Слова «comme il faut» («комильфо») означают благовоспитанность, то есть следование определенному комплексу внешних правил и соблюдение ряда формальных условий, почитающихся за исключительно важные и самодостаточные. Это такие детали, как чистота и правильная форма ногтей, хороший выговор французского языка, определенные виды одежды и прически, манера деланно скучать во время интересующего человека разговора, всячески демонстрировать равнодушие к тому, что интересно другим, или, наоборот, преувеличенно радоваться совершенным пустякам, изображать захваченность каким-либо действием, которое на самом деле непонятно и вызывает подлинную скуку. Это — стремление в определенные моменты обходиться многозначительными жестами и репликами и презрение ко всем, не принадлежащим к указанному кругу.

Фактически это — то несомненное преимущество, которое приписывали себе пустые светские люди и соответствовать которому почитали за верх искусства жизни. Человек, уверенный в том, что он «комильфо», мог ничем больше не заниматься и не выделяться никакими достоинствами, он уже достиг наивысшей касты, и никакие прочие успехи не в состоянии ничего прибавить к этой принадлежности или убавить от нее. Соответственно любой талант вне этого круга заведомо воспринимался снисходительно, как обделенный чем-то существенным. Правила «комильфо» всегда довлели над людьми, выделяющимися среди них. Именно об этом и «Евгений Онегин» Пушкина, и «Герой нашего времени» Лермонтова.

Нравственная борьба в душе Николая и провал на экзамене, кажется, должны привести героя к крушению мифа о comme il faut, к установлению новой иерархии нравственных ценностей.

Но Толстой не дает на это однозначного указания в тексте. В полном установлении нового взгляда заставляет сомневаться и любование Николая своими страданиями («находил наслаждение в слезах»), и ощущение себя оскорбленным и униженным, и праздное шатание из комнаты в комнату накануне отъезда в деревню.

Николай Иртеньев

Николенька Иртеньев — образ в значительной степени автобиографический, особенно если смотреть прежде всего на внутренний рост героя и те проблемы, что вставали перед ним. Это мальчик, а позже юноша, наделенный большими способностями, которые в незамысловатой среде оказались под угрозой полного искажения и истощения. Он изначально смотрел в сердцевину многих проявлений жизни, видел, точнее, ощущал подноготную явлений того общества, в котором принужден был существовать. Это приводило к глубоким душевным разломам, потому что искренность и незамутненное восприятие мира все время входили в противоречие с навязываемыми программами поведения. Николенька с раннего детства ощутил эту несообразность и очень страдал от нее, будучи вынужден как-то примирять привязанность к конкретным людям и собственный ясный взгляд на те или иные их проявления.

Всегда, когда человеку дано смотреть в суть вещей, возникает в той или иной степени и конфликтная ситуация, порождая серьезные жизненные драмы, а иногда, как, например, в случае с М. Ю. Лермонтовым, и трагедии.

Матрица определенных общественных отношений не прощает разоблачения и выхода за ее пределы. Протест против существующего обмана в тонко чувствующей душе, все ее лучшие стремления и побуждения она пытается ограничить, вписать в существующие модели поведения. Так, благородство и глубокая искренность Николеньки, его поиски ответов на смысложизненные вопросы едва не выродились в череду высокопарных обетов, презрения к «неизбранным», а сопротивление неправде мира — к бессознательному игнорированию необходимости серьезной работы в миру, то есть к сущему безделью.

То, что «Юность» заканчивается крупным разочарованием молодого человека, его жизненной неудачей, глубоко символично. Только потерпев серьезное поражение, можно очиститься от многочисленных наслоений, принимаемых за истину, и оказаться готовым слушать и действенно воспринимать голос сердца. Чтобы наполнить сосуд, его прежде надо освободить. Масса искусственных построений рухнула в голове у Николая Иртеньева, но сохранилось главное — стремление найти правду жизни, обрести нравственную чистоту и душевную гармонию.

Толстому удалось превосходно показать все оттенки детских и юношеских восприятий мира. Он показал лживость и ненужность большинства проявлений в отношениях между людьми, искусственность и бессмысленность бытующих правил, которые только заставляют человека постоянно притворяться, носить разнообразные маски, скрывающие истинное «я». Это неправильно, потому что настоящая личность человека в моменты такого притворства очень страдает, пусть и пытается скрыть это от самой себя придуманными развлечениями. Получается, что человек куда-то исчезает, а живет и действует маска. Очень трудно, понимая все это, твердо отстранять маски и любить скрытого за ними человека. Это и есть основная сложность при осознании действительного мира и способности анализировать собственные поступки.

