним (повторно).

Устная народная традиция стремилась сохранить, оградить от забвения то, что было наиболее ценным. Традиция удержива-ла изменения текста в своих границах. Для вариантов фольклорного произведения важно то, что является общим, повторя-ется, и второстепенно то, чем они отличаются один от другого.

4. Импровизация.

Вариативность фольклора могла практически осуществлять-ся благодаря импровизации.

Импровизация (от лат. improviso — "непредвиденно, внезап-но") — создание текста фольклорного произведения, или его отдельных частей, в процессе исполнения.

Между актами исполнения фольклорное произведение хра-нилось в памяти. Озвучиваясь, текст каждый раз как бы рождал-ся заново. Исполнитель импровизировал. Он опирался на зна-ние поэтического языка фольклора, отбирал готовые художе-ственные компоненты, создавал их комбинации. Без импрови-зации использование речевых "заготовок" и применение устно-поэтических приемов было бы невозможно.

Импровизация не противоречила традиции, напротив, — она существовала именно потому, что существовали определенные правила, художественный канон.

Устное произведение подчинялось законам своего жанра. Жанр допускал ту или иную подвижность текста, устанавливал границы колебания.

В разных жанрах импровизация проявлялась с большей или меньшей силой. Есть жанры, ориентированные на импровиза-цию (причитания, колыбельные песни), и даже такие, тексты которых были разовыми (ярмарочные выкрики торговцев). В от-личие от них, имеются жанры, предназначенные для точного запоминания, следовательно, как бы не допускавшие импрови-зации (например, заговоры).

Импровизация несла в себе творческий импульс, порождала новизну. Она выражала динамику фольклорного процесса.

В настоящее время вряд ли нужно особо доказывать, что всякое искусство, в том числе фольклор, восходит к историче­ской действительности и отражает ее и что одна из задач исследователей состоит в том, чтобы показать это на том ма­териале, который они изучают. Трудности начинаются с того, как следует понимать процесс истории и где и в чем нужно искать ее отражение. В этом отношении в современной фоль­клористике явно намечаются два течения. Одно продолжает то понимание истории и исторических отражений, которое вы­работалось еще в досоветской науке. История понимается как цепь событий внешне- и внутриполитического порядка; я хо­тел бы подчеркнуть именно эту установку на события. Собы­тия всегда можно точно датировать. Они вызваны действия^ ми, поступками людей. Это исторические деятели, конкретные люди с конкретными именами. Соответственно историческая основа фольклора понимается в том смысле, что в фольклоре изображаются исторические события и исторические лично­сти. Задача исследователя состоит в том, чтобы показать, какие события и какие исторические личности нашли отра­жение в отдельных памятниках фольклора, и соответственно датировать их.

Другое направление исходит из более широкого понима­ния истории. Направление это, во-первых, строго дифферен­цирует жанры. Историческая основа жанров различна. Есть жанры, для которых трактовка фольклора как изображения событий и лиц вполне возможна. Для других такое узкое понимание истории недостаточно. Движущей силой истории является сам народ; лица - производное от истории, а не движущее начало ее. С этой точки зрения все, что происхо­дит с народом во все эпохи его жизни, так или иначе отно­сится к области истории. При изучении фольклора основное внимание следует обращать на то, что мы называем базисом;

117

прежде всего это формы труда, для фольклора феодальной эпохи - особенно формы крестьянского труда. Развитием форм труда в конечном счете объясняется развитие форм и типов мышления и форм художественного творчества. Об­ласть истории охватывает историю социальных форм и со­циальных отношений вплоть до мельчайших деталей бытовога порядка в отношениях между боярином и смердами, помещи­ком и крепостным крестьянином, попом и батраком. Здесь нет ни имен, ни событий, но здесь есть история. К области исто­рии принадлежит история брачных форм и семейных отно­шений, определяющих свадебную поэзию и значительную часть лирики. Короче, при широком понимании истории под исторической основой подразумевается вся совокупность ре­альной жизни народа в процессе ее развития во все эпохи его существования. <...>

Для правильного понимания исторических основ фолькло­ра необходимо иметь в виду, что единого фольклора как та­кового, собственно, нет, что фольклор распадается на жанры. Дореволюционная фольклористика даже слова этого не упо­требляла, в советской же фольклористике изучение жанров постепенно становится в центр внимания. Жанр есть та пер­вичная единица, из которой должно исходить изучение. <...> Один из основных признаков жанра - в единстве поэтики или поэтической системы произведений. Есть и другие признаки жанра, но данный - важнейший. Каждый жанр обладает спе­цифическими особенностями. Разница в поэтических приемах имеет не только формальное значение. Она отражает различ­ное отношение к действительности и определяет разные спо­собы ее изображения. Каждый жанр имеет закономерно обу­словливаемые и определяемые границы, за которые он никогда не выходит и не может выходить, или же один жанр пере­растает в другой, что также имеет место в фольклоре. Были­на, например, может переродиться в сказку. Пока не изучены или хотя бы не очерчены особенности жанра, не могут изу­чаться и отдельные, входящие в состав жанра памятники.

Каждый жанр характеризуется особым отношением к дей­ствительности и способом ее художественного изображения. Различные жанры слагаются в разные эпохи, имеют разную-историческую судьбу, преследуют разные цели и отражают различные стороны политической, социальной и бытовой ис­тории народа. Так, например, совершенно очевидно, что сказ­ка иначе отражает действительность, чем похоронное причи­тание, а солдатская песня иначе, чем былина. Вопрос о жан­рах у нас еще недостаточно разработан, но без понятия жан­ра и без внимания к его особенностям мы обойтись уже не:

118 Об историзме фольклора и метоаах, его изучения

можем. Следовательно, говоря об исторической основе фоль­клора и о методах ее изучения, нужно говорить о каждом жанре в отдельности, и только после этого можно будет сде­лать выводы и о фольклоре в целом.

Довольно очевидно, что с точки зрения широкого понима­ния истории могут быть изучены решительно все жанры рус­ского фольклора. В каждом из них так или иначе прелом­ляется действительность различных эпох - от очень древних времен до современности. <...> Историческому изучению должно предшествовать формальное. Изучение морфологии сказки есть первая ступень, предпосылка ее исторического ис­следования. Типология заговоров, поэтика* загадок, структу­ра обрядовых песен, формы песен лирических - все это нуж­но для раскрытия древнейших ступеней их становления и развития. В дальнейшем вся русская крестьянская жизнь XIX в. может быть вычитана из сказок, песен, причитаний, пословиц, драм и комедий. Здесь нет ни исторических собы­тий, ни имен, но историческое изучение их возможно, хотя не все эпохи и не все столетия будут охвачены в равной сте­пени. Это как бы один вид жанров, изучение которых можно вести с точки зрения того широкого понимания истории, о котором говорилось выше.

Но есть и другие жанры, в которых изображение истори­ческой действительности составляет основную цель произведе­ния. Они могут быть изучены с точки зрения более узкого понимания истории и историзма. На этих жанрах я хочу оста­новиться несколько подробнее. Здесь прежде всего нужно назвать жанр преданий. Предания в русской фольклористике изучены очень мало. Ими почти не интересовались собирате­ли, количество записей очень невелико. В противоположность этому в Западной Европе Sage стоят в центре внимания, для изучения этого жанра собираются международные конгрес­сы. По своему характеру Sage очень разнообразны и рас­падаются в основном на предания или сказания мифологи­ческие и исторические. Несколько слов о преданиях исто­рических.

По-видимому, жанр этот очень древний. Естественно, что записей периода докиевской Руси и русского средневековья мы не имеем. В таких случаях можно судить по аналогии с другими народами. В 1960 году вышло великолепное изда­ние, подготовленное Г. У. Эргисом,- «Исторические преда­ния и рассказы якутов». Г. У. Эргис характеризует их следу­ющим образом: «Предания и исторические рассказы содер­жат повествования о реальных событиях, связанных с дея­тельностью конкретных лиц, отражают хозяйственные и куль-

119

турные достижения народа» >. Наличие такого жанра у яку­тов для нас особенно интересно потому, что якуты имеют ве­ликолепный, высокоразвитой и очень художественный эпос. Но жанр героического эпоса и жанр преданий никогда не смешиваются народом. Не смешивают их и исследователи. Эргис пишет: «Исторические предания, рассказы и легенды, в отличие от собственно художественных жанров устно-поэти­ческого творчества, можно назвать историческим фольклором якутов, основанным на реальных событиях и явлениях про­шлого» 2 . Главные тематические циклы этих сказаний - пере­селение якутов с юга на реку Лену, столкновения с враж­дебными племенами и народами, заселение якутами Вилюя и Кобяи, вхождение Якутии в состав русского государства. Есть особые предания о родах, на основе которых можно со­ставить разветвленные родословные таблицы. Это несколько напоминает исландские родовые саги.

Были ли исторические предания у восточных славян? Мы можем предположить, что были. Обрывки их сохранены лето­писями и другими источниками. Такие сохраненные летопи­санием предания рассмотрены в книге Б. А. Рыбакова 3 . Фольклорист привык иметь дело с записями из уст народа. Известны записи преданий о Разине, Петре I, о Пугачеве, декабристах, о некоторых царях и другие, пока еще мало ис­следованные.

В. И. Чичеров в глубокой и интересной статье «К пробле­ме исторической и жанровой специфики русских былин и ис­торических песен» указывает:" «В исторических преданиях и легендах повествование идет о событиях и о лицах как о том, что было в действительности» 4 ; «Что касается исторического предания, то оно, сохраняя память о совершившемся собы­тии и говоря о героическом поведении какого-либо деятеля, живет в памяти народа как устная, неписанная история» 5 . Думаю, что эти наблюдения правильны, несмотря на то, что многие предания носят фантастический характер. Следует еще добавить, что с точки зрения художественной эти пре­дания обычно слабы, мало искусны. Это жанр не эстетиче­ский, как об этом говорит и Эргис. Ни сознательно, ни бес­сознательно рассказчик не стремится словесно расцветить,.

1 Г. У. Э р г и с, Исторические предания, и рассказы якутов, ч. I, M.-Л.,. 1960, стр. 13.

2 Там же, стр. 15.

3 Б. А. Рыбаков, Древняя Русь. Сказания, былины, летописи, М., 1963, стр. 22-39.

4 В. И. Чичеров, Вопросы теории и истории народного творчества.. М., 1959, стр. 263.

5 Там же, стр. 264.

120 Об историзме фольклора и методах его изучения

украсить рассказ. Он только хочет передать то, что он счи­тает действительностью.

В этом отношении предания резко отличаются от истори­ческих песен. По вопросу об исторических песнях у нас име­ется огромная литература. Исторические песни были предме­том особо пристального изучения в советское время. О сущ­ности и жанровой природе этих песен велись и ведутся спо­ры. Но бесспорными представляются следующие признаки исторических песен: действующие лица - не вымышленные персонажи, а реально существовавшие исторические лично­сти, притом обычно крупного масштаба. <...> В основе фа­булы обычно лежит какое-нибудь реальное событие. <...> Правда, как сами персонажи, так и действия не всегда пол­ностью соответствуют фактической истории. Народ здесь дает волю своей исторической фантазии, художественному вымыс­лу. Но эти случаи не противоречат характеру исторических песен. Историзм этих песен состоит не в том, что в них пра­вильно выведены исторические лица и рассказаны историче­ские события или такие, которые народ считает действитель­ными. Историзм их заключается в том, что в этих песнях на­род выражает свое отношение к историческим событиям, лицам и обстоятельствам, выражает свое историческое само­сознание. Историзм есть явление идейного порядка. <...>

Историческая песня создается непосредственными участ­никами событий или их свидетелями. <^...>

Время возникновения исторических песен датируется обычно без всякого труда. Более сложен вопрос о времени возникновения самого жанра. По этому вопросу у советских ученых пока нет полного единства мнений. Несомненно толь­ко то, что расцвет исторической песни начался в XVI в., во время царствования Ивана Грозного. <...> Для внезапного расцвета этого жанра именно в XVI в. имеются свои причины. Основное историческое стремление народа, выраженное в эпо­се,- создание монолитного централизованного государства и полное освобождение от татаро-монгольского ига,- было осу­ществлено. Наступило и время культурного перелома. Ко­ренным образом меняется весь характер ведения войны. Изо­бретение огнестрельного оружия и стремительное развитие русской артиллерии отодвигают на задний план эпических богатырей с их мечами, копьями и дубинками, богатырей, которые одерживают легкую победу, размахивая жилистым татарином и прокладывая во вражеском войске улицы и пере­улочки. Теперь вместо богатырей-одиночек появляется вой­ско, руководимое командованием, и вместо легких побед - -тяжелые, кровопролитные сражения, так что «земля пол ива-

Об историзме фольклора и методах его изучения 121

на кровью». Таков общий исторический фон появления жанра исторической песни. На смену монументализму былин идет реализм исторической песни.

Я ограничусь этими замечаниями. Цель их - показать применимость к историческим песням и правомерность мето­дов старой исторической школы, ищущей в фольклоре преж­де всего изображения исторических событий и личностей. Это не исключает изучения их и с более широкой исторической точки зрения. Большинство исторических песен - песни воен­ного содержания. В них широко отражен солдатский быт, иногда вплоть до мельчайших подробностей в описании одежды, пищи и т. д.

То же можно сказать о поэзии рабочих. Рабочая песня в, некотором отношении есть как бы преемница песни исто­рической. В песнях рабочих с еще большей силой изобража­ются бытовая реальность, условия, в которых жил и работал русский пролетарий. Внешнеполитические события затраги­ваются сравнительно реже - они отражены в песнях соб­ственно исторических. Эти события затрагиваются лишь тог­да, когда они вызывают всенародный гнев, как, например, в солдатских и матросских песнях о русско-японской войне. Зато тем ярче в них изображается, именно изображается а не невольно отражается весь быт рабочих, начиная с рудни­ковых песен XVIII в., в которых обрисовываются все подроб­ности быта рабочих казарм - от побудки в пять часов утра до детального изображения «прогнания» сквозь строй и от­правки в больницу. Изложение сухое, фактографическое. Но песня может подняться и до величайшего пафоса, как, напри­мер, в описании событий 9 января и в проклятиях Нико­лаю II. Реалистически изображаются такие события из жиз­ни рабочих, как забастовки, демонстрации, столкновения с полицией, аресты, ссылки.

Всем изложенным я хотел иллюстрировать тезис, что есть как бы два вида жанров: в одних историческая действитель­ность отражена лишь в общих чертах и помимо воли испол­нителей, в других она изображается совершенно конкретно, в них описываются исторические события, положения и пер­сонажи.

Я намеренно пока обошел вопрос об историзме былин. Вопрос этот является предметом дискуссии, и потому его хо­телось бы выделить особо. По этому вопросу в нашей науке ведутся горячие, иногда страстные споры.

