Ещё не так давно, всего лет двенадцать назад, всякое устремление к иконной красоте считалось почти курьёзом. Называлось архаическою причудою. Для не знавших икон служило даже признаком несовершенного вкуса.

Живо помнится мне приговор, какой всем близким к древним иконам приходилось выслушивать, отстаивая свою уверенность в том, что иконы и религиозная стенопись, великие священным мистическим смыслом, скажут слово тоже великое в будущем нашего искусства.

С тупостью варваров множайшие проходили мимо прекрасных изображений. Были закрыты для них священные лики. Были черны для них сверкающие краски. Была недосягаема им чудная изощрённость творчества... Если одни пренебрегали народным сокровищем искусства, то другие грубыми руками выхватывали из него непонятые ими части и старались объяснить их и даже исправить. Правда, горше пренебрежения были часто эти непрошеные исправления и толкования.

Горнюю область искусства старались объяснить буквою мёртвой науки. Знанием холодным убивалось на многие годы то, чем могло жить наше сердце. Отвращался глаз от искусства, скрытого словами неуместными.

Слушая мёртвую речь о прекрасных живописных изображениях, часто думалось, не лучше ли творениям этим погибнуть, нежели вызывать суждения, столь далёкие от творчества, от красоты!.. Чуждые искусству мудрования вызывали ремесленное отношение к высокому делу. К иконам устремлялись грубые руки. И гибли памятники безвозвратно. Не закрывалось, но ремесленно исправлялось и подновлялось высокое творчество наших примитивов.

Меньше упрекаем тёмных людей, просто сокрывших не понятые ими творения, нежели надменных исправителей, погубивших памятники великолепные.

Проезжая по Руси, приходилось воочию узнавать несказанное глумление над священными изображениями. С чувством облегчения приходилось слышать об иконах, просто вынесенных в кладовую, и видеть неопасно замазанные фрески... Однако как бы ни была несовершенна культура страны, как бы ни были скудны познания духовных лиц и начальствующих в мире, - среди людей, преданных иконам, жила твёрдая уверенность в том, что в самое скорое время мы всё-таки познаем высокую ценность иконописных памятников. Молодые поймут, что истинное, смелое искусство древних художников более не может лежать под спудом, в тёмных углах.

Конечно, движения общественные всегда неукротимы. От обидного незнания мы быстро перескочим даже в снобизм. Наряду с прежними, уже редкими, отрицаниями можно слышать увлечение новоявленное, смешное...

Но лучше пусть увлечение, пусть ослепление светом, нежели мрак. Снобы, зашедшие посмотреть на икону, пройдут. Их увлечение ненадолго. Им, скучным, всё наскучит, но и из их ряда выйдет кто-нибудь и глубоко проникнется красотою старого творчества и узнает - какие широкие, блестящие пути будущего даёт русская икона.

Последние годы для наших священных изображений были особо опасными. Слишком многое стало искажаться. Как будто заторопились вандалы в своём мерзком деле. Испорченное ими стало осыпаться. Многое оказалось предварительно смытым и сбитым.

Приходила на ум страшная мысль. Неужели будущим поколениям придётся изучать древность по фальшивым и грубым подновлениям? Что же тогда могло бы запечатлеться в неясных умах, если даже подлинная красота ими не была узнана?

Появились лишённые вкуса и понимания иконописные артели. Стала искажаться твёрдая традиция мстёрских и холуйских мастеров. К тому же под личиной «улучшения дела» их начали учить рисовать античные гипсы и тем отрывать их от исконного твёрдого знания. Немногие голоса понимающих звучали одиноко, и прекрасные иконные собрания ничто не преображали.

Иноземцы нам и тут помогли. Ряд лучших художников Запада начал усиленно указывать на наше забытое сокровище. На Западе об иконах зашумели. Стали завидовать.

Пусть иконы поставят на самых видных местах. Пусть на перепутьях, на площадях водрузят их, да светят всем, но пусть помнят, что не по всем улицам иконы носить подобает. Мера правильная установит на нашем камне искусства и грань правильную.

Это будем помнить. О прежних укоризнах навсегда забудем.

Научимся смотреть глазом добрым. Будем помнить, что нам нужен не спор, а строительство.

В понимании икон за последние дни произошли оценки правдивые. Наконец-то поняли, что не простые тёмные силы творили иконы, а художники, подлинные художники своего времени!

Вспомним экстаз написания иконы:

...«дали ему святую воду и святые мощи, чтобы, смешав святую воду и святые мощи с красками, написал святую и освящённую икону. И он писал сию святую икону и только по субботам и воскресениям приобщался пищи и с великими радением и бдением в тишине великой совершил её»...

Вспомним ещё раз, как возревновал об иконе Стоглав и Собор царя Алексея Михайловича:

...«с превеликим тщанием писати образ Господа Нашего Иисуса Христа и Пречистыя Его Богоматери и Святых Пророков... по образу и по подобию и по существу, смотря на образ древних иконописцев. И знаменовати с добрых образцов».

Собор царя Алексея Михайловича разъясняет:

...«да иконы лепо, честно, с достойным украшением, искусстным разсмотром художества пишены будут, во еже бы всякаго возраста благоговейная очеса си на тя возводящим к сокрушению сердца к любви Божии и Святых Его Угодников, подражанию житию их благоугодному возбуждатися и предстояще им мнети бы на небеси стояти себе пред лицы самых первообразных»...