Рассказчик показывает, что Николай Иртеньев разочаровывается в правилах «комильфо», потому что он был наделен большими способностями к самоанализу и рано или поздно разобрался самостоятельно в пустоте и бессмысленности этих правил. Этому, несомненно, помогло то, что слепая, само собой подразумевающаяся приверженность к «комильфо» лишила его непосредственного общения с кем бы то ни было, в котором он так нуждался и от отсутствия которого сильно страдал. Помимо этого, в университете он смог воочию убедиться в преуспеянии тех, кто «комильфо» не соответствовал, но зато обладал реальными достоинствами и тратил время на их развитие. Все преимущества «комильфо» оказались надуманными и тормозили развитие личности Николая Иртеньева, он вырос из них, как вырастают из детской одежды.

Окружающие Николая люди влияли на него двояким образом. С одной стороны, как натура восприимчивая, он постоянно попадал под их влияние, хотя бы ситуативно, но сам прекрасно понимал в эти моменты, что происходит. С другой стороны, чем больше людей он видел, тем яснее он представлял объединяющее их начало и готов был делать обобщающие выводы. Желание найти образец для подражания и подчеркнуть свою предельную независимость — два эти качества все время сталкиваются в нем, причем второе постоянно опаздывает и проявляется задним числом в виде своеобразного оправдания перед самим собой при общении уже с другими людьми.

Так, он прекрасно видит фальшивость Дубкова, даже смотреть на него ему неудобно, но про красоту ногтей он тем не менее спрашивает именно у него. Чувствуя, что в семействе Нехлюдовых его принимают за своего, он пытается сформировать совершенно ложное о себе впечатление, которое считает за более благоприятное.

На экзаменах Николай претерпевает не просто неудачу, он не в состоянии ответить ни на один вопрос, потому что совершенно не готовился в течение года. Его увлеченность собственной принадлежностью к «комильфо» привела учебу к полному краху. А так как он человек рефлексирующий и уверенный в собственном превосходстве над остальными, то это одновременно и крах его представлений о себе и своей жизни. Свое воспитание он оценивает как единственно возможное, а пребывание в обществе — как естественное. Но в конечном счете самопознание Иртеньева ведет к самосовершенствованию.

