Водолазкин Евгений Германович родился в 1964 году в Киеве. В 1981 году окончил школу с углубленным изучением украинского и английского языков и поступил на русское отделение филологического факультета Киевского государственного университета. Окончив университет в 1986 году с красным дипломом, поступил в аспирантуру при Отделе древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.

После защиты в 1990 году кандидатской диссертации на тему «Хроника Георгия Амартола в древнерусской литературе» поступил на работу в Отдел древнерусской литературы Пушкинского Дома, возглавлявшийся академиком Д. С. Лихачевым. Работая в институте, публиковался в «Трудах Отдела древнерусской литературы», журнале «Русская литература» и других изданиях, принимал участие в подготовке Энциклопедии «Слова о полку Игореве» и «Библиотеки литературы Древней Руси».

В 1992 году в связи с получением Лихачевым Тепферовской премии, предусматривавшей годичную стажировку ученика лауреата в Германии, был приглашен Мюнхенским университетом, где изучал западную медиевистику, а также читал лекции по древнерусской литературе.

Вернувшись в Петербург, продолжил исследовательскую работу в области древнерусского исторического повествования, экзегезы и агиографии. Совместно с Г. М. Прохоровым и Е. Э. Шевченко издал книгу «Преподобные Кирилл, Ферапонт и Мартиниан Белозерские». Участвовал в ряде конференций в России и за рубежом, в том числе – в Международных съездах славистов в Кракове и Любляне. В 1998 году в Пушкинском Доме Водолазкиным была организована международная конференция «Монастырская культура: Восток и Запад» (материалы конференции составили основу одноименного издания, вышедшего год спустя).

В 1998-2002 года (с перерывами), будучи стипендиатом Фонда Александра фон Гумбольдта, занимался исследовательской работой в библиотеках Германии. В 2000 году в Мюнхене Водолазкиным была опубликована монография «Всемирная история в литературе Древней Руси», защищенная им в том же году в ИРЛИ в качестве докторской диссертации. В исследовании разработана и обоснована новая концепция древнерусского исторического повествования. Помимо публикаций, эта концепция была представлена на конференциях по медиевистике и лекциях в Санкт-Петербургском университете.

В 2002 году выпустил книгу «Дмитрий Лихачев и его эпоха», в которую вошли воспоминания и эссе выдающихся ученых, писателей и общественных деятелей. С начала 2000-х годов наряду с научными исследованиями в области древней и новой русской литературы печатает публицистические и научно-популярные работы («Независимая газета», «Новая газета», «Литературная газета», журналы «Звезда», «Огонек», «Эксперт» и др.), среди которых – книги «Часть суши, окруженная небом. Соловецкие тексты и образы» и . Приблизительно в это же время начал заниматься и литературным творчеством. Изданный в 2009 году роман стал финалистом Премии Андрея Белого и «Большой книги», а роман-житие (шорт-листы «Большой книги» и «Нацбеста»), по мнению многих критиков и писателей, стал главным литературным событием 2012 года.

Примечательно место фантастики в творчестве автора. Речь идёт о романе «Лавр», герои которого способны не только исцелять безнадежно больных и останавливать эпидемию чумы, но и прозревать сквозь пространство и время, заглядывая и в наши дни. Подзаголовок называет роман «не историческим». Действительно, время, представленное в книге нелинейно, все события как бы сосуществуют в одно и то же мгновение. И кажущиеся анахронизмы, народе пластиковых бутылок в средневековом лесу или современной лексики из уст персонажей, лишь подчеркивают подлинную природу этого времени. Время «Лавра» сакрально. По сути, перед нами современный опыт агиографии. И текст наполнен юродивыми, благодеяниями, пророчествами и искуплением: перед нами мир, в основе которого лежит Чудо. То самое - первый элемент известной триады «Чудо-Тайна-Достоверность», сформулированной как своего рода канон для фантастических произведений.

Вы олицетворение того, что Ибсен называл «жизненным опытом человека»: предельно ясно - как мне кажется - отличаете пережитое от прожитого («только первое может служить предметом творчества») и воплощаете этот опыт в собственных текстах. Вы всегда жили с повышенной чувствительностью к жизни или это приобретенный навык?

Скажем так: часто. Иногда это перемежалось с полной безответственностью. Но с возрастом серьезное отношение преобладает. Не на ярмарку ведь едешь - с ярмарки.

- Думаете ли вы о надтекстовом смысле, когда работаете над произведением или он находит себя (вас) сам?

Литература описывает по преимуществу явления, а уж они вытаскивают за собой какой-то надтекстовый смысл. Или не вытаскивают - это уж как получится. Из этого вовсе не следует, что надо писать только о возвышенном и прекрасном: можно писать о совершенно противоположных вещах, но отрицательным образом описывать возвышенное и прекрасное. Или наоборот: пишешь о прекрасном, а над текстом - какой-то вонючий пар. У Чехова все рассуждают, что нужно работать, нужно в Москву и т.д., а надтекстовый смысл: жизнь проходит бездарно, и она одна. С точностью предугадать этот смысл невозможно - хотя бы потому, что в окончательном виде он формируется в голове читателя. Но задать читателю направление - это писатель может.

- Ритм повествования диктуется историей? Как вы находите звучание и порядок слов?

Я мог бы сказать наоборот: история диктуется ритмом. Но это было бы bon mot. На самом деле они существуют в связке. Возьмите «Самодержец пустыни» Леонида Юзефовича - это идеальное сочетание ритма прозы и ритма истории. Тексты имеют свою мелодию. И если я слышу ее, то я начинаю писать. Часто она приходит мне в голову до сюжета. Например, я знал, что роман, над которым я сейчас работаю, будет написан в 3-м лице. Музыка такого повествования очень отличается от повествования от первого лица.

Чтобы иметь основания для творчества, нужно, чтобы сама жизнь была содержательна - какой период вашей жизни дал вам наиболее явные основания, чтобы творить?

Жизнь существует как целое, даже если она похожа на мозаику (об этом я писал в «Лавре»). Так нашу жизнь видит Бог, так ее можем видеть и мы, если сосредоточимся. Что касается меня, то формально я мог бы выделить насыщенные и ненасыщенные периоды жизни, но ценность их для меня одинакова. Количество знаков в тексте мы считаем с пробелами, хотя пробелы не несут вроде бы никакой информации. И речь состоит не только из говорения. Не менее важный ее элемент - молчание.

Не кажется ли вам в таком случае, что тексты, которые создает искренний писатель, и есть то молчание, о котором вы говорите. А все что вокруг них - фон, лингвистическая поллюция (когда говоришь и пишешь не потому, что должен или есть, что сказать, а потому что не можешь сдержаться), акустические помехи?

Можно сказать и так. Но есть удивительные случаи, когда человек, создающий гениальные тексты, переходит к высокому молчанию. Просто оттого, что его знание выше любых слов. Фома Аквинский, один из самых глубоких умов в мировой истории, в конце жизни перестал писать. И когда его спросили, почему он больше не пишет, он ответил: «Я видел то, перед чем все мои слова как солома». Об одном из моих героев сказано, что его слово - на полпути к молчанию. Я видел таких людей. В их речи не было сора. Это были только необходимые слова. И эти слова были золотыми.

Фраза «можешь не писать - не пиши» приобрела для меня совершенно иное значение после того, как вы сказали, что «молчание - не пустота», а «другой период речи». Как же научиться «молчать»?

Надо стараться проверять слова на их необходимость. С этим мало кто справляется по-настоящему. Так работал, например, Бабель: он правил свои рассказы, вычеркивая лишние слова, - до тех пор, пока не оставалось ни одного, которое можно вычеркнуть. И у него их действительно нет. Некоторые его рассказы имеют более 20-ти вариантов. И, кстати, на заметку молодым писателям: Бабель говорил, что два прилагательных к одному существительному может себе позволить только гений.

Вы сказали однажды, что слова девальвируются и, пожалуй, это действительно так. Но сама литература при этом - по вашим же словам - набирает «популярность». Как вы можете объяснить такой парадокс, которым «объемлется всякая сложная вещь»?

Так и литература ведь бывает разной. Есть литература, состоящая сплошь из девальвированных слов, - и она тоже популярна.