Не поленимся вспомнить ещё раз, каким словом Окружной Грамоты Тишайший царь иконы и мастеров-иконописцев пожаловал:

...«и яко при благочестивейшем и равноопостольном Царе Константине и по нем бывших царех правоверных церковницы... велиею честью почитаеми бяху, со сигклитом царьским и прочиими благородными равенство почитания повсюду приимаху, тако в нашей царьстей православней державе икон святых писателие тщаливии и честнии, яко истинные церковнаго благолепия художницы, да почтутся, всем прочиим председание художником да восприимут и кисть разноличноцветно употреблена тростию или пером писателем, да предравенствуют; достойно бо есть от всех почитаемыя хитрости художником почитаемым быти.

Почтежеся образотворения дело от самого Бога, егда во ветхом завете повел ангельская лица в храме си и над киотом завета вообразити. Прият честь и в новой Благодати от Самаго Христа Господа, егда изволих лице свое на обрусе Авгарю царю без писания начертати. Почтеся от святых Апостол, ибо святый Евангелист Лука святыя иконы писаша. Почтеся от всея православныя кафолическия церкве, егда на седмом вселенском соборе иконам святым должное утвердися поклонение. Почтеся и от Ангел святых, ибо многажды сами святыя иконы Божиим написаху повелением, яко во святой великой Лавре Киево-Печерской, вместо иконописца Алимпия святаго и иногда многащи.

Непреобидимо и пренебрегомо сие православное рукоделие и от начальствующих в мире во вся предетекшие веки бяше: не точию бо благородных чада, гонзающе праздножительства и безделнаго щапства, многошарного любезно труждахуся кистию, но и самем златый скипетр держателем изряднейшая бываше утеха, кистию и шары разноличноцветными художества хитроделием Богу и естеству подражати. Кто бе в древнем Риме преславный от Павел Емилий, его же похвалами вся книги историческия исполнишася: сей взыска в Афинех Митродора иконописца, купно и философа, во еже бы научити юныя си краснейшему преславных побед своих начертанию. Коль славный род Фавиев Римских: сих праотец Фавий не меншую стяжа похвалу иконною кистью, яко прочие мечем и копием острым. А Гречестие премудрии законополагателие толь честно сие судиша быти художество яко же завет им положите, да никто от раб и пленник иконнаго писания вдан будет изучению, но точию благородных чада и советничии сынове тому преславному навыкнут художеству. Толико убо от Бога, от церкве и от всех чинов и веков мира почтеннаго художницы дела в ресноту почитаеми да будут... Сим тако быти хотящим в нашей православнаго царствия державе неизменно выну узаконяем и повелеваем подражающе узаконению благовернаго Государя Царя и Великаго Князя Иоанна Васильевича, всея России Самодержца, в Стоглаве воспоминаемому в главе 43, да о честных и святых иконех и о иконописателех вся вышереченная в сей грамоте нашей царьстей непреступно хранима и блюдома будут выну»...

Настроительно и трогательно слово Тишайшего царя. Эти речи нам уместно припомнить. Заметьте, пожалованы царским словом не какие-нибудь захудалые, ничтожные мастера. Ценно нам сознавать, что и Соборы, и цари жаловали именно тех художников, которыми справедливо восхищаемся и мы. Огненным очищением из-под старой олифы зажигая первоначальные краски, мы видим всю смелость истинно живописного дерзновения. Видим творчество, сложенное глубоким мистическим смыслом. И великое углубление создало восторг, общий многим векам и народам.

Можно временно, как случилось у нас, удалиться от этих красот. По нерадению и неразумению можно забыть о них, но мир бережёт свои клады, и вовремя выходят они из темноты, чтобы светить на новых путях.

В церковном строительстве уже звучат новые тона. Мы вспомнили, что стенопись должна быть прекрасна красками. Вспомнили о суровой и бездонной значительности старых сочинений. Вспомнили о сочетаниях красок, смелых и завидных в своей неожиданности. Вспомнили о том, что об иконах мы знаем слишком мало.

Светлыми знамениями выдвинулись иконы в музеях на лучшие места. Государь проникновенным словом и примером указал начальствующим всё глубокое значение наших священных изображений. Лучшие иерархи прозрели на наши подлинные сокровища, которые многие из них прежде по неразумению изгоняли. Молодёжь поняла красоту иконы. От иконы осветился яркий путь будущих достижений искусства.

«Русская икона» хочет укрепить в русском обществе художественное значение иконы. Доброму начинанию шлю привет, а иконе кланяюсь.

Русская икона. 1914. № 1. С. 14 – 19.