Уже несколько раз в продолжение этого рассказа я намекал на понятие, соответствующее этому французскому заглавию, и теперь чувствую необходимость посвятить целую главу этому понятию, которое в моей жизни было одним из самых пагубных, ложных понятий, привитых мне воспитанием и обществом. Род человеческий можно разделять на множество отделов — на богатых и бедных, на добрых и злых, на военных и статских, на умных и глупых и т. д., и т. д., но у каждого человека есть непременно свое любимое главное подразделение, под которое он бессознательно подводит каждое новое лицо. Мое любимое и главное подразделение людей в то время, о котором я пишу, было на людей comme il faut и на comme il ne faut pas. Второй род подразделялся еще на людей собственно не comme il faut и простой народ. Людей comme il faut я уважал и считал достойными иметь со мной равные отношения; вторых — притворялся, что презираю, но, в сущности, ненавидел их, питая к ним какое-то оскорбленное чувство личности; третьи для меня не существовали — я их презирал совершенно. Мое comme il faut состояло, первое и главное, в отличном французском языке и особенно в выговоре. Человек, дурно выговаривавший по-французски, тотчас же возбуждал во мне чувство ненависти. «Для чего же ты хочешь говорить, как мы, когда не умеешь?» — с ядовитой насмешкой спрашивал я его мысленно. Второе условие comme il faut были ногти — длинные, отчищенные и чистые; третье было уменье кланяться, танцевать и разговаривать; четвертое, и очень важное, было равнодушие ко всему и постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки. Кроме того, у меня были общие признаки, по которым я, не говоря с человеком, решал, к какому разряду он принадлежит. Главным из этих признаков, кроме убранства комнаты, печатки, почерка, экипажа, были ноги. Отношение сапог к панталонам тотчас решало в моих глазах положение человека. Сапоги без каблука с угловатым носком и концы панталон узкие, без штрипок, — это был простой; сапог с узким круглым носком и каблуком и панталоны узкие внизу, со штрипками, облегающие ногу, или широкие, со штрипками, как балдахин стоящие над носком, — это был человек mauvais genre, и т. п. Странно то, что ко мне, который имел положительную неспособность к comme il faut, до такой степени привилось это понятие. А может быть, именно оно так сильно вросло в меня оттого, что мне стоило огромного труда, чтобы приобрести это comme il faut. Страшно вспомнить, сколько бесценного, лучшего в жизни шестнадцатилетнего времени я потратил на приобретение этого качества. Всем, кому я подражал, — Володе, Дубкову и большей части моих знакомых, — все это, казалось, доставалось легко. Я с завистью смотрел на них и втихомолку работал над французским языком, над наукой кланяться, не глядя на того, кому кланяешься, над разговором, танцеваньем, над вырабатываньем в себе ко всему равнодушия и скуки, над ногтями, на которых я резал себе мясо ножницами, — и все-таки чувствовал, что мне еще много оставалось труда для достижения цели. А комнату, письменный стол, экипаж — все это я никак не умел устроить так, чтобы было comme il faut, хотя усиливался, несмотря на отвращение к практическим делам, заниматься этим. У других же без всякого, казалось, труда все шло отлично, как будто не могло быть иначе. Помню раз, после усиленного и тщетного труда над ногтями, я спросил у Дубкова, у которого ногти были удивительно хороши, давно ли они у него такие и как он это сделал? Дубков мне отвечал: «С тех пор, как себя помню, никогда ничего не делал, чтобы они были такие, я не понимаю, как могут быть другие ногти у порядочного человека». Этот ответ сильно огорчил меня. Я тогда еще не знал, что одним из главных условий comme il faut была скрытность в отношении тех трудов, которыми достигается comme il faut. Comme il faut было для меня не только важной заслугой, прекрасным качеством, совершенством, которого я желал достигнуть, но это было необходимое условие жизни, без которого не могло быть ни счастия, ни славы, ничего хорошего на свете. Я не уважал бы ни знаменитого артиста, ни ученого, ни благодетеля рода человеческого, если бы он не был comme il faut. Человек comme il faut стоял выше и вне сравнения с ними; он предоставлял им писать картины, ноты, книги, делать добро, — он даже хвалил их за это, отчего же не похвалить хорошего, в ком бы оно ни было, — но он не мог становиться с ними под один уровень, он был comme il faut, а они нет, — и довольно. Мне кажется даже, что, ежели бы у нас был брат, мать или отец, которые бы не были comme il faut, я бы сказал, что это несчастие, но что уж между мной и ими не может быть ничего общего. Но ни потеря золотого времени, употребленного на постоянную заботу о соблюдении всех трудных для меня условий comme il faut, исключающих всякое серьезное увлечение, ни ненависть и презрение к девяти десятым рода человеческого, ни отсутствие внимания ко всему прекрасному, совершающемуся вне кружка comme il faut, — все это еще было не главное зло, которое мне причинило это понятие. Главное зло состояло в том убеждении, что comme il faut есть самостоятельное положение в обществе, что человеку не нужно стараться быть ни чиновником, ни каретником, ни солдатом, ни ученым, когда он comme il faut; что, достигнув этого положения, он уж исполняет свое назначение и даже становится выше большей части людей. В известную пору молодости, после многих ошибок и увлечений, каждый человек обыкновенно становится в необходимость деятельного участия в общественной жизни, избирает какую-нибудь отрасль труда и посвящает себя ей; но с человеком comme il faut это редко случается. Я знал и знаю очень, очень много людей старых, гордых, самоуверенных, резких в суждениях, которые на вопрос, если такой задастся им на том свете: «Кто ты такой? и что там делал?» — не будут в состоянии ответить иначе как: «Je fus un homme très comme il faut»

Я сказал, что дружба моя с Дмитрием открыла мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, запутанным и праздным порядком.

Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием, чудесным Митей , как я сам с собою шепотом иногда называл его, еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им.

И с этого времени я считаю начало юности .

Мне был в то время шестнадцатый год в исходе. Учителя продолжали ходить ко мне, St.-Jérôme присматривал за моим учением, и я поневоле и неохотно готовился к университету. Вне учения занятия мои состояли: в уединенных бессвязных мечтах и размышлениях, в деланиях гимнастики, с тем чтобы сделаться первым силачом в мире, в шлянии без всякой определенной цели и мысли по всем комнатам и особенно коридору девичьей и в разглядывании себя в зеркало, от которого, впрочем, я всегда отходил с тяжелым чувством уныния и даже отвращения. Наружность моя, я убеждался, не только была некрасива, но я не мог даже утешать себя обыкновенными утешениями в подобных случаях. Я не мог сказать, что у меня выразительное, умное или благородное лицо. Выразительного ничего не было – самые обыкновенные, грубые и дурные черты; глаза маленькие серые, особенно в то время, когда я смотрелся в зеркало, были скорее глупые, чем умные. Мужественного было еще меньше: несмотря на то, что я был не мал ростом и очень силен по летам, все черты лица были мягкие, вялые, неопределенные. Даже и благородного ничего не было; напротив, лицо мое было такое, как у простого мужика, и такие же большие ноги и руки; а это в то время мне казалось очень стыдно.

