Харьковский театр для детей и юношества завершает сезон удачной премьерой спектакля «Капитан Фракасс» по роману Теофиля Готье в драматур-гической версии и постановке режиссера Александра Ковшуна.
Лишние 20 минут
Все, что происходило на сцене, было не свойственно творческой манере детского театра, так как и декорации Александра Абманова, и пластические миниатюры Елены Приступ, и театральный свет Владимира Минакова, а также музыкальное оформление (авторский саундтрек) Дмитрия Евсюкова в корне меняли наше привычное представление о постановочных и исполнительских возможностях этой труппы.
Композиционное построение мизансцен, эффектно поданное Еленой Приступ, вернуло нас к тому времени, когда массовые картины были ярко выраженной доминантой спектаклей Александра Беляцкого — непревзойденного мастера в создании на сцене группового действа. Беляцкий не терпел слова «массовка», воспроизводя в своих спектаклях насыщенное эмоциями подобие греческих драматических хоров. Немудрено, что его ученица Елена Приступ, работая на сцене, где создавал свои лучшие спектакли её творческий наставник, думаю, интуитивно все же следовала за Беляцким.
Для меня не совсем понятным остается определение жанровой природы спектакля. Могу согласиться, что это фарс, но с очень большой натяжкой. Никак не могу соотнести этот жанр с определением «романтический». В природе театра нет такого понятия. Фарс не может быть ни лирическим, ни сентиментальным, ни романтическим или драматическим. Единственной межжанровой природой, утвердившейся на сцене современного театра, пока остается только трагифарс. Что вполне можно соотнести с «Капитаном Фракассом» Александра Ковшуна, потому что в его спектакле присутствует непринужденное и беззаботное изображение быта со всеми его скандальными происшествиями, непристойностью, грубостью и весельем, но все это на грани трагических ситуаций и даже смертей.
Утяжеляют легкость восприятия спектакля всего лишь 20 минут, от которых надо отказаться как от балласта. Заключаются эти минуты в довольно долгих напоминаниях о сыгранных сценах и подробной работе актеров с лишним реквизитом. Например, сцена с чучелами мертвых разбойников сама по себе интересна, но не несет должной символической нагрузки. Занятые в ней артисты Дарья Ямпольская (Чикита) и Юрий Суржко (Агостен) играют довольно убедительно, обходясь без назойливых приемов театра анимации.
Это единственный, но легко исправимый недостаток спектакля. Думаю, от него не откажутся, однако считаю своим долгом о нем сказать в надежде на понимание.
Игра «в унисон»
Перенесемся в XVII столетие, время царствования Людовика XIII. В Гаскони в полуразрушенном замке влачит жалкое существование барон де Сигоньяк (артист Дмитрий Герасимчук), последний отпрыск некогда знатного и могущественного рода, молодой человек лет двадцати пяти, «который легко бы прослыл красивым, если бы совершенно не отказался от желания нравиться». Вместе с ним его нищету разделяет верный слуга Пьер (артист Анатолий Подорожко).
В один из дождливых осенних вечеров в дверь замка, «этой цитадели великого поста» и «убежища скудости», стучат актеры бродячего театра и просят пристанища. Как это принято, каждый комедиант имеет свое постоянное амплуа, отчего и в жизни зачастую ведет себя так же, как на сцене. Художник Александр Абманов решил костюмы в стиле персонажей картин Питера Брейгеля, в которых выразительную роль играют головные уборы, характеризующие не только эпоху, но индивидуальные особенности каждого действующего лица. Практически все костюмы сшиты из грубой мешковины, что придает им выразительный фактурный объем. Мешковина, один из самых сценичных материалов, может превращаться во что угодно — от одеяния нищего до великолепного королевского наряда. При её использовании важна не только рука художника по росписи костюмов, но знание законов художественного освещения, какими, вне всякого сомнения, владеет мастер театрального света Владимир Минаков. В «Капитане Фракассе» каждая сцена не освещается, а пишется маслом, являя собой редкое собрание картин старых мастеров. Артисты же, все без исключения, существуют в атмосфере какого-то вечного театра, в котором нет ни настоящего, ни будущего, а есть безвременное желание играть и нравиться.
Роли, сыгранные Ольгой Двойченковой (Дуэнья), Юлией Селивановой (Серафина), Светланой Симоненко (Субретка), Сергеем Городецким (Тиран), Виталием Мизяком (Леандр) и Николаем Сараевым (почему-то пропущенным в программке действующим лицом и исполнителем), приятно удивили отсутствием привычных интонаций, по каким я раньше узнавал каждого из актеров с закрытыми глазами. Самое сложное, что достигается на сцене драматического театра, это игра «в унисон». У каждого из персонажей прочитывается своя судьба, но объединенные в рамках единства места, времени и действия, актеры создают реальную атмосферу привычной для них, но не для нас, жизни. Здорово! Актеры, в отличие от актрис, находились в более выгодном положении: их роли были прописаны постановщиком более выразительно, потому что у каждого была возможность «сольной» партии. Прекрасно прошел свой сценический путь герой-любовник Матамор (заслуженный артист Украины Виталий Бондарев). Его трагическая гибель повлияла не только на изменение состава бродячего театра, но на смысл происходящих событий в оценке лицедеями себя и своего предназначения в этой жизни — и в рубище почтенна добродетель...
В сугубо фарсовых сценах, согласно требованиям жанра, играют сатирические роли Роман Фанин (Маркиз), Людмила Удачина (Маркиза), Елена Дрокина (Графиня); бесподобный во всех отношениях персонаж представил Руслан Романов (герцог де Валомбрез).
Ложка дегтя
Самым важным достоинством премьерных спектаклей считаю появление новых имен талантливых артистов. «Фракасс» подарил сразу двух — студентов театрального отделения Харьковского университета искусств Дмитрия Герасимчука (Сигоньяк, он же Фракасс) и Нину Хижную (Изабелла). Прекрасная пластика, природное, ставшее сценическим обаяние, выразительная грациозность жеста и — несовместимая с перечисленными достоинствами слабая культура сценической речи. Художественное руководство театра должно ликвидировать этот пробел в авральном режиме, ведь этот профессиональный недостаток, за исключением малого числа актеров, присущ всей труппе. Мне будут говорить про «ложку дегтя», которую непременно добавляю в «бочку меда». Извольте, я бы промолчал, но, как мне кажется, с появлением «Фракасса» театр может выйти на новый, более высокий уровень исполнительского мастерства, а мастерство подра-зумевает синтез выразительных средств. Вспомните слова К. С. Стани-славского: «Чем глубже идея, тем совершеннее должно быть ее воплощение. Чем крупнее дарование артиста, тем больше заботится он о голосе и технике речи».
Театру для детей и юношества удалось вырваться в лидеры и занять место в рейтинге лучших спектаклей двух последних сезонов. Надеюсь, что тюзовцы продолжат творческое сотрудничество с хорошо зарекомендовавшей себя постановочной группой театра им. Т. Г. Шевченко и этот альянс порадует харьковчан новыми творческими достижениями.
Коллеги, вы доказали, что можете стать интересным и посещаемым театром «первой столицы». Удачных спектаклей и новых имен хороших молодых артистов!
В современных программах для средней школы названы три пьесы Островского: « » (1859), «Лес» (1871), «Бесприданница» (1879); учителю и ученику рекомендуется выбрать для анализа одну из них. Как правило, предпочитают хрестоматийную «Грозу», о чем свидетельствуют темы сочинений, предложенные на выпускных экзаменах последних лет, а также работы, которые размещают сами школьники (или вчерашние школьники) в интернете. При этом «Гроза» обычно остается «пьесой для чтения»: ее читают дома по действиям, в классе по ролям, заучивают монологи наизусть; словом - анализируют текст пьесы, а не конкретные постановки, режиссерские и актерские интерпретации.
В тексте «Грозы», однако, много цитат и реминисценций из русской литературы. Акцентирование этой стороны пьесы, на мой взгляд, существенно влияет на ее прочтение.