Когда в 1863 году была издана магистерская диссертация Л. Н. Майкова «О былинах Владимирова цикла», это озна­чало появление нового направления в фольклористике, полу-

122 Об историзме фольклора и методах его изучения

чившего название исторической школы. Майков систематиче­ски изучил все исторические отложения в русской былине. Он понимал, что содержание былин вымышлено, но что исто­рична обстановка. Книга состоит из трех глав, из ко­торых центральная вторая - «Рассмотрение былин как па­мятников народного быта». Здесь исследуются исторические реалии русских былин: двор князя и его дружина, постройки, пиры, доспехи, вооружение, утварь, еда и напитки и т. д. Исследуются и такие вопросы, как земельные отношения, и некоторые другие. Рассмотрение реалий приводит Майкова к выводу, что содержание былин Владимирова цикла выра­боталось в течение X, XI и XII вв., а установилось не позже времени татарского владычества, т. е. в XIII-XIV вв. Не­сколько обобщая точку зрения Майкова, можно сказать, что, по его мнению, русский эпос как жанр создан в эпоху Киев­ской Руси и последующие столетия до монгольского наше­ствия.

Эта точка зрения долгое время была господствующей, и сейчас есть еще отдельные ученые, которые ее разделяют. Однако преобладающее большинство советских ученых при­держивается другой точки зрения: эпос создается задолго до образования государства. Великая Октябрьская социалисти­ческая революция открыла нам глаза на те несметные эпи­ческие сокровища, которые имеются у народов, населяющих СССР, до революции живших в бытовых условиях, созданных еще при родовом строе. Эпосом обладают народы, жившие до революции наиболее архаическими формами быта; это народы палеоазиатской группы - нивхи, чукчи и др. В на­стоящее время осуществлено издание самого архаического из всех известных нам эпосов - эпоса ненцев 6 . Мы лучше узна­ли и изучили эпос карелов. Великолепный, исключительный по размаху и художественным достоинствам эпос создали якуты. Не менее совершенен эпос алтайских народов; осо­бенно хорошо знаем мы шорский эпос. Богатейший эпос у таджиков, узбеков, туркменов, казахов, киргизов, у народов Кавказа. Все это приводит к совершенно точному выводу, что эпос как особый вид народного творчества возникает раньше, чем создается государство. Восточные славяне в этом отношении не составляли и не могли составлять исключения. Наличие у них эпоса - историческая закономерность. Эпос восточных славян создался до того, как образовалось Киев­ское государство. Эпосы народов имеют разную степень раз-

Об историзме фольклора и методах его изучения 123

вития и разную форму, в зависимости от того, на какой сту­пени социально-исторического развития стоял народ. Все эти наблюдения и положения лежат в основе моей книги о рус­ском эпосе 7 . К сожалению, раздел, посвященный эпосу на­родов СССР, пришлось значительно сократить, и потому он, вероятно, вышел неубедительным.

Точка зрения, что русский эпос возник в пределах так называемой Киевской Руси, держится до сих пор. Так, акад. Б. А. Рыбаков пишет: «Былины, как жанр, возникают, очевидно, одновременно с русской феодальной государствен­ностью» 8 . Это далеко не очевидно. Возражая мне, Б. А. Ры­баков заявляет: «В. Я. Пропп, борясь с буржуазной истори­ческой школой, оторвал вообще русские былины от истори­ческой действительности, объявив, что значительная часть эпоса зародилась еще при первобытнообщинном строе» 9 . В этих словах первобытнообщинный строй вообще не признает­ся за историческую действительность. Точка зрения Л. Н.Май­кова и его современных последователей, что былина заро­дилась в пределах так называемой Киевской Руси, не может быть поддержана и не поддерживается большинством совет­ских фольклористов. Если же верно, что эпос возникает рань­ше, чем государство, задача исторического исследования должна состоять прежде всего в том, чтобы путем сопостав­ления эпосов разных народов на разных ступенях их разви­тия точно установить, какие сюжеты создались до возникно­вения государства и какие после него.

Число догосударственных сюжетов в русском эпосе чрез­вычайно велико - больше, чем может показаться на первый взгляд. Сюжеты, в которых герой встречается с каким-ни­будь чудовищем (Змей, Тугарин, Идолище и др.) или отправ­ляется сватать невесту и иногда бьется с чудовищным про­тивником (Потык, Иван Годинович), сюжеты, в которых он попадает в условия неземного мира (Садко в подводном царстве), сюжеты, в которых действуют женщины типа ама­зонок, с которыми герой вступает в связь или на которых он женится (бой отца с сыном), и некоторые другие не могли быть созданы или выдуманы в условиях государственного быта. В Киевской Руси не мог возникнуть сюжет змееборства, это невозможно исторически. Все названные сюжеты созда­ны раньше, и все они документально могут быть засвиде­тельствованы в эпосе народов СССР.

7 См.: В. Я. Пропп, Русский героический эпос, М., 1958, стр. 29-59 («Эпос в период разложения первобытнообщинного строя»).

8 Б. А. Р ы б а к о в, Древняя Русь, стр. 44.

9 Там же, стр. 42.

124 Об историзме фольклора и методах его изучения

Когда народ вступает в стадию государственного строи­тельства, его эпос подвергается существенным изменениям. Старый эпос перерабатывается, а вместе с тем создается и новый, уже отражающий государство и государственные ин­тересы (былины о борьбе с татарами и др.). Идеология родо­вого строя сталкивается с интересами молодого государства. Столкновение двух идеологий в старых сюжетах подлежит подробному изучению. Такое изучение может быть названо историческим. Змей, который раньше похищал женщин, те­перь не только похищает женщин, но полонит русских лю­дей, киевлян. Герой уже освобождает не девушку, а Киев от налетов змея. Таков сюжет русской былины о змееборце Доб-рыне в свете сравнительных данных. Это только один из многочисленных возможных примеров. Из всего этого со­вершенно очевидно, что датировать такие былины нельзя. Они рождены не в один день или час или год, их возникно­вение есть результат длительного исторического процесса. Если, таким образом, Майков ошибся, относя возникновение эпоса к X-XII вв., то в установлении исторических реалий он все же был прав. Эпос, попадая в новую историческую обстановку, впитывает ее в себя. Процесс впитывания продолжается и позже. Эпос подобен таким слоям земли, в которых имеются отложения различных геологических эпох.

Почин Майкова не был поддержан последующей русской наукой. В трудах главным образом Всеволода Миллера и его последователей историческая постановка изучения эпоса чрезвычайно сузилась. Правда, изучался и быт, и другие ис­торические реалии. Эти труды или эти страницы принадлежат к наиболее ценным и никогда не потеряют своего значения. Однако основным, важнейшим, почти единственным вопросом исследования стал теперь вопрос об исторических прототипах былинных героев, о том, какие события изображены в были­нах и каким годом может быть датировано возникновение изучаемых былин. Но так как в самих былинах никаких не­посредственных, ясных следов исторических событий нет, то былина объявляется искаженным изображением событий не­образованными, темными крестьянами, а задача науки сво­дится к устранению искажений, внесенных народом в изло­жение событий. Началась длинная вереница работ, посвящен­ных установлению прототипов героев русского народного эпоса. Оказалось, например, что Соловей Будимирович - это вовсе не Соловей Будимирович, а норвежский король Га-ральд; Дюк - это венгерский король Стефан IV; Потьгк - это болгарский святой Михаил из города Потуки; змеебор-

Об историзме фольклора и методах его изучения 125

ство Добрыни - это вовсе не змееборство, а крещение Нов­города и т. д.

В мнениях ученых не было единства, и они оспаривали друг друга. В этом отношении особенной пестротой отлича­ются мнения об историческом прототипе былинного Воль-ги. <...>

В чем здесь дело? Откуда такой разнобой? Может быть, у исследователей не хватало эрудиции? Но такое предполо­жение отпадает: все это крупнейшие ученые и знатоки. При­чина здесь другая. Она кроется в ошибочной методологии. А. П. Скафтымов в своей книге «Поэтика и генезис былин» (Саратов, 1924) убедительно показал, при помощи каких на­тяжек добываются подобные выводы. Установки так назы­ваемой исторической школы подвергались серьезной критике. Но это только на время приостановило попытки подобных же исторических толкований. В настоящее время можно говорить о возрождении исторической школы Всеволода Миллера. Не­которых ее ошибок - утверждения, что эпос возник в ари­стократической среде, а также пренебрежения к художествен­ным особенностям эпоса - пытаются избежать, но в основном все осталось по-старому. Б. А. Рыбаков пишет, что к былин­ному эпосу надо подходить, «заново проверяя и расширяя ис­торические сопоставления, сделанные сто лет тому назад» 10 . Эти слова означают, что надо оставаться на тех же позициях, что и сто лет назад, и только количественно расширить ма­териал, заново его проверить, и все станет на свои места. С этим никак нельзя согласиться. Нужно не количественное увеличение материала, а качественный пересмотр методоло­гических предпосылок. То, что было прогрессивным сто лет назад в буржуазной науке, не может считаться прогрессив­ным в сегодняшней, советской науке. Методология представи­телей так называемой исторической школы исходит из одной основной предпосылки, которая состоит в том, что народ в былинах хочет изобразить текущую политическую историю и действительно ее изображает. Так, М. М. Плисецкий пишет: «Песни возникали с целью фиксации исторических собы­тий» ". Если эта предпосылка правильна, правомерно будет то направление, которое ищет в былинах изображения поли­тических событий и исторических деятелей. Если же эта пред­посылка неправильна, вся методологическая основа этого на­правления рушится.

Предпосылка эта ошибочна. Мало того, она антиисторич­на. Она приписывает древнерусскому человеку такие эстети-

10 Там же, стр. 43.

и М. М. Плисецкий, Историзм русских былин, М., 1962, стр. 141.

Об историзме фольклора и методах его изучения

ческие стремления и такую форму их осуществления, какие никак не могли иметь места раньше XIV-XV вв. Русский человек раннего средневековья не мог изображать в своем словесном искусстве реальную действительность. Это стрем­ление, как ведущее, появится в фольклоре много позже, толь­ко в XVI в., когда начнет широко развиваться историческая песня. Выше говорилось о том, что есть два вида фольклор­ных жанров: в одних действительность отражена независимо от воли творца, в других изображение ее есть основная цель художника. Былина не принадлежит к тем жанрам, где ста­вилась сознательная цель - изображение фактической исто­рии. Их историчность лежит в иной плоскости. Для сравне­ния можно сослаться на изобразительное искусство древней Руси. Русская иконопись, как и всякое искусство, возникает на почве действительности и косвенно отражает ее; это есть искусство русского средневековья. Оно изображает разные типы людей: молодых и старых, мужчин и женщин, борода­тых и безусых, суровых и умиленных и т. д. Но иконописи чуждо искусство реалистического портрета и бытовой живо­писи. Иконописец не изображает событий и не портретирует людей. Он их по-своему возвышает и преображает, он соз­дает лики святых. Это не исключает того, что в отдельных случаях изображались и реальные люди: Ярослав Всеволодо­вич (1199 - Спас на Нередице), Борис и Глеб. Но и в этих редких случаях изображение условно и подчинено стилю это­го искусства. Приписывать же иконописи стремление изобра­жать реальную действительность - это значит не понимать различий между иконой Рублева и картиной Репина и припи­сывать древней Руси эстетические стремления XIX в.

Принципиально так же обстоит дело с искусством словес­ным. Если в иконе лица преображены в лики, то в эпосе люди преображены в возвышенных героев, совершающих величай­шие подвиги, которых простой человек совершить не может, Поэтому об этих подвигах нельзя рассказывать, о них можно только петь.

Ошибки последователей старой исторической школы про­истекают из непонимания жанровой; природы и специфики эпоса. Характерно высказывание М. М. Плисецкого, который, рассуждает так: если конкретные события изображаются в «Слове о полку Игореве», в песнях о взятии Казани, о Ра­зине, в хороших исторических романах (он даже ссылается на романы Льва Толстого «Война и мир» и А. Н. Толстого «Петр Первый»), то «почему же это не разрешается были­нам?». Очень просто почему: потому что это жанры разных эпох, разной социальной направленности, разных эстетиче-

06 историзме фольклора и методах его изучения 127

ских систем. Былина - не роман Толстого. Былина возникает на исторической почве, она ее отражает, но активное изо­бражение текущей исторической действительности, текущих событий не входит в художественные задачи былины, не со­ответствует ее эстетике и поэтике. Постановка вопроса об изображении исторической действительности, правомерная для жанра преданий и для исторических песен, неправомерна для былин. Но последователи исторической школы сознатель­но отрицают различие между этими жанрами. Для них что былина, что историческая песня, что предание - одно и то же. Так, М. М. Плисецкий пытается полностью стереть раз­ницу между былиной и исторической песней, которую подчер­кивали некоторые советские ученые. Он возражает против точки зрения, согласно которой историческая песня слагает­ся участниками и свидетелями событий, чего мы не имеем в былинах. «Разумеется,- пишет он,- былины, как и другие героико-исторические произведения, создавались участниками событий или возникали в ближайшей к ним среде» 12 . Но как представить себе участников таких событий, как передача силы Святогора Илье Муромцу? Здесь действуют только два человека - кто же из них сложил былину? Какие свидетели могли видеть, а следовательно, и воспеть пляску морского царя на дне моря под игру Садко на гуслях? По этому во­просу я хочу выразить свою солидарность с взглядами В. И. Чичерова. У него есть две работы: одна ранняя - «Об этапах развития русского исторического эпоса» 13 , другая поздняя, уже упомянутая нами статья - «К проблеме истори­ческой и жанровой специфики русских былин и исторических песен». В этих работах высказываются различные, можно ска­зать противоположные, взгляды. В первой самый термин «исторический эпос» показывает, что, следуя Всеволоду Мил­леру и другим, он считал, что в основе как былин, так и исто­рических песен лежат конкретные события. Былина есть не что иное, как древнейшая форма исторической песни. Прин­ципиальных отличий между ними нет. «Исторический эпос» - это совокупность былин и исторических песен. Но после это­го В. И. Чичеров много и упорно занимался исторической песней. Об этом свидетельствует хотя бы антология, вышед­шая в «Библиотеке поэта». Теперь он ясно, воочию увидел и понял, какое глубокое отличие имеется между былиной и исторической песней. Не буду повторять аргументов, приве­денных Чичеровым, а просто отсылаю к его работе тех, кто

12 Там же, стр. 109.

13 Историко-литературный сборник, М., 1947, стр. 3-60.