В тот год, как я вступил в университет, Святая была как-то поздно в апреле, так что экзамены были назначены на Фоминой, а на Страстной я должен был и говеть и уже окончательно приготавливаться.

Погода после мокрого снега, который, бывало, Карл Иваныч называл «сын за отцом пришел », уже дня три стояла тихая, теплая и ясная. На улицах не видно было клочка снега, грязное тесто заменилось мокрой, блестящей мостовой и быстрыми ручьями. С крыш уже на солнце стаивали последние капели, в палисаднике на деревьях надувались почки, на дворе была сухая дорожка, к конюшне мимо замерзлой кучи навоза и около крыльца между камнями зеленелась мшистая травка. Был тот особенный период весны, который сильнее всего действует на душу человека: яркое, на всем блестящее, но не жаркое солнце, ручьи и проталинки, пахучая свежесть в воздухе и нежно-голубое небо с длинными прозрачными тучками. Не знаю почему, но мне кажется, что в большом городе еще ощутительнее и сильнее на душу влияние этого первого периода рождения весны, – меньше видишь, но больше предчувствуешь. Я стоял около окна, в которое утреннее солнце сквозь двойные рамы бросало пыльные лучи на пол моей невыносимо надоевшей мне классной комнаты, и решал на черной доске какое-то длинное алгебраическое уравнение. В одной руке я держал изорванную мягкую «Алгебру» Франкера, в другой – маленький кусок мела, которым испачкал уже обе руки, лицо и локти полуфрачка. Николай в фартуке, с засученными рукавами, отбивал клещами замазку и отгибал гвозди окна, которое отворялось в палисадник. Его занятие и стук, который он производил, развлекали мое внимание. Притом я был в весьма дурном, недовольном расположении духа. Все как-то мне не удавалось: я сделал ошибку в начале вычисления, так что надо было все начинать с начала; мел я два раза уронил, чувствовал, что лицо и руки мои испачканы, губка где-то пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы. Мне хотелось рассердиться и поворчать; я бросил мел, «Алгебру» и стал ходить по комнате. Но мне вспомнилось, что нынче Страстная середа, нынче мы должны исповедоваться, и что надо удерживаться от всего дурного; и вдруг я пришел в какое-то особенное, кроткое состояние духа и подошел к Николаю.

– Позволь, я тебе помогу, Николай, – сказал я, стараясь дать своему голосу самое кроткое выражение; и мысль, что я поступаю хорошо, подавив свою досаду и помогая ему, еще более усилила во мне это кроткое настроение духа.

Замазка была отбита, гвозди отогнуты, но, несмотря на то, что Николай из всех сил дергал за перекладины, рама не подавалась.

«Если рама выйдет теперь сразу, когда я потяну с ним, – подумал я, – значит грех, и не надо нынче больше заниматься». Рама подалась набок и вышла.

– Куда отнести ее? – сказал я.

– Позвольте, я сам управлюсь, – отвечал Николай, видимо удивленный и, кажется, недовольный моим усердием, – надо не спутать, а то там, в чулане, они у меня по номерам.

– Я замечу ее, – сказал я, поднимая раму.

Мне кажется, что, если бы чулан был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я был бы очень доволен. Мне хотелось измучиться, оказывая эту услугу Николаю. Когда я вернулся в комнату, кирпичики и соляные пирамидки были уже переложены на подоконник и Николай крылышком сметал песок и сонных мух, в растворенное окно. Свежий пахучий воздух уже проник в комнату и наполнял ее. Из окна слышался городской шум и чириканье воробьев в палисаднике.

Все предметы были освещены ярко, комната повеселела, легкий весенний ветерок шевелил листы моей «Алгебры» и волоса на голове Николая. Я подошел к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.

Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. Мокрая земля, по которой кое-где выбивали ярко-зеленые иглы травы с желтыми стебельками, блестящие на солнце ручьи, по которым вились кусочки земли и щепки, закрасневшиеся прутья сирени с вспухлыми почками, качавшимися под самым окошком, хлопотливое чиликанье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное – этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, – все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель – одно и то же. «Как мог я не понимать этого, как дурен я был прежде, как я мог бы и могу быть хорош и счастлив в будущем! – говорил я сам себе. – Надо скорей, скорей, сию же минуту сделаться другим человеком и начать жить иначе». Несмотря на это, я, однако, долго еще сидел на окне, мечтая и ничего не делая. Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», – и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью? Если случалось, то вот образчик того сильного чувства, которое я испытывал в это время.