Дорогой мой Карл Павлович! С сердечным прискорбием услышал я о постигшей вас болезни. Так далеко я от вас и не могу посетить вас, чего бы так желала душа моя! Надеюсь к 1-му июня приехать в Петербург; после необходимых явок к начальству постараюсь непременно посетить вас. Я лечусь, очень слаб и до сих пор еще не выходил из комнаты. Сидя писать не могу, а пишу лежа на постели, и потому пишу карандашом. Всегда я принимал в вас сердечное участие. Душа ваша представлялась мне одиноко странствующею в мире. Так странствую и я, окруженный с младенчества бедствиями. Около меня сформировался круг друзей, искренне меня любящих, но еще не встречался я с душою, пред которою мог бы я вполне открыться. И это не от того, чтобы я был скрытен; нет, я очень откровенен, но душа, пред которою я мог бы открыться с истинною пользою, должна быть способна понять меня, исследовать меня, – должна постичь самое вдохновение мое, если есть во мне какое вдохновение. Без этого откровенность бесплодна. Мало этого, откровенность перед непонимающим только наносит новую язву душе. В моем земном странничестве и одиночестве нашел я пристань верную – истинное Богопоз-нание. Не живые человеки были моими наставниками, ими были почившие телом, живые духом святые Отцы. В их писаниях нашел я Евангелие, осуществленное исполнением; они удовлетворили душу мою. Оставил я мир, не как односторонний искатель уединения или чего другого, но как любитель высшей науки; и эта наука доставила мне все: спокойствие, хладность ко всем земным пустякам, утешение в скорбях, силу в борьбе с собою, – доставила друзей, доставила счастие на земле, какого почти не встречал. Вы знаете, как я живу в монастыре! Не как начальник, а как глава семейства. – Несколько лет, как расстроилось мое здоровье. По месяцам, по полугодам не выхожу из комнаты; но религия вместе с этим обратилась для меня в поэзию и держит в непрерывном чудном вдохновении, в беседе с видимым и невидимым мирами, в несказанном наслаждении. Скуки не знаю; время сократилось, понеслось с чрезвычайною быстротою, – как бы слилось с вечностью; вечность как бы уже наступила. Тех, которых угнетает скорбь, пригоняет к моей пристани, приглашаю войти в мою пристань, в пристань Божественных помышлений и чувствований. Они входят, отдыхают, начинают вкушать спокойствие, утешение и делаются моими друзьями. Вашей душе надо войти в эту пристань! Она слышит по какому-то тайному предчувствию, что ей суждено найти успокоение в этой пристани; а сердце мое к вам отворено, давно отворено. Давно видел я, что душа ваша в земном хаосе искала красоты, которая бы ее удовлетворила. Ваши картины – это выражения сильно жаждущей души. Картина, которая бы решительно удовлетворила вас, должна бы быть картиною из вечности. Таково требование истинного вдохновения. Всякая красота, и видимая и невидимая, должна быть помазана Духом, без этого помазания на ней печать тления; она (красота) помогает удовлетворить человека, водимого истинным вдохновением. Ему надо, чтобы красота отзывалась жизнию, вечною жизнию. Когда ж из красоты дышит смерть, он отвращает от такой красоты свои взоры. Поправляйтесь, дорогой мой Карл Павлович! Желаю по приезде моем увидеть вас здоровым, укрепившимся. Еще надо бы вам пожить, пожить для того, чтоб ближе ознакомиться с вечностию, чтоб пред вступлением в нее стяжать для души вашей красоту небесную; в душе вашей всегда было это высокое стремление. Объятия Отца Небесного всегда отверсты для принятия всякого, кто только захочет прибегнуть в эти святые, спасительные объятия. Прощайте; до свидания, которого жажду.

Впервые опубликовано: Архив Брюлловых // Русская Старина. 1900. Т. 103. № 9. Приложение. С. 162–163. Печатается по первой публикации. Содержание письма святителя Игнатия к К. П. Брюллову (1799–1852) позволяет затронуть вопрос об отношении Святителя к светской живописи, а также поставить вопрос об иконографии, который в послании еще напрямую не ставится. Несмотря на дружеский характер письма, архимандрит Игнатий поднимает в нем важные и принципиальные проблемы. Карл Павлович Брюллов, протестант по вероисповеданию (в прошлом масон, до 1822 г.), не был, так же как и его брат, архитектор А. П. Брюллов (и как другие живописцы той поры), исключительно светским художником. Он выполнял многочисленные церковные заказы, писал образа. В Сергиевской пустыни (близ Петербурга), где архимандритом был святитель Игнатий, находился образ Пресвятой Троицы, выполненный Брюлловым. Как воспитанник Санкт-Петербургской Академии художеств, ориентированной в те годы на итальянскую живопись, Брюллов, однако, неизбежно и в исполнение иконописных сюжетов вносил навыки, полученные в alma mater. Оценка святителем Игнатием подобных работ в области религиозной живописи была в целом нелицеприятной. «Воспитанники русской Академии художеств, – писал Святитель, – получили образование по образцам западным и наполнили храмы иконами, вполне недостойными имени икон. Если б эти иконы, пред которыми опускаются долу взоры целомудренные, не стояли в храме, то никто и не подумал бы, что им приписывается достоинство икон. Светский человек, насмотревшийся на все и имеющий обширную опытность, не может себе представить того действия, которое такие изображения оказывают на девственную природу» (Святитель Игнатий, епископ Кавказский и Черноморский. Понятие о ереси и расколе. Неизданные творения // Богословские труды. Сборник 32. М., 1996. С. 293; Настоящее издание. Т. 4. С. 468). Современный исследователь, богослов и иконописец Л. А. Успенский также оценивает опыты Брюллова в иконописи как произведения художника- «римокаголика» (см.: Успенский Л. А. Богословие иконы Православной Церкви. М., 1996. С. 371). Один из современников Брюллова, друг Гоголя и А. А. Иванова славянофил Ф. В. Чижов в 1846 г. замечал: «В самом деле, неужели кто-нибудь может принять за образ картину Брюллова – Вознесения Божией Матери, празднуемого нашею Православною Церковию под именем и значением Успения Божией Матери... Пред образом мы молимся лику Владычицы... пред Вознесением Брюллова, простите, но согласитесь, что истинно думаем о полной, прекрасной женщине и... тем, что должно бы призывать к молитве, уничтожаем святую молитву» (

О иконопочитании. (С одобрения духовной цензуры) // Москвитянин. 1846. N° 7. С. 117–119).