128 Об историзме фольклора и методах его изучения

серьезно хотел бы продумать этот вопрос. «Исторические пес­ни строятся иначе, чем былины»,- так кратко формулирует он свой взгляд. Они отличаются эпохой возникновения, ины­ми принципами художественного отражения и изображения действительности, иной поэтикой и эстетикой. Этому проти­востоит тезис М. М. Плисецкого, который гласит: «Такое раз­личие жанров (былины и исторической песни.- В. П.) совер­шенно неосновательно» 14 . После замечательного свода исто­рических песен, первый том которого выпущен Пушкинским домом, изучение исторической песни как жанра имеет твер­дую базу в материалах, а докторская диссертация Б. Н. Пу­тилова, посвященная историко-песенному фольклору XIII- XVI вв., дает теоретическую основу для правильного понима­ния этого вопроса 15 .

Несколько слов о методах исторического изучения фоль­клора. Я считаю, что в фольклористике метод может быть только индуктивным, т. е. от изучения материала к выводам. Этот метод утвердился в точных науках и в лингвистике, но он не был господствующим в науке о народном творчестве. Здесь преобладала дедукция, т. е. путь от общей теории или гипотезы к фактам, которые рассматривались с точки зрения предустановленных постулатов. Одни стремились непременно доказать, что эпический фольклор - это остатки культа солн­ца, другие старались обосновать восточное, византийское, ро-мано-германское происхождение произведений народного творчества, третьи утверждали, что герои эпической поэзии - это исторические деятели, четвертые - что народное творче­ство насквозь реалистично, и т„ д. И хотя некоторая доля ис­тины есть в каждой из этих гипотез, методологическая основа должна быть другой. При наличии предвзятой гипотезы по­лучается не научное доказательство, а подгонка материала под заранее составленные тезисы. На этом построены очень многие работы фольклористов. <...>

В основе своей подлинно исторический метод может быть только сравнительным в широком смысле этого слова. В этом отношении международные съезды славистов нас многому на­учили. Так, например, сюжет былины об Иване Годиновиче обычно трактуется как исконно русский, делаются даже по­пытки определить время и место его возникновения. Между тем этот сюжет типичен для догосударственного эпоса. Мож­но только говорить о русской форме данного сюжета. Другой

14 М. М. Плисецкий, Историзм русских былин, стр. 103.

16 Исторические песни XIII-XVI веков. Издание подготовили Б. Н. Пу­тилов и Б. М. Добровольский, М.-Л., 1960; Б. Н. Путилов, Русский историко-песенный фольклор XIII-XVI веков, М.-Л., 1960.

Об историзме фольклора и методах его изучения 129

пример: сюжет былины о Дунае и его поездке за невестой для Владимира сравнивается с рассказом русских летописей о женитьбе князя Владимира на Рогнеде. Здесь, таким обра­зом, имеются два объекта сопоставления. Между тем Б. М. Соколов в большой специальной статье сопоставил этот сюжет с циклом сказок о Колтоме, с циклом германских ска­заний о женитьбе Гунтера на Брюнгильде во всех ее версиях (Нибелунги, старшая Эдда, младшая Эдда, сага о Вельсун-гах, Тидрексага), с русскими летописными материалами и со всеми вариантами былины 16 . Объектов сравнения получается уже не два, а много больше. Международный характер этого сюжета, при всех отличиях национальной специфики, стано­вится совершенно очевидным. Но представители современной исторической школы игнорируют эту работу Соколова и не считают нужным даже полемизировать о ней.

Далее, говоря о методе, следует подчеркнуть, что самое главное в былине - это ее сюжет, сюжет в целом. Сюжет этот должен быть установлен со всеми подробностями, во всех его версиях. Это и есть основной предмет изучения. В былине сюжет, как правило, не носит характера только авантюрной, фабульной занимательности. Он всегда выража­ет известную идею, и эту идею надо суметь понять и опре­делить. Но идеи рождаются не сами по себе, а в известное время и в известном месте. Историческое изучение былины состоит в установлении того, в какую эпоху могла зародить­ся идея, воплощенная в данной художественной форме. В большинстве случаев в былинах можно проследить отложе­ния нескольких эпох или периодов, идеи которых могут стал­киваться. Наличие таких столкновений и коллизий - одно из интереснейших, но и сложнейших явлений былинного эпоса.

8 определении исторического смысла и значения идейного со­держания былины, в установлении того, когда такое сложное образование могло создаться, и состоит задача исторического исследования.

Во многих трудах историчность определяется не по цело­му, не по сюжету и его историческому значению, а по раз­личным частностям. Так, например, историчность былины о Садко доказывается на основании одного факта - постройки им церкви. Герой былины объявляется тождественным лето­писному персонажу, и в этом будто бы и состоит весь исто­ризм былины. Сюжет в целом, конфликт между Садко и Новгородом, погружение его в воду, фигура морского царя

16 Б. М. Соколов, Эпические сказания о женитьбе князя Владимира, ^германо-русские отношения в области эпоса).- Ученые записки Саратов­ского университета, т. I, вып. 3, 1923, стр. 69 -122.

9 Зак. 80

130 Об историзме фольклора и методах его изучения

и т. д. представителями так называемой исторической школы не изучаются; это все явный вымысел и потому их не инте­ресует. Между тем, если бы даже оказалось, что в образе былинного Садко отражен исторический Сотко Сытинич, ис­торизм сюжета этой былины не был бы объяснен.

В объяснении исторических судеб сюжета большую по­мощь могут оказать исторические реалии. Былина очень бо­гата такими реалиями, причем количество реалий по мере развития эпоса постепенно возрастает. Все эти реалии долж­ны быть изучены самым тщательным образом. В числе таких реалий могут оказаться и исторические имена, и географиче­ские названия, которые должны изучаться в соответствии с современной ономастикой и топонимикой, а не путем совер­шенно гадательных сближений, по приблизительному звуково­му сходству.

Насколько богато представлены в былине самые разно­образные реалии, можно видеть на примере сравнительно поздней былины о Микуле Селяниновиче. Здесь могут быть поставлены, например, такие вопросы: что представляет со­бой с исторической точки зрения акт отвода городов князю Вольге? Какими правами и обязанностями такие отводы со­провождались и какие из них отражены в былине? В какую эпоху такие наделения были возможны? Можно или нельзя отыскать эти города на карте? Как истолковать имя Вольги и как оно попало в былину? Что представляет собой дружи­на Вольги? Каково в былине правовое и социальное положе­ние крестьянина по отношению к князю? На чьей земле па­шет Микула? Как устроена его соха? Как он одет? Какие земельные отношения изображены в былине? В былине Ми­кула едет за солью. Каков путь этой поездки? Не нашло ли здесь отражения натуральное хозяйство? В былине есть не­ясные следы обложения торговли солью пошлиной. Какая денежная система отражена в былине? Разработка подобных деталей еще не раскрывает сущности сюжета как идейно-художественного целого. Смысл встречи и столкновения па­харя Микулы и князя Вольги может быть раскрыт только путем изучения художественной ткани произведения. Но раз­работка исторических реалий помогает установлению всех ис­торических координат сюжета и в этом отношении способст­вует раскрытию исконно исторического смысла ее. Здесь для историка широкое раздолье. Здесь фольклорист ждет помощи историка. Но представители метода узкоисторического изуче­ния из всего комплекса вопросов выхватывают только два: ка­кие города изображены в былине, кто исторический прототип Вольги? Мысль, что Вольга вообще может не иметь прототи-

06 историзме фольклора и методах его изучения 131

па, что города названы произвольно и что названия их не имеют существенного значения для исторического изучения, не допускается. Микула, как персонаж явно вымышленный, с этой точки зрения не изучался. Если же и изучался, то на основании того, что он нарядно одет, он объявлялся предста­вителем кулачества и кулацкой идеологии (Б. М. Соколов). Вот к чему приводит изучение деталей в отрыве от целого. В заключение я хочу сказать следующее: как я уже от­мечал, всякое изучение фольклора в настоящее время осно­вывается на разнообразных и многосторонних сравнениях. Между тем ни техника, ни методология сравнения у нас не разработаны. Поэтому многие фольклористические работы и в прошлом, и сейчас пестрят ложными аналогиями и ошибоч­ными выводами. <\..>

СТРУКТУРНОЕ

И ИСТОРИЧЕСКОЕ ИЗУЧЕНИЕ

ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ

Книга «Морфология сказки» вышла в свет на русском языке в 1928 году". Она в свое время вызвала двоякие отклики. С одной стороны, ее доброжелательно встретили некоторые фольклористы, этнографы и литературоведы. С другой сторо­ны, автора обвиняли в формализме, и такие обвинения по­вторяются по сегодняшний день. Книга эта, как и многие другие, вероятно, была бы забыта, и о ней изредка вспомина­ли бы только специалисты, но вот через несколько лет после войны о ней вдруг снова вспомнили. О ней заговорили на конгрессах и в печати, она была переведена на английский язык 2 . Что же такое произошло и чем можно объяснить этот возродившийся интерес? В области точных наук были сдела­ны огромные, ошеломляющие открытия. Эти открытия стали возможны благодаря применению новых точных и точнейших методов исследований и вычислений. Стремление к примене­нию точных методов перекинулось и на гуманитарные науки. Появилась структуральная и математическая лингвистика. За лингвистикой последовали и другие дисциплины. Одна из них - теоретическая поэтика. Тут оказалось, что понимание искусства как некоей знаковой системы, прием формализа­ции и моделирования, возможность применения математиче­ских вычислений уже предвосхищены в этой книге, хотя в то время, когда она создавалась, не было того круга поня-

1 В. Пропп, Морфология сказки, Л., 1928.

2 V1. Р г о р р, Morphology of the Folktale. Edited with an Introduction by Svatava Pirkova-Jacobson. Translated by Laurence Scott, Bloomington, 1958 («Indiana University Research Center in Anthropology, Folklore and Linguistics, Publication Ten») (Перепечатки: «International Journal of American Linguistics», vol. 24, № 4, pt 3, October 1958; «Bibliographical and Special Series of the American Folklore Society», vol. 9, Philadelphia, 1958); V. Propp, Morphology of the Folktale. Second Edition. Revised and Edited with a Preface by Louis A. Wagner. New Introduction by Alan Dundes, Austin - London .- Ред.

133

тий и той терминологии, которыми оперируют современные науки. И вновь отношение к этой работе оказалось двойствен­ным. Одни считали ее нужной и полезной в поисках новых уточненных методов, другие же, как и прежде, считали ее формалистической и отрицали за ней всякую познавательную ценность.

К числу противников этой книги принадлежит и проф. Ле­ви-Стросс. Он структуралист. Но структуралистов часто об­виняют в формализме. Чтобы показать разницу между струк­турализмом и формализмом, проф. Леви-Стросс берет в ка­честве примера книгу «Морфология сказки», которую он счи­тает формалистической, и на ее примере обрисовывает эту разницу. Его статья «La structure et la forme. Reflexions sur un ouvrage de Vladimir Propp» прилагается к настоящему изданию «Морфологии» 3 . Прав он или нет, об этом пусть судят читатели. Но когда на человека нападают, ему свой­ственно защищаться. Против аргументов противника, если они представляются ложными, можно выдвинуть контраргу­менты, которые могут оказаться более правильными. Такая полемика может иметь общенаучный интерес. Поэтому я с благодарностью согласился на любезное предложение изда­тельства Эйнауди написать на эту статью ответ. Проф. Леви-Стросс бросил мне перчатку, и я ее подымаю. Читатели «Мор­фологии» станут, таким образом, свидетелями поединка и смогут встать на сторону того, кого они сочтут победителем, если таковой вообще окажется.

Проф. Леви-Стросс имеет предо мной одно весьма сущест­венное преимущество: он философ. Я же эмпирик, притом эм­пирик неподкупный, который прежде всего пристально всмат­ривается в факты и изучает их скрупулезно и методически, проверяя свои предпосылки и оглядываясь на каждый шаг рассуждений. Эмпирические науки, однако, тоже бывают раз­ные. В некоторых случаях эмпирик может и даже вынужден довольствоваться описанием, характеристикой, в особенности если предметом изучения служит единичный факт. Такие опи­сания отнюдь не лишены научного значения, если только они сделаны правильно. Но если описываются и изучаются ряды фактов и их связи, описание их перерастает в раскрытие яв­ления, феномена, и раскрытие такого феномена обладает уже

3 С. Levi-Strauss, La structure et la forme. Reflexions sur un ouvrage de Vladimir Propp,-«Cahiers de l"lnstitut de Science economique appliquee», serie M, № 7, mars, 1960 (перепечатка: «International Journal of Slavic Linguistics and Poetics», III, s"Gravenhage, 1960; на итальянском языке статья включена в качестве приложения к итальянскому изпянию книги В. Я- Проппа).- Ред.

134 Структурное и историческое изучение волшебной сказки

не только частным интересом, но располагает к философским размышлениям. Эти размышления были и у меня, но они зашифрованы и выражены только в эпиграфах, которыми со­провождаются некоторые из глав. Проф. Леви-Стросс знает мою книгу только по английскому переводу. Но переводчик позволил себе одну недопустимую вольность. Он совершенно не понял, для чего нужны эпиграфы. Внешне они с текстом книги не связаны. Поэтому он счел их излишними украшения­ми и варварски вычеркнул их. Между тем все эпитеты взяты из серии трудов Гёте, объединенных им под общим заглавием «Морфология», а также из его дневников. Эти эпиграфы должны были выразить то, что в самой книге не сказано. Венец всякой науки есть раскрытие закономерностей. Там, где чистый эмпирик видит разрозненные факты, эмпирик-фи­лософ усматривает отражение закона. Я увидел закон на очень скромном участке - на одном из видов народной сказ­ки. Но мне показалось уже тогда, что раскрытие этого закона может иметь и более широкое значение. Самый термин «Мор­фология» заимствован не из таких руководств по ботанике, где основная цель - систематика, а также не из граммати­ческих трудов, он заимствован у Гёте, который под этим за­главием объединил труды по ботанике и остеологии. За этим термином у Гёте раскрывается перспектива в распознании за­кономерностей, которые пронизывают природу вообще. И не случайно, что после ботаники Гёте пришел к сравнительной остеологии. Эти труды можно усиленно рекомендовать струк­туралистам. И если молодой Гёте в лице Фауста, сидящего в своей пыльной лаборатории и окруженного скелетами, костя­ми и гербариями, не видит в них ничего, кроме праха, то стареющий Гёте, вооруженный методом точных сравнений в области естествознания, видит сквозь единичное - пронизы­вающее всю природу великое общее и целое. Но нет двух Гёте - поэта и ученого; Гёте «Фауста», стремящийся к по­знанию, и Гёте - естествовед, пришедший к познанию, есть один и тот же Гёте. Эпиграфы к отдельным главам -знак преклонения перед ним. Но эти эпиграфы должны выразить и другое: область природы и область человеческого творче­ства не разъединены. Есть нечто, что объединяет их, есть ка­кие-то общие для них законы, которые могут быть изучены сходными методами. Мысль эта, смутно вырисовывавшаяся тогда, в настоящее время лежит в основе поисков точных ме­тодов в области гуманитарных наук, о которых говорилось выше. Здесь одна из причин, почему структуралисты меня поддержали. С другой же стороны, некоторые структуралисты не поняли того, что моя цель состояла не в том, чтобы уста-

Структурное и историческое изучение волшебной сказки 135

новить какие-то широкие обобщения, возможность которых выражена в эпитетах, а что цель была чисто профессиональ­но-фольклористическая. Так, проф. Леви-Стросс дважды за­дает себе недоуменный вопрос: какие причины побудили меня применить мой метод к сказке? Он сам разъясняет читателю эти причины, которых, по его мнению, несколько. Одна из них состоит в том, что я не этнолог и потому не располагаю ма­териалом мифологии, не знаю его. Я, далее, не имею никаких представлений о подлинных отношениях между сказкой и ми­фом (стр. 16, 19) 4 . Короче говоря, то, что я занимаюсь сказ­кой, объясняется моим недостаточным научным горизонтом, иначе я, вероятно, испробовал бы свой метод не на сказках, а на мифах.