Род человеческий можно разделять на множество отделов - на богатых и бедных, на добрых и злых, на военных и статских, на умных и глупых и т. д., и т. д., но у каждого человека есть непременно свое любимое главное подразделение, под которое он бессознательно подводит каждое новое лицо. Мое любимое и главное подразделение людей в то время, о котором я пишу,
было на людей comme il faut и на comme il ne faut рas[*]. Второй род подразделялся еще на людей собственно не comme il faut и простой народ. Людей comme il faut я уважал и считал достойными иметь со мной равные отношения; вторых - притворялся, что презираю, но в сущности ненавидел их, питая к ним какое-то оскорбленное чувство личности; третьи для меня не
существовали - я их презирал совершенно. Мое comme il faut состояло, первое и главное, в отличном французском языке и особенно в выговоре. Человек, дурно выговаривавший по-французски, тотчас же возбуждал во мне чувство ненависти. "Для чего же ты хочешь говорить, как мы, когда не умеешь?" - с ядовитой насмешкой спрашивал я его мысленно. Второе условие
comme il faut были ногти - длинные, отчищенные и чистые; третье было уменье кланяться, танцевать и разговаривать; четвертое, и очень важное, было равнодушие ко всему и постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки. Кроме того, у меня были общие признаки, по которым я, не говоря с человеком, решал, к какому разряду он принадлежит. Главным из этих признаков, кроме убранства комнаты, печатки, почерка, экипажа, были ноги. Отношение сапог к панталонам тотчас решало в моих глазах положение человека. Сапоги без каблука с угловатым носком и концы панталон узкие, без штрипок, - это был простой: сапог с узким круглым носком и каблуком и панталоны узкие внизу, со штрипками, облегающие ногу, или широкие, со штрипками, как балдахин стоящие над носком, - это был человек mauvais genre[**], и т. п.
[* на благовоспитанных и неблаговоспитанных (фр.).]
[** дурного тона (фр.).]

Странно то, что ко мне, который имел положительную неспособность к comme il faut, до такой степени привилось это понятие. А может быть, именно оно так сильно вросло в меня оттого, что мне стоило огромного труда, чтобы приобрести это comme il faut. Страшно вспомнить, сколько бесценного, лучшего в жизни шестнадцатилетнего времени я потратил на приобретение этого качества. Всем, кому я подражал, - Володе, Дубкову и большей части моих знакомых, - все это, казалось, доставалось легко. Я с
завистью смотрел на них и втихомолку работал над французским языком, над наукой кланяться, не глядя на того, кому кланяешься, над разговором, танцеваньем, над вырабатываньем в себе ко всему равнодушия и скуки, над ногтями, на которых я резал себе мясо ножницами, - и все-таки чувствовал, что мне еще много оставалось труда для достижения цели. А комнату,
письменный стол, экипаж - все это я никак не умел устроить так, чтоб было comme il faut, хотя усиливался, несмотря на отвращение к практическим делам, заниматься этим. У других же без всякого, казалось, труда все шло отлично, как будто не могло быть иначе. Помню раз, после усиленного и тщетного труда над ногтями, я спросил у Дубкова, у которого ногти были
удивительно хороши, давно ли они у него такие и как он это сделал? Дубков мне отвечал: "С тех пор, как себя помню, никогда ничего не делал, чтобы они были такие, я не понимаю, как могут быть другие ногти у порядочного человека". Этот ответ сильно огорчил меня. Я тогда еще не знал, что одним из главных условий comme il faut была скрытность в отношении тех трудов,
которыми достигается comme il faut. Comme il faut было для меня не только важной заслугой, прекрасным качеством, совершенством, которого я желал достигнуть, но это было необходимое условие жизни, без которого не могло быть ни счастия, ни славы, ничего хорошего на свете. Я не уважал бы ни знаменитого артиста, ни ученого, ни благодетеля рода человеческого, если
бы он не был comme il faut. Человек comme il faut стоял выше и вне сравнения с ними; он предоставлял им писать картины, ноты, книги, делать добро, - он даже хвалил их за это: отчего же не похвалить хорощего, в ком бы оно ни было, - но он не мог становиться с ними под один уровень, он был comme il faut, а они нет, - и довольно. Мне кажется даже, что, ежели бы у
нас был брат, мать или отец, которые бы не были comme il faut, я бы сказал, что это несчастие, но что уж между мной и ими не может быть ничего общего. Но ни потеря золотого времени, употребленного на постоянную заботу о соблюдении всех трудных для меня условий comme il faut, исключающих всякое серьезное увлечение, ни ненависть и презрение к девяти десятым рода
человеческого, ни отсутствие внимания ко всему прекрасному, совершающемуся вне кружка comme il faut, - все это еще было не главное зло, которое мне причинило это понятие. Главное зло состояло в том убеждении, что comme il faut есть самостоятельное положение в обществе, что человеку не нужно стараться быть ни чиновником, ни каретником, ни солдатом, ни ученым, когда
он comme il faut; что, достигнув этого положения, он уж исполняет свое назначение и даже становится выше большей части людей.
В известную пору молодости, после многих ошибок и увлечений, каждый человек обыкновенно становится в необходимость деятельного участия в общественной жизни. избирает какую-нибудь отрасль труда и посвящает себя ей; но с человеком comme il faut это редко случается. Я знал и знаю очень, очень много людей старых, гордых, самоуверенных, резких в суждениях,
которые на вопрос, если такой задастся им на том свете: "Кто ты такой? и что там делал?" - не будут в состоянии ответить иначе как: "Je fus un homme tres comme il faut"[*].
[* Я был очень благовоспитанным человеком (фр.).]
Эта участь ожидала меня.