Когда вы написали первый рассказ, тетя сказала, что текст малохудожественный. «И с тех пор вопрос художественности обрел для меня особое значение». Как вам удается находить тончайший баланс между художественностью текста и самой историей (делать жанровую литературу языковой)? Я бы сказал, что вы - писатель, идущий по лезвию бритвы: в любой момент возникает риск сорваться (скатиться либо в стилистику и уподобиться, скажем, Набокову, запутавшемуся в конце концов в кружевах собственных слов, или же во благо истории приглушить звучание языка), но вы, почему-то, не срываетесь.

Срываюсь. Есть в моих текстах фрагменты, которые меня очень раздражают, но потом я начинаю считать их пробелами, которые должны же быть между словами. Вместе с тем, пишу я не для того, чтобы срываться, а пытаюсь, говоря по-черномырдински, делать как лучше. Я очень ценю слово, но знаю границу в проявлении этой любви. Потому что, отпущенное на свободу, оно будет страдать нарциссизмом. Так дети, в отношении которых неумеренно проявляется любовь, часто садятся на голову родителям. Тексты, в которых стиль выражен чрезмерно, теряют бытийность, вес - и становятся слишком легкими. Иногда мне хочется «удивлять» стилем, но я беру себя за шиворот и ставлю на тот путь, который считаю правильным.

- Какой же путь вы считаете правильным?

Тот, который ведет к цели. И это тот случай, когда цель не только оправдывает средства, но и их определяет. Если, например, мне нужно описать трагическое событие, то было бы странно делать это кудрявым стилем, правда?

В «Авиаторе» есть очень важный, на мой взгляд, пассаж: «Волны Белого моря меньше океанских, но переносятся труднее - может быть, как раз из-за малой своей высоты». Это ведь, если задуматься, метафора всего вашего творчества - амплитуда текстов, которые вы создаете, отличается от всего, что написано другими писателями. У вас, как бы сказал музыкальный продюсер, «есть свой саунд», свое звучание. Каждый ваш текст - «пологая, длинная волна». Текстам присуща тягучая размеренность, неизбежно вызывающая внутренний дискомфорт на определенном этапе чтения. Вы намеренно так играете с чувствами читателя, зная морские особенности колебания воды и законы драматургии, или же так пробивается непроизвольный голос истории?

Знаете, добираясь на монастырском катере с острова Анзер на Большой Соловецкий остров, я однажды чуть не пошел ко дну. Тогда я понял, что мне хватит волны любой длины. И если бы мне было поставлено задание пользоваться только короткими волнами, я думаю, я бы особенно не горевал. Если взять пример из области радио, то на коротких волнах, как известно, представлены самые дальние земли. Вы правы в том, что моя любовь к длинной волне выражается в пристрастии к жанру романа. Только этот жанр более или менее совпадает с жизнью по ритму. Но иногда меня тянет на совсем короткие вещи - такие себе скрин-шоты. Есть случаи, когда с их помощью можно выразить больше, чем целым романом.

«Спустя примерно час после того, как мы отчалили из Кеми, разыгрался шторм. Волны Белого моря меньше океанских, но переносятся труднее - может быть, как раз из-за малой своей высоты. Самых слабых с первой же качкой начало рвать. Люди были набиты в трюм, как сельди в бочку, они блевали на себя и на окружающих. От этого плохо становилось даже тем, кто обычно не боялся качки.

Но худшее было впереди. Когда корабль стал переваливаться с борта на борт, раздались душераздирающие крики. Это гибли те, кто стоял у бортов. Тысячепудовая человеческая масса прижимала их к ржавому железу баржи и расплющивала в лепешку. Когда позже их изуродованные тела тащили по пристани, за ними тянулся след кровавого поноса.

Меня тоже рвало - просто выворачивало наружу. Страх утонуть, охвативший было меня в первые минуты качки, быстро прошел. Возникшее безразличие рисовало мне картину прозрачных холодных глубин, где меня больше не рвет и не слышно криков умирающих. Где нет конвоя. В те страшные часы я почему-то не думал о том, что даже на дне никому из нас будет не выбраться из этого мрака и смрада, что даже на конечной глубине ржавый люк "Клары Цеткин" останется задраенным, и нам предстоит вечно плавать в собственном кале и блевотине.

В Бухте Благополучия на пристань нас выгоняли пинками. Тех, кто был не в состоянии двигаться, велено было тащить другим заключенным. И те, кто шел, и те, кто не мог ходить, чувствовали примерно одно и то же. Мы были счастливы, что остались живы, потому что ничего страшнее чрева "Клары Цеткин" никто из нас в своей жизни не видел. Тогда нам казалось, что и не увидим».

Евгений Водолазкин. «Авиатор»

Абсолютный мастер «скрин-шотов» - Антон Чехов. У него бытийность переведена в разряд того, что вы называете «переживание персональной истории, через которую раскрывается общая история», и надтекстовый смысл слышен в каждой истории, и стиль узнаваем. Есть ли, на ваш взгляд, такие мастера в современном писательском мире?

Для меня это прежде всего недавно умерший Фазиль Искандер. Современным Чеховым называют канадскую писательницу Элис Мунро. Но Чехов, по-моему, лучше.

Как вам кажется, вы родились писателем - и заложенный внутри часовой механизм просто сработал в нужное время?

Я родился ответственным человеком. И тот сегмент, в который я поставлен, я должен тщательно осмыслить. Пользуюсь подручными средствами. В России это прежде всего литература. А родись я где-нибудь на островах Тихого океана, где, предположим, нет литературы, я бы с той же тщательностью вырезал свистульки, увеличивал количество колец в носу - я не знаю, чем они там еще занимаются.

- Вы вообще верите в судьбу, предопределенность чего бы то ни было?

Всякая сложная вещь объемлется парадоксом. Есть две стороны медали: с одной стороны - моя свободная воля, которая выражается в постоянном выборе, с другой - это свободная воля Бога, которой уже предусмотрена моя свободная воля.

То есть, с вашей точки зрения, верным будет утверждение, которое мне, надо сказать, очень близко: у нас есть лишь иллюзия выбора, и в действительности мы не управляем автомобилем, за рулем которого мы сидим?

Нет, это не иллюзия. Человеческая свобода как дар абсолютного Бога тоже абсолютна. Это как две прямые, бегущие параллельно. Просто одна всегда находится впереди.

Водолазкин в долитературный период и Водолазкин в текущем моменте - несомненно разные люди. С какой стороны вы смотрите на огонь сейчас?

«Посматривая с сомнением на волка, Арсений сообщал Христофору:

Он сидит неестественно, я бы сказал, напряженно. По-моему, он просто боится за свою шкуру.

Мальчик был прав. Вылетавшие из печи снопы искр доставляли волку определенное беспокойство. Лишь когда огонь приступал к ровному завершающему горению, волк растягивался на полу и по-собачьи клал голову на лапы.

Мы в ответе за тех, кого приручили, говорил, гладя волка, Христофор.

Глядя в печь, Арсений видел там порой свое лицо. Его обрамляли седые волосы, собранные в пучок на затылке. Лицо было покрыто морщинами. Несмотря на такое несходство, мальчик понимал, что это его собственное отражение. Только много лет спустя. И в иных обстоятельствах. Это отражение того, кто, сидя у огня, видит лицо светловолосого мальчика и не хочет, чтобы вошедший его беспокоил.

Вошедший топчется у порога и, приложив палец к губам, шепчет кому-то через плечо, что Врач всея Руси сейчас занят. Наблюдает пламя.

Впусти ее, Мелетий, говорит старец, не оборачиваясь. Чего ты хочешь, жено?

Жити хощу, Врачу. Помози ми.

А умереть не хочешь?

Есть которые хотят умереть, поясняет Мелетий.

У меня сын. Пожалей его.

Вот такой? Старец показывает на устье печи, где в контурах пламени угадывается образ мальчика».

Евгений Водолазкин. «Лавр»

- Я бы сказал, что Лавр - метафора не только самой жизни, но и писательского пути. Вы чувствуете одиночество?

Когда человек чувствует одиночество - это первый шаг к его преодолению. Круг моего общения - почти исключительно моя семья, и у меня нет желания что-либо здесь менять.