Я не буду входить в логику этих тезисов («так как автор не знает мифов, он занимается сказками»). Логика таких утверждений кажется мне слабой. Но я думаю, что ни одному ученому нельзя запретить заниматься одним и рекомендовать ему заниматься другим. Эти рассуждения проф. Леви-Стросса показывают, что он представляет себе дело так, будто у уче­ного сперва возникает метод, а потом уже он начинает раз­мышлять, к чему бы этот метод приложить; в данном случае ученый почему-то применяет свой метод к сказкам, что не очень интересует философа. Но так в науке никогда не быва­ет, так не было и со мной. Дело обстояло совершенно иначе. Русские университеты царских времен давали филологам очень слабую литературоведческую подготовку. В частности, народная поэзия была в полном загоне. Чтобы заполнить этот пробел, я по окончании университета взялся за знаменитый сборник Афанасьева и стал его изучать. Я напал на серию сказок с гонимой падчерицей, и тут я заметил следующее: в сказке «Морозко» (№ 95 по нумерации советских изданий) мачеха отправляет свою падчерицу в лес к Морозке. Морозко пробует ее заморозить, но она отвечает ему так кротко и тер­пеливо, что он ее щадит, награждает и отпускает. Родная дочь старухи не выдерживает испытания и погибает. В сле­дующей сказке падчерица попадает уже не к Морозке, а к лешему, а еще в следующей - к медведю. Но ведь это одна и та же сказка! Морозко, леший и медведь испытывают и награждают падчерицу по-разному, но ход действия одина­ков. Неужели этого никто не замечал? Почему же Афанасьев и другие считают эти сказки разными? Совершенно очевидно, что Морозко, леший и медведь в разной форме совершают

136 Структурное и историческое изучение волшебной сказки

один и тот же поступок. Афанасьев считает эти сказки разны­ми потому, что выступают разные персонажи. Мне же пока­залось, что сказки эти одинаковы потому, что одинаковы по­ступки действующих лиц. Я этим заинтересовался и стал изу­чать и другие сказки с точки зрения того, что в сказке вооб­ще делают персонажи. Так, путем вхождения в материал, а не путем абстракций, родился очень простой метод изучения сказки по поступкам действующих лиц независимо от их об­лика. Поступки действующих лиц, их действия я назвал функ­циями. Наблюдение, сделанное над сказками о гонимой пад­черице, оказалось тем кончиком, за который можно было ухватить нить и размотать весь клубок. Обнаружилось, что и другие сюжеты основаны на повторяемости функций и что в конечном итоге все сюжеты волшебной сказки основаны на одинаковых функциях, что все волшебные сказки однотипны по своему строению.

Но если плохую услугу оказал читателю переводчик, опу­стив эпиграфы из Гёте, то другое нарушение авторской воли было допущено не переводчиком, а русским издательством, выпустившим книгу; было изменено заглавие ее. Она называ­лась «Морфология волшебной сказки». Чтобы придать книге больший интерес, редактор вычеркнул слово «волшебной» и тем ввел читателей (и в том числе проф. Леви-Стросса) в за­блуждение, будто здесь рассматриваются закономерности сказки как жанра вообще. Книга под таким названием могла бы стать в один ряд с этюдами типа «Морфология заговора», «Морфология басни», «Морфология комедии» и т. д. Но у автора отнюдь не было цели изучить все виды сложного и многообразного жанра сказки как таковой. В ней рассмат­ривается только один вид ее, резко отличающийся от всех других ее видов, а именно сказки волшебные, притом только народные. Это, таким образом, специальное исследование по частному вопросу фольклористики. Другое дело, что метод изучения повествовательных жанров по функциям действую­щих лиц может оказаться продуктивным не только в приме­нении к волшебным, но и другим видам сказки, а может быть и к изучению произведений повествовательного характера ми­ровой литературы вообще. Но можно предсказать, что кон­кретные результаты во всех этих случаях окажутся совершен­но различными. Так, например, кумулятивные сказки построе­ны на совершенно иных принципах, чем сказки волшебные. В английской фольклористике они названы Formula-Tales. Типы формул, на которых основаны эти сказки, могут быть найдены и определены, но схемы их окажутся совершенно иными, чем схемы сказок волшебных. Есть, таким образом,

Структурное и историческое изучение волшебной сказки 137

различные типы повествований, которые могут, однако, изу­чаться одинаковыми методами. Проф. Леви-Стросс приводит мои слова, что найденные мною выводы неприменимы к сказ­кам Новалиса или Гёте и вообще к искусственным сказкам литературного происхождения, и обращает их против меня, считая, что в таком случае мои выводы ошибочны. Но они отнюдь не ошибочны, они только не имеют того универсаль­ного значения, которое хотел бы им придать мой уважаемый критик. Метод широк, выводы же строго ограничиваются тем видом фольклорного повествовательного творчества, на изу­чении которого они были получены.

Я не буду отвечать на все обвинения, выдвинутые против меня проф. Леви-Строссом. Я остановлюсь только на неко­торых, наиболее важных. Если эти обвинения окажутся не­обоснованными, другие, более мелкие и вытекающие из них, отпадут сами собой.

Основное обвинение состоит в том, что моя работа форма­листическая и уже потому не может иметь познавательного значения. Точного определения того, что понимается под фор­мализмом, проф. Леви-Стросс не дает, ограничиваясь указа­нием на некоторые его признаки, которые сообщаются по ходу изложения. Один из этих признаков состоит в том, что формалисты изучают свой материал безотносительно к исто­рии. Такое формалистическое, внеисторическое изучение он приписывает и мне. Желая, по-видимому, несколько смягчить свой суровый приговор, проф. Леви-Стросс сообщает читате­лям, будто я, написав «Морфологию», затем отказался от формализма и морфологического анализа, чтобы посвятить себя историческим и сравнительным разысканиям об отноше­нии устной литературы (так он называет фольклор) к мифам, обрядам и учреждениям (стр. 4). Какие это разыскания - он не говорит. В книге «Русские аграрные праздники» (1963) я применил как раз тот самый метод, что и в «Морфологии». Оказалось, что все большие основные аграрные праздники состоят из одинаковых элементов, различно оформленных. Но об этой работе проф. Леви-Стросс еще не мог знать. По-види­мому, он имеет в виду книгу «Исторические корни волшебной сказки», вышедшую в 1946 году и выпущенную издательством Эйнауди на итальянском языке. Но если бы проф. Леви-Стросс заглянул в эту книгу, он бы увидел, что она начинает­ся с изложения тех положений, которые развиты в «Морфоло­гии». Определение волшебной сказки дается не через ее сю­жеты, а через ее композицию. Действительно, установив един­ство композиции волшебных сказок, я должен был задумать­ся о причине такого единства. Что причина кроется не в им-

138 Структурное и историческое изучение волшебной сказки

манентных законах формы, а что она лежит в области ранней истории или, как некоторые предпочитают говорить, доисто­рии, т. е. той ступени развития человеческого общества, ко­торая изучается этнографией и этнологией, для меня было ясно с самого начала. Проф. Леви-Стросс совершенно прав, когда он говорит, что морфология бесплодна, если она, прямо или косвенно, не будет оплодотворена данными этнографии (observation ethnographique- стр. 30). Именно поэтому я не отвернулся от морфологического анализа, а стал искать исторических основ и корней той системы, которая открылась на сравнительном изучении сюжетов волшебной сказки. «Мор­фология» и «Исторические корни» представляют собой как бы две части или два тома одного большого труда. Второй прямо вытекает из первого, первый есть предпосылка второго. Проф. Леви-Стросс цитирует мои слова о том, что морфоло­гические разыскания «следует связать с изучением историче­ским» (стр. 19), но опять употребляет их против меня. По­скольку в «Морфологии» такое изучение фактически не да­но - он прав. Но он недооценил, что эти слова представляют собой выражение известного принципа. Они содержат также некоторое обещание в будущем это историческое изучение произвести. Они - своего рода вексель, по которому, хотя и через много лет, я все же честно уплатил. Если, таким обра­зом, он пишет про меня, что я разрываюсь между «формали­стическим призраком» (vision formaliste) и «кошмарной не­обходимостью исторических объяснений» (l"obsession des explications historiques- стр. 20), то это просто неверно. Я, по возможности строго методически и последовательно, пере­хожу от научного описания явлений и фактов к объяснению их исторических причин. Не зная всего этого, проф. Леви-Стросс даже приписывает мне раскаяние, которое заставило меня отказаться от своих формалистических видений, чтобы прийти к историческим разысканиям. Но я не испытываю ни­какого раскаяния и не ощущаю ни малейших угрызений со­вести. Сам проф. Леви-Стросс считает, что историческое объ­яснение сказок вообще фактически невозможно, «так как мы знаем очень мало о доисторических цивилизациях, где они зародились» (стр. 21). Он сетует также на отсутствие текстов для сравнения. Но дело не в текстах (которые, впрочем, име­ются в совершенно достаточном количестве), а в том, что сюжеты порождены бытом народа, его жизнью и вытекающи­ми из этого формами мышления на ранних стадиях челове­ческого общественного развития и что появление этих сюже­тов исторически закономерно. Да, мы еще мало знаем этно­логию, но все же в мировой науке накопился огромный фак-

Структурное и историческое изучение волшебной сказки 139

тический материал, который делает подобные разыскания вполне надежными.

Но дело не в том, как создавалась «Морфология» и что переживал автор, а в вопросах совершенно принципиальных. Формальное изучение нельзя отрывать от исторического и противопоставлять их. Как раз наоборот: формальное изуче­ние, точное систематическое описание изучаемого материала есть первое условие, предпосылка исторического изучения и вместе с тем первый шаг его. В разрозненном изучении от­дельных сюжетов нет недостатка: они в большом количест­ве даны в трудах так называемой финской школы. Однако, изучая отдельные сюжеты в отрыве друг от друга, сторонни­ки этого направления не видят никакой связи сюжетов между собой, не подозревают даже о наличии или возможности та­кой связи. Такая установка характерна для формализма. Для формалистов целое есть механический конгломерат из раз­розненных частей. Соответственно в данном случае жанр вол­шебной сказки представляется как совокупность не связанных между собой отдельных сюжетов. Для структуралиста же ча­сти рассматриваются и изучаются как элементы целого и в их отношении к целому. Структуралист видит целое, видит систему там, где формалист ее видеть не может. То, что дает­ся в «Морфологии», дает возможность межсюжетного изу­чения жанра как некоего целого, как некоей системы, вместо изучения посюжетного, как это делается в трудах финской школы, которую, несмотря на все ее заслуги, как мне кажет­ся, упрекают в формализме справедливо. Сравнительное меж­сюжетное изучение открывает широкие исторические перспек­тивы. Историческому объяснению в первую очередь подлежат не отдельные сюжеты, а та композиционная система, к кото­рой они принадлежат. Тогда между сюжетами откроется ис­торическая связь, и этим прокладывается путь к изучению и отдельных сюжетов.

Но вопрос об отношении формального изучения к истори­ческому охватывает только одну сторону дела. Другая каса­ется понимания отношения формы к содержанию и способов их изучения. Под формалистическим изучением обычно пони­мается изучение формы безотносительно к содержанию. Проф. Леви-Стросс даже говорит о их противопоставлении. Такой взгляд не противоречит взглядам современных совет­ских литературоведов. Так, Ю. М. Лотман, один из активней­ших исследователей в области структурального литературове­дения, пишет, что основной порок так называемого «формаль­ного метода» в том, что он зачастую подводил исследователей к взгляду на литературу как на сумму приемов, механический

140 Структурное и историческое изучение волшебной сказки

конгломерат 3 . К этому можно бы прибавить еще другое: для формалистов форма имеет свои самодовлеющие законы и им­манентные, независимые от общественной истории законы развития. С этой точки зрения развитие в области литера­турного творчества есть саморазвитие, определяющееся зако­нами формы.

Но если эти определения формализма верны, книгу «Мор­фология сказки» никак нельзя назвать формалистической, хотя проф. Леви-Стросс и далеко не единственный обвини­тель. Не всякое изучение формы есть изучение формалисти­ческое, и не всякий ученый, изучающий художественную фор­му произведений словесного или изобразительного искусства, есть непременно формалист.

Уже выше я приводил слова проф. Леви-Стросса о том, что мои выводы о структуре волшебной сказки представляют собой фантом, формалистическое привидение - une vision formaliste. Это -не случайно оброненное слово, а глубочай­шее убеждение автора. Он считает, что я - жертва субъек­тивных иллюзий (стр. 21). Из многих сказок я конструирую одну, которая никогда не существовала,. Это «абстракция, та­кая беспредметная, что она не учит нас ничему об объектив­ных причинах, почему существует множество отдельных ска­зок» (стр. 25). Что моя абстракция, как выведенную мною схему называет проф. Леви-Стросс, не открывает причин раз­нообразия,- это верно. Этому учит только историческое рас­смотрение. Но что она беспредметна и представляет собой иллюзию - неверно. Слова проф. Леви-Стросса показывают, что он, по-видимому, просто не понял моего совершенно эм­пирического конкретного детализованного исследования. Как это могло случиться? Проф. Леви-Стросс жалуется, что мою работу вообще трудно понять. Можно заметить, что люди, у которых много своих мыслей, трудно понимают мысли дру­гих. Они не понимают того, что понимает человек непредубеж­денный. Мое исследование не подходит под общие взгляды проф. Леви-Стросса, и в этом одна из причин такого недора­зумения. Другая лежит во мне самом. Когда писалась книга, я был молод и потому был убежден, что стоит высказать какое-нибудь наблюдение или какую-нибудь мысль, как все сейчас же ее поймут и разделят. Поэтому я выражался чрез­вычайно коротко, стилем теорем, считая излишним развивать или подробно доказывать свои мысли, так как и без того все ясно и понятно с первого взгляда. Но в этом я ошибался.