Со школьной скамьи нам знакома трилогия Льва Николаевича Толстого: «Детство», «Отрочество», «Юность». Именно этому произведению, а точнее третьей его части, будет посвящена эта статья. Мы рассмотрим сюжет, анализ и образ главного героя повести «Юность» Толстого. Особое внимание уделим краткому содержанию произведения.

О книге

В 1852 году увидела свет первая часть трилогии, что написал Л. Толстой («Детство», «Отрочество», «Юность»). А в 1857 вышла последняя повесть, завершившая цикл. В основу книги легла история жизни обычного ребенка XIX столетия. Самым ценным в этом биографическом описании стал глубокий психологизм, с которым автору удалось передать все этапы эмоционального, социального и физического становления ребенка. Толстой стал первым русским писателем, которому удалось так точно, тонко и подробно описать человеческую душу в период взросления. Не зря повесть изобилует рассуждениями, внутренними монологами и размышлениями.

Теперь рассмотрим сюжет повести «Юность» Толстого. Содержание по главам начинается с описания Николая. Мальчику уже исполнилось пятнадцать лет. На этот момент у героя сформировался свой взгляд на мир, заключающийся в том, что человек должен стремиться к нравственному развитию. При этом Николай полагает, что это легко и всем доступно. Юноша готовится к поступлению в университет. Всю весну он мечтает о будущей идеальной жизни, которая пройдет в праведности и рядом с целомудренной женщиной.

Семья Николеньки

В семье Иртеньевых произошли изменения. Отец редко стал бывать дома, а по возвращении много шутил. Любочка нисколько не переменилась, зато Катенька превратилась в кокетку. У Володи своя жизнь. Они с младшим братом стали совсем чужие. Во взрослой студенческой жизни с настоящими балами, друзьями и шампанским Николеньке нет места.

Повесть «Юность» Толстого - это настоящее жизнеописание обычного ребенка со всеми его переживаниями, драматичными ситуациями, надеждами и чаяниями. Так, сдав хорошо экзамены, Николай начинает очень собой гордиться. Однако неудача во время сдачи латыни привела к тому, что юноша охладел к учебе. В итоге Николенька поступает.

Начало самостоятельной жизни

Отец отбывает в деревню, оставляя младшему сыну двести рублей и пролетку с кучером и конем. Почувствовав себя взрослым, Николай начинает совершать глупости. Л. Н. Толстой отлично описывает поведение молодого человека, предоставленного самому себя. Стремясь быть похожим на брата, который начал курить после поступления в университет, Николай едет в табачную лавку и тратит там почти все оставленные ему деньги. Однако по возвращении домой юноша сильно разочаровывается в покупках - курить ему не понравилось.

Володя решает отметить поступление младшего брата ужином у «Яра». Николай с Димой Нехлюдовым отправляются к Дубкову, чтобы забрать Володю. Там Николенька видит, как старший брат играет в карты, это ему сильно не нравится.

Наконец, друзья приезжают к «Яру». Здесь их проводили в отдельную комнату, где ждали ужин и шампанское. Николай пытался подчеркнуть свою взрослость, говорил, как ему казалось, умные вещи, но его почему-то стыдились. Опьянев со второй бутылки шампанского, юноша отправился покурить, но по дороге рассорился с каким-то господином. С досады Николай нагрубил Дубкову. Позднее героя еще долго мучила совесть из-за этой незаслуженной обиды друга.

Уезжая, отец наказал младшему сыну посетить определенных людей, составив их список. И вот, когда Николай уже собирается выезжать, приходят Иленька и Грап. Они пришли поздравить юношу, но Николенька обошелся с ними очень холодно, презирая Грапа за подобострастие, и уехал.