- Стейнбек писал: «Мы одинокие животные. Всю жизнь мы тратим, чтобы стать менее одинокими. Один из наших древних способов заключается в том, чтобы рассказать историю, умоляя, чтобы слушатель сказал и почувствовал следующее: Да, так и есть. По крайней мере, я так чувствую. Ты не так одинок, как думал». И привел я эту цитату потому, что круг вашего общения - это ведь еще и читатели, с которыми вы говорите посредством своих текстов. Возникает ли у вас желание получать обратную связь о своем труде?

Да, отзывы для меня важны - положительные и не очень - при одном непременном условии: они не должны быть злобными. То, что лишено доброты, ложно в самой своей основе. Некоторые пишут отзывы, чтобы излить накопившуюся агрессию. Им всё равно, о ком или о чем писать, - лишь бы ударить побольнее. Есть категория лиц, пишущих почти исключительно отрицательные отзывы или рецензии. Им кажется, что они показывают свою крутизну, а на самом деле - беспомощность, нередко - бездарность.

- Цитата из « Лавра» : «Человек вас исцеляет, посвящает вам всю свою жизнь, вы же его всю жизнь мучаете. А когда он умирает, привязываете ему к ногам веревку и тащите его, и обливаетесь слезами». Это ведь вы о писателях высказались, признайтесь.

Да, в том смысле, что так может казаться. На деле же писатель ведет совсем другой диалог - примерно так же, как ведет его Лавр. Писатель любит своего читателя и работает, да, для него. Но при этом он выстраивает свои отношения с Богом (совестью), и эти отношения имеют гораздо большее значение.

- Бальзак писал: задача искусства «не в том, чтобы копировать природу, но, чтобы ее выражать»: «нам должно схватывать душу, смысл, характерный облик вещей и существ». За счет каких инструментов вам удается выражать, не копируя?

Копировать то, что уже существует, действительно, нет смысла. Для себя задачу литературы я формулирую так: выражать невыраженное. А, может быть, даже - невыразимое. То, что существует, но пока не названо. То, к чему чаще всего так просто не подберешься, - нет таких слов. Фронтальная атака невозможна. И тогда надо поступать как-то неэвклидово, использовать те инструменты, которые нам доступны. Лотман, например, говорил о «пространственном выражении непространственных явлений». В качестве идеального воплощения такого подхода я вижу «Старосветских помещиков» Гоголя, в которых не описывается, кажется, ничего кроме наливок, пампушек и бессмысленных бесед. На самом же деле это повествование об ужасе смерти. Ничего более пронзительного я не знаю.

- Писатель Стефан Зорьян сказал: «художник слова только тогда станет мастером, когда до самых глубин познает жизнь... А для этого необходимы твердые убеждения, ставшие плотью и кровью писателя...». Расскажите, пожалуйста, о своих убеждениях, ставших вашей плотью. Например, тех, которые свойственны вам сейчас, ибо путь писателя - это и меняющиеся убеждения тоже.

Это большая тема, и об этом не скажешь в кратком ответе. Назову лишь одну важную линию, по которой проходила моя эволюция: из человека социального, верящего в общественный прогресс и пользу общего дела, я превратился в того, чьи взгляды можно определить как христианский персонализм. Это не значит, что я равнодушен к проблемам общества. Речь идет лишь о том, что обществу нужно помогать лично, не вступая ни в какие альянсы и, уж тем более, в партии, политические движения и т.п. Это только кажется, что такая работа не имеет общественного значения. Личный прогресс (а прогресс может быть только личным) помогает обществу гораздо больше коллективных мантр. Так происходит хотя бы потому, что в общественном движении ты почти ничего не определяешь, а в личном - всё.

- «Авиатор» - книга о персональном сознании, где общее блекнет перед частным (при этом становясь продолжением частного, фоном, декорациями). Какими качествами, на ваш взгляд, должен обладать писатель, чтобы менять реальность - сначала вокруг себя, а потом и общую реальность, которая неизбежно поменяется, следуя вашей теории.

Я бы не сказал, что писатель должен непременно менять реальность. Иногда напротив - он должен ее сохранять. В любом случае, он должен иметь ясное сознание и чистую совесть. Это что-то вроде стрелки компаса, которая при любых поворотах указывает нужное направление.

Литература без жизни в полях ограниченна. Такую литературу Флобер называл «органическим сифилисом». Чехов резко критиковал писателей, живущих «замкнуто в своей... эгоистической скорлупе». В дневнике Л. Н. Толстого 1856 года читаем: «Никакая художническая струя не увольняет от участья в общественной жизни». Насколько вам нравится выбираться во внешний мир? Та же серия рассказов «Дом и остров, или Инструмент языка» - яркая иллюстрация, что вы участие в «общественной жизни» принимаете. Но доставляют ли эти вылазки удовольствие?

Специально я никуда не выбираюсь. Я реагирую только тогда, когда внешний мир выбирается ко мне. В этих случаях я считаю возможным и нужным высказать свою точку зрения. Но именно - свою, а не коллективную.

Вы зашли в литературу с черного входа исследовательской работы. Не раз говорили о своевременности этого шага и помощи, которую оказала древнерусская литература в творчестве. Как эти два мира сосуществуют в вас сейчас?

Я по-прежнему работаю с древнерусскими текстами. Их энергетическое поле гораздо мощнее поля любого современного текста. Они наполняют меня силой. Сейчас, правда, в моей жизни возникло столько дополнительных дел, что на древнерусской литературе сосредоточиться всё сложнее.

Чехов писал Суворину: «Для тех, кого томит научный метод, кому бог дал редкий талант научно мыслить, по моему мнению, есть единственный выход - философия творчества. Можно собрать в кучу все лучшее, созданное художниками во все века, и, пользуясь научным методом, уловить то общее, что делает их похожими друг на друга и что обусловливает их ценность. Это общее и будет законом. У произведений, которые зовутся бессмертными, общего очень много; если из каждого из них выкинуть это общее, то произведение утеряет свою цену и прелесть. Значит, это общее необходимо и составляет conditio sine qua non (то, без чего невозможно) всякого произведения, претендующего на бессмертие». Благодаря работе прежних лет вы уже нашли вот это самое «общее» - и на основе его выстраиваете тексты, или же написанные вами тексты и есть сам поиск «общего»?

Как человек, в течение многих лет практиковавший рациональный тип познания мира, я могу сказать, что такое познание имеет свои границы. Я могу взять гениальное стихотворение - и всё рассказать о его источниках, размере, структуре и задачах. Но написать такое же я не могу. А это - четкое свидетельство того, что главного в нем я не понимаю. Потому что гениальность - это тогда, когда начинается вот это «я не понимаю». Гениальные вещи - это всегда тайна, и с этим надо смириться. Только тайна способна удивлять. Ведь если бы к ней можно было подобраться по лесенке рационального знания, то достаточно было бы почитать «Введение в литературоведение», отправиться в Ясную Поляну - и написать что-нибудь о войне и мире.

Золя однажды сказал: «То, что вы называете повторениями, есть во всех моих книгах». Байрон указывал на внутреннюю связь поэм «Лара» и «Корсар». Считается, что у многих писателей есть некая одна тема, которая их «беспокоит». Есть ли какая-то общая управляющая идея, объединяющая ваши тексты?

Смысл жизни. Тема не то чтобы очень узкая, но, если коротко, то именно она. Я пытаюсь к ней подступиться с разных точек - время, история, память, вера, любовь - их много.

Верным ли будет утверждение, что каждый ваш роман - авторское преломление собранной на жизненном пути фактологии, пропущенное сквозь жизненный опыт?

Конечно, откуда же мне еще брать сведения, как не из виденного и пережитого? Но я не оставляю предметы на прежних местах: я их двигаю, чтобы понять - а что было бы, если бы они стояли иначе. Поэтому нет ничего более наивного, чем делать выводы биографического характера, основываясь на литературных произведениях. Да, у героя в руках нож, и у автора в руках нож. Но герой дерется с уличной бандой, а автор чистит картошку.

- «Факт, - писал в одном из писем Федин, - в большинстве случаев - лишь точка приложения силы, которую мы зовем фантазией». Что для вас первично: вымысел или факт?