В советском литературоведении в истолковании «Грозы» определяющей была мысль Н.А. Добролюбова о том, что это «пьеса жизни»: «Уже и в прежних пьесах Островского мы замечали, что это не комедии интриг и не комедии характеров собственно, а нечто новое, чему мы дали бы название «пьес жизни», если бы это не было слишком обширно и потому не совсем определенно. Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая, не зависящая ни от кого из действующих лиц, обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву; оба они жалки вам, нередко оба смешны, но не на них непосредственно обращается чувство, возбуждаемое в вас пьесою» . Мысль, высказанная в статье «Луч света в темном царстве» (1860), стала опорной во многих отечественных исследованиях ХХ в. .
Особенно подчеркивалась реалистичность изображения в «Грозе», чему способствовали высказывания самого драматурга, «относящиеся к тому периоду в истории русской художественной мысли, когда реализм оставался высшей формой искусства» . Некоторые современники драматурга отмечали не только реализм пьесы, но и ее «романтизм». Полемизируя с Добролюбовым, А.А. Григорьев указывал: «…Слово самодурство слишком узко, и имя сатирика, обличителя, писателя отрицательного весьма мало идет к поэту, который играет на всех тонах, на всех ладах народной жизни, который создает… страстно-трагическую задачу личности Катерины, высокое лицо Кулигина…» .
Слова «правда жизни», подразумевающие отражение закономерностей реальной жизни, реализм в показе характеров, правдоподобие формы, неискушенными читателями могут быть истолкованы в узком, буквальном смысле - как в рецензии критика А.М. Пальховского, сказавшего о «полусумасшедшей барыне» («à la шекспировской ведьме», по его словам): «…но это лицо тоже не лишено правды: такие случаи бывают в уездных городах» .
Конечно, в большинстве своем профессиональные литераторы не отождествляли героев Островского с реальными людьми. Кроме того, реалистичные образы «Грозы» воспринимались зачастую символически, чему способствовали название пьесы и другие особенности. Этим отчасти объясняются и слова цензора, усмотревшего в образе Кабанихи намек на царя: «Это, де, Николай Павлович в юбке» (одно из наиболее часто цитируемых высказываний) .
Отвлечение от конкретной семейной ситуации характерно и для интерпретации Добролюбова (ведь сам по себе факт нарушения супружеской верности вряд ли бы вызвал его восхищение). Это был характерный подход профессионального критика, при котором жизнь и литература не отождествлялись, но речь шла об актуальных в обществе социально-нравственных проблемах с опорой на материал художественной литературы.
С течением времени, особенно в практике школьного преподавания, неизбежно адаптирующего классику, пьеса, во-первых, стала восприниматься если не наивно-реалистически, то по крайней мере как реальный исторический «документ» (в этом одна из главных проблем изучения любого произведения в школе). Во-вторых, отдельные суждения критической классики, воспринятые в отрыве от целого, подчас вступали в противоречие с текстом, сюжетом пьесы; особенно это относится к положениям «реальной критики», понимаемой упрощенно. Так, например, оценка Добролюбовым самоубийства героини как протеста («…нашлась в бедной женщине решимость …» ), понятая в буквальном смысле и перенесенная в школьное сочинение, приобретает какой-то зловещий смысл: «Хорошо, что Катерина нашла в себе силы для этого страшного поступка».
Для нейтрализации бытового и наивно-реалистического восприятия пьесы важно объяснение ее литературности, традиционности, стилистического контекста . Созданию атмосферы условности способствуют литературные цитаты и реминисценции.
Много сказано исследователями «Грозы» о фольклорных элементах, народно-песенной основе речи героев . Устное народное творчество представлено в драме песнями Варвары и Кудряша, а также популярной в народе песней (на слова А.Ф. Мерзлякова) «Среди долины ровныя…», которую поет Кулигин.
Атмосферу литературности создают и цитаты (например: «И в рубище почтенна добродетель»), и упоминания «старинных стихотворцев» (поэтов XVIII в. - Ломоносова и Державина), которых «поначитался» Кулигин. Постоянные напоминания Кабанихи о том, что семья, дом держатся грозой и страхом наказания, а также рассказ странницы Феклуши о «салтане Махнуте турецком», «салтане Махнуте персидском» и «судьях неправедных» восходят к древнерусской литературе, в частности к «Сказанию о Магмет-салтане» Ивана Пересветова (XVI в.), в котором рефреном звучат слова о том, что «нельзя царство без грозы держать». Рассказывается в этом памятнике и о жестоких наказаниях неправедных судей.
Первые же слова, которые произносит Феклуша, вызывают литературные ассоциации. Ее обороты речи: «Красота дивная!», «...народ благочестивый, добродетелями многими украшенный! Щедростью и подаяниями многими!» (д. 1, явл. 3), - напоминают своим ритмом, тавтологичностью, лексикой, инверсиями начало «Сказания о погибели русской земли»: «О светло светлая и украсно украшенная земля Русская! Многими красотами удивлена еси: …домы церковными и князьями грозными, бояры честными, вельможами многими» .
Поведение Кабанихи - ритуальное, соответствующее этикету «Домостроя». В этом сборнике XVII â. дан распорядок жизни дома - большого хозяйства с чадами и домочадцами, за мысли и поступки которых отвечают родители и хозяева этого дома («…Казни сына измлада и порадуешься о нем в мужестве… Дшерь ли имаши, положи на них грозу свою… А домочадцев своих учи страху Божию и всякой добродетели»). Кабаниха ведёт себя сообразно своему положению блюстительницы порядка и нравственности в своём доме. П.И. Мельников-Печерский трактовал «Грозу» именно через «Домострой»: «И передаются из поколения в поколение домостройные предания невежества, и благоденствует окрепшее на русской почве самодурство, путем побоев и ругательств передающее грядущим поколениям неприкосновенные, нерушимые уставы “Домостроя”» .
Рассказы Кулигина о нравах калиновских обывателей выдержаны в еще более старых стилистических традициях, напоминая нравоучительные старинные повести и апокрифы. Например, описание тяжб и радости судейских при виде ссорящихся почти дословно повторяет сцены наказания грешников в аду, где бесы от радости «руками плещут». А сам он представляется жителям «чем-то вроде городского юродивого» .
Не менее явственно звучат в драме и отзвуки русского сентиментализма, в частности повести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза» (1792). Интерес к этому произведению, мода на него угасли в обществе уже к 20-м годам XIX в., но историческое ее значение, как неоднократно признавал В.Г. Белинский, огромно. В позднейшей литературе карамзинские традиции прослеживаются не только в самом общем плане: современные исследователи находят сходные с «Бедной Лизой» мотивы и в лермонтовском «Герое нашего времени», и в «Казаках» Л. Толстого, «где доброе в душе героев противостоит условностям и лжи цивилизации» .
Один из основных вопросов в повести Карамзина - вопрос о праве женщины на чувство, противоречащее общественным условностям. О том, как в то время обстояло дело в жизни, писал Ю.М. Лотман: «Однако в целом положение женщины в послепетровской культуре было иначе ориентированным. Основным противником здесь были не мужчины как таковые с их стремлением к господству, а сторонники «старых нравов», отрицавшие за женщиной право на любовь по своему выбору… Как позже романтики, люди «европеизированной» русской культуры полагали, что именно в любви женщина реализует свою судьбу» .
С отстаиванием на полстолетия дошел до купеческой среды вопрос о праве женщины на свободный выбор, на личную «волю», вопрос о соотношении этой «воли» с интересами семьи, сословия, общества в целом. Островский, как человек «европеизированной» русской культуры, с полным сочувствием к своей героине поставил этот вопрос на примере конкретной купеческой семьи, но, как и Карамзин, пришел к трагической развязке, не находя в российской действительности оснований для положительного решения конфликта. Личная «воля» вступала в трагическое противоречие не только «с житейски достоверным состоянием современного патриархального уклада, но и с идеальным представлением о нравственности» . Сходство конфликта и его разрешения (и Лиза и Катерина бросаются в омут) также сближает повесть Карамзина с пьесой Островского.
Очевидно сходство и в символике мотива грозы в «Бедной Лизе» и в драме Островского. Пейзаж составляет психологический, эмоциональный фон развития сюжета повести: падению героини сопутствует гроза: «Ах, я боюсь, боюсь того, что случилось с нами! Я боюсь, чтобы гром не убил меня как преступницу!» - восклицает Лиза. И Катерина у Островского тоже уверена, что будет наказана за свой нравственный проступок грозой: «Тиша, я знаю, кого убьет» (д. IV, явл. 5). В драме мотив грозы создает психологический настрой и способствует воссозданию целостности произведения: в первом действии гроза собирается (предчувствие беды, «греха»), в четвёртом - гроза разразилась (героиня признаётся в своем «грехе»).