Наибольшую известность и славу Карлу Брюллову принесла написанная в Италии большая картина «Гибель Помпеи» (1833), выставленная в августе 1834 г. для публичного обозрения в петербургской Академии художеств. «Всегда я принимал в вас сердечное участие», – замечает святитель Игнатий в публикуемом письме к Брюллову. Из дальнейших строк послания можно судить, что «Гибель Помпеи» произвела в свое время особое впечатление и на святителя Игнатия. Известно, с каким восторгом картина Брюллова была принята современниками. Оценке брюлловской картины – с центральным образом мертвой красавицы на переднем плане – посвящена, в частности, статья Гоголя «Последний день Помпеи», датированная августом 1834 г. В свою очередь, как позволяет судить творческая история повести Гоголя «Вий» (написанной в те же месяцы), образ мертвой роскошной красавицы помпеянки с картины Брюллова послужил Гоголю и прототипом для создания образа мертвой панночки-ведьмы. Несмотря на высокую оценку «Гибели Помпеи», Гоголь хорошо сознавал чувственный характер брюлловской живописи. В статье Гоголь противопоставлял ее религиозному искусству и прямо соотносил с языческой скульптурой. Точно так же и в «Вии» «страшная, сверкающая» красота «припустившей к себе сатану» панночки является, согласно замыслу Гоголя, прямым воплощением губительного «идеала Содомского». Подобным образом и святитель Игнатий, как можно предположить, в своем письме к Брюллову имеет прежде всего в виду тот же главенствующий образ «Гибели Помпеи», когда в заключении послания замечает: «Давно видел я, что душа ваша в земном хаосе искала красоты <...> Картина, которая бы решительно удовлетворила вас, должна бы быть картиною из вечности. <.. .=""> Всякая красота <...> должна быть помазана Духом, без этого помазания на ней печать тления; она (красота) помогает удовлетворить человека, волимого истинным вдохновением. <...> Когда ж из красоты дышит смерть, он отвращает от такой красоты свои взоры».

«Литературная Россия». - 19.05.1978. - № 20 (800).

Известный советский писатель-фантаст Иван Ефремов вписал свою страницу в художественную летопись, посвященную Горному Алтаю. Перу автора многих научно-фантастических произведений принадлежит рассказ «Озеро Горных Духов», сюжет которого был навеян встречей писателя с алтайским художником Григорием Ивановичем Гуркиным (1870 - 1937), знакомством с его замечательными картинами, в частности с удивительным по технике исполнения живописным полотном «Озеро Горных Духов». О таланте алтайского самородка высоко отзывались И. Шишкин, который был учителем Гуркина, М. Горький, А. Луначарский. Последний писал, что замечательны по тонкости живописи, прямо-таки драгоценные по краскам пейзажи Чорос-Гуркина, ойротского художника с Алтая.

В 1969 году Горно-Алтайское книжное издательство выпустило в свет альбом рисунков и гравюр молодого алтайского художника Игната Ортонулова «Панорама гор», который также заинтересовал И. Ефремова, пославшего талантливому графику 26 июля 1970 года следующее письмо:

«Многоуважаемый Игнат Иванович! Большущее спасибо за Ваш прекрасный подарок. Я не ошибся, когда почувствовал (по объявлению в газете «Книжное обозрение»), что найду в Ваших произведениях те черты подлинного Алтая, которые полюбил в творчестве Г.И. Гуркина.

Первое впечатление о Ваших рисунках и гравюрах - очень хорошее. Хороши линогравюры к эпосу, несмотря на слабую технику репродукции, они мощны и широки. Из других особенно по вкусу мне: «Дорога предков», «Утро», «Дьангар», «Конь», «Певица», «Горное озеро», «Девушки алтайки», «Арканщики», «Катунь», «Проводник», - как видите, многое пришлось по душе. Доброго Вам здоровья и дальнейших успехов! Еще раз - спасибо. С искренним уважением и приветом. И. Ефремов».

Несколько лет назад художник И. Ортонулов выпустил свой новый альбом «Горный Алтай», где во многих его рисунках и гравюрах мы снова видим «черты подлинного Алтая», черты, которые были особенно дороги писателю Ивану Антоновичу Ефремову.

Откажитесь от копирования чужих картин, рисунков и фотографий

Картина живописца будет мало совершенна, если он в качестве вдохновителя берет картины других; - если же он будет учиться на предметах природы, то он произведет хороший плод».

Леонардо да Винчи (1452-1519)

В ы прислали мне свои рисунки и короткое письмо, в котором вы пишете буквально следующее: «Как видите, я уже умею хорошо рисовать, хотя нигде не учился. у меня только не ладится с человеческими фигурами, но, справившись с ними, я быстро смогу стать художником». Прочтя эти несколько самонадеянные строки, я обратился к вашим рисункам, надеясь найти в них подтверждениe ваших слов.