Факты подбираются под определенный замысел. Допустим, герою захотелось выпить виски. Я начинаю вспоминать все сорта виски, какие пробовал, - и даю моему герою. Но если бы он не захотел выпить, я бы об этом напитке не вспомнил. «Историю» я люблю придумывать сам, поэтому я не пишу биографических романов и не написал ни одной книги в ЖЗЛ. Не рассматриваю это как большое свое достоинство. Я очень ценю писателей, которые способны влезть в шкуру исторического лица - и сантиметр за сантиметром исследовать логику его поведения. Это великий дар и великое терпение, которых я, видимо, лишен. Как Вы, возможно, заметили, в моих романах почти нет исторических лиц. Когда я пытаюсь о них писать, мне чудится окрик конвоя: шаг влево, шаг вправо... Для того чтобы хорошо описать историческое лицо, надо быть великим актером и вживаться в роль. Я по типу скорее режиссер - и требую от героев действовать так, как я скажу.

Как вы взаимодействуете с фантазией? Она капризна или поддалась укрощению во благо творчества и доступна по первому зову?

Я стараюсь продумывать своих героев до тех пор, пока они сами не будут подсказывать мне свои шаги. Это возникает не в начале романа, а появляется погодя. Но когда герои начинают двигаться своим ходом - это самый счастливый авторский миг.

Хемингуэй пытался реализовать в своем творчестве то, чего не делали до него другие. Ставите ли вы такую задачу перед собой?

Это никогда не было моей целью. Когда, например, я работал над «Лавром», я только и делал что писал, как писали другие - веке в XV-м. Есть произведения, в которых можно «оттопыриться» от всей души, а есть такие, в которых надо подчеркнуть свою традиционность. Всё зависит от задачи.

Если изучить биографии писателей, то выяснится, что в процессе развития кризиса писатель может даже на время бросить свою профессию. Когда вы бросали в последний раз и бросали ли? Бывают ли у вас кризисы той силы, что заставляет усомниться в собственных силах? Как вы боретесь с кризисами и отчаянием?

Я слишком поздно начал, чтобы отвлекаться на кризисы. Это, как правило, удел писателей, которые рано стартовали. Как говорится в песне Вероники Долиной о барабанщике, «я долго жил и ни во что не бил». Читал древнерусские тексты - и молчал. А теперь мне есть, о чем барабанить. Вы правы в том, что чаще всего эта способность в какой-то момент у писателей исчезает. Самые честные из них говорят: приехали, я больше не буду писать. А многие пишут. И за всеми - своя правда, потому что очень трудно признаться себе в творческой импотенции. Допускаю, что это произойдет и со мной, но, честное слово, не знаю, каковы будут в этом случае мои шаги.

Хемингуэй писал Фицджеральду (28 мая 1934 г., Ки-Уэст): «Бога ради, пиши и не думай о том, что скажут, или о том, будет ли твоя вещь шедевром. У меня на девяносто одну страницу дерьма получается одна страница шедевра». А как у вас? Много ли приходится переписывать?

Я думаю о том, что скажут. Но если то, что я пишу, кажется мне правильным, оставляю всё как есть. Кое-что из прежде написанного мне не нравится, но я никогда не переписываю - потому что не знаю, как. Нет ничего хуже шахматистов, которые имеют привычку «перехаживать». Тогда игра теряет всякий интерес. Да и ходы их оказываются всё равно плохими.

Стейнбек, говоря о миссии писателя, привел такие слова: «Помимо обязанности писать увлекательно, писатель несет перед читателем ответственность: воодушевлять, вдохновлять, расширять горизонты (кругозора)». А какой вы видите свою миссию в области творчества? И думаете ли о ней вообще?

Я избегаю таких категорий, как миссия. Если взять на регистр ниже - задача, - то ее я вижу в том, чтобы предоставить читателю материал для размышления. Я, условно говоря, ставлю вопрос, на который могут быть разные ответы, и мне не важно, каким именно будет ответ. Главное - чтобы он был.

- Как вы пишете? С листа, следуя за мыслью? Или проведя подготовительные работы и управляя мыслью?

Я обычно имею план, но не очень детальный - так, чтобы у героев была возможность проявить себя. К каждому роману готовлюсь тщательно - просто, чтобы знать материал. Но это касается декораций и костюмов. Актеры же должны обладать достаточной степенью свободы.

- Какой совет вы могли бы дать людям, создающим художественные тексты?

Вероятно, Вы имеете в виду начинающих писателей. Потому что другим советы не нужны. Я бы посоветовал писать просто, без понтов. Начинающие авторы боятся писать просто - и начинают с верхней фа. Они боятся быть банальными - и сразу переходят на крик. Рано или поздно они понимают, что никого здесь не перекричишь, и начинают петь спокойно. И вот тогда, научившись нормальному пению, они время от времени пробуют высокие ноты. Но это уже те ноты, которые родились изнутри, а не от чтения Набокова, Платонова или Саши Соколова.

Есть ли иной способ побороть неуверенность, а главное - писательскую беспомощность, кроме того, что продолжать писать?

Продолжать писать - это, наверное, лучший способ. Если автор, конечно, не капитан Лебядкин. На самом деле Вы затрагиваете большую проблему. В начале пути очень легко сломаться от безверия в свои силы. И здесь очень важно чье-то доброе слово. Доброе, но одновременно - объективное. И, наоборот, слово безжалостное может сделать калекой. Кажется, Зинаида Гиппиус, прочитав первый сборник стихов Набокова, сказала, что из него никогда не получится хороший литератор. Представляете, если бы на месте Набокова был менее уверенный в себе человек? Мы могли бы лишиться одного из лучших стилистов мировой литературы.

Какое отношение у вас - у хранителя языка - вызывает его пугающая эволюция? Я говорю, в частности, о неологизмах, мало мне понятных, но составляющих теперь значительную часть молодежного эпоса (как устного, так и письменного). Вот безобидный, но наглядный пример: «родители вздыхали, но платили за неоднократно зафейленный мной универ» (речь главного редактора одного крупного весьма СМИ об образовании, которое failed).

Когда-то такие вещи меня сильно раздражали. Впоследствии под влиянием Максима Кронгауза - а также, видимо, в силу возраста - я стал относиться к этому терпимее. Даже в дурновкусии порой есть свой шарм. А кроме того - самое неприглядное язык со временем отсекает.

И продолжая вопрос: 100 лет назад в России были изменены правила правописания. Декрет, подписанный Луначарским, по сути уничтожил несколько букв русского алфавита, путём их замены: букву «ѳ» заменили на «ф», букву «ъ» отменили в конце слов, букву «і» заменили на «и». И, наконец, букву «ѣ» (ять) заменили на «е». Чего лишилась русская цивилизация, лишившись этих важных, как мне кажется, букв?

Об этом есть студенческая статья Дмитрия Сергеевича Лихачева «О некоторых преимуществах старой русской орфографии», за которую он попал в Соловецкий лагерь. Там он подробно эту проблему рассматривает. Я же скажу коротко: языковые реформы обедняют культуру. «Ненужные» вроде бы буквы на самом деле очень важны: они отражают историю слова, а в конечном счете - языка.

В одном из своих ранних текстов я как-то написал: «Оседлая жизнь девальвирует время, что в конечном итоге грозит эмоциональным дефолтом». Сама фраза мне кажется теперь криком, верхней фа, но мысль, заложенная в ней, по-прежнему кажется мне правильной. Из ваших текстов и интервью следует, что путешествия, несомненно, для вас важны. Что вы привозите из них?

Привожу впечатления. Путешествия как бы спрессовывают время. Количество встреч, пейзажей, интерьеров увеличивается в разы. И это делает жизнь интенсивнее. Существует, правда, опасность перенасыщения - и тогда всё сбивается в один малопривлекательный ком. Тогда его остается катить, подобно жуку-скарабею. Вытащить что-то конкретное из него невозможно.

У меня на рабочем столе стоит портрет Джона Стейнбека - открытка, которую я привез из Салинаса, где он родился. А у вас есть талисман?

А у меня стоит фотография моего покойного кота. Над первыми романами мы работали вместе. Мне его очень не хватает.