Герои Островского, как и Карамзина, живут сердцем: «Не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь!» - заявляет Катерина (д. II, явл. 2). Как и Лиза, Катерина простодушна, естественна, не прибегает к уловкам, не способна к компромиссу. Романических героев «Грозы» можно назвать «чувствительными» - их поступки определяет жизнь сердца, а не рассудок. Этим же обусловлена религиозная экзальтация Катерины, что отражается и в авторских ремарках («плачет» одна, «плачет на груди Бориса», «падает ему на грудь», Борис «рыдает»), и в речах героев («душа моя», «бедный», «сердце» - наиболее часто употребляемые слова в драме). Из фольклорного слоя речевой характеристики Катерины выделяются слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами: «Под деревцом могилушка… как хорошо!. Солнышко ее греет, дождичком ее мочит… цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие…» (д. V, явл. 4). Все это также вызывает ассоциации с приемами сентиментализма.
В ряду характерных стилистических примет «Бедной Лизы» критики выделяют интонационную сверхэмоциональность повести, что находит выражение в обилии восклицаний и вопросов . Проводить полную аналогию в этом плане с «Грозой» вряд ли возможно, так как почти все реплики в пьесе (даже второстепенных персонажей) должны произноситься с восклицательной или вопросительной интонацией. Ведь даже «при установке драматургов на правдоподобие сюжетные, психологические и собственно речевые гиперболы сохранялись» . Это обусловлено спецификой драмы как литературного рода.
Однако признаки сверхэмоциональности речи Катерины очевидны. Если сравнить монологи героинь «Грозы» и «Бесприданницы» в сходных ситуациях, то станет явным значительное преобладание «взволнованных», восклицательных реплик в пьесе, написанной раньше на двадцать лет.
Так, решающий диалог Паратова и Ларисы (д. IV, явл. 7), несмотря на свою смысловую напряженность, обходится без единого восклицания: «…Я должна или приехать с вами, или совсем не являться домой», - говорит Лариса. И на вопрос Паратова, что это значит, она отвечает также без восклицаний, как бы сухо констатируя: «Для несчастных людей много простора в божьем мире: вот сад, вот Волга… Везде утопиться легко, если есть желание да сил достанет». Почувствовав угрозу в этих словах, Паратов пытается отрезвить девушку, восклицая иронически: «Какая экзальтация!»
В словах Ларисы, скорее, - осознанное решение. Экзальтация же предполагает полное подчинение эмоциям, импульсивность, безрассудство, т. е. как раз то, чем отличается поведение Катерины. «Экзальтация» в ее истинном виде показана Островским в V действии «Грозы». Как сказано в авторском примечании, Катерина «весь монолог и все последующие сцены говорит, растягивая и повторяя слова, задумчиво и как бы в забытьи»: «Зачем они так смотрят на меня? Отчего это нынче не убивают? Зачем так сделали? Прежде, говорят, убивали. Взяли бы да и бросили меня в Волгу; я бы рада была…» (д. V, явл. 2). В этом контексте очевиден отход от повышенной эмоциональности в «Бесприданнице».
Если признать, что драме Островского не чужды некоторые черты сентиментализма, то они могли сказаться и в особенностях основного конфликта пьесы. И если в «Грозе» конфликт, возникающий в купеческом быту, не сводится полностью к противостоянию «чувствительного» и «холодного», рассудка и безрассудства, то мотивы его звучат довольно явственно.
Контраст бездушности и чувствительности обнаруживается и в сюжете, и в композиции пьесы. В завязке действия обозначено противоречие социального, семейного статуса героев с их чувствами. Это несоответствие осознается самими персонажами: Катерина и Борис, признаваясь в любви, отдают отчет в том, что она незаконна (вспоминается восклицание Лизы: «Однако же тебе нельзя быть моим мужем! Я крестьянка…»).
«Чувствительная» Катерина не приемлет жизни в доме своего мужа, где «все то же», что и в доме родителей, но все делается без души. Она готова на все, чтобы не подчиниться формам жизни, навязываемым Кабанихой. Непреднамеренность поведения Катерины, естественность высказываний, жестов, движений представлена писателем как норма; у Кабанихи же свои формы поведения, свои ритуалы, подтвержденные авторитетом старины.
Стилистическая окраска речи Катерины более тяготеет к условной риторичности, чем к свободному, разговорному слову, вызывая в памяти (вместе со словами Кулигина: «Жестокие нравы, сударь…») лексические обороты, характерные для «жестокого романса»: «…не тирань ты моего сердца!»; «Быть беде без тебя!» (д. II, явл. 4); «Возьми ты с меня какую-нибудь клятву страшную…» (д. III, сцена 2, явл. 3) и т.п. Все это напоминает фольклорно-сентиментальные клише, в более поздний период перешедшие в утрированном виде в городской романс.
Если в повести Карамзина о матери Лизы сказана знаменитая фраза: «…ибо и крестьянки любить умеют» , то Кабаниха говорит о себе, что у нее сердце «вещун». Но по ходу действия пьесы становится очевидной именно рассудочность купчихи, понимающей, что она мешает жить сыну и его жене, по их «воле». Ее равнодушие к Катерине наиболее ярко проявляется в финале пьесы, когда она заявляет: «Об ней и плакать-то грех» - и не забывает соблюсти этикет: «Спасибо вам, люди добрые, за вашу услугу». Черствость Кабанихи по отношению к Катерине в этой сцене отмечает и Кулигин: «Она теперь перед судией, который милосерднее вас» (д. V, явл. 7).
Холоден, расчетлив и Дикой, которого Кабаниха прекрасно понимает и осаживает его показную «горячность» вопросом: «À зачем ты нарочно-то себя в сердце приводишь? Это, кум, нехорошо» (д. III, сцена 1, явл. 2).
Для Катерины важны слова (ее и свекровь-то «сокрушила» в основном словом), а для ее мужа характерны грубоватые, циничные в своей откровенности высказывания. Тихон говорит о повседневной жизни с ее конкретными заботами и радостями (кратковременные отлучки из дома). На упреки Катерины: «Как же мне любить-то тебя, когда ты такие слова говоришь?» - он возражает: «Слова как слова! Какие же мне еще говорить?» (д. II, явл. 4; курсив. - Г.Р.).
Контраст приземлённого и возвышенного, бытового и поэтического обнаруживается и в многозначности ключевых слов. Например, с такими словами, как воля, грех, гроза, связаны основные сюжетные мотивы; в пьесе они приобретают выразительность символов.
Гроза в «высоком», литературном стиле - знак наказания, страха, угрозы. Наиболее часто именно в таком смысле это слово употребляется Кабанихой. И Дикой утверждает: «Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали…» (д. IV, явл. 2). Для Тихона гроза - просто наказание за мелкие слабости; при отъезде из дома он радуется: «недели две никакой грозы надо мной не будет…» (д. II, явл. 4). Для Кулигина же: «…не гроза это, а благодать!» (д. IV, явл. 4).
Слово воля Борис употребляет в значении «решение, выбор»: «Ваша воля была на то» (д. III, сцена 2, явл. 3); «Не по своей я воле еду…» (д.V, явл. 3), но также и в значении «свобода»: «Я вольная птица» (д. V, явл. 3). В утверждениях Кабанихи оно звучит как синоним слова «произвол»: «Куда воля-то ведет!» (д. IV, явл. 6). Кулигин говорит о приволье, о широте жизни и ее пространстве.
Грех понимается как преступление перед Богом и как беда, вина перед людьми. В житейском смысле об этом говорит Глаша: «Уж наш грех, не доглядели» (д. V, явл. 1). В высоком религиозном смысле (нечестивые помыслы) это слово произносит Катерина: «Ах, Варя, грех у меня на уме») (д. I, явл. 7). Каясь в своей вине - нарушении обета, данного при церковном венчании, Катерина говорит: «Грешная перед Богом и перед вами!» (д. IV, явл. 6).
Некоторое сходство с сентиментальной повестью не вносит мелодраматического оттенка в «Грозу», названную самим драматургом «драмой», а исследователями в позднейшие времена «трагедией» . Жанр мелодрамы обладает своими содержательными особенностями.