Визиты

Первыми посетил Николенька Валахиных. Увидел Сонечку, с которой не встречался уже три года. Девушка сильно переменилась, стала взрослее. Недолго пообщавшись с ней, юноша решает, что влюблен. Л. Н. Толстой очень достоверно передает чувства, испытываемые Николаем.

Дальше наш герой отправляется к князьям Корнаковым. Здесь Николай к своему большому изумлению узнает, что является наследником князя Ивана Иваныча. Новость нисколько не радует, наоборот, приносит лишь огорчение и смущение.

Пребывая в тех же странных чувствах Николай отправляется к Иван Иванычу. Старик очень обрадовался гостю и проявил огромное радушие. Но юношу не оставляли смущение и неловкость.

Николай едет с Дмитрием на дачу к Нехлюдовым. По дороге друг рассказывает ему о своих чувствах к Любови Сергеевне. Эта совсем некрасивая, намного старше его женщина с необыкновенной душой живет в их доме.

Когда друзья приезжают, именно некрасивость Любови Сергеевны неприятно поражает Николеньку. Остальные же Нехлюдовы ему очень понравились. Юноша старается вести себя вежливо, быть со всеми ласковым и приветливым.

Какая бывает любовь?

Если сравнить теперешнее поведение Николеньки с зарисовками, что дает повесть «Детство», можно отчетливо увидеть эмоциональный рост главного героя. Читатель сразу понимает, что перед ним не ребенок, а юноша с другими мыслями, желаниями и мечтами. Так, смотря на окружающих его женщин, Иртеньев-младший начинает задумывать о природе любви и приходит к выводу, что она бывает трех видов. Первый - любовь к красоте. При такой любви очень много о ней говорят по-французски, не заботясь о взаимных чувствах. Второй - любовь к самоотверженности. Заключается она в том, что человек наслаждается процессом жертвования ради возлюбленного, не интересуясь, нуждается ли оный в подобных проявлениях чувств. Третий - деятельная любовь. В этом случае человек стремится выполнить все прихоти предмета воздыхания. Только такие люди могут быть счастливы в своей любви.

Деревня

Володя с Николаем отправляются на почтовых в деревню. Первым вышел их встречать, несмотря на поздний час, слуга Фока, который от радости буквально трясся. На ночлег братьев отправили в диванную комнату, где когда-то умерла мать.

Утром Николенька встретил очень веселого отца. Тот был в таком благодушии, что разговаривал с младшим сыном на равных, чем вызвал еще большую любовь юноши. А затем Иртеньев-старший уехал в гости к Епифановым.

Продолжают развиваться события повести «Юность» Толстого. Володя скучает в деревне, демонстрируя это всем домашним. Николенька начинает ему подражать. Под влиянием брата юноша начинает также высокомерно относится к девочкам и Мими, полагая, что они не видели настоящей городской жизни.

Спит Николай на веранде. Здесь множество комаров и мошек, нещадно кусающих его по ночам. Распорядок дня у него был примерно одинаковый. Он равно вставал, затем шел купаться на реку. Там читал на берегу или гулял, а домой приходил только к чаю. Чтению юноша уделял много времени, выбирая в основном романы Поля де Кока и Дюма. Под влиянием этих книг он начинает мечтать о приключениях и подвигах.

В то же время Николай думает и о своем будущем, о том, какое место его ждет в свете. Сильно его тревожит опасение утратить благовоспитанность, ведь сохранение ее требует огромных нравственных трудов.

Содержание повести «Детство» во многом предопределило третью часть трилогии. Так, в скором времени Иртеньев-старший объявляет о своем намерении жениться. На тот моменту отцу семейства исполнилось сорок восемь лет. Невестой его стала уже не молодая, зато красивая женщина, дочь соседей Епифановых Авдотья Васильевна. Семья Иртеньевых, за исключением Любочки, не обрадовалась этому известию, но возразить отцу никто не посмел. Свадьба была назначена через две недели, но ни Володя, ни Николай не смогли остаться и отправились в столицу - начиналась учеба. Остальные Иртеньевы должны были приехать к ним зимой.

Учеба и возвращение отца

Николай чувствует свое одиночество и отчуждение. Он ежедневно посещает занятия, правда, ничего не записывает, полагая это лишним. Постепенно юноша заводит новых знакомых, большая часть которых живет только ради удовольствия. Николай постепенно поддается их влиянию и начинает подражать им.

Реалистично и достоверно изображает быт дворянства Л. Н. Толстой («Юность»). Иртеньевы приезжают в столицу раньше - молодой жене стало скучно в деревне. Авдотья Васильевна, несмотря на всю свою любовь к мужу, не вписалась в домашний уклад его семьи и постоянно донимала Иртеньева-старшего ревностью и расспросами. В результате этого муж постепенно охладел к своей молодой жене и даже стал ее тихо ненавидеть. Дети тоже не питали к мачехе особой любви, за исключением Любочки.