Вы сказали Павлу Басинскому, что текст, над которым вы работаете сейчас, может стать «главным вашим романом». Что дает основания так полагать?

Главным - для меня. Очень субъективная оценка, так что можно не обращать на нее внимания.

Вы возглавляете центр по изучению современной русской литературы - расскажите, пожалуйста, чем этот центр занимается?

Этот центр издает ежегодник «Текст и традиция». В нем печатаются не только сотрудники Пушкинского Дома, но и литературоведы из многих стран, а также писатели. Эти тома можно полистать на сайте нашего Дома.

И чтобы подвести итог: согласны ли вы с утверждением лауреата «Большой книги 2017» Льва Данилкина (большого, надо сказать, умельца влезать в шкуру других людей и писать о них), что «хороший текст сам найдет издателя» (или - если смотреть с другой стороны отражения, что «издатель сам найдет хороший текст»)?

Думаю, что Данилкин совершенно прав: хорошие тексты не пропадают. Ну, представьте себе, что на тротуаре лежит пятитысячная купюра. Поверьте: никто из проходящих не спутает ее с конфетной оберткой. И я не знаю того, кто поленился бы ее поднять.

Водолазкин Евгений Германович родился в 1964 году в Киеве. В 1981 г. окончил школу с углублённым изучением украинского и английского языков и поступил на русское отделение филологического факультета Киевского государственного университета. Окончив университет в 1986 г. с красным дипломом, поступил в аспирантуру при Отделе древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР.

После защиты в 1990 г. кандидатской диссертации на тему «Хроника Георгия Амартола в древнерусской литературе» поступил на работу в Отдел древнерусской литературы Пушкинского Дома, возглавлявшийся академиком Д. С. Лихачёвым. Работая в институте, публиковался в «Трудах Отдела древнерусской литературы», журнале «Русская литература» и других изданиях, принимал участие в подготовке Энциклопедии «Слова о полку Игореве» и «Библиотеки литературы Древней Руси».

В 1992 г. в связи с получением Д. С. Лихачёвым Тепферовской премии, предусматривавшей годичную стажировку ученика лауреата в Германии, был приглашён Мюнхенским университетом, где изучал западную медиевистику, а также читал лекции по древнерусской литературе.

Вернувшись в Петербург, продолжил исследовательскую работу в области древнерусского исторического повествования, экзегезы и агиографии. Совместно с Г. М. Прохоровым и Е. Э. Шевченко издал книгу «Преподобные Кирилл, Ферапонт и Мартиниан Белозерские» (1993, 1994). Участвовал в ряде конференций в России и за рубежом, в том числе – в Международных съездах славистов в Кракове (1998) и Любляне (2003). В 1998 г. в Пушкинском Доме Е. Г. Водолазкиным была организована международная конференция «Монастырская культура: Восток и Запад» (материалы конференции составили основу одноимённого издания, вышедшего год спустя).

В 1998-2002 гг. (с перерывами), будучи стипендиатом Фонда Александра фон Гумбольдта, занимался исследовательской работой в библиотеках Германии. В 2000 г. в Мюнхене Водолазкиным была опубликована монография «Всемирная история в литературе Древней Руси», защищённая им в том же году в ИРЛИ в качестве докторской диссертации. В исследовании разработана и обоснована новая концепция древнерусского исторического повествования. Помимо публикаций, эта концепция была представлена на конференциях по медиевистике и лекциях в Санкт-Петербургском университете.

В 2002 г. выпустил книгу «Дмитрий Лихачёв и его эпоха», в которую вошли воспоминания и эссе выдающихся учёных, писателей и общественных деятелей (переработанное и дополненное издание – 2006 г.). С начала 2000-х годов наряду с научными исследованиями в области древней и новой русской литературы печатает публицистические и научно-популярные работы («Независимая газета», «Новая газета», «Литературная газета», журналы «Звезда», «Огонёк», «Эксперт» и др.), среди которых – книги «Часть суши, окружённая небом. Соловецкие тексты и образы» (2011) и «Инструмент языка» (2011). Приблизительно в это же время начал заниматься и литературным творчеством. Изданный в 2009 г. роман «Соловьёв и Ларионов» стал финалистом Премии Андрея Белого (2009) и «Большой книги» (2010), а недавно вышедший роман-житие «Лавр» (шорт-листы «Большой книги» и «Нацбеста»), по мнению многих критиков и писателей, стал главным литературным событием 2012 года.

С 2012 г. Е. Г. Водолазкин – главный редактор пушкинодомского альманаха «Текст и традиция».

Фантастика в творчестве автора. К профильным для сайта произведениям относится роман «Лавр», герои которого способны не только исцелять безнадёжно больных и останавливать эпидемию чумы, но и прозревать сквозь пространство и время, заглядывая и в наши дни. Подзаголовок называет роман «неисторическим». Действительно, время, представленное в книге нелинейно, все события как бы сосуществуют в одно и то же мгновение. И кажущиеся анахронизмы, навроде пластиковых бутылок в средневековом лесу или современной лексики из уст персонажей, лишь подчёркивают подлинную природу этого времени. Время «Лавра» сакрально. По сути, перед нами современный опыт агиографии. И текст наполнен юродивыми, благодеяниями, пророчествами и искуплением: перед нами мир, в основе которого лежит Чудо. То самое - первый элемент известной триады «Чудо-Тайна-Достоверность», сформулированной братьями Стругацкими как своего рода канон для фантастических произведений.

Тема: я волнуюсь, конечно

07.03.2017, 13:10:17 GMT+3

Евгений Германович, журнал Marie Claire предложил мне взять у Вас интервью, и я сразу согласилась. Во-первых, мне, как музыканту и филологу по образованию, очень интересны Вы как творческая личность. Как человек, который тоже пишет и творит, я больше всего вдохновляюсь людьми и разговорами с людьми. Кто знает, возможно, этот диалог заставит меня написать не одну песню? Ну и потом – интересно побывать в непривычной роли. Это мое первое интервью. Я волнуюсь, конечно. Несмотря на то, что в данный момент я не в Санкт-Петербурге – нахожусь с гастролями в Нижнем Новгороде, затем еду в закрытый город Саров, – подумала, что это вызов, который я не могу не принять… Если Вы не против, в ближайшее время пришлю вопросы!
С уважением, Евгения Любич

Тема: RE: я волнуюсь, конечно

07.03.2017, 17:20:32 GMT+3

Дорогая Женя, до чего приятно иметь дело с тезкой! Мы с моей женой Татьяной видели Вас на одном мероприятии в Петербурге. Обратили внимание – у Вас очень хорошие песни. Замечательно, что Вы согласились, потому что человек должен пробовать все. Или почти все. Присылайте вопросы – с удовольствием на них отвечу.
Ваш Женя

Тема: любовь и справедливость
от: JeniaSPB, кому: Evodolazkin
08.03.2017, 00:10:17 GMT+3

Евгений, доброй ночи! Играла второй концерт в Нижнем Новгороде. Пишу вам фактически из-за кулис. Так уж сложилось, что мы начинаем в ночь на 8 марта. У меня вот какой вопрос: герой вашего последнего романа «Авиатор» утверждает, что «любовь выше справедливости». Вы с ним согласны?
И еще, мне интересно было бы узнать: вы с вашей женой Татьяной всю жизнь, тридцать лет фактически, занимаетесь одним и тем же делом – оба изучаете древнерусскую литературу. Вот как это – на работе об одном и дома об одном? Заранее большое спасибо за ответы!
С уважением, Евгения Любич
отправлено с iPhone

Тема: в безусловной правоте
есть что-то бездушное
от: Evodolazkin, кому: JeniaSPB
08.03.2017, 15:17:32 GMT+3