Однако даже отдаленные отзвуки сентиментализма, отождествляемого с мелодрамой, вызывали неприятие и отпор современников Островского. Так, рецензент М.И. Дараган упрекал первую исполнительницу роли Катерины, Л.П. Никулину-Косицкую, в излишней экзальтации, мелодраматизме, плаксивости. Критик Н.Д. Павлов увидел в Катерине мелодраматическую героиню. Не согласный с А.А. Фетом в оценке «Грозы», И.С. Тургенев спрашивал у него в письме: «Где Вы нашли тут мелодраму, французские замашки, неестественность?» .
При усилении внимания к словесному действию в драме несколько иначе воспринимаются и второстепенные персонажи. Примером может служить истолкование образа Кулигина. Обычно утверждается, что Кулигин вступает в конфликт с самодурами . В.Я. Лакшин писал: «Кулигин и Катерина - это две разные, но внутренне родственные стороны народной жизни, свидетельствующие о неизбежности конца патриархального самодурства» .
Эти суждения недостаточно согласуются с текстом пьесы. Если имеется в виду осуждение самодуров, так их осуждают не только Кулигин, но почти все персонажи пьесы: мещанин Шапкин, Кудряш, Варвара, Борис и даже Тихон. Восхваляет их только странница Феклуша.
Кулигин, подлаживаясь под настроение Дикого и даже унижаясь перед ним, просит у него денег на изготовление солнечных часов, предлагает громоотвод сделать. Борису он говорит: «Что ж делать-то сударь! Надо стараться угождать как-нибудь» (д. I, явл. 3), а после разговора с Диким: «Нечего делать, надо покориться!» (д. IV, явл. 2).
А.И. Журавлева, анализируя образ Кулигина, указывает на анахронизм его изобретений и вскрывает авторскую оценку этого образа как чудака, а не представителя судьбоносных народных сил .
Но при этом остается очевидной близость характеров главной героини и Кулигина. Их объединяет принадлежность к одному литературно-поэтическому стилю. Речь «антика», «самоучки», начитавшегося «древних стихотворцев», близка своей литературностью возвышенному поэтическому стилю речи Катерины.
Образ странницы Феклуши предстает не только символом тупости и невежества, но и свидетельствует о силе и устойчивости народного «предания».
Конфликт, особенности композиции, даже иерархия в системе персонажей (что, казалось бы, очевидно) по-разному толковались и объяснялись на всем протяжении изучения этой «пьесы жизни». А это, в свою очередь, послужило основанием для различных толкований характера Катерины.
«Именно со статьи Добролюбова сложилась в русской культуре традиция трактовки Катерины как героической личности, в которой сосредоточены мощные потенции народного характера» . На первый план, как известно, критик выдвигал социальный аспект, отношения самодурства и безгласности .
Д.И. Писарев в статье «Мотивы русской драмы» толковал основной конфликт «Грозы» как психологический. В поступках Катерины критик видел несоразмерность между причинами и следствиями. Столкнувшись с реальной жизнью, человек, выросший в тепличных условиях, как Катерина в «Грозе», не выдерживает ее и обречен на погибель .
В обоих случаях главной героиней выступает только Катерина, тогда как Кабаниха отнесена к второстепенным персонажам, как и Дикой.
Из такой расстановки персонажей исходили в своих работах многие исследователи творчества Островского и в ХХ в., выдвигая на первый план социальный аспект. Так, А.И. Ревякин отмечал две завязки: в первом акте - завязка социального конфликта (Кулигин - Дикой), во втором акте последние слова Катерины («Будь что будет, а я Бориса увижу! Ах, кабы ночь поскорее!..») - «завязка индивидуальная»; с развитием действия обе завязки сливаются - «социальное и индивидуальное сплелись в единый узел острого жизненного конфликта».
Однако появляются и другие трактовки.
По мнению А.И. Журавлевой, главный конфликт пьесы - противостояние Катерины и Кабанихи. Они обе - сильные, бескомпромиссные личности. При этом противоречие объясняется традиционно, как конфликт нового и старого, старших и младших, т. е. в духе трактовки Добролюбова. Соответственно рассматривается и композиция пьесы, в которой обнаруживаются две развязки. Ложная развязка - гроза и признание Катерины (торжество Кабанихи), за которой следует реальная развязка - самоубийство Катерины (и «крушение» Кабанихи) .
Катерина, которую «сокрушила свекровь», изменяет мужу, поступая по своему желанию, по своему произволу. Отметим, что самодурство и произвол - понятия, далекие одно от другого, но из одного ряда. Так что вывести непосредственно из текста пьесы заключение об особой силе духа Катерины довольно трудно. Характер главной героини трагедиен, но вряд ли можно говорить о его героичности.
Эту мысль выразил писатель В. Распутин: «Как все изменилось со времен Катерины из “Грозы”: “темное” царство превратилось в царство свободы И уж выдвигается на место Катерины Валентина (из пьесы А. Вампилова), целомудренная и бескорыстная душа, помнящая не только инстинкты, но и заветы, которые никогда для человека не могут быть ветхими» . (Валентина - героиня пьесы «Прошлым летом в Чулимске».) При сохранении трагической сути конфликта и героиня тоже остается за рамками правил и принятого в современной ей жизни «порядка».
Трагизм жизни человека, показанный и в сентименталистской повести XVIII в., и в реалистической драме XIX–XX вв., притягивает внимание читателя и зрителя. Повторяемость конфликта, заложенного в природе человека и общества, обусловливает его непреходящую актуальность. Не ослабевает интерес к конфликту, который в реальной жизни преимущественно решается компромиссным путем, но в искусстве традиционно получает трагическую развязку.
А.Н.Островский
(1823-1886)
Гроза
Драма в пяти действиях
Лица :
Савел Прокофьевич Дикой,
купец, значительное лицо в городе.
Борис Григорьевич,
племянник его, молодой человек, порядочно образованный.
Марфа Игнатьевна Кабанова (Кабаниха),
богатая купчиха, вдова.
Тихон Иваныч Кабанов,
ее сын.
Катерина,
жена его.
Варвара,
сестра Тихона.
Кулигин,
мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле.
Ваня Кудряш,
молодой человек, конторщик Дикова.
Шапкин,
мещанин.
Феклуша,
странница.
Глаша,
девка в доме Кабановой.
Барыня с двумя лакеями,
старуха 70-ти лет, полусумасшедшая.
Городские жители обоего пола.
* Все лица, кроме Бориса, одеты по-русски.
Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом. Между 3-м и 4-м действиями происходит 10 дней.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
На первом плане узкая галерея со сводами старинной, начинающей разрушаться постройки; кой-где трава и кусты за арками – берег и вид на Волгу.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Несколько гуляющих обоего пола проходят за арками.
1 - й. Дождь накрапывает, как бы гроза не собралась?
2 - й. Гляди, сберется.
1 - й. Еще хорошо, что есть где схорониться.
Входят все под своды.
Ж е н щ и н а. А что народу-то гуляет на бульваре! День праздничный, все повышли. Купчихи такие разряженные.
1 - й. Попрячутся куда-нибудь.
2 - й. Гляди, что теперь народу сюда набьется!
1 - й (осматривая стены). А ведь тут, братец ты мой, когда-нибудь, значит, расписано было. И теперь еще местами означает.
2 - й. Ну да, как же! Само собой, что расписано было. Теперь, ишь ты, все впусте оставлено, развалилось, заросло. После пожара так и не поправляли. Да ты и пожару-то этого не помнишь, этому лет сорок будет.
1 - й. Что бы это такое, братец ты мой, тут нарисовано было? Довольно затруднительно это понимать.
2 - й. Это геенна огненная.
1 - й. Так, братец ты мой!
2 - й. И едут туда всякого звания люди.
1 - й. Так, так, понял теперь.
2 - й. И всякого чину.
1 - й. И арапы?
2 - й. И арапы.
1 - й. А это, братец ты мой, что такое?
2 - й. А это литовское разорение. Битва – видишь? Как наши с Литвой бились.
1 - й. Что ж это такое – Литва?
2 - й. Так она Литва и есть.
1 - й. А говорят, братец ты мой, она на нас с неба упала.
2 - й. Не умею тебе сказать. С неба так с неба.
Ж е н щ и н а. Толкуй еще! Все знают, что с неба; и где был какой бой с ней, там для памяти курганы насыпаны.