Но увы! Надежды мои не сбылись! Все присланные вами рисунки — копии с различных картин и портретов, сделанные вами механически, по клеткам. И, хотя рисунки свои вы украсили рисованными затейливыми рамками, все же они не имеют ни малеишей художественной ценности, и я решил вообще ничего вам больше не писать, так как при всем своем желaнии никаких следов способностей я в ваших работах не нашел. Совершенно случайно на обороте одного из рисунков я обнаружил набросок женской фигуры, вяжущей чулок. Этот рисунок, несомненно деланный с натуры, заставил меня переменить свое мнение о вас, и я решил написать вам это письмо. Навeрное, читая эти строки, вы недоумеваете: Как же так? Почему он забраковал славные рисуночки, которые так нравились всем моим друзьям и служили украшением моей комнаты, и обратил внимание на какой-то грубый, небрежный рисунок, которому я сам не придавал никакого значения?»

Этот вопрос, с которого, собственно, и начинается наше знакомство, очень существен, а потому я постараюсь объяснить его как можно яснее.

Каждый художник передает в своих работах наблюдения окружающей его жизни, природы и обстановки. Чем острее его наблюдения, чем выше его мастерство, тем большую ценность имеют его произведения. Когда же xудожник копирует работы другого художника — он не вкладывает в это ничего личного. Его задача сводится лишь к тому, чтобы как можно точнее срисовать с другой работы. Как бы ни былa хорошо выполнена такая копия, ее художественная ценнoсть, по сравнению с оригиналом, обычно очень мала.

B каждую свою самостоятельную работу художник вкладывает все силы своего таланта, чувств, желаний, мыслей, опыта и наблюдений. Копируя чужую картину, художник не вкладывает в свою работу ничего кроме своего труда и желания сделать нечто похожее на оригинал.

Для начинающего копирование репродукций картин и рисунков других художников приносит больше вреда, чем пользы. Оно приучает его к нeсамостоятельной работе, приучает смотреть на мир чужими глазами. Правда, бывает, что молодые художники в процессе учeния копируют кaртины знаменитых мастеров, но это совсем другое дело, тaк как в данном случае копия делается в музее, непосредственно с картины, и цeль такой работы в том, чтобы возможно глубже проникнуть в мастерство великого художника, изучить его приемы, технику живописи, трактовку формы и т. д. Вы же делали свои копии не с самих картин, а с плохих открыток, и при этом вопрос изучения мастерства других художников меньше всего интересовал вас. Вот почему ценность присланных вами работ ничтожна. То, что вы сумели сделать красивенькие, по вашему мнению, картинки, ослепило вас, и вам показалось, что вы действительно почти художник, что стоит вам еще немножечко, чуть-чуть подучиться — вы станете настоящим художником. Увы! Вы жестоко ошибаетесь! Ваш набросок показывает, что у вас действительно есть некоторые способности, но вы совершенно не умеете рисовать и даже еще не имеете представления о том, как это делается. Вам нужно начинать с азбуки и, только овладев ею, двигаться дальше. Вы сами пишете в своем письме, что нигде никогда не учились рисованию, и все же мните себя почти готовым художником. Непонятно, откуда такое легкомыслие! Ведь даже для того, чтобы стать квалифицированным сапожником или портным, нужно не один месяц учиться, a мастерство художника значительно тоньше и сложнее. Спрашивается, на каком же основании вы полагаете, что художником можно сделаться шутя, немного подучившись? Если вы желаете и в дальнейшем пользоваться моими советами и указаниями, ставлю вам следующие непременные условия:

1. Перестаньте думать о рисовании красивеньких картинок и переключитесь на рисунки учебного характера.

2. Совершенно откажитесь от копирования чужих картин, рисунков и фотографий.

3. Систематически рисуйте с натуры,начав с самых простых предметов, постепенно переходя к более сложным.

4. Красками пока не работайте; нужно сначала овладеть, хотя бы немного, одноцветным рисунком, так как он является основой основ нашего искусства, и только после этого можно пробовать свои силы в красках. 5. Начинайте с рисунков небольших размеров — 1/4 нормального рисовального листа (30 Х 40 см) .

Получив известные навыки, переходите к размеру в "/2 листа (40 Х 60 см) . Делать учебные рисунки в больших размерах не рекомендуется. И, наконец, нужно запастись терпением и скромностью, забыв о том, что вы «без пяти минут» художник. Помните, что вы пока еще только ученик, и ученик приготовительного класса.

АЛЕКСЕЙ ЗАМСКИЙ, сценарист серии «Игорь Гром» издательства Bubble, рассказал корреспонденту Geekster Максиму Оболонскому о запуске комикса, любимых писателях, месте сценариста в создании произведения и о том, как писать про Питер, живя в Минске . Интервью публикуется с сокращениями и изменениями.

Мне интересно узнать, о чем вы подумали, когда впервые увидели результат своей работы?

Безусловно, есть магический момент – когда впервые увидел первые страницы. Когда Наталья [Заидова] прислала черно-белый лайн-арт к первому номеру, впервые в жизни я увидел, что какие-то глупые слова, которые я оставлял на страничке… А сценарий – это всегда, в отличие от прозы, глупые слова, они выглядят не так, как выглядит «конечный продукт», ты вообще не очень представляешь себе, как это все будет работать. Потом ты видишь все на рисунке и не веришь, что это сделал ты…

Как будто это сделал кто-то другой?