Женя, называйте меня, пожалуйста, тоже Женей – должна же быть какая-то симметрия. :)
Продолжаю…
Мой герой – человек, пришедший из другой вселенной, в которой про 8 марта вряд ли кто-то знал – кроме разве что Клары Цеткин и Розы Люксембург. В той системе координат взаимоотношения любви и справедливости были, как мне кажется, несколько иными. Человеку того времени было проще понять, что справедливость не является высшей точкой в отношении к человеку. Если с нами со всеми поступали бы по справедливости, ничего хорошего, боюсь, не получилось бы. В справедливости, при всей важности этой категории, есть оттенок бесчеловечности. Знаете, читая в детстве басню «Стрекоза и муравей», я симпатизировал скорее стрекозе. В безусловной правоте муравья было что-то бездушное. Я знаю людей, которые всегда правы, но в их правоте нет любви. От их правоты хочется бежать. Я думаю, что справедливость и любовь должны идти рука об руку.
Что касается второго вопроса, любопытно, что примерно о том же я спрашивал себя 30 лет назад. Ответ оказался проще. Жизнь гораздо шире профессиональных тем, даже если это любимая профессия. Когда появляется ребенок и нужно добывать деньги для семьи, поверьте, профессиональные разговоры стоят совсем не на первом месте... Что касается постоянного присутствия на виду друг у друга – дома и на работе, – то его в нашей жизни нет: работа медиевиста в основном проходит в рукописных отделах библиотек. Так что мы успеваем друг по другу соскучиться.
Ваш Женя

Тема: об интеллигентности
от: JeniaSPB, кому: Evodolazkin
08.03.2017, 18:15:00 GMT+3

Женя, читаю вас, и родился новый вопрос: что, по-вашему, представляет собой сейчас знаменитая «петербургская» интеллигенция? Я должна объяснить: есть версия, что слово «интеллигенция» придумал и ввел в русский язык мой дальний родственник Петр Дмитриевич Боборыкин. И в целом, по его определению, интеллигент – не столько человек ума, сколько души.
Искренне ваша, Женя

Тема: узнаю петербуржцев в любой точке земного шара
от: Evodolazkin, кому: JeniaSPB
08.03.2017, 23:36:07 GMT+3

Женя, дорогая, то, что Петр Дмитриевич Боборыкин – ваш родственник, просто замечательно: семейная история в жизни человека очень многое определяет. Судя по всему, именно Петр Дмитриевич дал слову тот обертон, который отличает его от сходных европейских. Он много сделал для русской культуры, но уже за одно это слово достоин памятника. Интеллигент – не тот, кто просто много знает, но и достойно себя ведет, и образ мыслей у него достойный. Что касается петербургской интеллигенции, то у нее, безусловно, есть свои черты. Знаете, нацию порой определяют как систему поведенческих стереотипов. Это манера вести себя в разных ситуациях. Ну, условно говоря, уступить дорогу женщине, за столом сесть с краю и т. д. Вот эта система стереотипов определяет, если угодно, петербургскую нацию. Я узнаю петербуржцев в любой точке земного шара.
Ваш Женя

Тема: ваши записные книжки
от: JeniaSPB, кому: Evodolazkin
09.03.2017, 01:17:32 GMT+3

Женя, прошу прощения, что пишу так поздно, но пока рядом есть Wi-Fi, я им воспользуюсь. Сочиняя тексты для песен, я использую самые разные источники впечатлений и по-разному их фиксирую. Ваша проза – это кружево из деталей, очень изысканно подобранных слов. Это в чистом виде производная от интеллекта, эрудиции? Возможно, вы ведете записные книжки, фиксируете услышанное от других людей?
отправлено с iPhone

Тема: RE: ваши записные книжки
от: Evodolazkin, кому: JeniaSPB
09.03.2017, 10:17:32 GMT+3

Дорогая Женя, особенности работы диктует материал. В случае «Лавра» мне пришлось работать со средневековыми текстами – цитировать их, пересказывать или сочинять самому в древнерусской манере. Но основное – это, конечно же, личные наблюдения. Треск отсыревших сучьев в костре, удар неумело взятого весла о воду и т. п. – это ведь наш общий со Средневековьем фонд. Я наблюдаю эти детали здесь, а затем переношу туда. И когда читатель узнает близкие ему ощущения в чужой среде, она перестает быть для него чужой. За этими деталями я охочусь и собираю их, нередко помещаю в записную книжку – это обычная для писателя история. В этой связи мне вспоминается замечательное письмо одной моей читательницы. Она хвалит мой роман «Лавр», но жалуется, что один из фрагментов ею остался непонятым. Имеется в виду описание средневекового­ леса­, в котором вытаивает из-под снега пластиковая бутылка. Это легкое хулиганство было мне нужно для того, чтобы выразить идею проходимости времени во всех направлениях. Так вот, читательница упоминает о записных книжках как одном из писательских методов и квалифицированно это описывает. За этим следует вопрос: может быть, вы перепутали записные книжки?
Ваш Женя

Тема: мужской стиль в литературе
от: JeniaSPB, кому: Evodolazkin
09.03.2017, 12:17:32 GMT+3

В литературе, поэзии и даже музыке мне всегда нравился мужской стиль. Потому что мужчины, как правило, тяготеют к обобщению и вообще к какой-то философской истине. Это не жалостливые письма подруге. Вы делите литературу на мужскую и женскую?

Тема: пол для большой литературы значения не имеет
от: Evodolazkin, кому: JeniaSPB
09.03.2017, 13:20:32 GMT+3

Принято говорить, что есть лишь одно деление: литература и нелитература. Я, пожалуй, под этим подпишусь – с небольшой поправкой в том духе, что существует все-таки особая женская интонация, и она, безусловно, только украшает текст. Возьмите, например, романы замечательной английской писательницы Мюриэл Спарк. По качеству прозы с ней сравнится редкий мужчина. Пол, возраст, национальность для большой литературы решающего значения не имеют. Лучшие писатели достигают тех высот, где летают только ангелы, у которых нет ни первого, ни второго, ни третьего.

Тема: RE: пол для большой литературы значения не имеет

09.03.2017, 13:40:32 GMT+3

Наше интервью в письмах по скорости ответов уже напоминает интервью в WhatsApp)) Литература – это способ создавать жизнь или способ ухода от реальности?
отправлено с iPhone


Тема: каждому – свое
от: Evodolazkin, кому: JeniaSPB
09.03.2017, 15:30:32 GMT+3

Тема: песни пишутся в дороге
от: JeniaSPB, кому: Evodolazkin
09.03.2017, 18:50 GMT+3

Женя, пишу вам из города Саров, путь в который из Нижнего занял у меня 4,5 часа, стою за кулисами прямо перед началом выступ­ления. Хочу сказать, что песни прекрасно пишутся в дороге. А романы?

Тема: вне кабинета «хватаешь» жизнь
от: Evodolazkin, кому: JeniaSPB
09.03.2017, 23:50:32 GMT+3

Дорогая Женя, самое большее, что я могу­ сделать вне своего кабинета, – описать какую-то конкретную вещь или человека. Вижу, скажем, как в скоростном поезде спит, открыв рот, человек. Удивительный такой контраст: предельная скорость и полный покой. Да и сидит гражданин необычно: затылок на стекле, лицо обращено внутрь вагона. Иногда глаза открываются (без зрачков, одни белки), и тогда закрывается рот. Потом в обратном порядке. Поезд, между прочим, Милан–Венеция, за окном – красота неземная, а тут такой аттракцион. Достаешь записную книжку, пытаешься как можно более точно «схватить» происходящее – двумя-тремя мазками. Например, лицо пассажира описываешь как венецианскую маску.