1 - й. А что, братец ты мой! Ведь это так точно!
Входят Дикой и за ним Кулигин без шапки. Все кланяются и принимают почтительное положение.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Дикой и Кулигин.
Д и к о й. Ишь ты, замочило всего. (Кулигину.) Отстань ты от меня! Отстань! (С сердцем.) Глупый человек!
К у л и г и н. Савел Прокофьич, ведь от этого, ваше степенство, для всех вообще обывателей польза.
Д и к о й. Поди ты прочь! Какая польза! Кому нужна эта польза?
К у л и г и н. Да хоть бы для вас, ваше степенство, Савел Прокофьич. Вот бы, сударь, на бульваре, на чистом месте, и поставить. А какой расход? Расход пустой: столбик каменный (показывает жестами размер каждой вещи), дощечку медную, такую круглую, да шпильку, вот шпильку прямую (показывает жестом), простую самую. Уж я все это прилажу и цифры вырежу уже все сам. Теперь вы, ваше степенство, когда изволите гулять или прочие которые гуляющие, сейчас подойдете и видите, который час. А то этакое место прекрасное, и вид, и все, а как будто пусто. У нас тоже, ваше степенство, и проезжие бывают, ходят туда наши виды смотреть, все-таки украшение – для глаз оно приятней.
Д и к о й. Да что ты ко мне лезешь со всяким вздором! Может, я с тобой и говорить-то не хочу. Ты должен был прежде узнать, в расположении ли я тебя cлушать, дурака, или нет. Что я тебе – ровный, что ли! Ишь ты, какое дело нашел важное! Так прямо с рылом-то и лезет разговаривать.
К у л и г и н. Кабы я со своим делом лез, ну тогда был бы я виноват. А то я для общей пользы, ваше. степенство. Ну что значит для общества каких-нибудь рублей десять! Больше, сударь, не понадобится.
Д и к о й. А может, ты украсть хочешь; кто тебя знает.
К у л и г и н. Коли я свои труды хочу даром положить, что же я могу украсть, ваше степенство? Да меня здесь все знают, про меня никто дурно не скажет.
Д и к о й. Ну и пущай знают, а я тебя знать не хочу.
К у л и г и н. За что, сударь Савел Прокофьич, честного человека обижать изволите?
Д и к о й. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и думаю. Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? Так ты знай, что ты червяк. Захочу – помилую, захочу – раздавлю.
К у л и г и н. Бог с вами, Савел Прокофьич! Я, сударь, маленький человек, меня обидеть недолго. А я вам вот что доложу, ваше степенство: "И в рубище почтенна добродетель!"
Д и к о й. Ты у меня грубить не смей! Слышишь ты!
К у л и г и н. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю; а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Д и к о й (гордо). Все суета!
К у л и г и н. Да какая же суета, когда опыты были?
Д и к о й. Какие-такие там у тебя громовые отводы?
К у л и г и н. Стальные.
Д и к о й (с гневом). Ну, еще что?
К у л и г и н. Шесты стальные.
Д и к о й (сердясь более и более). Слышал, что шесты, аспид ты этакой; да еще-то что? Наладил: шесты! Ну, а еще что?
К у л и г и н. Ничего больше.
Д и к о й. Да гроза-то что такое, по-твоему, а? Ну, говори.
К у л и г и н. Электричество.
Д и к о й (топнув ногой). Какое еще там елестричество! Ну, как же ты не разбойник! Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А, говори! Татарин?
К у л и г и н. Савел Прокофьич, ваше степенство, Державин сказал:
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю.
Д и к о й. А за эти слова тебя к городничему отправить, так он тебе задаст! Эй, почтенные, прислушайте-ко, что он говорит!
К у л и г и н. Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион, тогда я поговорю. (Махнув рукой, уходит.)
Д и к о й. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого! Держите его! Этакой фальшивый мужичонко! С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу.) Да вы, проклятые, хоть кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил-таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито.) Перестал, что ль, дождик-то?
1 - й. Кажется, перестал.
Д и к о й. Кажется! А ты, дурак, сходи да посмотри. А то – кажется!
1 - й (выйдя из-под сводов). Перестал!
Дикой уходит, и все за ним. Сцена несколько времени пуста. Под своды быстро входит Варвара и, притаившись, высматривает.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Варвара и потом Борис.
В а р в а р а. Кажется, он!
Борис проходит в глубине сцены.
Сс-сс!
Борис оглядывается.
Поди сюда. (Манит рукой.)
Борис входит.
Что нам с Катериной-то делать? Скажи на милость!
Б о р и с. А что?
В а р в а р а. Беда ведь, да и только. Муж приехал, ты знаешь ли это? И не ждали его, а он приехал.
Б о р и с. Нет, я не знал.
В а р в а р а. Она просто сама не своя сделалась!
Б о р и с. Видно, только я и пожил десяток деньков, пока! его не было. Уж теперь не увидишь ее!
В а р в а р а. Ах ты какой! Да ты слушай! Дрожит вся, точно ее лихорадка бьет; бледная такая, мечется по дому, точно чего ищет. Глаза, как у помешанной! Давеча утром плакать принялась, так и рыдает. Батюшки мои! что мне с ней делать?
Б о р и с. Да, может быть, пройдет это у нее!
Варвара. Ну, уж едва ли. На мужа не смеет глаз поднять. Маменька замечать это стала, ходит да все,на нее косится, так змеей и смотрит; а она от этого еще хуже. Просто мука глядеть-то на нее! Да и боюсь я.
Б о р и с. Чего же ты боишься?
В а р в а р а. Ты ее не знаешь! Она ведь чудная какая-то у нас. От нее все станется! Таких дел наделает, что...
Б о р и с. Ах, боже мой! Что же делать-то? Ты бы с ней поговорила хорошенько. Неужели уж нельзя ее уговорить?
В а р в а р а. Пробовала. И не слушает ничего. Лучше и не подходи.
Б о р и с. Ну, как же ты думаешь, что она может сделать?
В а р в а р а. А вот что: бухнет мужу в ноги да и расскажет все. Вот чего я боюсь.
Б о р и с (с испугом). Может ли это быть?
В а р в а р а. От нее все может быть.
Б о р и с. Где она теперь?
В а р в а р а. Сейчас с мужем на бульвар пошли, и маменька с ними. Пройди и ты, коли хочешь. Да нет, лучше не ходи, а то она, пожалуй, н вовсе растеряется.
Вдали удар грома.
Никак, гроза? (Выглядывает.) Да и дождик. А вот и народ повалил. Спрячься там где-нибудь, а я тут на виду стану, чтоб не подумали чего.
Входят несколько лиц разного звания и пола.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Разные лица и потом Кабанова, Кабанов, Катерина и Кулигин.
1 - й. Должно быть, бабочка-то очень боится, что так торопится спрятаться.
Ж е н щ и н а. Да уж как ни прячься! Коли кому на роду написано, так никуда не уйдешь.
К а т е р и н а (вбегая). Ах, Варвара! (Хватает ее за руку и держит крепко.)
В а р в а р а. Полно, что ты!
К а т е р и н а. Смерть моя!
В а р в а р а. Да ты одумайся! Соберись с мыслями!
К а т е р и н а. Нет! Не могу. Ничего не могу. У меня уж очень сердце болит.
К а б а н о в а (входя). То-то вот, надо жить-то так, чтобы всегда быть готовой ко всему; страху-то бы такого не было.
К а б а н о в. Да какие ж, маменька, у нее грехи такие могут быть особенные: все такие же, как и у всех у нас, а это так уж она от природы боится.
К а б а н о в а. А ты почем знаешь? Чужая душа потемки.
К а б а н о в (шутя). Уж разве без меня что-нибудь, а при мне, кажись, ничего не было.
К а б а н о в а. Может быть, и без тебя.
К а б а н о в (шутя). Катя, кайся, брат, лучше, коли в чем грешна. Ведь от меня не скроешься: нет, шалишь! Все знаю!
К а т е р и н а (смотрит в глаза Кабанову). Голубчик мой!
В а р в а р а. Ну, что ты пристаешь! Разве не видишь, что ей без тебя тяжело?
Борис выходит из толпы и раскланивается с Кабановым.
К а т е р и н а (вскрикивает). Ах!