Я имею в виду это ощущение Пиноккио, что теперь он настоящий мальчик; то, что ты насочинял себе в голове, кто-то на самом деле нарисовал, и кто-то это на самом деле будет читать. Я до сих пор не поверил в реальность людей, которые открывают и читают мой комикс, и даже не уверен до конца, что комикс существует и на самом деле выходит, потому что все это обязано оказаться моей галлюцинацией. Это ощущение – говорю с риском показаться патетичным – «квантового бессмертия». Меня уже может не быть, завтра мне на голову упадет кирпич, а журнал останется. В этом журнале находится что-то, что нафантазировал предметно я. Нет, конечно, это в первую очередь способность Натальи и Марии (если говорить о первых номерах) превращать скучные слова в настоящий кошмар, который читают другие люди и пугаются или не пугаются в меру моего таланта. До сих пор не могу поверить, что кто-то доверил мне что-то сочинить и оно оказалось на бумаге, а люди это читают. Это удивительное ощущение!

Об опыте и важности сценария

Был ли у вас сценарный опыт до серии “Игорь Гром”?

До «Игоря Грома» я дважды нанимался сценаристом в коммерческие проекты. В обоих случаях по тем или иным причинам они не выходили, или же, когда они выйдут, на них не будет моей фамилии. Коммерческий проект должен выглядеть так, как того хочет заказчик, а если у вас с заказчиком где-то не случается взаимопонимания, приходят другие люди и переписывают за вами. Это нормальная практика. С независимыми комиксами у меня до сих пор не складывалось. Какие-то вещи, которые я все еще пытаюсь пристроить и найти сумасшедшего художника, который согласится это рисовать, были написаны и начали предлагаться до того, как был написан и вышел «Гром».

Согласен. Начинающему сценаристу комиксов трудно найти художника, который готов был бы с тобой работать в паре над независимым проектом.

Честно говоря, я до сих пор не понимаю, зачем в комиксах нужны сценаристы. Любой художник – он по определению сценарист, верно? Мы все способны сложить несколько слов в предложения, мы знаем, как разговаривают живые люди, потому что мы видим живых людей и сами ими являемся. Любой художник, даже тот, кто только начинает, в состоянии построить компетентную комиксную страницу. Я, конечно, несколько преувеличиваю, что для меня до сих пор непонятно, для чего существуют отдельные сценаристы в комиксах. Но любой художник, который решает в постсоветском пространстве заняться комиксами, берет и занимается ими сам. У меня, конечно, могут быть разные чувства по поводу того, какого качества выходит история и как это получается. В тот момент, когда я позволял себе писать критические заметки о комиксах, я довольно жестко высказывался по этому поводу. В конечном итоге, чтобы делать комиксы, нужно уметь рисовать, а тот, кто не умеет рисовать (как я), тот везде ходит, тычет своей рукописью и уговаривает кого-нибудь нарисовать картинок.

А как же то, что это отдельное сценарное мастерство, которое преподают в университетах?

Это правда, но многие дисциплины, которые преподают в университетах, мы в состоянии освоить самостоятельно. У нас есть интернет, есть мастер-классы, и любой художник в состоянии научиться быть сценаристом за гораздо более короткое время, чем потребуется мне, чтобы научиться рисовать хотя бы «не очень противно», как говорит наш главный редактор. Понятно, что я утрирую, когда говорю, что сценаристы не нужны: если бы я искренне считал, что сценаристы не нужны, я бы этим не занимался.

Безусловно, хорошо бы иметь людей, которые потратили время на изучение законов построения истории, пока вы тратили время на постановку руки, как художник. Но из-за того, что любой художник может быть сценаристом, но не любой сценарист может быть художником, потребность в отдельных сценаристах в комиксах гораздо ниже.

Любой художник, который захочет, чтобы ему написали историю, мгновенно найдет в социальных сетях или на имиджбордах десяток людей, которые будут готовы написать для него сценарий, а сценарист, который не умеет рисовать, будет изрядно долго искать себе художника. Насколько я понимаю, большинство некоммерческих пар сценарист\художник в отечественных комиксах – в первую очередь друзья, которым интересно вместе работать, а уже потом профессионалы разного профиля.

По моему мнению, роль сценария в любом творческом проекте одна из важнейших, потому что не могу вспомнить ни одного российского комикса, который бы зацепил меня своей историей, хотя мне нравится то, что делает издательство Bubble в последние года три.

А вы, к примеру, читали «Шув» Ольги Лаврентьевой? Как-то так получилось в последнее время, что это мой дежурный пример российского комикса, который стоит читать ради сценария. Рисунок там… нельзя сказать, что он примитивный, он «традиционный» для европейского или канадского авторского комикса, но для людей, читающих комиксы «Bubble» или «большой двойки» он может с непривычки показаться примитивным. Но, прежде всего, это авторский комикс, который нужно читать из-за истории.

Мы в каком-то смысле еще только растем, как индустрия. Даже не как индустрия, а как область искусства. Насколько я представляю себе российскую комикс-сцену, от которой техническим образом удален, она выросла из авторов, которые были в первую очередь художниками, и у нас сформировался примат художественного выражения над нарративом. Это совершенно нормально. Многие комиксные традиции переживали тот же процесс. Мне кажется, у нас авторы, способные увлечь сюжетом, уже существуют. Постепенно на них образуется более высокий спрос, тогда эти люди будут интенсивно издаваться и гораздо больше, чем сейчас, читаться.