Тема: RE:
от: JeniaSPB кому: Evodolazkin
10.03.2017, 14:17:32 GMT+3

Существует ли писательский график Евгения Водолазкина, например: сегодня только пишу, даже на телефонные звонки не отвечаю, а завтра преподаю, отдыхаю? Я вот, например, пытаюсь прийти к такому графику, но не получается, и прямо сейчас одновременно записываю альбом и готовлюсь к важному концерту, который пройдет 16 апреля в петербургском клубе «Космонавт».
Женя, писала вам вопрос под объявление моего рейса в аэропорту, которое я чудом услышала! Возвращаюсь в Петербург.
отправлено с iPhone

Тема: RE: RE:
от: Evodolazkin, кому: JeniaSPB
10.03.2017, 17:17:32 GMT+3

Дорогая Женя, поздравляю с возвращением! График существует, но к действительности не имеет ни малейшего отношения. Одновременно с решением писать приходит, допустим, звонок начинающей поэтессы: «Посмотрите мои стихи». Я вдыхаю, чтобы сказать об отсутствии времени, – она опережает меня: «Одно условие: никаких похвал – только о недостатках!» Невозможно отказать человеку, который ставит тебе условия... Звонки из библиотеки, нескольких изданий и даже Московского зоопарка. После небольшого затишья опять звонки – с уточнением моей позиции относительно борьбы с обледенением тротуаров, ювенальной юстиции и родительного падежа слова «мандарины»... Не отвечать я, вопреки советам, пока не научился. Раньше, правда, я сбегал в деревню, где плохая телефонная и интернетовская связь, но несколько недель назад у меня там сгорел дом. В том, что сбегать сейчас некуда, я вижу своего рода призыв не уходить от общественных обязанностей. Я не жалуюсь: внимание к тебе – это ведь форма любви, а за любовь нужно быть благодарным.
Женя, предлагаю другие материи оставить до нашей встречи. Вот мы ее и дождались. Пока на этом все.
Ваш Женя

Личная встреча

Евгения Любич: Женя, очень рада вас видеть! Наконец мы встретились после трех дней переписки в родном для обоих Петербурге. А я уже начала привыкать писать вам... Мне очень нравится, что мы называем друг друга именно Женя. Вообще это очень интересно, что за одним именем скрываются два разных мира: мужской и женский, два разных мироощущения. Любопытно узнать ваше понимание этих двух миров.

Евгений Водолазкин: Женя, и я рад встрече... Мне кажется, что женщины гораздо лучше мужчин. Говорю это без малейшего кокетства. Просто как опыт своей жизни. Воспитывали меня женщины – бабушка и мама. В основном – бабушка. Потом я плавно из бабушкиных рук перетек в руки моей жены, замечательного, удивительного человека. Она из русских немцев, из Караганды, сочетает счастливым образом лучшие черты двух народов. Естественно, у меня могла родиться только дочь. Мужчине с женщиной легко, потому что они по-разному устроены. Особенно хорошо и, наверное, правильно устроены русские женщины.

Вы угадали мой следующий вопрос. Я знаю, что вы несколько лет прожили в Мюнхене. Я тоже прожила какое-то время за рубежом, в Париже. И ощутила разницу между русскими женщинами и женщинами европейскими.

Дело в том, что западные женщины, в частности, немки, которых я знаю по Мюнхену, по Берлину, все время думают о том, чтобы, не дай Бог, не потерять равенства с мужчинами. Наша женщина об этом не думает. Если она любит, то любит. Она может быть кошкой в мужских руках, а может быть тигрицей. Все зависит от тебя, от твоего желания, и в каком-то смысле – от твоих возможностей справляться с ее темпераментом. А западные люди немного по-другому устроены. Например, меня в свое время жутко потрясло, что пары составляют брачный контракт, развод изначально заложен в систему. У нашей женщины хватает мудрости не вестись на эту чепуху.

Для западной женщины справедливость выше любви.

Кому нужна эта справедливость, если она зачеркнет любовь?

Мне кажется, что для российских женщин, и вообще для нашего человека, очень важно любить. В смысле – прощать, терпеть, ждать, надеяться, верить. В Европе акцент все-таки на материальную сторону вопроса. Да, там очень красивые женщины. Особенно француженки. Но вот дома там суп не приготовлен. Лично мне теплее здесь жить. То, что в итоге я живу, например, не во Франции, не в Париже, а в Санкт-Петербурге – это осознанный выбор. Для вас это тоже осознанный выбор?

Мы с женой даже не сомневались, что будем возвращаться. И до сих пор я не жалею. Дело в том, что заграница представляет искушение преимущественно для тех, кто никогда там не жил долгое время. Туда едут за счастьем. Да, там зарплата больше, там улицы чище… Можно перечислять бесконечно. Но ты там всегда чужой. Чужой даже не в агрессивном смысле – тебя никто не прессует за то, что ты не немец или не француз. Просто существует вежливая дистанция, которая не дает человеку подойти на сколько-нибудь близкое расстояние, чтобы стать своим. Я наблюдал это в самых разных странах. В Англии, в Германии. Это в какой-то момент сильно давит на нервы. Знаешь, это можно сравнить с дождем. Только не с освежающим, который летит с неба Ниагарой. Речь идет о дожде, который едва-едва накрапывает, который почти еще туман. И ты идешь. И ты проходишь километр – и чувствуешь, что абсолютно мокрый. У тебя нет никакого иммунитета против него. То есть, попадая под большой дождь – ты мобилизуешься. А тут вот такая нарастающая сырость…

Человеку успешному часто приходится иметь дело с Москвой. Наверное, у вас была возможность переехать в столицу. Тем не менее вы все равно, может быть, даже вопреки всему, живете в Петербурге. Является ли этот город в какой-то степени условием для творчества?

Если ты хочешь чем-либо серьезно заниматься, нужно ехать в Москву. Но есть две сферы, которые являются исключением из этого правила.

Это музыка и литература?

Это наука и литература.

Тогда три сферы.

Да. Тогда три. Мы не раз об этом говорили с Михаилом Шемякиным. Он любит уточнять: «Что-то есть в испарениях этих болот, что питает творчество».

Интересно, что вы думаете о литературных премиях?

Премии важны. С нескольких точек зрения. Первое и главное: это ориентир для читателя. Возьмите пять основных русских премий: «Большая книга», «Ясная Поляна», «Национальный бестселлер», «Русский Букер», «НОС» – кажется, я ничего не забыл. И посмотрите шорт-лист каждой – вы обнаружите совпадения. Это то, что можно читать спокойно, – высокого класса литература. Второе: премии поднимают интерес. Значит, поднимают тиражи, значит, увеличивают роялти. Наконец, премия – это в некоторых случаях большие деньги. «Большая книга» – первая премия три миллиона рублей, вторая премия – 1,5 миллиона, третья премия – 1 миллион. Ощутимо для писателя, который, в общем-то, много не зарабатывает! Год, два он может спокойно жить, не думая о том, на что содержать семью. Другое дело, что премии редко дают дважды. Мне повезло получить дважды «Большую книгу».

Если не брать премии в расчет, на что живет писатель?

На дополнительные заработки, если основным считать литературный труд. Например, я сотрудник Пушкинского Дома. Нельзя сказать, что я там зарабатываю деньги, потому что зарплата доктора наук, как ни странно, очень маленькая. Но у меня получается по совокупности: зарплата филолога, исследователя Древней Руси, плюс я получаю роялти за мои романы. Все это помогает держаться на плаву. Вполне мог бы зарабатывать гораздо больше, начни я писать детективы или любовные романы. Но мне интересны другие призы. Я горжусь тем, что могу хорошо описать вид из окна, разговор в комнате, да мало ли что. И не променяю это ни на какие гонорары за треш.

Точно такое же у меня отношение к музыке. Это здорово, потому что освобождает от соблазна писать ради денег. Другой вопрос – писать ради чего? В переписке мы говорили о том, что литература – это способ ухода от реальности.

Для меня это не столько способ ухода, сколько попытка справиться с существующей реальностью. Справиться лично. Справиться со своими страхами. Иногда – с приступами отчаяния. Я не могу сказать, что существую в непрерывной истерике. Нет. Но иногда на меня накатывает жуткая тоска. И единственным лечением здесь может быть только создание текстов. Как у вас, я думаю, создание музыки. Вы знаете, я впервые что-то подобное говорю. Но как бы очень неожиданный жанр у нас: вы не журналист, вы человек искусства, поэтому я чувствую себя в некотором смысле более свободно... Вы, Женя, молоды. В вашем возрасте я многого не боялся, потому что не до конца чувствовал жизнь.

Кто-то черствеет с годами. А кто-то, может быть, наоборот, готов обнажиться.

Меня в свое время потрясло: вот Виктор Астафьев – великий писатель. А знаете, какое у него жуткое завещание? Я, боюсь, не воспроизведу дословно, но близко к тексту: «я пришел в этот мир полный радости, а сейчас у меня нет для него ни одного доброго слова». И меня мучило вот это его непонятное заявление. А потом я стал понемногу понимать. Молодые люди не знают, как страшна жизнь.

Опыт бывает очень ранний и очень разный.