5 Ю. М. Л о т м а н, Лекции по структуральной поэтике. Вып. I (Вве­дение, теория стиха), Тарту, 1964 (Ученые записки Тартуского государст­венного университета, вып. 160. Труды по знаковым системам, I), сто. 9-10.

Структурное и историческое изучение волшебной сказки 141

Начнем с терминологии. Я должен признать, что термин «морфология», которым я когда-то так дорожил и который я заимствовал у Гёте, вкладывая в него не только научный, но и какой-то философский и даже поэтический смысл, вы­бран был не совсем удачно. Если быть совершенно точным, то надо было говорить не «морфология», а взять понятие го­раздо более узкое и сказать «композиция», и так и назвать: «Композиция фольклорной волшебной сказки». Но слово «композиция» тоже требует определения, под ним можно под­разумевать разное. Что же под этим подразумевается здесь?

Уже выше говорилось, что весь анализ исходит из наблю­дения, что в волшебных сказках разные люди совершают одни и те же поступки или, что одно и то же, что одинаковые действия могут осуществляться очень по-разному. Это было показано на вариантах группы сказок о гонимой падчерице, но это наблюдение верно не только для вариантов одногсГсю-жета, но и для всех сюжетов жанра волшебных сказок. Так, например, если герой отправляется из дому на какие-нибудь поиски и предмет его желаний находится очень дале­ко, он может полететь туда по воздуху на волшебном коне, или на спине орла, или на ковре-самолете, а также на лету­чем корабле, на спине черта и т. д. Мы не будем здесь при­водить всех возможных случаев. Легко заметить, что во всех этих случаях мы имеем переправу героя к месту, где нахо­дится предмет его поисков, но что формы осуществления этой переправы различны. Мы, следовательно, имеем величины стабильные и величины переменные, изменчивые. Другой при­мер: царевна не желает выходить замуж, или отец не желает выдать ее за неугодного ему или ей претендента. От жениха требуют, чтобы он выполнил нечто совершенно невыполнимое: допрыгнул бы на коне до ее окна, выкупался в котле с кипят­ком, разгадал бы загадку царевны, достал бы золотой волос с головы морского царя и т. д. Наивный слушатель принима­ет все эти случаи за совершенно различные,- и по-своему он прав. Но пытливый исследователь видит за этим многообра­зием какое-то единство, устанавливаемое логически. Если в первом ряду примеров мы имеем переправу к месту поисков, то второй представляет собой мотив трудных задач. Содер­жание задач может быть различным, оно варьирует, пред­ставляет собой нечто переменное. Задавание же задач как таковое есть элемент стабильный. Эти стабильные элементы я назвал функциями действующих лиц. Цель исследования со­стояла в том, чтобы установить, какие функции известны вол­шебной сказке, установить, ограничено ли их число или нет, посмотреть, в какой последовательности они даются. Резуль-

Анкета социологического исследования изучения общественного мнения жителей Тверской области по вопросам энергосбережения и повышения эффективности экономики

Более крупные произведения детского фольклора - песня, былина, сказка

В ходе изучения курса «Педагогика» студент должен выполнить ряд самостоятельных заданий, которые станут основой его рейтинга на момент сдачи зачета или экзамена

Леутин В.П., Николаева Е.И. Функциональная асимметрия мозга. Мифы и действительность (Документ)

Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки (Документ)

Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха (Документ)

Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки (Документ)

Тарасов Л.В. Лазеры: действительность и надежды (Документ)

Семинар - Идиот как тип романа Ф.М. Достоевского (Лабораторная работа)

n1.doc

СПЕЦИФИКА ФОЛЬКЛОРА

1. Социальная природа фольклора. В наше время проблемы фольклора становятся все более и более актуаль­ными. Ни одна гуманитарная наука - ни этнография, ни история, ни лингвистика, ни история литературы не могут обходиться без фольклорных материалов и изысканий. Мы понемногу начинаем сознавать, что__разгадка многих и очень разнообразных явлений духовной культуры кроется в фоль­клоре. Между тем сама фольклористика до сих пор не опре­делила себя, своих задач, специфики своего материала и соб­ственной специфики как науки. Правда, в нашей науке имеет­ся ряд работ общетеоретического характера. Однако жизнь идет вперед такими быстрыми темпами, что положения, вы­двинутые в этих работах, уже не удовлетворяют, не отвечают той чрезвычайно сложной картине, которая постепенно вскры­лась перед нами в результате упорного исследовательского труда. Определить предмет и сущность нашей науки, устано­вить ее место среди других смежных наук, определить спе­цифику ее материала стало делом насущной необходимости. От правильного понимания сущности и задачи науки зави­сит и правильность методов, а следовательно, и выводов. Постановка общетеоретических вопросов имеет не только об­щепознавательное, философское значение, но и помогает кон­кретному разрешению стоящих перед нами исследовательских задач.

В Западной Европе также нет недостатка в общетеорети­ческих работах. Однако эти работы в целом удовлетворяют нас еще меньше, чем ранние советские работы. Фольклори­стика есть наука идеологическая. Методы и установки ее определяются мировоззрением эпохи и отражают его. С па­дением мировоззрения падают принципы созданной им науки. Мы не можем руководствоваться научными взглядами, соз­данными романтизмом или просвещением или любым другим направлением. Наша задача-создать науку из мировоззре­ния нашей эпохи и нашей страны.

Специфика фольклора 17

Что понимается под «фольклором» в новейшей западно­европейской науке? Чтобы ответить на этот вопрос, доста­точно раскрыть любую монографию под соответствующим заглавием. Так, если взять книгу известного немецкого фоль­клориста Иона Мейера «Deutsche Volkskunde» (1921, «Немец­кий фольклор»), то мы увидим там следующие разделы: де­ревня, постройки, дворы; растения; обычаи; суеверия; язык; предания; сказки; народные песни; библиография.

Такая картина типична для всей западноевропейской на­уки, преимущественно немецкой и французской, и в меньшей мере - для английской и американской. Такую же картину, но с большей специализацией, дают журналы. Здесь, напри­мер, изучаются мельчайшие детали построек, наличники, ставни, князьки, устройство печей, утварь, предметы обихода, сосуды, люльки, прялки, костюмы, головные уборы и т. д. и т. д. Наряду с этим изучаются обрядовая жизнь, свадьба, праздники, а также вся область поэтического творчества: сказки, легенды, песни, предания, поговорки и т. д.

Такая картина не случайна. Она отражает определенное понимание наукой своих задач. Предпосылки или положения, на которых строится эта наука, могут быть сведены к следу­ющим:

1) изучается культура одного слоя населения, а именно - крестьянства;

2) предметом науки является одновременно материальная и духовная культура;

3) предметом науки служит крестьянство только одного народа, а именно в большинстве случаев своего собственного, того, к которому принадлежит сам исследователь.

Ни одно из этих положений не может быть принято нами. Наша наука целиком строится на иных основах.

Мы,)^о-первых, разделяем область материального и ду­ховного творчества и делаем их предметом разных, хотя и родственных, смежных, взаимно связанных и зависимых друг от друга наук. Взгляд, что материальное и духовное творче­ство крестьянства могут изучаться одной наукой, есть по существу барский взгляд. Для культуры господствующих классов это не делается. История техники и архитектуры, с одной стороны, и история литературы или музыки и т. д.- с другой, представляют собой разные науки, потому что тут высшие слои общества. Наоборот, поскольку дело касается крестьянства, устройство старинных печей и ритмика лириче­ских песен могут изучаться одной и той же наукой. Мы пре­красно знаем, что между материальной и духовной культурой существует самая тесная связь, и тем не менее мы разделяем

18 Специфика фольклора

Область материального и духовного творчества точно так же, > как это делается для культуры высших классов. Под фольк­лором понимается только духовное творчество, и даже; уже, только словесное, поэтическое творчество. Поскольку I поэтическое творчество фактически почти всегда связано с музыкой, можно говорить о музыкальном фольклоре и выде­лить его как особую фольклорную дисциплину.

Такое понимание фольклора издавна свойственно русской науке. Таким образом, то, что у нас называется фольклором, на Западе совсем не называется фольклором. Фольклором мы называем то, что на Западе называется traditions populaires, tradizioni populari, Volksdichtung и др. и что там не является предметом самостоятельной науки. Наоборот, то, что на За­паде называют фольклором, мы не считаем наукой, а в луч­шем случае признаем это научно-популярным родиноведением. Но чье же поэтическое творчество изучается? Как мы ви­дим, на Западе изучается крестьянское творчество. К этому нужно прибавить, что изучается современное кре­стьянство, но лишь постольку, поскольку эта современность сохранила прошлое. Предметом ее является «живая ста­рина»- установка, которая и у нас держалась довольно долго.

Такая точка зрения для нас неприемлема потому, что всякое явление мы изучаем как процесс в его движе­нии. Фольклор имелся раньше, чем на исторической арене вообще появилось крестьянство. Подходя к делу исторически, мы должны будем сказать, что для доклассовых народов фольклором мы назовем творчество всей совокупности этих народов. Все поэтическое творчество первобытных народов целиком является фольклором и служит предметом фолькло­ристики. Для народов, достигших ступени классового разви­тия, фольклором мы будем называть творчество всех слоев населения, кроме господствующего, творчество которого отно­сится к литературе. Прежде всего сюда относится творчество угнетенных классов, как крестьян и рабочих, но также и про­межуточных слоев, тяготеющих к социальным низам. Так, можно еще говорить о мещанском фольклоре, но говорить, например, о фольклоре дворянском уже невозможно.

Наконец, мы видим, что на Западе под фольклором пони­мается крестьянская культура одного народа, а именно в большинстве случаев своего. Принцип отбора здесь количе­ственный и национальный. Культура одного народа служит предметом одной науки, фольклора, Volkskunde. Культура всех других народов, в том числе и первобытных,- предмет уже другой науки, называемой очень различно: антрополо-

Специфика фольклора 19

Гией, этнографией, этнологией, народоведением - Volkerkun-de. Четкой терминологии нет.

Хотя мы вполне признаем возможность научного изучения национальных культур, тем не менее такой принцип для нас совершенно неприемлем, и его легко довести до абсурда. Действительно: если, предположим, французский ученый изу­чает французские песни, то это -фольклор. Если же этот ученый будет изучать, например, албанские песни, то это уже этнография. Такому пониманию мы должны четко проти­вопоставить свою точку зрения: наука о фольклоре охваты­вает творчество всех народов, кем бы они ни изучались. Фольклор есть явление интернациональное.

Все изложенное позволяет нам суммировать наши поло­жения и сказать: под фольклором понимается творчество со­циальных низов всех народов, на какой бы ступени развития они ни находились. Для доклассовых народов под фолькло­ром понимается творчество совокупности этих народов.

Здесь естественно возникает вопрос: что такое фольклор в бесклассовом обществе, в условиях нашей социалистиче­ской действительности?

Казалось бы, что как явление классовое он должен был бы отмереть. Однако ведь и литература - классовое явление, но она не отмирает. При социализме фольклор теряет свои специфические черты как творчество социальных низов, так как у нас нет ни верхов, ни низов, есть только народ. Поэто­му фольклор в нашем обществе становится народным до­стоянием в полном смысле этого слова. Отмирает то, что не­созвучно народу в новой социальной обстановке. Остальное подвергается глубоким качественным изменениям, прибли­жаясь к литературе. Каковы эти изменения - это еще долж­но показать исследование, но ясно, что фольклор эпохи ка­питализма и эпохи социализма не может быть одинаковым.

2. Фольклор и литература. Всем изложенным оп­ределяется только одна сторона дела: этим определяется со­циальная природа фольклора, но этим еще ничего не сказано о всех других признаках его.

Указанных выше признаков явно еще недостаточно, что­бы выделить фольклор в особый вид творчества, а фолькло­ристику - в особую науку. Но ими определяется ряд других признаков, уже специфически фольклорных по существу.

Прежде всего установим, что фольклор есть продукт осо­бого вида поэтического творчества. Но поэтическим творче­ством является также и литература. И действительно, между фольклором и литературой, между фольклористикой и ли­тературоведением существует самая тесная связь.

20 Специфика фольклора

Литература и фольклор прежде всего частично совпадают по своим поэтическим родам и жанрам. Есть, правда, жанры, которые специфичны только для литературы и невозможны в фольклоре (например, роман) и, наоборот: есть жанры, специфические для фольклора и невозможные в литературе (например, заговор). Тем не менее самый факт наличия жан­ров, возможности классификации здесь и там по жанрам, есть факт, относящийся к области поэтики. Отсюда общность некоторых задач и приемов изучения литературоведения и фольклористики.

Одна из задач фольклористики есть задача выделения и изучения категории жанра и каждого жанра в отдельности, и задача эта - литературоведческая.

Одна из важнейших и труднейших задач фольклористики это - исследование внутренней структуры произведений, ко­роче говоря,- изучение композиции, строя. Сказка, эпос, за­гадки, песни, заговоры - все это имеет еще мало исследован­ные законы сложения, строения. В области эпических жанров сюда относится изучение завязки, хода действия, развязки, или, иначе, законов строения сюжета. Исследование показы­вает, что фольклорные и литературные произведения строятся различно, что фольклор имеет свои специфические структур­ные законы. Объяснить эту специфическую закономер­ность литературоведение не в силах, но установить ее можно только приемами литературного анализа.

К этой же области относится изучение средств поэтиче­ского языка и стиля. Изучение средств поэтического языка - чисто литературоведческая задача. Здесь опять окажется, что фольклор обладает специфическими для него средствами (па­раллелизмы, повторения и т. д.) или что обычные средства поэтического языка (сравнения, метафоры, эпитеты) напол­няются совершенно иным содержанием, чем в литературе. Установить это можно только путем литературного анализа.

Короче говоря, фольклор обладает совершенно особой, специфической для него поэтикой, отличной от поэтики литературных произведений. Изучение этой поэтики вскроет необычайные художественные красоты, заложенные в фоль­клоре.

Таким образом, мы видим, что между фольклором и ли­тературой не только существует тесная связь, но что фоль­клор, как таковой, есть явление литературного порядка. Он - один из видов поэтического творчества.

Фольклористика в изучении этой стороны фольклора, в своих описательных элементах - наука литературоведческая. Связь между этими науками настолько тесна, что между

Специфика фольклора 21

Фольклором и литературой и соответствующими науками у нас часто ставится знак равенства; метод изучения литера­туры целиком переносится на изучение фольклора, и этим дело ограничивается. Однако литературный анализ может, как мы видим, только установить явление и закономер­ность фольклорной поэтики, но он не в силах их объяс­нить.