Есть огромное количество замечательных «веб-комиксных» авторов, на которых мы обращаем меньше внимания, потому что существует определенная стигма у этого формата в наших краях. Мы все еще предпочитаем купить «бумажную книгу» и прочитать её именно как книжку.

Есть люди, которые незаслуженно обходятся вниманием, в том числе, критическим.

Например, серия «Боровицкий. Дом с драконами». Ее автор – сценарист и художник – Иван Ешуков. Не знаю, существует ли она в виде книги, но точно выходила синглами. Как минимум по разу все наши комиксные сайты про неё писали, но писали меньше, чем она того заслуживает. Это еще один пример комикса, где уделяется большое внимание истории.

Что касается «развлекательных» комиксов для широкой аудитории… Знаете, тут есть еще эффект того, что знакомство большинства из нас с комиксом началось с титанов «британского вторжения». Если взять взрослого читателя комиксов у нас, который начал сравнительно недавно, и, предположим, он прочитал три комикса, ты его «встряхиваешь», и выясняется, что он читал «Песочного Человека», «Хранителей» и «V – Значит Вендетта». Это задает такую планку сюжета в комиксе, отношения к нарративу и сценарию, которую очень трудно перебить!

С нарративом «Песочного Человека» 90% комиксов про Человека-Паука играть на одном поле не могут, потому что это комикс развлекательный, направленный на широкую аудиторию, а «Песочный человек» создает ощущение «серьезной книги», которая пройдет с тобой через всю твою жизнь. Нельзя после этого открыть «Майора Грома» или «Бесобоя» и ждать, что он произведет на тебя такое же впечатление. Это комиксы для разных людей про разные вещи.

Если Алекс Хатчетт (нынешний сценарист «Бесобоя» – прим. ред. ) задастся целью говорить о ещё более сложных вещах и сложным языком, как это делает Гейман в позднем «Песочном человеке», то он просто получит большую аудиторию людей, которые скажут, что это непонятно и неинтересно. И эти люди будут совершенно правы, потому что они пришли за комиксом про «Бесобоя».

Мне кажется, у нас со временем все сформируется так же, как из комиксов про Супермена, Бэтмена выросли графические романы «Песочный Человек» и «Трансметрополитен». У нас вырастет отдельный спрос на нарративно сложные и все еще мейстримовые комиксы.

У нас есть серьезные комиксы «арт-хаусного» даже скорее «авторского» толка, которые издает «Бумкнига», но сформируется спрос и на других авторов.

В итоге получается, что все русское типичный читатель сравнивает с уже сформировавшимся Западом.

Да, более того, он сравнивает рядовых представителей русского комикса с лучшими представителями Запада. Мне нечего сказать, я не стою и одного мизинца Алана Мура. Ежедневно бьюсь головой об окружающие плоские поверхности, чтобы научиться писать так, как он писал бросовые 6-ти страничные истории в альманахах про «Звездные войны», еще до того как стал известным американским сценаристом. Я надеюсь, что от битья и других упражнений это придет ко мне, но, безусловно, не могу осуждать человека, который, выбирая, что ему почитать из доступного на русском языке, выберет не меня, а уже анонсированный «Трансметрополитан».

О литературе

Вы закончили филологический по направлению “Русская литература”, поэтому мой следующий вопрос: писатель, который произвел на вас наибольшее впечатление?

Я, вообще, впечатлительный человек, и затрудняюсь назвать кого-то одного . Знаете, вот на меня в юности большое впечатление произвел Густав Майринк, особенно в малой форме, как мастер рассказов, а не как романист. Это литературное впечатление, которое я несу с собой до сих пор, притом что немецкого я не знаю и читал его в переводе.

О чем он пишет? Я в первый раз слышу про этого автора.

Майринк – это, если можно так сказать, «классический» немецкий мистик, экспрессионист конца 19 века – начала 20-го. Майринк писатель-мистик не в том смысле, что он совершал какие-то магические преобразования с помощью своей литературы, а в смысле, что алхимия, каббала, европейская герметическая магия были для него источником художественных образов, и источником… я бы не сказал вдохновения, а скорее литературного анализа. Он как будто наследует не литературные, а магические традиции в тексте, и в юности меня это увлекло, в первую очередь, тематически, но он пишет о никогда не существовавших, кроме как в его литературе, мистиках. Он пишет в том числе под влиянием увлечения европейцев индийскими мистиками и йогой, только в другом виде, чем мы знаем ее сейчас.

Из всех современных ему авторов он больше всего похож на Кафку, но там, где Кафка видел абсурд действительности, Майринк обнаруживает очень сложный и трудно постижимый для человека «механизм» реальности, магическую подложку, на которой мы существуем. Это сочетание эзотерики и экспрессионизма…

Густав Майринк

Ну, экспрессионизм в литературе вещь такая очень ограниченная и в основном немецкая, но это сочетание на меня и производит наибольшее впечатление до сих пор. Конечно, с точки зрения тематического содержания Майринк в разные моменты моей жизни по-разному удивлял, и некоторыми вещами удивляет до сих пор.

Это заметно! В «Игоре Громе» в последнее время происходит много мистики.