К а б а н о в. Что ты испугалась! Ты думала – чужой? Это знакомый! Дядюшка здоров ли?
Б о р и с. Слава богу!
К а т е р и н а (Варваре). Что ему еще надо от меня?.. Или ему мало этого, что я так мучаюсь. (Приклоняясь к Варваре, рыдает.)
В а р в а р а (громко, чтобы мать слышала). Мы с ног сбились, не знаем, что сделать с ней; а тут еще посторонние лезут! (Делает Борису знак, тот отходит к самому выходу.)
К у л и г и н (выходит на середину, обращаясь к толпе). Ну, чего вы боитесь, скажите на милость! Каждая теперь травка, каждый цветок радуется, а мы прячемся, боимся, точно напасти какой! Гроза убьет! Не гроза это, а благодать! Да, благодать! У вас все гроза! Северное сияние загорится, любоваться бы надобно да дивиться премудрости: "с полночных стран встает заря"", а вы ужасаетесь да придумываете: к войне это или к мору. Комета ли идет, – не отвел бы глаз! Красота! Звезды-то уж пригляделись, все одни и те же, а это обновка; ну, смотрел бы да любовался! А вы боитесь и взглянуть-то на небо, дрожь вас берет! Изо всего-то вы себе пугал наделали. Эх, народ! Я вот не боюсь. Пойдемте, сударь!
Б о р и с. Пойдемте! Здесь страшнее!
Уходят.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же без Бориса и Кулигина.
К а б а н о в а. Ишь какие рацеи развел. Есть что послушать, уж нечего сказать! Вот времена-то пришли, какие-то учители появились. Коли старик так рассуждает, чего уж от молодых-то требовать!
Ж е н щ и н а. Ну, все небо обложило. Ровно шапкой, так и накрыло.
1 - й. Эко, братец ты мой, точно клубком туча-то вьется, ровно что в ней там живое ворочается. А так на нас и ползет, так и ползет, как живая!
2 - й. Уж ты помяни мое слово, что эта гроза даром не пройдет! Верно тебе говорю; потому знаю. Либо уж убьет кого-нибудь, либо дом сгорит, вот увидишь: потому, смотри, какой цвет необнаковенный.
К а т е р и н а (прислушиваясь). Что они говорят? Они говорят, что убьет кого-нибудь.
К а б а н о в. Известно, так городят, зря, что в голову придет.
К а б а н о в а. Ты не осуждай постарше себя! Они больше твоего знают. У старых людей на все приметы есть. Старый человек на ветер слова не скажет.
К а т е р и н а (мужу). Тиша, я знаю, кого убьет.
В а р в а р а (Катерине тихо). Ты уж хоть молчи.
К а б а н.о в а. Ты почем знаешь?
К а т е р и н а. Меня убьет. Молитесь тогда за меня.
Входит Барыня с лакеями. Катерина с криком прячется.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же и Барыня.
Б а р ы н я. Что прячешься? Нечего прятаться! Видно, боишься: умирать-то не хочется! Пожить хочется! Как не хотеться! – видишь, какая красавица. Ха-ха-ха! Красота! А ты молись богу, чтоб отнял красоту-то! Красота-то ведь погибель наша! Себя погубишь, людей соблазнишь, вот тогда и радуйся красоте-то своей. Много, много народу в грех введешь! Вертопрахи на поединки выходят, шпагами колют друг друга. Весело! Старики старые, благочестивые об смерти забывают, соблазняются на красоту-то! А кто отвечать будет? За все тебе отвечать придется. В омут лучше с красотой-то! Да скорей, скорей!
Катерина прячется.
Куда прячешься, глупая? От бога-то не уйдешь! Все в огне гореть будете в неугасимом! (Уходит.)
К а т е р и н а. Ах! Умираю!
В а р в а р а. Что ты мучаешься-то, в самом деле? Стань к сторонке да помолись: легче будет/
К а т е р и н а (подходит к стене и опускается на колени, потом быстро вскакивает). Ах! Ад! Ад! Геенна огненная!
Кабанов, Кабанова и Варвара окружают ее.
Все сердце изорвалось! Не могу я больше терпеть! Матушка! Тихон! Грешна я перед богом и перед вами! Не я ли клялась тебе, что не взгляну ни на кого без тебя! Помнишь, помнишь? А знаешь ли, что я, беспутная, без тебя делала? В первую же ночь я ушла из дому...
К а б а н о в (растерявшись, в слезах, дергает ее за рукав). Не надо, не надо, не говори! Что ты! Матушка здесь!
К а б а н о в а (строго). Ну, ну, говори, коли уж начала.
К а т е р и н а. И все-то десять ночей я гуляла... (Рыдает.)
Кабанов хочет обнять ее.
К а б а н о в а. Брось ее! С кем?
В а р в а р а. Врет она, она сама не знает, что говорит.
К а б а н о в а. Молчи ты! Вот оно что! Ну, с кем же?
К а т е р и н а. С Борисом Григорьичем.
Удар грома.
Ах! (Падает без чувств на руки мужа.)
К а б а н о в а. Что, сынок! Куда воля-то ведет! Говорила я, так ты слушать не хотел. Вот и дождался!
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Декорация первого действия. Сумерки.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Кулигин (сидит на лавочке), Кабанов (идет по бульвару).
К у л и г и н (поет).
Ночною темнотою покрылись небеса.
Все люди для покою закрыли уж глаза... и пр.
(Увидав Кабанова.) Здравствуйте, сударь! Далеко ли изволите?
К а б а н о в. Домой. Слышал, братец, дела-то наши? Вся, братец, семья в расстройство пришла.
К у л и г и н. Слышал, слышал, сударь.
К а б а н о в. Я в Москву ездил, ты знаешь? На дорогу-то маменька читала, читала мне наставления-то, а я как выехал, так загулял. Уж очень рад, что на волю-то вырвался. И всю дорогу пил, и в Москве все пил, так это кучу, что на-поди! Так, чтобы уж на целый год отгуляться. Ни разу про дом-то и не вспомнил. Да хоть бы и вспомнил-то, так мне бы и в ум не пришло, что делается. Слышал?
К у л и г и н. Слышал, сударь.
К а б а н о в. Несчастный я теперь, братец, человек! Так ни за что я погибаю, ни за грош!
К v л и г и н. Маменька-то у вас больно крута.
К а б а н о в. Ну да. Она-то всему и причина. А я за что погибаю, скажи ты мне на милость? Я вот зашел к Дикому, ну, выпили; думал – легче будет, нет, хуже, Кулигин! Уж что жена против меня сделала! Уж хуже нельзя...
К у л и г и н. Мудреное дело, сударь. Мудрено вас судить.
К а б а н о в. Нет, постой! Уж на что еще хуже этого. Убить ее за это мало. Вот маменька говорит: ее надо живую в землю закопать, чтобы она казнилась! А я ее люблю, мне ее жаль пальцем тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль мне смотреть-то на нее, пойми ты это, Кулигин. Маменька ее поедом ест, а она, как тень какая, ходит безответная. Только плачет да тает, как воск. Вот я и убиваюсь, глядя на нее.
К у л и г и н. Как бы нибудь, сударь, ладком дело-то сделать! Вы бы простили ей, да и не поминали никогда. Сами-то, чай, тоже не без греха!
К а б а н о в. Уж что говорить!
К у л и г и н. Да уж так, чтобы и под пьяную руку не попрекать. Она бы вам, сударь, была хорошая жена; гляди – лучше всякой.
К а б а н о в. Да пойми ты, Кулигин: я-то бы ничего, а маменька-то... разве с ней сговоришь!..
К у л и г и н. Пора бы уж вам, сударь, своим умом жить.
К а б а н о в. Что ж мне, разорваться, что ли! Нет, говорят, своего-то ума. И, значит, живи век чужим. Я вот возьму да последний-то, какой есть, пропью; пусть маменька тогда со мной, как с дураком, и нянчится.
К у л и г и н. Эх, сударь! Дела, дела! Ну, а Борис-то Григорьич, сударь, что?
К а б а н о в. А его, подлеца, в Тяхту, к китайцам. Дядя к знакомому купцу какому-то посылает туда на контору. На три года его туды.
К у л а г и н. Ну, что же он, сударь?
К а б а н о в. Мечется тоже, плачет. Накинулись мы давеча на него с дядей, уж ругали, ругали, – молчит. Точно дикий какой сделался. Со мной, говорит, что хотите, делайте, только ее не мучьте! И он к ней тоже жалость имеет.