Николай впервые попадает на бал, однако весь вечер мрачно стоит в стороне, отвечая невпопад, когда с ним заговаривали. Зимой он становится участником студенческого кутежа, который совершенно ему не понравился. Сначала было ужасно скучно, а потом все так напились, что Николай вспоминал об этом только со стыдом.

Близятся экзамены. Иртеньев-младший понимает, что ничего не запомнил из прослушанных курсов, а конспектов он не писал. Результатом этого стал провал на первом же экзамене. Юноша запирается на три дня в комнате, он несчастен, жизнь кажется ему безрадостной и ужасной. Он даже хотел пойти в гусары, но отец отговорил его - можно перевестись на другой факультет.

Развязка

Повесть «Юность» Толстого подходит к концу. Как-то ночью Николенька находит тетрадку, озаглавленную так: «Правила жизни». Герой начинает вспоминать о своих юношеских мечтах, что вызывает в нем слезы раскаяния. С этого момента он решает вернуться на путь праведности и духовного развития. Николенька верит, что в будущем его ждет счастливая и радостная жизнь.

Анализ

Как и многие литературные произведения Толстого наша трилогия воплощает в себе огромное число идей и замыслов. Работая над текстом, автор тщательно подбирал каждое слово, поэтому любая фраза или описание имеют концептуальное значение и подчинены общей идее. А идея эта заключается в том, чтобы как можно достовернее и подробнее изобразить процесс становления человека от ребенка до юноши. И здесь нет места ничего не значащим сценам, мыслям и словам. Любая мелочь и деталь помогает лучше понять внутренний мир юноши, его душевные переживания, надежды и чаяния. Так, описывая книги, которые читает Николенька, Толстой поясняет читателю причины тяги своего героя к приключениям и подвигам. А подобные мысли тут же находят отражение в поступках юноши. Все взаимосвязано в произведении. Каждая деталь становится ключом к пониманию природы поступков. За такое скрупулезное отношение к повествованию проза Толстого и была названа «диалектикой души».

Почему же автор выбирает для описания именно эти этапы (детство, отрочество, юность) жизни человека? Дело в том, что именно в эти периоды люди наиболее ярко ощущают себя в этом мире, свою неделимость с ним, а затем, постепенно, начинают отдаляться от него, осознавать себя как личность. Не зря трилогия начинается именно с повести «Детство», темы которой связаны с совсем маленьким детским мирком главного героя. Затем в «Отрочестве» мир, а с ним и мысли главного героя расширяются. В «Юности» же мировоззрение героя совершенно меняется. Если раньше для него главенствовали отношения с семьей, наиболее ярко звучала тема дома, то теперь на первый план выходит построение связей с внешним миром.

Герой повести

«Детство», «Отрочество» и «Юность» объединены одним героем - Николенькой Иртеньевым. Именно от его лица ведется все повествование. Он происходит из знатной аристократической семьи. Образ главного героя во много автобиографичен. Читатель видит Николеньку через восприятие героем происходящих вокруг событий, отношение его к другим персонажам.

Как и многие литературные произведения Толстого, «Юность» очень правдиво изображает внутренний мир героя. Николеньке семнадцать, он не стремится к учебе, а желает идти по пути нравственного самосовершенствования. Однако постепенно он приходит к осознанию, что его нынешняя жизнь мелочна и пуста, далека от прекрасного идеала.

Образ Карла Ивановича

Все повествование сосредоточил на образе главного героя Л. Н. Толстой («Юность»). Другим персонажем уделено намного меньше места в повести. Карл Иванович - учитель и гувернер Николеньки, он ценен для автора тем, что оказал огромное влияние на становление личности мальчика. Его честный, добрый и открытый характер способствовал формирования нравственных ценностей главного героя. Любовь к чтению Карла Ивановича также передалась его воспитаннику. Он прожил длинную и тяжелую жизнь, повидал многое на своем веку, но смог сохранить чистоту своей души. Николеньке он предан до самозабвения, а семью Иртеньевых считает практически своей.

Вывод. Толстой: «Юность»

Глава «Юность» - одно из величайших творений Толстого. В этом произведении великий классик проявил себя и как художник, и как моралист. Однако нет в произведении громоздкой назидательности. Наоборот, автор изображает развитие человеческой души, которая учится на своих ошибках. Только так и никак иначе происходит взросление человека. На собственном опыте, своих разочарованиях, разбитых мечтах и надеждах на лучшее будущее.