Я не могу сказать, что когда я начал делать первые мои сценарии, то прослеживал такое влияние напрямую, хотя может быть оно и есть. Я в Громе пишу об увлекающих меня вещах, и Майринк пишет об увлекающих меня вещах. Безусловно, «Игорь Гром» – комиксы мистические, пусть не буквально, не про магию и колдунов, но это комиксы про изнанку реальности.

Довольно жесткую.

Ну, кажется, не более жесткую, чем российские криминальные сериалы, с которыми меня вечно сравнивают.

Если называть еще авторов, то… Вы знаете, здесь очень трудно отделить первые юношеские впечатления от более зрелых и как-то их обосновать. На мое желание заниматься литературой большое влияние оказали, когда мне было 13-14 лет, Ге́нри Ла́йон О́лди. Это псевдоним двух украинских фантастов, Громова и Ладыженского. Там, где у большинства российских фантастов, которых я читал на тот момент, текст состоял из сюжета и работы с образами персонажей, у Олди главную роль играли поэзия текста, его структура – и ювелирная работа, осознанная «декоративность» работы над прозой. Это настолько отличалось от любого «Конана» и Лукьяненко!

Дуэт ОлДи

Я не могу сказать, что «обнаружил», что фантастика может быть серьезной литературой, это я знал и раньше. Я обнаружил, что фантастика может быть совершенно о другом и рассказана с помощью иных средств. Там были эпиграфы из книг, о которых я впервые слышал, рассуждения на темы, над которыми на тот момент еще не задумывался. Мне вторично открылась магия чтения. Знаете, как это бывает?

У меня так было с Гарри Поттером: когда я прикоснулся к этой серии, то начал искать что-то похожее.

Мне кажется, у каждого есть книга, которая уже в недетском возрасте заново объясняет тебе, зачем мы читаем книжки. Вот это был тот случай.
Я, наверное, могу бесконечно перечислять людей, которые произвели на меня большое впечатление, но давайте скажем еще, из сверхъярких впечатлений, про Сюзанну Кларк.
Это британская писательница фэнтези с ровно одной большой книгой до сегодняшнего дня. У нее вышел один роман и один сборник рассказов. Роман даже британцы, это был «Джонатан Стрендж и мистер Норрелл». Сюзанна Кларк – ученица Нила Геймана, которая вполне могла бы быть его учительницей. Это все лучшее, что вы знаете о Ниле Геймане и Терри Пратчетте, кроме юмора. Очень британское магическое фэнтези, построенное на бесконечном восторге перед литературной сказкой. Очень стилизованное, очень вычурное.

«Джонатан Стрендж и мистер Норрелл». Сюзанна Кларк

Какой писатель по вашему мнению самый переоцененный? При чтение которого вы задумывались «боже, что я читаю?»

Вот Нил Гейман меня всю жизнь впечатляет тем, какие глубины в нем для себя открывают читатели и насколько потом это не поддерживается текстом. Насколько простые и поверхностные у него картины в «Американских Богах»! Насколько вообще он в крупной форме не делает ничего больше, чем необходимо. У него притом есть блестящие рассказы.
Ладно, я не читал его последний роман про северную мифологию, но насколько же он не предпринимает лишних усилий ради читателя! Он делает только необходимое для того, чтобы его метафора работала, и сразу после этого оставляет текст.

Но ведь у него большая работа с мифологией.

Я бы не сказал, что он очень глубоко работает с мифологией. Любой желающий с нашего уголка суши может лишний раз проверить, сколько и чего говорит Гейман о славянской мифологии, которая выглядит очень экзотично для американского читателя, но совершенно не «работает» для нас.

На самом деле с остальными мифологиями он работает на том же уровне.
Он в силу своей сферы интересов лучше знает северную Европу, и поэтому, когда он пишет про кельтов-скандинавов, то у него получается живее и интереснее. Как только он касается тем, которые осваивал то ли специально для книги, то ли они ему в принципе не очень интересны, он не идет дальше самых простых и поверхностных допущений. Заря утренняя, Заря вечерняя, прекрасно. Одна существует днем, одна ночью. Закончено, закрыли.

Обложка романа “Американские боги”

У американских индейцев, вы подумайте, оказывается вообще нет религии! Потому что, говорит нам Гейман, она не похожа на христианское, авраамическое прочтение северной европейской традиции. А раз не похожа, то и не считается. Как быть с мифологиями, хорошо разработанными и хорошо представленными в США, про которые Гейману неинтересно писать? Ну, он про них тоже забудет. В итоге огромная представленность скандинавов в США, но нулевая представленность индусов, и близкая к нулю представленность восточных азиатов: Китая и Японии.

Его выбор мифологии совершенно не связан (хотя он так он утверждает в книжке) с историей США и того, как какие-то люди экспортировали своих богов из-за рубежа. Этот выбор связан с его персональными интересами в мировой мифологии или буквально с тем, что он читал. То же самое происходит с «новыми богами», которые по сути фантастика сверхблизкого прицела.

Я не хочу сказать, что необходимо, чтобы фантаст мог предсказать появление интернета за 50 лет, хотя такие примеры есть, но как же мало мало Гейман говорит о новых богах и новом периоде в истории человечества! Книга хорошая, но в ней видят много какого-то глубокого погружения в мифологию и религию, а я этого как раньше не видел, так до сих пор и не вижу.

Об “Игоре Громе”

Зачем понадобился новый образ главного героя? Чья это была идея?