К у л и г и н. Хороший он человек, сударь.
К а б а н о в. Собрался совсем, и лошади уж готовы. Так тоскует, беда! Уж я вижу, что ему проститься хочется. Ну, да мало ли чего! Будет с него. Враг ведь он мне, Кулигин! Расказнить его надобно на части, чтобы знал...
К у л и г и н. Врагам-то прощать надо, сударь!
К а б а н о в. Поди-ка, поговори с маменькой, что она тебе на это скажет. Так, братец Кулигин, все наше семейство теперь врозь расшиблось. Не то что родные, а точно вороги друг другу. Варвару маменька точила-точила, а та не стерпела, да и была такова, – взяла да и ушла.
К у л и г и н. Куда ушла?
К а б а н о в. Кто ее знает. Говорят, с Кудряшом с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. "Не запирайте, – говорит, – хуже будет!" Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне? Научи ты меня, как мне жить теперь? Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возмусь – руки отваливаются. Вот теперь домой иду: на радость, что ль, иду?
Входит Г л а ш а.
Г л а ш а. Тихон Иваныч, батюшка!
К а б а н о в. Что еще?
Г л а ш а. Дома у нас нездорово, батюшка!
К а б а н о в. Господи! Так уж одно к одному! Говори, что там такое?
Г л а ш а. Да хозяюшка ваша...
К а б а н о в. Ну что ж? Умерла, что ль?
Г л а ш а. Нет, батюшка; ушла куда-то, не найдем нигде. Сбились с ног искамши.
К а б а н о в. Кулигин, надо, брат, бежать искать ее. Я, брат, знаешь, чего боюсь? Как бы она с тоски-то на себя руки не наложила! Уж так тоскует, так тоскует, что ах! На нее-то глядя, сердце рвется. Чего же вы смотрели-то? Давно ль она ушла-то?
Г л а ш а. Недавнушко, батюшка! Уж наш грех, недоглядели. Да и то сказать: на всякий час не остережешься.
К а б а н о в. Ну, что стоишь-то, беги?
Глаша уходит.
И мы пойдем, Кулигин!
Уходят.
Сцена несколько времени пуста. С противоположной стороны выходит Катерина и тихо идет по сцене.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
К а т е р и н а (одна) . Нет, нигде нет! Что-то он теперь, бедный, делает? Мне только проститься с ним, а там... а там хоть умирать. За что я его в беду ввела? Ведь мне не легче от того! Погибать бы мне одной! А то себя погубила, его погубила, себе бесчестье – ему вечный покор! Да! Себе бесчестье – ему вечный покор. (Молчание.) Вспомнить бы мне, что он говорил-то? Как он жалел-то меня? Какие слова-то говорил? (Берет себя за голову.) Не помню, все забыла. Ночи, ночи мне тяжелы! Все пойдут спать, и я пойду; всем ничего, а мне – как в могилу. Так страшно в потемках! Шум какой-то сделается, и поют, точно кого хоронят; только так тихо, чуть слышно, далеко-далеко от меня... Свету-то так рада сделаешься! А вставать не хочется: опять те же люди, те же разговоры, та же мука. Зачем они так смотрят на меня? Отчего это нынче не убивают? Зачем так сделали? Прежде, говорят, убивали. Взяли бы да и бросили меня в Волгу; я бы рада была. "Казнить-то тебя, – говорят, – так с тебя грех снимется, а ты живи да мучайся своим грехом". Да уж измучилась я! Долго ль еще мне мучиться? Для чего мне теперь жить? Ну, для чего? Ничего мне не надо, ничего мне не мило, и свет божий не мил! А смерть не приходит. Ты ее кличешь, а она не приходит. Что ни увижу, что ни услышу, только тут (показывает на сердце) больно. Еще кабы с ним жить, может быть, радость бы какую я и видела... Что ж: уж все равно, уж душу свою я ведь погубила. Как мне по нем скучно! Ах, как мне по нем скучно! Уж коли не увижу я тебя, так хоть услышь ты меня издали! Ветры буйные, перенесите вы ему мою печаль-тоску! Батюшки, скучно мне, скучно! (Подходит к берегу и громко, во весь голос.) Радость моя, жизнь моя, душа моя, люблю тебя! Откликнись! (Плачет.)
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Катерина и Борис.
Б о р и с (не видя Катерины). Боже мой! Ведь это ее голос! Где же она? (Оглядывается.)
К а т е р и н а (подбегает к нему и падает на шею). Увидела-таки я тебя! (Плачет на груди у него.)
Молчание.
Б о р и с. Ну, вот и поплакали вместе, привел бог.
К а т е р и н а. Ты не забыл меня?
Б о р и с. Как забыть, что ты!
К а т е р и н а. Ах, нет, не то, не то! Ты не сердишься?
Б о р и с. За что мне сердиться?
К а т е р и н а. Ну, прости меня! Не хотела я тебе зла сделать; да в себе не вольна была. Что говорила, что делала, себя не помнила.
Б о р и с. Полно, что ты! что ты!
К а т е р и н а. Ну, как же ты? Теперь-то ты как?
Б о р и с. Еду.
К а т е р и н а. Куда едешь?
Б о р и с. Далеко, Катя, в Сибирь.
К а т е р и н а. Возьми меня с собой отсюда!
Б о р и с. Нельзя мне, Катя. Не по своей я воле еду: дядя посылает, уж и лошади готовы; я только отпросился у дяди на минуточку, хотел хоть с местом-то тем проститься, где мы с тобой виделись.
К а т е р и н а. Поезжай с богом! Не тужи обо мне. Сначала только разве скучно будет тебе, бедному, а там и позабудешь.
Б о р и с. Что обо мне-то толковать! Я – вольная птица. Ты-то как? Что свекровь-то?
К а т е р и н а. Мучает меня, запирает. Всем говорит и мужу говорит: "Не верь ей, она хитрая". Все и ходят за мной целый день и смеются мне прямо в глаза. На каждом слове все тобой попрекают.
Б о р и с. А муж-то?
К а т е р и н а. То ласков, то сердится, да пьет все. Да постыл он мне, постыл, ласка-то его мне хуже побоев.
Б о р и с. Тяжело тебе, Катя?
К а т е р и н а. Уж так тяжело, так тяжело, что умереть легче!
Б о р и с. Кто ж это знал, что нам за любовь нашу так мучиться с тобой! Лучше б бежать мне тогда!
К а т е р и н а. На беду я увидала тебя. Радости видела мало, а горя-то, горя-то что! Да еще впереди-то сколько! Ну, да что думать о том, что будет! Вот теперь тебя видела, этого они у меня не отнимут; а больше мне ничего не надо. Только ведь мне и нужно было увидать тебя. Вот мне теперь гораздо легче сделалось; точно гора с плеч свалилась. А я все думала, что ты на меня сердишься, проклинаешь меня...
Б о р и с. Что ты, что ты!
К а т е р и н а. Да нет, все не то я говорю; не то я хотела сказать! Скучно мне было по тебе, вот что, ну, вот я тебя увидала...
Б о р и с. Не застали б нас здесь!
К а т е р и н а. Постой, постой! Что-то я тебе хотела сказать... Вот забыла! Что-то нужно было сказать! В голове-то все путается, не вспомню ничего.
Б о р и с. Время мне, Катя!
К а т е р и н а. Погоди, погоди!
Б о р и с. Ну, что же ты сказать-то хотела?
К а т е р и на. Сейчас скажу. (Подумав.) Да! Поедешь ты дорогой, ни одного ты нищего так не пропускай, всякому подай да прикажи, чтоб молились за мою грешную душу.
Б о р и с. Ах, кабы знали эти люди, каково мне прощаться с тобой! Боже мой! Дай бог, чтоб им когда-нибудь так же сладко было, как мне теперь. Прощай, Катя! (Обнимает и хочет уйти.) Злодеи вы! Изверги! Эх, кабы сила!
К а т е р и н а. Постой, постой! Дай мне поглядеть на тебя в последний раз. (Смотрит ему в глаза.) Ну, будет с меня! Теперь бог с тобой, поезжай. Ступай, скорее ступай!
Б о р и с (отходит несколько шагов и останавливается). Катя, нехорошо что-то! Не задумала ли ты чего? Измучусь я дорогой-то, думавши о тебе.