Чтобы оградить себя от подобной ошибки, мы должны установить не только сходство между литературой и фольклором, их родство и до некоторой степени единосущие, но и установить специфическую между ними разницу, опре­делить их отличие. Действительно, фольклор обладает ря­дом специфических черт, настолько сильно отличающих его от литературы, что методов литературного исследования не­достаточно для разрешения всех связанных с фольклором проблем.

Одно из важнейших отличий состоит в том, что литера­турные произведения всегда и непременно имеют автора. Фольклорные произведения же могут не иметь автора, и в этом - одна из специфических особенностей фольклора.

Вопрос должен быть поставлен со всей возможной четко- I стью и ясностью. Или мы признаем наличие народного; творчества как такового, как явления общественной и культурной исторической жизни народов, или мы его не при- I знаем, утверждаем, что оно есть поэтическая или научная фикция и что существует только творчество отдельных инди­видов или групп.

Мы стоим на точке зрения, что народное творчество не есть фикция, а существует именно как таковое, и что изуче­ние его и есть основная задача фольклористики как науки. В этом отношении мы солидаризируемся с нашими старыми учеными, как Ф. Буслаев или О. Миллер. То, что старая на­ука ощущала инстинктивно, выражала еще наивно, неумело, и не столько научно, сколько эмоционально, то сейчас должно быть очищено от романтических ошибок и поднято на надле­жащую высоту современной науки с ее продуманными мето­дами и точными приемами.

Воспитанные в школе литературоведческих традиций, мы часто еще не можем себе представить, чтобы поэтическое I произведение могло возникнуть иначе, чем возникает лите-1 ратурное произведение при индивидуальном творчестве. Нам все кажется, что кто-то его должен был сочинить или сложить первый. Между тем возможны совершенно иные спо­собы возникновения поэтических произведений, и изучение их составляет одну из основных и весьма сложных проблем

22 Специфика фольклора

Фольклористики. Здесь нет возможности входить во всю ши­рину этой проблемы. Достаточно указать здесь только на то, что генетически фольклор должен быть сближаем не с ли­тературой, а с языком, который также никем не выдуман и не имеет ни автора, ни авторов. Он возникает и изменяется со­вершенно закономерно и независимо от воли людей, везде там, где для этого в историческом развитии народов созда­лись соответствующие условия. Явление всемирного сходства не представляет для нас проблемы. Для нас было бы необъ­яснимым отсутствие такого сходства. Сходство указывает на закономерность, причем сходство фольклорных произведений есть только частный случай исторической закономерности, ве­дущей от одинаковых форм производства материальной куль­туры к одинаковым или сходным социальным институтам, к сходным орудиям производства, а в области идеологии - к сходству форм и категорий мышления, религиозных представ­лений, обрядовой жизни, языков и фольклора. Все это живет, взаимообусловливается, меняется, растет и отмирает.

Возвращаясь же к вопросу о том, как же эмпирически представить себе возникновение фольклорных произведений, здесь достаточно будет указать хотя бы на то, что. фольклор первоначально может составлять интегрирующую часть обря­да. С вырождением или падением обряда фольклор открепля­ется от него и начинает жить самостоятельной жизнью. Это только иллюстрация к общему положению. Доказательство может быть дано только путем конкретных исследований. Но обрядовое происхождение фольклора было ясно, например, уже А. Н. Веселовскому в последние годы его жизни.

Приведенное здесь отличие настолько принципиально, что оно одно уже заставляет выделить фольклор в особый вид творчества, а фольклористику - в особую науку. Историк литературы, желая изучить происхождение произведения, ищет его автора. Фольклорист при помощи широкого сравни­тельного материала устанавливает условия, создавшие сю­жет. Но данным отличием не ограничивается разница между литературой и фольклором. Они отличаются не только своим происхождением, но и формами своего существования, своего бытования.

Давно известно, что литература распространяется пись­менным путем, фольклор - устным. Эта разница до сих пор считается разницей чисто технического порядка. Между тем разница эта затрагивает самую суть дела. Она знаменует глубоко различную жизнь этих двух видов поэтического твор­чества. Литературное произведение, раз возникнув, уже не меняется. Оно функционирует при наличии двух величин:

Специфика фольклора 23

Это - автор, создатель произведения, и читатель. Посредству­ющим звеном между ними является книга, рукопись или ис­полнение. Если литературное произведение неизменно, то чи­татель, наоборот, всегда меняется. Аристотеля читали древ­ние греки, арабы, гуманисты, читаем его и мы, но все читают и понимают его по-разному. Истинный читатель всегда чита­ет творчески. Литературное произведение может его радовать, восхищать или возмущать. Он часто хотел бы вмешаться в судьбу героев, наградить или наказать их, изменить их тра­гическую судьбу на счастливую, а торжествующего злодея предать казни. Но читатель, как бы глубоко он ни был взвол­нован литературным произведением, не в силах и не вправе внести в него никаких изменений в угоду своим личным вку­сам или взглядам своей эпохи.

Как в этом отношении обстоит с фольклором? Фольклор также существует при наличии двух величин, но величин, от­личных от того, что мы имеем в литературе. Это исполнитель и слушатель, непосредственно, вернее - неопосредствованно противопоставленные друг другу.

Остановим наше внимание сперва на исполнителе. Как правило, он исполняет произведение, не созданное им лично, а слышанное им раньше. В таком случае исполнитель никак не может быть сопоставлен с поэтом, читающим свое про­изведение. Но он и не рецитатор чужих произведений, не де­кламатор, в точности передающий чужое произведение. Это - специфическая для фольклора фигура, полная глубочайшего для нас интереса и требующая самого пристального истори­ческого изучения от первобытного хора до сказительницы Крюковой и других. Исполнитель не повторяет буква в букву того, что он слышал, а вносит в слышанное им свои изме­нения. Пусть эти изменения будут иногда совсем незначи­тельными (но они могут быть и очень большими), пусть из­менения, происходящие с фольклорными текстами, иной раз совершаются с медленностью геологических процессов, важен самый факт изменяемости фольклорных п р о и з- " ведений сравнительно с неизменяемостью» произведений литературных.

Если читатель литературного произведения есть как бы лишенный всяких полномочий бессильный цензор и критик, то всякий слушатель фольклора есть потенциальный будущий ^исполнитель, который в свою очередь - сознательно "или бес­сознательно-внесет в произведение новые изменения. Эти i изменения совершаются не случайно, а по известным законам. Отброшено будет все, что несозвучно эпохе, строю, новым настроениям, новым вкусам, новой идеологии. Эти новые вку-.

24 Специфика фольклора

Сы скажутся не только в том, что будет отброшено, но и в том, что будет переработано и добавлено. Немалую (хотя и не решающую) роль играет личность сказителя, его индиви­дуальные вкусы, взгляды на жизнь, таланты, творческие спо­собности. Таким образом, фольклорное произведение живет в постоянном движении и изменении. Поэтому оно не может быть изучено полностью, если оно записано только один раз. Оно должно быть записано максимальное количество раз. Каждую такую запись мы называем вариантом, и эти вариан­ты представляют собою совершенно иное явление, чем, на­пример, редакции литературного произведения, созданные од­ним и тем же лицом.

Таким образом, фольклорные произведения обращаются, все время изменяясь, и это обращение и изменяемость есть один из специфических признаков фольклора.

Но в орбиту этого фольклорного обращения могут быть втянуты и литературные произведения. Рассказывается, как сказка, «Принц и нищий» Марка Твэна, поется «Парус» Лер­монтова, «Соловей» Дельвига и т. д. и т. д.

Как же мы будем квалифицировать этот случай? Что мы в данном случае имеем - фольклор или литературу? Ответ нам кажется довольно простым. Если, например, наизусть рассказывается без всяких изменений против оригинала лу­бочная книга, или житие и т. д., или точно по Пушкину поет­ся «Черная шаль» или из «Коробейников» Некрасова, то этот случай принципиально мало чем отличается от исполнения с эстрады или где бы то ни было. Но как только подобные пес­ни начинают изменяться, петься по-разному, создавать ва­рианты, они уже становятся фольклором, и процесс их изме­нения подлежит изучению фольклориста.

Явно, однако, здесь и другое. Между фольклором первого рода, часто ведущим свое существование от доисторических времен и имеющим варианты в международном масштабе, и стихотворениями поэтов, вольно исполняемыми и передавае­мыми далее со слуха, имеется существенная разница. В пер­вом случае мы имеем чистый фольклор, т. е. фольклор как по происхождению, так и по курсированию, обращению. Во вто­ром случае мы имеем фольклор литературного происхожде­ния, включающий только один из признаков его, а именно фольклор только по курсированию, но литературу по проис­хождению.

Эту разницу всегда следует иметь в виду при изучении фольклора. Песня, которую мы считаем чисто фольклорной, на поверку по происхождению может оказаться авторской, литературной. Так, такие, казалось бы, чисто фольклорные,

Специфика фольклора 25

Всем известные песни, как «Дубинушка» или «Из-за острова на стрежень», принадлежат малоизвестным поэтам, одна - Трефолеву, другая - Садовникову. Таких примеров можно привести множество, и изучение этих литературно-фольклор­ных связей представляет собою одну из интереснейших задач как истории литературы, так и фольклористики. В более ши­роком аспекте это вопрос о книжных источниках фольклора вообще.

Но этот случай возвращает нас к вышезатронутому вопро­су об авторстве в фольклоре. Мы взяли только два крайних случая. Первый - фольклор, индивидуально.никем не создан­ный, возникший еще в доисторическое время в системе како­го-либо обряда или иначе и доживший в устной передаче до наших дней. Второй случай - явно индивидуальное произве­дение новейшего времени, обращающееся как фольклор. Меж­ду этими двумя крайними точками на протяжении развития как фольклора, так и литературы возможны все формы пере­хода, которые здесь невозможно ни предусмотреть, ни разо­брать. Это вопрос уже конкретного рассмотрения в каждом случае отдельно.

Для всякого современного фольклориста очевидно, что подобного рода вопросы решаются, однако, не описательно, статарно, а в их развитии. Генетическое изучение фольклора есть только часть исторического изучения его, а это приводит нас уже к другому вопросу, к вопросу о фольклоре как явлении уже не только литературного, но и исторического порядка, и о фольклористике как исторической, а не только литературоведческой дисциплине.

3. Фольклористика и этнография. В наше время все гуманитарные науки могут быть только историческими. Всякое явление мы рассматриваем в его движении, начиная от его зарождения, прослеживая его развитие, расцвет и, может быть, вырождение, падение, исчезновение. Это, однако, не означает, что мы стоим на эволюционной точке зрения. Эволюционистская наука, установив и проследив факт раз­вития, этим и ограничивается. Подлинно-историческая наука требует не только установления самого факта развития, но и его -объяснения. Поэтическое творчество есть явление надстроечного порядка. Объяснить - означает возвести явле­ние к создавшим его причинам, а причины эти лежат в об­ласти хозяйственной и социальной жизни народов.

Наука, изучающая наиболее ранние формы материальной жизни и социальной организации народов, есть этнография.. Поэтому историческая фольклористика, изучающая зарожде­ние явлений, их первое звено, опирается на этнографию. Та-

26 Специфика фольклора

Кое изучение есть первое звено подлинно-исторического изуче­ния. Поэтому между фольклористикой и этнографией сущест­вует самая тесная связь. Вне этнографии не может быть материалистического изучения фольклора.

Мы в точности еще не знаем, что именно и в каком объ­еме зарождается еще в первобытном обществе. Во всяком случае сказка, эпос, обрядовая поэзия, заговоры, загадки как жанры не могут быть объяснены без привлечения этногра­фических данных. И не только жанры, но и многие мотивы (например, мотив волшебного помощника, брака с животным, тридесятого царства и т. д.) находят свое объяснение в пред­ставлениях и религиозно-магической практике на разных сту­пенях развития человеческого общества. Привлечение этно­графических материалов важно, однако, не только для гене­тического изучения в узком смысле слова, но и для изучения первоначального развития, ибо от форм материальной и со­циальной жизни зависит не только происхождение жанров, сюжетов и мотивов, но и их дальнейшая жизнь и изменяе­мость.

Осуществление этого принципа интересно и плодотворно только тогда, если оно приводится во всю ширь материала с проникновением в мельчайшие детали как фольклора, так и этнографических материалов. Недостаточно сказать, что мотив благородных животных - тотемического происхожде­ния, что «Эдда» создалась на стадии разложения родового строя и т. д. Это должно быть показано так, чтобы в этом не оставалось никаких сомнений, т. е. на очень широком кон­кретном сравнительном материале. Так, например, чтобы изу­чить женитьбу героя (а сватовство - один из самых распро­страненных мотивов мифа, сказки и эпоса), необходимо изу­чение форм брака, имевшихся на различных стадиях развития человеческого общества. Мало того: нам необходимо знание, и притом по возможности детальное знание, брачных обрядов и обычаев. Мы, например, в точности хотим и должны знать, на каких стадиях развития и у каких народов жених подвер­гается испытанию и каков характер этого испытания. Только тогда мы поймем надлежащим образом соответствующие яв­ления в фольклоре.

Однако в осуществлении этих принципов легко впасть в ошибку, полагая, будто фольклор непосредственно от­ражает социальные или бытовые, или иные отношения. Фоль­клор, в особенности на ранних ступенях своего развития,- не бытописание. Дело чрезвычайно усложняется и затрудняется тем, что действительность передается не прямо, а сквозь призму известного мышления, и это мышление настолько от-

Специфика фольклора 27

Лично от нашего, что многие явления фольклора бывает очень трудно сопоставить с чем бы то ни было. В системе этого мышления еще не существует причинно-следственных связей, здесь господствуют иные формы связи, а какие - мы часто еще не знаем. Нет еще обобщений, нет абстракций, понятий, процессу обобщения здесь соответствуют какие-то иные, еще мало исследованные операции мышления. Пространство и время воспринимаются иначе, чем воспринимаем их мы. Кате­гории единства и множества, качества субъекта и объекта (отождествление себя с животными) играют совсем иную роль, чем они играют у нас, в нашем мышлении. За реальное признается то, что мы никогда не признаем за реальное, и наоборот. Первобытный человек видит мир вещей иначе, чем мы, и на разных ступенях развития видит его по-разному. Поэтому мы иногда тщетно за фольклорной реальностью бу­дем искать реальность бытовую.

В фольклоре поступают так, а не иначе, не потому, что так было в действительности, а потому, что это так представ­лялось по законам первобытного мышления. А следовательно, это мышление и вся система первобытного мировоззрения должны быть изучены. Иначе ни композиция, ни сюжеты, ни отдельные мотивы не смогут быть поняты, или мы рискуем впасть либо в своего рода наивный реализм, либо будем вос­принимать явления фольклора как гротеск, экзотику, вольную игру необузданной фантазии.

Здесь нет необходимости говорить о том, что одним из проявлений этого мышления являются и религиозные пред­ставления, которые имеют с фольклором самую тесную связь.