Бывает. Но в юности человек способен реабилитироваться­, восстановиться. Даже очень страшные вещи, которые с ним происходят, он форматирует в отдельную папку «Исключения». И возвращается к солнечной жизни как норме бытия. А человек, который перешел определенный рубеж, понимает, что это никакие не исключения, что жизнь непроста по целому ряду причин. Возникает это чувство, и уже не так просто отвлечься. Для меня литература – это большая помощь и утешение, которое гораздо дороже денег или славы. Всех тех вещей, которые кажутся такими привлекательными.

Вопрос, который я не могу не задать как музыкант. Тексты у вас очень музыкальные, поэтичные. Я чувствую этот ритм. Мне интересно ваше отношение к связи музыки и литературы.

Знаете, наиболее важные и драматические фрагменты текстов я пишу под музыку – например, включаю Баха. Когда описываю патетические сюжеты – «Реквием» Моцарта. Но я не позволяю себе постоянно слушать музыку, когда пишу. Потому что иногда качества хорошей музыки могут невольно распространиться в моем сознании на текст, и текст будет плох. Я работаю вообще-то в тишине.

Удивительным образом перекликается с моим совершенно противоположным опытом. Я не могу читать текст под музыку. Потому что для меня музыка – это самостоятельный текст. И наоборот. Если говорить о моих песнях, я не могу отделить текст от музыки, потому что текст теряет вообще смысл и глубину.

Да, да. Женя, вы абсолютно правы в смысле того, что в песнях текст и музыка неразделимы. Слово имеет свои пределы. И там, где его возможности кончаются, там начинается музыка или живопись. Свой прошлый роман «Авиатор» я посвятил художнику. Сейчас пишу роман, который будет посвящен музыканту. И вот там я пытаюсь, среди прочего, понять, где находятся те самые пределы слова и где вступает музыка. Потому что без музыки придется остановиться. А так мы все идем и идем.

Письмо вдогонку

Тема: вопрос о героине романа
от: Evodolazkin кому: JeniaSPB
14.03.2017, 22:29

Женя, дорогая, я вернулся из Греции – и лечу в Японию. Обнаружил в почте, что так и не ответил на один ваш вопрос. Вы спрашиваете: планирую ли я написать роман, главной героиней которого будет женщина. Понимаете, Женя, чтобы писать о женщине, нужно ее разгадать. Пока у меня это не получилось, буду писать о мужчинах: они проще устроены.
Сердечно, Женя
отправлено со смартфона Samsung Galaxy.

Яркая и талантливая проза Евгения Водолазкина стала настоящим событием в мире современной русской литературы. Неповторимый стиль, своеобразное потрясающий слог автора - вот главные причины успеха. Наша сегодняшняя статья будет посвящена биографии и творчеству писателя.

Биография

Водолазкин Евгений Германович - признанный знаток древнерусской литературы, ставший автором произведений, вошедших в шорт-листы лучших литературных премий нашей страны.

Евгений Германович родился у в украинской столице 21 февраля 1964 года. О детстве будущего писателя практически ничего неизвестно, так как сам он не особенно охотно делится этой информацией.

Зато известно, что Водолазкин очень похож на своего прадеда, который был директором петербургской гимназии. В 1919 году он вступил в Белую армию добровольцем, а семью отправил в Киев, чтобы уберечь от опасности. Когда белогвардейцы были разгромлены, он присоединился к своей семье, понимая, что вернуться в Северную Пальмиру для него будет равносильно смертному приговору. То, что через 65 лет его внуку удалось приехать в Петербург, сам автор назвал "возвращением домой".

Евгений Водолазкин в 1986 году оканчивает филологический факультет Киевского университета имени Т. Г. Шевченко. И сразу же после этого поступает в аспирантуру на отделение древнерусской литературы ИРЛИ (Институт российской литературы). В 1990 году его зачисляют в штат Ученого совета ИРЛИ. Через несколько лет писатель станет одним из ведущих научных сотрудников института, а также лектором в Петербургском и Мюнхенском университетах.

Особый интерес у Водолазкина вызывала литература Древней Руси, изучению которой он посвятил основную часть своей жизни. Результатом этих исследований стали около сотни монографий и научных статей. Однако писатель проводит четкую черту между художественной литературой и научной работой. По его мнению, это два абсолютно разных, хоть и взаимосвязанных способа познания мира. Наука питает творчество новыми идеями, а творчество помогает сделать науку более гармоничный. Но ни в коем случае нельзя сочетать эти понятия.

О личной жизни Евгения Германовича известно мало: только то, что он женат. О том, есть ли у писателя дети, в сети и на страницах журналов умалчивается.

2013 год ознаменовался для филолога и писателя присвоением книжная премии «Ясная поляна». 14 октября того же года он, как один из ведущих русских писателей, в музее Льва Толстого принял

Теперь обратимся к творчеству писателя и более подробно ознакомимся с его изданными книгами.

«Лавр»

Этот роман получил наибольшую известность из всех произведений, что написал Евгений Водолазкин. «Лавр», отзывы на который были бурные и одобрительные, стал своего рода визитной карточкой автора.

Сам писатель определяет жанр этого произведения как «роман-житие». События разворачиваются в XV веке на Руси. В центре повествования оказывается жизнь травника Арсения, унаследовавшего профессию от деда. Еще в молодости на его долю выпадает тяжелое испытание - его возлюбленная Устинья гибнет во время родов вместе с ребенком. Арсений считает себя виноватым в произошедшем с супругой и решает посвятить ее памяти свою жизнь. Для этого он становится странником, исцеляющим людей. Паломником он приходит в Иерусалим, где постригается в монахи и получает новое имя - Лавр.

Но примечателен роман не столько событиями, сколько языком. Водолазкин мастерски сумел воссоздать древнерусскую, среднесоветскую и «раннепостинтеллигентскую» речь. Его герой в своих монологах свободно переходит от одной эпохи русского языка к другой. Такую авторскую стилистику можно смело назвать «плетением словес».

Роман получил высокие оценки критиков и в 2013 году стал лауреатом двух книжных премий: «Ясная поляна» и «Большая книга». Более того, произведение по сей день числится среди номинантов на различные литературные премии.

«Совсем другое время»

Книга является сборником произведений. Евгений Водолазкин включил в него ряд интереснейших рассказов и повесть «Близкие друзья», рассказывающую о немецком солдате, который десять лет назад дошел до Сталинграда, и которому вновь предстоит преодолеть этот путь. Вошел в сборник также роман «Соловьев и Ларионов», ранее издававшийся отдельно.

«Дом и остров, или Инструмент языка»

В «Инструменте языка» наиболее ярко проявилась личность Евгения Водолазкина. Книга представляет собой сборник коротких зарисовок из жизни коллег и друзей автора, этюдов и эссе. Именно в этих рассказах о людях, совершенно для читателя посторонних, раскрывается сам автор, его мировоззрение, жизненные принципы и ориентиры.

«Пара пьес»/«Петербургские драмы»

В этой книге, публикующейся под двумя разными названиями, проявляет себя как драматург Евгений Водолазкин. Отзывы критиков, несмотря на смену амплуа, приятно удивили почитателей таланта писателя. В книгу вошли две пьесы, действие которых разворачивается в Но если «Пародист» описывает современную нам Северную Пальмиру, то в драме «Музей» читатель переносится в Ленинград 30-х годов ХХ века.

Водолазкин очень бережно относится к историческим деталям, не упуская из виду ни речь, ни социальные реалии, ни меняющуюся психологию людей. Однако, несмотря на это, основной конфликт пьес происходит не в реальности, а на метафизическом уровне. Однако это не делает произведения тяжеловесными, менее драматичными или скучными. Да и своеобразный юмор Евгения Водолазкина не даст читателю заскучать.

«Соловьев и Ларионов»

Главными героями романа стали современный историк Соловьев и белый генерал Ларионов, чью жизнь окружает множество тайн. Именно за их разгадку и берется ученый. Соловьев исследует архитектуру, разыскивает свидетельства очевидцев, встречается с потомками генерала и открывает охоту на его бумаги. Увлекаясь, ученый не видит, как исследование превращается в опасную авантюру. Жизнь Соловьева наполняется опасностями и сомнениями.

Этот роман Евгения Водолазкина практически сразу после публикации попал в список номинантов литературной премии Андрея Белого.