К а т е р и н а. Ничего, ничего. Поезжай с богом!
Борис хочет подойти к ней.
Не надо, не надо, довольно!
Б о р и с (рыдая). Ну, бог с тобой! Только одного и надо у бога просить, чтоб она умерла поскорее, чтоб ей не мучиться долго! Прощай! (Кланяется.)
К а т е р и н а. Прощай!
Борис уходит. Катерина провожает его глазами и стоит несколько времени задумавшись.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
К а т е р и н а (одна). Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу – все равно. Да, что домой, что в могилу!.. что в могилу! В могиле лучше... Под деревцом могилушка... как хорошо!.. Солнышко ее греет, дождичком ее мочит... весной на ней травка вырастет, мягкая такая... птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие... всякие (задумывается), всякие... Так тихо, так хорошо! Мне как будто легче! А о жизни и думать не хочется. Опять жить? Нет, нет, не надо... нехорошо! И люди мне противны, и дом мне противен, и стены противны! Не пойду туда! Нет, нет, не пойду... Придешь к ним, они ходят, говорят, а на что мне это? Ах, темно стало! И опять поют где-то! Что поют? Не разберешь... Умереть бы теперь... Что поют? Все равно, что смерть придет, что сама... а жить нельзя! Грех! Молиться не будут? Кто любит, тот будет молиться... Руки крест-накрест складывают... в гробу? Да, так... я вспомнила. А поймают меня да воротят домой насильно... Ах, скорей, скорей! (Подходит к берегу. Громко.) Друг мой! Радость моя! Прощай!
(Уходит.)
Входят Кабанова,Кабанов, Кулигин и работник с фонарем.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Кабанов, Кабанова и Кулигин.
К у л и г и н. Говорят, здесь видели.
К а б а н о в. Да это верно?
К у л и г и н. Прямо на нее говорят.
К а б а н о в. Ну, слава богу, хоть живую видели-то.
К а б а н о в а. А ты уж испугался, расплакался! Есть о чем. Не беспокойся: еще долго нам с ней маяться будет.
К а б а н о в. Кто ж это знал, что она сюда пойдет! Место такое людное. Кому в голову придет здесь прятаться.
К а б а н о в а. Видишь, что она делает! Вот какое зелье! Как она характер-то свой хочет выдержать!
С разных сторон собирается народ с фонарями.
О д и н и з н а р о д а. Что, нашли?
К а б а н о в а. То-то что нет. Точно провалилась куда.
Н е с к о л ь к о г о л о с о в. Эка притча! Вот оказия-то! И куда б ей деться!
О д и н и з н а р о д а. Да найдется! Другой. Как не найтись! Третий. Гляди, сама придет.
К у л и г и н (с берега). Кто кричит? Что там?
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же, без Кулигина.
К а б а н о в. Батюшки, она ведь это! (Хочет бежать.)
Кабанова удерживает его за руку.
Маменька, пустите, смерть моя! Я ее вытащу, а то так и сам... Что мне без нее!
К а б а н о в а. Не пущу, и не думай! Из-за нее да себя губить, стоит ли она того! Мало она нам страму-то наделала, еще что затеяла!
К а б а н о в. Пустите!
К а б а н о в а. Без тебя есть кому. Прокляну, коли пойдешь!
К а б а н о в (падая на колени). Хоть взглянуть-то мне на нее!
К а б а н о в а. Вытащат – взглянешь.
К а б а н о в (встает. К народу). Что, голубчики, не видать ли чего?
1 - й. Темно внизу-то, не видать ничего.
Шум за сценой.
2 - й. Словно кричат что-то, да ничего не разберешь.
1 - й. Да это Кулигина голос.
2 - й. Вон с фонарем по берегу ходят.
1 - й. Сюда идут. Вон и ее несут.
Несколько народу возвращается.
О д и н и з в о з в р а т и в ш и х с я. Молодец Кулигин! Тут близехонько, в омуточке, у берега с огнем-то оно в воду-то далеко видно; он платье и увидал и вытащил ее.
К а б а н о в. Жива?
Д р у г о й. Где уж жива! Высоко бросилась-то: тут обрыв, да, должно быть, на якорь попала, ушиблась, бедная! А точно, ребяты, как живая! Только на виске маленькая ранка, и одна только, как есть одна, капелька крови.
Кабанов бросается бежать; навстречу ему Кулагин с народом несут Катерину.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Те же и К у л и г и н.
К у л и г и н. Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней, что хотите! Тело ее здесь, возьмите его; а душа теперь не ваша: она теперь перед судией, который милосерднее вас! (Кладет на землю и убегает.)
К а б а н о в (бросается к Катерине). Катя! Катя!
К а б а н о в а. Полно! Об ней плакать-то грех!
К а б а н о в. Маменька, вы ее погубили, вы, вы, вы...
К а б а н о в а. Что ты? Аль себя не помнишь? Забыл, с кем говоришь?
К а б а н о в. Вы ее погубили! Вы! Вы!
К а б а н о в а (сыну). Ну, я с тобой дома поговорю. (Низко кланяется народу.) Спасибо вам, люди добрые, за вашу услугу!
Все кланяются.
К а б а н о в. Хорошо тебе, Катя! А я-то зачем остался жить на свете да мучиться! (Падает на труп жены.)
Какие драматургические средства и как помогают автору раскрыть характеры героев в приведенном фрагменте?
Кулигин. За что, сударь Савел Прокофьич, честного человека обижать изволите?
Дикой. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и думаю. Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? Так ты знай, что ты червяк. Захочу - помилую, захочу - раздавлю.
Кулигин. Бог с вами, Савел Прокофьич! Я, сударь, маленький человек, меня обидеть недолго. А я вам вот что доложу, ваше степенство: «И в рубище почтенна добродетель!»
Дикой. Ты у меня грубить не смей! Слышишь ты!
Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю; а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Дикой (гордо). Все суета!
Кулигин. Да какая же суета, когда опыты были?
Дикой. Какие-такие там у тебя громовые отводы?
Кулигин. Стальные.
Дикой (с гневом). Ну, еще что?
Кулигин. Шесты стальные.
Дикой (сердясь более и более). Слышал, что шесты, аспид ты этакой; да еще-то что? Наладил: шесты! Ну, а еще что?
Кулигин. Ничего больше.
Дикой. Да гроза-то что такое, по-твоему, а? Ну, говори.
Кулигин. Электричество.
Дикой (топнув ногой). Какое еще там елестричество! Ну, как же ты не разбойник! Гроза-то нам в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А, говори! Татарин?
Кулигин. Савел Прокофьич, ваше степенство, Державин сказал:
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю.
Дикой. А за эти слова тебя к городничему отправить, так он тебе задаст! Эй, почтенные, прислушайте-ко, что он говорит!
Кулигин. Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет у меня миллион, тогда я поговорю. (Махнув рукой, уходит.)
Дикой. Что ж ты, украдешь, что ли, у кого! Держите его! Этакой фальшивый мужичонко! С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу). Да вы, проклятые, хоть кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил- таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито). Перестал, что ль, дождик-то?
1-й. Кажется, перестал.
Дикой. Кажется! А ты, дурак, сходи да посмотри. А то - кажется!
1-й (выйдя из-под сводов). Перестал!
Явление третье
Варвара и потом Борис.
Варвара. Кажется, он!
Борис (проходит в глубине сцены). Сс-сс!
Борис (оглядывается). Поди сюда. (Манит рукой.)
Борис (входит). Что нам с Катериной-то делать? Скажи на милость!
Борис. А что?
Варвара. Беда ведь, да и только. Муж приехал, ты знаешь ли это? И не ждали его, а он приехал.
Борис. Нет, я не знал.
Варвара. Она просто сама не своя сделалась!
Борис. Видно, только я и пожил десяток деньков, пока его не было. Уж теперь не увидишь ее!
Показать текст целиком
Автор раскрывает характеры героев при помощи нескольких драматургических средств. В первую очередь героев характеризует их речь: Дикой употребляет жаргонизмы и просторечные слова («дурак», «рыло»), всю его речь можно назвать грубой и излишне эмоциональной, что соответствует его характеру. Кулигин же, наоборот, разговаривает вежливо и грамотно, цитируя при этом Державина, что говорит об обра