Здесь важны не только религиозные л р едет а в л ен и я, мыслительные образы, но важна религиозно-магическая практика, вся совокупность обрядовых и иных действий, которыми первобытный человек думает воздействовать на природу и защитить себя от нее. Фольклор здесь сам окажет-" ся входящим в систему религиозно-обрядовйй практики.

Из всего сказанного, между прочим, видно, что тексту­альное изучение фольклора, т. е. изучение только текстов, взятых вне связи с хозяйственной, общественной и идеологи­ческой жизнью народов,- порочный прием. Между тем на Западе большей частью издаются сборники только текстов; научный аппарат подобных сборников состоит из указателей мотивов, сюжетов, иногда - вариантов к ним, но без всяких данных о народе, у которого он собран, о формах бытования и функции фольклора, о конкретных условиях исполнения и записи. Всех приведенных соображений достаточно, чтобы увидеть, насколько тесна связь между фольклором и этно-

28 Специфика фольклора

Графией. Этнография для нас особенно важна при изучении генезиса фольклорных явлений. Здесь этнография составляет базу изучения фольклора, и без этой базы изучение фоль­клора виснет в воздухе.

4. Фольклористика как дисциплина исто­рическая. Совершенно очевидно, однако, что изучение фольклора не может ограничиться генетическими изыскания­ми и что далеко не все в фольклоре восходит к первобытности или объясняется ею. Новообразования имеют место на про­тяжении всего исторического развития народов. Фольклор есть явление исторического порядка, и фольклористика есть историческая дисциплина. Этнографическое изучение есть как бы первая ступень такого исторического изучения.

Задача исторического изучения состоит в том, чтобы по­казать, во-первых, что в новых исторических условиях проис­ходит со старым фольклором, и, во-вторых, изучить появление новых образований.

Здесь, конечно, невозможно установить все процессы, со­вершающиеся в фольклоре при переходе на новые формы об­щественного строя или даже при развитии внутри данного строя. Процессы эти всюду совершаются с удивительной оди­наковостью. Один из них состоит в том, что унаследованный фольклор вступает в противоречие со старым, создавшим его общественным строем, отрицает его. Он отрицает его, конеч­но, не непосредственно, а отрицает созданные им образы, обращая их в противоположность или придавая им обратную, осуждающую, отрицательную окраску. Некогда святое пре­вращается во враждебное, великое - во вредное, злое или в чудовищное. Но вместе с тем старое иногда при этом со­храняется без всяких особых изменений, мирно уживаясь с Новыми образами и отношениями. Так фольклор вступает в противоречие с самим собой, и таких противоречий в фольк­лоре всегда очень много. Таким образом фольклорные об­разования создаются не как непосредственное отражение быта (это сравнительно более редкий случай), а из проти­воречий, из столкновений двух эпох или двух укладов и их идеологии.

Но старое и новое могут находиться не только в состоянии неслаженных противоречий, но вступить в гибридные соеди­нения. Такими гибридными соединениями наполнены и фольк­лор,и религиозные представления. Дракон, змей есть соеди­нение из червя, птицы и других животных. Марр показал, как с приручением коня на него переходит культовая роль птицы. Конь становится крылатым. Отсюда становятся понятными и летучие корабли, и крылатые колесницы, и т. д. Изучение

Специфика фольклора 29

Культовой роли огня покажет, почему конь вступает в соеди­нение с огнем, становясь огненным конем, и как создается представление об огненной колеснице и т. д. Такие гибридные, соединения возможны не только в области зрительных обра­зов, они глубоко скрыты в области самых разнообразных представлений и отношений. Путем переноса нового на старое могут создаваться целые сюжеты. Так можно показать, что сюжет о герое, убивающем своего отца и вступающем в брак с матерью, т. е. сюжет «Эдипа», создался в результате пере­носа враждебных отношений к жениху дочери, зятю-наслед­нику, на наследника-сына, а роли дочери царя, как передат­чицы престола через брак, на вдову царя. Такое образование не случайно и не единично, оно в природе фольклора.

Наконец, старое просто переосмысляется, причем видов переосмысления чрезвычайно много. Переосмысление состоит в изменении старого соответственно новой жизни, новым пред­ставлениям, новым формам сознания. Строго говоря, превра­щение в свою противоположность есть только один из видов переосмысления. Изучение переосмыслений - не всегда лег­кая задача, так как изменения могут доходить до неузнавае­мости, и раскрытие первоначальных форм возможно бывает только при наличии очень большого сравнительного мате­риала по разным народам и ступеням их развития.

Такое изучение мы называем стадиальным изучением. Рас­полагая материал по стадиям развития народов, понимая под «стадией» степень культуры, определяемую по совокупности признаков материальной, социальной и духовной культуры, мы должны будем получить «историческую поэтику» в под­линном смысле этого слова, ту историческую поэтику, фун­дамент которой заложен Веселовским.

Путь, указываемый здесь, есть исторический путь, веду­щий изучение снизу вверх, от старого к новому. Надо ска­зать, что- этнография и история нам пока еще недостаточно помогают в этом отношении. У нас нет четкой периодизации стадий развития. Схема Моргана, подкрепленная Энгельсом, никем до сих пор не разработана на широком материале, не развита, не доведена до конца.

Наряду с таким изучением снизу вверх, в нашей науке принят обратный путь сверху вниз, т. е. реконструкция ранних «мифологических» основ путем анализа поздних материалов. Такое палеонтологическое изучение, показанное Марром для языка, принципиально правильно и вполне возможно и для фольклора. Но путь этот более рискован и труден. Необходим и неизбежен он там, где для ранних стадий нет непосредст­венно никаких материалов. Может оказаться, что фольклор

30 Специфика фольклора

Для некоторых народов окажется драгоценным историческим источником, по которому этнограф реконструирует и социаль­ный строй и представления народа. Фольклор, требующий ис­торического изучения, может таким образом сам оказаться драгоценным историко-этнографическим источником.

Очерченный здесь путь изучения представляет собою за­воевание нашей науки. На Западе до сих пор господствует принцип не стадиального, а простого хронологического изуче­ния. Античный материал будет там всегда считаться древнее материала, записанного в наши дни. Между тем, с точки зрения стадиальной, античный материал может отражать сравнительно позднюю стадию земледельческого государства, а современный текст - гораздо более ранние тотемические | отношения.

Очевидно, .что каждая стадия должна иметь свой общест­венный строй, свою идеологию, свое художественное творчест­во. Но дело в том, что фольклор, равно как и другие явления духовной культуры, не сразу регистрирует происшедшую пе­ремену и надолго в новых условиях сохраняет старые формы. Так как всякий народ всегда проходит несколько стадий свое­го развития, и все они находят свое отражение в фольклоре, оседают в нем, фольклор всякого народа всегда полистадиа­лен, и это одно из характерных для него явлений. Задача науки состоит в том, чтобы этот сложный конгломерат рас­слоить, а тем самым его распознать и объяснить.

Процесс переработки старого в новое есть основной твор­ческий процесс в фольклоре, прослеживаемый вплоть до на­ших дней. Говорить так-отнюдь не означает принижать творческое начало в фольклоре. Понятие «творчества» вовсе не означает создание абсолютно нового. Новое закономерно вырастает из старого. Фольклор творчески активен по самой своей природе и сущности, но творчество осуществляется на основе каких-то законов, а не произвольно, и задача науки и состоит в выяснении этих законов.

Что происходит у народов, фольклор которых записан в наше время, у народов самых разнообразных стадий разви­тия и живущих в самых различных условиях природы, мы знаем. Но есть стадии, которые сейчас не представлены ника­кими живыми народами, стадии, безвозвратно отошедшие в прошлое, и о фольклоре которых мы поэтому непосредственно ничего не знаем. Это - стадия раннего рабовладельческого земледельческого государства, разного типа и разных природ­ных и исторических условий, каковыми в древности были во­сточные государства, Египет, Греция, Рим. Фольклорист, ис­торически изучающий любой материал, будь ли то жанр, сю-

Специфика фольклора 31

Жет, мотив или что-либо другое, здесь видит себя охваченным туманностью, ибо очевидно, что фольклора в те времена ни­кто не записывал. Это ощущается тем более болезненно, что эта стадия впервые дает право говорить об образовании классов; это - стадия развития земледелия и земледельче­ских культов, стадия формирования нового сознания. Очевид­но, что и с фольклором должны были происходить глубокие изменения, о которых непосредственно мы ничего не знаем.

Однако,там, где нет прямых источников, есть источники косвенные, которые до некоторой степени и иногда пока еще гипотетически позволяют заполнить эту лакуну. Когда со­циальная дифференциация приводит к образованию классов, творчество точно так же дифференцируется. С возникновени­ем письма у господствующих классов возникает новое обра­зование, а именно (письменность, художественная литература, т. е. фиксация слова через его запись. Мы знаем теперь, что эта ранняя, первая литература сплошь или почти сплошь есть фольклор. Начало литературы есть занесенный на письмена фольклор, "а следовательно, положение для исследователя уже не безнадежное. Это значит, что изучение древних литератур, как египетской «Книги мертвых», мифа о Гильгамеше, мифов древней Греции, античной трагедии и комедии и т. д. для фольклориста обязательно. Правда, это не просто фольклор, а фольклор в отражениях и преломлениях. Если мы сумели внести поправку на жреческую идеологию, на новое государ­ственное и классовое сознание, на специфичность новых ли­тературных форм, вырабатываемых и создаваемых этим со­знанием, мы сумеем увидеть за этой пестрой картиной ее фольклорную основу.

Здесь фольклорист и литературовед встретятся в своих устремлениях. То, что происходит с фольклором и литерату­рой на этой стадии развития, полно величайшего значения для понимания истории духовной культуры вообще. Фоль­клор- это лоно литературы, она рождается из фольклора. Фольклор представляет собою доисторию литературы. Вся литература народов данной стадии может и должна изучаться на базе фольклора. Таким образом процесс передачи в ос­новном идет снизу вверх; он прослеживается и на феодализ­ме во всех его разновидностях, он ясен в фольклоре и лите­ратуре монгольских народов, он становится ясным и для европейского средневековья. Уже в иных формах мы видим ис­пользование фольклорных источников в литературе конца XVIII и всего XIX в., есть оно и в наши дни. В данной статье нет необходимости показывать это на примерах, это - дело специальных разысканий.

32 Специфика фольклора

Процесс этот закономерен и исторически обусловлен. Поэтому всякие попытки утверждать обратное явление, изо­бражать фольклор как «опустившееся культурное достояние» (т. е. опустившееся от социальных верхов) - не научны. Та­кие утверждения обычно основываются на том, что в народе поются песни, созданные в господствующем слое. Действи­тельно, такие песни поются. Но возводить это частное явление в общий принцип есть глубочайшая ошибка, свойственная чуждым и враждебным нам системам мировоззрения.

Литература, родившаяся из фольклора, скоро покидает вскормившую ее мать. Литература есть продукт иной формы сознания, которое условно можно назвать индивидуаль­ным сознанием. Это не значит, что она осуществляется через индивид, оторванный от среды; это, наоборот, означает, что индивид представляет эту среду и свой народ, но представляет его в своем индивидуальном, неповторяемом личном творчестве.

С другой стороны, в социальных низах продолжается творчество на старых основаниях, иногда во взаимоотношени­ях с творчеством господствующего класса. Оно передается из уст в уста, и специфические его признаки мы уже привели выше. Здесь только нужно добавить, что оно (у нас - вплоть до Октябрьской революции, а на Западе - по сегодняшний день) определяется иными формами сознания, чем творчество высших классов. Если старая наука называла это творчество «бессознательным» или «безличным», то термины эти могут быть не очень точны и не исчерпывают сути дела, но они отражают какую-то мысль, которая сама по себе верна. До­статочно сказать, что Маркс даже греческую мифологию ха­рактеризовал как «природу и общественные " формы, уже получившие бессознательную художественную обра­ботку в народной фантазии» (разрядка наша). Если Маркс не боится этого слова, то и нам незачем его избегать. Наше дело развить и уточнить, что под этим кроется, но обойти этой проблемы специфики народного творчества, как акта еще мало изученных форм сознания, нам нельзя.

Как всякое подлинное искусство, фольклор обладает не только художественным совершенством, но и глубоким идей­ным содержанием. Раскрытие этого идейного содержания - одна из задач фольклористики. Старая наука в лице Буслае­ва и его последователей опять была права, когда видела в нем выражение нравственных устоев народа, хотя, может быть, видела эти устои и идеалы не там, где сейчас видим их мы. Идейно-эмоциойальное содержание русского фольклора вкратце может быть сведено не к понятию добра, а к катего-

Специфика фольклора

Рии силы духа. Это та самая сила духа, которая приводит наш народ к победе. Изучение русского фольклора показы­вает, что русское народное творчество в сильнейшей степени насыщено историческим с а мо с оз н а н и е м. Это вид­но и на героическом эпосе, и на исторических песнях, позднее на песнях времен гражданской и Отечественной войн. Народ с такой интенсивностью исторического сознания и с таким пониманием своих исторических задач никогда не может быть побежден.

Со временем фольклористика становится самостоятельной наукой, формируется ее структура, разрабатываются методы исследования. Сейчас фольклористика - это наука, изучающая закономерности и особенности развития фольклора, характер и природу, сущность, тематику народно творчества, ее специфику и общие черты с другими видами искусства, особенности бытования и функционирования текстов устной словесности на разных этапах развития; жанровую систему и поэтику.

Согласно специально поставленных перед этой наукой задач фольклористика разделяется на две ветви:

История фольклора

Теория фольклора

История фольклора - это отрасль фольклористики, изучающая процесс возникновения, развития, бытования, функционирования, трансформации (деформацию) жанров и жанровой системы в разные исторические периоды на разных территориях. История фольклора изучает отдельные народнопоэтические произведения, продуктивные и непродуктивные периоды отдельных жанров, а также целостной жанрово-поэтическую систему в синхронном (горизонтальный срез отдельного исторического периода) и диахронном (вертикальный срез исторического развития) планах.

Теория фольклора - это отрасль фольклористики, изучающая сущность устного народного творчества, особенности отдельных фольклорных жанров, их место в целостной жанровой системе, а также - внутреннюю структуру жанров - законы их построения, поэтику.

Фольклористика тесно связана, граничит и взаимодействует со многими другими науками.

Ее связь с историей проявляется в том, что фольклористика, как все гуманитарные науки, является исторической дисциплиной , т.е. рассматривает все явления и предметы исследования в их движении - от предпосылок возникновения и зарождения, прослеживая становление, развитие, расцвет к отмиранию или упадка. Причем здесь требуется не только установление факта развития, но и его объяснение.

Фольклор - явление историческое, поэтому требует стадиального изучения с учетом исторических факторов, рис и событий каждой конкретной эпохи. Задачи исследования устного народного творчества и в том, чтобы выявить, как новые исторические условия или их изменение влияют на фольклор, что именно вызывает появление новых жанров, а также в выявлении проблемы исторического соответствия фольклорных жанров, сопоставление текстов с реальными событиями, историзм отдельных произведений. Кроме того, фольклор часто сам может быть историческим источником.

Существует тесная связь фольклористики с этнографией как наукой, изучающей ранние формы материальной жизни (быта) и социальной организации народа. Этнография является источником и базой изучения народного творчества, особенно при анализе развития отдельных фольклорных явлений.

Основные проблемы фольклористики:

· Вопрос о необходимости собирания

· Вопрос о месте и роли фольклора в создании национальной литературы

· Вопрос о его исторической сущности

· Вопрос о роли фольклора в познании народного характера

Современная собирательская работа фольклорных материалов ставит перед исследователями ряд проблем, которые возникли в связи с особенностями этнокультурной ситуации конца ХХ столетия. Применительно к регионам эти проблемы следующие:

Ø - аутентичность собранного регионального материала;

(т.е. достоверность передачи, подлинность образца и идеи произведения)

Ø - феномен контекстуальности фольклорного текста или его отсутствие;

(т.е. наличие/отсутствие условия осмысленного употребления той или иной конкретной языковой единицы в речи (письменной или устной), учёт её языкового окружения и ситуации речевого общения.)

Ø - кризис вариативности ;

Ø - современные «живые» жанры ;

Ø - фольклор в контексте современной культуры и культурная политика;

Ø - проблемы изданий современного фольклора.

Современная экспедиционная работа сталкивается с серьезной про­блемой установления аутентичности регионального образца, его возник­новения и бытования в пределах той местности, которая обследуется. Паспортизация исполнителей не вносит определенной ясности в во­просе о его происхождении.

Современная масс-медиа-техника, безусловно, диктует свои вкусы и фольклорным образцам. Одни из них воспроизводятся регулярно популяр­ными исполнителями, другие не звучат совсем. В этом случае мы запишем «популярный» образец одновременно в большом количестве мест от разно­возрастных исполнителей. Чаще всего источник материала не указывается, ибо усвоение может идти через посредство магнитозаписи. Такие «нейтра­лизованные» варианты могут свидетельствовать лишь об адаптации текстов и причудливой интеграции вариантов . Этот факт уже существует. Вопрос состоит не в том, признавать его или не признавать, а в том, как и почему отбирается тот или иной материал и мигрирует вне зави­симости от места происхождения в некоем инварианте. Существует риск отнести к современному региональному фольклору то, что фактически таковым не является.

Фольклор как специфический контекст в настоящее время утратил качества устойчивой, живой, динамической структуры. Как историче­ский тип культуры, он переживает естественное перевоплощение в пре­делах развивающихся коллективных и профессиональных (авторских, индивидуальных) форм современной культуры. В нем все еще сущест­вуют отдельные устойчивые фрагменты контекста. На территории Там­бовской области таковыми являются святочные колядования («овсень клика»), встреча весны с жаворонками, отдельные обряды свадьбы (куп­ля-продажа невесты), пестование ребенка, живут в речи пословицы, по­говорки, притчи, устные рассказы, анекдоты. Эти фрагменты фольклор­ного контекста по-прежнему позволяют достаточно точно судить о бы­лом состоянии и тенденциях развития.

Живыми жанрами устного народного творчества в строгом смысле этого слова остаются пословицы и поговорки, частушки, песни литера­турного происхождения, городские романсы, устные рассказы, детский фольклор, анекдоты, заговоры. Как правило, бытуют краткие и емкие жанры; заговор переживает возрождение и легализацию.

Обнадеживает наличие перифраз - образных, метафорических выра­жений, возникающих в речи на основании имеющихся устойчивых уст­ных стереотипов. Это один из примеров реальных перевоплощений тра­диции, ее актуализации. Другая проблема - эстетическая ценность таких перифраз. Например: крыша над головой (покровительство особых лиц); налоговый инспектор - не батька; кучерявый, но не баран (намек на члена правительства), просто «кучерявый». От среднего поколения мы скорее услышим варианты перифраз, чем варианты традиционных жан­ров и текстов. Варианты традиционных текстов встречаются достаточно редко на территории Тамбовской области.

Устное народное творчество - самый специфический поэтический памятник . Он существует уже как грандиозный записанный и опублико­ванный архив, фольклор, опять-таки как памятник, как эстетическая структура, «одушевляется», «оживает» на сцене в широком смысле это­го слова. Умелая культурная политика благоприятствует сохранению лучших поэтических образцов.

Записи фольклора в период древнерусской литературы (XI-- 391 XVII вв.). Как было сказано в предыдущей главе, русская литература широко использует фольклор уже на самых ранних этапах ее формирования и развития. Различные жанры фольклора (предания, легенды, песни, сказки, пословицы и поговорки) входят в летописный свод «Повесть временных лет» (начало XII в.), в «Слово о полку Игореве» (конец XII в.), «Задонщину» (конец XIV в.), «Повесть о Петре и Февронии» (XV в.), «Повесть о Горе-Злочастии» (XVII в.) и другие памятники древнерусской литературы.

Не исключена возможность, что отдельные фольклорные произведения, прежде чем попасть в литературу, вначале записывались. Так, например, ученые считают, что «Задонщина» и «Повесть о Петре и Февронии» были созданы на основе записанных фольклорных легенд и рассказов. В рукописях XVI в. учеными обнаружены записи сказок. От XVII в. до нас дошли имена собирателей русского фольклора. Так, например, известно, что для английского путешественника Ричарда Джемса в 1619--1620 гг. в Архангельском крае были записаны исторические песни о событиях эпохи «смуты». Другой английский путешественник, Коллинз, в период с 1660 по 1669 г. записал две сказки об Иване Грозном. В 1681 г. народные лирические песни записывает П. А. Квашнин-Самарин.

В XVII в. были записаны произведения почти всех жанров русского фольклора. Например, сказки «Об Иване Пономаревиче», «О царевне и Ивашке Белой рубашке» и др., былины об Илье Муромце, Михаиле Потыке и Ставре Годиновиче, многие предания, песни, пословицы и поговорки.

К XVII в. восходит традиция составления рукописных фольклорных сборников. В это время бытовало в народе много рукописных песенников, в которые кроме литературных стихов духовного содержания входили и народные песни. От XVII в. до нас дошел рукописный сборник «Повести или всенароднейшие пословицы по алфавиту». Сборник включал около 2800 пословиц.

Собирание, изучение и издание фольклора в XVIII в. Традиция составления рукописных фольклорных сборников продолжается и в XVIII в. Особенно много появляется рукописных песенников, в которых помещаются литературные и народные песни. XVIII век является началом развития фольклористической мысли в России. Научный интерес к фольклору в первой половине XVIII в. связан с именами В. Н. Татищева, В. К. Тредиаковского и М. В. Ломоносова.

В.Н.Татищев (1686-1750) обратился к изучению фольклора во время работы над «Историей Российской...». Он привлекает фольклор как исторический источник. Татищев изучает фольклор по летописям и в живом бытовании. Характеризуя древнюю русскую историю, Татищев касается былин об Илье Муромце, Алеше Поповиче, Соловье Разбойнике и Дюке Степановиче. Он интересовался также и другими жанрами фольклора. Татищевым был, например, составлен небольшой сборник пословиц.

В отличие от историка В. Н. Татищева у поэта В. К. Тредиаковского (1703-1768) интерес к фольклору не исторический, а филологический. Тредиаковский изучает фольклор как источник поэтической фразеологии и национальной метрической системы. В практике русской литературы до реформы Тредиаковского применялось силлабическое стихосложение. Изучив особенности русского народного стихосложения, Тредиаковский в трактате «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735) предложил систему силлаботонического стихосложения, которая в дальнейшем использовалась всей русской литературной поэзией. Интересны отдельные замечания Тредиаковского об особенностях языка русской народной поэзии. В частности, он отмечает постоянные фольклорные эпитеты «тугой лук», «бел шатер» и др.

Еще большее значение в изучении русской народной поэзии имеют труды и отдельные высказывания М.В.Ломоносова (1711-- 1765). Выросший на Севере, Ломоносов был хорошо знаком со всеми жанрами русского фольклора (сказками, былинами, песнями, пословицами и поговорками). Он изучает фольклор также по летописям и рукописным сборникам. В своих работах Ломоносов говорит о фольклоре как о ценном источнике сведений в языческих обрядах, рассказывает о проведении календарных праздников. Вслед за Тредиаковским Ломоносов изучает народное стихосложение и в своей работе «Письмо о правилах российского стихотворства» (1739) развивает далее теорию силлабо-тонического стихосложения. Язык народной поэзии Ломоносов изучает для постижения национальных особенностей русского языка. Народные пословицы и поговорки он использует в своих трудах «Риторика» (1748) и «Российская грамматика» (1757). В своих трудах по истории России Ломоносов привлекает фольклор как исторический источник.

В середине XVIII в. собиранием фольклора в историко-этнографических целях.занимается С. П. Крашенинников. В 1756 г. выходит первый том его труда «Описание земли Камчатки», в котором говорится об обрядах камчадалов, приводится ряд народных песен. На книгу С. П. Крашенинникова «Описание земли Камчатки» А. П. Сумароков откликнулся рецензией, в которой выражаются его взгляды на народную поэзию. Сумароков оценивает фольклор камчадалов преимущественно с эстетических позиций. Пафос рецензии Сумарокова -- борьба за простоту и естественность в поэзии.

Работа по собиранию русского фольклора усиливается в последней трети XVIII в, Если ранее фольклорные записи концентрировались в рукописных сборниках, то теперь они, как и литературные произведения, публикуются. Впервые образцы русского фольклора были напечатаны в «Письмовнике» Н.Г.Курганова (1796). В приложениях к «Письмовнику» было напечатано более 900 пословиц, около 20 песен, несколько сказок и анекдотов.

В дальнейшем различным жанрам русского фольклора посвящаются отдельные сборники. Так, М.Д. Чулков с 1770 по 1774 г. издает в четырех частях «Собрание разных песен», Н.И.Новиков в 1780--1781 гг. публикует в шести частях «Новое и полное собрание российских песен», В. Ф. Трутовский за период с 1776 по 1795 г. издает в четырех частях «Собрание русских простых песен с нотами». В конце XVIII в. Выходят также и менее значительные песенники:

«Новый российский песенник» (ч. 1--3,

1790--1791), «Избранный песенник» (1792),

«Российская Эрата» М. Попова (1792), «Карманный песенник» И. И. Дмитриева (1796) и др.

Наибольшую ценность для нас представляет сборник Н. Львова --И. Прача «Собрание русских народных песен с их голосами...» (1790). Это единственный сборник XVIII в., в котором народные песни публикуются в их подлинном виде, без всякой редакторской правки. В период с 1780 по 1783 г. в 10 частях выходит сборник В. А. Левшина «Русские сказки». Здесь в обработке даются литературные и народные произведения. В сборнике кроме сказок волшебно-богатырского характера публикуются и сказки бытовые, в которых преобладают сатирические элементы. Народные сказки в обработанном виде издаются также в сборниках 394 «Лекарство от задумчивости» (1786), «Русские сказки, собранные Петром Тимофеевым» (1787), «Крестьянские сказки» (1793), в сборнике В. Березайского «Анекдоты древних пошехонцев» (1798) и др.

Появляются сборники пословиц. Так, А. А. Барсов в 1770 г. напечатал «Собрание 4291 древних пословиц». Н.И.Новиков в 1787 г. переиздал этот сборник. За два года до этого поэт И. Ф. Богданович опубликовал сборник «Русские пословицы», в котором фольклорный материал был отобран тенденциозно и подвергся значительной литературной обработке.

Заслуга русских просветителей второй половины XVIII в. (Н.Г.Курганова, М.Д.Чулкова, В.А.Левшина, Н.И.Новикова и др.) в том, что они сумели правильно оценить значение русского фольклора в развитии национальной литературы, проделали большую работу по публикации (правда, в отредактированном виде) народных песен, сказок, пословиц и поговорок. В своем литературном творчестве они использовали фольклор для изображения народных обычаев и нравов.

В лице А. Н. Радищева (1749--1802) русская просветительская мысль XVIII в. получает свое наивысшее развитие, поднимается до подлинно демократического, революционного сознания.

Революционные убеждения Радищева определили особый характер использования им фольклора, принципиально новое понимание народного творчества. Радищев впервые говорит о фольклоре как выразителе народного мировоззрения. В народных песнях Радищев видел «образование души нашего народа». В них, по мнению Радищева, отразились не только бытовая сторона жизни, но и социальные идеалы народа. Они служат постижению русского национального характера. В «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790) Радищев привлекает народное творчество как материал, раскрывающий подлинную душу угнетенного народа, его тягостное положение при крепостничестве. Именно в этих целях он в главе «Городня» приводит плачи по рекруту матери и невесты. Заметим, что это -- первая публикация (правда, литературно обработанных) народных плачей.

А.Н.Радищев использует фольклор как средство достижения не только народности, но и подлинного реализма, глубокого психологизма. Так, в главе «Медное» на фоне веселой хороводной песни «Во поле березонька стояла» Радищев, по контрасту, глубоко правдиво, с большой силой психологизма изображает картину продажи крепостных людей. Немаловажное значение и для литературы, и для фольклористики имеет впервые выдвинутая Радищевым проблема народного певца. Образ народного певца рисуется Радищевым в главе «Клин» «Путешествия из Петербурга в Москву». Пение старого слепого певца в изображении Радищева -- это подлинное искусство, «проникающее в сердца слушателей». Затем к теме народных певцов Радищев еще раз обратился в своей поэме «Песни, петые на состязаниях в честь древних славянских божеств» (1800--1802). Здесь народные певцы-поэты выступают духовными вождями народа. Любопытно, что «Песни...» Радищева по своей поэтической образности и стилю имеют некоторые признаки «Слова о полку Игореве», которое Радищев, как и многие его современники, считал не литературным, а фольклорным памятником.

Из сказанного очевидно, что XVIII век представляет собой важный этап в предыстории русской фольклористики как науки. В это время собирается и публикуется значительный фольклорный материал, верно оценивается его значение как явления национальной культуры. Радищевым высказывается ценнейшая мысль о 396 народной песне как выразительнице души народа.

Вместе с тем следует заметить, что в XVIII в. русская фольклористика еще не сформировалась как наука. Фольклор еще не был осознан как самостоятельный объект исследования, он еще не отделяется отчетливо от литературы. В большинстве сборников фольклорные произведения помещаются вместе с произведениями литературными. Народные произведения печатаются в литературной обработке. В это время еще не было выработано специфически фольклористических методов и приемов исследования.